Уроки мудрости Конфуций Личность Конфуция, без сомнения, одна из ключевых в мировой философской мысли. В настоящем издании представлены канонический трактат «Луньюй» Конфуция, а также книги, традиционно включаемые в так называемый конфуцианский канон – «Шицзин» (Книга песен и гимнов) и «Ицзин» (Книга Перемен). Конфуций Уроки мудрости © Издательство «Фолио», текст на русском языке, 1998 © Блюменкранц М. А., составление, вступительная статья, комментарии, 1998 © ООО «Издательство «Эксмо», 2014 * * * Конфуций: вчера и сегодня Немецкий философ Карл Ясперс выделял в истории человечества особый период, так называемое осевое время. По мысли Ясперса именно тогда, между VIII и II вв. до н. э., были заложены основы современной цивилизации. Одновременно и независимо друг от друга в различных культурных регионах происходит качественный сдвиг в духовном развитии человечества, зарождается принципиально новое мировосприятие. Провозвестниками нового отношения к миру явились иудейские пророки в Палестине, Заратустра в Персии, первые философы в Греции, Будда и Махавира в Индии, Лао-цзы и Конфуций в Китае. Можно отвергать или принимать теорию «осевого времени» Ясперса, но бесспорно одно: в плеяде великих учителей человечества фигура Конфуция – одна из ключевых. Человек, известный европейцам как Конфуций, или Кунцзы, родился в 551 г. до н. э. Знаменитый древнекитайский историк Сыма Цянь пишет об этом событии следующее: «Конфуций был рожден в селении Цзоу, волости Чанлин, княжества Лу. Его предка, уроженца Сун, звали Кун Фаншу. От Фаншу был рожден Бося, от Бося – Шулян Хэ. У Хэ от девушки из рода Янь, с которой он сошелся в поле, Конфуций и родился»[1 - Цит. по кн.: Конфуций. Я верю в древность. – М.: Республика, 1995. – С. 10.]. Об отце Конфуция, Шулян Хэ, известно, что он принадлежал к сословию дай фу – аристократов, но самого низшего ранга, и обладал весьма скромным достатком. Сохранились предания, свидетельствующие о том, что он был храбрым воином и отличался незаурядной физической силой. Так, когда во время штурма столицы царства Баян часть луских войск была отрезана от основных сил, Шулян Хэ удерживал навесные ворота, которые обороняющиеся пытались опустить, до тех пор, пока луские солдаты не покинули крепость, грозившую стать для них западней. На седьмом десятке, после долгой череды сражений, Шулян Хэ вернулся на родину в Цзоу. Однако мирная жизнь отважного воина была омрачена серьезной семейной проблемой. Восемь детей было у Шулян Хэ, но все девочки. Он же мечтал о наследнике и продолжателе рода. Когда же и девятый ребенок, которого принесла ему жена, опять оказался девочкой, потерявший надежду отец взял наложницу, родившую ему сына Бо Ни. И снова горькое разочарование: дитя появилось на свет хромоножкой. По обычаю же калекам нельзя было приносить жертвы усопшим предкам. О полноценном наследнике рода Хун нечего было и думать. И вот тогда прославленный воин сватается к младшей дочери знатной семьи Янь из города Цюйфу. Наконец рождается сын – долгожданный и законный наследник. Мальчику дают имя Цю и родовую фамилию Хун. По традиции, существовавшей в древнем Китае, он получил и прозвище Чжун Ни. Когда ребенку не исполнилось и двух лет, умирает его отец Шулян Хэ и мать оказывается одна с мальчиком среди враждебно настроенной женской родни покойного мужа. Об их материальном положении красноречиво говорит признание самого Конфуция: «В детстве я был беден, поэтому приходилось заниматься многими презираемыми делами»[2 - Цит. по кн.: Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба.-М.: Наука, 1993. – С. 49.]. Вообще же о детских годах будущего великого учителя сохранилось крайне мало сведений. Интересным представляется сообщение все того же Сыма Цяня: «Будучи ребенком и играя, Кунцзы часто расставлял на [столике] подносы и чаши для жертвоприношений, воссоздавая ритуальные обряды»[3 - Там же.]. Эту раннюю увлеченность Конфуция ритуалом многие исследователи склонны объяснять влиянием матери на будущего патриарха знаменитых «китайских церемоний». Тем тяжелее был удар: юноше не исполнилось еще и семнадцати, когда внезапно скончалась его мать. Трудно сказать, что стало причиной столь ранней смерти, ведь Ян Чжи, матери Цю, было лишь чуть больше тридцати лет. Вскоре после похорон матери случается инцидент, нанесший чувствительный удар по самолюбию молодого человека и оставивший болезненный след в его душе на всю жизнь. Эпизод этот словно символически предопределяет характер дальнейших взаимоотношений учителя Куна с власть предержащими. Однажды Цзи Суныпи, возглавлявший один из наиболее могущественных родов царства Лу, пригласил на банкет лусцев, принадлежащих к рангу ши. Так как его отец также принадлежал к этому рангу низшего аристократического слоя, Конфуций отправился в числе прочих на банкет. Однако у ворот усадьбы ему преградили путь и выпроводили с оскорбительными словами: «Семья Цзи дает банкет в честь ши, тебя же никто не звал». Это публичное унижение стало чувствительной раной для самолюбивого юноши, рано ощутившего свое особое призвание в мире. К слову сказать, даже внешним обликом Конфуций выделялся среди современников: во-первых, необычной формой головы – он родился с продавленным теменем, во-вторых, высоким ростом. Как отмечал Сыма Цянь: «Кун-цзы был высотой в девять чи и шесть цупей, все звали его верзилой, и он отличался от других»[4 - Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба. – С. 54–55.]. В принятой у нас системе измерений это примерно соответствует 1,91 м и является довольно внушительным ростом даже по современным европейским меркам. В 19 лет Конфуций женится на девушке из семьи Ци, жившей в царстве Сун. Через год у них рождается сын. По случаю этого радостного события правитель Чжан-гун поздравляет Кун-цзы, посылая ему со слугой живого карпа. В знак признательности за оказанную ему правителем честь счастливый отец дает новорожденному имя Ли, что означает «карп», и впоследствии добавляет прозвище Бо Юй (юй – рыба, бо – старший из братьев). Однако с последним Конфуций несколько поторопился, так как сыновей у него больше не было. Женившись, Конфуций поступает на службу в дом Цзи, где занимается, согласно Сыма Цяню, «измерениями и взвешиваниями». Вероятно, речь идет о работе в зернохранилищах. Затем он назначается смотрителем пастбищ. В 28 лет Конфуций впервые принимает участие в торжественном жертвоприношении в главном храме царства Лу. Здесь происходит знаменательный эпизод. Конфуций, к тому времени уже прослывший человеком весьма образованным, только и делал, что спрашивал о значении каждой процедуры, чем вызвал недоуменный вопрос: «Кто сказал, что сын человека из Цзоу разбирается в ритуалах? Он расспрашивает буквально о каждой детали». Конфуций спокойно ответил: «В таком месте спрашивать о каждой детали и есть ритуал!». Вопрошание о сути каждого поступка или изречения станет одним из методов обучения учителем Куном своих учеников: «Если знаешь, то говори, что знаешь; а если не знаешь, то говори, что не знаешь»[5 - Цит. по кн.: Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба.-С. 58.]. Примерно к этому же периоду жизни относится и обучение Конфуция музыке. Кун-цзы берет уроки игры на цине (семиструнной лютне) у одного из самых известных в то время музыкантов в Цюйфу Ши Сяна. Остались примечательные свидетельства Сыма Цяня об исключительной требовательности к себе новоявленного ученика: «Конфуций учился у Ши Сяна игре на цине. Прошло десять дней, а он все еще разучивал лишь начальные аккорды. Ши Сян-цзы сказал: „Можно разучивать другую песню, этой Вы уже овладели“. Конфуций ответил: „Я лишь освоил мелодию, но еще не овладел искусством исполнения“. Через некоторое время Ши Сян-цзы произнес: „Искусством исполнения Вы уже овладели, можно приступать к изучению новой песни“. Конфуций ответил: „Я еще не понял, в чем выразительность ее устремленности“. Прошло еще некоторое время, и Ши Сян-цзы произнес: „Вы уже овладели ее устремленностью, приступайте к разучиванию следующей песни“. Конфуций погрузился в глубокое размышление. Затем очнулся и, взглянув вдаль, радостно сказал: „Я представляю себе этого человека. У него смуглый лик, он высок ростом, взор его устремлен вдаль. Он подобен вану, взирающему на четыре стороны света. Кто кроме чжуского Вэньвана мог создать такую песню?“. Услышав такое, Ши Сян-цзы поднялся с циновки и дважды поклонился Конфуцию: „Мой учитель говорил, что песня эта первоначально называлась «Вэнь-ван цао“»[6 - Там же. – С. 62.]. О том, какое значение Кун-цзы придавал музыке, видно из его изречений: «Учитель говорил: – Я вдохновляюсь Песнями, Ищу опору в ритуалах И завершаю музыкой»[7 - Конфуций. Я верю в древность. – С. 93.]. «Если у человека не будет добродетелей, свойственных человечеству, то для чего музыка?» «Ум образовывается чтением од, характер воспитывается правилами поведения, окончательное же образование дает музыка»[8 - Будда. Конфуций. Жизнь и учение. – М.: Искусство, 1995. – С. 67.]. Во времена Конфуция быть образованным означало владеть шестью видами искусств (Люи): выполнять ритуалы, понимать музыку, стрелять из лука, управлять колесницей, уметь читать и знать математику, то есть уметь считать. Сохранились косвенные свидетельства, что Кун-цзы также владел искусством стрельбы из лука и искусством управления колесницей. Размышляя о своей жизни, Конфуций выделил несколько этапов своего становления: «В пятнадцать лет я ощутил стремление учиться; в тридцатилетнем возрасте я утвердился; достигнув сорока, освободился от сомнений; в пятьдесят познал веление Неба; в шестьдесят мой слух обрел проникновенность; с семидесяти лет я следую желаниям сердца, не нарушая меры»[9 - Конфуций. Я верю в древность. – С. 59.]. По собственному признанию Кун-цзы, формирование его личности происходит к тридцати годам. По мнению китайского исследователя Куан Ямина, именно к этому возрастному рубежу Конфуций осваивает достижения древнекитайской культуры, что в дальнейшем позволяет ему приступить к работе над пятью книгами цзинов (И-цзин – Книгой Перемен, Шу-цзин – Книгой исторических документов, Шицзин – Книгой стихов, Ли-цзи – Книгой о ритуалах, Чунь-цю – «Весны и Осени» – Хроника событий 721–480 годов до н. э.). К этому времени, по-видимому, складывается основа этико-философского мировоззрения Конфуция. Это прежде всего концепция жэнъ («гуманность», «человеколюбие») и ли («правила», «этикет»). Ли при этом понималось как высшее проявление жэнь. Из трех основных религиозно-философских учений Китая – даосизма, чань-буддизма и конфуцианства – последнее в полной мере отражало представление, свойственное архаической стадии развития культуры о тождественности понятий космической и социальной справедливости. В соответствии со спецификой такого мировосприятия Конфуцием была выстроена строгая иерархическая система, пронизывающая собой космос и социум как единое сакральное целое. Поэтому одно из фундаментальных положений конфуцианской доктрины о безусловной преданности чиновника правителю и безусловном почитании его не являлось актом примитивного конформизма, как это мог бы интерпретировать неискушенный читатель, а священным актом, призванным поддерживать равновесие и гармонию во Вселенной. Именно поэтому Конфуций соединял воедино два таких разных в нашем представлении понятия, как «власть» и «справедливость». Ибо в их единстве реализуется Воля Неба. Тогда же возникает у Учителя идея о «следовании среднему пути» (чжун-юн), или учение о середине, в котором Кун-цзы предостерегает от опасности следования крайностям. В дальнейшем составление и запись Учения о середине (чжун-ю) традицией приписывается внуку Конфуция. И все же стержневым моментом в учении Конфуция становится идея сакральной наполненности ритуала. «По Конфуцию, – пишет В. Малявин, – ритуальная выверенность каждого жеста, каждого слова и даже каждой мысли есть не что иное, как встроенность в изобильный ритм вселенской жизни. Поэтому управление в конфуциевой традиции есть прежде всего исправление (оба знака в китайском языке звучат и пишутся почти одинаково). Исправление себя, в первую очередь. Возвращение к тому, что изначально заложено в нас, к „первозданной чистоте сердца“, к чистоте, освещенной светом сознания, исполненной бесконечно долгим усилием воли»[10 - Малявин В. Конфуций. – М.: Молодая гвардия, 1992. – С. 151.]. «Светила в небесах, по представлению древних китайцев, образуют „небесный узор“ (тянь вэнъ), и этот древний образ мирового согласия полностью подобен „узору“ человеческой культуры (вэнъ) как образу стилизованной и доставляющей эстетическое наслаждение жизни. Конфуций потому и стал отцом китайской традиции, что он каждой черточкой своего поведения, каждым словом давал понять, что в мире существует всеобщий порядок, принимающий в равной мере природу и человека, материальное и духовное, и этот порядок воплощен в незыблемых законах роста всего живого и в жизни самого сознания. Духовное свершение для Конфуция – это просто сполна прожитая жизнь»[11 - Там же. – С. 206–207.]. Сущность ритуала для Конфуция – это музыкальная настроенность души на глубину жизни. Каждый фрагмент человеческого существования должен репродуцировать целостность бытия. Поэтому «Учитель говорил: – Кто утром слышит о Пути, Тот может вечером и умереть спокойно»[12 - Конфуций. Я верю в древность. – С. 70.]. С ли связан у Конфуция и образ идеального человека «цюнь цзы» (буквально: «сын правителя»). Тонкий анализ взаимосвязи этих понятий предпринят Гербертом Фингареттом: «Благородный (в духовном смысле) человек – это тот, кто трудится над алхимическим сплавлением социальных форм (ли) и проявлений человеческого существования таким образом, что они превращаются в бытие, реализующее дэ – свойственную человеку добродетель, или способность к совершенству… Человек обретает свою человеческую подлинность, когда его стихийные порывы под воздействием дэ принимают определенную форму. А ли являет собой исполнение человеческих порывов, их культурное выражение, которое не имеет ничего общего с лишающим человеческих черт формализмом. Ли образует форму динамического взаимоотношения людей, придающую им человеческие черты… Если „побеждать“ себя и всегда быть обращенным к ли, то требуется в буквальном смысле только изначальный ритуальный жест в надлежащем обрядовом контексте, и тогда все „происходит“. Важно понять, что отсутствие усилий нельзя рассматривать как нечто происходящее „механически“ или „автоматически“. В противном случае церемония, как на это постоянно указывает Конфуций, оказывается мертвой, выхолощенной, пустой: в ней нет духа. Когда „заступает“ подлинная ритуальность, она становится разновидностью спонтанности: ритуал совершается „сам по себе“. В нем заключается жизнь, поскольку те, кто в нем участвуют, исполняют его со всей искренностью и серьезностью. Подлинное исполнение ритуала требует непосредственного „участия в жертвоприношении“, в противном случае „его как бы и не было“… Прекрасное и результативное совершение ритуала требует, чтобы личное участие сочеталось с ритуальным мастерством. Это соединение составляет подлинное ли как сакральный ритуал»[13 - В кн.: Конфуций. Я верю в древность; Фингаретт Г. Конфуций: мирянин как святой. – С. 310–311.]. Таким образом, ритуал выступает у Конфуция и как форма символического мышления, и как принцип иерархического понимания бытия, и как метод структурирования космоса и социума. «Учитель сказал: – Если править с помощью закона, улаживать, наказывая, то народ остережется, но не будет знать стыда. Если править на основе добродетели, улаживать по ритуалу, народ не только устыдится, но и выразит покорность»[14 - Там же. «Луньюй». – С. 58.]. Однако вернемся к коллизиям жизненной судьбы «Учителя десяти тысяч поколений», как именовали Конфуция на родине. С годами росла слава Кун-цзы, тем не менее признание не помогло служебному продвижению Кун-цзы. Два года он проживает в царстве Ци и даже удостаивается аудиенции у правителя Цзин-гуна. Однако вместо ожидаемой должности правитель предлагает ему удел, обеспечивающий достаток, но ставящий Кун-цзы в полную зависимость от своего царственного покровителя. Поразмыслив, Конфуций от подарка отказался. В пятьдесят лет судьба, казалось бы, улыбнулась ему. Учителя Куна берет под свое покровительство Дин-гун из могущественного семейства Цзи. Сначала он занимает пост правителя города Чжунду, затем – главы ведомства общественных работ и верховного судьи. Впервые Конфуций приобретает высокое положение при дворе и возможность хотя бы частично осуществить на практике свое понимание «праведного Пути». Но как свидетельствовал печальный опыт другого великого учителя – Платона, заручившегося покровительством тирана Дионисия, любовь сильных мира сего к мудрецам – дело хрупкое и быстротечное. Уже по прошествии четырех лет, обиженный пренебрежительным отношением к нему со стороны государя, Конфуций покидает Лу и направляется в царство Вэй. Начинается четырнадцатилетний период скитаний Учителя и безуспешные попытки поступить на службу. Из царства Вэй он переезжает в царство Сун, оттуда через год следует в царство Чэнь, через два года – в Чу, по прошествии двух лет вновь возвращается в Вэй. Затем – опять в Лу. Здесь, окруженный заботой преданных учеников, Конфуций завершает работу над хроникой «Чунь цю», приводит в порядок церемониальную музыку Лу и производит окончательную редакцию канонических книг. В 479 году до н. э. после непродолжительной болезни «Учитель десяти тысяч поколений» мирно скончался на 73-м году жизни. Но и сегодня, по прошествии почти двух с половиной тысяч лет после смерти Конфуция, удивительно современно звучат некоторые из поучений древнего мудреца: «…Когда под Небесами следуют пути, будь на виду, а нет пути – скрывайся. Стыдись быть бедным и незнатным, когда в стране есть путь; стыдись быть знатным и богатым, когда в ней нет пути»[15 - Конфуций. Я верю в древность. Луньюй. – С. 93–94.]. В XVIII столетии философы Просвещения чаяли наступления в скором времени на Земле Царства Разума и Добра. В XIX – позитивистски настроенные мыслители искренне верили в мессианское предназначение науки в деле достижения справедливого и высокогуманного общества, прогресс науки с неизбежностью должен был снять все острые социальные проблемы. В XX веке нам суждено было с горечью пережить крах этих прекраснодушных иллюзий. Наше время показало, что человеческий разум и добро, вопреки мнению Сократа, вещи не тождественные – разум можно использовать и по-дьявольски. Развитие науки не явилось панацеей для решения кардинальных социальных проблем, оно лишь резче выявило противоречия, заложенные в основе современной цивилизации. Одно из фундаментальных противоречий – это постоянно нарастающий разрыв между техническими возможностями человека и его духовно-нравственным уровнем. Английский историк Арнольд Тойнби считал, что, рассматривая историю культур, правомерно говорить лишь о прогрессе нравственных задач, но не о нравственном прогрессе самой человеческой природы. Основные параметры нравственных задач для европейской культуры были заданы еще две тысячи лет назад христианской религией. И вот сегодня, овладев технологиями невиданной доселе разрушительной мощи, мы, похоже, оказались морально неподготовленными для того, чтобы не подпасть под власть этих чудовищных сил. Чувство ответственности, как продемонстрировали великие социальные катаклизмы нашего века, оказалось у нас слабей инстинкта агрессии и нашей склонности к насилию. Средства провозгласили себя целями, и мы явились заложниками блистательных успехов нашей не знающей преград научно-технической мысли. «Если предыдущие поколения оставляли после себя соборы, то наше поколение, возможно, оставит только излучающие реакторы, которые, боюсь, уже никто не увидит», – писал Александр Генес. Когда известные западные философы анализируют кризисные явления эпохи, то речь идет либо о ситуации восстания масс, либо о морфологических соответствиях нашего времени закату александрийской эпохи, либо о гибельных духовных редукциях в процессе секуляризации культуры – все это, несомненно, существенно для понимания современной картины мира, но в то же время это лишь следствия более глубинных духовных сдвигов. Знаменитый психолог Карл Юнг вспоминает, как он был изумлен утверждением индейцев пуэбло, что все американцы – сумасшедшие. На вопрос Юнга, почему они так считают, индейцы ответили: «Американцы говорят, что они думают головой, все нормальные люди думают сердцем. Мы думаем сердцем». В конфуцианском Китае существовало выражение: «синь шу» – «техника сердца». Владение синь шу обеспечивало доверие, искренность и радушие между людьми. Мир, в котором мы живем сегодня, способен обеспечить множеством материальных благ даже человека со средним достатком. Работающий человек в развитых странах современного Запада с точки зрения наличия бытовых удобств живет зачастую в более комфортных условиях, чем, к примеру, знатный вельможа в период средних веков. Однако умение «думать сердцем» в наше время становится все более и более редким даром. В жестком ритме современной цивилизации, в мире климатического потепления и человеческого оледенения мы потеряли целостное чувство жизни, способность переживать бытие как Единство. И, словно мальчик Кай из андерсеновской сказки, безуспешно пытаемся из своих ледышек сложить спасительное слово: «Вечность». Но из льдинок живая Вечность не складывается. И нам остается лишь грустно повторять вместе с Томасом Элиотом: «Где наша мудрость, потерянная ради знаний, где наши знания, потерянные ради информации?»     М. А. Блюменкранц Конфуций. Луньюй (изречение) Глава 1. Учиться 1 Учитель говорил: – Не радостно ль учиться и постоянно добиваться совершенства? И не приятно ли, когда друзья приходят издалека? Не тот ли благороден муж, кто не досадует, что неизвестен людям? 2 Учитель Ю сказал: – Редко бывает, чтобы человек, полный сыновней почтительности и послушания старшим, любил бы досаждать правителю. И не бывало вовсе, чтобы тот, кто не любит досаждать правителю, питал бы склонность к мятежу. Благородный муж заботится о корне; когда заложен корень, то рождается и путь, сыновняя почтительность и послушание старшим – не в них ли коренится человечность? 3 Учитель сказал: – Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица. 4 Учитель Цзэн сказал: – Я на день трижды себя вопрошаю: добросовестно ли я трудился для людей? Сохранил ли искренность в общении с друзьями? Повторял ли то, чему меня учили? 5 Учитель сказал: – Правя уделом, способным выставить тысячу боевых повозок, надо быть тщательным в делах, правдивым, любить людей, экономить средства и побуждать народ к труду в соответствии со сменой сезонов. 6 Учитель сказал: – Дома младшие почтительны к родителям, а на стороне послушны старшим, осторожны и правдивы, полны любви ко всем, но близки с теми, в ком есть человечность. Если при этом остаются силы, то стремятся обрести ученость. 7 Цзыся сказал: – Если кто-либо предпочитает чувственности добро, способен до изнеможения служить отцу и матери, на службе государю может жертвовать собой и обращается к друзьям с правдивым словом, то пусть бы говорили, что он неучен, я непременно назову его ученым. 8 Учитель сказал: – Если благородный муж лишен строгости, в нем нет внушительности и он нетверд в учении. Главное – будь честен и правдив, не дружи с теми, кто тебе не равен, и не бойся исправлять свои ошибки. 9 Учитель Цзэн сказал: – Если будут чтить умерших, помнить предков, то в народе вновь окрепнет добродетель. 10 Цзыцинь спросил Цзыгуна: – В какой бы стране Учитель ни был, он всегда знает о делах ее правления. Он сам ищет эти сведения или ему их дают? Цзыгун ответил: – Учитель получает их благодаря тому, что ласков, добр, почтителен, бережлив и уступчив. Не отличается ли он в том, как их ищет, от других людей? 11 Учитель сказал: – Кто вглядывается в устремления своего отца, когда он жив, а после его смерти – в то, как он поступал, и не меняет его путь в течение трех лет, тот может называться почитающим родителей. 12 Учитель Ю сказал: – Из назначений ритуала всего ценней гармония. Она делает прекрасным путь древних царей, а им следуют в малом и великом. Но и гармония бывает применима не всегда. Если знают лишь гармонию, не заключая ее в рамки ритуала, она не может претвориться в жизнь. 13 Учитель Ю сказал: – Если в искренности близок справедливости, обещанное сможет выполнить. Если чтит согласно ритуалу, то избежит стыда и срама. Если твоя опора тот, кто на самом деле тебе близок, то можешь ему подчиниться. 14 Учитель сказал: – Если благородный муж не думает во время трапезы о насыщении своего желудка, не помышляет, живя дома, об уюте, проявляет расторопность в деле, осторожно говорит и исправляется, сближаясь с теми, у кого есть путь, он может называться любящим учиться. 15 Цзыгун спросил: – Как Вы оцениваете тот случай, когда человек в бедности не пресмыкается, а разбогатев, не зазнается? Учитель ответил: – Это неплохо, но не сравнится с тем, когда человек в бедности испытывает радость, а разбогатев, питает склонность к ритуалу. Цзыгун снова спросил: – В Песнях есть строки: Он словно выточен, гранен, Шлифован и отполирован. Вы не об этом ли говорили? – Да, Цы, – ответил Учитель, – отныне с тобой можно говорить о Песнях: тебе скажешь что-либо, а ты уже знаешь, что за этим следует. 16 Учитель сказал: – Не печалься, что люди не знают тебя, но печалься, что ты не знаешь людей. Глава 2. Правитель 1 Учитель сказал: – Правитель, положившийся на добродетель, подобен северной Полярной звезде, которая замерла на своем месте средь сонма обращающихся вкруг нее созвездий. 2 Учитель говорил: – Три сотни Песен заключены в одной строке, гласящей: «Его мысль не уклоняется». 3 Учитель сказал: – Если править с помощью закона, улаживать наказывая, то народ остережется, но не будет знать стыда. Если править на основе добродетели, улаживать по ритуалу, народ не только устыдится, но и выразит покорность. 4 Учитель сказал: – В пятнадцать лет я ощутил стремление учиться; в тридцатилетнем возрасте я утвердился; достигнув сорока, освободился от сомнений; в пятьдесят познал веление Неба; в шестьдесят мой слух обрел проникновенность; с семидесяти лет я следую желаниям сердца, не нарушая меры. 5 Благостный из Старших спросил о том, что такое сыновняя почтительность. Учитель ответил: – Это то, когда не нарушают ритуалов. Позднее Фань Чи вез Учителя, и тот сказал: – Старший Сунь спросил меня о том, что такое сыновняя почтительность, и я ответил: «Это то, когда не нарушают ритуалов». – Что это значит? – спросил Фань Чи. Учитель ответил: – Служи родителям по ритуалу, умрут – похорони по ритуалу и чти их жертвами по ритуалу. 6 Воинственный из Старших спросил о том, что такое сыновняя почтительность. Учитель ответил: – Это то, когда отца и мать лишь одно и тревожит – как бы сын не захворал. 7 Цзыю спросил о том, что такое сыновняя почтительность. Учитель ответил: – Ныне сыновняя почтительность сводится лишь к содержанию родителей. Но ведь содержат и животных. В чем будет тут отличие, если не проявлять самой почтительности? 8 Цзыся спросил о том, что такое сыновняя почтительность. Учитель ответил: – Выражение лица – вот в чем ее трудность. Когда же появляется какое-либо дело, и младшие берут о нем заботу, а появляется вино, еда – и ими потчуют преждврожденного, то в этом ли состоит сыновняя почтительность? 9 Учитель сказал: – Я целый день беседовал с Хуэем; он выражал такое полное согласие со мной, что казался глупым. Но судя по тому, каков он у себя, в нем есть способность к пониманию. Хуэй – неглупый человек. 10 Учитель сказал: – Где укрываться человеку? Где укрываться человеку, Если видеть, как он поступает, Глядеть на то, чему он следует, И знать, что его удовлетворяет? 11 Учитель говорил: – Кто постигает новое, лелея старое, Тот может быть учителем. 12 Учитель сказал: – Благородный муж не инструмент. 13 Цзыгун спросил о том, каким должен быть благородный муж. Учитель ответил: – Он прежде видит в слове дело, а после – сказанному следует. 14 Учитель сказал: – Благородный муж участлив, но лишен пристрастности. Малый человек пристрастен, но лишен участливости. 15 Учитель говорил: – Напрасно обучение без мысли, Опасна мысль без обучения. 16 Учитель сказал: – Увлеченность чуждыми суждениями приносит только вред. 17 Учитель сказал: – Ю! Научить ли тебя, что такое знание? Считай знанием то, что знаешь, и считай незнанием незнание. Это и есть знание. 18 Цзычжан учился, чтобы добиться жалованья, и Учитель ему сказал: – Больше слушай, исключая все неясное, осторожно говори об остальном – реже будешь обвинен. Больше наблюдай и сторонись опасности, осторожно действуй в остальном – реже будешь каяться. Если редко обвиняют за слова и редко каешься в своих поступках, в этом и отыщешь жалованье. 19 Князь Скорбной Памяти спросил: – Как привести народ к покорности? Конфуций ответил: – Если возвысить и поставить честных над бесчестными, то народ придет к покорности. Если возвышать бесчестных, ставя их над честными, то народ не покорится. 20 Благодетельный из Младших спросил о том, как добиться, чтобы народ был почтителен, предан и воодушевлен. Учитель ответил: – Будь с ним серьезен, и он станет почтителен; соблюдай долг сына и отца, и он будет предан, возвысь способных, наставь неумелых, и он воодушевится. 21 Кто-то спросил Конфуция: – Почему Вы не участвуете в управлении государством? Учитель ответил: – В Книге сказано: «Как ты почтителен к родителям! Ты почитаешь их, относишься с любовью к братьям и проявляешь все это в делах правления». Это и есть управление государством. Зачем же для участия в нем поступать на службу? 22 Учитель говорил: – Человеку и не быть правдивым? Не ведаю, возможно ли такое. Если у малой ли, большой повозки не скреплены оглобли с перекладиной, разве на них какая-то езда возможна? 23 Цзычжан спросил, можно ли узнать, что будет через десять поколений. Учитель ответил: – Дом Инь основывался на обрядах дома Ся, Что сохранил из них и добавил, можно знать; Дом Чжоу опирался на обряды Инь. Что сохранил из них и добавил, можно знать; И о тех, кто, возможно, будет следовать за Чжоу, Пусть и за сотню поколений, можно знать. 24 Учитель говорил: – Жертвоприношение чужому духу заключает в себе лесть. Бездействие в момент, когда возможно поступить по справедливости, означает трусость. Глава 3. Восемью рядами 1 Конфуций говорил о Младшем, у которого «восемью рядами танцуют при дворе»: – Если это можно вытерпеть, то что же вытерпеть нельзя? 2 Три семейства убирали жертвенную утварь под звуки гимна «Лад». Учитель об этом сказал: Содействуют в храме князья, Сын Неба прекрасен и строг. – Разве эти слова применимы к делам трех семейств? 3 Учитель говорил: – К чему ритуалы, если, будучи человеком, не проявляет человечности? К чему и музыка, если, будучи человеком, не проявляет человечности? 4 Линь Фан спросил о том, что составляет основу ритуала. Учитель ответил: – Как важен твой вопрос! При исполнении ритуала бережливость предпочтительнее расточительности; на похоронах чувство скорби предпочтительнее тщательности. 5 Учитель сказал: – У варваров при государе хуже, чем в китайских землях без него. 6 Младший приносил жертвы горе Великой, и Учитель спросил Жань Ю: – Ты не мог его удержать? – Не мог, – ответил Жань Ю. Учитель сказал: – Увы! Неужто скажешь, что гора Великая менее разборчива, чем Линь Фан? 7 Учитель сказал: – Благородный муж ни в чем не состязается, но если вынужден, то разве что в стрельбе из лука; он входит в зал, приветствуя и уступая; выйдя оттуда, пьет вино. Он благороден даже в состязании. 8 Цзыся спросил: – Что означают строки: Смеясь, чарует ямочкой на щечке, Очей прекрасных ясен взгляд, И белизна в ней кажется цветным узором. – Вторично то, когда раскрашивают белое, – ответил Учитель. – И ритуал вторичен? – заметил Цзыся. Учитель сказал: – Кто меня понимает, так это ты! Теперь с тобой можно говорить о Песнях. 9 Учитель говорил: – Я мог бы рассказать о ритуале Ся, да в Ци недостает свидетельств; я мог бы рассказать о ритуале Инь, да в Сун недостает свидетельств. Все оттого, что не хватает записей и знающих людей. А если бы хватало, я мог бы подтвердить свои слова. 10 Учитель сказал: – При царском жертвоприношении я не хочу смотреть на то, что там делается, с момента возлияния вина. 11 Кто-то спросил о смысле царского жертвоприношения. Учитель ответил: – О нем не ведаю, а кто ведал бы, тот управлял бы Поднебесной так, словно она была бы здесь. И указал при этом на свою ладонь. 12 Учитель будто зрел тех, кому приносил жертвы. И будто зрел духов, принося им жертвы. Он говорил: – Если сам не участвую в жертвоприношении, то для меня его как бы и не было. 13 Вансунь Цзя спросил: – Что значат слова: «Угодничать полезней перед очагом, чем перед юго-западным углом»? – Неверно сказано, – ответил Учитель. – Кто провинится перед Небом, тому будет некому молиться. 14 Учитель сказал: – Дом Чжоу зрел пример двух предыдущих царствований, поэтому он так блистает просвещенностью. Я следую за Чжоу. 15 Войдя в Великий храм, Учитель спрашивал обо всем, что там происходило. Кто-то заметил: – И кто это считает сына цзоусца знающим ритуалы? Войдя в Великий храм, он спрашивал обо всем, что там происходило. Учитель, услышав это, ответил: – В этом ритуал и состоит. 16 Учитель сказал: – Суть стрельбы из лука состоит не в том, чтобы пробить мишень, ибо люди обладают разной силой. В этом заключается путь древних. 17 Цзыгун желал, чтобы при оглашении первого числа прекратили приносить в жертву барана. Учитель возразил: – Тебе, Цы, жалко этого барана, А мне жаль этот ритуал. 18 Учитель сказал: – Если служить государю, строго соблюдая ритуал, люди видят в этом лесть. 19 Князь Твердый спросил о том, как государь повелевает подданными, а подданные служат государю. Конфуций ответил: – Государь повелевает подданными, соблюдая ритуал; подданные честно служат государю. 20 Учитель сказал: – «Крики чаек» в меру веселят и печалят, не терзая душу. 21 Князь Скорбной Памяти спросил Цзай Во об Алтаре Земли. Цзай Во ответил: – Владыка Ся использовал сосну, у иньца применялся кипарис, а чжоусец избрал каштан, чтобы народ дрожал от страха. Учитель, услышав это, сказал: – Свершенного не объясняют, За то, что сделано, не увещают И в том, что было, не винят. 22 Учитель сказал: – Гуань Чжун был небольших способностей. Кто-то спросил: – А не был ли он бережливым? Учитель возразил: – Как мог он быть бережливым, если у него имелась башня «Три возврата» и должности не совмещались? – Но не был ли тогда он сведущ в ритуале? – У государя перед входом были установлены щиты, Гуань поставил у себя такие же; у государя при свидании с другими государями имелся постамент для опрокинутых чаш для вина, Гуань имел такой же постамент. Если Гуань знает ритуалы, то кто же их не знает? – был ответ. 23 Беседуя о музыке со старшим музыкантом из удела Лу, Учитель сказал: – А музыку, ее знать можно! Вначале исполняют – как бы слита, играют далее, как бы беспримесна, как бы светла и как бы непрерывно длится в конце. 24 Хранитель рубежа из И, прося о встрече, говорил: – Мне удавалось до сих пор встречаться с каждым благородным мужем, который приходил сюда. Ученики его представили. А выйдя, он сказал: – Зачем вам беспокоиться о том, что все утрачено? Уже давно пути нет в Поднебесной, и Небо скоро сделает Учителя колоколом. 25 Учитель говорил о музыке «Весенняя»: в ней все прекрасно и все хорошо; и говорил о музыке «Воинственной»: в ней все прекрасно, но хорошо не все. 26 Учитель вопросил: – Как мне глядеть-то на того, кто проявляет нетерпимость, будучи правителем, не чувствует благоговения при исполнении ритуала и не скорбит во время траура? Глава 4. Там, где человечность 1 Учитель сказал: – Прекрасно там, где человечность. Как может умный человек, имея выбор, в ее краях не поселиться? 2 Учитель сказал: – Лишенный человечности не может долго оставаться в бедности, не может постоянно пребывать в благополучии. Кто человечен, для того человечность – наслаждение, а мудрому она приносит пользу. 3 Учитель говорил: – Лишь тот, кто человечен, умеет и любить людей, и испытывать к ним отвращение. 4 Учитель говорил: – Устремленность к человечности освобождает от всего дурного. 5 Учитель сказал: – Знатность и богатство – это то, к чему люди стремятся; если они нажиты нечестно, благородный муж от них отказывается. Бедность и униженность – это то, что людям ненавистно. Если они незаслуженны, благородный муж ими не гнушается. Как может благородный муж добиться имени, если отвергнет человечность? Благородный муж не расстается с человечностью даже на время трапезы. Он непременно с ней, когда спешит, и непременно с ней, когда находится в опасности. 6 Учитель сказал: – Я не встречал еще того, кому приятна человечность и отвратительна бесчеловечность. Кому приятна человечность, того не превзойти. Кому же отвратительна бесчеловечность, тот проявляет человечность и избегает соприкосновения со всем бесчеловечным. Окажется ли кто-нибудь способен в течение всего дня стараться быть человечным? Я не встречал людей, которым не хватало бы для этого их сил. Может быть, и есть такие люди, но я их не встречал. 7 Учитель сказал: – Каждый ошибается в зависимости от своей пристрастности. Вглядись в ошибки человека – и познаешь степень его человечности. 8 Учитель говорил: – Кто утром слышит о пути, тот может вечером и умереть спокойно. 9 Учитель сказал: – Кто устремляется к пути, но стыдится, что плохо ест и одевается, с тем говорить не стоит. 10 Учитель сказал: – В делах под Небесами благородный муж ничем не дорожит и не пренебрегает, но следует тому, что справедливо. 11 Учитель сказал: – Благородный муж стремится к добродетели, Малый человек тоскует по своей земле; Благородный муж предпочитает быть наказанным, Малый человек надеется на милость. 12 Учитель сказал: – Когда исходят лишь из выгоды, то множат злобу. 13 Учитель говорил: – Какие могут быть затруднения, когда способны править государством в соответствии с ритуальным правилом уступчивости? К чему нужен ритуал, когда не способны править государством в соответствии с ритуальным правилом уступчивости? 