Федор Абрамов
 
 Трава-мурава
 
 РОДНОЕ ПЕПЕЛИЩЕ
 — Куда это, Еремеевна, с чайником?
 — На дачу. Не слыхал разве, у меня дача завелась?
 Дача, дача… Это суседи так зовут, а я-то: татино пепелище. Три года назад Митрий переехал в середку деревни — надоело жить-то на отшибе. У нас, в верхнем конце, сам знаешь, и вода далеко — кажное ведро надоть в гору, и комары летом — заживо съедят, а зимой опять дороги к нам нету, болотом ездим. Там теперь главный-то тракт у нас, где молотилки, да пилорама, да мастерские.
 Сама, сама парню-то посоветовала переехать. Буде, говорю, я помучилась, а ты давай в середку гнезда людского. Переехали. Дом Митрий построил — не знаю, есть ли лучше-то во всей деревне. Варанда, наверху избушечка, три комнаты, мне комната отведена. «Мама, говорит, ты всю жизнь в старье жила, покрасуйся хоть на старости, хоть под конец жизни свет увидь». А я знашь как в хоромах-то новых стала жить? Заболела. Какая-то болезнь пристала — сохну, аппетиту нету, и все на лежку, все на лежку тянет.
 Митрий — не последний человек в деревне — дохтуров из района вызвал. Те наехали со всякими лекарствами. «Что, бабка? Чем болешь?» Надавали всяких порошков. Нет, не лучше. С фунт але боле за зиму выпила. Ну весны дождалась, вези, говорю, парень, матерь на старо пепелище. Хочу, говорю, перед тем, как глаза закрыть, на свое подворье поглядеть.
 Ну приехали. Посидела я на бревнышке — изба раскатана, дом раскатан, потом попила водички из своего колодца. Мне и лучше. Я назавтра сама встала да и пошла. Вот с тех пор и хожу чуть ли не кажный день. У людей как бы робить да как бы что сделать, а я с утра чай пить на свое подворье. Митрий от дождя и сараюшку поставил. «Делай, мати, как тебе надобно, хоть каждый день ходи на свое подворье чай пить, только не помирай».
  1981 
 ВЗАПЯТКИ ПОСМОТРЮ
 Глинковская старуха превыше всего любила лес. Люди, бывало, в церковь, а она в лес.
 Под старость обезножела. Но каждый раз, когда домашние или соседи шли в лес, выходила на крыльцо проводить их. Даже сама будила их, торопила, посылала в лес пораньше, пока роса не обсохла. И при этом каждый раз приговаривала:
 — Идите, идите, а я вам взапятки посмотрю.
 БОБЕР-ХОЗЯИН
 Идем по лесу со старым охотником. Впереди — просвет.
 — Сейчас потише. Речка будет, а на речке плотина бобровая. Может, и самого бобра еще увидим. Нет, не увидим. Тихо этот бобер живет. Хозяин. Все у него в аккурат.
 Да, вот как жизнь устроена. Мы думаем, только середь людей — хозяин, не хозяин. Нет, парень, и звери на разный манер.
 Вот за тем мысом бобер живет. Дурак дураком. Корму — ивняка, березы было на десять — одиннадцать лет. Живи припеваючи. А он что сделал? Плотину сразу поднял на два метра — сколько поел не поел затопленного кустарника — тот обсох за год. А раз обсох — все: ищи другое место да строй новую нору.
 А умный-то бобер, хозяин-то который, он до десятка лет, а то и больше одной плотиной пользуется. Как пользуется-то? А по-хозяйски объедает. Сперва маленькую плотнику поставит, чтобы вода залила берег — чуть-чуть, чтобы ровно на год еды (кустарника) хватило. Объел осинку, березу, ивняк затопленный, снова приподымал плотину, и так раз десять. Так делает-то хозяин-бобер.
 То же и лось. Иной пройдет мелкий сосняк как хозяин, объест столько, сколько надо. А другой весь поломает. Шлепает, пасть не закрывши, — на все ему наплевать.
 ЗА СЛОВАМИ К БАБУШКЕ
 — Теперека всё к фершалице. По случаю и без случая. Чирей вскочил — к Маньке, брюхо заболело — к Маньке… А у нас, бывало, отец даже похмелялся словами. Утром проснется, голову не поднять.
 — Девки, сходите за словами к Митрофановне.
 Мы возьмем ведерко але ковшик — побежали.
 — Бабушка, выручай тятю, голова разламывается с похмелья.
 Бабушка зачерпнула водички из ушата, чего-то пошептала: идите с богом.