14 Учитель сказал: – Не печалься, что тебе нет места, А печалься о своем несовершенстве; Не печалься, что тебя никто не знает, Но стремись к тому, чтоб заслужить известность. 15 Учитель сказал: – Шэнь! В моем пути все пронзено одним. Учитель Цзэн с ним согласился. Когда он вышел, ученики спросили: – Что это значит? Учитель Цзэн ответил: – В пути Учителя одно лишь сострадание до глубины души. 16 Учитель сказал: – Благородный муж постигает справедливость. Малый человек постигает выгоду. 17 Учитель сказал: – Встретив достойного человека, стремитесь с ним сравняться; встретив недостойного, вникайте внутрь себя. 18 Учитель сказал: – Служа отцу и матери, Их увещай помягче; А видишь, что не слушают, Их чти, им не перечь; А будут удручать, ты не ропщи. 19 Учитель говорил: – При живых отце и матери Далеко от них не уезжай, А уедешь, будь на одном месте. 20 Учитель сказал: – Кто не меняет путь отца три года после его смерти, тот может называться почитающим родителей. 21 Учитель сказал: – Нельзя не помнить о возрасте отца и матери; для сына в этом сразу и радость, и тревога. 22 Учитель сказал: – Древние предпочитали промолчать, Стыдясь, что могут не поспеть за словом. 23 Учитель сказал: – У сдержанного человека меньше промахов. 24 Учитель сказал: – Благородный муж стремится говорить безыскусно, а действовать искусно. 25 Учитель сказал: – Добродетель не бывает одинокой, у нее непременно есть соседи. 26 Цзыю сказал: – Настойчив ты с правителем – И вот уж опозорен; Настойчив ты с друзьями – И дружбы той уж нет. Глава 5. Гунье чан 1 Учитель сказал о Гунье Чане: – Вот стоящий жених. Он, правда, был в тюрьме, но это не его вина. И отдал ему в жены свою дочь. 2 Учитель отозвался о Нань Жуне: – Его не отвергают, когда в стране есть путь; он избегает наказания, когда в ней нет пути. И отдал ему в жены дочь своего старшего брата. 3 Учитель отозвался о Цзыцзяне: – О, это благородный муж! Но как бы он сумел им стать без благородных мужей из удела Лу? 4 Цзыгун спросил: – Какой я человек? Учитель ответил: – Ты как сосуд. – Какой сосуд? – Драгоценный жертвенный сосуд. 5 Кто-то сказал: – Юн человечен, но лишен красноречивости. Учитель ответил: – Зачем ему красноречивость? Кто ищет в бойком языке свою защиту, тот часто будет ненавидим. Не знаю, обладает ли он человечностью, но зачем ему красноречивость? 6 Когда Учитель стал склонять Цидяо Кая поступить на службу, тот ответил: – Я в этом не могу еще довериться себе. Учитель был доволен. 7 Учитель сказал: – Путь не в ходу… Взойду на плот и поплыву к морям. Не Ю ли будет тем, кто поплывет со мной? Цзылу, услышав это, обрадовался. Учитель же продолжил: – Вот Ю… Он превосходит в храбрости меня, но древесину для плота нигде не сыщет. 8 Воинственный из Старших спросил о том, человечен ли Цзылу. Учитель ответил: – Не знаю. Но тот стал снова спрашивать. Учитель пояснил: – Ю можно было бы послать в страну, которая выставляет тысячу боевых повозок, руководить набором войска. А обладает ли он человечностью, я не знаю. – А Цю обладает человечностью? – Цю можно было бы назначить управляющим селения с тысячью семей или владения, которое выставляет сотню боевых повозок. А обладает ли он человечностью, я не знаю, – ответил Учитель. – А Чи обладает человечностью? – Чи можно было бы послать принимать гостей, чтобы он, подпоясавшись, встал у престола. А обладает ли он человечностью, я не знаю. 9 Учитель спросил Цзыгуна: – Кто из вас лучше, ты или Хуэй? Цзыгун ответил: – Как смею я равнять себя с Хуэем? Хуэй, услышав что-либо одно, уже знает остальные десять; а я, услышав что-либо одно, знаю еще лишь о втором. Учитель сказал: – Не равен, я согласен, ты ему не равен. 10 Цзай Юй заснул средь бела дня. Учитель сказал: – Не вырезать узора на гнилом суку, стену из навоза не отштукатурить. За что же упрекать мне Юя? Учитель еще сказал: – Сначала я общался с людьми так: внимая сказанному, верил, что исполнят; теперь же я веду себя иначе: внимая сказанному, жду, когда исполнят. Я так переменился из-за Юя. 11 Учитель сказал: – Я не встречал еще твердых, несгибаемых людей. Кто-то заметил: – Вот Шэнь Чэн. Учитель возразил: – Как может быть он несгибаем, Когда столь многого желает? 12 Цзыгун сказал: – Я не хочу делать другим то, чего я не хочу, чтобы другие делали мне. – Цы, это для тебя недостижимо, – заметил Учитель. 13 Цзыгун сказал: – Можно изведать просвещенность нашего Учителя, но слов о человеческой природе и пути Небесном от него не услышишь. 14 Когда Цзылу что-либо слышал, но выполнить пока не мог, то лишь боялся снова что-нибудь услышать. 15 Цзыгун спросил: – Почему Кун Просвещенный получил посмертный титул «Просвещенного»? Учитель ответил: – Он был сметлив, любил учиться и не стыдился обращаться за советом к низшим, поэтому его назвали «Просвещенным». 16 Учитель говорил о четырех достоинствах Цзычаня, какими обладает благородный муж: – Он вел себя благоговейно, С почтительностью служил высшим, Был благосклонен к простым людям И обходился с ними справедливо. 17 Учитель говорил: – Вот Янь Пинчжун умел с людьми общаться: был вежлив и со старым другом. 18 Учитель сказал: – Цзан Просвещенный поместил большую черепаху в дом, где капители были разукрашены резьбою в форме гор, а столбики на перекладинах – рисунком водорослей. Какой же у него был ум? 19 Цзычжан спросил: – Что был за человек министр Цзывэнь: он трижды поступал на должность, не выражая радости, и трижды уходил с нее, не проявляя огорчения, и непременно сообщал о сделанном на службе новому министру? Учитель ответил: – Это был честный человек. – А был ли человечен он? – Не знаю; как он мог быть человечным? – А что за человек Чэнь Просвещенный? Он был владельцем десяти четверок лошадей, но бросил их, бежал, когда Цуй убил государя Ци; придя в другой удел, сказал: «Походят здесь на нашего вельможу Цуя» и бежал оттуда. Придя еще в один удел, опять сказал: «Походят здесь на нашего вельможу Цуя» и бежал оттуда. Учитель ответил: – Это был чистый человек. – А был ли человечен он? – Не знаю; как он мог быть человечным? 20 Цзи Просвещенный трижды думал, перед тем как действовать. Учитель, услышав об этом, сказал: – Достаточно подумать дважды. 21 Учитель говорил: – Нин Воинственный вел себя умно, когда в стране был путь, и глупо, когда в ней не было пути. С ним по уму сравняться можно, по глупости – нельзя. 22 Учитель, находясь в уделе Чэнь, воскликнул: – Я возвращаюсь! Возвращаюсь! Мои сынки стали дерзки и фамильярны. Они достигли всяких совершенств, но не умеют себя ограничивать. 23 Учитель сказал: – Старший Ровный вместе с Младшим Равным не помнили плохого, поэтому к ним почти никто не питал зла. 24 Учитель вопросил: – Кто сказал, что Вэйшэн Гао прям? Когда кто-то попросил у него уксуса, то он дал его, выпросив у своего соседа. 25 Учитель сказал: – Искусные слова, умильный взор, почтительность сверх меры – все это вызывало в Цзо Цюмине стыд и вызывает стыд во мне. Дружить с тем, кого втайне ненавидишь, – такое вызывало в Цзо Цюмине стыд и вызывает стыд во мне. 26 Янь Юань и Цзылу стояли перед Учителем. Он им предложил: – Почему вы не высказываете своих желаний? Цзылу ответил: – Я хотел бы, имея повозку, лошадей и платье на меху, делиться ими с другом и не досадовать, когда они придут в негодность. А Янь Юань сказал: – Я хотел бы не кичиться тем, что есть во мне хорошего, и скрыть свои заслуги. Затем Цзылу спросил: – Хотелось бы услышать о желании Учителя. Учитель ответил: – Дать отдых старым людям, Быть искренним с друзьями, Заботиться о младших. 27 Учитель воскликнул: – Все кончено! Я не встречал того, кто может осудить себя в душе, когда видит, что ошибся! 28 Учитель сказал: – В любом селении из десяти домов всегда найдутся люди, которые не уступят мне в честности и искренности, но уступят в склонности к учению. Глава 6. Вот Юн… 1 Учитель сказал: – Вот Юн, он может быть поставлен ликом к югу. Чжунгун спросил об учителе Тутовнике Старшем. Учитель ответил: – Он может: в нем есть непринужденность. Чжунгун опять спросил: – Разве нельзя, правя народом, действовать непринужденно, но хранить при этом строгую почтительность? Не проявляет ли излишнюю непринужденность тот, кто держится непринужденно и непринужденно действует? – Юн верно говорит, – ответил Учитель. 2 Князь Скорбной Памяти спросил Учителя о том, кто из его учеников любит учиться, и он ответил: – Был Ян Хуэй, он любил учиться, не срывал ни на ком своего гнева, не повторял ошибок. К несчастью, его жизнь была короткой, он умер. Теперь таких уж нет. Не слышно, чтобы кто-нибудь любил учиться. 3 Цзыхуа был послан в Ци. Учитель Жань пришел просить для его матери зерна. Учитель ответил: – Отсыпь ей большой мерой. Тот снова попросил: – Прошу добавить. – Отсыпь в два раза больше, – был ответ. Учитель Жань отсыпал больше в сотню с лишним раз. Учитель сказал: – Чи, уезжая в циское владение, ехал на сытых лошадях, одетый в меховой халат. Я слышал, благородный муж помогает людям не тогда, когда они богаты, а когда бедны. 4 Когда Юань Сы стал управляющим дома Учителя, Учитель дал ему девять сотен мер зерна. Юань Сы отказался. Учитель сказал: – Не отказывайся, лучше помоги соседям, землякам. 5 Учитель отозвался о Чжунгуне: – Пускай бы даже люди не желали, разве отринут горы и потоки бычка из пахотного стада с рогами ровными и рыжей шерстью? 6 Учитель сказал: – Хуэй мог по три месяца не разлучаться в своем сердце с человечностью, тогда как у других ее хватает лишь на день иль месяц. 7 Благодетельный из Младших спросил: – Можно ли привлечь Чжун Ю к правлению? Учитель ответил: – Ю – человек решительный. С чем он не справится по службе? – А можно ли и Цы привлечь к правлению? – Цы – человек понятливый. С чем он не справится по службе? – А можно ли и Цю привлечь к правлению? – Цю многое умеет. С чем он не справится по службе? 8 Младший посылал за Минь Цзыцзянем, чтобы поставить его управляющим в свое селение Би. Но Минь Цзыц-зянь сказал посланцу: – Ты откажись за меня поискуснее. Если снова будет звать, переселюсь за реку Вэнь. 9 Боню был болен. Учитель навестил его и, взяв через окно за руку, сказал: – Увы! Он умирает, такова судьба. Такого человека и поразил такой недуг! Такого человека и поразил такой недуг! 10 Учитель сказал: – Какой достойный человек Хуэй! Живет в убогом переулке, довольствуясь плетушкой риса и ковшом воды. Другие не выдерживают этих трудностей, Хуэй не изменяет этим радостям. Какой достойный человек Хуэй! 11 Жань Цю сказал: – Не то чтоб мне не нравился ваш путь, но сил моих недостает. Учитель ответил: – В ком сил недостает, на полпути бросают. А ты еще не начинал идти! 12 Учитель просил Цзыся: – Ты будь, как благородный муж, ученым, Не будь учен, как малый человек. 13 Когда Цзыю стал управляющим Учэна, Учитель у него спросил: – Ну как, обрел ли там кого-либо себе? Цзыю ответил: – Обрел Таньтай Мемина. Он не идет окольными путями и появляется в моем доме лишь по долгу службы. 14 Учитель сказал: – Мэн Чжифань был скромен. При бегстве находился в арьергарде, но перед въездом в город подстегнул свою лошадь и молвил: «Я не посмел бы ехать сзади, да конь не шел вперед». 15 Учитель сказал: – В наш век едва ли избежишь беды, если ты красив, как сунский Чжао, а красноречием жреца Чжу То не обладаешь. 16 Учитель говорил: – Кто может выходить, минуя дверь? Но почему не следуют этим путем? 17 Учитель сказал: – Суть в простаке затмила лоск, В педанте лоск затмил всю суть, Лишь в благородном муже Суть с лоском ровно смешаны. 18 Учитель сказал: – Люди живы тем, что прямы. Коль обманщик жив и цел, то лишь по случайности. 19 Учитель говорил: – Узнать – не то, что пожелать, Желать – не то, что наслаждаться. 20 Учитель сказал: – Кто возвышается над средним человеком, с тем можно говорить о высшем; но с тем, кто его ниже, о высшем говорить нельзя. 21 Фань Чи спросил о том, что такое знание. Учитель ответил: – Следовать долгу пред людьми, чтить демонов и духов, но к ним не приближаться, это и может называться знанием. Фань Чи спросил о том, что такое человечность. – Если трудность предпочли успеху, это может называться человечностью, – был ответ. 22 Учитель сказал: – Умный радуется водам, Человечный рад горам; Умный действует, Человечный погружен в покой; Умный полон радости, Человечный долговечен. 23 Учитель говорил: – Одно лишь изменение в уделе Ци, И он сравняется с уделом Лу; Одно лишь изменение в Лу, И Лу сравняется с путем. 24 Учитель вопрошал: – Коль кубок уж не кубок, какой же это кубок? Какой же это кубок?! 25 Цзай Во спросил: – Пусть бы тому, кто человечен, сообщили, что кто-то из людей, известных своей человечностью, упал в колодец, то он бы бросился за ним? Учитель ответил: – Зачем ему так поступать? Ведь благородный муж готов идти на смерть, но он не может гибнуть безрассудно; его способны обмануть, но сделать из него глупца нельзя. 26 Учитель сказал: – Благородный муж, овладевая всей ученостью, тоже может грань не перейти, если будет себя сдерживать правилами ритуала. 27 Учитель встретился с княгиней Наньцзы, и Цзылу был недоволен. Учитель его клятвенно заверил: – Коль я неверно поступил, пусть Небеса меня отвергнут! Пусть Небеса меня отвергнут! 28 Учитель сказал: – Незыблемая середина – эта добродетель наивысшая из всех, но давно уже редка среди людей. 29 Цзыгун спросил: – Что скажете о том, кто широко благотворит народу и способен всем помочь. Может ли он быть назван человечным? Учитель ответил: – Почему же только человечным? Не так ли непременно поступают люди высшей мудрости? Об этом ведь пеклись всем сердцем Яо с Шунем! Кто человечен, тот дает другим опору, желая сам ее иметь, и помогает им достичь успеха, желая сам его достигнуть. Умение найти пример вблизи – вот в чем вижу я искусство человечности. Глава 7. Я продолжаю 1 Учитель сказал: – Я продолжаю – не творю; я верю в древность и люблю ее чистосердечно. Осмеливаюсь в этом сравниться с Лаопыном. 2 Учитель вопросил: – В молчании запоминать, учиться ненасытно и наставлять других без устали – что есть во мне из этого? 3 Учитель говорил: – Я чувствую печаль, когда не улучшают нравы, не уясняют то, что учат, а зная долг, не могут ему следовать и не способны устранить порок. 4 Учитель на досуге Имел спокойный вид И выглядел довольным. 5 Учитель сокрушался: – Как опустился я! Уже давно не снится мне князь Чжоу. 6 Учитель сказал: – Привязан всей душой к пути, Ищу поддержку в добродетели, Исполнен веры в человечность, Утеху нахожу в искусствах. 7 Учитель говорил: – Я всем даю советы, начиная с тех, кто мне приносит связку вяленого мяса. 8 Учитель сказал: – Кто не проникнут горестным порывом, тех не просвещаю, непотрясенных не учу, не повторяю тем, кто не способен отыскать по одному углу три остальных. 9 Когда Учитель находился рядом с человеком в трауре, он никогда не наедался досыта. 10 В тот день, когда Учитель плакал, он не пел. 11 Учитель сказал Янь Юаню: – Когда используют, то действуем, а отвергают, то скрываемся – так поступаем только мы с тобой. Цзылу спросил: – А с кем бы Вы, Учитель, были, когда б вели войска? Учитель ответил: – Не с тем, кто может броситься на тигра с голыми руками иль кинуться в реку, не дожидаясь лодки, и умереть без сожаленья. Но непременно – с тем, кто, приступая к делу, полон осторожности и со своей любовью к составлению планов добивается успеха. 12 Учитель сказал: – Если бы богатства можно было добиться, то ради этого я стал бы даже тем, кто держит плеть. Но раз его нельзя добиться, я буду делать, что мне нравится. 13 Учитель относился бдительно к посту, войне, болезни. 14 Когда Учитель находился в Ци и там услышал музыку «Весенняя», то он в течение трех месяцев не знал мясного вкуса и сказал: – Не ждал от исполнения музыки такого совершенства. 15 Жань Ю спросил: – Учитель за Вэйского правителя? Цзыгун ответил: – Ладно, я его спрошу. Войдя к Учителю, спросил: – Что были за люди Старший Ровный с Младшим Равным? – Они были древними достойными людьми, – последовал ответ. – Они на что-нибудь роптали? – Они стремились к человечности и обрели ее. На что же было им роптать? Выйдя от Учителя, Цзыгун сказал: – Учитель не за Вэйского правителя. 16 Учитель говорил: – Я радость нахожу и в том, когда живу на отрубях с водой, сплю, подложив ладошку вместо изголовья. Богатство, знатность, обретенные нечестно, мне кажутся проплывшим мимо облаком. 17 Учитель сказал: – Когда бы мне было добавлено еще немного лет, то в пятьдесят я взялся бы за изучение «Перемен» и смог бы избежать больших ошибок. 18 Учитель пользовался образцовым говором, касаясь Песен, Книги и Обрядов. Всегда использовал при этом образцовый говор. 19 Князь Шэ спросил Цзылу о том, что за человек Конфуций. Цзылу не ответил. Учитель сказал: – А почему ты не сказал: «Вот это человек какой – не помнит в горестном порыве о еде, испытывая радость, забывает все печали и не замечает подступившей близко старости»? 20 Учитель говорил: – Я обладаю знанием не от рождения, но древность возлюбя, стремлюсь к ней всеми силами. 21 Учитель не высказывался о чудесном, силе, смуте, духах. 22 Учитель сказал: – Я непременно нахожу себе наставника в каждом из двоих моих попутчиков. Я выбираю то, что есть в них хорошего, и следую ему, а нехорошего у них я избегаю. 23 Учитель молвил: – У меня от Неба добродетель! А Хуань Туй, что может он мне сделать?! 24 Учитель говорил: – Сынки, вы, верно, думаете, что я скрытен. А у меня нет от вас тайн. Что я ни делаю, все разделяю с вами. Я именно таков, сынки. 25 Учитель обучал по четырем разделам: учености, поступкам, честности и преданности. 26 Учитель говорил: – Я не надеюсь уж на встречу с человеком совершенной мудрости. Если удалось бы встретиться с благородным мужем, то этого было бы достаточно. Учитель продолжал: – Я не надеюсь уже встретиться с хорошим человеком. Если удалось бы встретить обладающего постоянством, то этого было бы достаточно. Трудно тому быть постоянным, кто, не имея, претендует на наличие, пустое выдает за полное, нужду считает избытком. 27 Учитель удил рыбу, но не пользовался сетью; охотясь с привязной стрелой, не бил сидящих птиц. 28 Учитель сказал: – Бывают, видимо, творящие без знаний. Я не таков. Слышать же о многом, выбирать в нем лучшее и следовать ему, не забывать то многое, что видишь, – это в знании второстепенно. 29 С людьми Хусяна было трудно говорить. Но отрок из тех мест был принят Учителем. Ученики пришли в недоумение. Учитель им сказал: – Я не позволил ему удалиться и разрешил войти, чтобы не быть излишне строгим. Если человек себя очистил прежде, чем войти, я одобряю его очищение без поручительства за то, что было сделано им в прошлом. 30 Учитель говорил: – Далека ли человечность? Едва к ней устремлюсь, она ко мне приходит. 31 Сыбай из Чэнь спросил Конфуция о том, знал ли князь Блестящий ритуал, и он ответил: – Знал. Когда Конфуций вышел, Сыбай, поклонившись Ума Ци, провел его вперед и стал расспрашивать: – Я слышал, благородный муж лишен пристрастности. Он, что же, тоже может быть пристрастным? Ведь князь взял в жены деву из удела У, носившую такую же, как у него, фамилию, но дал ей имя «Первая из У». Коль знает ритуалы князь, то кто же их тогда не знает? Ума Ци поведал все Учителю, и он воскликнул: – Мне везет. Люди непременно узнают о каждой из моих ошибок. 32 Когда Учитель пел в компании с другими и ему нравилось их пение, то он просил начать сначала и лишь затем к ним присоединялся. 33 Учитель говорил: – В учености я, может быть, не уступлю другим, но в том, чтоб лично стать на деле благородным мужем, я не достиг еще успеха. 34 Учитель вопрошал: – Разве посмею я претендовать на то, что обладаю высшей мудростью и человечностью? Но я стремлюсь к ним ненасытно, учу других без устали, вот это лишь и можно обо мне сказать. Гунси Хуа заметил: – Но мы, ученики, этому как раз не можем научиться. 35 Когда Учитель тяжко заболел, Цзылу просил позволить вознести молитву. Учитель у него спросил: – А делают ли так? Цзылу ответил: – Делают. В Молитвеннике сказано: «Воздам молитву за тебя духам Неба и Земли». Учитель возразил: – Я уж давно молюсь. 36 Учитель говорил: – Расточительность ведет к непокорности, а бережливость – к захудалости. Но лучше захудалость, чем непокорность. 37 Учитель молвил: – Благородный муж спокоен, не стеснен, Малых же людей всегда гнетут печали. 38 Учитель ласков был, но строг. Внушителен, но не свиреп, Полон почтительности и покоя. Глава 8. Великий первенец 1 Учитель сказал: – Великий Первенец, он может называться человеком высшей добродетели. Три раза уступал трон Поднебесной, и народ не мог от восхищения даже найти слова, чтобы его восславить. 2 Учитель говорил: – Почтительность вне ритуала утомляет, а осторожность вне его ведет к трусости; при смелости вне ритуала поднимают смуту, от прямоты вне ритуала становятся нетерпимы. Если благородный муж привязан душой к близким, в народе процветает человечность; если не забыты им старые друзья, народ не поступает низко. 3 Когда учитель Цзэн был тяжко болен, то он созвал своих учеников и им сказал: – Откройте мои ноги! Откройте мои руки! В Песнях сказано: С трепетом остерегайся, Словно ты пред краем бездны, Словно ты на тонком льду. Отныне стало мне понятно, что я могу остаться цел, мои сынки! 4 Когда учитель Цзэн был тяжко болен и Почтительный из Старших навестил его, учитель Цзэн сказал: – Птицы перед смертью горестно кричат, люди перед смертью говорят о важном. Благородный муж находит тройственную ценность, заключенную в пути: во внешности, манерах он далек от грубости и небрежения, серьезным выражением лица способен заслужить доверие, в речах, их тоне избегает пошлости и фальши. А что до расстановки жертвенных чаш, для этого имеются свои чины. 5 Учитель Цзэн сказал: – Умелому советоваться с неумелым, талантливому спрашивать у бесталанного, иметь, но делать вид, что не имеешь, пустым казаться, когда полон, и оставлять обиду без ответа – так вел себя мой друг когда-то. 6 Учитель Цзэн сказал: – Не это ль благородный муж, кому мы можем вверить сироту, судьбу страны размером в сотню ли, кого нельзя склонить к измене долгу? Он, безусловно, благородный муж. 7 Учитель Цзэн сказал: – Ученый человек не может не быть твердым и решительным, ибо его ноша тяжела и путь его далек. Ношей ему служит человечность – это ли не тяжесть? Завершает путь, лишь умирая, – это ли не даль? 8 Учитель говорил: – Я вдохновляюсь Песнями, Ищу опору в ритуалах И завершаю музыкой. 9 Учитель сказал: – Народ можно принудить к послушанию его нельзя принудить к знанию. 10 Учитель говорил: – Быть смуте, коль смелы и ненавидят свою бедность. Быть смуте, коль чрезмерно ненавидят людей, лишенных человечности. 11 Учитель предостерегал: – Блистай ты хоть великолепием талантов князя Чжоу, но если скуп ты и заносчив, из остального в тебе будет не на что смотреть! 12 Учитель говорил: – Найти непросто человека, который проучился бы три года без помышления о жалованье. 13 Учитель сказал: – Будь глубоко правдив, люби учиться, стой насмерть, совершенствуя свой путь. Страна в опасности – ее не посещай, в стране мятеж – там не живи. Когда под Небесами следуют пути, будь на виду, а нет пути – скрывайся. Стыдись быть бедным и незнатным, когда в стране есть путь; стыдись быть знатным и богатым, когда в ней нет пути. 14 Учитель говорил: – В дела другого не вникай, Когда не на его ты месте. 15 Учитель сказал: – Какими необъятными, чарующими становятся звуки мелодии, когда ее начало исполняет мастер Чжи, а конец венчает песня «Крики чаек»! 16 Учитель сказал: – Я не понимаю, как может быть необузданный лукавым, тупой нечестным и невежественный лживым. 17 Учитель говорил: – Учись, словно не можешь обрести И будто опасаешься утратить. 18 Учитель воскликнул: – Возвышенны, велики Шунь и Юй! Владея Поднебесной, они держались от нее в стороне. 19 Учитель воскликнул: – Каким великим государем был Яо! Как он возвышен, величав! Велико только Небо, и только Яо подражал ему. Как он необъятен! Народ не мог найти слова, чтобы его восславить. Как велики, возвышенны его свершения! Как лучезарна им предначертанная просвещенность! 20 У Шуня было только пять сановников, и в Поднебесной настал мир. Царь Воинственный изрек: – У меня есть десять способных к управлению сановников. Конфуций по этому поводу сказал: – Не правда ли, как трудно находить таланты? В этом наибольшего успеха достигли Яо и Шунь. А у царя Воинственного среди его десяти сановников имелась одна женщина, поэтому их у него, по сути, было только девять. Царь Просвещенный владел двумя третями Поднебесной, но при этом продолжал быть подданным дома Инь. Можно сказать, что дом Чжоу обладает наивысшими достоинствами. 21 Учитель сказал: – Вот Юй – я в нем не нахожу изъяна. Он питался очень скудно, но богам и духам приносил обильные дары; одевался худо, но на свою ритуальную одежду украшений не жалел; жил в лачуге, но отдавал все силы рытью каналов, чтобы отвести воды потопа. Я в нем не нахожу изъяна. Глава 9. Учитель редко… 1 Учитель редко говорил о выгоде, судьбе и человечности. 2 Житель улицы Состоятельных сказал: – Как велик Конфуций! Его ученость необъятна, вот только не сумел ни в чем прославиться. Учитель, услышав об этом, обратился к своим ученикам: – Чем же мне заняться? Заняться ль управлением колесницей? Заняться ли стрельбой из лука? Займусь-ка управлением колесницей. 3 Учитель сказал: – По ритуалу, шапке надлежит быть из пеньки, но ныне ее делают из шелка, что дешевле, и в этом я следую за всеми. По ритуалу, надо кланяться внизу у входа в залу, но ныне кланяются наверху, что дерзко. Пусть буду против всех, но кланяюсь внизу. 4 Учителю были чужды четыре недостатка: склонность к домыслам, излишняя категоричность, упрямство, себялюбие. 5 Когда Конфуцию угрожали в Куане, он сказал: – Разве после смерти государя Просвещенного тут, во мне, не уцелела просвещенность? Если бы Небо пожелало эту просвещенность погубить, то я не смог бы приобщиться к ней. Но Небеса ее не погубили. А куанцы… Как им со мною справиться? 6 Кравчий спросил Цзыгуна: – Как много у Учителя способностей, талантов! Он обладает высшей мудростью? Цзыгун ответил: – Воистину Небо позволило ему приобщиться к высшей мудрости. Еще он наделен многими талантами. Учитель, услышав об этом, сказал: – Знает ли меня кравчий? Я был незнатен в молодости, поэтому знал много простых профессий. А много ли умеет благородный муж? Совсем немного. 7 Лао сказал: – Учитель говорил: «Я умел много, так как не был испытан на службе». 8 Учитель сказал: – Есть ли у меня какие-либо знания? Их нет. Но когда селяне просят у меня совета, я, не имея никакого представления об их деле, выясняю только, где его начало и конец, и больше ничего не объясняю. 9 Учитель горестно изрек: – Не прилетает благовещий феникс, Не шлет река предначертаний, Свершается мой час последний! 10 Когда Учитель встречался с человеком в траурном либо церемониальном одеянии или со слепцом, то при виде их всегда вставал, а подходя к ним, непременно ускорял шаг. 11 Печально вздыхая, Янь Юань сказал: – Смотрю – оно все выше, вникаю – все сокрытей, гляжу – передо мною, то вдруг уж позади. Учитель сразу все не раскрывает, умеет завлекать людей. Он всесторонне просвещает нас и сдерживает ритуалом. Мне это не отбросить, даже если пожелаю. И вот когда все мои силы на исходе, оно как будто уже рядом. Я хочу следовать за ним, но не могу. 12 Учитель тяжело заболел, Цзылу послал к нему для несения службы своих учеников. Когда Учителю стало лучше, он сказал: – Уже давно Цзылу совершает лицемерные поступки. Кого я обману, считая, что обрел подданных, когда на самом деле их у меня нет? Небо обману? Ужель мне лучше умереть в окружении подданных, чем на руках моих учеников? Пусть даже и не удостоюсь пышных похорон, но ведь меня не бросят после смерти на дороге! 13 Цзыгун спросил: – Есть тут у нас изделие из прекрасной яшмы. Спрятать ли его в шкатулку и хранить или продать достойному ценителю? Учитель ответил: – Продать! Продать! Я жду ценителя. 14 Учитель хотел уйти жить к восточным варварам. Кто-то воскликнул: – Как же Вы сможете там жить? Они ведь так грубы! Учитель ответил: – Какая грубость может быть там, где благородный муж? 15 Учитель сказал: – Когда из Вэй я возвратился в Лу, музыка была исправлена. Все оды, гимны обрели свои места. 16 Учитель говорил: – На стороне служить князю и сановникам, а дома – своему отцу и старшим братьям; не сметь пренебрегать заботой об умерших и пьяным от вина не быть – что есть во мне из этого? 17 Учитель, стоя на берегу реки, сказал: – Все уходящее, как эти воды, не прекращает своего движения день и ночь. 18 Учитель сказал: – Я не встречал еще того, кто любил бы добродетель так же сильно, как чувственные наслаждения. 19 Учитель сказал: – К примеру, если, насыпая холм, я останавливаюсь, хотя мне надо еще высыпать последнюю плетушку, чтобы завершить работу, то эта остановка зависит от меня. Или, к примеру, если, ровняя землю, я высыпаю сначала лишь одну плетушку, то это будет продвижение вперед, которое зависит от меня. 20 Учитель говорил: – Это не Хуэй ли был, кто никогда не отвлекался, когда я с ним беседовал? 21 Учитель сказал о Янь Юане: – О нем моя кручина! Я видел, как вперед он продвигался, но никогда не видел, чтобы останавливался. 22 Учитель говорил: – Бывает, появляются ростки, но не цветут; Бывает, что цветут, но не дают плодов. 23 Учитель сказал: – Младших по возрасту надо уважать. Как знать, возможно, в будущем они будут не хуже нас? Но недостоин уважения тот, кто не обрел известности, дожив до сорока-пятидесяти лет. 24 Учитель сказал: – Как можно не соглашаться со справедливым замечанием? Но при этом важно самому исправиться. Как можно не радоваться деликатно высказанному совету? Но при этом важно вникнуть в его суть. Я не могу помочь тем людям, которые лишь соглашаются, но себя не исправляют и радуются, не вникая в суть. 25 Учитель сказал: – Главное – будь честен и правдив; с теми, кто тебе не равен, не дружи и не бойся исправлять свои ошибки. 26 Учитель сказал: – Можно с полководцем разлучить солдат. Но нельзя стремлений у простых людей отнять. 27 Учитель сказал: – Это не Ю ли, кто не стыдится стоять рядом с одетыми в меха лисицы и енота, когда на нем накинут изношенный халат, подбитый сбившейся пенькой? Коль не завистлив и не жаден, Что может сделать он дурного. Цзылу эти стихи повторял всю жизнь. Учитель на это заметил: – Для достижения добра этого недостаточно. 28 Учитель сказал: – Становится известно, как стойки сосна и кипарис, Лишь с наступлением холодного сезона. 29 Учитель говорил: – Знающий не сомневается, Человечный не тревожится, Смелый не боится. 30 Учитель сказал: – С кем можно сообща учиться, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним идти по пути; с кем можно идти по пути, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним на пути прочно стоять; с кем можно стоять прочно, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним применяться к обстоятельствам. 31 Колышутся, волнуются Цветы на ветках сливы. Я ли о тебе не думаю? Да дом твой далеко отсюда. Учитель по поводу этих строк заметил: – Не думает. А если бы думал, то было бы недалеко. Глава 10. В своей деревне 1 В своей деревне Конфуций казался простодушным и в речи безыскусным, а при дворе и в храме предков он говорил красноречиво, хотя и мало. 2 В ожидании аудиенции, беседуя с низшими чинами, он казался ласковым, в беседе с высшими чинами – твердым. В присутствии князя он двигался с почтительным и важным видом. 3 Когда князь приказывал ему принять гостей, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались. Он кланялся по сторонам стоящим вместе с ним сановникам, поднимая к груди сложенные руки, при этом его одежда не собиралась в складки, и спешил вперед, растопырив руки, словно крылья. Когда же гости уходили, обязательно докладывал: – Гости уже больше не оглядываются. 4 Когда входил в дворцовые ворота, казалось, изгибался весь, словно в них не помещался. При остановке не вставал посередине и проходил, не наступая на порог. Подходя к престолу, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались, и слов ему, похоже, не хватало. Вот, подобрав полу, он поднимался в зал, казалось, весь изогнутый, и, затаив дыхание, словно не дышал. Когда же выходил из зала и спускался на одну ступень, его лицо выражало облегчение и он казался удовлетворенным. Спустившись с лестницы, спешил вперед, растопырив руки, словно крылья, и с благоговейным видом возвращался на свое место. 5 Когда он держал скипетр князя, то, казалось, изгибался весь, словно удержать не мог. Он поднимал его, словно в поклоне, и опускал, как будто собираясь что-то передать, с трепещущим видом и словно изменившимся лицом он осторожно, как по перекладине, шел мелкими шажками. При поднесении подарков у него было спокойное лицо, при частных встречах он выглядел довольным. 6 Благородный муж не носил оторочек из пурпурной и коричневой материи, не использовал розовую и фиолетовую ткани для одежды, в которой ходил дома. В жару он надевал легкую одежду из тонкой грубой ткани и всегда носил ее поверх рубашки. Он носил черный кафтан с халатом из каракуля, белый – с дохой из пыжика и желтый – с лисьей шубой. Для дома у него был длинный меховой халат с коротким правым рукавом. Во время сна всегда пользовался коротким одеялом в половину своего роста. Сидел на коврике из толстых шкур лисицы и енота. Когда кончался траур, надевал на пояс все подвески. Всегда носил лишь юбки, сшитые из обрезков ткани, за исключением случаев, когда участвовал в какой-либо торжественной церемонии. Когда шел выразить соболезнование, не надевал халата из каракуля и черной шапки. В первый день года всегда являлся ко двору в придворном одеянии. 7 Когда постился, непременно надевал чистое холщовое белье. В это время ел другую пищу и не сидел дома где обычно. 8 Он не отказывался от обрушенного риса и измельченного мяса. Не ел скисающего риса, начавших портиться рыбы или мяса. Не ел пищу с дурным запахом и цветом. Не ел того, что было плохо приготовлено и подано не вовремя. Не ел неправильно разделанного мяса. Не ел без соответствующего соуса. Пусть даже было бы и много мяса, он избегал съедать его больше, чем риса. И лишь в вине себя не ограничивал, но не был пьяным. Отказывался от вина и мяса, купленных на рынке. В еде не обходился без имбиря. Ел немного. 9 Участвуя в княжеском жертвоприношении, он никогда не оставлял жертвенного мяса на ночь. В других же случаях он не оставлял его более чем на три дня. И его не ел, если оно лежало более трех дней. 10 Ел молча; улегшись спать, не разговаривал. 11 Даже когда ел грубую простую пищу, то всегда приносил из нее немного в жертву и при этом выражал всем своим видом строгую почтительность. 12 Он не садился на циновку, постланную криво. 13 Когда был на пиру в своей деревне, то уходил с него лишь после стариков. 14 Когда в его деревне изгоняли демонов поветрий, он стоял на восточной лестнице в парадном одеянии. 15 Когда передавал кому-нибудь из другого княжества с тем, кто туда ехал, привет, то, провожая уезжавшего, дважды ему кланялся. 16 Когда сановник Благодетельный прислал ему лекарство, он взял его с поклоном и сказал: – Я не знаю его свойств и не смею им пользоваться. 17 Когда у него сгорела конюшня, Учитель, вернувшись от князя, спросил: – Никто не пострадал? О лошадях не спросил. 18 Если князь посылал ему в подарок кушанье, то он, поправив под собой циновку, сразу же его отведывал. Если князь жаловал ему сырое мясо, он варил его и преподносил духам своих предков. Если князь посылал ему в подарок живность, он ее содержал. За столом у князя после того, как князь совершал жертвоприношение, начинал есть с риса. 19 Когда был болен и князь пришел его проведать, он лег головою на восток, разложил на себе придворную одежду, поверх нее перекинул большой парадный пояс. 20 Если князь приказывал ему явиться, то шел, не дожидаясь, когда для него запрягут коней. 21 Входя в Великий храм, расспрашивал обо всем, что там происходило. 22 Когда умирал его друг, которого некому было похоронить, он говорил: – Я похороню. 23 Друзьям за подарки, будь то даже кони и повозка, но не жертвенное мясо, он не кланялся. 24 Не лежал в постели, словно неживой, не сидел среди домашних в позе человека, принимающего гостя. 25 Встречая человека в траурной одежде, даже если это был его приятель, Учитель неизменно проявлял к нему глубокую почтительность. Когда встречал кого-нибудь в парадном головном уборе иль слепца, то, даже если это были люди, с которыми он ежедневно виделся, всегда к ним относился с церемонной вежливостью. Когда ехал в повозке и встречал людей, одетых в траурное платье, то наклонялся из почтительности к ним вперед. Он так же поступал при встрече с тем, кто нес важные государственные документы. Когда, случалось, стол ломился от различных угощений, Учитель обязательно приподнимался с выражением почтительности на лице. В грозу, при неожиданном ударе грома, завывании ветра, он выражал всем своим видом глубочайшую почтительность. 26 Когда он залезал в повозку, то держался прямо, ухватившись за веревочные поручни. В повозке не оглядывался, говорил неторопливо и не показывал руками куда ехать. 27 Когда увидели, каким было выражение его лица, взлетели и, сделав круг, всей стаей опустились. – Умеют выбрать время! Умеют выбрать время эти цесарки с горного моста! – сказал Учитель. Цзылу им поклонился. Они взмахнули трижды крыльями и улетели. Глава 11. Прежде люди, изучая… 1 Учитель сказал: – Прежде люди, изучая ритуал и музыку, были просты и безыскусны, после они стали в этом деле благородными мужами. Если придется выбирать, я предпочту то, как изучали прежде. 2 Учитель сказал: – Нет у моих ворот никого из тех, кто был со мной между княжествами Чэнь и Цай. 3 Янь Юань, Минь Цзыцзянь, Жань Боню, Чжунгун отличались в своей жизни добродетелью; Цзай Во, Цзыгун красноречиво говорили; Жань Ю, Цзи Лу познали толк в делах управления; Цзы Ю, Цзыся обрели ученость. 4 Учитель говорил: – Хуэй не помогает мне: В моих речах он всем доволен. 5 Учитель сказал: – С какой почтительностью Минь Цзыцзянь относится к отцу и матери! Даже чужие люди не могут ни к чему придраться в том, что говорят о нем его родители и братья. 6 Нань Жун неоднократно повторял стихи о «скипетре из белой яшмы». Конфуций дал ему за это в жены дочь своего старшего брата. 7 Благодетельный из Младших спросил у Конфуция о том, кто из его учеников любит учиться. Он ответил: – Был Янь Хуэй, он любил учиться. К несчастью, его жизнь была короткой, он умер. Теперь таких уж нет. 8 Когда Янь Юань умер, его отец Янь Лу попросил Учителя продать повозку, чтобы купить саркофаг для гроба сына. Учитель сказал: – Каждый печется о своем сыне, будь его сын талантлив или нет. Когда Ли умер, он был похоронен в гробу без саркофага. Я не стану ради саркофага лишаться повозки и ходить пешком. Я занимаю место за сановниками, поэтому мне не полагается ходить пешком. 9 Когда Янь Юань умер, Учитель воскликнул: – О! Гибну я от Неба! Гибну я от Неба! 10 Когда Янь Юань умер, Учитель его горько оплакивал. Ученики ему сказали: – Учитель, не горюйте так! – Так не горевать? О ком же мне и горевать, как не об этом человеке? 11 Когда Янь Юань умер, ученики решили устроить ему пышные похороны. Учитель им сказал: – Этого делать нельзя. Но они устроили ему пышные похороны. Учитель сказал: – Хуэй на меня смотрел как на отца, а я не смог отнестись к нему как к сыну. В этом не моя вина, а ваша, дети! 12 Цзи Лу спросил о служении духам умерших и богам. Учитель ответил: – Не зная, как служить живым, Сумеешь ли служить их духам? – Осмелюсь узнать, что такое смерть? – Не зная жизни, Как познаешь смерть? 13 В присутствии Учителя Минь Цзы держался вежливо и строго, Цзылу выглядел решительным и твердым, Жань Ю, Цзыгун казались мягкими людьми. Учитель был доволен. – Такие, как Чжун Ю, не умирают своей смертью. 14 Когда в княжестве Лу стали перестраивать длинную сокровищницу, Минь Цзыцзянь спросил: – А что, если ее восстановить? Зачем непременно перестраивать? Учитель тогда о нем сказал: – Обычно он молчит, А скажет – попадет точно. 15 Учитель спросил: – С какой стати в моем доме гусли, Ю? После этого другие ученики перестали уважать Цзылу. Учитель о нем говорил: – Он поднялся в залу, Но не дошел до внутренних покоев. 16 Цзыгун спросил: – Кто лучше, Ши или Шан? Учитель ответил: – Ши переходит через край, Шан не доходит. – Тогда Ши лучше? – Переходить не лучше, чем не доходить, – сказал Учитель. 17 Младший был богаче князя Чжоу, а Цю еще больше умножал его состояние, собирая подати. Учитель обратился к своим ученикам: – Сынки! Можете открыто, с барабанным боем, на него напасть. Я не считаю его больше моим учеником. 18 Чай неумен! Шэнь туп, Ши неглубок, Ю неотесан! 19 Учитель сказал: – Хуэй, почти достигший совершенства, пребывает в безысходной нищете. А Цы, не удостоенный Небесного призвания, редко ошибается в своих расчетах и становится день ото дня богаче. 20 Цзычжан спросил, в чем заключается стезя хорошего человека. Учитель ответил: – Он не следует по стопам плохих людей, но и не доходит до внутренних покоев. 21 Учитель спросил: – Считать ли благородным мужем Того, кто одобряет верные суждения? Или он только внешне кажется достойным? 22 Цзылу спросил: – Что слышу, тут же исполнять? Учитель ответил: – У тебя живы отец и старший брат, как же тебе можно тут же исполнять то, что слышишь? Жань Ю спросил: – А мне, что слышу, тут же исполнять? Учитель ответил: – Что слышишь, тут же исполняй. Гунси Хуа спросил: – Когда Ю задал вопрос, исполнять ли ему тут же то, что слышит, Вы сказали, что у него живы отец и старший брат. Когда же Цю задал вопрос, Вы ему сказали, чтобы он тут же исполнял, что слышит. Я не понимаю, почему Вы им ответили по-разному, и прошу мне объяснить. Учитель ответил: – Цю медлит, поэтому я его подталкиваю; Ю рвется обогнать, поэтому я его удерживаю. 23 Когда куанцы, угрожавшие Учителю, его отпустили, Янь Юань пришел позднее. Учитель сказал: – Я думал, ты уже мертв. – Как я посмею умереть, когда Учитель жив? 24 Цзыжань из Младших спросил, можно ли назвать Чжун Ю и Жань Цю великими подданными. Учитель ответил: – Я думал, Вы спросите о чем-нибудь особенном, а Вас интересуют Ю и Цю! Кого зовут великим подданным, тот честно служит государю и удаляется, когда не может более так действовать. А Ю и Цю можно назвать полезными подданными. – Значит, они будут послушны? – Убить правителя или отца не согласятся и они, – сказал Учитель. 25 Когда Цзылу назначил Цзыгао управляющим селения Би, Учитель заметил: – Губишь у другого человека сына. Цзылу возразил: – Там есть народ, есть алтари земли и злаков. Чтобы тебя считали знающим, совсем не обязательно учиться. Учитель ответил: – Вот почему мне неприятны эти мастера красиво говорить. 26 Когда Цзылу, Цзэн Си, Жань Ю и Гунси Хуа сидели подле Учителя, он им сказал: – Забудьте, что я вас немного старше. Вот вы все время жалуетесь: «Нас не ценят». А если бы нашелся кто-нибудь и оценил ваши способности, то как бы вы это использовали? Первым поспешил ответить Цзылу: – Если бы я управлял владением, способным выставить тысячу боевых повозок, то, пусть бы оно даже было сжато между большими царствами, страдало бы от вражеских нашествий и испытывало тяжкий голод, в нем за три года все прониклись бы отвагой и сознанием долга. Учитель на это усмехнулся и затем спросил Жань Цю: – А что ты, Цю, скажешь? – Если бы я управлял владением размером в шестьдесят или семьдесят, а то хотя бы и в пятьдесят или шестьдесят ли, то за три года я привел бы весь живущий там народ к достатку. Но для распространения ритуала с музыкой был бы нужен благородный муж. – А что ты, Чи, скажешь? – Учитель спросил Гунси Хуа. – Нельзя сказать, что я это умею, но я хотел бы научиться и тогда желал бы стать младшим распорядителем церемониала, чтобы прислуживать при полном ритуальном облачении в храме предков и на встречах государей. – А что ты, Дянь, скажешь? – обратился Учитель к Цзэн Си. Замолкли струны, с их последним отзвуком Цзэн Си отложил лютню, поднялся и ответил: – У меня другое, чем у них, желание. – Что же тут плохого? – сказал Учитель. – Ведь каждый высказывает свое желание. – В конце весны, когда уж сотканы весенние одежды и находились бы со мной пять-шесть молодых людей и шесть-семь подростков, омыться бы в водах И, побыть бы на ветру у алтаря Дождя и с песней возвратиться. Учитель, глубоко вздохнув, сказал: – Хочу быть с Дянем. Когда трое остальных вышли, Цзэн Си, отстав от них, спросил Учителя: – Как вам понравились их речи? – Каждый из них лишь высказал свое желание, – ответил Учитель. – Над чем вы усмехнулись в словах Ю? – Государством управляют с помощью ритуала, его же речь была такой заносчивой, поэтому я и усмехнулся, – сказал Учитель. – А разве Цю не хотел бы править государством? – Где же ты видел, чтобы земли в шестьдесят или семьдесят, а то хотя бы в пятьдесят или в шестьдесят ли не были государством? – А разве Чи не хотел бы править? – Храм предков, встречи государей – чье это дело, как не правителей? Если бы Чи был младшим, то кто бы мог стать старшим? Глава 12. Янь Юань 1 Янь Юань спросил о том, что такое человечность. Учитель ответил: – Быть человечным – значит победить себя и обратиться к ритуалу. Если однажды победишь себя и обратишься к ритуалу, все в Поднебесной признают, что ты человечен. От самого себя, не от других, зависит обретение человечности. – А не могли бы вы объяснить более подробно? – продолжал спрашивать Янь Юань. Учитель ответил: – Не смотри на то, что чуждо ритуалу, Не внемли тому, что чуждо ритуалу, Не говори того, что чуждо ритуалу, Не делай ничего, что чуждо ритуалу. Янь Юань сказал: – Я хоть и несметлив, позвольте мне заняться исполнением этих слов. 2 Чжунгун спросил о том, что такое человечность. Учитель ответил: – Это когда ведут себя на людях так, словно вышли встретить важную персону, руководят народом так, словно совершают важный жертвенный обряд; не делают другим того, что не хотят себе; не вызывают ропота в стране, не вызывают ропота в семействе. Чжунгун сказал: – Я хоть и несметлив, позвольте мне заняться исполнением этих слов. 3 Сыма Ню спросил о том, что такое человечность. Учитель ответил: – Кто человечен, тот говорит с трудом. – Говорить с трудом – это вы и называете человечностью? – переспросил Сыма Ню. Учитель пояснил: – Можно ли без труда сказать о том, что трудно сделать? 4 Сыма Ню спросил о том, каким должен быть благородный муж. Учитель ответил: – Благородный муж лишен тревоги и боязни. – Лишен тревоги и боязни – такого только вы и называете благородным мужем? – переспросил Сыма Ню. Учитель пояснил: – Если не найдешь в себе изъяна, о чем тогда тревожиться, чего бояться? 5 Сыма Ню посетовал: – У всех есть братья, только у меня их нет. Цзыся ему сказал: – Я об этом вот что слышал. Жизнь и смерть зависят от Небесного веления, родовитость и богатство посылаются с Небес. Если благородный муж почтителен без упущений, вежливо обходится с людьми по ритуалу, то в пределах четырех морей каждый будет ему братом. Зачем тогда ему тревожиться, что у него нет братьев? 6 Цзычжан спросил о том, что можно считать разумным. Учитель ответил: – Когда ни изощренной клевете, ни пылкой жалобе не удается возыметь воздействие, то это можно называть разумным. Когда ни изощренной клевете, ни пылкой жалобе не удается возыметь воздействие, то это может называться дальновидным. 7 Цзыгун спросил о том, в чем состоит управление государством. Учитель ответил: – Это когда достаточно еды, достаточно оружия и есть доверие народа. – А что из названного можно первым исключить в случае необходимости? – спросил Цзыгун. – Можно исключить оружие. – А что из остающегося можно первым исключить в случае необходимости? – снова спросил Цзыгун. – Можно исключить еду. Смерти издревле никто не может избежать, Когда ж народ не верит, то не устоять. 8 Цзи Совершенный сказал: – В благородном муже важна суть. Зачем ему еще быть образованным? Цзыгун возразил: – Прискорбно, что вы, Учитель, так рассуждаете о благородном муже. Сказанного не догнать и на четверке лошадей. Без шерсти шкура тигра или леопарда сходна с очищенной от шерсти шкурой собаки и овцы. 9 Князь Скорбной Памяти спросил Ю Жо: – Как быть? Нынешний год неурожайный, и на покрытие расходов не хватает средств. Ю Жо ответил: – А почему бы не взимать налог в размере лишь одной десятой части. – Я сейчас взимаю две десятых, и мне их не хватает. Как же я обойдусь одной десятой? – возразил князь. Ю Жо сказал: – Как может Вам недоставать, когда будет хватать народу? Как может Вам хватать, когда народу не хватает? 10 Цзычжан спросил о том, как возвысить добродетель и обнаружить заблуждение. Учитель ответил: – Если для тебя всего важнее честность и преданность и ты стремишься к справедливости, то возвысишь добродетель. Любя кого-нибудь, желают, чтобы он был жив, а если ненавидят – чтобы умер. Желать кому-то, чтобы он был жив иль умер, – это заблуждение. Тебя влечет к ней не богатство, А жажда новых впечатлений. 11 Князь Великий из удела Ци спросил Конфуция о том, в чем заключается управление государством. Конфуций ответил: – Да будет государем государь, слуга – слугой, отцом – отец и сыном – сын. – Отлично! Воистину, если не будет государем государь, слуга слугой, отец отцом и сыном сын, то, пусть бы даже у меня был хлеб, смогу ли я его вкушать? – ответил князь. 12 Учитель сказал: – Это только Ю, наверное, может, не дослушав тяжущихся, выносить решение! Цзылу сразу, не откладывая, выполнял обещанное. 13 Учитель говорил: – Я разбираю тяжбы не хуже остальных, но надо, чтобы тяжбы не велись. 14 Цзычжан спросил о том, в чем состоит управление государством. Учитель ответил: – Когда руководишь, забудь об отдыхе. А выполняя поручение, будь честен. 15 Учитель сказал: – Благородный муж, овладевая всей ученостью, тоже может грань не перейти, если будет себя сдерживать правилами ритуала. 16 Учитель сказал: – Благородный муж способствует тому, чтобы в человеке побеждало все, что есть в нем самого хорошего, а не плохое. Малый человек способствует обратному. 17 Благодетельный из Младших спросил Конфуция о том, в чем заключается правление. Конфуций ответил: – Правление есть исправление. Кто же посмеет не исправиться, Когда исправитесь Вы сами!? 18 Благодетельный из Младших был обеспокоен воровством и спросил совета у Конфуция. Конфуций ответил: – Коль сами будете скромны в желаниях, Не согласятся воровать и за награду. 19 Благодетельный из Младших, беседуя с Конфуцием об управлении государством, спросил: – Что если казнить беспутных ради сближения с теми, у кого есть путь? Конфуций ответил: – В Ваших руках бразды правления, зачем же Вам казнить? Вам стоит лишь увлечься самому хорошими делами, и весь народ тотчас же устремится ко всему хорошему. У благородного мужа добродетель – ветер, у малых же людей она – трава; склоняется трава вслед ветру. 20 Цзычжан спросил: – Каким должен быть ученый муж, который мог бы называться выдающимся? – А что, по-твоему, значит «выдающийся»? – спросил Учитель. – Всегда быть прославляемым в стране, всегда быть прославляемым в семействе, – ответил Цзычжан. Учитель возразил: – Это прославленный, а не выдающийся. А выдающийся бесхитростен и прям, он любит справедливость, вникает в то, что люди ему говорят, и изучает выражение их лиц, заботится о том, чтобы поставить себя ниже других. Он непременно будет выдающимся в стране и выдающимся в семействе. Кого же прославляют, тот внешне проявляет человечность, а поступает вопреки ей, и так живет, не ведая сомнений. Вот он и будет непременно прославляемым в стране и прославляемым в семействе. 21 Фань Чи, сопровождая Учителя на прогулке у алтаря Дождя, сказал: – Осмелюсь спросить, что значит возвысить добродетель, очиститься от скверны и обнаружить заблуждение? Учитель ответил: – Какой хороший вопрос! Разве не возвысить добродетель, если дело предпочесть его итогу? Разве не очиститься от скверны, если вступить в бой с дурным в себе и не касаться дурного у других? Разве не изведать заблуждение, если из-за краткой вспышки гнева позабыть себя и своих близких? 22 Фань Чи спросил о том, что такое человечность. Учитель ответил: – Это любовь к людям. Фань Чи спросил о том, что такое знание. Учитель ответил: – Это знание людей. Фань Чи не понял. Тогда Учитель пояснил: – Если поставить честных над бесчестными, То можно всех бесчестных сделать честными. Фань Чи ушел и, встретившись с Цзыся, сказал: – Я только что был у Учителя и спросил его о том, что такое знание, а он ответил: – «Если поставить честных над бесчестными, То можно всех бесчестных сделать честными». Что это значит? – Прекрасно сказано! – ответил Цзыся. – Когда Шунь правил Поднебесной и выбирали из толпы, то выдвинули Гао Яо, и все, кто не был человечен, удалились. Когда Тан правил Поднебесной и выбирали из толпы, возвысили И Иня, и все, кто не был человечен, удалились. 23 Цзыгун спросил о том, что значит быть кому-то другом. Учитель ответил: – Будь честен с ним, когда даешь ему совет, и побуждай к хорошему. Но если он не слушает, то не настаивай, чтобы не быть униженным. 24 Учитель Цзэн сказал: – Благородный муж завязывает дружеские связи с помощью своей учености, а дружба помогает ему утвердиться в человечности. Глава 13. Цзылу 1 Цзылу спросил о том, что значит быть правителем. Учитель ответил: – Побуждай к усердию своим примером. Когда Цзылу попросил дальнейших разъяснений, Учитель сказал: – Не знай отдыха. 2 Чжунгун стал управляющим у Младших и спросил о том, что значит быть правителем. Учитель ответил: – Будь примером для своих подданных, не вини за малые проступки, выдвигай достойных и способных. – А как узнать достойных и способных, чтобы их возвысить? – спросил Чжунгун. Учитель ответил: – Возвысь тебе известных, А тех, кого не знаешь, – Отринут ли другие? 3 Цзылу сказал: – Вэйский государь ждет Вас для дел правления. С чего Вы начнете? Учитель ответил: – Нужно исправить имена. – Вы так считаете? – возразил Цзылу. – Это слишком заумно. Зачем их исправлять? Учитель ответил: – Как ты необразован, Ю! Благородный муж, наверно, промолчал бы, услышав то, чего не понимает. Ведь если не подходит имя, то неуместно его толкование; коль неуместно толкование, не может быть успеха в деле; а без успеха в деле не процветают ритуал и музыка; но если ритуал и музыка не процветают, то наказания бьют мимо цели, когда же наказания бьют мимо цели, народ находится в растерянности. Поэтому все, что называет благородный муж, всегда можно растолковать, а что он растолковывает, всегда можно исполнить. Благородный муж лишь избегает в толковании небрежности. 4 Фань Чи попросил научить его земледелию. Учитель ответил: – Мне не сравниться в этом с земледельцами. Фань Чи попросил научить его возделывать огород. Учитель ответил: – Мне не сравниться в этом с огородниками. Когда Фань Чи вышел, Учитель сказал: – Какой же малый человек, Фань Сюй! Когда правитель любит ритуал, никто в народе не осмелится быть непочтительным; когда правитель любит справедливость, никто в народе не осмелится быть непослушным; когда правитель любит правду, никто в народе не посмеет быть нечестным. И если будет так, то отовсюду станет прибывать народ, неся с собою на спине своих детей. Зачем тогда правителю будет нужно самому пахать и сеять? 5 Учитель сказал: – Если знаешь наизусть все триста Песен, но не разбираешься в порученном тебе государственном деле и не можешь, посланный в чужие земли, самостоятельно вести переговоры, то какая польза в Песнях, пусть ты даже помнишь их так много!? 6 Учитель сказал: – Когда ведешь себя правильно, то за тобой пойдут и без приказа; когда же ведешь себя неправильно, то не послушают, хоть и прикажешь. 7 Учитель сказал: – У княжеств Лу и Вэй – братские правления. 8 Учитель говорил о Цзине, сыне князя Вэй, что он был наделен житейской мудростью: когда имел совсем немного, то сказал: «Мне этого почти достаточно!» А стало чуть побольше, заявил: «Все есть почти сполна!» Когда же появилось еще больше, он сказал: «Живу почти совсем роскошно!» 9 В поездке в Вэй с Учителем был Жань Ю, который правил повозкой. Учитель заметил: – Какое множество людей! Жань Ю спросил: – Когда их много, то что еще следует сделать? – Их обогатить, – ответил Учитель. Жань Ю снова спросил: – А если станут и богаты, то что еще следует сделать? – Их обучить, – ответил Учитель. 10 Учитель сказал: – Когда какой-нибудь правитель пригласит меня на службу, то у него уже в течение года станет лучше, а через три он обретет успех. 11 Учитель воскликнул: – Воистину, как верно сказано, что если власть в стране в течение ста лет будет принадлежать хорошим людям, то они смогут справиться с насилием и обойтись без казней! 12 Учитель сказал: – Даже когда приходит к власти истинный правитель, человечность может утвердиться лишь через поколение. 13 Учитель говорил: – Когда ты исправляешь сам себя, то с чем не справишься в правлении? Когда не можешь сам себя исправить, то как же будешь исправлять других? 14 Когда Жань вернулся с заседания, Учитель спросил: – Почему пришел так поздно? – Обсуждали одно государственное дело, – ответил ученик. Учитель возразил: – Это дело не могло быть государственным. В противном случае я слышал бы о нем, хотя нигде и не служу. 15 Князь Твердый спросил: – Можно ли одним высказыванием привести страну к расцвету? Конфуций ответил: – Этого нельзя достичь высказыванием. Но люди говорят: «Трудно быть правителем и нелегко быть подданным». Если поймешь, как трудно быть правителем, то разве не приблизишься к тому, когда одним высказыванием приводят государство к процветанию? – А можно ли одним высказыванием погубить страну? – спросил князь. Конфуций ответил: – Этого нельзя достичь высказыванием. Но люди говорят: «Мне доставляет радость быть правителем лишь то, когда не возражают на мои слова». Если то, о чем он говорит, прекрасно, разве плохо, что ему никто не возражает? Но если сказанное дурно, и никто не возражает, то разве не приблизишься к тому, чтобы одним высказыванием погубить государство? 16 Князь Шэ спросил, что значит управление государством. Учитель ответил: – Это когда радуются те, что близко, И приходят те, что далеко. 17 Когда Цзыся стал управителем Цюйфу, он спросил о том, как должен действовать правитель. Учитель ответил: – Не рассчитывай на скорые успехи и не соблазняйся малой выгодой. Поспешишь – и не добьешься цели, соблазнишься малым – и не сделаешь великого. 18 Князь Шэ сказал Конфуцию: – В моей деревне был один прямодушный человек. Его отец украл барана, и он донес на своего отца. Конфуций ответил: – В моей деревне прямые люди отличаются от ваших. Отцы там покрывают сыновей, а сыновья – отцов. В этом прямота и состоит. 19 Фань Чи спросил о том, что составляет человечность. Учитель ответил: – Держать себя с почтительностью дома, Благоговейно относиться к делу И честно поступать с другими. От этого нельзя отказываться, Даже когда едешь к варварам. 20 Цзыгун спросил: – Каким надо быть, чтобы могли назвать ученым мужем? Учитель ответил: – Ученым может называться человек, стыдливый в своем поведении, способный с честью выполнить приказ правителя во время миссии в чужом краю. – Осмелюсь узнать, каков следующий за этим? – Названный в роду почтительным к родителям, Названный в деревне чтящим старших. – Осмелюсь узнать, каков следующий за этим? – Им будет, несомненно, малый человек, чьи речи всегда искренни, а действия решительны. Он ограничен и упрям, но его тоже можно считать «следующим». – А каковы те, кто в наши дни занят правлением? – А… мелкие людишки! Они не могут идти в счет! 21 Учитель сказал: – Не найдя идущего посередине, должны сближаться с необузданным и добросовестным. Необузданные целеустремленны, а добросовестные сдержанны. 22 Учитель сказал: – У южан имеется высказывание: «В ком нет постоянства, тот не сможет быть даже колдуном и лекарем!» Прекрасно сказано! Кто непостоянен в своей добродетели, Часто испытывает стыд. Учитель пояснил: – Ему об этом и гадать не надо. 23 Учитель говорил: – Благородные мужи при разногласии находятся в гармонии; у малых же людей гармонии не может быть и при согласии. 24 Цзыгун спросил: – Что, если кого-то любят все односельчане? Учитель ответил: – Это плохо. – Что, если кого-то ненавидят все односельчане? – Это тоже плохо. Будет лучше, если его полюбят лишь хорошие односельчане и невзлюбят плохие, – ответил Учитель. 25 Учитель сказал: – Легко служить, когда правит благородный муж, но угодить ему непросто. Ему не угодить, если угождать, не следуя пути. Когда же он руководит людьми, то исходит из талантов каждого. Трудно служить, когда правит малый человек, но угодить ему легко. Ему можно угодить, если даже угождать, не следуя пути. Когда же он руководит людьми, то крайне к ним взыскателен. 26 Учитель говорил: – В благородном муже скромность сочетается с раскованностью, в малом человеке при отсутствии раскованности много спеси. 27 Учитель сказал: – Кто тверд, решителен, бесхитростен и говорит с трудом, тот близок к человечности. 28 Цзылу спросил: – Каким надо быть, чтобы могли назвать ученым мужем? Учитель ответил: – Ученым может называться человек, способный увещать и быть доброжелательным. Он увещает друга и относится с доброжелательностью к брату. 29 Учитель сказал: – Если хороший человек учил людей семь лет, Их можно посылать в сражение. 30 Учитель сказал: – Вести сражаться необученных людей значит их бросать. Глава 14. Сянь спросил 1 Сянь спросил о том, что значит «стыдно». Учитель ответил: – Стыдно получать жалованье, и когда в стране есть путь, и когда его там нет. – А может ли считаться человечностью избавление от тщеславия, высокомерия, зависти и алчности? – Это можно считать труднодостижимым. Что же касается человечности, то я не знаю, – ответил Учитель. 2 Учитель сказал: – Не достоин быть ученым тот, кто думает о сытой и спокойной жизни. 3 Учитель говорил: – Когда в стране есть путь, Будь прям в поступках и речах; Когда в ней нет пути, Будь прям в поступках, в речи осторожен. 4 Учитель сказал: – У добродетельных людей всегда есть что сказать, но у кого есть что сказать, тот не всегда бывает добродетелен. Кто полон человечности, тот непременно храбр, но храбрый не всегда исполнен человечности. 5 Наньгун спросил Конфуция: – И мастерски стрелял из лука, Ао мог передвигать по суше лодки, но это им не помогло и оба плохо кончили. А Юй и Цзи сами пахали землю и обрели всю Поднебесную? Учитель ничего на это не ответил, но, когда Наньгун Ко вышел, сказал: – Какой он истинно благородный муж! Как он почитает добродетель! 6 Учитель говорил: – Увы, бывает, благородный муж – и нет в нем человечности, но не бывает, чтобы малый человек – и был он человечен! 7 Учитель сказал: – Как можно быть нетребовательным к тому, кого ты любишь? Как можно оставлять без наставления того, кому ты предан? 8 Учитель сказал: – При составлении формулировки Би Чэнь сначала создавал ее вчерне, Ши Шу высказывал об этом свое мнение, ответственный за внешние сношения Цзыюй вносил поправки, Цзычань же из Восточного селения оттачивал. 9 Кто-то попросил Учителя высказаться о Цзычане, и он ответил: – Это милостивый человек. Когда попросили высказаться о Цзыси, ответил: – Это он-то, он-то! Когда попросили высказаться о Гуань Чжуне, ответил: – Это был человек! Он отобрал у Бо селение Пянь с тремя сотнями семей, но Бо, хоть был и вынужден питаться грубой пищей, ни разу до своей кончины на него не возроптал. 10 Учитель говорил: – Трудно бедняку злобы не питать И легко богатому не быть заносчивым. 11 Учитель сказал: – У Мэн Гунчо вполне хватало бы способностей для службы управляющим в великих кланах вроде Чжао или Вэй, но он не мог бы быть сановником в таких небольших княжествах, как Тэн или Сюё. 12 Цзылу спросил о том, каков совершенный человек. Учитель ответил: – Совершенным можно считать человека с умом Цзана Воинственного Второго, бескорыстием Гунчо, храбростью Чжуанцзы из Бяня, умелостью Жань Цю, облагороженными обрядами и музыкой. Затем продолжил: – Но зачем же совершенным людям быть обязательно такими в наше время? Ведь совершенным также можно считать того, кто предпочитает справедливость личной выгоде, жертвует собой в момент опасности и никогда, даже пребывая длительное время в трудных обстоятельствах, не забывает своих обещаний. 13 Учитель спросил у Гунмин Цзя о Гуншу Просвещенном: – Правда ли что он не говорит, не улыбается и не приобретает? Гунмин Цзя ответил: – Тот, кто это вам сказал, преувеличивал. Он говорит ко времени – и никто не устает от его слов; смеется, когда весело, – и никому не докучает его смех; приобретает, если справедлив, – и никого не тяготит его приобретательство. – Это так. Но разве он так и поступает? – спросил Учитель. 14 Учитель сказал: – Цзан Воинственный Второй, полагаясь на свое владение Фан, просил у государя Лу о том, чтобы его потомки были оставлены там править. Если скажут, что он не оказывал давления на государя, я в это не поверю. 15 Учитель сказал: – Князь Просвещенный из удела Цзинь был вероломен и нечестен, князь Столп из Ци был честен и невероломен. 16 Цзылу сказал: – Князь Столп убил своего брата, принца Цзю, и Шао Ху, служивший принцу, наложил на себя руки, а Гуань Чжун с собой не покончил. И затем спросил: – Гуань Чжун не был человечен? Учитель ответил: – Князь Столп благодаря усилиям Гуань Чжуна, а не с помощью оружия, девять раз объединял правителей уделов. Сравниться ль с ним по человечности? Сравниться ль с ним по человечности? 17 Цзыгун спросил: – Гуань Чжун не был человечен? Когда князь Столп убил своего брата Цзю, Гуань Чжун не только не смог умереть, но стал у него первым советником. Учитель ответил: – Когда Гуань Чжун стал первым советником у князя Столпа, он сделал его гегемоном у правителей уделов, объединил, исправил Поднебесную. Народ доныне пользуется его милостями. Не будь Гуан Чжуна, мы все ходили бы с распущенными волосами и запахивались налево. Разве он мог позволить себе быть таким же щепетильным, как те простые люди, которые кончают с собой в ямах и оврагах, оставаясь неизвестными? 18 Сановник Чжуань был управляющим у Гуншу Просвещенного и вместе с Просвещенным, по его рекомендации, возвысился при дворе князя. Учитель, услышав об этом, сказал: – Заслуживает имя «Просвещенного». 19 Когда Учитель заговорил о беспутстве князя Чудотворного из Вэй, вельможа Благодетельный спросил: – Если это так, то почему же он не погибает? Конфуций ответил: – У него Чжуншу Юй ведает приемом чужестранцев, жрец То организует жертвоприношения, а Вансунь Цзя руководит войсками. Как может он погибнуть при таких помощниках? 20 Учитель сказал: – Трудно исполнить Обещанное без стеснения. 21 Когда Чэнь Хэн убил князя Простого, Конфуций, омывшись, явился ко двору и сказал князю Скорбной Памяти: – Чэнь Хэн убил своего государя, прошу его наказать. – Скажи главам трех семейств, – ответил князь. Конфуций, отойдя, сказал: – Я занимаю место за сановниками, поэтому не смею промолчать. А государь велел: «Скажи главам трех семейств». И он пошел к ним и сказал, но они ответили отказом. – Я занимаю место за сановниками, поэтому не смел молчать, – сказал Учитель. 22 Цзылу спросил о том, как служить государю. Учитель ответил: – Не лги и не давай ему покоя. 23 Учитель говорил: – Благородный муж постигает высшее, Малый человек постигает низшее. 24 Учитель сказал: – В древности учились ради улучшения себя, Ныне учатся, чтобы понравиться другим. 25 Цюй Боюй послал одного человека к Конфуцию. Сидя с ним, Конфуций его спросил: – Чем занимается наш господин? – Господин хотел бы, но еще не может, делать меньше промахов, – ответил он. Когда посланец Цюй Боюя вышел, Учитель воскликнул: – Каков посланец! Каков посланец! 26 Учитель говорил: – В дела другого не вникай, Когда не на его ты месте. Учитель Цзэн пояснил: – Благородный муж не думает о том, что не относится к нему по положению. 27 Учитель сказал: – Благородный муж стыдится много говорить, когда же действует, то проявляет неумеренность. 28 Учитель сказал: – Тройственна стезя, что отличает благородного мужа, но мне это не по силам: Человечный не тревожится, Знающий не сомневается, Смелый не боится. Цзыгун заметил: – Учитель это о себе сказал. 29 Цзыгун любил давать оценку людям. Учитель сказал: – Как ты, должно быть, совершенен, Цы! А у меня для этих дел нет времени. 30 Учитель сказал: – Не печалься, что тебя никто не знает, А печалься о своем несовершенстве. 31 Учитель сказал: – Не будет ли достойным человеком тот, кто сможет без предубеждения и подозрительности заранее прозреть обман и недоверие? 32 Вэйшэн My сказал Конфуцию: – Ради чего ты так хлопочешь, Цю? Не иначе как хочешь показать свою красноречивость? – Я не смею быть красноречивым, но мне не по душе упрямцы, – ответил Конфуций. 33 Учитель говорил: – Коня зовут тысячеверстным, славя его нрав, а не физическую силу. 34 Кто-то спросил: – Что если за зло платить добром? Учитель ответил: – А чем же за добро платить? Плати за зло по справедливости, А за добро плати добром. 35 Учитель сказал: – Увы! Никто меня не знает. – Но почему же Вас никто не знает? – спросил Цзыгун. Учитель ответил: – Не ропщу на Небо, но не виню людей, занимаясь низшим, высшее постиг. Не Небесам ли и известен я? 36 Гунбо Ляо оклеветал Цзылу перед Младшим Сунем. Цзыфу Великий сообщил об этом Учителю и добавил: – Гунбо Ляо удалось на самом деле заронить сомнение в сердце господина. Но у меня еще достанет сил, чтобы предать его публичной казни. Учитель сказал: – Последуют ли пути или его отвергнут, на то есть повеление Неба. Как может Гунбо Ляо помешать Небесному велению? 37 Учитель сказал: – Лучший удаляется от мира, За ним следует бегущий из страны, Следующий избегает взгляда, За ним следует бегущий от речей. 38 Цзылу заночевал у Каменных ворот. Утром привратник у него спросил: – Ты от кого идешь? – От Конфуция, – ответил Цзылу. Привратник воскликнул: – Не тот ли это, кто продолжает делать то, в чем, как он знает, ему не достичь успеха? 39 Когда Учитель, находясь в уделе Вэй, бил в каменный гонг, какой-то человек с плетушкой за плечами проходил мимо ворот дома Конфуция и сказал: – Как тяжело на сердце у того, кто так бьет в гонг! И затем продолжил: – Как грубы эти звуки! Так мелки и назойливы! Никто тебя не ценит – ну и оставь, только и всего. Глубоко – переправлюсь в платье, А мелко – перейду, подняв полу. Учитель ответил: – Он так категоричен, что не могу и возразить! 40 Цзычжан спросил: – В Книге сказано: «Предок Возвышенный, исполняя траур, жил в хижине и не говорил три года». Что это значит? Учитель ответил: – Не только он, все древние так поступали. После смерти государя должностные лица в течение трех лет руководствовались в своей деятельности только указаниями первого советника. 41 Учитель сказал: – Когда правитель любит ритуал, ему легко повелевать народом. 42 Цзылу спросил о том, что значит быть благородным мужем. Учитель ответил: – Это значит совершенствовать себя с благоговением. – И это все? – Совершенствовать себя, чтобы тем самым обеспечить благоденствие других. – И это все? – Совершенствовать себя, чтобы тем самым обеспечить благоденствие народа. Не это ли так сильно волновало еще Яо с Шунем? 43 В ожидании Учителя Юань Жан сидел, раскинув ноги. Учитель сказал: – Кто в детстве не был кроток и послушен старшим, достигнув зрелости, не сделал ничего, что можно передать потомкам, и в старости все продолжает жить, не умирает, – это разбойник. И ударил его палкой по ноге. 44 Мальчик из селения Цюэ докладывал Учителю. Кто-то спросил о нем: – Он делает успехи? Учитель ответил: – Судя по тому, что он садится с нами, ходит наравне со старшими по возрасту, это тот, кто ищет скорых результатов, а не настоящего успеха. Глава 15. Князь чудотворный из удела Вэй 1 Князь Чудотворный из удела Вэй спросил о способах боевого построения. Конфуций ответил: – Я знаю, как расставить жертвенные чаши и сосуды, но как построить войско – этому не обучился. И на следующий день ушел из Вэй. 2 У Учителя, когда он находился в Чэнь, иссяк запас зерна; все, кто его сопровождал, расхворались, не могли подняться. Цзылу был недоволен, встретился с ним и спросил: – И благородный муж живет в нужде? Учитель ответил: – Благородный муж в нужде не отступает; малый человек, терпя нужду, становится распущенным. 3 Учитель спросил: – Цы, ты думаешь, что я из тех, кто изучает многое и все запоминает? – Да, а разве нет? – Нет! У меня все пронзено одним. 4 Учитель сказал: – Ю, мало тех, кто понимает, что такое добродетель. 5 Учитель сказал: – Это не Шунь ли был, кто правил в недеянии? Чем же он занимался? Обратив лицо прямо на юг, он почитал себя, и только! 6 Цзычжан спросил о том, что значит проявить себя. Учитель ответил: – Если твои речи честны и правдивы, а поступки благородны и исполнены почтительности, то проявишь себя даже в землях варваров. Но как сможешь проявить себя, пусть даже и в родных краях, если речи твои лживы и нечестны, а поступки лишены благородства и почтительности? Когда стоишь, то должен видеть это мысленно перед собой, а едешь в повозке – видеть это, словно оно прислонилось к перекладине. Тогда только и сможешь проявить себя. Цзычжан записал это на своем поясе. 7 Учитель сказал: – Как прям был хронист Юй! Он был словно стрела, когда страна шла по пути, и был словно стрела, когда страна с пути сходила. Каким был благородным мужем Цюй Боюй! Он шел служить, когда в стране был путь, и мог скрывать свои способности, когда в ней не было пути. 8 Учитель сказал: – Когда не говорите с тем, с кем можно говорить, то упускаете таланты; когда же говорите с тем, с кем говорить нельзя, то тратите слова напрасно. Но умный никого не упускает и не тратит слов напрасно. 9 Учитель говорил: – Мужи высоких помыслов и те, кто полны человечности, не согласятся ради сохранения своей жизни нанести вред человечности, но могут лишь пожертвовать собой, чтобы до конца быть человечными. 10 Цзыгун спросил о том, как обрести человечность. Учитель ответил: – Ремесленник сначала обязательно наточит инструмент, чтобы успешно выполнить свою работу. Когда живешь в какой-либо стране, служи лишь наиболее достойным из ее сановников и веди дружбу с ее самыми человечными мужами. 11 Янь Юань спросил о том, как надо управлять страной. Учитель ответил: – Следуй сезонам дома Ся, Езди в повозке дома Инь, Носи шапку дома Чжоу, Используй в музыке танец «Весенний». Отбрасывай напевы Чжэн И не сближайся с теми, кто красноречив. Напевы Чжэн распутны, Те, кто красноречив, опасны. 12 Учитель говорил: – Когда не ведают далеких дум, То не избегнут близких огорчений. 13 – Все кончено! Я не встречал еще того, кто любил бы добродетель так же сильно, как чувственные наслаждения. 14 Учитель сказал: – Это не Второй ли был из Цзанов Просвещенный, кто занимал свой пост по-воровски? Он знал о превосходных качествах Милостивого из Люся, но не стремился служить с ним вместе при дворе. 15 Учитель говорил: – Когда строги к себе и снисходительны к другим, не вызывают злобы. 16 Учитель сказал: – Я не знаю, как мне быть с тем, кто не спрашивает себя постоянно: «Как же быть? Как же быть?» 17 Учитель заметил: – Как трудно быть вместе целый день и с увлечением умничать, не заводя речей о справедливости! 18 Учитель сказал: – Благородный муж видит в справедливости неприкрашенную суть. Ритуалы используются, чтобы воплотить ее в поступках, смиренность – чтобы дать ей проявиться, а искренность – чтобы достичь в ней совершенства. Благородный муж именно такой! 19 Учитель говорил: – Благородный муж печалится о своем несовершенстве, он не печалится о том, что неизвестен людям. 20 Учитель сказал: – Благородный муж страшится, что умрет он и не будет его имя прославляться. 21 Учитель сказал: – Благородный муж взыскателен к себе, Малый человек взыскателен к другим. 22 Учитель говорил: – Благородный муж, сознавая свое превосходство, никому его не показывает, он легко сходится с людьми, но остается беспристрастным. 23 Учитель сказал: – Благородный муж не возвышает никого за речи, но не отвергает и речей из-за того, кто их говорит! 24 Цзыгун спросил: – Найдется ли одно такое слово, которому можно было бы следовать всю жизнь? Учитель ответил: – Но таково ли сострадание? Чего себе не пожелаешь, Того не делай и другим. 25 Учитель сказал: – Кого я при общении с людьми хвалил или ругал? Если я хвалил, то лишь того, кто был испытан. Благодаря этим простым людям Три династии и шли прямым путем. 26 Учитель сказал: – Владеющий конем дает его другим объездить. Я еще видел, как хронисты оставляли пропуски в сомнительных местах. Но в наше время этого, увы, уже не встретить. 27 Учитель говорил: – Искусной речью затемняют добродетель, а небольшое нетерпение может помешать великим замыслам. 