 Тятя выпьет весь ковшик до капельки, только крякнет:
 — Ну вот теперь и я человек.
  1981 
 ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО
 Антон Егорович, великий труженик, из тех, на ком держался колхоз, заболел. Местный фельдшер и вызванный из райбольницы врач навыписывали старику кучу всяких лекарств. Да еще дочери из города прислали.
 — Дедушко, — спросил маленький внучек, с которым обычно Антон Егорович коротал дома дни, — а какое лекарство всех лучше?
 — Нету его здесь.
 — А где оно?
 — В сарае.
 — В сарае? Дак давай я сбегаю.
 — Не принести тебе, родимый. То лекарство работой называется, и взять его могу только я.
 — Ну дак давай обопрись на меня да пойдем в сарай.
 Старик попервости в шутку (надоело маяться целыми днями в душной избе) оперся на жиденькое плечико внука, потом кое-как не без его же помощи дополз до сарая, пристроился к начатым незадолго до болезни саням (он всю жизнь делал для колхоза сани), кое-как взял в руки топор и начал постукивать.
 И вот, что вы думаете, полегчало старику: вечером в тот день он впервые за две недели поел, а еще через неделю и совсем поправился.
  1981 
 КОГДА С БОГОМ НА «ТЫ»
 Поля Манухина привела к своей бабушке жениха, учителя средней школы, знакомиться.
 Бабушка приняла жениха любимой внучки с открытой душой, по всем правилам северного гостеприимства. Все, что в доме есть, даже бутылочку, на стол выставила, Одно не понравилось Поле: бабушка с первых же слов стала называть жениха на «ты». Поля терпела-терпела да и решилась наконец:
 — Бабушка, Виктор Викторович, — она нарочно назвала жениха по имени и отчеству, чтобы посильнее пронять бабушку, — из города, а в городе не принято людей с первого раза называть на «ты».
 — Ничего, — ответила бабушка, — стерпит. Я с малых лет с самим господом богом разговариваю на «ты», дак уж с человеком-то, думаю, можно.
 ТРЯСОГУЗКА
 Не сложились у Ивана Васильевича отношения с племянником. И это до слез было обидно. Своих детей у Ивана Васильевича нет, племянник Геннадий — самая близкая родня, а вот нет душевной близости, и все тут. По этой причине Иван Васильевич и в деревню-то стал ездить не каждый год.
 А было, было время, когда маленький Генка ни на шаг не отступал от дяди.
 Утром дядя просыпается, невестка, мать Генки, ушла на колхозную работу, а он, мальчишечка, в избе жарко, терпеливо сидит и ждет, когда проснется дядя.
 И весь день до позднего вечера, как хвостик, неотлучно таскается за ним.
 И так было до тех пор, пока Ив. Вас. однажды не расстрелял трясогузку.
 Трясогузочка резвилась, перебирая своими палочками, возле крыльца, на песочке вышивала свои узоры. И вот Ив. Васильевич, недолго думая, схватил в коридоре ружьишко и выстрелил.
 Генка посерел, а потом вдруг закрыл ручонками глазки и с плачем, с рыданьем побежал на задворки.
 Неужели вот эта трясогузочка встала между Ив. Вас. и племянником?
 С тех пор, что ни делал Иван Васильевич, чтобы вернуть былую любовь племянника, но все напрасно…
 АВАГОР И ШАВАГОР
 — Мелкий пошел народишко. Морошка. Война подкосила людей-то. Голод-то этот затяжной. После войны ребят в армию надо брать — слезы: не вытягивают ростом. Специально на откормку ставили.
 А какие раньше-то богатыри на Пинеге жили! Слыхал про Авагора-то да Шавагора? Два брата были. Один на Авой горе жил — километра два повыше Верколы. Там и доселе борозды от полей видать. А другой — у Шавой — ниже деревни два километра.
 И вот Авагор все к брату на лодке ездил в бане мыться. Раз шестом толкнется — лодка на сто метров вперед летит. А то опять хватится который — топора под рукой нету: «Брат, кинь-ко мне топорик!»
 И кидали. С горы на гору кидали. За четыре версты.
 Вот какие на нашей земле люди-то в старину жили!
 ГИПЕРБОЛА
 (Рассказ старого учителя)
 Гимназия в провинциальном городке. Бюджет: половина от казны, половина — благотворителей.
 Одним из первых благотворителей был полуграмотный купец, первый богатей города. Он любил наведываться в гимназию и с особенным удовольствием присутствовал на экзаменах.