28 Учитель сказал: – Когда кого-либо все ненавидят, Это требует проверки; Когда кого-либо все любят, Это требует проверки. 29 Учитель сказал: – Человек способен сделать путь великим, Но великим человека делает не путь. 30 Учитель говорил: – Лишь та – ошибка, Что не исправляется. 31 Учитель признавался: – Я днями целыми не ел и ночи напролет не спал – все думал, но напрасно, полезнее – учиться. 32 Учитель сказал: – Благородный муж стремится лишь к пути, но не заботится о своем пропитании. Бывает, голодают, занимаясь хлебопашеством; бывает, получают жалованье, когда обращаются к учению. Благородный муж тревожится об обретении пути, он не тревожится о своей бедности. 33 Учитель сказал: – Утратят непременно, даже если обретут, то, для чего ума хватает, но человечности, чтобы хранить, недостает. Может хватать для этого ума и человечности, но если управлять без строгого приличия, народ не преисполнится почтительности. Когда хватает и ума, и человечности, и правят, соблюдая строгое приличие, но не побуждают к действию при помощи обрядов, то совершенства еще нет. 34 Учитель пояснил: – Благородный муж неценен в малом, но ему по силам все великое; малым людям не по силам все великое, но они ценны в малом. 35 Учитель сказал: – Человечность для людей важнее, чем вода с огнем. Я видел погибавших от воды с огнем, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь погиб от человечности. 36 Учитель призвал: – Не уступай возможности быть человечным даже своему наставнику. 37 Учитель заметил: – Благородный муж тверд в принципах, но не упрям. 38 Учитель сказал: – Когда служат государю, относятся с благоговением к своим обязанностям и не придают значения тому, какое получают жалованье. 39 Учитель подчеркнул: – Можно учить всех, не делая различий. 40 Учитель отметил: – Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов. 41 Учитель сказал: – От речи требуется только выразительность. 42 Когда музыкант Мянь, придя к Учителю, приблизился к ступеням, Учитель сказал: – Это ступени! Подойдя с ним к постланным для сидения циновкам, Учитель сказал: – Это циновки. После того, как все уселись, Учитель ему сообщил: – Здесь сидит такой-то, там – такой-то. Когда музыкант Мянь ушел, Цзычжан спросил: – Так надо общаться с музыкантами? – Да, так именно и надо помогать слепому музыканту, – ответил Учитель. Глава 16. Младший 1 Когда Младший решил выступить против владения Чжуаньюй, Жань Ю и Цзи Лу встретились с Конфуцием и сообщили: – Младший решил начать боевые действия против Чжуаньюя. Конфуций ответил: – Но в этом не ты ли, Цю, и виноват? Царь-предок в прошлом сделал Чжуаньюй ответственным за жертвоприношения горе Дунмэн, к тому же данное владение находится на территории нашего княжества и защищает его алтари. Зачем же выступать против него? Жань Ю ответил: – Наш господин желает этого, а мы оба, его подданные, не хотим. Конфуций ответил: – Цю, у Чжоу Жэня есть высказывание: «Когда ты можешь проявить свои способности, то оставайся на посту, а не способен – уходи». Зачем слепому поводырь, который не поддерживает его в опасном месте и не помогает встать, когда он падает? Ты говоришь неверно. Кто виноват, когда из клетки убегает тигр иль носорог, или ломаются в шкатулке панцирь черепахи и нефрит? – Городские стены во владении Чжуаньюй крепки, и оно находится недалеко от Би, – сказал Жань Ю. – Если сейчас не захватить, то в будущем наверняка доставит беды сыновьям и внукам Младшего. Конфуций возразил: – Цю, благородный муж не любит, когда не высказывают прямо своих побуждений, лишь стараются найти им оправдание. Я слышал, что того, кто правит государством или возглавляет знатный род, тревожит не отсутствие богатства, а его несоразмерное распределение, тяготит не малочисленность народа, а отсутствие благополучия. При соразмерности нет бедности; когда царит гармония, нет недостатка в людях; где утверждается благополучие, там не бывает потрясений. Так-то вот. Поэтому коль непокорны жители далеких местностей, их привлекают тем, что совершенствуют образование и нравственность; когда же привлекают, то делают их жизнь благополучной. И вот вы оба, Ю и Цю, хотя и ходите в помощниках у господина, но жители далеких местностей ему не покоряются, и он не может их привлечь; в стране раздоры и разброд, а он не может ее уберечь, да еще замышляет выступить с оружием внутри страны. Младшим Суням, боюсь, надо опасаться не владения Чжуаньюй, а самих себя. 2 Конфуций сказал: – Когда под Небесами следуют пути, то ритуалы, музыка, карательные войны исходят лишь от Сына Неба; когда под Небесами нет пути, то ритуалы, музыка, карательные войны исходят от князей. Когда исходят от князей, то редкие из них не упускают власти через десять поколений; когда исходят от сановников, то редкие из них не упускают власти через пять колен. Когда судьба страны в руках побочных слуг, то редкие из них не упускают власти через три колена. Когда под Небесами следуют пути, сановники не обладают высшей властью. Когда под Небесами следуют пути, народ не рассуждает. 3 Конфуций отметил: – Уже пять поколений у княжеского рода нет реальной власти, и четыре поколения она находится в руках сановников. Поэтому и стали так мелки потомки трех семейств князя Столпа. 4 Конфуций сказал: – Бывают три полезных друга и три друга, приносящих вред. Полезны справедливый друг, чистосердечный друг и друг, который много знает. А вредны льстивый друг, двуличный друг и друг красноречивый. 5 Конфуций сказал: – Есть три полезных и три вредных радости. Полезно радоваться правильно исполненному ритуалу с музыкой, речам о чем-нибудь хорошем в людях и тому, что дружите со многими достойными людьми. Но вредно предаваться радостям тщеславия, безделья и застолья. 6 Конфуций предостерегал: – Рядом с благородным мужем допускают три ошибки: говорить, когда не время говорить, – это опрометчивость; не говорить, когда настало время говорить, – это скрытность; и говорить, не замечая его мимики, – это слепота. 7 Конфуций сказал: – Благородный муж выполняет три запрета: в молодости, когда горячи дыхание и кровь, он избегает наслаждений; в зрелости, когда сильны дыхание и кровь, он избегает ссор; в старости, когда слабы дыхание и кровь, он избегает жадности. 8 Конфуций сказал: – Благородный муж трижды испытывает трепет: он трепещет перед Повелением Неба, с трепетом относится к великим людям и трепещет перед словом людей высшей мудрости. Малый человек, не зная Повелений Неба, перед ними не трепещет, непочтительно ведет себя с великими людьми и пренебрегает словом людей высшей мудрости. 9 Конфуций сказал: – Высший – тот, кто знает от рождения, следующий – тот, кто познает в учении; следующий далее – учится, когда испытывает крайность; те же, кто и в крайности не учатся, – люди низшие. 10 Конфуций сказал: – Благородный муж вынашивает девять дум. Когда глядит, то думает, ясно ли увидел; а слышит – думает, верно ли услышал; он думает, ласково ли выражение его лица, почтительны ль его манеры, искренна ли речь, благоговейно ль отношение к делу; при сомнении думает о том, чтоб посоветоваться; когда же гневается, думает об отрицательных последствиях; и перед тем, как что-то обрести, думает о справедливости. 11 Конфуций сказал: – «Стремлюсь к хорошему, словно опасаюсь его упустить, от плохого же отскакиваю, как ошпаренный». Я встречал таких людей и такие речи слышал. «Живу уединенно в поиске того, к чему стремится сердце; делаю то, что справедливо, и тем самым достигаю своего пути». Я такие речи слышал, но не встречал таких людей. 12 Князь Ци Великий владел тысячью четверок лошадей, но в час его кончины народ не мог сказать о нем ничего хорошего. Старший Ровный с Младшим Равным умерли от голода в предгорье Шоуяна, но народ доныне поминает их добром. То-то и оно! 13 Чэнь Кан спросил Боюя: – Ваш отец говорил Вам что-нибудь особенное? – Нет! – ответил Боюй. – Но однажды, когда отец стоял один, а я проходил поспешно по двору, он спросил: «Ты учишь Песни?» Я ответил: «Нет!» Он сказал: «Кто не учит Песен, не может ничего сказать». И я пошел учить Песни. На другой день, когда отец стоял один, а я проходил поспешно по двору, он спросил: «Ты изучаешь ритуалы?» Я ответил: «Нет!» Он сказал: «Кто не изучает ритуалы, тому не обрести своего места». И я пошел изучать ритуалы. Он говорил мне только это. Чэнь Кан, удалившись, радостно сказал: – Спрашивая об одном, я узнал многое другое: о Песнях, ритуалах и о том, что благородный муж не ощущает близости к родному сыну. 14 Государь удельного владения зовет свою жену «супругой»; его супруга называет себя «деткой»; люди их удела зовут ее «супругой государя», а при общении с людьми других уделов называют «малым государем»; люди же других уделов зовут ее «супругой государя». Глава 17. Ян Хо 1 Ян Хо хотел, чтобы к нему явился Конфуций, но Конфуций не приходил. Тогда он послал Конфуцию в подарок поросенка. Выбрав время, когда Ян Хо не было дома, Конфуций отправился к нему с визитом, но неожиданно встретил его по дороге. – Подойди ко мне, – обратился к нему Ян Хо, – я хочу с тобой поговорить. Затем он сказал Конфуцию: – Может быть назван человечным тот, кто, затаив за пазухой драгоценность, спокойно наблюдает, как его страна сбивается с пути? Не может. А может быть назван умным тот, кто стремится поступить на службу, но уже много раз упускал эту возможность? Не может. Дни и месяцы уйдут, с ними годы нас покинут. – Согласен, я пойду служить, – ответил Конфуций. 2 Учитель сказал: – Природа каждого с другим сближает, Привычка друг от друга отдаляет. 3 Учитель заметил: – Никогда не изменяются только высшая мудрость и самая большая глупость. 4 Когда Учитель пришел в Учэн и услышал там звуки струн и песен, он радостно улыбнулся и сказал: – Зачем же резать курицу таким большим ножом? Цзыю ответил: – Я прежде от Вас слышал, что, если благородный муж учится пути, он проникается любовью к людям, а если малый человек учится пути, им становится легко повелевать. – Дети! Он верно говорит. Я перед этим говорил шутя, – сказал Учитель. 5 Гуншань Строптивый восстал, укрепившись в Би, и пригласил к себе Конфуция. Учитель хотел пойти, но Цзылу высказал недовольство: – Некуда идти, и не надо. Зачем уж так необходимо идти к Гуншаню? Учитель ответил: – Разве напрасно пригласит меня? Если меня кто-нибудь возьмет на службу, то не смогу ли я создать Чжоу на Востоке? 6 Цзычжан спросил Учителя о том, что такое человечность. Конфуций ответил: – Тот будет человечен, кто сможет воплотить повсюду в Поднебесной пять достоинств. – Можно спросить, каковы они? – Почтительность, великодушие, правдивость, сметливость, доброта. Почтительность не навлекает унижений, великодушие покоряет всех, правдивость вызывает у людей доверие, сметливость позволяет достигать успеха, а доброта дает возможность повелевать людьми. 7 Би Си пригласил к себе Учителя, и он хотел пойти. Цзылу сказал: – Я прежде от Вас, Учитель, слышал: «Кто лично совершает плохие дела, к тому благородные мужи не приходят». Би Си восстал, укрепившись в Чжунмоу. Как же это можно, чтобы вы к нему пошли? Учитель ответил: – Верно, я это говорил. Но не говорилось ли: Так тверд, что точишь – и не поддается. Не говорилось ли: Так чист, что пачкаешь – и не грязнится. Разве я похож на тыкву? Как можно не испробовать меня, держа на привязи? 8 Учитель спросил: – Ю! Ты слышал о шести достоинствах, переходящих в шесть заблуждений? – Нет! – ответил Цзылу. – Сядь! Я скажу тебе. Когда стремятся к человечности, но не хотят учиться, То это заблуждение приводит к глупости; Когда стремятся проявить свой ум, но не хотят учиться, То это заблуждение ведет к дерзости; Когда стремятся быть правдивыми, но не хотят учиться, То это заблуждение приносит вред; Когда стремятся к прямоте, но не хотят учиться, То это заблуждение приводит к грубости; Когда стремятся быть отважными, но не хотят учиться, То это заблуждение приводит к смуте; Когда стремятся к непреклонности, но не хотят учиться, То это заблуждение приводит к безрассудству. 9 Учитель сказал: – Детки! Почему никто из вас не учит Песни? Песни могут воздействовать внушением. В них можно отыскать наглядные примеры, они учат общительности, помогают выразить негодование; способствуют вблизи служению родителям, а в отдалении – государю. Из них узнаете много названий птиц, зверей, деревьев, трав. 10 Учитель спросил Боюя: – Ты усвоил песни «Чжоунань» и «Шаонань»? Не подобен ли тот, кто не усвоил этих песен, человеку, который встал лицом к стене и ничего не видит? 11 Учитель воскликнул: – Говорят, мол, ритуалы, ритуалы, Но разве здесь идет речь только о нефрите и шелках? Говорят, мол, музыка, музыка, Но разве здесь идет речь только о колоколах и барабанах? 12 Учитель вопросил: – Если того, кто суров лишь внешне, но на самом деле робок, сравнить с каким-нибудь ничтожным человеком, не окажется ли, что он подобен вору, который прорывает лаз или перелезает через стену? 13 Учитель сказал: – Добродетель губят местные смиренники. 14 Учитель сказал: – Кто распространяет слухи, тот отбросил добродетель. 15 Учитель сказал: – Как можно вместе с низким человеком служить государю? Когда он еще не достиг своей цели, то тревожится лишь о том, чтобы достигнуть. Когда уже достиг, то тревожится лишь о том, чтобы не утратить. Когда тревожится о том, чтобы не утратить, может пойти на все. 16 Учитель заметил: – В древности у людей было три недостатка, которых в наше время уже, наверно, не найти! Необузданность у древних проявлялась в своенравности, ныне она проявляется в распущенности; горделивость древних проявлялась в сдержанности, ныне она проявляется в озлобленности; глупость древних проявлялась в прямоте, ныне она означает только лживость. 17 Учитель говорил: – Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица. 18 Учитель отметил: – Плохо, когда фиолетовый цвет затмевает ярко-красный; плохо, когда мелодии удела Чжэн портят возвышенную музыку; плохо, когда краснобаи губят государство. 19 Учитель сказал: – Я хотел бы не говорить. – Что же тогда мы сможем передать, если Вы не будете говорить? – спросил Цзыгун. Учитель ответил: – А говорит ли Небо что-нибудь? Но чередуются в году сезоны, Рождается все сущее. А говорит ли Небо что-нибудь? 20 Жу Бэй хотел, чтобы его принял Конфуций. Конфуций, сославшись на свою болезнь, ему отказал. Но едва лишь тот, кто передал просьбу Жу Бэя, вышел за дверь, Конфуций взял гусли и запел, чтобы Жу Бэй его услышал. 21 Цзай Во, спрашивая о трехлетнем трауре по родителям, сказал, что срок его слишком долог: – Если благородный муж в течение трех лет не будет заниматься ритуалами, то ритуалы неминуемо придут в упадок; если он в течение трех лет не будет заниматься музыкой, то музыка потерпит неизбежный крах. Но траур можно завершить за год, когда кончаются запасы прошлогоднего зерна, снимают новый урожай и полностью меняется огонь, зажигаемый от трения по дереву. – Ты будешь спокоен, если после года траура начнешь питаться рисом и носить парчовую одежду? – спросил Учитель. Цзай Во ответил: – Да, буду. – Если ты будешь спокоен, – сказал Учитель, – то так и поступай. А благородный муж, когда он в трауре, не может наслаждаться вкусной пищей, не радуется музыке и не чувствует себя уютно дома. Но если ты будешь спокоен, то так и поступай. Когда Цзай Во вышел, Учитель заметил: – Юй бесчеловечен! Сын не покидает рук отца и матери три года после своего рождения. И трехлетний траур по родителям – повсеместный обычай в Поднебесной. Разве отец и мать Юя не носили его на руках три года? 22 Учитель сказал: – Трудно, когда не находят применения своему сердцу, проводя все дни в чревоугодии! Разве нет такой игры, как шашки? Уж лучше играть в них, чем ничего не делать! 23 Цзылу спросил: – Благородный муж ценит смелость? Учитель ответил: – Благородный муж больше всего ценит справедливость. Когда благородный муж смел, но несправедлив, он вызывает смуту; когда малый человек смел, но несправедлив, он становится разбойником. 24 Цзыгун спросил: – Благородный муж кого-нибудь ненавидит? Учитель ответил: – Ненавидит. Ему ненавистны те, кто сплетничает о других, ненавистны низшие, которые поносят высших, ненавистны те, кто, отличаясь смелостью, не соблюдают ритуала, ненавистны люди, полные решительности, но упрямые. Затем Учитель спросил: – А ты, Цы, тоже ненавидишь кого-нибудь? – Я ненавижу тех, кто живет чужим умом, считает непокорность смелостью, а доносительство – проявлением прямоты. 25 Учитель заметил: – Трудней всего общаться с женщиной и малым человеком. Приблизишь их к себе – и станут дерзкими, а удалишь – озлобятся. 26 Учитель сказал: – Нет будущего у того, кто вызывает неприязнь к себе в сорокалетнем возрасте. Глава 18. Владетель Вэй 1 Владетель Вэй от него ушел, владетель Цзи стал его рабом, Бигань погиб за увещания. Конфуций сказал: – Среди иньцев трое обладали человечностью. 2 Когда Милостивый из Люся был судьей, его трижды увольняли. Кто-то спросил его: – Вам уходить еще не время? – Если служить людям в соответствии с прямым путем, то где же могут не уволить? Если служить людям в соответствии с кривым путем, то надо ль будет покидать родную землю? – был ответ. 3 Князь Великий из удела Ци, принимая Конфуция, сказал: – Я не могу его принять как главу семейства Младших. Приму его по положению между Младшими и Старшими. Затем князь добавил: – Я уже стар и не смогу использовать его на службе. Конфуций ушел из Ци. 4 Цисцы прислали в подарок танцовщиц. Столп из семейства Младших принял их. Три дня при дворе не заслушивали дела. И Конфуций удалился. 5 Безумец из Чу «Встречающий повозки», напевая, проходил мимо Конфуция и сказал: – О феникс, феникс! Как твоя добродетель оскудела! Нельзя корить за то, что было, Но то, что будет, еще достижимо. Избавься же! Избавься же! Рискует ныне тот, кто занимается правлением! Конфуций, желая с ним поговорить, слез с повозки, но тот быстро ушел, и Конфуцию поговорить с ним не удалось. 6 Чан Цзюй и Цзе Ни пахали вдвоем. Конфуций, проезжая, послал Цзылу спросить у них, где находится переправа. Чан Цзюй спросил: – А кто это в повозке с вожжами в руках? – Это Кун Цю, – ответил Цзылу. – Не луский ли Кун Цю? – Да, он. – Этот сам знает, где переправа. Цзылу обратился к Цзе Ни. Цзе Ни спросил: – А ты кто? – Я Чжун Ю. – Ученик луского Кун Цю? – Да. – Вся Поднебесная, словно бушующий потоп; с кем сможете добиться перемены? Чем следовать за тем, кто избегает того или иного человека, не лучше ли последовать за теми, кто бежит от мира? Сказав это, он продолжал без остановки рыхлить землю. Цзылу вернулся и рассказал все Конфуцию. Учитель с огорчением сказал: – С кем же мне общаться, как не с этой человеческой толпой? Человек не может жить с животными и птицами. Имейся в Поднебесной путь, я не добивался бы с вами перемен. 7 Цзылу, сопровождая Учителя, от него отстал и повстречал старца, несшего через плечо на палке корзину. Цзылу его спросил: – Вы видели Учителя? Старик ответил: – Не утруждаешь рук и ног, Не различаешь хлебных злаков, Какой же у тебя учитель? И, воткнув в землю палку, принялся полоть. Цзылу встал перед ним в поклоне со сложенными на груди руками. Старик оставил Цзылу переночевать, зарезал курицу, приготовил просо, накормил его и представил ему двух своих сыновей. На следующий день Цзылу ушел и рассказал об этом Учителю. – Это отшельник, – сказал Учитель и послал Цзылу снова с ним встретиться. Придя к нему и не застав его дома, Цзылу сказал: – Несправедлив тот, кто не служит. Если нельзя отвергнуть порядок разделения на старшего и младшего, как можно допустить, чтобы были отвергнуты обязанности государя и слуги? Стремясь достигнуть личной чистоты, наносят вред этой великой связи. Для благородного мужа служба – это выполнение своего долга, даже когда уже известно, что путь не может быть осуществлен. 8 Людьми, которыми пренебрегали, были Старший Ровный, Младший Равный, Юйчжун, Ии, Чжу Чжан, Милостивый из Люся и Шао Лянь. Учитель сказал: – Старший Ровный с Младшим Равным были людьми, которые не отказались от своих стремлений и не опозорили себя. Он сказал о Милостивом из Люся и Шао Ляне: – Они отказались от своих стремлений и опозорили себя. Их отличали только вразумительность речей и обдуманность поступков, но не более. Он отозвался также о Юйчжуне и Ии: – Они в своем уединении вольно высказывались, сохранили себя в чистоте и проявили гибкость, удалясь от мира. Но что касается меня, то, в отличие от них, я не предрешаю, как мне можно поступать и как нельзя. 9 Старший музыкант Чжи удалился в Ци, музыкант Вторая трапеза Гань удалился в Чу, музыкант Третья трапеза Ляо отправился в Цай, музыкант Четвертая трапеза Цюэ ушел в Цинь, барабанщик Фан Шу переселился на другой берег Реки, музыкант У, играющий на ручном барабане, переправился через реку Хань, помощник старшего музыканта Ян и Сян, играющий на каменном гонге, отправились за море. 10 Князь Чжоу сказал князю удела Лу: – Благородный муж не относится пренебрежительно к своим родным, не вынуждает сановников роптать на то, что их не слушают; не отвергает старых друзей, если на это нет серьезных оснований; не ищет в ком-либо одном всех достоинств. 11 Было восемь чжоуских ученых: Старший Да и Старший Ко, Второй Ту и Второй Ху, Третий Е и Третий Ся, Младший Суй и Младший Гуа. Глава 19. Цзычжан 1 Цзычжан сказал: – Достаточно уже того, если ученый муж жертвует собой в момент опасности, думает о справедливости, когда приобретает, стремится быть почтительным при жертвоприношении и проникается печалью, пребывая в трауре. 2 Цзычжан сказал: – Когда не стойки в добродетели, Не преданы пути всем сердцем, Какая разница, – живут они, Или их нет на свете? 3 Ученики Цзыся спросили у Цзычжана о том, как надо находить друзей. Цзычжан спросил: – А что говорит об этом Цзыся? – Он говорит: «Водите дружбу с теми, кто для нее подходит, неподходящих отвергайте», – ответили они. Цзычжан сказал: – А мне известно другое: благородный муж чтит достойных людей и терпимо относится ко всем другим, хвалит хороших людей и жалеет неумелых. Обладай я великими достоинствами, к кому я был бы нетерпим? А будь я недостойным человеком, меня отвергли бы другие, и как тогда я мог бы их отвергнуть? 4 Цзыся сказал: – Непременными достоинствами обладает даже малый путь, но на нем, боюсь, застрянешь, устремясь к далекой цели, поэтому благородный муж не тратит на него своих усилий. 5 Цзыся ответил: – Любящим учиться может быть назван человек, который ежедневно сознает свои несовершенства и каждый месяц восстанавливает в памяти все то, чему научен. 6 Цзыся сказал: – Ученость, твердость устремлений, Пытливость, озабоченность всем близким – В этом состоит человечность. 7 Цзыся сказал: – Ремесленники, чтобы выполнить свою работу, трудятся в мастерских, а благородный муж для достижения своей стези учится. 8 Цзыся заметил: – Ошибаясь, малый человек всегда находит оправдание. 9 Цзыся сказал: – Благородный муж по-разному воспринимается в трех случаях: издалека он выглядит внушительным, вблизи предстает ласковым, а его речи отличает строгость. 10 Цзыся учил: – Благородный муж, не обретя доверия простых людей, не заставляет их трудиться, иначе они примут его за насильника; не обретя доверия, он не выступает с увещанием, иначе его примут за клеветника. 11 Цзыся сказал: – Если не выходить за рамки высшей добродетели, то можно не быть строгим в соблюдении второстепенных правил поведения. 12 Цзыю заметил: – Ученики Цзыся вполне пригодны для того, чтобы сделать уборку, ответить на вопросы, подойти и отойти. Но все это второстепенно, а главного они не знают. Как же так можно? Цзыся, услышав это, сказал: – Как ни прискорбно, но Янь Ю не прав. Что благородный муж, согласно своему пути, преподает сначала? Что оставляет в утомлении на потом? Он это различает так же, как виды разных трав, деревьев. Как может его путь вести к обману? Только люди высшей мудрости, наверное, могут сразу овладеть началом и концом. 13 Цзыся сказал: – Учись в свободное от службы время, Служи, когда свободен от учебы. 14 Цзыю отметил: – Исчерпывает траур крайняя печаль. 15 – Незаурядными способностями обладает мой друг Чжан, но человечности ему недостает. 16 Учитель Цзэн воскликнул: – Какая в Чжане величавость! Но с ним рядом трудно добиваться человечности. 17 Учитель Цзэн сказал: – Я слышал от Учителя, что люди до поры до времени не могут выразить себя, но это непременно происходит с ними, когда умирают их родители. 18 Учитель Цзэн сказал: – Я слышал от Учителя, что все другое, чем отличался в почитании своих родителей Строгий из Старших, легко исполнить, за исключением того поступка, в котором трудно с ним сравниться, когда он отказался сменить слуг своего умершего отца и оставил в неизменности его правление. 19 Когда глава семейства Старших сделал Ян Фу судьей, Ян Фу обратился за советом к учителю Цзэну, и учитель Цзэн сказал: – Высшие утратили свой путь, и народ давно уже находится в смятении. Раскрывая преступления простых людей, сочувствуй и скорби, а не впадай в самодовольство. 20 Цзыгун заметил: – Чжоу не был уж таким плохим. Поэтому и избегает благородный муж низовий, где к нему липнет все дурное в Поднебесной. 21 Цзыгун сказал: – Когда ошибается благородный муж, то это как затмение солнца и луны. Он делает ошибку – и все это замечают; он исправляет ее – и все устремляют к нему взоры. 22 Гунсунь Чао из Вэй спросил Цзыгуна: – У кого учился Чжунни? Цзыгун ответил: – Путь, завещанный царями Просвещенным и Воинственным, не затерялся на земле и находится среди людей. Достойные из них помнят в нем великое, а недостойные – малое. У каждого есть путь Просвещенного и Воинственного. Где не мог бы научиться ему наш Учитель? И зачем для этого иметь определенного наставника? 23 Третий Воинственный из Средних Суней, беседуя во дворце с сановниками, сказал: – Цзыгун превосходит Чжунни. Цзыфу Великий передал эти слова Цзыгуну. Цзыгун сказал: – Приведу сравнение со стеною вокруг дома. Моя стена не выше плеч, и каждый может подсмотреть, что есть в доме ценного. Стена Конфуция простерлась в высоту на несколько саженей, и если не найти в ней входа и не проникнуть внутрь, то не увидеть, как великолепен там храм предков и роскошны все палаты. Но, видимо, немногие могут отыскать в ней вход. Поэтому неудивительно, что он так высказался. 24 Третий Воинственный из Средних Суней порочил Чжунни. Цзыгун сказал: – Он напрасно старается. Чжунни нельзя опорочить. Достоинства других людей – это курганы и холмы, на них взобраться можно, Чжунни же – это солнце и луна, а их нельзя достигнуть. Пусть даже кто-то пожелает от них отказаться, какой вред это может нанести солнцу и луне? Он лишь покажет, что не знает своих сил. 25 Чэнь Цзыцинь сказал Цзыгуну: – Вы слишком скромны. Разве Чжунни вас превосходит? Цзыгун ответил: – Следует быть осторожным в том, что говоришь. Благородный муж показывает свою мудрость или глупость, стоит ему только обронить какое-нибудь слово. С Учителем нельзя сравниться, как не подняться по ступеням лестницы на Небо. Если бы Учитель был главой удела или родовитого семейства, то, как говорится, начни он ставить – и стояли бы, начни вести – и шли бы, начни благотворить – и собирались бы, начни побуждать – и находились бы в гармонии. Его при жизни прославляли бы, а после смерти стали бы оплакивать. Как можно с ним сравниться? Глава 20. Яо сказал 1 Яо сказал: – О! Ты, Шунь! По преемству, установленному Небом, выбор пал на тебя. Держись твердо незыблемой середины. Если народ в пределах четырех морей будет терпеть лишения, то благословение Неба навсегда тебя покинет. Шунь дал такое же указание Юю. Тан сказал: – Я, ничтожный Люй, осмеливаюсь принести в жертву черного быка и с трепетом докладываю Великому Владыке, что не смею миловать свершивших преступления и прикрывать Твоих, Владыка, слуг; пусть Твое сердце само сделает выбор. Если я виновен, не карай всех остальных; если виновны остальные, то за них меня подвергни каре. Чжоуский дом одаривал щедро, и стали богаты хорошие люди. «Хотя есть близкая родня, ей не сравниться с людьми, обладающими человечностью. Если виноват народ, его вина на мне одном». Он произвел проверку мер длины, объема, веса, восстановил отброшенные должности, и правительственные распоряжения стали всюду выполняться. Он возродил погибшие уделы, угаснувшие поколения, возвысил тех, кого несправедливо отвергали, и все простые люди Поднебесной выразили ему с радостью свою покорность. Чему он уделял особое внимание, так это простым людям, обеспеченности продовольствием, обряду траура и жертвоприношениям. Великодушие покоряет всех, правдивость вызывает у людей доверие, сметливость позволяет достигать успеха, а беспристрастность радует. 2 Цзычжан спросил Конфуция: – Каковы условия участия в правлении страной? Учитель ответил: – Если относиться с почитанием к пяти достоинствам и устранять четыре недостатка, то можно принимать участие в правлении. – Что значит пять достоинств? – спросил Цзычжан. Учитель ответил: – Благородный муж, оказывая милость, не несет расходов; не вызывает злобы у людей, когда заставляет их трудиться; его желания несовместимы с жадностью; он полон величавости, но чужд высокомерия; он грозен, но в нем нет свирепости. – Что значит: «оказывая милость, не нести расходов?» – спросил Цзычжан. Учитель ответил: – Благотворить народу, используя все то, что приносит ему выгоду, – это ли не милость, не требующая расходов? Если для людей, которых заставили трудиться, выбирать посильный труд, то у кого из них возникает злоба? Когда стремятся к человечности и добиваются ее, откуда может взяться жадность? Благородный муж не смеет проявить пренебрежение, имеет ли он дело с многочисленным или немногим, великим или малым, – это ли не величавость без высокомерия? Благородный муж носит надлежащим образом шапку и платье, его взор полон достоинства, он так внушителен, что люди, глядя на него, испытывают трепет, – он ли не грозен без свирепости? – Что значит четыре недостатка? – спросил Цзычжан. Учитель ответил: – Казнить тех, кого не наставляли, значит быть жестоким; требовать исполнения, не предупредив заранее, значит проявлять насилие; медлить с приказом и при этом добиваться срочности, значит наносить ущерб; и в любом случае скупиться, оделяя чем-либо людей, значит поступать казенно. 3 Конфуций сказал: – Не зная Повеления Неба, не сможешь быть благородным мужем. Не зная ритуала, не сможешь утвердиться. Не понимая сказанного, не сможешь разобраться в человеке. Шицзын Книга песен и гимнов I. Гофын нравы царств I. Песни царства Чжоу[16 - Царство Чжоу. – Племя чжоу в конце XII в. до н. э. покорило земли в центральной части бассейна р. Хуанхэ. С этих пор до времени Конфуция (VI–V вв. до н. э.), эпохи собирания «Книги песен», и позже все сопредельные княжества были в подчинении у царя Чжоу. Центр древнего царства Чжоу, согласно легенде, лежал у горы Ци, на территории нынешней провинции Шэньси.] и стран, лежащих к югу от него Встреча невесты (I, I, 1) Утки, я слышу, кричат на реке предо мной, Селезень с уткой[17 - Селезень с уткой в Китае с древности являются символом супружеской любви и целомудрия.] слетелись на остров речной… Тихая, скромная, милая девушка ты, Будешь супругу ты доброй, согласной женой. То коротки здесь, то длинны кувшинок листы, Справа и слева кувшинки, срываю я их… Тихая, скромная, милая девушка ты. Спит иль проснется – к невесте стремится жених. К ней он стремится – ему недоступна она, Спит иль проснется – душа его думой полна; Долго тоскует он, долго вздыхает о ней, Вертится долго на ложе в томленье без сна. То коротки здесь, то длинны кувшинок листы. Справа и слева мы их соберем до конца… Тихая, скромная, милая девушка ты, С цитрой и гуслями[18 - С цитрой и гуслями. – В китайском тексте цинь и сэ, настольные струнные инструменты.] встретим тебя у крыльца. То коротки здесь, то длинны кувшинок листы, Мы разберем их, разложим их в дар пред тобой[19 - Водяные растения отваривались и применялись новобрачной при жертвоприношении в храме предков мужа. См. также песни I, II, 2 и I, II, 4.]. Тихая, скромная, милая девушка ты… Бьем в барабан мы и в колокол – радостный бой. Стебли простерла далеко Кругом конопля (I, I, 2) Стебли простерла далеко кругом конопля, В самой долине покрыла собою поля. Вижу густые, густые повсюду листы; Иволги, вижу, над нею летают, желты. Иволги вместе слетелись меж частых дерев. Звонкое пенье несется ко мне сквозь кусты. Стебли простерла далеко кругом конопля, В самой долине покрыла собою поля. Вижу, листва ее всюду густа и пышна, Срезав, ее отварю – созревает она. Тонкого, грубого я наткала полотна, Платьям из ткани домашней останусь верна! Старшей над нами я все доложила – она Скажет супругу, что еду в родные края. Дочиста платье домашнее вымою я. Будет сполоснута чисто одежда моя. Только не знаю, какой же наряд полоскать. Еду проведать отца и родимую мать. «Мышиные ушки» (I, I, 3) В поле травы – там «ушки мышиные» рву я, Но корзины моей не смогла я набрать. О любимом моем все вздыхаю, тоскуя, И корзину кладу у дороги опять… Подымаюсь ли вверх по скалистому склону – Истомилися кони и труден подъем. Я вина наливаю в кувшин золоченый, Чтобы вечно не думать о милом моем. Еду ль вверх, по крутым подымаюсь отрогам – У коней побурели от пота бока. Наполняю вином тяжкий рог носорога, Чтобы сердце не ранила больше тоска. Еду ль на гору я – за горою мой милый, Но коней обессилила горная даль, И возница теряет последние силы, И на сердце такая печаль. На юге у дерева долу Склоняются ветви (I, I, 4) На юге у дерева долу склоняются ветви – Ползучие травы кругом обвивают его[20 - Образ дерева, за ветки и ствол которого цепляются вьющиеся растения, появляется также в оде II, VII, 3, где он относится к старшему в роде.]. О радость моя – только он – этот муж благородства, Пусть благо и счастье всегда окружают его. На юге у дерева долу склоняются ветви – Ползучие травы укрыли так плотно его! О радость моя – только он – этот муж благородства, И верность, и счастье да будут оплотом его. На юге у дерева долу склоняются ветви – И травы кругом постепенно обвили его. О радость моя – только он – этот муж благородства! Пусть благо и счастье навеки возлюбят его. Саранча (I, I, 5) Ты, саранча, распростершая крылья, Стаей несметной летаешь всюду. Пусть же всегда у тебя в изобилье Дети и внуки рождаться будут[21 - Песня зародилась, по-видимому, в среде кочевников, для которых саранча не только не являлась бичом (как для земледельческого населения), но могла служить и обильным источником питания. Как обрядовая песня (пожелание плодовитости женам) она не забылась и при переходе к иному способу хозяйствования.]. О саранчи крылатые стаи, Мерно в полете крылами звените. Пусть ваши внуки, вечно летая, Род ваш продлят непрерывной нитью. Ты, саранча крылатая, всюду Вместе летаешь сплошною тучей. Дети и внуки твои да будут Вечно роиться роем могучим! Песнь о невесте (I, I, 6) Персик прекрасен и нежен весной – Ярко сверкают, сверкают цветы. Девушка, в дом ты вступаешь женой – Дом убираешь и горницу ты. Персик прекрасен и нежен весной – Будут плоды в изобилье на нем. Девушка, в дом ты вступаешь женой, Горницу ты убираешь и дом. Персик прекрасен и нежен весной, Пышен убор его листьев густых. Девушка, в дом ты вступаешь женой – Учишь порядку домашних своих. Охотник (I, I, 7) Заячью сеть он искусно расставить сумел, Колья вбивает – удар за ударом звучит. Этот охотник силен и отважен и смел – Нашему князю он прочная крепость и щит! Заячью сеть он искусно расставить сумел В месте, где девять путей разбежались вокруг. Этот охотник силен и отважен и смел – Нашему князю он добрый товарищ и друг. Заячью сеть он искусно расставить сумел, Заячья сеть протянулась по чаще лесной. Этот охотник силен и отважен и смел – Сердцем велик он и доблести с князем одной. Подорожник (I, I, 8) Рву да рву подорожник – Все срываю его. Рву да рву подорожник – Собираю его. Рву да рву подорожник – Рву все время его. Рву да рву подорожник – Чищу семя его. Рву да рву подорожник – Вот в подол набрала. Рву да рву подорожник – В подоле понесла. Река Хань широка (I, I, 9) Там, под деревом юга с прямым стволом, Не укрыться в тени никогда. Бродит девушка там над рекою Хань – Недоступна она и горда. Как простор этих ханьских вод широк! Переплыть их никто никогда не мог. Вдоль великого Цзяна на утлом плоту Не уплыть далеко на восток. Я вязанку высокую дров нарубил, Я добавил терновника к ней. В дом супруга сегодня вступаешь ты – Покормлю на дорогу коней. Как простор этих ханьских вод широк! Переплыть их никто никогда не мог. Вдоль великого Цзяна на утлом плоту Не уплыть далеко на восток. Я вязанку высокую дров нарубил, Чернобыльником крыта она. В дом супруга сегодня вступаешь – я дам Лошадям твоим резвым зерна. Как простор этих ханьских вод широк! Переплыть их никто никогда не мог. Вдоль великого Цзяна на утлом плоту Не уплыть далеко на восток. Вдоль плотины иду (I, I, 10) Вдоль плотины иду я над водами Жу[22 - Жу – приток р. Хуай, протекающей в провинции Хэнань.]. Там срезаем мы ветви и рубим стволы. О супруг мой, давно я не вижу тебя! И, как голод, страданья мои тяжелы. Вдоль плотины иду я над водами Жу. Там я ветви рублю и побеги у пней. О супруг благородный, я вижу тебя! Ты вернулся, не бросил подруги своей. Лещ устал – покраснели уж перья хвоста[23 - Китайский философ и филолог Чжу Си (XII в.) разъяснял эту строку так: «Если рыба утомилась, то хвост ее краснеет. Хвост леща от природы белый, а теперь он стал красным, значит, усталость его весьма велика». Супруг, вернувшийся после года службы царю, крайне утомлен и подобен лещу с покрасневшим хвостом.]