 Старому учителю, тогдашнему ученику гимназии, из бедной, в прошлом чуть ли не крепостной семьи, учившемуся на казенном коште, выпал на экзамене билет: «Животные Африки».
 Учитель заплетающимся языком перечисляет животных и в их числе называет гиппопотама (тогда бегемотом не называли).
 — Этот гиппопотам живет в воде и съедает зараз воз сена.
 — Ну это ты, голубчик, загнул, — говорит купец.
 Учитель гимназии ему шепчет на ухо:
 — Так это же, ваше сиятельство, гипербола.
 — Читал, читал. Гиперболу-то я знаю. Та и три воза съест.
 ОФИМЬИН ХЛЕБЕЦ
 — Справедливости на земле нету. Бог одной буханкой всех людей накормил — сколько молитв, сколько поклонов. Я еще маленькой была, отец Христофор с амвона пел: и возблагодариша господа нашего, единым хлебом накормиша нас… А про меня чего не поют? Я не раз, не два свою деревню выручала. Всю войну кормила. Мохом.
 Раз стала высаживать из коробки капустную рассаду на мох. Смотрю: ох какой хорошенькой мошок! Чистенькой, беленькой. А дай-ко я его высушу да смелю. Высушила, смолола. Ну мука! Крупчатка! В квашню засыпала, развела, назавтра замесила (мучки живой, ячменной горсть была), по сковородкам разлила — эх, красота!
 Ладно. В обед, на пожне, достаю, ем — села на самое видное место. Женки глаза выпучили — глазами мои хлебы едят. «Офима, что это?» — «А это, говорю, мука пшенична моей выработки». Дала попробовать — эх, хорошо! «Где взяла? Где достала?» — «На болоте». Назавтре все моховиков напекли — ну не те. Скус не тот. Опять: сказывай, где мох брала. Я отвела место на болоте — всю войну не знали горя. Уродило не уродило — мы сыты.
 Думаешь, мне благодарность была? Спасибо сказали? Тепере-ка клянут. У всех желудки больны. От Офимьиного хлебца, говорят. От моха.
 РОДНОЕ ГНЕЗДО

Степан Григорьевич последним перебрался из С. в большое село — не стало больше сил жить на хуторе: ведь зимой только и ходу из С., что на лыжах.
 Сыновья, не последние люди в районе, поставили отцу дом в самом центре села. Удобно. Все под рукой, все рядом: магазин, почта, сельсовет, медпункт. И первые две недели старик нахвалиться не мог новым житьем. А потом стали замечать: у Степана Григорьевича одна дорога каждый день — в верхний конец села.
 Выйдет на крутой угор, встанет возле старой лиственницы и часами со слезой на глазах смотрит за реку, на зеленый запустевший бережок, где еще недавно стоял его родной дом, дымилась старая, еще отцом битая печь.
 ЗАРОК БЛОКАДНИЦЫ
 Заговорили о неустроенности, о бедах сегодняшнего бытия, о всевозможных недостатках, о болезнях, которые косят людей, — что за жизнь? Что за век?
 Кое-кто вздохнул, кое-кто охнул, а кое-кто даже слезу пустил. И только одна старая Наталья Александровна невозмутимо улыбалась.
 — После войны я ни разу не плакала. Грех великий плакать, кто пережил блокаду да войну.
 АННА СТЕПАНОВНА И АНЮША
 — Где побывала, Анна Степановна? Не у подруженьки своей?
 — У нее, у Анюши, — отвечает бойко Анна Степановна.
 При этом что удивительно: Анне Степановне всего четырнадцать лет, а ее подруженьке давно уже перевалило за шестьдесят.
 Но это решительно никого в деревне не смущает — ни старых, ни малых. Так уж сумела поставить себя эта девчонка смала: у ровни она всегда была заводилой, а взрослых опять купила своим умом да смекалкой. Обо всем у нее свое суждение, о каждом человеке свое мнение.
 Вот и отличили ее земляки, вот и величают с малых лет по имени и отчеству.
 РАДИ ПАМЯТИ О СЕБЕ
 75 лет. Старик. И, что называется, круглый инвалид войны, левой руки нет по локоть, на правой два пальца — большой и указательный. Вдобавок к этому еще почти совершенно слепой и абсолютно глухой.
 Но что за человечище этот старик!
 Вырастил восемь детей, построил дом каменный, — кажется, и этого немало. Нет, на старости лет принялся за пруд. И вот уже пять лет с весны до поздней осени делает пруд. Вручную. Лопата, цинковое корыто с лямкой — и больше ничего. Нет, еще упорство.
 Каждый день с раннего утра, в любую погоду на стройке пруда.
 Откуда же черпает силы этот старик?
 Во-первых, силы он копит и собирает зимой. (Это как копят и собирают воду в колодцах в Великий пост.)
 А во-вторых — это главное — силу старику дает мечта. А мечта у него такая — вырыть пруд, оставить по себе память.
 СЛОВО ПОМОГЛО
 У Павлы Северьяновны утренний аврал: полдевятого, через полчаса за прилавок в белом халате вставать (в ларьке торгует), а у нее вся кухня дыбом, и сама еще не одета.
 — С отцом сегодня долго проканителилась, — оправдывается она. — Вчера, вишь, зарплату давали, часы на улице потерял — искала, да самого по частям складывала, по всей деревне опохмелку разыскивала — тоже время надо.
 — А дочери?
 — А дочери еще спят. Не смею будить-то. Не свои, живо люди оговорят. — Северьяновна вышла за вдовца, у которого, кроме старшего сына, живущего отдельно, своим домом, были еще две дочери, две крупнотелые девицы-школьницы.
 Я рассвирепел. Я в такую работу взял ее (осточертела эта нынешняя возня с деточками!), что забыл даже про стамеску, за которой приходил. Вспомнил, когда уже из заулка выбегал.
 Дней через десять встречаю Северьяновну на улице — цветет.
 — Ты заговорил у меня девок-то, что ли? Ведь они как толковы стали. Я нахвалиться не могу.
 — Вот и ладно.
 — Да уж чего лучше. Ты выбежал тогда от нас, дверями хлопнул, они заглядывают с другой половины: «Чего это, мама, писатель-то психует?» Так и сказали, — что будешь врать. Меня, говорю, ругал. За то ругал, что с вами распустилась. И вот — чудо. На обед прихожу, у меня все дома прибрано, намыто, чайник горячий на столе меня дожидается. А назавтра-то утром встала — они обе у меня на ногах: «Мама, что нам делать?» Подменил, подменил ты у меня девок.
 А НЕ УСТРОИТЬ ЛИ ЛЕТО?
 Зима-то у нас длинная, полгода, а иной раз и больше. Надоест. И вот мама, бывало: а что-то я, отец, по лету заскучала. Не устроить ли нам лето в дому?
 Устраивали. Отец нанесет из лесу еловой хвои, березы, вербы, на печь положит, так и потянет оттуда летним лесом. А мама опять самовар на шишках согреет да ягод — в трубу-то — синих с вереса бросит, дак уж воздух-то в избе — не надышишься.
 ЛЕНЬКА БУДЕТ МЕХАНИКОМ
 У писателя С. младшему сыну четыре года. И вот этакий-то карапуз однажды вкатывается в кабинет к отцу с разобранным замком от входных дверей.
 — Леня, что ты наделал? Положи сейчас же на диван, а то потеряешь детали и шурупы — двери не закрыть.
 С. был занят срочной работой, взяться за замок сразу самому было некогда, а когда освободился — замка на диване не было.
 — Леня, Леня, где замок?
 Леня входит к отцу и радостно улыбается.
 — Замок, говорю, где?
 — В дверях.
 — Как в дверях?
 С. выбежал в переднюю и глазам своим не верит: замок действительно в дверях. Все на месте, все шурупы, все винтики ввинчены, и сделал это четырехлетний ребенок!
 С тех пор С. всем говорит:
 — Ленька будет механиком!
 НА ТЕМУ ВОСПИТАНИЯ
 Виктор Васильцов три года воспитывал племянника-сироту, и что же? К семнадцати годам племянник стал законченным прохвостом.
 — Валька, — раз Виктор спросил племянника, — скажи, бога ради, где ты набрался всякой мерзости и пакости?
 — У тебя, дядя Витя, — глазом не моргнув, ответил Валька.
 — Как у меня? Да разве я когда плохому тебя учил?
 — А ты подумай, подумай.
 Виктор подумал и заколебался: а может, и в самом деле от него? Ведь он, чтобы правильно, на конкретных примерах воспитывать парнишку, литературку всякую подчитывал — и свою, и зарубежную. Авторитетов на помощь призывал.
 Только вот вопрос: почему же он, сукин сын, отбросил все хорошее, положительное, а все плохое, отрицательное — взял на вооружение?
 ШАМА
 Едва выговорив «маму», девочка заявила «шама», то есть сама. И так во всем, что бы ни касалось ее, с чем бы она ни сталкивалась. Необыкновенно повышенное чувство самоутверждения!