. Царский дом нас, как зной, истомил неспроста. Но хотя он томит нас как будто огнем, Слишком близок к огню наш родительский дом. Линь-единорог (I, I, 11) Линя стопы милосердья полны[24 - Линь – мифическое животное, самка единорога с телом оленя, хвостом быка, копытами лошади и с рогом, имеющим мясистый нарост. Появление его предвещает счастье. «Природа линя добра и благородна, поэтому и стопы его добры и благородны. Он не придавит живой травы, не наступит на живого червя» (Чжу Си).] – То благородные князя сыны. О линь-единорог! Как благородно линя чело – Ныне потомство от князя пошло. О линь-единорог! Линь, этот рог у тебя на челе – Княжеский доблестный род на земле. О линь-единорог! II. Песни царства Шао[25 - Царство Шао – удел, пожалованный царем Вэнем князю Ши, принадлежавшему к роду царя. Находился к югу от горы Ци на землях древнего царства Чжоу, после передвижения самого царства Чжоу на юго-восток.] и стран, лежащих к югу от него Выезд невесты[26 - Выезд невесты – песня о выезде княжны, предназначенной в жены правителю другого княжества.] (I, II, 1) Сорока свила для себя гнездо – Голубка поселится в нем. В пути новобрачная, сто колесниц Встречают ее с торжеством. Сорока свила для себя гнездо – Голубка его займет. В пути новобрачная, сто колесниц Ей вслед выступают в поход. Сорока свила для себя гнездо – Голубка займет его. В пути новобрачная, сто колесниц Венчают ее торжество. Кувшинки идет собирать она (I, II, 2) Кувшинки идет собирать она, В пруду их срывает у островков. Она приготовит свои цветы, И жертвенник князю будет готов. Кувшинки идет собирать она В протоке средь сжатых горами вод. Она приготовит свои цветы И в княжеский храм сама принесет. Она в накладной прическе стоит, В храме до света – смиренно молчит. Неспешно и тихо идет назад: Вернется она, исполнив обряд. Цикада в траве зазвенит, запоет (I, II, 3) Цикада в траве зазвенит, запоет, И прыгнет кузнечик зеленый – сверкнет! Супруга давно уж не видела я, И сердце тоскует – скорбит от забот. Я знаю: лишь только увижу его, Как боль в моем сердце утихнет – пройдет. На южную гору взошла я – пора Там папоротник молодой собирать. Давно уж супруга не видела я – Устало уж скорбное сердце страдать. Я знаю: лишь только увижу его, Лишь только с дороги я встречу его, Как в сердце мне радость вернется опять. На южную гору взошла я, теперь Там папоротник собираю давно. Супруга давно уж не видела я, Поранено сердце – тоскует оно. Я знаю: лишь только увижу его, Лишь только с дороги я встречу его, Как сердце утешится, мира полно. Травы водяной набрала (I, II, 4) Травы водяной набрала и полыни В потоке, бегущем по южной долине. Прилежно зеленые руппии рвет У края струящихся медленно вод. Растения собраны, нужно сложить их В корзинах прямых и овалом плетенных; В корзины сложила и будет варить их В треножниках медных, в котлах плоскодонных. Для жертвы она установит все это Под окнами храма с востока и с юга. О, кто же блюдет так усердно все это? То юная, чистая сердцем супруга. Память о добром правителе (I, II, 5) Пышноветвистая дикая груша растет; Ты не руби, не ломай ее пышных ветвей – Шао правитель под ней отдыхал на траве. Пышноветвистая дикая груша растет; Листьев не рви, не ломай ее веток рукой – Шао правитель под нею изведал покой. Пышноветвистая дикая груша растет; Ты не ломай ее пышные ветви, не гни – Шао правитель садился под нею в тени. Песня невесты, отвергающей жениха (I, II, 6) Этой ночью роса увлажнила пути, Рано ночью возможно ль идти? Я скажу ему: много росы на пути. Кто же скажет: у птичек рога не растут? Воробьи под пробитою кровлей живут. Кто же скажет, что ты не помолвлен со мной? Ты меня призываешь на суд[27 - Смысл этих строк таков: воробьи живут под пробитою кровлей, но это не значит, что у них есть рога, которыми они могли бы кровлю пробить. Ты вызываешь меня на суд, обвиняя в пренебрежении к брачным обрядам, и, может быть, найдутся люди, которые, узнав об этом, поверят в твою правоту. Однако наш брачный обряд не был закончен, и твое обращение в суд не является доказательством существования брака между нами, как и пробитая кровля – доказательством наличия рогов у воробья.]. Пусть меня призываешь на суд, говорят, – Не закончен наш брачный обряд. Кто же скажет: клыков нет у мыши лесной, Что прогрызла ограду в саду? Кто же скажет, что ты не помолвлен со мной? Ты меня призываешь к суду[28 - Прогрызенная мышами стена не является доказательством того, что у мыши есть клыки (их и на самом деле нет); точно так же и твой вызов меня в суд, обвинение меня в пренебрежении к брачным обрядам не является доказательством того, что эти обряды были в действительности совершены и имеют силу обязательств.]. Что же, пусть ты меня призываешь к суду, – За тебя все равно не пойду. В шубах овчинных идут они в ряд (I, II, 7) В шубах овчинных идут они в ряд… Шелком пять раз перевит ваш наряд, Яства отведать от князя домой Мирно уходят, и радостен взгляд. Шубы из шкурок барашка новы, Шелком прострочены белые швы… С видом довольным из княжьих ворот Яства отведать выходите вы. Шелком прошитая шуба добра! Взгляд благосклонен – ведь кушать пора. Шелком пять раз ваш наряд перевит – С княжьего вышли степенно двора. Гулко грохочет гром (I, II, 8) Гулко грохочет гром – Там, от Наныианя на юг. Как ты ушел? Ведь гроза кругом! Ты отдохнуть не посмел, супруг! Милый супруг мой, прошу об одном: О, возвратись же скорей в наш дом! Гулко грохочет гром – Там, где Наныианя склоны круты. Как ты ушел? Ведь гроза кругом! Но задержаться не смеешь ты. Милый супруг мой, прошу об одном: О, возвратись же скорей в наш дом! Гулко грохочет гром – Там, у Наныианя, внизу. Как ты ушел? Ведь гроза кругом! Дома побыть не посмел в грозу. Милый супруг мой, прошу об одном: О, возвратись же скорей в наш дом! Песня девушки, собиравшей сливы (I, II, 9) Слива уже опадает в саду, Стали плоды ее реже теперь. Ах, для того, кто так ищет меня, Мига счастливей не будет, поверь. Сливы уже опадают в саду, Их не осталось и трети одной. Ах, для того, кто так ищет меня, Время настало для встречи со мной. Сливы опали в саду у меня, Бережно их я в корзинку кладу. Тот, кто так ищет и любит меня, Пусть мне об этом скажет в саду. Звезды (I, II, 10) Сколько малых звезд на небосводе! Ярких – три иль пять на весь Восток. К князю я спешу, лишь ночь приходит… С князем я – рассвета близок срок… Звездам дал иное счастье рок. Много малых звезд на небосводе, Светит Мао, Шэнь уже видна[29 - Мао – созвездие Плеяд; Шэнь – созвездие Ориона.]. К князю я спешу, лишь ночь приходит, – Одеяло принесет жена… Звезд судьба и наша – не одна! Девушка шла к жениху (I, II, 11) Так с Цзяном сольется потока волна… Та девушка шла к жениху. С собою нас брать не хотела она, С собою нас брать не хотела она, Потом стосковалась одна. Так воды сливаются за островком… Та девушка шла к жениху. С собой ты нас взять не хотела в свой дом[30 - В песне глухим отзвуком раскрывается тема пережитков экзогамного группового брака, видимо; долго существовавшихсреди древней китайской аристократии, особенно среди удельных китайских князей, которые женились на группе близких между собою родственниц, носящих общее родовое имя, не совпадающее с родовым именем их общего супруга.], С собой ты нас взять не хотела в свой дом, Была ты нам рада потом. Тэ в Цзян возвращает поток своих вод[31 - Та – река, впадающая в Янцзыцзян.]… Та девушка шла к жениху. Она собралась, только нас не берет, Да жалко ей стало, что нас не берет, Тоскует теперь и поет. Убитая лань на опушке лесной (I, II, 12) Убитая лань на опушке лесной, Осокою белой обвил ты ее. У девушки думы на сердце весной – О юный счастливец, пленил ты ее. В лесу низкорослый дубняк шелестит. Убитый олень на опушке лежит, Он белой осокою плотно обвит. А девичья прелесть, как яшма, блестит. «Потише, потише, не трогай меня, Коснуться платка не позволила я, Не трогай – залает собака моя». Свадьба царевны (I, II, 13) Как дикая вишня густа и пышна, Одетая ныне в цветочный наряд… И разве не скромная строгость видна В строю колесниц этой внучки царя? Как слива и персик густы и пышны! Цветы распустились сегодня на них. То внучка Пин-вана[32 - Пин-ван – царь (770–720 гг. до н. э.).], невеста-краса. Сын циского князя[33 - Сын циского князя – сын князя (царя) Ци. См. примеч. к I, VIII.] – царевны жених. Что нужно тебе, чтобы рыбу удить? Из шелковых нитей витая леса![34 - Чжу Си разъясняет: как сплетение шелковых нитей образует лесу, так и соединение мужчины и женщины образует супружество.] Сын циского князя – царевны жених, То внучка Пин-вана, невеста-краса. Цзоу-Юй (Белый тигр)[35 - Цзоу-юй – название мифического животного. «Белый тигр с черными полосами, который не пожирает ничего живого» (Чжу Си). Здесь это прозвище дано охотнику.] (I, II, 14) Как пышно разросся камыш над рекой… Пять вепрей убиты одною стрелой… Вот, Белый наш тигр, ты охотник какой! Густой чернобыльник стоит как стена. Стрела – пятерых поразила одна… Вот, наш Цзоу-юй, ты охотник какой. III. Песни царства Бэй[36 - Царство Бэй – удел, располагавшийся в пределах нынешней провинции Хэнань. По словам Чжу Си, песни, составившие эту главу, собраны после присоединения удела к княжеству Вэй и рассказывают также о событиях в землях Вэй.] Песнь забытой жены (I, III, 1) I Так кипарисовый челн уплывает легко – Он по теченью один уплывет далеко! Вся я в тревоге и ночью заснуть не могу, Словно объята тяжелою тайной тоской, – Не оттого, что вина не нашлось у меня Или в забавах найти б не сумела покой. II Сердце – не зеркало, всей не раскроет оно Скорби моей, что таится в его глубине. К братьям пойти? Но и братья родные мои Быть не сумеют надежной опорою мне! Как я пойду им поведать печали одни, Зная, что встречу у них лишь неправедный гнев? III Сердце мое – ведь не камень, что к почве приник, Сердце мое ведь не скатишь, как камень с холма! Сердце мое – не вплетенный в циновку тростник, Сердце мое не свернуть, как циновки в домах! Вид величав мой, поступки разумны всегда – В чем упрекнуть меня можно? Не знаю сама. IV Сердце мое безутешной печали полно. Толпы наложниц меня ненавидят давно! Много теперь я познала скорбей и обид. Сколько мне тягостных бед испытать суждено! Думы об этом в глубоком молчанье таю. Встану и в грудь себя бью – не заснуть все равно. V Солнце на небе, и месяц по небу поплыл – Мрак, почему не луну ты, а солнце сокрыл? Точно нечистой одеждой, тоской облеклось Сердце мое, и печаль мою сбросить нет сил. Думы об этом в глубоком молчанье таю, Птицей бы я улетела, да не дано крыл! Одежда зеленого цвета (I, III, 2) Одежда на вас зеленого цвета, Вы желтый мой шелк для подкладки избрали[37 - Жалобы жены на мужа, отдавшего предпочтение наложнице, что так же не подобает ему, как ношение зеленого поверх желтого.], Печаль моего одинокого сердца – О, где же конец постоянной печали? Супруг мой, одежду зеленого цвета На желтой сорочке вы носите всюду. Печаль моего одинокого сердца – О, как же тоску и печаль позабуду? Одежды – зелеными были шелками, Шелка для одежд выбирали вы сами. Я, древних людей вспоминая, стараюсь Беречься, виновной не быть перед вами. Я в холст облекаюсь то в тонкий, то в грубый, Мне в стужу согреться под ним не под силу. Я, древних людей вспоминая, стараюсь Вновь бодрость обресть в своем сердце унылом. То ласточки (I, III, 3) I То ласточки, вижу, над нами летают крутом, Их крылья неровные, вижу, мелькают вдали. Навеки она возвращается ныне в свой дом!.. Ее провожаю до края родимой земли. И вслед ей смотрю я, уж взору ее не догнать, И слезы мои, изобильны, как дождь, потекли[38 - По мнению Чжу Си, в песне поется о том, как Чжуан-цзян, вдова вэйского князя Чжуана (756–734 гг. до н. э.), провожала свою подругу Дай-гуй (госпожу Чжун), что возвращалась на родину после смерти князя Хуана (733–718 гг. до н. э.), сына Дай-гуй и приемного сына Чжуан-цзян, убитого своим братом Чжоу-юем, захватившим княжескую власть. Бездетная главная жена князя Чжуана – Чжуан-цзян усыновила сына приехавшей из княжества Чэнь (см. примеч. к I, XII) наложницы Дай-гуй, который и стал благодаря этому законным наследником престола, а впоследствии князем Хуанем. После его убийства его мать возвратилась на родину, в Чэнь.]. II То ласточки, вижу, над нами летают кругом… То падают вниз, то взлетают опять в вышину. Навеки она возвращается ныне в свой дом… Далеко ее провожаю в родную страну! И вслед ей смотрю я, уж взору ее не догнать, Стою неподвижно, и слезы струятся опять. III То ласточки, вижу, над нами летают кругом, Их крики то ниже, то к небу поднимутся вдруг. Навеки она возвращается ныне в свой дом, Далеко, далеко ее провожаю на юг… И вслед ей смотрю я, уж взору ее не догнать, И сердце мое преисполнено боли и мук. IV Правдива душою была она, Чжун-госпожа, Была беспредельною сердца ее глубина. Всегда благородной душою тепла и добра, Была непорочной, к себе была строгой она, И памятью князя, покойного мужа, всегда Бодрила подругу, что доблестью сердца бедна![39 - Иносказательно о себе. В Китае принято было восхвалять собеседника и высказываться о себе уничижительно.] Песнь забытой жены (I, III, 4) Солнце и месяц, вы свет земле Шлете, плывя в вышине! Древних заветы забыл супруг, Стал он суров к жене. Или смирить он себя не мог – Взор свой склонить ко мне? Солнце и месяц, не вы ль с высот Льете на землю свет? О, почему же любви ко мне В сердце супруга нет? Или смирит он себя? Найдет Чувство мое ответ? Солнце и месяц, радует нас Вашим восходом восток! Слава худая идет о том, Что муж мой со мной жесток. Если бы смог он себя смирить, Забыть меня разве бы мог? Солнце и месяц, с востока вы Всходите день за днем! Мать и отец! Ведь вам меня Не прокормить вдвоем. Разве он может смирить себя? Отклик найду ли в нем? Ветер все дует… (I, III, 5) Ветер все дует… Он и порывист и дик. Взглянешь порою и мне улыбнешься на миг. Смех твой надменен, без меры насмешлив язык! Скорбью мне смех твой в самое сердце проник. Ветер все дует, клубится песок в вышине… Нежен порою, прийти обещаешь ко мне; Только обманешь, ко мне ты забудешь прийти! – Думы мои бесконечно летят в тишине. Ветер все дует – по небу плывут облака, День не истек, все плывут и плывут облака. Глаз не сомкнуть мне – я ночью заснуть не могу. Думы и вздохи о нем, и на сердце тоска. В тучах все небо, нависшие тучи черны, Глухо рокочет, гремит нарастающий гром… Глаз не сомкнуть мне, я ночью заснуть не могу – Все мои помыслы, все мои думы – о нем! Лишь барабан большой услыхал (I, III, 6) Лишь барабан большой услыхал – Сразу вскочил, оружие взял. Рвы там копают в родной земле, В Цао[40 - Цао – город в княжестве Вэй. Мобилизуя часть мужского населения на войну, князья проводили земляные работы для обороны своих городов, занимая на них остальное население.] возводят высокий вал. К югу идем мы за рядом ряд, Сунь благородный ведет солдат, Мир уже с царствами Чэнь и Сун[41 - Сун – сильное царство, располагавшееся в древности на части территорий нынешних провинций Хэнань и Цзянсу.] – Все ж не хотят нас вести назад! Горе сердца сжимает нам. Здесь отдохнем, остановимся там… Вот распустили коней своих, Будем их долго искать по лесам. Жизнь или смерть нам разлука несет, Слово мы дали, сбираясь в поход. Думал, что, руку сжимая твою, Встречу с тобой я старость мою. Горько мне, горько в разлуке с тобой, Знаю: назад не вернусь я живой. Горько, что клятву свою берегу, Только исполнить ее не могу. Песнь о сыновьях, которые не сумели покоить старость матери (I, III, 7) Южного ветра живительный ток Веет, лелея жужуба росток. Стали красивы и нежны ростки – Высохла мать от забот и тоски. Южного ветра живителен ток. Вырос жужуб, теплым ветром согрет. Ты, наша мать, и мудра и добра, Добрых детей у тебя только нет! В местности Сюнь есть источник один – Много несет он студеной воды. Семь сыновей нас, а мать и теперь Тяжесть несет и труда и нужды. Иволга блещет своей красотой, Тонкие трели выводит вдали. Семь сыновей нас у матери, мы Дать ее сердцу покой не смогли! Как пестрый фазан далеко улетает (I, III, 8) Как пестрый фазан далеко улетает – Медлителен крыл его плавный полет. Супруг благородный, всем сердцем любимый, Не он ли мне горе разлуки несет? Фазаний самец далеко улетает, Крик слышен то снизу, то вдруг с высоты… Не сам ли, супруг благородный, любимый, Мне сердце наполнил страданием ты? Взгляну ли на солнце, взгляну ли на месяц[42 - По положению солнца на небе и по фазам луны женщина определяет счет времени, вспоминая при этом, как долго муж ее несет службу у царя.], Все думы мои лишь о нем, лишь о нем!.. Но в путь он собрался, я знаю, далекий. Когда же он снова вернется в свой дом? Да кто ж из людей благородных не знает, Что доблестен муж мой в поступках и строг? Нет алчности в нем, нет завистливой злобы! Недоброе сделать он разве бы мог? У тыквы зеленые листья горьки… (I, III, 9) У тыквы зеленые листья горьки… Вот брод – переход через воды реки. Глубок – я в одеждах пройду по нему, А мелок – край платья тогда подниму. Поток набухает, разлиться готов; Фазаночки слышу настойчивый зов. Колес не покроет разлив этих вод… Фазаночка милого долго зовет. Лишь солнце взойдет поутру горячей, Согласные слышатся крики гусей. В дом мужа уходит невеста, пока Еще не растаял весь лед от лучей. Зовет перевозчик меня на беду! Все в лодку садятся, а я не иду… Все в лодку садятся, а я не иду… Я друга желанного жду! Песнь оставленной жены (I, III, 10) I Ветер с восточной подул стороны, Дождь благодатный принес, пролетев… Сердцем, в согласии жить мы должны, Чтоб не рождались ни злоба, ни гнев. Репу и редьку мы рвали вдвоем – Бросишь ли репу с плохим корешком?..[43 - Если у репы портится корневище, остается еще годная в пищу листва… Оставленная жена напоминает: пусть красота еепоблекла, но осталось доброе имя, которым муж пренебрегает более, чем крестьянин листвой репы.] Имя свое не порочила я, Думала: вместе с тобою умрем. II Тихо иду по дороге… Гляди, Гнев и печаль я сокрыла в груди. Недалеко ты со мною прошел, Лишь до порога меня проводил. Горьким растет, говорят, молочай – Стал он мне слаще пастушьей травы![44 - Горечь одиночества, утверждает женщина, много сильнее горечи молочая.] Будто бы братья, друг другу верны, С новой женою пируете вы! III Мутною кажется Цзин перед Вэй, Там лишь, где мель, ее воды чисты.[45 - Вэй – река, приток Хуанхэ; Цзин – приток Вэй, Цзин мутна, а Вэй чиста, но это бросается в глаза лишь при их слиянии. Да и не всюду мутна Цзин: у разделяющих ее на рукава островов и там, где течение ее несколько замедляется, в ней есть и прозрачные места. Старая жена пользуется этим образом для того, чтобы заметить: увядание ее красоты стало заметным лишь с появлением новой жены. Но и она, стареющая, не утратила известных достоинств.] С новой женою пируете вы, Видно, нечистою счел меня ты? Пусть на запруду не ходит она Ставить из прутьев бамбуковых сеть… Брошена я, что же будет со мной? – Некому стало меня пожалеть! IV Если поток и широк, и глубок – К берегу вынесут лодка иль плот; Если же мелок и узок поток – Путник легко по воде побредет[46 - «При всех обстоятельствах, – утверждает женщина, – и в богатстве и в нужде я всегда выполняла свой долг».]… Был и достаток у нас, и нужда, Много я знала трудов и забот. Я на коленях служила больным В дни, когда смерть забирала народ. V Нежить меня и любить ты не смог, Стал, как с врагом, ты со мною жесток. Славу мою опорочил, и вот – Я, как товар, не распроданный в срок. Прежде была мне лишь бедность страшна, Гибель, казалось, несет нам она… Сызмальства в доме твоем взращена, Стала отравой для мужа жена. VI Как он велик, мой запас овощей! Зимней порой защитит от беды. С новой женою пируете вы – Я лишь защитой была от нужды. Грубый со мною да гневный такой, Дашь мне заботы, одаришь тоской. Или забыл ты, что было давно? Что лишь со мною обрел ты покой? Зачем, о зачем мы ничтожны, бедны (I, III, 11) Зачем, о зачем мы ничтожны, бедны Вдали от родимой своей стороны? Иль здесь не для вас собрались мы, о князь, Где едкая сырость и жидкая грязь?[47 - В древних исследованиях «Шицзина» сообщается, что мелкое княжество Ли, лежавшее к западу от Вэй, подверглось набегу варваров. Князь и вельможи Ли бежали в царство Вэй. В этом стихотворении и в следующем (I, III, 12) вельможи княжества Ли пеняют своему князю, что не торопится воротиться на родину, жалуются на советников вэйского князя за промедление с оказанием помощи Ли.] Зачем, о зачем мы ничтожны, бедны Вдали от родимой своей стороны, Назад не идем? Из-за вас без вины В росе и грязи мы здесь мерзнуть должны! Взросла конопля над пологим холмом (I, III, 12) Взросла конопля над пологим холмом, Уж стелются юркие стебли кругом. О старшие родичи наши, увы, Прошло столько дней, мы всё помощи ждем! Зачем же в поход не сбирается рать, Иль, может быть, помощи надобно ждать? Так долго зачем не выходит она? О, верно, тому быть причина должна! Из лис наши шубы сносились не в срок. Иль шли колесницы не к вам на восток?[48 - Смысл фразы: разве не к вам, старшие родичи, прибыли наши колесницы с сообщением о нашей беде и с просьбой о помощи? Если к вам, то почему мы не находим в вас сочувствия?] О старшие родичи наши, от вас Сочувствия нет, ваш обычай жесток. Остатки, осколки мы рати былой – В скитаньях не знаем приюта себе. Улыбчивы, старшие родичи, вы, Однако не внемлете нашей мольбе. Песнь танцора (I, III, 13) Я плясать всегда готов Так свободно и легко… Над высокою площадкой Солнце в полдень высоко. Рост могучий, я – танцор, Выхожу на княжий двор… Силой – тигр, берет рука Вожжи – мягкие шелка. Вот я в руки флейту взял И перо фазанье сжал, Красен стал, как от румян, – Князь мне чару выпить дал. На горе орех растет И лакрица средь болот… Думы все мои о ком? Там, на западе, есть дом, В нем красавица живет – Там, на западе, живет! Песнь жены об оставленном родном доме[49 - Песнь о тоске женщины, выданной замуж в другое княжество, по своей родине, которую после смерти своих родителей она, в силу обычая, уже не может более посетить. Несоблюдение обычая считалось нарушением долга, приравнивалось к бесчестию.] (I, III, 14) Поток выбегает к далекому Ци[50 - Ци – река в древнем царстве Вэй. Воды потока, стремясь слиться с Ци, бегут на родину тоскующей женщины, которая ныне ей уже недоступна. Мысли женщины также устремлены к берегам Ци.]. Стремится волна за волной. Так сердце, тоскуя о Вэй, что ни день Исполнено думой одной. Прекрасные милые сестры, под стать Нам дружный совет меж собою держать. Нам в Цзи по дороге пришлось ночевать И чару прощальную в Ни выпивать[51 - Цзи и Ни- местности, которые проезжала новобрачная и ехавшие с нею в качестве вторых жен ее родственницы при путешествии из родного дома в другое княжество, к мужу.]… Коль девушка замуж выходит, она Отца оставляет, и братьев, и мать. Теперь бы я теток увидеть могла И с старшей сестрой повидаться опять! В пути ночевать мы остались бы в Гань, Распили бы чару прощальную в Янь[52 - Гань и Янь – местности, лежащие по дороге в Вэй.], Мы б смазали медь на концах у осей, Чтоб шли колесницы обратно живей, Мы б скоро домчались обратно до Вэй – Коль зла не боялись для чести своей! Одна Фэйцюань в моих думах – река, Ей вечные вздохи мои и тоска. Там помню я Цао и Сюй[53 - Фэйцюань – река, Цао и Сюй – города в царстве Вэй.] города – К ним сердце в печали стремилось всегда. Коней бы запрячь мне и мчаться туда, Чтоб скорбь разлилась, как из чаши вода! Вышел я из северных ворот (I, III, 15) Вышел я из северных ворот, В сердце боль от скорби и забот. Беден я, нужда меня гнетет – Никому неведом этот гнет! Это так, и этот жребий мой Создан Небом и судьбой самой. Что скажу, коль это жребий мой? Службой царскою гнетут меня, Многие дела томят меня, А приду к себе домой – опять Все наперебой корят меня. Это так, и этот жребий мой Создан Небом и судьбой самой. Что скажу, коль это жребий мой? Службы царской гнет назначен мне, Он все больше давит плечи мне, А приду к себе домой – опять, Кто из близких не перечит мне? Это так, и этот жребий мой Создан Небом и судьбой самой. Что скажу, коль это жребий мой? Северный ветер (I, III, 16) Северный ветер дыханьем пахнул ледяным, Снежные хлопья упали покровом густым… Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – вместе отсюда бежим. Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Северный ветер… Пронзительный слышится вой – Снежные хлопья летят над моей головой. Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – в путь мы отправимся свой. Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Край этот страшный – рыжих лисиц сторона. Признак зловещий – воронов стая черна. Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – у нас колесница одна! Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Тихая девушка (I, III, 17) Тихая девушка так хороша и нежна! Там, под стеною, меня ожидает она. Крепко люблю я, но к ней подойти не могу; Чешешь затылок, а робость, как прежде, сильна. Тихая девушка так хороша и мила! Красный гуань[54 - Гуань – деревянный духовой инструмент.] в подарок она принесла. Красный гуань сверкает, как будто в огне; Как полюбилась краса этой девушки мне. С пастбища свежие травы она принесла. Как хороши и красивы побеги травы! Только вы, травы, красивы не сами собой – Тем, что красавицей милой подарены вы! Новая башня (I, III, 18) Светла эта новая башня, ярка, Под ней полноводная плещет река… Ты к милому мужу стремилась – и вот Больного водянкой нашла старика. Там новая башня чистейшей стеной Над ровною высится гладью речной… Ты к милому мужу стремилась, тебе Старик стал супругом – опухший, больной! Для рыбы речная поставлена сеть, Да серого гуся поймала она… Ты к милому мужу стремилась – и вот В супруги больного взяла горбуна! Двое детей садятся в лодку (I, III, 19) Двое детей садятся в лодку простую, Тени, я вижу, на глади колеблются вод, Думаю только о детях, тянусь к ним душою, В сердце сомненье, в сердце тревога растет. Двое детей садятся в лодку простую, Лодка, колеблясь, уходит по глади воды. Думаю только о детях, тянусь к ним душою, В сердце тревога: не было б с ними беды. IV. Песни царства Юн[55 - Царство Юн – удел в пределах уезда Цзи нынешней провинции Хэнань; был, как и княжество Бэй, поглощен царством Вэй. Песни этой главы традиция также связывает с событиями, имевшими место в Вэй.] Кипарисовый челнок (I, IV, 1) Кипарисовый этот челнок унесло, И плывет он средь глади речной… Ниспадали две пряди ему на чело, Был он муж мне, и клятва осталась со мной: Я другому до смерти не буду женой. Ты, о мать моя, вы, небеса в вышине, Отчего вы не верите мне? Кипарисовый этот челнок унесло Вдоль по краю реки, без весла… Ниспадали две пряди ему на чело, Он единственный мой был, я клятву дала, Что до смерти не сделаю зла.[56 - Второе замужество для вдовы считалось в Китае до недавнего времени поступком предосудительным.] Ты, о мать моя, вы, небеса в вышине, Отчего вы не верите мне? Чертополох (I, IV, 2) Так по стене чертополох пополз – Не справится с колючками метла. Что о гареме нашем говорят – Я никому поведать не могла. Когда б о том поведать я могла – Как много было б и стыда и зла! Так по стене чертополох пополз, Что и не вырвешь, заросла стена. Есть про покои женские молва – Ее передавать я не должна. О, если все я передать должна – Я знаю, будет речь моя длинна. Так по стене чертополох пополз – Его колючки не связать в пучок. Что про покои наши говорят – Никто из нас пересказать не мог. Когда б об этом ты проведать мог, – О стыд! – тогда бы был твой суд жесток! С супругом вместе встретишь старость ты (I, IV, 3) С супругом вместе встретишь старость ты… В подвесках к шпилькам яшмы белизна, В наколке ты – спокойна и стройна, Как горный пик ты, как река плавна. В наряд узорный ты облачена. Но если в сердце нет добра – зачем В наряды облачается жена? Он ярко блещет – пышный твой наряд, Фазанами расшитый, расписной! И словно туча чернь твоих волос – В прическе нет ни пряди накладной, И яшмовые серьги у тебя, Слоновой кости гребень твой резной, Твое чело сияет белизной. И кажется: с небес явилась ты, И кажется: вот дух передо мной! И ярко-ярко, точно яшмы блеск, Твои одежды пышные горят, Сорочку тонкую из конопли Обтягивает плотно твой наряд. И вижу я, как твой прекрасен лоб, Округлены виски и ясен взгляд. О, эта женщина! Подобной ей Красы в стране нет больше, говорят. В тутах (I, IV, 4) Вот иду собирать я повилику-траву, На полях, что за Мэй[57 - Мэй – город в царстве Вэй.], повилики нарву. Но о ком я тоскую, мои думы о ком? Ах, прекрасною Цзян ту подругу зову. Цзян меня поджидает в роще тутов одна, Цзян в Шангуне сегодня встретить друга должна Цзян, меня ты проводишь над рекою – над Ци! Время сбора пшеницы, ухожу я за ней – Я ее собираю там, на север от Мэй. Но о ком я тоскую, мои думы о ком? Ах, прекрасная И – имя милой моей. И меня поджидает в роще тутов одна, И в Шангуне сегодня встретить друга должна, И, меня ты проводишь над рекою – над Ци. Репу рвать выхожу я, репа нынче крупна – Там, от Мэй на восток, созревает она. Но о ком я тоскую, мои думы о ком? Юн красавицу эту называют у нас! Юн меня поджидает в роще тутов одна, Юн в Шангуне сегодня встретить друга должна, Юн, меня ты проводишь над рекою – над Ци! Четой перепелки кружат у гнезда (I, IV, 5) Четой перепелки кружат у гнезда; Четою повсюду сороки кружат. Недобрый он был человек, говорят, А мной почитался как старший мой брат. Четою повсюду сороки кружат, Четой перепелки кружат у гнезда, Недобрый он был человек, говорят, Его господином считал я всегда. Созвездие дин высоко наконец[58 - Песнь о том, как князь Вэнь переносил свою столицу из местности Цао (см. I, III, 6) в местность Чу после разгрома ее варварами в 659 г. до н. э.Наивысшее положение над горизонтом созвездия Дин поздней осенью, в десятую луну по календарю древней династии Ся, служило знаком окончания земледельческих работ для крестьян и начала строительных (повинность в пользу князя).] (I, IV, 6) Созвездие Дин высоко наконец, Он в Чу воздвигать начинает дворец. По солнцу, по тени размерил шестом Пространство и чуский он выстроил дом. Орех и каштан посадил он кругом, И тис, и сумах, и катальпу над рвом – На цитры и гусли их срубят потом. Поднялся на древний разрушенный вал И чуские земли кругом озирал. Он долго взирал и на Чу, и на Тан[59 - Тан – город в близком соседстве с местностью Чу.], Он смерил и тень от горы, и курган, Тутовник осматривать в чуский свой стан Сошел… На щите черепахи гадал[60 - Речь идет о древнейшем из известных в Китае способов гадания. Археологами обнаружены гадательные черепаховые щиты, относящиеся ко II тысячелетию до н. э.], И добрый ответ был властителю дан! Дожди благодатные пали с весны – Приказ дал вознице властитель страны Коней на звезде заревой запрягать: В поля надо ехать, где туты видны. Не прям ли душою властитель страны? – В нем помыслы все глубоки и ясны. Прекрасны большие его табуны! Радуга (I, IV, 7) Радуга встала в небе с востока – Никто не смеет рукой указать…[61 - Радуга представляется древнему комментатору примером предосудительного соития светлого мужского начала в природе (солнце) с темным женским (дождь), то есть зримым проявлением безудержности неба и земли. Появление радуги указывает на то, что брак, к которому стремится девушка, не удовлетворяет строгим нормам обычая и осуждается ее близкими, которых она, пренебрегая знамением, безрассудно покидает.] Девушка к мужу идет, покидает Братьев своих, и отца, и мать. Радуга утром на западе всходит – Будет все утро дождь без конца. Девушка к мужу идет, покидает Братьев своих, и мать, и отца. Брака с любимым желает дева! Видишь: в слиянье с солнцем вода, Не знаешь ни воли небесной, ни гнева И, верно, совсем не знаешь стыда! Ты на крысу взгляни… (I, IV, 8) Ты на крысу взгляни – щеголяет кожей, А в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей! Коль в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей, Почему не умрешь ты, на людей непохожий? Посмотри ты на крысу – у нее есть зубы, А ведь ты человек без удержу, грубый, Если ты человек без удержу, грубый, Чего ждешь, кроме смерти? Что тебе любо? Посмотри-ка: все слаженно в теле крысином. Ты – не знаешь обряда и не славен ты чином. Коль ни чина нет у тебя, ни обряда, Что же, ранняя смерть для тебя – не награда? Встреча знатного гостя (I, IV, 9) Высоко-высоко вознеслись бунчуки – За Сюнь, за селеньем полки далеки… Шнуры были белого шелка у них, Добры были кони в четверках у них. Со свитой приехал прекрасный наш гость, Какими дарами встречаем мы их? И сокол поднялся на ткани знамен, То в наших селеньях он был вознесен! Шнурами повиты знамена у них, И кони в пятерках могучи у них. Со свитой приехал прекрасный наш гость, Какими встречаем подарками их? И в перьях цветных в высоте засверкал Их знак, лишь взошли колесницы на вал. На знаке белели шнуры – для него, Их кони в шестерках добры – для него. Со свитой приехал прекрасный наш гость. О чем же рассказы пойдут у него? Мчалась утешить[62 - Мчалась утешить – жалоба вэйской княжны, выданной в царство Сюй, на то, что ей препятствуют посетить в нарушение обычая свою родину после смерти родителей и утешить брата, находящегося в беде.] (I, IV, 10) I Мчалась утешить, коней подгоняла бичом, К вэйскому князю спешила в родимый свой дом. Лошади вскачь, но дорога княгини длинна – Города Цао достичь не сумеет она. Скачет чрез реки и степи вельможа за ней – Он догоняет, и грудь ее болью полна! II Думы мои не считаете добрыми вы – Я не могу возвратиться в родимое Вэй. Вижу сама, как меня осуждаете вы, – Думы мои не избуду в печали моей. Думы мои не считаете добрыми вы – Мне не вернуться чрез реки из сюйской земли. Вижу сама, как меня осуждаете вы, Только вы думы мои оборвать не смогли! III Вот поднялась я на этот обрывистый холм, Царских кудрей, чтоб рассеять печаль, набрала[63 - Царские кудри – растение, считавшееся целебным средством, разгоняющим печаль.]. Много желаний в женской таится груди – Если б я эти желанья исполнить могла! В княжестве Сюй мой народ осуждает меня – Все вы, как дети, безумны от гнева и зла! IV Едет назад меж полей колесница моя, Вижу, как пышно желтеет пшеница кругом. Помощь мне надо искать у сильнейшей страны[64 - Вэй подверглось набегу варваров и не в состоянии защищаться своими силами; Сюй слишком мало и не может оказать помощь Вэй. Нужно просить помощи в чужом, более сильном царстве.] Кто мне опора, найду я прибежище в ком? Вы, о вельможи! И вы, благородства мужи! Не осуждайте напрасно княгини своей. Много советов, я знаю, у вас, но для Вэй Лучше их всех исполнение воли моей! V. Песни царства Вэй[65 - Царство Вэй было одним из мощных удельных княжеств, сохранившим свою территориальную целостность и независимость во времена правления династии Чжоу вплоть до объединения всего Китая в единую империю династией Цинь в III в. до н. э. Князья Вэй принадлежали к роду царей Чжоу. Государство это занимало части территорий нынешних провинций Хэнань, Хэбэй и Шаньдун.] У меня есть милый (I, V, 1) I Полюбуйся на эти извивы у берега Ци, Что так пышно одеты бамбуком зеленым, густым. Благородный и тонкий душою есть друг у меня – Словно рог он резной, что обточен искусным резцом, Как нефрит ограненный, до блеска натертый песком! Величав он собою, степенен и важен на вид, Он достоинства строгого полон и нравом открыт. Благородный и тонкий душою есть друг у меня. Мне его не забыть, он вовеки не будет забыт! II Полюбуйся на эти извивы у берега Ци! Бирюзово-зеленый бамбук отразила вода. Благородный и тонкий душою есть друг у меня – Два прекрасных нефрита в ушах его блещут всегда И расшитая яшмою шапка его, как звезда! Он степенен и важен, собой величав он на вид, И достоинства строгого полон, и нравом открыт. Благородный и тонкий душою есть друг у меня, Мне его не забыть, он вовеки не будет забыт! III Полюбуйся на эти извивы у берега Ци! Как на ложе циновка, густеет зеленый бамбук. Благородный и тонкий душою есть друг у меня – Словно золото чист, будто олово светел мой друг, Как нефритовый жезл он, как княжеский яшмовый круг![66 - Удельные князья в древнем Китае по своему достоинству делились на пять степеней: гун, хоу, бо, цзы, нань. Эмблемой достоинства первых трех степеней был нефритовый жезл – каменная пластинка продолговатой формы, двух последующих – яшмовый кружок с отверстием внутри.] Сколь душою широк он, как сердцем безмерно велик! Он стоять в колеснице с двойною опорой привык[67 - Речь идет о колесницах с двумя вертикальными гнутыми столбиками впереди, на которые опирались, когда ехали стоя. Ездить на таких колесницах могли только лица знатного происхождения.]. Посмеяться умеет – он шутки искусство постиг, – Но жестоким и грубым его не бывает язык. Там радость явилась… (I, V, 2) Там радость явилась – в долине, где плещет поток… О, как величав ты и как ты душою широк! Ты спишь иль проснешься, но все ж без меня одинок. Клянись: никогда бы забыть эту радость не мог! Там радость явилась, где холм возвышался большой. О, как величав ты с твоею широкой душой! Ты спишь иль проснешься – один ты, так песню запой. Клянись же, что грешен не станешь ты передо мной. Там радость одна для двоих, где высокая гладь… О, как величав ты! Твоей ли души не узнать? Ты спишь иль проснешься один – засыпаешь опять. Клянись! Никому ты об этом не вправе сказать! Ты величава собой[68 - Песня о приезде в царство Вэй невесты князя Чжуана циской княжны Чжуан-цзян, о ее красоте, знатности ее рода. См. также I, III, 3.] (I, V, 3) I Ты величава собой, высока и стройна, Виден узорный наряд под одеждою из полотна. О новобрачная, циского князя ты дочь, Нашему вэйскому князю теперь ты жена. Брат твой отныне в покоях восточных дворца[69 - Восточные покои отводились обычно наследнику княжеской власти.], Ты повелителю Сина в супруги дана[70 - Син – древнее княжество в пределах нынешней провинции Хэбэй; в 634 г. до н. э. было поглощено царством Вэй. Сестра Чжуан-цзян была выдана замуж за синского князя.]. Таньский правитель – твой шурин теперь, о княжна![71 - Тань – соседнее с Ци мелкое княжество, присоединенное впоследствии циским князем Хуаном к своим владениям. За таньского князя также была выдана замуж одна из сестер Чжуан-цзян.] II Пальцы – как стебли травы, что бела и нежна… Кожа – как жир затвердевший, белеет она! Шея – как тело червя древоточца, длинна, Зубы твои – это в тыкве рядком семена. Лоб – от цикады, от бабочки – брови… Княжна! О, как улыбки твои хороши и тонки, Светят-сверкают в глазах твоих нежных зрачки. III Ты высока, величавой полна красоты! Стала на отдых меж нив за предместьями ты; Кони в четверках сильны, удила их свиты В пышно-красивые красного шелка жгуты, В перьях фазаньих стоят над повозкой щиты[72 - Щиты скрывали от посторонних глаз едущую в повозке женщину.], Близок твой поезд. Вельможи! Спешите домой[73 - Вельможи! Спешите домой – не задерживайтесь на приеме у князя, не мешайте ему скорее увидеть невесту.] – Пусть не томится наш князь ожиданьем пустым. IV В княжестве Ци сколь водой изобильна Река[74 - Река. – Имеется в виду р. Хуанхэ.], Резво струится она и на север течет… С плеском там сети забросят, бывало, – и вот Стая в сетях осетровая рвется и бьет… Пышен тростник у зеленого берега вод. Сестры готовы к походу. Богат их наряд. Грозен у воинов, вас провожающих, взгляд. Ты юношей простым пришел весной (I, V, 4) Ты юношей простым пришел весной, Ты пряжу выменял на шелк цветной. Не пряжу ты менял на шелк цветной, Ты к нам пришел увидеться со мной. Чрез Ци[75 - Ци- река, Дуньцю – местность в царстве Вэй.] с тобой я шла в весенний зной, Пришла в Дуньцю – назад идти одной! Отложен срок – не я тому виной, Не слал ты сватов вовремя за мной, Так не сердись же, милый, на меня – Срок будет осенью – не я виной… II Взойду ль на обветшалый палисад, Спешишь ли ты обратно – брошу взгляд… Когда тебя мой не встречает взгляд – Потоки слез глаза мои струят. Но лишь тебя поймает жадный взгляд – Звучит мой смех и губы говорят: «Ты на щите и тростнике гадал[76 - Имеется в виду гадание на щите черепахи. Гадали на тростнике, определяли сочетания непрерывных и прерванных прямых линий на стебле тростника и отыскивали такое же сочетание их и ответ в «Книге перемен», которая использовалась для гадания.] – Несчастья нам не будет, говорят. В повозке за приданым приезжай – Меня с собою увезешь назад». III В листве зеленой – как наряден тут, Пока листы его не опадут! Но ягодой его, голубка, ты Не лакомься, хоть ягода сладка[77 - Ягоды тута одурманивают голубей. Точно так же любовь юноши может привести к печальным для девушки последствиям.]. Будь осторожна, девушка, и ты: Не принимай ты ласки от дружка! Коль завелась утеха у дружка, О ней он все же может рассказать… А девушке про милого дружка На свете никому нельзя сказать! IV Но высохнут тутовника листы, На землю свалятся они, желты. В твой дом ушла я – и три года там С тобой вкушала горечь нищеты! Разлились воды Ци, шумит волна, Моей повозки занавесь влажна… Три года я была тебе верна, Твой путь иной, я брошена, одна! Ты, господин, женою пренебрег – Менялся часто, лгал как только мог. V Три года я была женой, в дому Я счета не вела своим трудам; Едва заснув, вставала на заре И – день-деньской нет отдыха ногам. Блюла я клятву – кто виновен в том, Что ты со мною стал жестоким сам? Не знают братья всей моей беды: Вернуться к ним? Насмешки встречу там. Одной терзаюсь думой и – молчу. Себя жалею, волю дав слезам. VI Состарились с тобою мы, а ты Мне в старости наполнил сердце злом! Так Ци сжимают берега кругом, Так сушей сжат в низине водоем[78 - И то и другое имеет свои сдерживающие границы, и только ты не сдерживаешь своих поступков никакими нормами поведения.]. Я помню: волосы сплела узлом[79 - Женщина вспоминает время своей юности, когда она еще носила девичью прическу.], Беседовали мы, смеясь, вдвоем… Быть верным клятву дал ты ясным днем! Ты обманул… Могла ли знать о том? И в мыслях не держала я, поверь! Что делать мне? Всему конец теперь. Тоска женщины, выданной в чужую сторону (I, V, 5) Длинен и тонок бамбук уды – Рыбу ты удишь на Ци-реке. Мысли тоскливые – лишь о тебе. Мне не прийти – я одна вдалеке. Слева течет там Цюаньюань, Справа там воды Ци без конца… Девушка в дом уйдет к жениху, Братьев покинет, и мать, и отца. Справа там воды Ци, левей Воды Цюаньюань[80 - Цюаньюань (Фэйцюань) – река в царстве Вэй.] струит… Яшмой улыбка моя блестит, Выйду – о пояс звенит нефрит. Там воды Ци текут плавней, Знаю: сосновый челн на ней, Весла из кедра… Запрячь ли коней, Горечь развеять тоски моей? Песнь об отроке, украсившем себя поясом зрелого мужа (I, V, 6) Горькая тыква стебли простерла весной… Отрок свой пояс украсил иглой костяной[81 - Пример неправомерного поступка: игла из слоновой кости являлась поясным украшением зрелого мужа, но не отрока.]… Пусть он свой пояс украсил иглой костяной – Разве он мудростью может равняться со мной? Поясом зрелого мужа бахвалится он, Кисти повисли на поясе с разных сторон. Листья простершая тыква мала и горька… Отрок на пояс привесил наперстье стрелка… Пусть он на пояс повесил наперстье стрелка, Разве с моею сравнится искусством рука? Поясом зрелого мужа бахвалится он, Кисти повисли на поясе с разных сторон. Скорбь матери, разлученной с сыном[82 - Дочь вэйской княгини Сюань-цзян, выданная замуж в княжество Сун за князя Хуаня, родила ему сына, но была затем разведена и выслана на родину. Обычай запрещал ей возвратиться в Сун, и мать не имела возможности повидать сына.] (I, V, 7) Кто скажет теперь, что река эта, Хэ[83 - Хэ – р. Хуанхэ.], широка? Ее и с тростинкой бы легкой я переплыла. Кто скажет теперь, что земля эта, Сун, далека? Привстав на носки, я глазами б ту землю нашла. Кто скажет теперь, что река эта, Хэ, широка? Вместить не могла даже малую лодку вода! Кто скажет теперь, что земля эта, Суй, далека? Я меньше чем в утро одно добежала б туда! Тоска о муже, посланном в поход (I, V, 8) Грозен и смел мой супруг на войне, Всех он прекрасней и лучше в стране. Палицу сжал он и мчится вперед Прежде всех царских других воевод. Муж на востоке… Развился с тех пор Пухом летучим прически убор… Голову нечем ли мне умастить? Чей красотою порадую взор? Часто мы просим у неба дождя – Солнце ж все ярче блестит в синеве. Мыслями вечно к супругу стремлюсь, В сердце усталость и боль в голове! Где бы добыть мне забвенья траву? Я посажу ее к северу, в тень. Мыслями вечно к супругу стремлюсь. Сердце тоскует больней что ни день. Рыщет, ищет подругу лис (I, V, 9) Рыщет, ищет подругу лис Там, где над Ци есть гать. Сердце болит, что негде вам Одежду исподнюю взять![84 - Существует ряд толкований этой песни. Переводчик считает, что речь в ней идет о похотливом и хитром мужчине, стремящемся воспользоваться бедностью понравившейся ему девушки.] Рыщет, ищет подругу лис, Где через Ци есть брод… Сердце болит, никто для вас Пояса не найдет! Рыщет, ищет подругу лис – Виден по берегу след… Сердце мое болит – у вас Даже одежды нет! Мне ты в подарок принес плод айвы (I, V, 10) Мне ты в подарок принес плод айвы ароматный, Яшмой прекрасною был мой подарок обратный. Не для того я дарила, чтоб нам обменяться дарами, А для того, чтобы вечной осталась любовь между нами. Мне ты в подарок принес этот персик, мой милый! Я же прекрасным нефритом тебя одарила. Не для того я дарила, чтоб нам обменяться дарами, А для того, чтобы вечной осталась любовь между нами. Сливу в подарок принес ты сегодня с приветом, Я же прекрасные в дар отдала самоцветы. Не для того я дарила, чтоб нам обменяться дарами, А для того, чтобы вечно осталась любовь между нами. VI. Песни царской столицы[85 - Песни царской столицы. – В эту главу входят песни, собранные в пределах личных владений царей Чжоу вокруг города Л о (вблизи современного Лояна в провинции Хэнань), куда в 769 г. до н. э. царь Чэн перенес столицу из города Хао (территория нынешней провинции Шэньси).] Там просо склонилось теперь (I, VI, 1) I Там просо склонилось теперь к бороздам, Там всходы взошли ячменя… И медленно я прохожу по ПОЛЯМ, В смятении дух у меня. И всякий, кто знает меня, говорит, Что скорбь в моем сердце и страх. А тот, кто не знает меня, говорит: «Что ищет он в этих ПОЛЯХ?» О неба лазурная даль в вышине, Кто пыль запустенья разнес по стране? II Там просо склонилось теперь к бороздам, Ячмень колосится давно… И медленно я прохожу по ПОЛЯМ, И сердце смятеньем полно. И всякий, кто знает меня, говорит, Что скорбь в моем сердце и страх. А тот, кто не знает меня, говорит: «Что ищет он в этих ПОЛЯХ?» О неба лазурная даль в вышине, Кто пыль запустенья разнес по стране? III Там просо склонилось теперь к бороздам, Зерно налилось ячменя… И медленно я прохожу по ПОЛЯМ, Как тесно в груди у меня! И всякий, кто знает меня, говорит, Что скорбь в моем сердце и страх. И тот, кто не знает меня, говорит: «Что ищет он в этих полях?» О неба лазурная даль в вышине, Кто здесь запустенье разнес по стране? Тоска о муже (I, VI, 2) На службе у князя супруг далеко – Не знаю, когда он вернется ко мне, И где он теперь, и в какой стороне? Уж куры расселись по гнездам в стене, Склоняется к вечеру день, и с полей Коровы и овцы бредут в тишине. На службе у князя супруг далеко – Как думой к нему не стремиться жене? На службе у князя супруг далеко… Не день и не месяц проводит подряд! Когда же домой возвратится солдат? Уж куры давно по насестам сидят, Склоняется к вечеру день, и с холмов Коровы и овцы вернулись назад. На службе у князя супруг далеко, Пусть голод и жажда его пощадят! Радость возвращения из похода (I, VI, 3) Весел супруг мой – нет ни тревог, ни забот. Вижу: он в левую руку шэн свой берет[86 - Шэн – духовой язычковый музыкальный инструмент, состоящий из многочисленных бамбуковых трубок, вставленных в тыкву.], Машет мне правой – в дом за собою зовет. Как наша радость, моя и его, велика! Весел супруг мой – он мирную радость хранит. Вижу: для пляски в левой руке его щит[87 - Щит, состоящий из пучка перьев, прикрепленных к древку, являлся обычной принадлежностью танцора.], Машет мне правой – взойти на площадку велит. Как наша радость, моя и его, велика! Думы солдата о доме (I, VI, 4) Пускай возмутятся ленивые воды реки, Но связанным бревнам не страшен их грозный напор[88 - Людей, связанных узами родства, не разъединят даже самые неблагоприятные обстоятельства.], Там наши родные от нас далеки, далеки!.. Здесь, в Шэнь[89 - Шэнь – древнее княжество, управлявшееся князьями из рода Цзян. К роду Цзян принадлежала мать чжоуского царя Пина (см. I, II, 13); Шэнь подвергалось нападениям со стороны сильного царства Чу, и поэтому чжоуский Пин-ван послал войска для защиты Шэнь.], одиноки, надолго мы стали в дозор. Мы думу одну лишь о наших родных бережем! В какую луну мы вернемся в родимый свой дом? Пускай возмутятся ленивые воды реки – Вязанку ветвей не размечут теченьем они! Там наши родные от нас далеки, далеки, Здесь, в Фу[90 - Фу и Сюй- княжества, расположенные вблизи Шэнь. Их князья также принадлежали к роду Цзян.], мы дозором должны оставаться одни. Мы думу о них лишь, мы думу о них бережем! В какую луну мы вернемся в родимый наш дом? Пускай возмутятся ленивые воды реки – Вязанка лозы уцелеет средь бешеных струй! Там наши родные от нас далеки, далеки, Совсем одиноки, мы стали дозором здесь, в Сюй. Мы думу о них лишь, мы думу о них бережем! В какую луну мы вернемся в родимый наш дом? Глухая крапива (I, VI, 5) Глубоко в долине глухая крапива растет, Но долгою сушью и зноем крапиву сожгло. Покинуть супруга беда заставляет жену[91 - Древний комментатор полагает, что речь в песне идет о вынужденном расставании мужа и жены из-за наступившей засухи и вызванного ею голода.Переводчик считает, что в песне поется о девушке, которая не решается бежать с тем, кто, одетый в дворцовое платье, сидит в колеснице для царских сановников. Нерешительность той, от чьего имени поется песня, вполне понятна. Многие песни «Шицзина» говорят о печальных для девушки последствиях такого поступка.], Его покидая, вздыхает она тяжело, Его покидая, вздыхает она тяжело, Увидеть пришлось от супруга и горе, и зло. Глубоко в долине глухая крапива растет, Она увядает, и листья ее сожжены. Покинуть супруга беда заставляет жену – Протяжны стенанья и плач уходящей жены, Протяжны стенанья и плач уходящей жены, И, злобу познав, расставаться супруги должны. Глубоко в долине глухая крапива растет, А зной и в низинах сырых ту крапиву пожег. Покинуть супруга беда заставляет жену, С рыданьями слезы текут – непрерывен их ток… С рыданьями слезы текут – непрерывен их ток; Зачем эти слезы? Ужель отвратят они рок? Заяц медлителен (I, VI, 6) Заяц медлителен и осторожен, Фазан простодушен – попал он в силок. О, если б от жизни моей начала Того, что я сделал, не делать я мог! И вот во второй половине жизни Все эти печали послал мне рок! О, если б навеки уснуть без тревог! Заяц медлителен и осторожен, Фазан простодушен – он в сеть залетел. О, если б от жизни моей начала Вовек бы не делать мне сделанных дел! И вот во второй половине жизни Все эти страданья – мой горький удел! Уснуть, не проснуться б я ныне хотел! Заяц медлителен и осторожен, Фазан же… в тенетах запутался он! О, если б от жизни моей начала Так службою не был бы я утомлен, И вот во второй половине жизни Здесь беды со всех я встречаю сторон! О, пусть непробудный мне явится сон! На чужбине (I, VI, 7) Сплелись кругом побеги конопли По берегу речному возле гор… От милых братьев я навек вдали, Чужого я зову отцом с тех пор… Чужого я зову отцом с тех пор – А он ко мне поднять не хочет взор. Сплелись кругом побеги конопли, Где берег ровную раскинул гладь… От милых братьев я навек вдали, К совсем чужой я обращаюсь – мать… К совсем чужой я обращаюсь – мать, Она ж меня совсем не хочет знать. Сплелись кругом побеги конопли, Где берег взрыт рекой подобно рву… От милых братьев я навек вдали, Чужого старшим братом я зову… Чужого старшим братом я зову – Не хочет он склонить ко мне главу. Уйду ли, мой милый, на сбор конопли (I, VI, 8) Уйду ли, мой милый, на сбор конопли, Лишь день мы в разлуке, но кажется мне: Три месяца был ты вдали! Сбирать ли душистые травы иду, Лишь день мы в разлуке, а кажется мне: Три времени года я жду! Уйду ль собирать чернобыльник лесной, Лишь день мы в разлуке, а кажется мне: Три года ты не был со мной! Колесница большая грохочет (I, VI, 9) Колесница большая грохочет – гремит на пути, В ней зеленой осокой дворцовое платье блестит. Разве я не стремлюсь и душою и думой к тебе? Да боюсь я тебя и не смею к тебе подойти[8]. Ехал медленно ты – колесница твоя тяжела, И одежда твоя, точно алая яшма, была. Разве я не стремлюсь и душою и думой к тебе? Да тебя побоялась – с тобою бежать не могла. Хоть с тобою, мой милый, и в разных домах мы живем, Мы умрем и могилу разделим под общим холмом. Если скажешь, любимый, что сердцем неискренна я – Светлым солнцем клянусь: правда в любящем сердце моем! Вижу, вдали конопля (I, VI, 10) Вижу, вдали конопля поднялась над пологим холмом, Кто-то Цзы-цзе задержал там – он, верно, с другою вдвоем. Кто-то Цзы-цзе задержал там – он, верно, с другою вдвоем – Радость Цзы-цзе обещал, что придет веселиться в мой дом! Там вдалеке над пологим холмом и пшеница видна, Кто-то Цзы-го удержал – я его ожидаю одна. Кто-то Цзы-го удержал – я его ожидаю одна – Он обещал мне прийти и отведать и явств, и вина! Слива вдали над холмом – одиноко той сливе расти, Юношей кто-то другой удержал у холмов на пути, Юношей кто-то другой удержал у холмов на пути – Яшмы для пояса мне обещали они принести. VII. Песни царства Чжэн[92 - Чжэн – первоначальное название города, пожалованного чжоуским царем Сюанем (826–781 гг. до н. э.) своему младшему брату князю Хуаню. Город находился в пределах территории нынешней провинции Шэньси. После нападения на царство Чжоу варваров жун и перенесения столицы Чжоу на восток удел Чжэн был перенесен сыном Хуаня в пределы нынешней провинции Хэнань. Впоследствии княжество Чжэн было поглощено княжеством Хань.] Пригожи вы, князь (I, VII, 1) Пригожи вы, князь, в черном платье своем, Износите это – другое сошьем, Ваш двор посетим[93 - В стихах о посещении двора царей Чжоу чжэнскими князьями речь, видимо, идет о подворье, отведенном князю в столице Чжоу на время его службы у царя.] и, домой возвратясь, Отборной едой угостим мы вас, князь. Как черное платье прекрасно на взгляд, Износите – новый скроим вам наряд, Ваш двор посетим и, домой возвратясь, Отборной едой угостим мы вас, князь. Как пышен одежд этих черный атлас! Износите – сыщем другие для вас, Ваш двор посетим и, домой возвратясь, Отборной едой угостим мы вас, князь. Чжуна просила я слово мне дать (I, VII, 2) Чжуна просила я слово мне дать Не приходить к нам в деревню опять, Веток на ивах у нас не ломать. Как я посмею его полюбить? Страшно прогневать отца мне и мать! Чжуна могла б я любить и теперь, Только суровых родительских слов Девушке нужно бояться, поверь! Чжуна просила я слово мне дать К нам не взбираться опять на забор, Тутов у нас не ломать на позор. Как я посмею его полюбить? Страшен мне братьев суровый укор. Чжуна могла б я любить и теперь, Только вот братьев суровых речей Девушке надо бояться, поверь! Чжуна просила я слово мне дать Больше не лазить в наш сад на беду И не ломать нам сандалы в саду. Как я посмею его полюбить? Страшно мне: речи в народе пойдут. Чжуна могла б я любить и теперь, Только недоброй в народе молвы Девушке надо бояться, поверь! Шу на охоту поехал (I, VII, 3) Шу на охоту поехал, по улице гонит коней – Улица точно пуста, и людей я не вижу на ней… Улица разве пуста, и людей ты не видишь на ней? Нет между них никого, равного Шу моему, Всех он прекрасней лицом, всех он добрей и умней! Шу на охоту поехал – его колесница видна. Нет здесь, на улице нашей, умеющих выпить вина… Разве на улице нет умеющих выпить вина? Нет между них никого, равного Шу моему, Он так благороден и добр – знает про это страна! Шу по стране разъезжает – он ищет добычи для стрел. Юношей нет здесь таких, кто бы править конями умел… Разве здесь юношей нет, кто бы править конями умел? Нет между них никого, равного Шу моему. Как он собою пригож, как он отважен и смел! Шу на охоте (I, VII, 4) I Шу на большую охоту ехать собрался в поля, Вот в колесницу поднялся, правит четверкой коней. Вожжи в руках натянул он шелковой ленты ровней, Пляшут его пристяжные княжьих танцоров плавней. Шу на охоту поехал – только болото кругом, Разом вздымается кверху пламя зажженных огней. Торс обнажил он, руками тигра сжимает сильней; Князь в колеснице – он тигра прямо сложил перед ней. Шу я просила: не надо тигров руками ловить; Ран от когтей берегись ты – ран не бывает страшней! II Шу на большую охоту ехать собрался в поля, Вот в колесницу поднялся, правит четверкой гнедых, Головы вздернула кверху пара его коренных, Дикие гуси в полете – пара его пристяжных. Шу на охоту поехал – только болото кругом. Разом огонь разъяренный в зарослях вспыхнул густых. Шу на охоте, наверно, лучший из лука стрелок. Даже искусством возницы он бы похвастаться мог. Вскачь он порою пускает, сдержит порою коней, Пустит стрелу он и мчится, быстрый, вдогонку за ней! III Шу на большую охоту ехать собрался в поля, Вот в колесницу поднялся – серых четверка пошла, Вровень несут коренные головы и удила, Две пристяжные, как руки, вслед им простерли тела. Шу на охоту поехал – только болото кругом – Вспыхнул огонь, и повсюду все он сжигает дотла. Лошади Шу утомились – тише и медленней ход, Реже и реже из лука стрелы свершают полет. Вот свой колчан отвязал он, стрелы в колчане лежат, Лук свой он к месту приладил – едет с охоты назад. Цинские люди под городом Пэн (I, VII, 5) Цинские люди[94 - Цинские люди. – Имеется в виду войско, набранное в городе Чжэн и посланное князем для защиты границ от варваров ди.] под городом Пэн[95 - Пэн, Сяо, Чжу – названия пунктов (местностей) на р. Хуанхэ.], с этих пор Кони четверками мчатся, броня – их убор. Алый из перьев с двух копий свисает узор, Чуткий над Хэ колесница свершает дозор. Цинские ныне под Сяо в дозоре полки, Грозные кони в броне, колесницы тяжки, Подняты кверху двух копий двойные крюки; Воины бродят по берегу Желтой реки. Цинские люди под Чжу караулом стоят, Кони в броне выступают так весело в ряд. Правит возница, доспехи дозорных блестят. Военачальник проходит, доволен и рад! Баранья придворная шуба (I, VII, 6) Баранья придворная шуба блестит, Мягка и гладка, прекрасна на вид. О, это такой человек, говорят, Судьбой он доволен и верность хранит. А барсовый мех к рукавам прикреплен. Отважен сей подданный, смел и силен. О, это такой человек, говорят, – В отчизне был правды ревнителем он. Пышна эта шуба баранья на нем – На ней украшенья сверкают огнем. О, это такой человек, говорят, Достойнейшим был он в отчизне бойцом! Вдоль дороги большой я прошла (I, VII, 7) Вдоль дороги большой я прошла, не устав, – Я держала тебя за рукав. О, не надо теперь ненавидеть меня, Сразу нежность былую поправ. Вдоль дороги большой я прошла, не устав, – Твою руку сжимая весь путь… И теперь ты со мною жестоким не будь, Вдруг былую любовь не забудь. Жена сказала (I, VII, 8) Жена сказала: «Петух пропел». Ей муж ответил: «Редеет мрак». «Вставай, супруг мой, и в ночь взгляни, Рассвета звезды горят, пора! Спеши на охоту, супруг, живей – Гусей и уток стрелять с утра!» Летит твой дротик, нагонит их, Тебе, супруг, приготовлю их. С тобой мы выпьем вдвоем вина, Пусть будет старость у нас одна. Готова цитра и гусли здесь, Пусть будет радость совсем полна. Кто к мужу в гости к нам в дом придет – Получит яшму на пояс тот. Кто другом станет тебе, супруг, Тот примет яшму из наших рук, Того, кто будет тобой любим, На пояс яшмою наградим! Дева вместе со мной в колеснице (I, VII, 9) Дева, что вместе со мной в колеснице сидит, Сливы цветок мне напомнила цветом ланит. Видишь, стремительно едем дорогой кругом, Только в подвесках сверкнет драгоценный нефрит. Старшую Цзян мы красавицей нашей зовем – Верно, достойна она и прелестна на вид. С этою девой иду по дороге вдвоем, Сливы цветку она нежным подобна лицом. Вдоль по дорогам мы долго гуляем кругом, Пояс в подвесках твой, яшмы бряцают на нем. Старшую Цзян мы красавицей нашей зовем, Добрую славу о ней навсегда сбережем! На горе растут кусты (I, VII, 10) На горе растут кусты, В топях – лотоса цветы… Не видала красоты – Повстречался, глупый, ты. Сосны на горах растут, В топях ирисы цветут… Не нашла красавца тут, Повстречался мальчик-плут. Лист пожелтелый (I, VII, 11) Лист пожелтелый, лист пожелтелый Ветер срывает и ночью и днем, Песню, родной мой, начни, – я хотела Песню продолжить, мы вместе споем. Лист пожелтелый, лист пожелтелый Ветер кружит и уносит с собой… Песню продолжи, родной, – я хотела Песню окончить вместе с тобой. Хитрый мальчишка (I, VII, 12) Хитрый мальчишка Мне слова не скажет совсем… Иль без тебя я Больше не сплю и не ем? Хитрый мальчишка Со мной не разделит еду!.. Иль без тебя я Покоя теперь не найду? Коль обо мне ты с любовью подумал (I, VII, 13) Коль обо мне ты с любовью подумал – Подол приподняв, через Чжэнь[96 - Чжэнь, Вей – названия рек, протекающих по территории княжества Чжэн.] перейду. Если совсем обо мне ты не думал – Нет ли другого на эту беду? Самый ты глупый мальчишка из всех! Коль обо мне ты с любовью подумал – Подол приподняв, перейду через Вэй. Если совсем обо мне ты не думал – Нет ли другого для милой твоей? Самый ты глупый мальчишка из всех! Как он дороден (I, VII, 14) Как он дороден, прекрасен собою на вид! Он у дороги, меня ожидая, стоит – Я ж не могу проводить его, сердце скорбит. Как величав он собою и как он силен! В дом наш вступает и ждет меня в горнице он – Выйти нельзя мне, и скорбью мой дух удручен. Платьем простым я прикрою наряд расписной – Тканой сорочки узор я прикрою холстом – Милый, пора в колесницу коней запрягать, Вместе отсюда уедем с тобою вдвоем. Тканой сорочки узор я прикрою холстом, Платьем простым я прикрою наряд расписной – Милый, пора в колесницу коней запрягать, Вместе отсюда уедешь с твоею женой. Площадь просторная есть у восточных ворот (I, VII, 15) Площадь просторная есть у восточных ворот, Там по отлогому скату марена растет, Здесь же и дом твой – он близко совсем от меня, Только далеко хозяин, что в доме живет. Там и каштан у восточных ворот в стороне, Домики в ряд расположены вдоль по стене… Разве я думою больше к тебе не стремлюсь? Что же теперь никогда не заходишь ко мне? Ветер с дождем (I, VII, 16) Ветер с дождем холодны, словно лед… Где-то петух непрерывно поет. Только, я вижу, супруг мой со мной – Разве тревога в душе не замрет? Ветер бушует, он резок и дик… Вновь петушиный доносится крик. Только, я вижу, супруг мой со мной – Разве мне в сердце покой не проник? Ветер с дождем, и повсюду темно… Крик петушиный несется в окно. Только, я вижу, супруг мой со мной – Разве не радостью сердце полно? Ворот одежды блестит бирюзовый на нем (I, VII, 17) Ворот одежды блестит бирюзовый на нем. Сердце скорбит бесконечно о милом моем. Хоть никогда не хожу я его повидать – Сам почему не зайдет он проведать наш дом? К поясу светло-зеленый привесил нефрит, Думы мои бесконечны, и сердце скорбит. Хоть никогда не хожу я его повидать – Сам он меня посетить почему не спешит? Вечно резвится он, вечно беспечный такой, Вечно торчит он на башне стены городской. День лишь его не увижу, а сердце мое Словно три месяца ждет, истомится тоской! Бурные воды реки (I, VII, 18) Бурные воды реки – Связка ж ветвей поплыла, невредима. Кто так сердцами близки – Я лишь и ты, мой любимый! Слову людскому не верь, Люди обманут, любимый… Бурные воды – взгляни… Нет, не растреплют плетенку с дровами. Кто нам душою сродни? – Только друг другу мы сами! Слову людскому не верь, Люди неискренни с нами. Вот из восточных ворот выхожу (I, VII, 19) Вот из восточных ворот выхожу я – там в ярких шелках Девушки толпами ходят, как в небе плывут облака. Пусть они толпами ходят, как в небе плывут облака, Та, о которой тоскую, не с ними она – далека. Белое платье ты носишь и ткань голубую платка – Бедный наряд, но с тобою лишь радость моя велика. Я выхожу из ворот через башню в наружной стене[97 - Имеется в виду башня на глинобитной стене изогнутой формы, сооружаемой вокруг ворот в главной стене города. Эта стена и башня на ней прикрывали таким образом доступ к воротам в город.], Девушек много кругом, как тростинки они по весне. Пусть же толпятся кругом, как тростинки они по весне, Думой не к девушкам этим в сердца стремлюсь глубине. Белое платье простое и алый платок на тебе – Бедный наряд, но счастье с тобой лишь приходит ко мне! В поле за городом травы ползучие есть (I, VII, 20) В поле за городом травы ползучие есть, Вижу – на травах повисла роса тяжело. Знаю – прекрасный собою здесь юноша есть, Вижу, как чисто его и прекрасно чело. Так неожиданно мы повстречались – и вот Я утолила желанье, что в сердце легло. В поле за городом травы ползучие есть, Росы висят на траве тяжелы и густы. Знаю – прекрасный собою здесь юноша есть, Брови и лоб – как прекрасны они и чисты! Так неожиданно мы повстречались – и вот Радостно вместе с тобой мне, и радостен ты. В третью луну, праздник сбора орхидеи (I, VII, 21) I Той порой Чжэнь и Вэй Разольются волнами, И на сбор орхидей Выйдут девы с дружками. Молвит дева дружку: «Мы увидимся ль, милый?» Он в ответ: «Я с тобой, Разве ты позабыла?» «Нет, опять у реки Мы увидимся ль, милый? На другом берегу Знаю место за Вэй я – На широком лугу Будет нам веселее!» С ней он бродит над Вэй, С ней резвится по склонам И подруге своей В дар подносит пионы. II Глубоки Чжэнь и Вэй, Мчат прозрачные волны, Берег, в день орхидей Дев и юношей полный… Дева молвит дружку: «Мы увидимся ль, милый?» Он в ответ: «Я с тобой. Разве ты позабыла?» «Нет, опять у реки Мы увидимся ль, милый? На другом берегу Знаю место за Вэй я – На широком лугу Будет нам веселее!» С ней он бродит над Вэй, С ней резвится по склонам И подруге своей В дар подносит пионы. VIII. Песни царства Ци[98 - Ци было одним из наиболее сильных царств эпохи Чжоу. Владения его занимали значительную часть Шаньдунского полуострова. Властители Ци принадлежали к роду Цзян.] «Слышу, давно уж пропел петух…» (I, VIII, 1) «Слышу, давно уж пропел петух, Шум на дворе наполняет слух!» – «Рано еще, не поет петух, – Это гудение синих мух». «Уж на востоке заря ясна, Полон твой двор, пробудись от сна!» – «То не заря на востоке ясна – То поднялась и блестит луна». «Слышу я крыльев летящих звон. Сладок с тобой, господин мой, сон – Только собрался народ и ждет, Нас ненавидеть не должен он!» Взаимные похвалы охотников (I, VIII, 2) «Как на охоте вы, сударь, ловки и быстры!» – Так повстречался я с ним возле Нао-горы. Вместе двух вепрей матерых мы гнали, и он Ловкость мою похвалил, отдавая поклон. «Сударь, прекрасней охотника трудно найти!» – Встретил его я пред Нао-горой на пути, Там двух лосей мы погнали с ним вместе – и что ж, – Он поклонился, сказав, что и я был хорош! «Вы совершенны в искусстве охоты, о друг!» – Встретил его под горой я от Нао на юг. Вместе погнали мы двух под горою волков – Он мне, склоняясь, сказал, что и я, мол, таков! Встреча невесты (I, VIII, 3) Ты у ворот, где заслон перед входом[99 - Заслон перед входом – экран или стена, поставленная непосредственно перед воротами и закрывавшая с улицы вид на дом и внутренний двор; загородка от злых духов, которые, как считалось, летают только по прямой.], меня ожидал, Белого шелка шнуры ты к закладкам ушным привязал, К ним прикрепил самоцветы – каждый прекрасен и ал. Там на открытом дворе у крыльца ожидал меня ты. Вдеты в закладки ушные зеленого шелка жгуты, В уши свои самоцветы редчайшей вложил красоты! Встретив меня, по ступеням ты вводишь невесту в свой дом, Желтые ленты к закладкам в уборе твоем, Вижу – в ушах самоцветы искрятся-сверкают огнем! Солнце ль с востока поднимется днем (I, VIII, 4) Солнце ль с востока поднимется днем – Эта прекрасная дева придет, День проведет она в доме моем, День проведет она в доме моем, Следом за мною пришла она в дом. Ночью луна ль на востоке видна – Эта прекрасная дева со мной: В доме за дверью моею она, В доме за дверью моею она, Следом за мною и выйти должна. В тумане (I, VIII, 5) В тумане еще не светлеет восток, Он платье набросил поспешно, как мог; Сорочку он спутал с халатом своим – С приказом от князя прислали за ним. В тумане восток не сверкает в лучах, Он платье набросил свое впопыхах; Он спутал с сорочкой халат, торопясь, – Приказ передали, что требует князь. Я ив наломал и обнес огород, Шел мимо дурак – остерегся и тот; А князь когда день, когда ночь, не поймет – Со светом не будит, так ночью зовет! Южные горы возвысились[100 - Южные горы возвысились. – Древние комментаторы указывают, что в песне нашли отзвук следующие события. В 708 г. до н. э. князь Хуань, владетель удела Лу, женился на циской княжне Вэнь-цзян, питавшей непозволительную склонность к своему брату, князю Сяну. Когда последний стал правителем в Ци, Хуань посетил Ци вместе с супругой, хотя обычай запрещал Вэнь-цзян возвращение на родину после смерти родителей. Встретившись, брат и сестра вступили в кровосмесительную связь, князь Хуань был убит.] (I, VIII, 6) I Южные горы возвысились в той стороне, Лис только бродит за самкой один в вышине[101 - Похотливому лису, обитающему в высоких горах, уподоблен князь Сян, занявший высокое положение и творивший неправедное.]. В княжество Лу вся дорога проходит ровна. Циская наша княжна в дом проедет по ней, Наша княжна в дом супруга уж едет по ней – Вам для чего неустанно грустить в тишине? II Туфель пеньковых пять пар подобрала она, Пара подвязок на шапке – ровна их длина[102 - Речь здесь идет о приготовлениях к свадьбе, и парность вещей в данном случае символизирует брак.]. В княжество Лу там дорога проходит ровна, Наша княжна проезжает дорогою там, Наша княжна уже едет дорогою там – Вам для чего выезжать за княжной по следам? III В поле своем коноплю ты посеять хотел – Поле вспаши поперек и в длину до конца. В дом свой супругу ты ныне ввести захотел – Должен тогда известить ты и мать и отца[103 - Или, если отец и мать уже умерли, сделать провозглашение о будущей свадьбе перед их таблицами в храме предков.]. Мать и отца известил ты, обряды уже свершены – Мужу зачем выполнять все желанья жены? rv Как поступить, коль ты дров нарубить захотел? Разве не станешь рубить, как и все, топором? В дом свой супругу ты ныне ввести захотел – Разве без сватов введешь ты супругу в свой дом? Ныне сосватал и ввел ты супругу в свой дом – Крайности эти зачем еще в доме твоем? Не надо запахивать пашню, что так велика (I, VIII, 7) Не надо запахивать пашню, что так велика, – Лишь плевелы пышные там разрастутся вокруг. Не надо о том вспоминать, кто далеко теперь, – Усталому сердцу опять исстрадаться от мук. Не надо запахивать пашню, что так велика, – Лишь плевелы встанут густые, густые на вид. Не надо о том вспоминать, кто далеко теперь, – Твое утомленное сердце опять заболит. Прекрасен, казалось, ребенок, и нежен, и мал, И волосы он, как дитя, в два пучка собирал – Но малое время прошло, ты его повидал, Глядишь – он и в шапке теперь и мужчиною стал! Охотник (I, VIII, 8) То кольца на гончих собаках звенят – Хозяин их добр, и пригож он на взгляд. Звенит на собаке двойное кольцо[104 - Двойное, тройное кольцо – кольца с подвешенными внутри кольцами меньшего размера.] – С густой бородой он, прекрасно лицо. Тройное кольцо на собаке звенит – С густой бородой он, красавец на вид. Совсем обветшала мережа (I, VIII, 9) Совсем обветшала мережа в запруде у нас – В нее только щука с лещом и попались пока. То циская дочь выезжает в супружеский дом, И свита ее многочисленна, как облака. Совсем обветшала мережа в запруде у нас – В нее только линь и попался сегодня с лещом. То циская дочь выезжает в супружеский дом, И движется свита за ней непрерывным дождем. Совсем обветшала мережа в запруде у нас – И рыба свободно проходит в мереже такой… То циская дочь выезжает в супружеский дом, И свита за нею течет непрерывной рекой. Гонишь, торопишь коней (I, VIII, 10) Гонишь, торопишь коней, и возок громыхает, гремит; Алою кожей обит он, плетеным бамбуком закрыт. Эта дорога из Лу[105 - Лу – княжество, лежащее к югу от Ци на полуострове Шаньдун.] пролегает, гладка и ровна; Циская наша княжна в дом родимый с ночлега спешит. Лошади скачут в четверке, прекрасны они и черны. Вожжи с четверки свисают, они и мягки и длинны. Эта дорога из Лу пролегает, гладка и ровна – Счастье и радость являет лицо этой циской княжны. Вэнь[106 - Вэнь – река, естественный рубеж между княжествами Ци и Лу.] многоводные волны широким потоком струит; Много по этой дороге людей проходящих спешит. Эта дорога из Лу пролегает, гладка и ровна; Циская наша княжна проезжает, беспечна на вид. Вэнь многоводные волны стремит, и струится вода; Толпы людей по дороге проходят туда и сюда. Эта дорога из Лу пролегает, гладка и ровна; Циская наша княжна проезжает, беспечна, горда. Сколь видом величав ты (I, VIII, 11) Сколь видом величав ты, о хвала! Как ты высок и строен, как мила Была краса широкого чела, Прекрасных глаз и твоего чела! Легка походка важная была, Всегда метка была твоя стрела. О сколь ты славен в блеске красоты, Твои глаза прекрасные чисты, Достоинства исполнены черты. Ты целый день из лука бьешь в мишень, И стрелы не выходят за щиты[107 - И стрелы не выходят за щиты – то есть за квадратные куски кожи, которые пришивались к центру мишеней.]. О, нам воистину племянник ты! Достоинствам твоим потерян счет: Глаза чисты, прекрасен лоб, но вот Ты пляску начал – всё вокруг замрет. Стрела взлетит и цель насквозь пробьет, Все в точку стрелы устремляют лет – В годину смут ты крепкий нам оплот! IX. Песни царства Вэй[108 - Удел Вэй, песни которого собраны в настоящей главе, в отличие от царства Вэй (см. примеч. к главам III, IV, V), представлял собой небольшое княжество, занимавшее незначительную территорию в пределах нынешней провинции Шаньси. В 660 г. до н. э. удел был поглощен княжеством Цзинь.] Легкие туфли (I, IX, 1) Легкие туфли свои из пеньки Даже и в холод готов он носить – Нежные женские руки теперь Платье ему не поленятся сшить. Пояс и ворот я сшила – он рад, Мужу понравился сшитый наряд. Видом хорош он спокойным своим; Влево отходит – уступит другим[109 - В древнем Китае правая сторона считалась более почетной, поэтому отойти в левую сторону, уступив другому место справа, являлось выражением вежливости.]