 Однажды девочку — ей шел третий годик — и ее мать пригласили в гости родственники, люди состоятельные, бездетные.
 Девочка оползала всю квартиру родственников, даже под кроватью побывала, и наверняка убедилась, что их собственная однокомнатная квартирка куда скромнее и беднее, но стремление к самоутверждению сказалось и тут. Подумав, она сказала:
 — Зато у вас девочков нету. — И была страшно рада, что нашлась, что взяла верх над изумленными родственниками.
 КАК НИНА ВЫЛЕЧИЛА СЫНА ОТ ЖЕСТОКОСТИ
 Алешка рос жестоким смала. Отрывал крылышки у бабочек, подбивал камнями голубей, давил гусениц. Нина увещевала, совестила — бесполезно. И так было до тех пор, пока однажды Алешка не раздавил большого муравья.
 — Что ты наделал?
 — А что?
 — Да ведь ты муравья погубил.
 — Ну и что. Разве их мало?
 — Дело не в количестве. А вот твою маму бы раздавили, как бы ты к этому отнесся?
 — Так ведь то мама.
 — А у муравья-то тоже есть дети. И представляешь, как они сейчас плачут, какое у них горе?
 — Муравьи плачут?
 — А как? Убили папу, их кормильца. И может, они сейчас где-то умирают от голоду.
 — Муравьи от голоду?
 — Неужели это неясно? Отец-муравей пошел за хлебом, за букашками, чтобы накормить деток, а ты его раздавил. Понимаешь, что будет теперь с ними? Они погибнут от голода.
 — А мама?
 — А мамы, может, у них нет. Мама, может, умерла еще раньше.
 Алешку это потрясло (заревел).
 — А как же теперь быть? Где их разыскать?
 — Как же ты их разыщешь? Они не люди. Вот потому-то и надо хорошо относиться ко всяким букашкам, зверькам. Все они такие же живые существа, как ты. И всем им больно. И все они хотят есть. И у всех у них есть папы и мамы. А когда умирает папа или убивают его, умирают и они.
 — А другие муравьи им не помогут?
 — У них свои дети.
 После молчания:
 — Мама, что я наделал?
 С тех пор Алешка — защитник и друг всего живого.
 ЕСЛИ ПОЖАЛЕТЬ ПТИЦУ
 У Ирины очень жаркая комната и окно всегда полураскрыто, даже зимой. И вот однажды утром, уходя на работу, она стала закрывать окно и вдруг увидела на подоконнике голубя — голубку, как оказалось впоследствии. Голубка была покалечена, у нее была вывихнута лапка.
 Недолго раздумывая, Ирина схватила голубку и втянула в комнату, а затем поместила в корзину. Птица прожила у нее две недели. Лапка за это время поправилась, и однажды она улетела.
 С тех пор прошло семь лет. Голубка состарилась, стала толстенькой, кургузой. Но каждый день благодарная птица прилетает к Ирине, садится на подоконник и часами смотрит в окно.
 ДАЛА СЛОВО
 Приехала Пулму, наша финская приятельница, большая театралка.
 Ну и везет же тебе, Пулму! Сегодня «История лошади» в БДТ.
 — Сегодня не могу.
 — Почему?
 — Сегодня вечером я обещала быть у одной знакомой старушки.
 — Ерунда! Подумаешь, знакомая старушка. К знакомой старушке можно и завтра сходить, а спектакль завтра для тебя специально ставить не будут.
 Пулму решительно покачала головой:
 — Нет, я дала слово и не могу нарушить. Мы, финны, маленький народ, и по каждому из нас судят о всей Финляндии, о всем народе. Поэтому каждый из нас обязан вести себя достойно.
 МАТЬ ХУДОЖНИКА
 Все устроены. Дети. Один — самый любимый — не пристроен. Зарплаты нет, места нет, квартиры нет.
 И где ей понять, что этот-то сын и есть самый счастливый.
 СЕКРЕТ ВРАЧЕВАНИЯ
 В Болгарии живет старик — лекарь. Лечит чуть ли не по глазам. Посмотрит в глаза, определит болезнь и дает совет.
 Спрашивают старика, как он научился лекарскому искусству. Отвечает:

— Было мне сорок лет, болел чуть ли не всеми болезнями, врачи не помогали. Стал сам все изучать, книги читал, народную, восточную медицину.
 — Ну и в чем секрет врачевания?
 — А все очень просто. Можете записать на одном ноготке.
 1. Будьте чистыми в мыслях, желаниях.
 2. Будьте чистыми в поступках.
 3. Будьте чистыми в пище.