. С гребнем на поясе он костяным. Низкие сердцем – в супруге моем Видят упреки жестокие им! Над рекою Фэнь (I, IX, 2) Щавель по низинам над Фэнь-рекой[110 - Фэнь – приток р. Хуанхэ, протекающий по территории современной провинции Шаньси.] Она собирает проворной рукой. Ты, сударь, конечно, нет спору о том, Прекрасен безмерно, красавец такой! Прекрасен безмерно, красавец такой, Но все ж до правителя княжьих путей[111 - Правитель княжьих путей – ведающий колесницами князя. Эти обязанности возлагались на лиц знатного происхождения.] Тебе еще так далеко! Над Фэнь над рекою, где берег высок, Сберет она каждый на тутах листок. Ты, сударь, конечно, нет спору о том, Прекрасен собой, как весенний цветок! Прекрасен собой, как весенний цветок, Но все ж от начальника колесниц Ты, сударь, обличьем далек! Над Фэнь, там, где берег пологий извит, Она, подорожник срывая, стоит. Ты, сударь, конечно, нет спору о том, Прекрасен собою, как чистый нефрит! Прекрасен собою, как чистый нефрит, Но все ж у правителя княжеских дел Получше бы должен быть вид! Персиком благоухают сады (I, IX, 3) Персиком благоухают сады, Годны для пищи, созрели плоды… Сердце печалью томится, а я Песни пою, точно нет и беды. Те, кто не знает меня, говорят: «Воин вы, сударь, и очень горды!» Люди такие, пожалуй, правы, – Что им на это ответите вы? В сердце печаль и тоска у меня – Кто из них знает причину? Увы! Кто из них знает причину? Увы! Не утруждает никто головы! Есть и жужубы в саду, и у всех В пищу годится созревший орех. Сердце печалью томится, иль мне Царство объехать для ради утех? Те, кто не знает меня, говорят: «Вы в беспредельный впадаете грех!» Люди такие, пожалуй, правы, – Что им на это ответите вы? В сердце печаль и тоска у меня – Кто из них знает причину? Увы! Кто из них знает причину? Увы! Не утруждает никто головы. Взбираюсь ли я на высокий хребет (I, IX, 4) Взбираюсь ли я на высокий хребет Поросших лесами гор, Все к хижине той, где отец живет, Я вновь обращаю взор. Я знаю: отец теперь тяжко вздохнет: «Ведь сын мой на ратную службу идет, Покоя на службе не будет ему Все ночи и дни напролет. Смотри ж, береги себя, младший сын мой, Смотри же – вернись обратно домой, От дома родного вдали В земле не останься чужой». Всё выше всхожу на крутой хребет Нагих каменистых гор, И к хижине той, где мать живет, Я вновь обращаю взор. И знаю я: мать моя горько вздохнет: «Дитя мое к князю на службу идет, Не будет он ведать покоя и сна Все ночи и дни напролет. Смотри ж – берегись от близких вдали, Смотри ж – возвратись из чужой земли, Чтоб брошенный труп твой вдали от меня Лежать не остался в пыли». Все выше и выше всхожу на хребет По склону отвесных гор, На хижину эту, где брат мой живет, Последний бросаю взор… Я знаю, мой брат теперь тяжко вздохнет: «Брат младший мой к князю на службу идет, На службе с друзьями в согласии будь Все ночи и дни напролет. Смотри ж, берегись, любимый мой брат, Смотри же, вернись с чужбины назад, Чтоб смерть не сразила тебя на пути, Домой возвратись, солдат!» На сборе листьев тута (I, IX, 5) Где занято несколько моу[112 - Моу – мepa земли; колебалась от 100 до 240 кв. бу (двойных шагов).] под тутовым садом, Там листья сбирают и бродят в саду за оградой. Там шепчут: «Пройтись и вернуться с тобою я рада». А дальше за садом, где туты посажены были, Там сборщики листьев гуляли и вместе бродили. Шептали: «С тобою пройдемся мы», – и уходили… Удары звучат далеки, далеки (I, IX, 6) I Удары звучат далеки, далеки… То рубит сандал дровосек у реки, И там, где река омывает пески, Он сложит стволы и сучки… И тихие волны струятся – легки, Прозрачна речная вода… Вы ж, сударь, в посев не трудили руки И в жатву не знали труда – Откуда ж зерно с трехсот полей В амбарах ваших тогда? С облавою вы не смыкались в круг, Стрела не летела из ваших рук – Откуда ж висит не один барсук На вашем дворе тогда? Мы вас благородным могли б считать, Но долго ли будете вы поедать Хлеб, собранный без труда? II Удары звучат далеко, далеко… Колесные спицы привычной рукой Тесал дровосек над рекой. На берег он сложит те спицы свои. Над гладью недвижной воды покой, Прозрачна речная вода. Но хлеб ваш посеян не вашей рукой, Вы в жатву не знали труда. Откуда же, сударь, так много снопов На ваших полях тогда? Мы вас благородным могли бы счесть, Когда б перестали вы в праздности есть Хлеб, собранный без труда! III Далекий топор все звучал и звучал – Ободья колес дровосек вырубал. И ныне обтесанный, крепкий сандал Он сложит на берег реки. Кругами расходится медленный вал, Прозрачна речная вода… Нет, наш господин ни в посев не знал, Ни в жатву не знал труда – Откуда же триста амбаров его Наполнены хлебом тогда? Он с нами охоты не вел заодно, И дичи из лука не бил он давно, Откуда ж теперь перепелок полно На этом дворе тогда? Коль он благородным себя зовет, Пускай же не ест без тревог и забот Хлеб, собранный без труда! Большая мышь (I, IX, 7) Ты, большая мыть, жадна, Моего не ешь пшена. Мы трудились – ты хоть раз Бросить взгляд могла б на нас. Кинем мы твои поля – Есть счастливая земля, Да, счастливая земля! В той земле, в краю чужом Мы найдем свой новый дом. * * * Ты, большая мышь, жадна, Моего не ешь зерна. Мы трудились третий год – Нет твоих о нас забот! Оставайся ты одна – Есть счастливая страна, Да, счастливая страна, Да, счастливая страна! В той стране, в краю чужом, Правду мы свою найдем. * * * На корню не съешь, услышь, Весь наш хлеб, большая мышь! Мы трудились столько лет – От тебя пощады нет. Мы теперь уходим, знай, От тебя в счастливый край, Да, уйдем в счастливый край, Да, уйдем в счастливый край! Кто же в том краю опять Нас заставит так стонать? X. Песни царства Тан[113 - Удел Тан был пожалован чжоуским царем Чэном своему младшему брату в 1106 г. до н. э. Впоследствии название удела было изменено на Цзинь, а столица его перенесена с территории в нынешней Шаньси на территорию в пределах нынешнего Шаньдуна. Удел Цзинь (Тан) был одним из самых могущественных княжеств эпохи династии Чжоу.] Давно уже в доме сверчок зазвенел (I, X, 1) Давно уже в доме сверчок зазвенел, К концу приближается год, И коль не вкусили мы радость теперь – День минет и месяц уйдет! Не радуйся слишком, как ты бы хотел, Но вспомни о жизни, что ждет; Пусть радость и счастье имеют предел – Ты должен бояться невзгод! Давно уже в доме сверчок зазвенел, И дни убегают в году, И коль не вкусили мы радость теперь – Дни минут и луны уйдут! Не радуйся слишком, как ты бы хотел, Но вспомни: труды еще ждут; Пусть радость и счастье имеют предел – Ты должен быть предан труду. Давно уже в доме сверчок зазвенел, Не слышно телег – тишина, И коль не вкусили мы радость теперь – День канет и минет луна! Не радуйся слишком, как ты бы хотел, Но вспомни, что горесть грозна; Пусть радость и счастье имеют предел, Да будет с тобой тишина! Песнь о скупце (I, X, 2) С колючками ильм вырастает средь гор, А вяз над низиною ветви простер. Есть много различных одежд у тебя, Но ты не наденешь свой лучший убор; Повозки и лошади есть у тебя, Но ты не поскачешь на них на простор. Ты скоро умрешь, и другой человек Весь скарб твой присвоит, захватит и двор. Сумах вырастает средь горных высот, А слива в низине растет средь болот. Есть внутренний дворик и дом у тебя – Никто их как следует не подметет. Там есть барабаны и колокол есть, Никто только в них не стучит и не бьет. Ты скоро умрешь, и другой человек Владеть твоим домом богатым придет! Сумах вырастает на склоне крутом, Каштаны в низине растут под холмом. Есть яства, хмельное вино у тебя, Но гуслей не слышим мы в доме твоем. Ты счастлив не будешь и дни не продлишь Игрою на гуслях своих за вином. Ты скоро умрешь, и другой человек Хозяином вступит в оставленный дом. Бурные, бурные воды (I, X, 3) Бурные, бурные воды реки[114 - Бурные, бурные воды реки… См. Нравы царств, гл. VI, примеч. 4.]. Чисто омытые белые скалы. В белой одежде, что с воротом алым, В У[115 - У и Ху – названия селений в Тан.] я тебя, милый мой, провожала. Свижусь ли я, мой любимый, с тобою? – Только о радости я помышляла. Здесь, в возмутившихся водах реки, Белые скалы до блеска омыло. Белое платье я алым расшила, В Ху за тобою иду я, мой милый. Скоро увижусь, любимый, с тобою – Вот и тревогу забыла. Бурные, бурные воды реки, Белые скалы видны над волнами. Слышу твой зов – не осмелимся сами Тайну кому-то поведать словами! Песнь о процветании и могуществе рода (I, X, 4) Перцового дерева крупные зерна Обильны, уж полон для мерки сосуд; Вы ж, сударь, могучи собою и рослы, Достоинством равного вам не найдут! Перцовое дерево выросло тут, На дереве шапкою ветви растут. Перцового дерева крупные зерна Обильны, уж пригоршни обе полны; Вы ж, сударь, могучи собою, и рослы, И духом своим благородным сильны! Перцовое дерево выросло тут, На дереве шапкою ветви растут. Дважды хворост жгутом охватив, я вязанку сложила (I, X, 5) Дважды хворост жгутом охватив, я вязанку сложила, В эту пору тройное созвездие[116 - Тройное созвездие. – Имеются в виду три звезды из созвездия Скорпиона.] в небе светило. В этот вечер – не знаю, что это за вечер сегодня, – Я тебя увидала – собою прекрасен мой милый. Почему же таким ты, почему же таким ты Был прекрасным и добрым, мой милый? Я связала охапку травы, положила на плечи… Три звезды нам светили на юго-востоке в тот вечер. В этот вечер – не знаю, что это за вечер сегодня, – Но с тобою мы встретились – это нежданная встреча! Почему же с тобою, почему же с тобою Так отрадна нежданная встреча? Я из веток вязанку сложил, опоясал в два круга, Три звезды перед дверью моею светили нам с юга. В этот вечер – не знаю, что это за вечер сегодня, – Но тебя я увидел внезапно – прекрасна подруга! Почему же собой ты, почему же собой ты Так мила и прекрасна, подруга! Песнь об одиноком дереве (I, X, 6) Груша растет от деревьев других в стороне, Ветви раскинулись в разные стороны, врозь, Так же и я одиноко брожу по стране. В спутники разве чужого не мог бы я взять? Но не заменит он брата родимого мне! Вы, что проходите здесь по тому же пути, Что ж не идете вы с тем, кто совсем одинок? Близких и братьев лишен человек, почему В горе ему на дороге никто не помог? Груша растет от деревьев других в стороне, Ветви раскинулись, густо листвой обросли… Так же один, без опоры скитаюсь вдали… В спутники разве чужого не мог бы я взять? Только чужие родных заменить не могли! Вы, что проходите здесь по тому же пути, Разве не жаль вам того, кто совсем одинок? Близких и братьев лишен человек – почему В горе ему на дороге никто не помог? Песня о верности господину (I, X, 7) В барашковой шубе с каймой из пантеры Ты с нами суров, господин наш, без меры. Другого ужели нам нет господина? Служили мы исстари правдой и верой. Рукав опушен твой пантерой по краю. Ты с нами жесток – мы в труде изнываем. Другого ужели нам нет господина? Мы старую верность тебе сохраняем. Гуси (I, X, 8) То дикие гуси крылами шумят, К могучему дубу их стаи летят – На службе царю я усерден, солдат. Я просо не сеял, забросил свой сад. Мои старики без опоры… Мой взгляд К далекой лазури небес устремлен: Когда ж мы вернемся назад? То гуси, шумя, направляют полет Туда, где жужуб густолистый растет. Нельзя быть небрежным на службе царю – Я просо посеять не мог в этот год. Отец мой и мать моя… Голод их ждет! Когда, о далекое небо, скажи, Конец этой службе придет? Пусть гуси свои вереницы сомкнут, Слетаясь на пышный, развесистый тут. Нельзя нерадиво служить – и в полях Ни рис, ни маис в этот год не растут. Отец мой и мать где пищу найдут? О дальнее синее небо, верни Солдату привычный труд! Разве можно сказать (I, X, 9) Разве можно сказать, что я сам не имею одежды? Семь различных нарядов теперь у меня; Только нынешний дар твой, вот эти одежды Будут много удобней и лучше, поверь, для меня. Разве можно сказать, что я сам не имею одежды? Но различных одежд было шесть у меня. Только нынешний дар твой, вот эти одежды И теплей, и удобней нарядов, что есть у меня. Одинокая груша (I, X, 10) Вот одинокая груша растет. Влево она от пути. Милый ко мне, одинокой, домой Все собирался прийти. Сердцем моим так люблю я его! Чем напою, накормлю я его? Вот одинокая груша растет Там, где пути поворот. Милый ко мне, одинокой, домой Звать на гулянье придет. Сердцем моим так люблю я его! Чем напою, накормлю я его? Прочно окутан терновник плющом (I, X, 11) Прочно окутан терновник плющом, Поле с тех пор зарастает вьюнком. Он, мой прекрасный, на поле погиб – Как проживу? Одиноким стал дом. Плющ протянулся – жужубы укрыл, Вьется на поле вьюнок у могил. Он, мой прекрасный, на поле погиб – Я одинока, никто мне не мил. Рог изголовья[117 - Рог изголовья – вырезанный из рога валик, который, отходя ко сну, подкладывают под голову.] красив и, как свет, Блещет парчой покрывало – и нет Мужа со мной, мой прекрасный погиб, Я одиноко встречаю рассвет. Летние дни без конца потекут, Будут мне зимние ночи долги… Кажется: минут века, лишь тогда Снова я свижусь с моим дорогим[118 - Вдове кажется, что еще очень не скоро соединится она с погибшим мужем в его последнем прибежище.]. Будут мне зимние ночи долги, Летние дни без конца потекут… Кажется: минут века, лишь тогда С ним обрету я в могиле приют. Собрала я лакрицу (I, X, 12) Часто сбором я лакрицы занята На вершине Шоуянского хребта. А что люди говорят, – всё лгут они, Этим толкам не доверься ты спроста, Эти речи, эти речи отклони! Не считай их сплетни правдой, помяни: Всё, что люди ни болтают, лгут они. Что их речи? Толки лживые одни! Собирала там я заячью траву, Я ее под Шоуяном рву да рву. А что люди говорят, – всё лгут они, Ты не верь, не слушай лживую молву, Эти речи, эти речи отклони. Не считай их речи правдой, помяни: То, что люди говорят, – всё лгут они. Что их речи? Толки лживые одни! Собирать мне репу в поле там опять, На восток от Шоуяна собирать! А что люди говорят, – всё лгут они, Ты не верь, не надо сплетням их внимать. Эти речи, эти речи отклони. Не считай их речи правдой, помяни: Всё, что люди ни болтают, лгут они. Что их речи? Толки лживые одни! XI. Песни царства Цинь[119 - Цинь – крупное царство в древнем Китае; постепенно поглощая один удел за другим, подчинило себе весь Китай и впервые объединило его в III в. до н. э. в мощную империю. Древняя столица Цинь находилась на территории нынешней области Цинь-чжоу в провинции Ганьсу.] Гром колесниц все слышней (I, XI, 1) Гром колесниц все слышней и слышней; Белые пятна на лбах у коней. В горнице мужа не вижу еще, Только слуга наш по-прежнему в ней. Вижу сумах я у горных высот. Вижу в низинах каштан у болот. Только супруга завидела я, Рядом садимся, он гусли берет. Радость ужель не вкусить нам теперь? Старость настанет, и время уйдет. Вырос на взгорьях возвышенных тут, Тополи там по низинам растут. Только супруга завидела я, Рядом садимся мы, шэны поют. Радость ужель не вкусить нам теперь? Смерть приближается, годы уйдут! Князь на охоте (I, XI, 2) Черная блещет железом четверка дородных коней, Собраны в руку возницы три пары поводьев-ремней. Князь в колеснице сидит, и любимые слуги его Ныне охотиться будут и вслед выезжают за ней. Гонят по времени года пригодных для жертвы самцов[120 - Чжу Си отмечал, что зимой приносят в жертву волков, летом – кабаргу, весной и осенью – оленей и вепрей.], Те, что пригодны для жертвы, ныне самцы велики! Князь лишь прикажет вознице левей колесницу держать, Пустит стрелу и сразит он – все стрелы у князя метки. Северным парком с охотой теперь отправляется князь, Кони привычною рысью в четверке бегут, торопясь. Легкая едет повозка, звенят в бубенцах удила – Гончих собак и легавых для травли она повезла! Боевая колесница (I, XI, 3) I Для боевой колесницы кузов короткий – как раз! Гнутое дышло красиво кожей повито пять раз, В круге скользящем все вожжи[121 - Вожжи колесницы продевались для облегчения управления ею в одно подвижное кольцо и затем уже собирались в руках возницы; кольцо это висело, таким образом, между передком колесницы и лошадьми.], чтобы лежали ровней, Посеребренные кольца держат тяжи из ремней. Втулки длинны колесницы, шкура тигровая в ней, Пегих, а к ним белоногих впряг он могучих коней. Я, о супруг благородный, думой с тобою всегда; Тверд, благороден, как яшма, сердцем же яшмы нежней! В срубах дощатых ночуешь в дикой далекой стране – Скорбь о тебе наполняет сердца изгибы во мне! II Мощные тучные кони – вся их четверка крепка, Вместе ременные вожжи держит возницы рука. Пегий с гнедым черногривым тянут в упряжке одной, С ними – с боков – черномордый желтый, а с ним – вороной. Верно, с драконом на поле рядом уперты щиты, В посеребренные пряжки средние вожжи взяты! Я, о супруг благородный, думой с тобою всегда, Там, благородный и нежный, в городе варварском ты! Скоро ли, скоро ль настанет вам возвращения срок? Вся я душой истомилась в думах о том, кто далек! III Дружных коней покрывает тонкой брони чешуя, Посеребренная блещет ручка тройного копья[122 - Тройное копье – трезубец, копье с тремя остриями.], Щит, разукрашенный в перья, длань прижимает твоя. Кони с резными значками[123 - Кони с резными значками – с металлическими резными пряжками на груди.], в шкуре тигровой твой лук; В шкуру тигровую накрест всунул два лука супруг, Чтобы не гнулись, привязан к лукам упругий бамбук. Я, о супруг благородный, думой с тобою всегда, Лягу ль на ложе, встаю ли – в мыслях единственный друг! Тверд и спокоен, я знаю, кто благороден и прям, – Добрая слава о муже, знаю, несется вокруг. Тростники с осокой сини, сини (I, XI, 4) Тростники с осокой сини, сини, Белая роса сгустилась в иней. Тот, о ком рассказываю вам я, Верно, где-нибудь в речной долине. По реке наверх иду за ним я – Труден кажется мне путь и длинен; По теченью я за ним спускаюсь – Он средь вод – такой далекий ныне. Синь тростник и зелена осока – Не обсохли от росы глубокой. Тот, о ком рассказываю вам я, Где-нибудь у берега потока. Но реке наверх иду за ним я – Путь мой труден, путь лежит высоко; По теченью я за ним спускаюсь – Он средь вод на островке далеко. Блекнет зелень в сини тростниковой. Белая роса сверкает снова. Тот, о ком рассказываю вам я, Где-нибудь у берега речного. По реке наверх иду за ним я – Труден путь, я вправо взять готова; По теченью я за ним спускаюсь – Он средь вод у острова большого. Песнь о посещении циньским князем чжуннаньских гор (I, XI, 5) Что сыщешь ты там, у чжуннаньских высот? Там слива с каталыгою горной вдвоем. Муж доблести прибыл на этот хребет, Он в шубе из лис, под узорным плащом, И лик, точно киноварь, ал у него! Его мы своим государем зовем. Что сыщешь ты там, у чжуннаньских высот? Утесы да глади широкие плит. Муж доблести прибыл на этот хребет, Халат его пестрым узором расшит, О пояс в подвесках бряцает нефрит. Пусть век он живет и не будет забыт! Там иволги[124 - Факт, о котором здесь идет речь, имел место в 621 г. до н. э. Традиция погребения живых людей вместе с покойными князьями держалась в Цинь очень долго. В III в. до н. э. она была соблюдена при погребении первого циньского императора. В других царствах Китая эпохи Чжоу этот обычай сохранился лишь в виде пережитка – захоронения кукол.] (I, XI, 6) Там иволги, вижу, летают кругом, На ветви жужуба слетаясь, кружат. Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет? Цзы-цзюйя Янь-си выполняет обряд. И этот Янь-си, что исполнит обряд, Был самым храбрейшим из сотен солдат. Но только к могиле приблизился он, Как весь задрожал он и был устрашен. А ты, о лазурное небо вдали, Так губишь ты лучших из нашей земли! Как выкуп за тех, кто живьем погребен, Сто жизней мы отдали б, если б могли. Там иволги, вижу, летают кругом, Кружат, собираясь на тут под курган. Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет? Из рода Цзы-цзюйя могучий Чжун-хан. О, этот из рода Цзы-цзюйя Чжун-хан! Он сотню солдат отражал, великан! Но только к могиле приблизился он, Как весь задрожал он и был устрашен. А ты, о лазурное небо вдали, Так губишь ты лучших из нашей земли! Как выкуп за тех, кто живым погребен, Сто жизней мы отдали б, если б могли. Там иволги, вижу, летают кругом, Садясь меж колючих терновых кустов. Кто с князем Му-гуном в могилу пойдет? Чжэнь-ху с ним в могильный уляжется ров, И этот Чжэнь-ху, что разделит с ним ров, Был с сотнею воинов биться готов! Но только к могиле приблизился он, Как весь задрожал он и был устрашен. А ты, о лазурное небо вдали, Так губишь ты лучших из нашей земли! Как выкуп за тех, кто живым погребен, Сто жизней мы отдали б, если б могли! Тоска по мужу (I, XI, 7) То сокол, как ветер, летит в небесах, Он в северных рыщет дремучих лесах. Давно уж супруга не видела я, Великая скорбь в моем сердце и страх. О, как это сталось? Ужель я одна, Надолго забытой остаться должна? Ветвистые вижу дубы над горой, Шесть вязов я вижу в долине сырой. Давно уж супруга не видела я, И боль безысходная в сердце порой. О, как это сталось? Ужель я одна, Надолго забытой остаться должна? Там сливы на горных вершинах густы, В низинах там дикие груши часты. Давно уж супруга не видела я… О сердце, от боли как пьяное ты! О, как это сталось? Ужель я одна, Надолго забытой остаться должна? Кто сказал: нет одежды (I, XI, 8) Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка? Плащ с тобой пополам разделю я в походе любой! Царь сбирается в путь и свои поднимает войска – Приготовил я дротик и длинную пику и в бой! Вместе выйдем на битву, ведь враг у нас общий с тобой. Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка? Мы разделим с тобою исподнее платье мое. Царь сбирается в путь и свои поднимает войска – Приготовил я дротик и с ним боевое копье. Встанем вместе на битву за дело мое и твое! Кто сказал: нет одежды в поход снарядить бедняка? Есть рубашка у нас, мы рубашку разделим вдвоем. Царь сбирается в путь и свои поднимает войска – Латы я приготовил и острым запасся мечом. Знаю, вместе с тобою мы в битву с врагами пойдем. Брата матери я провожаю (I, XI, 9) Брата матери ныне я в путь провожаю с войсками, Берег северный Вэй – и здесь предстоит нам проститься. Чем его одарить, я не знаю, – какими дарами? Подарю я гнедую четверку с большой колесницей. Брата матери ныне я в путь провожаю с войсками, Бесконечная дума о нем в моем сердце сокрыта. Чем его одарить, я не знаю, – какими дарами? Подарю самоцветы и пояс с прекрасным нефритом! О скупости князя (I, XI, 10) Жаловал нас В большой горнице, как подобало: Ныне ж от яств на пиру ничего но осталось – Жаловать нас Не умеет, как в прошлом бывало. Жаловал нам От всех яств по четыре сосуда; Ныне ж не ели мы досыта с каждого блюда. Жаловать нас Не умеет, как в прошлом бывало. XII. Песни царства Чэнь[125 - Чэнь – мелкое удельное княжество древнего Китая в пределах территории нынешней провинции Хэнань. Родовое имя чэньских князей было Гуй, они не принадлежали к роду царей Чжоу.] Ты стал безрассуден (I, XII, 1) Ты стал безрассуден, гуляешь с тех пор, Поднявшись на холм, на крутой косогор!.. Хоть добрые чувства к тебе я храню, К тебе не поднять мне с надеждою взор. Ты бьешь в барабан, и разносится гром, Внизу ты гуляешь под этим холмом. Порою ли зимнею, летним ли днем Там с белым стоишь ты от цапли пером[126 - Перо белой цапли – принадлежность танцора.]. Ты в накры[127 - Накры – ударный музыкальный инструмент, напоминающий литавры.] из глины ударил, опять Идешь по дороге на холм погулять. Порою ли зимнею, летним ли днем Готов с опахалом из перьев плясать! Там вязы растут у восточных ворот (I, XII, 2) Там вязы растут у восточных ворот, Дубы на вершине крутого холма. Сегодня, я знаю, Цзычжунова дочь Под теми дубами нам спляшет сама! Прекрасное утро избрали – вдали, По южной долине мы будем гулять… Сегодня не треплет никто конопли, От площади рыночной пляски пошли! В прекрасное утро мы вышли с тобой! Идем по дороге все вместе гурьбой. Ты – яркая мальва в цвету по весне, Душистых дай перечных зернышек мне! Радость удалившегося от княжеского двора (I, XII, 3) За дверью из простой доски Возможен отдых без тревог; Я у бегущего ключа, Голодный, радоваться мог! Ужели рыбой на обед Должны быть хэские лещи?[128 - Хэские лещи – лещи из р. Хуанхэ.] Жену берешь – ужель и здесь Ты только Цзян из Ци ищи?[129 - Цзян из Ци ищи. – Цзян – родовое имя циских князей. Ужели в жены обязательно брать девушку, принадлежащую к княжескому роду?] Ужели рыба на обед – Лишь карп из Хэ, и нет иной? Ужели только Цзы из Сун[130 - Цзы – родовое имя сунских князей.] Достойна стать твоей женой? Есть у восточных ворот водоем (I, XII, 4) Есть у восточных ворот водоем, И коноплю можно вымочить в нем. Цзи, ты собой хороша и мила, – Песню я спел бы с тобою вдвоем. Есть у восточных ворот водоем, Носим крапиву мочить в этот ров. Цзи, ты собой хороша и мила – Речи вести я с тобою готов! Есть у восточных ворот водоем, Вымочить можно в том рву камыши. Цзи, ты собой хороша и мила, – Поговорить мне с тобой разреши! Там, у восточных ворот, зеленеют ракиты (I, XII, 5) Там, у восточных ворот, зеленеют ракиты – Пышной густою листвою их ветви покрыты. Встретиться в сумерки мы сговорились с тобою, Звезды рассвета блестят, обещанья забыты. Там, у восточных ворот, зеленеют ракиты – Ветви их скрыты густою и пышной листвою. Встретиться в сумерки мы сговорились с тобою, Звезды рассвета блестят над моей головою. У врат могильных (I, XII, 6) У врат могильных разрослись жужубы; Срежь их топор – они несут нам беды. Правитель наш неправый и недобрый, И нрав его в стране всем людям ведом. Хоть ведом – нет предела и управы – Был издавна таков правитель нравом. У врат могильных разрослись и сливы; Слетясь на них, грозят бедою совы. Правитель наш неправый и недобрый, Все люди князя обличать готовы. Моим словам не внемлет он, но вскоре, Поверженный, о них он вспомнит в горе. Вьет гнездо сорока на плотине (I, XII, 7) Вьет гнездо сорока на плотине; На горе хорош горошек синий. Кто сказал прекрасному неправду? Сердце скорбь наполнила отныне. Черепицей к храму путь устлали; Пестр, хорош ятрышник в горных далях. Кто сказал прекрасному неправду? Сжалось сердце в страхе и печали. Вышла на небо луна (I, XII, 8) Вышла на небо луна и ярка, и светла… Эта красавица так хороша и мила! Горечь тоски моей ты бы утешить могла; Сердце устало от думы, и скорбь тяжела. Светлая, светлая вышла на небо луна… Эта красавица так хороша и нежна! Горечь печали могла бы утешить она; Сердце устало, душа моя грусти полна. Вышла луна, озарила кругом облака – Так и краса моей милой сверкает, ярка. Путы ослабь, что на сердце связала тоска, – Сердце устало, печаль моя так велика! Чем я буду так занят (I, XII, 9) Чем же я буду так занят в Чжулинь? Следом иду, провожаю Ся Нинь. Это иду я не в город Чжулинь – Следом иду, провожаю Ся Нинь. «Вы запрягите четверку коней – В Чжу отдыхать я поеду на ней. Сам погоню я коней молодых – Завтракать в Чжу я поеду на них!» Там, где плотина (I, XII, 10) Там, где плотина сжимает наш пруд, Лотосы там с тростниками растут. Есть здесь прекрасная дева одна… Кто мне поможет? – Печали гнетут; Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд, Слезы обильным потоком текут. Там, где плотина сжимает наш пруд, Там с валерьяной росли тростники. Есть здесь прекрасная дева одна, Стан ее пышен, прекрасны виски. Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд, В сердце лишь боль бесконечной тоски. Там, где плотина сжимает наш пруд, Лотосы там расцветают меж трав. Есть здесь прекрасная дева одна, Стан ее пышен и вид величав. Встану ль, прилягу ль – напрасен мой труд, Долго томлюсь, к изголовью припав! XIII. Песни царства Гуй[131 - Гуй – мелкое удельное княжество в пределах территории нынешней провинции Хэнань; в VIII в. до н. э. было присоединено к владениям княжества Чжэн.] Вы в шубе бараньей (I, XIII, 1) Вы в шубе бараньей опять беззаботно гуляли, А в лисьей опять на дворцовом приеме стояли. Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге? Уж сердце устало – болит и болит от печали. Вы в шубе бараньей гуляете всюду без цели, А лисью вы, сударь, в дворцовых покоях надели. Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге? Вы сердце мне скорбью глубоко поранить успели. Баранья та шуба как будто намазана салом, Лишь выглянет солнце – и шуба в лучах заблистала. Могу ли о вас я не думать в тоске и в тревоге? Давно уж печаль так глубоко мне в сердце запала. Коль путника встречу (I, XIII, 2) Коль путника встречу порою под шапкою белой[132 - Под шапкою белой… в белой одежде – то есть в трауре.], А путник от скорби по близким – худой, пожелтелый, – Опять утомленное сердце мое заболело! Лишь путника встречу я в белой одежде убогой – Как ранено сердце мое и тоской и тревогой, И следом за ним я отправился б той же дорогой! Увижу: у путника белым колени прикрыты – Вновь путами скорби и сердце и дух мой повиты, И, кажется, скорбью одной воедино мы слиты. Дикая вишня (І, XIII, 3) Дикая вишня в той влажной низине растет, Нежные ветви на вишне слабы и гибки… Вишня, ты блещешь своей молодой красотой; Рад я, что вишня не знает забот и тоски! Дикая вишня в той влажной низине растет, Нежные, хрупкие вижу на вишне цветы… Вишня, ты блещешь своей молодой красотой, Рад я, что дум о семействе не ведаешь ты! Дикая вишня в той влажной низине растет, Нежный, прекрасный на ней наливается плод. Вишня, ты блещешь своей молодой красотой, Рад я, что вишня не знает о доме забот! Не ветер порывист[133 - Песнь об упадке царства Чжоу, о том, что не осталось уже зависимых от чжоуского двора князей.] (I, XIII, 4) Не ветер порывист и буря дика, Не мчит колесница как вихрь седока – Смотрю на дорогу, что в Чжоу вела, И в сердце опять западает тоска. Не ветра порыв и не вихря полет, Не бег колесницы, в которой трясет, – Взглянул на дорогу, что в Чжоу вела, На сердце легли мне печали и гнет. О, если б кто рыбу сумел отварить – Я вымыл бы сам приготовленный таз. О, если б кто ехать на Запад[134 - …ехать на Запад – то есть в столицу Чжоу.] хотел – Я доброе слово сложил бы о вас! XIV. Песни царства Цао[135 - Цао – небольшой удел, находившийся в пределах нынешней провинции Шаньдун. В конце XII в. до н. э. был пожалован чжоуским царем У своему младшему брату Чжэньдо. Впоследствии удел был присоединен к сильному княжеству Сун.] Жук-однодневка (I, XIV, 1) Чешуйки жука-однодневки блестят – Как светел, как светел твой новый наряд! Но сердце печалью объято мое – О, если б ко мне ты вернулся назад. То крылья жука-однодневки весной – Как ярок, как ярок наряд расписной! Но сердце печалью объято мое – Вернись и останься отныне со мной! То выглянул жук-скарабей из земли, Он в платье из белой, как снег, конопли; Но сердце печалью объято мое – Вернись и жилище со мной раздели! Ходят они на приемы (I, XIV, 2) Ходят они на приемы, встречают гостей, Палицы с копьями носят с собою – и что ж! Люди пустые на княжеской службе у нас – В алых стоят наколенниках триста вельмож[136 - Алые наколенники являлись знаком высокого достоинства их носителя.]. Там на плотине ленивый сидит пеликан, Крыльев мочить не хотел он, за рыбой гонясь. Люди пустые на княжеской службе у нас – Даже не стоят одежд, что пожаловал князь. Там на плотине ленивый сидит пеликан, Клюв он мочить не хотел и не ведал забот. Люди пустые на княжеской службе у нас – Княжеских больше не стоят похвал и щедрот. Видишь, у нас и деревья, и травы густы, Дымка поутру над южной горою видна. Юная девушка там… Но хотя и мила – Бедная девушка – голод познала она! На той шелковице голубка сидит (I, XIV, 3) На той шелковице голубка сидит, Семь деток вскормила она. Сколь доблести муж совершенен собой, Все в нем – величавость одна. В поступках его величавость одна – В ней крепость и сдержанность сердца видна! На той шелковице голубка сидит, На сливу птенец залетел. Сколь доблести муж совершенен собой, Как пояс твой шелковый бел! Я вижу, как пояс твой шелковый бел, Ты черную с проседью шапку надел! На той шелковице голубка сидит, Птенцы на жужубе видны. Сколь доблести муж совершенен собой – В поступках не сыщешь вины! В деяньях его не отыщешь вины – Исправил четыре предела страны! На той шелковице голубка сидит, В орешнике вижу птенца. Сколь доблести муж совершенен собой! Народа исправил сердца. Примером исправил народа сердца – Пусть тысячи лет он живет без конца! Течет на поля ледяная вода… (I, XIV, 4) Течет на поля ледяная вода родника, Густой чернобыльник она залила на лугу. Восстану от сна и вздыхаю, и скорбь велика, Столичного города Чжоу забыть не могу! Течет на поля ледяная вода родника, Густую полынь, по пути увлажняя, зальет. Восстану от сна и вздыхаю, и скорбь велика, О городе этом я полон тревог и забот. Течет на поля ледяная вода родника, И в тысячелистниках пышных разлился поток. Восстану от сна и вздыхаю, и скорбь велика, О городе этом я полон забот и тревог! Как просо, бывало, прекрасно всходило везде, И тучи питанье полям приносили в дожде! Имели царя все четыре предела страны. И сюньский правитель царю был опорой в труде![137 - Княжество Сюнь, позднее поглощенное княжеством Цзинь, было расположено в пределах территории нынешней провинции Шаньси. Сюньский князь – потомок первого чжоуского царя Вэня, являясь наместником царя Чжоу, ведал делами нескольких удельных княжеств.] XV. Песни царства бинь Песня о седьмой луне[138 - Бинь называлась территория (современная область Бинь-чжоу в провинции Шэньси), занимаемая племенем чжоу до его вторжения в XII в. до н. э. на восток и создания царства Чжоу. Песни, собранные в настоящей главе, приписываются князю Чжоу (Чжоу-гуну), регенту царства и опекуну юного царя Чэна (1115–1078 гг. до н. э.). Первая из них воссоздает порядок хозяйственных работ и нравы народа, которые он наблюдал в Бинь. Отсюда и название главы.] (I, XV, 1) I В седьмую луну звезда Огня[139 - Звезда Огня – Антар в созвездии Скорпиона.] Все ниже на небе день ото дня. И вот теперь, к девятой луне, Одежду из шерсти выдали мне. В дни первой луны пахнёт холодок, В луну вторую мороз жесток, Без теплой одежды из шерсти овцы Кто год бы закончить мог? За сохи беремся мы в третьей луне, В четвертую в поле пора выходить – А детям теперь и каждой жене Нам пищу на южные пашни носить. Надсмотрщик полей пришел и рад, Что вышли в поле и стар и млад. II В седьмую луну звезда Огня Все ниже на небе день ото дня. И вот теперь, к девятой луне, Одежду из шерсти выдали мне. Тепло с собою несет весна, Уж иволги песня вдали слышна. Вот девушка вышла с корзинкой в руках, По узкой тропинке идет она. И все она ищет, где листья нежней; Тутовника ветки пригрела теплынь, Весенние дни все длинней и длинней, Уж в поле подруги сбирают полынь. На сердце печаль у нее лишь одной: В дом князя войдет она скоро женой. III В седьмую луну звезда Огня Все ниже на небе день ото дня. В восьмую луну крепки тростники – Мы режем тростник и камыш у реки. Луна шелкопрядов – зеленый тут… Мужчины тогда топоры берут – Верхушки со старых срежет топор, А с юных – зеленый убор сорвут! Кричит балабан о седьмой луне. В восьмую – за пряжу садиться жене. Мы черные ткани и желтые ткем, А ту, что сверкает багряным огнем, Что ярче всех и красивей всех, Мы княжичу в дар на халат отдаем. IV К четвертой луне трава зацветет, О пятой луне цикада поет. В восьмую луну мы сберем урожай, В десятую – падают листья, кружа. И первая вновь наступает луна – Барсучьей охотой начнется она; И ловим лисиц мы и диких котов – Ведь княжичу теплая шуба нужна. Но вот на облаву выходит рать, Привычная в пору второй луны, – Себе поросенка должны мы взять, А князю мы вепря отдать должны! V Вот время пришло, и о пятой луне Кузнечика стрекот послышался мне… В шестую луну донеслось до меня, Как крылья стрекоз задрожали, звеня. В седьмую – мы в поле сверчка найдем, В восьмую – сверчок уже здесь, под крышей. В девятую он заползает в дом, В десятую – он под постелью слышен! В доме замазывать щели пора, Выкурить дымом мышей со двора! Крепко закрыто на север окно, Глиной обмазаны двери давно. Жены и дети, мы вас зовем: Год изменился, пришли холода, В дом свой войдите, живите в нем. VI В шестую луну отведать мы рады Багряные сливы и гроздь винограда. В седьмую отведать бобы на пару, В восьмую луну я жужубы сберу. Мы рис собираем десятой луной – К весне приготовим хмельное вино, Чтоб старцев почтенных с седыми бровями На долгие годы бодрило оно. Седьмая луна – стала тыква вкусна, В восьмую горлянки срезает жена. Девятой луною кунжутные зерна И горькие травы собрала она. В запас нарубила и сучьев и дров – Обед для крестьянина будет готов! VII Девятой луною мы ток расчищаем, В моем огороде прибита земля; Десятой луной урожай убираем: Здесь просо, пшеница, бобы, конопля. Супругу жена говорит своему: «О муж мой, мы всю нашу жатву собрали, Работа нас ждет в нашем зимнем дому – Сбираться в селение нам не пора ли?» Сбираем мы травы осенние днем, А ночью глубокой – веревки совьем. Лишь кровлю поправить успел я – опять Пора и весенний посев починать! VIII Лед бьем мы со звоном – вторая луна, Им в третью широкая яма полна, И утром в четвертой, как жертву зимы, Чеснок и барашка приносим мы! В девятой – вновь иней на травах жесток, Десятой луной расчищаем мы ток… У нас на пиру два кувшина с вином, Овцу и барашка мы князю снесем. Рога носорога полны вина, Поднимем их выше и выпьем до дна, Чтоб жизнь ваша, князь, длилась тысячи лет И чтоб никогда не кончалась она! О ты, сова (I, XV, 2) О ты, сова, ты, хищная сова, Птенца похитила, жадна и зла! Не разрушай гнезда, что я свила. С трудом, с любовью я вскормила их, Моих птенцов, – так пожалей же их! Пока не скрылся в тучах небосвод, Кору с корней древесных птица рвет. Я вью гнездо, сплела из веток вход… Ужели ты, живущий там, внизу, Меня посмеешь обижать, народ? Когтями я рвала траву кругом, Изодран клюв мой жестким тростником И всем, что я сбирала, – и потом Мой клюв был в ранах весь! Но что мне в том, – Сказала я, – коль не готов мой дом? Иссякла мощь моих разбитых крыл, И хвост ослаб – он весь изломан был. Гнездо в беде; бороться нету сил; И дождь хлестал его и ветер бил… Стал голос мой тревожен и уныл. Возвращение из похода (I, XV, 3) Мы ходили походом к восточным горам, Долго, долго мы пробыли там. И обратно с востока нам время идти – Мелкий дождь нас мочил по пути. Но с востока на запад при слове «назад» Устремились все мысли солдат – Там сошьют земледельцу привычный наряд. Рот не сжат[140 - Рот не сжат. Каждый солдат держал во рту кляп, чем обеспечивалась бесшумность передвижения войск.], не поставят нас в ряд. Только черви простые теперь поползли На полях у моих шелковиц… И одни мы ночуем от близких вдали Под покровом своих колесниц. Мы ходили походом к восточным горам, Долго, долго мы пробыли там. И обратно с востока нам время идти – Мелкий дождь все мочил нас в пути. Дикой тыквы плоды налились и кругом Обвисают по кровле теперь, И мокрицы проникли в оставленный дом, Паутиною заткана дверь; И олени пасутся в полях у домов Да мерцают огни светляков… Как тревожит само это слово «назад», И волненье в сердцах у солдат! Мы ходили походом к восточным горам, Долго, долго мы пробыли там. И обратно с востока нам время идти – Мелкий дождь нас все мочит в пути. Там, у куч муравьиных, лишь цапли кричат, Жены дома вздыхают, молчат; Дома щели заткнули, полы подмели – Тут и мы из похода пришли! Плети тыкв одичалых обвили одни Дров каштановых груду кругом, И с тех пор, как ушли мы, до нынешних дней Я три года не видел свой дом! Мы ходили походом к восточным горам, Долго, долго мы пробыли там! И обратно с востока нам время идти – Мелкий дождь нас все мочит в пути. Только иволги, вижу, летают вдали, И лишь крылья сверкают у них… То невеста сбирается в путь – запрягли Темно-рыжих коней и гнедых. Вот уж матерью пояс вкруг стана обвит, В украшеньях невеста стоит, И жених ее новый прекрасен на вид – Что же старый, ужели забыт?! Песнь о походе князя Чжоу на восток (I, XV, 4) Были разбиты в походе у нас топоры, Наши секиры расколоты были в куски. Чжоуский князь выступает в поход на восток – Царства четыре границы да будут крепки! Сколь, о народ, состраданья он полон к тебе, Сколь о народе заботы его велики! Были разбиты в походе у нас топоры, Были расколоты острые наши жезлы. Чжоуский князь выступает в поход на восток – Царства пределы к добру он выводит из мглы! Сколь, о народ, состраданья он полон к тебе, Сколь о народе заботы достойны хвалы! Были разбиты в походе у нас топоры, Наши секиры расколоты были давно. Чжоуский князь выступает в поход на восток – Царства пределы крепит он и вяжет в одно! Сколь, о народ, состраданья он полон к тебе, Сколь похвалы, восхищенья достойно оно! О скором сватовстве (I, XV, 5) Когда топорище ты рубишь себе – Ты рубишь его топором. И если жену избираешь себе – Без свах не возьмешь ее в дом. Когда топорище рублю топором, То мерка близка, говорят[141 - Меркой для нового топорища служит старое, которое я, мастер, держу в руках.]. Увидел я девушку эту – и вот Сосуды поставлены в ряд![142 - Сосуды поставлены вряд – для свадебного торжества.] С девятью кошелями поставлена сеть (I, XV, 6) С девятью кошелями поставлена сеть, Рыбы там – красноперка с лещом. Мы увидели князя – был выткан дракон На одеждах, что были на нем[143 - Изображениями дракона могли украшаться только парадные одежды царя и его высших советников. Царская одежда украшалась изображениями взлетающего и опускающегося дракона, а одежда советника только изображением опускающегося дракона.]. То над островом правит журавль свой полет… Или места наш князь не найдет? Он две ночи с тобой проведет! Журавли над высокой равниной летят… Или князь не вернется назад? Он с тобою две ночи подряд. Так могли мы на платье с драконом взглянуть.. Князь, в обратный не трогайся путь – Пусть не льется печаль в мою грудь! Подгрудок отвисший волк лапой прижал (I, XV, 7) Подгрудок отвисший волк лапой прижал, оступясь; Отпрянув назад, он ударился тотчас хвостом… Преславный потомок, велик и прекрасен был князь, Спокоен и важен, – багряные туфли на нем. Отпрянув назад, волк ударился тотчас хвостом, Подгрудок отвисший он лапой прижал, оступясь. Преславный потомок, велик и прекрасен был князь, И славе его, как нефриту, неведома грязь! II. Сяо я Малые оды I Встреча гостей (II, I, 1) Согласие слышу я в криках оленей, Что сочные травы на поле едят. Достойных гостей я сегодня встречаю – На гуслях играют и шэны[144 - Шэн. – См. Нравы царств, гл. VI, примеч. 2.] звучат, И трубки у шэнов настроены в лад, Корзины подарков расставлены в ряд. Те люди мне путь совершенств показали; Я вижу любовь их, и счастлив, и рад. Согласие слышу я в криках оленей, Что сочные травы едят на полях. Достойных гостей я сегодня встречаю, Их доблесть сверкает, им славу суля, Для всех благородных пример подражанья, Народ поучая, пороки целя, Отменным их ныне вином угощаю, Достойных гостей на пиру веселя. Согласие слышу я в криках оленей, Что травы едят на полях поутру. Достойных гостей я сегодня встречаю, И слышу я цитры и гуслей игру, Согласье и радость в удел изберу. Отменным их ныне вином угощаю – Достойных гостей веселю на пиру. На службе царю (II, I, 2) Все скачут и скачут четыре коня, И длинен великий извилистый путь… Иль думы о доме назад не манят? Мы службой царю пренебречь не должны, И ранено сердце тоской у меня. Усталые скачут четыре коня, Белы они сами, их гривы черны… Иль думы о доме назад не манят? Мы службой царю пренебречь не должны, Покоя и отдыха мы лишены. То голуби реют и реют, взгляни: То взмоют, то вдруг упадут с вышины. Вот сели на куще дубовой они… Мы ж службой царю пренебречь не должны, И старость отцов не покоят сыны. То голуби реют и реют, взгляни: То сядут, то ввысь устремляются, взмыв, Вот сели на ветви раскидистых ив. Мы ж службой царю пренебречь не должны, И матери наши забот лишены. Четверку запряг черногривых коней, И скачут они все резвей и резвей… Иль думы о доме назад не манят? Я песню сложил, чтоб напомнить о ней – О матери, брошенной без сыновей. На службе царю (II, I, 3) Цветы распустились, сверкают, горя По взгорьям широким, в низинах у нас… И мчатся и мчатся посланцы царя – Боятся, что в срок не исполнят приказ. А резвые кони мои горячи, Три пары вожжей увлажнились, блестят, И лошади мчатся, и хлещут бичи. Посланец, повсюду совета ищи. И серые в яблоках кони легки, И вожжи, как будто из шелка, мягки, И лошади мчатся, и хлещут бичи. Повсюду, посланец, совет получи. Белы мои кони, их гривы черны. И вожжи влажны и блестят вдоль спины. И лошади мчатся, и хлещут бичи. Совета ищу у мудрейших страны. Легки мои кони, цвет масти их сив… И ровно ложатся все вожжи у грив, И лошади мчатся, и хлещут бичи. Учись, у мудрейших совета спросив! Братская любовь (II, I, 4) I Гляди: цветы у наших слив, Не краше ль всех они горят! Никто друг другу так не мил, Как брату мил бывает брат. II Пред смертным ужасом одна Лишь братская любовь сильна. И в грудах тел среди долин Труп брата ищет брат один! III В долине иволга живет… Страдают братья от невзгод. У всех есть лучшие друзья – Их вздохи множат скорби гнет. IV Пусть дома ссорится семья – У ней отпор врагу един. У всех есть лучшие друзья – Их помощи не видел я. V Но смерть и мрак побеждены, Покой и мир внутри страны. Иль больше брата своего Мы чтить друзей своих должны? VI Ковши и чаши ставьте в ряд И выпьем вволю. С нами вновь Согласье, радость и любовь, Ковши и чаши ставьте в ряд. VII Любовь детей и наших жен, Как гуслей с цитрой общий звук, И если с братом дружен брат – Им радость будет вечный друг. VIII Когда в порядке держишь дом – Всем домочадцам радость в нем. Друзья, помыслите о сем, – Мы в этом истину найдем! О дружбе (II, I, 5) I Согласно стучит по деревьям топор, И птичий исполнен согласия хор. Вся стая, из темной долины взлетев, Расселась в вершинах высоких дерев. Звучат голосистые песни средь гор – Подруга с подругой ведет разговор. Смотри: если птица подругу зовет, Подруга с подругой ведет разговор, То как человеку друзей не искать, Не к другу ль его устремляется взор? И светлые духи, услышав о сем, Даруют согласье, и сгинет раздор. II Стук в чаще… Топор с топором заодно… Прозрачное я приготовил вино, И жирный ягненок для этого дня Зарезан, и позвана в гости родня;[145 - …позвана в гости родня – родственники по отцу, носящие одно с хозяином родовое имя. В этой же строфе есть специальное упоминание о приглашении родственников по матери.] А коль не придут, да не скажет никто, Что, мол, непочтителен был, про меня! Опрыскан и начисто выметен пол, И восемь в порядке расставлено блюд, И жирный теленок поставлен на стол – Родню моей матери в гости зовут. А коль не придут, да не скажет никто, Что я виноват – в поношенье и в суд. III Стучит по деревьям топор над холмом. Наш стол изобилен прозрачным вином, И в полном порядке сосуды на нем, И братья мои наполняют мой дом. Достоинство духа народ утерял, Гоняясь за лишним засохшим куском.[146 - Достоинство духа… – Утверждение с таким, видимо, смыслом: не пристало нам быть жадными, принимая гостей.] Вино есть – его процедите для нас, А нету вина, так купите для нас, Как гром, барабаны, гремите для нас, Живей, плясуны, попляшите для нас! А время придет отдохнуть нам – опять Прозрачное будем вино попивать. Славословие царю (II, I, 6) I Небо навеки храни тебя, царь! Сила твоя да пребудет тверда, Благо и счастье да будут тебе, Да не иссякнут они никогда! Многие небо щедроты пошлет, Несть им числа, на года и года! II Небо навеки храни тебя, царь! Даруй без меры щедроты одни! Долгу послушный, прими от небес: Милости – будут стократны они. Счастье, о небо, тебя осени, Счастье на долгие, долгие дни! III Небо навеки храни тебя, царь! Пусть и все царство твое процветет, Точно гора иль вершина холма, Точно утес или горный хребет, Точно река, что в разливе своем Все полноводнее мчится вперед. IV Время избрав и очистивши все[147 - Время избрав и очистивши все – избрав благоприятные дни для жертвоприношении и очистившись постом и омовениями.], Пир сотворишь и сыновние сам Жертвы четыре в году принесешь[148 - Жертвы четыре в году принесешь. – Имеются в виду жертвоприношения царя своим предкам, совершаемые им в храме весною, летом, осенью и зимой.] Прежним владыкам и предкам-царям. Их заместитель[149 - Заместитель (предков) – лицо, представляющее предков при жертвоприношениях им.] тебе изречет Жизнь без конца по векам и векам! V Светлые духи, представ пред царя, Счастьем обильным тебя одарят. Прост твой народ и правдив, что ни день Пищу свою добывая в труде. В черноволосом народе твоем Доблесть твоя разольется везде. VI Ты как луна, чье сиянье растет[150 - Ты, как луна, чье сиянье растет – то есть подобен нарастающей день ото дня луне.], Ты как пресветлого солнца восход! Вечностью жизнь да сравнится твоя С южной горой, что вовек не падет, Ты как на соснах и туях хвоя, Что в бесконечном преемстве живет! В походе на гуннов[151 - Северных варваров сянюнь времени «Шицзина» китайские историки отождествляют с сюнну – гуннами, обитавшими, например, в III в. до н. э. у северо-западных границ Китая. Именно для защиты от гуннов в III в. до н. э. императоромЦинь Ши Хуанди была начата постройка Великой китайской стены.] (II, I, 7) I Собирали мы папоротник по лесам, И ростки его чуть поднимались тогда, А когда нам прикажут идти по домам, Дней в году завершится уже череда. Ни семьи и ни дома нет больше… Беда – Это гуннская вторглась орда. На коленях и то я не мог отдохнуть – Это гуннская вторглась орда. II Собирали мы папоротник по лесам, Были стебли его в эту пору мягки, А когда нам прикажут идти по домам – Изболится, иссохнет душа от тоски. И сердце тоска все мучительней жжет, Истомил меня голод, и жажда гнетет! Но охране границы не будет конца, И проведать домашних не сыщешь гонца. III Собирали мы папоротник по лесам, И уж крепкими стебли казалися мне, А когда нам прикажут идти по домам – Год подвинется, верно, к десятой луне. Но на службе царю ты не будь нерадив – И не мог отдохнуть я, колени склонив… И скорбит мое сердце сильнее: солдат Не придет из похода назад! IV Чьих цветов красота так нарядно пышна? Это сливы: прекрасней цветов не найти. Это чья на пути колесница видна? Благородного это повозка в пути. В боевой колеснице четыре коня, И крепки и могучи его скакуны… Смею ль я отдыхать? Три победы в бою Одержать приказал он в теченье луны! V Впряжены в колесницу четыре коня, Вижу мощь запряженных четверкой коней, Благородный наш вождь в колесницу войдет, Мы, ничтожные, следовать будем за ней. Ровно кони бегут, их в порядке убор, Лук в слоновой кости, из кожи тюленя колчан. Как же нам, что ни день, не сбираться в дозор? Гуннов с севера крепнет напор! VI Помню время, когда уходили в поход, Был на ивах зеленый, зеленый наряд; Ныне мы возвращаемся к дому назад – Только снежные хлопья летят и летят… Долго, долго солдатам обратно идти, Нас и голод и жажда томят на пути, Сердце ранено скорбью. Никто, говорят, Не узнает, как страждет солдат. Ода о походе воеводы Нань Чжуна против гуннов (II, I, 8) I Выходят ряды боевых колесниц За дикую степь, устремляясь вперед, И вождь нам сказал, что от Сына Небес Приказ поступил собираться в поход. Велит колесницу свою снаряжать, Возницу своей колесницы зовет: «Будь скор и проворен. На службе царю Немало вам будет трудов и забот!» II Выходят ряды боевых колесниц – Они за предместьями: стяг водружен, И змей с черепахой расшиты на нем. Висят бунчуки на верхушках знамен, Вся в змеях и в соколах ткань их ярка, И ветер ужель не колышет шелка? И горе сжимает сердца у солдат, Томлением страха возница объят. III Приказ от царя был Нань Чжуну вручен, Чтоб дальний Шофан[152 - Шофан – область на крайнем северо-западе Китая того времени, в пределах нынешней провинции Ганьсу. Как видно из последующего текста, первые попытки укрепиться стенами от вторжения кочевников с северо-запада, завершившиеся через несколько веков постройкой Великой стены, были предприняты еще в эпоху «Шицзина».] был стеной укреплен. Идут колесницы, на ткани знамен И змеи блестят и сверкает дракон. «Сын Неба[153 - Сын Неба – так в Китае называли императора.] отдал повеление мне, Чтоб дальний Шофан был стеной укреплен!» Был грозен Нань Чжун, и ужасен был он, И изгнаны гунны, и враг поражен. IV Когда выступали мы в этот поход, Цвело еще просо в полях, колосясь, А ныне, когда мы уходим домой, – Снег падает хлопьями в липкую грязь. Сколь служба царю многотрудна для нас – Не мог отдохнуть на коленях солдат! Иль думы о доме назад не манят? Нарушить боялись мы царский указ. V Уж снова запели цикады вокруг, Кузнечики скачут… Далеко супруг. И долго супруга не видит жена, И сердце болит от волнений и мук, Лишь только завидит супруга жена, И сердце ее успокоится вдруг. Был грозен Нань Чжун, и ужасен был он, И западных варваров ранит испуг. VI И дни удлиняются в пору весны, И травы пышны, и деревья пышны, И иволги звонкие песни слышны, Кувшинки сбирают… Из дальней страны Мы толпами пленных с собою ведем; Солдат возвращается в брошенный дом. Был грозен Нань Чжун, и ужасен был он, И гунны на севере усмирены. В ожидании мужа, ушедшего в поход (II, I, 9) Стоит одинокая груша, смотрю: Прекрасны плоды, что созрели на ней. Нельзя быть небрежным на службе царю – И тянется нить бесконечная дней. Дни быстро склонились к десятой луне, И сердце тоска разрывает жене – Вернется ли воин на отдых ко мне? Стоит одинокая груша, смотрю: Листы ее так зелены, зелены. Нельзя быть небрежным на службе царю – Тоскою поранено сердце жены. И трав, и дерев зеленеет наряд; Печали мне женское сердце теснят: Когда же мой воин вернется назад? Пошла через северный этот хребет – Сбираю я нежные ивы ростки… Нельзя быть небрежным на службе царю – Томятся отец наш и мать от тоски. Изношен уже колесницы сандал, И каждый скакун истомленным скакал, Уж близко мой воин, он очень устал. Они не идут, не впрягают коней, А сердце болит и тоскует сильней, Все нет его, минул условленный срок, На сердце все больше забот и тревог. В гаданьях я дни провожу, в ворожбе, И все говорит мне: он близок к тебе!.. Он близко, мой воин, уставший в борьбе. II Радушному хозяину (II, II, 3) Всякой-то рыбы мережа полна: Крупной и мелкой, всего. Доблестный муж наготовил вина – Вкусное, много его! Всякой-то рыбы мережа полна: Лещ тут, налимов полно. Доблестный муж наготовил вина – Много, и вкусно оно! Всякой-то рыбы мережа полна: Карпов, форели не счесть! Доблестный муж наготовил вина – Вина прекрасные есть. Много он яств приготовил, взгляни: Все-то прекрасны они. Яства отменны на вкус и на цвет, Видишь: чего только нет! Сколько хозяин наставил добра – Значит, настала пора! Радушному хозяину (II, II, 5) Есть на юге прекрасная рыба, Эту рыбу ловят мережей… Есть вино у радушного мужа Для веселья гостей пригожих. Есть на юге прекрасная рыба, И мережей ловить ее надо… Есть вино у радушного мужа Всем достойным гостям на радость. Есть там дерево – ветви низко Плети тыквы сладкой обвили… Есть вино у радушного мужа, Гости пиром довольны были! Реют голуби всюду, всюду И слетаются целой стаей… Есть вино у радушного мужа, Гости пир повторить мечтают. Славословие гостям (II, II, 7) I На южной горе поднялись камыши, На северной – травы душисты в глуши. Достойные, милые гости мои – Опора всех стран, ваша сила крепка! Достойные, милые гости мои, Да будет вам жизнь на века и века. II На южной горе разрастается тут, На северной – тополи, вижу, растут. Достойные, милые гости мои, Как блеск наших царств, вас и ценят и чтут. Достойные, милые гости мои Пусть тысячи лет бесконечно живут! III На южной горе вижу поросли ив, На северной – рощи обильные слив. Достойные, милые гости мои Народу заменят и мать, и отца, Достойные, милые гости мои, Их доблестной славе не будет конца! IV На южной горе разрослись лозняки, На северной, вижу, деревья гибки. Достойные, милые гости мои, Иль в старости брови не будут густы?[154 - Иль в старости брови не будут густы? – То есть ужели не доживете вы до глубокой старости, признаком которой являются густые брови?] Достойные, милые гости мои, Пусть доблести слава цветет, как цветы! V На южной горе – там осины краса, На северной, видишь, катальпы леса. Достойные, милые гости мои, До желтой ужель не дожить головы?[155 - До желтой ужель не дожить головы? – То есть ужели не проживете вы до глубокой старости, когда седые волосы приобретают желтый оттенок?] Достойные, милые гости мои, Потомство свое да взлелеете вы! Высоко полынь возросла (II, II, 9) Я вижу: высоко полынь возросла, Густая роса на цветке. Мой милый, тебя я увидеть смогла, И места нет в сердце тоске. Пируем, смеемся, в беседе такой – Нам радость с тобой и покой. Я вижу: высоко полынь возросла, Роса на полыни крупна. Мой милый, тебя я увидеть смогла, Любовь твоя света полна, Духовная доблесть твоя без пятна – За долгую жизнь не померкнет она! Я вижу: высоко полынь возросла, Повисла роса по листкам. Мой милый, тебя я увидеть смогла – Пируем – и радостно нам. И братьям ты будешь примером, как брат, Чьи доблести вечную радость сулят. Я вижу: высоко полынь возросла, И росы блистают вокруг. Тебя наконец я увидеть смогла, И вожжи чуть звякнули вдруг. Согласный на сбруе бубенчиков звук… Будь вечно счастливым и радостным, друг! На пиру (II, II, 10) Густая, густая повсюду роса – Без солнца не высохнут росы кругом… Мы длим свою радость, мы пьем в эту ночь – Никто не уйдет, не упившись вином. Густая, густая повсюду роса На травы легла, чуть блеснула заря. Мы длим свою радость, мы пьем в эту ночь – И пир наш кончаем в покоях царя. Густая, густая повсюду роса – Все ивы в росе и жужубы в росе. Мужи благородства правдиво-светлы, И каждый прекрасен в духовной красе. Маслины кругом и катальпы стоят, Плоды их висящие радуют взгляд. Мужи благородства в веселье своем Учтивую важность осанки хранят! III Встреча гостя (II, III, 1) От тетивы свободен красный лук, – Приняв его, я сохранил его. Достойный гость сегодня у меня – От сердца – луком одарил его! Колокола и барабаны в ряд, И пиром я с утра почтил его. От тетивы свободен красный лук, – Приняв его, я крепость дал ему.[156 - …крепость дал ему – то есть поместил лук в бамбуковую раму, сохраняя таким образом его упругость.] Достойный гость сегодня у меня, – От сердца счастлив, радуюсь ему. Колокола и барабаны в ряд – Я место справа сохранял ему.[157 - …место справа сохранял ему. – См. Нравы царств, гл. IX, примеч. 2.] От тетивы свободен красный лук, – Приняв его, в чехол вложил его. Достойный гость сегодня у меня – Всем сердцем я всегда любил его. Колокола и барабаны в ряд – Все утро я вином поил его! Густые полыни (II, III, 2) Густые, густые полыни кругом – В средине над этим пологим холмом. Завижу супруга любимого я – И рада, готовлю учтивый прием! Густые, густые полыни кругом – В средине – на этом речном острову. Завижу супруга любимого я – И в радости сердца глубокой живу! Густые, густые полыни кругом – В средине, где зелен становится склон, Завижу супруга любимого я – Как тысячу раковин дарит мне он! Как зыбок, как зыбок из тополя челн, Нырнет и всплывет он над гребнями волн. Завижу супруга любимого я – Мир в сердце, и дух МОЙ СПОКОЙСТВИЯ ПОЛИ. О походе воеводы Инь Цзифу на гуннов[158 - Описанная в оде победа над гуннами относится приблизительно к 827 г. до н. э.] (II, III, 3) I В шестую луну объявили тревогу, тревогу, Ряды боевых колесниц приготовив в дорогу; Четверки коней горячи и сильны в колесницах. Погружены латы из кожи обычные. Трогай! В свирепом напоре кидаются гуннов отряды, И нам торопиться навстречу кочевникам надо… Так царь свое войско в далекий поход высылает, Чтоб в царстве его укрепились и мир, и порядок. II Масть в масть наши кони и силою равно богаты, И к правилам боя коней приучили солдаты. Мы в эту шестую луну приготовили воинам И шлемы из кожи, и наши обычные латы. Коль скоро одежды у нас приготовлены были, В один переход тридцать ли мы за день проходили.[159 - …тридцать ли мы за день проводили. – Ли – мера длины, не имевшая в древности точного стандарта, примерно равная 0,5 км. Медленность продвижения можно объяснить тем, что вместе с колесницами двигались пехота и обоз с ручными телегами.] Так царь свое войско в далекий поход высылает, Чтоб Сыну Небес помогли утвердиться мы в силе. III И кони в четверках телами массивны и длинны, И были огромны широкие конские спины! И наши войска лишь на гуннские орды напали – Прекрасные подвиги наши пред всеми предстали! И полны величья и вместе почтенья мы были, В трудах боевых выполняя повинности наши, В трудах боевых выполняя повинности наши, Державе царя мы отныне покой утвердили. IV Но гунны, вперед не подумав, доверились силе – Свой строй развернув, они Цзяо[160 - Цзяо и другие упомянутые в оде местности находились в пределах территорий нынешних провинций Шэньси и Ганьсу.] и Ху захватили, И заняли Хао, и вторглись в пределы Шофана, И вышли на северный берег Цзинхэ без изъяна. Но сокол на знамени тканом сияет узором, И белые вымпелы блещут, горят перед взором! И десять больших боевых колесниц устремились – Дорогу вперед нам открыли могучим напором. V Ровны и покойны щиты боевой колесницы: Передний и задний на ось равномерно ложится. Могучие кони подобраны в каждой четверке, Могучие кони обучены строю возницей. И наши войска нападают на гуннские орды, Походом на северо-запад идем к Тайюани. В правленье страной, как и в воинском деле, Инь Цзифу Для тысячи царств образцом и примером предстанет. VI Пирует Инь Цзифу – он рад – миновали невзгоды, Обильное счастье он принял на многие годы… Домой возвращается войско из дальнего Хао, И кажутся вечностью долгие наши походы… Вином угощая, пирует Инь Цзифу с друзьями, В жиру черепаха, раскрошенный карп перед нами. И кто здесь пирует? – Чжан Чжун, повсеместно известный Сыновним почтеньем и братской любовью, с друзьями. О походе воеводы Фан Шу на южных варваров[161 - Поход, о котором идет речь, был совершен в 825 г. до н. э.] (II, III, 4) I Отправляясь, они молочай собирали И на новых полях, что запаханы год, На полях, что весной лишь они запахали… Фан Шу прибыл, он войско уводит в поход. Здесь его колесницы, три тысячи счетом[162 - На каждую колесницу приходилось сто солдат: возница, лучник и копьеносец в самой колеснице, семьдесят два пехотинца, сопровождающих колесницу в бою, и двадцать пять обозных, обслуживающих этот отряд. Таким образом, речь идет об огромной для того времени армии в триста тысяч человек.], – Это рати защита, солдаты за ней. Фан Шу войско ведет и теперь выезжает На четверке своих черно-серых коней. И четверка вперед черно-серая мчится: Боевая краснеет его колесница! Верх – циновки, колчан – из тюленевой кожи, В бляхах кони и вожжи в руках у возницы. II Отправляясь, они молочай собирали И на новых полях, что запаханы год, И на пашнях, лежащих у самых селений… Фан Шу прибыл – он войско уводит в поход. Все его колесницы, три тысячи счетом, И драконы, и змеи в сверканье видны… Фан Шу войско ведет и вперед выезжает; Втулки в коже, в узорном ярме скакуны! И звенят в удилах колокольчики звоном. Фан Шу видим в одежды вождя облаченным, Наколенники ярким багрянцем сияют, И подвески бряцают[163 - К поясу подвешивались гребень, костяная игла для развязывания узлов и прочее.] нефритом зеленым! III Быстро, быстро вперед устремляется сокол, И до неба стремит он высокий полет. Но садится и он и тогда отдыхает, Фан Шу прибыл, он войско уводит в поход! И его колесницы, три тысячи счетом, – Это рати защита, солдаты за ней. Фан Шу войско ведет и в поход выезжает, Гонгиста ли бьет барабанщик звучней?[164 - Имеется в виду состязание бьющего в гонг с барабанщиком.] Фан Шу, рати построив, им вымолвил слово, Знаменит он, и речь и верна, и сурова. Барабаны размеренно бьют наступленье, И отбой барабанная дробь бьет нам снова. IV Как вы, варвары цзинской земли[165 - Цзин – древнее название племен южных областей Китая.], бестолковы – Стать врагами посмели великой стране! Фан Шу – старец великий, преклонный годами, Силу дали советы его на войне. Фан Шу войско ведет и теперь выезжает, Толпы схвачены… Пленных к допросу ведут. Без числа боевые идут колесницы, В нарастающем грохоте снова идут, Точно грома удары и грома раскаты. Слово старца великого крепко и свято! Прежде в дальних походах разбиты им гунны. Смирны южные варвары, страхом объяты. Царская охота (II, III, 5) I Колесницы охотничьи наши прочны и крепки, Наши кони подобраны, равно сильны и легки, Вижу: кони в четверке в груди широки, широки. Запрягайте коней, на восток выезжайте, стрелки. II Колесницы охотничьи наши, гляжу, хороши, И в четверки коней подобрали мы самых больших. На востоке там травы растут и растут камыши; Запрягай лошадей, на охоту скорее спеши! III Вот они на охоте: избрали испытанных слуг, Их ауканьем степи кругом оглашаются вдруг. Установлено знамя со змеями, поднят бунчук – Там, у Ао[166 - Ao – название горы на территории нынешней провинции Хэнань.], облавы на зверя смыкается круг. IV По четверке коней в колесницы князей впряжены, И одна за другою четверки приходят на стан. Наколенники алые, в золоте туфель сафьян. Собираются гости, блюдя и порядок, и сан. V Костяное кольцо налокотнику ровно под стать[167 - Чтобы лучше натягивать тетиву, на большой палец правой руки надевалось кольцо из слоновой кости, а для упора лука на левую руку надевался кожаный налокотник.], Стрелы к луку подобраны – ни тяжелы, ни легки… И в едином порыве согласно стреляют стрелки; Помогают нам в кучи убитую дичь собирать. VI Светло-рыжие кони четверкой у нас впряжены, По бокам пристяжные – не станут тянуть они вкось, Быстро гонит возница, чтоб время терять не пришлось, Стрелы метко летят и пронзают дичину насквозь. VII С тихим присвистом, слышу я, ржут здесь и там скакуны; И значки и знамена, что плещутся в ветре, видны. Нет тревоги: ни пеший, ни конный нигде не слышны. Кладовые большие при кухне еще не полны. VIII Вот охотники едут, и шум колесницы возник, Слышен шум колесницы, не слышен ни голос, ни крик. Вижу: муж благородства воистину наш государь – И, по правде, в деяниях, им совершенных, велик! Царская охота (II, III, 6) I Счастливым днем был моу[168 - День под циклическим знаком моу (согласно древнему китайскому календарю) считался благоприятным для охоты, для выступления в поход и т. д.], и молиться Коней защите[169 - Речь идет о молении и жертвоприношениях богу, покровителю коней. Охота велась с особых охотничьих колесниц.] начали тогда. Охотничьи прекрасны колесницы, Крепки в четверке кони, без труда На этот холм большой она стремится, Преследуя бегущие стада. II Счастливый день гэн-у[170 - День гэн-у считался особенно благоприятным для охоты.], – мы так решили, Коней сыскали, что равны по силе; Где дичь водилась, тот избрали лес. Где бродят лани целыми стадами, По рекам Ци и Цзюй – над берегами Охотиться здесь будет Сын Небес. III И видишь ты долину пред собою: Стада пасутся широко вокруг, Олени – то бредут себе гурьбою, То парами, как будто с другом друг. Сюда людей мы привезли с собою, Чтоб Сыну Неба усладить досуг. IV И вот мы натянули наши луки, На тетиве сжимают стрелы руки, Здесь сбили поросенка кабана, Там носорога валят с ног удары. Да будет пир обилен наш, и в чары Гостям нальем мы нового вина. То гуси летят[171 - Речь здесь идет о принудительном переселении крестьян в новые, отдаленные места на окраины государства. См. также II, IV, 9 (строфа VI).] (II, III, 7) То гуси летят, то летят журавли И свищут, и свищут крылами вдали… То люди далеким походом идут, И тяжек, и труден в пустыне поход. Достойные жалости люди идут, О горе вам, сирый и вдовый народ! То гуси летят, то летят журавли, К болоту слетаясь, садятся на нем… То стены жилищ воздвигает народ, Что встали на тысячи футов кругом. Хоть труд наш велик и тяжел – наконец Покойный себе мы построили дом. То гуси летят, то летят журавли, И слышен тоскливый, тоскливый их крик… Коль мудрый услышит его человек, Он скажет, что труд наш безмерно велик! А глупый услышит его человек, И скажет, гордыней рожден этот крик. Ночь во дворце (II, III, 8) «Кончается ль ночь?» – вопрошает нас царь. – И полночи нет и во тьме небосклон, Сиянием факелов двор озарен; Мужи благородства спешат ко двору, И слышен вдали колокольчиков звон[172 - Колокольчиков звон – в сбруе коней в колесницах.]. «Кончается ль ночь?» – вопрошает нас царь. – Нет, ночи еще не кончается круг, Бледнеет сияние факелов вдруг; Мужи благородства спешат ко двору, И слышен вблизи колокольчиков звук. «Кончается ль ночь?» – вопрошает нас царь. – Сменяет заря предрассветную тьму, И факелы меркнут и гаснут в дыму; Мужи благородства спешат во дворец, Драконы знамен мне видны самому. Думы о смуте в стране (II, III, 9) То реки в разливе стремятся к морям, И почесть, и дань им воздав, как царям. То сокол свой быстрый свершает полет, Взлетит высоко и опять отдохнет. О горе вам, братья мои и друзья, О горе, сограждане, вам без конца! Не хочет подумать о смуте никто, Иль матери нет у него и отца? То реки в разливе стремятся к морям – Они широко, широко разлились. Так сокол свой быстрый свершает полет, То низко парит он, то взмоет он ввысь. Я в думах о тех, кто стезю утерял, Вот встал, вот иду я – покоя лишись! И в сердце твоем только скорбная боль, Ее не забудешь, не скажешь: смирись! То сокол свой быстрый свершает полет И правит свой путь на вершину холма. В народе растут голоса клеветы, Ужели смирить их не хватит ума? Друзья, коль внимательны будем к себе, Поднимется ль ложь и неправда сама? Противоречия (II, III, 10) Кричит журавль меж девяти болот, Но криком тем и ширь полей полна. И рыба, что скрывалась в бездне вод, Теперь средь желтых отмелей видна. Приятный взору пышный сад цветет, Катальпа в нем посажена, растет, Но мертвый лист под ней у наших ног. А из камней высокой той горы Возможно также сделать оселок! Кричит журавль меж девяти болот, Но криком тем и высь небес полна. И рыба, что на отмели видна, Скрывается порою в бездне вод. Приятный взору пышный сад цветет, Катальпа в нем посажена, растет, Но там под ней лишь жалкий тут стоит, И камнями высокой той горы Возможно также обточить нефрит! IV Жалоба воинов, слишком долго задержанных на службе царю (II, IV, 1) О ратей отец![173 - Ратей отец – царский конюший, ведавший войсками.] Мы – когти и зубы царям! Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь? Нет дома, нет крова нам. О ратей отец! Мы когти царя на войне! Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь? Нет ныне приюта мне. О ратей отец! Не счесть тебя умным никак! Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь – И сир материнский очаг? Белый жеребенок (II, IV, 2) Светло-светло-белый жеребенок, В огороде ешь росточки, милый. Привяжу тебя, тебя стреножу, Чтобы это утро вечным было, А тому, о ком здесь речь веду я, Отдыхать со мною не постыло. Светло-светло-белый жеребенок, Ешь бобы, не уходи далече; Привяжу тебя, тебя стреножу, Чтобы вечно длился этот вечер! Значит, тот, о ком здесь речь веду я, Гость прекрасный, – он доволен встречей. Светло-светло-белый жеребенок, Прибегай к нам, убранный богато! Ты же, князь мой, да пребудешь вечно В радости и в счастье без утраты! Да остерегись гулять беспечно, Не упрямься, не беги куда-то! Светло-светло-белый жеребенок – Там теперь он, в той пустой долине, Он пучком травы доволен ныне… Ты ж, как яшма, благородно-тонок, Не скупись, ценя, как злато, слово! Сердце так не отдаляй сурово! На чужбине (II, IV, 3) Иволга, иволга, ты не садись Там, где тутовника чаща видна; Птичка, не клюй моего ты зерна. Люди на этой чужой стороне В дружбу не верят – угрюмость одна. Ах, я уйду, я домой возвращусь – Близкие там и родная страна! Иволга, иволга, ты не садись, Стаи, вы здесь не слетайтесь на тут, Птички пусть сорго мое не клюют! Люди на этой чужой стороне Мне далеки и меня не поймут… Ах, я уйду, я домой возвращусь. Старшие братья дадут мне приют. Иволга, иволга, ты не садись Вместе со стаей на этот дубок, Просо клевать не стремись ты на ток. Люди на этой чужой стороне Плохи – я с ними ужиться не мог! Ах, я уйду, я домой возвращусь. Верно, у дядей найду уголок. Там, по дикой пустыне (II, IV, 4) Там, по дикой пустыне, к вам ехала я, И айланты тенистые были кругом. Я к вам ехала – в жены вы брали меня; Я мечтала – мы с вами теперь заживем. Вы же, муж мой, лелеять не стали меня – Я в родную страну возвращаюсь, в мой дом… Там, по дикой пустыне, к вам ехала я, Собирала я травы в пути по полям. Я к вам ехала – в жены вы брали меня; Чтобы с вами зажить, я отправилась к вам. Вы же, муж мой, лелеять не стали меня – Предаюсь о дороге обратной мечтам! Там, по дикой пустыне, к вам ехала я, Собирала дорогою корни травы… Только прежнюю вы позабыли меня И подругу иную сыскали, увы! Вы не ради богатства забыли меня – Только ради другой это сделали вы! Новый дворец (I, IV, 5) I Берег реки полукругом, как лук, Южные горы тенисты вокруг. Дом, точно крепкий бамбуковый лес, Точно сосна, что взросла до небес. С братьями в доме да встретится брат – Будет любовь между нами крепка, Пусть нас минует коварный разлад! II Предкам наследуя, стал ты царем, В тысячи футов воздвиг себе дом, Смотрят ворота на запад и юг. В нем заживешь ты, устроишься в нем, Смех и беседы услышишь вокруг. III Досками место для стен обнесли, Плотно меж досок набили земли. В дом не проникнут ни ветер, ни дождь, Птица и мышь не проникнут! Как встарь, Место почтенно и свято, где царь! IV Дом, как почтения полный, встает, Горд, как стрела, что стремится вперед; Кровля – как будто фазана полет, Как оперение птицы ярка! Наш государь во дворец свой войдет. V Двор разровняли, и с разных сторон Ввысь устремились вершины колонн. Весел дворец твой на солнце, взгляни: Он и глубок, и просторен в тени, Будет царем здесь покой обретен. VI Всюду циновки – бамбук и камыш, В спальне покой и глубокая тишь. Встанешь поутру от сна тишины, Скажешь: «Раскройте мне вещие сны! Те ль это сны, что нам счастье сулят? Снились мне серый и черный медведь, Змей мне во сне доводилось узреть». VII Главный гадатель ответствует так: «Серый и черный приснился медведь – То сыновей предвещающий знак; Если же змей доводилось узреть – То дочерей предвещающий знак! VIII Коль сыновья народятся, то спать Пусть их с почетом кладут на кровать, Каждого в пышный оденут наряд, Яшмовый жезл[174 - Яшмовый жезл – знак княжеского достоинства, вручаемый царем как знак власти при назначении удела. Точно такой же жезл (вторая его половина) оставался у царя как знак подданства владетеля (удельного князя) царю.] как игрушку дарят. Громок их плач… Заблестит наконец Их наколенников яркий багрец[175 - Раковины в древности не только служили украшением, но и заменяли деньги.] – Примут уделы и царский дворец! IX Если ж тебе народят дочерей, Спать на земле уложи их скорей, Пусть их в пеленки закутает мать, В руки им даст черепицу играть! Зла и добра им вершить не дано, Пищу варить им да квасить вино, Мать и отца не заставить страдать». Хозяину стад (II, IV, 6) I Кто скажет, что мало овец у тебя! В одном только стаде их триста голов! Кто скажет, что мало быков у тебя? Лишь рыжих с пятном девяносто быков! Бараны и овцы твои подошли, Не бьются рогами бараны, стоят. Быки и коровы твои подошли, И только ушами они шевелят. II Спускаются ниже стада по холмам, Иные пошли к водопою на пруд, Иные лежат, а иные бредут. Твои пастухи приближаются к нам, Их шапки – бамбук, а плащи их – камыш. Несут на спине они пищу. Глядишь: Стада одномастны по тридцать голов – Дар духам и предкам обильный готов. Ill Твои пастухи приближаются к нам, Убитая дичь в их руках и дрова, И хворост сухой, и сухая трава: Бараны твои приближаются к нам; Они и крупны, и отменно крепки, Больных или слабых нет в стаде; едва Ты сделал им знак мановеньем руки, И стадо послушно заходит в хлева. IV Уж спят пастухи, снится сон пастухам: И рыбы, и толпы людские подряд, И змеи, и сокол на стягах горят… Великий гадатель ответствует нам: «И толпы людские, и рыбы подряд – Воистину то плодородия год. Коль змеи и сокол на стягах горят – Умножится в царстве повсюду народ!» Ода благородного Цзя Фу, обличающая царя и царского советника Иня (II, IV, 7) I Как высоки вы, южные горы, Скалы теснятся высоко в синь… К вам весь народ устремляет взоры, Царский наставник, великий Инь! Горе сердца сжигает, как пламя, Вымолвить слово мешает страх, О, неужель вы не видите сами: Царство готово низвергнуться в прах. II Южные горы высокие в далях, Скатов, покрытых деревьями, синь… О, почему вы неправедным стали, Царский наставник, великий Инь? Небо нам мор посылает снова, Ширится смута, и сколько бед! И не услышишь отрадного слова, В вас же нисколько раскаянья нет! III Юнь, господин наш и вождь государства, Чжоу престола ты твердь и оплот, Держишь в руке равновесие царства, Объединяешь страну и народ! О, прекрати заблужденья народа, Сыну Небес[176 - Сыну небес – то есть царю, приносящему жертву небу как своему отцу.] будь опора и щит! Нас же в немилости долгой невзгодой Небо великое не истощит! IV Личного вы не даете примера, К службе закрыт благородному путь, К вам у народа разрушена вера. Но государя нельзя обмануть! Будьте воздержанны, дух свой смирите, Низким, как щит, не вверяйте закон! К службам доходным пути преградите Жадной, ничтожной родне ваших жен! V Вышнее небо не право и снова Всем нам грозит разореньем от смут, Вышнего неба немилость сурова, И прегрешения наши растут. Если усердья исполнен правитель, Снидет покой на людские сердца; Если вы помыслы сердца смирите, Сгинут и злоба, и гнев до конца. VI Неба великого гнев над страною! Смута, предела не зная, растет И умножается с каждой луною, Благостей мира лишая народ. Сердце как будто пьяно от печали… Кто у нас держит кормило страны? Править страной вы давно перестали, – Скорбь и страданья народа страшны! VII У четырех скакунов в колеснице Шеи крутые могучи, но, мнится, Вижу я царства четыре предела – Всюду лишь бедность и некуда скрыться! VIII Злобой исполнясь, вы вступите в свару – Вижу я: копья готовы к удару[177 - Речь идет о междоусобицах князей и крупных владетелей.]. Что? Уже радость и мир между вами, Точно вы пили заздравную чару?! IX Небо великое в гневе сурово! Царь наш покоя не ведает снова – Сердце смирить он не хочет и только Гневом встречает правдивое слово. X Песню слагая, подумал я: надо Грех ваш теперь обличить без пощады, Чтоб изменили вы помыслы сердца, В мире взлелеяли царств мириады! Пал летом белый иней[178 - Ода написана в поучение царю Ю-вану (780–770 гг. до н. э.), отвергнувшему добрых советчиков и приблизившему злых.] (II, IV, 8) I Пал летом белый иней вдруг, И сердце ранил мне испуг; В народе лживая молва Растет и ширится вокруг. Лишь вспомню, как я одинок, – Сильнее боль сердечных мук, От скорби тяжкой и тревог Все тело охватил недуг. II Мне дали жизнь отец и мать, Чтоб я изведал скорби гнет! Зачем ни прежде я рожден, Ни после этих злых невзгод? Хвалу ли рот их пропоет, Хулу ли рот их изрыгнет – В них правды нет, и скорбь растет, Обиды множа в этот год. III Свою недолю вспомню я, И в скорбном сердце боль и стон: О весь народ наш! Без вины В рабов он будет превращен[179 - В древности преступников превращали в рабов. Здесь речь идет о том, что рабами должны стать все безвинные люди погибшего царства, пленники захватчиков.]. Мы, горькие, отыщем, в ком И наше счастье, и закон. Я вижу: ворон вниз летит; На чью же кровлю сядет он? IV Так лес лишь хворост и дрова Являет взору моему… Народ в беде, он к небу взор Поднял – оно сокрылось в тьму. Когда решит оно смирить – Кто воспротивится ему?! Великий неба государь Питает ненависть к кому? V Нам скажут, что гора низка, Но все мы видим высь хребтов[180 - Смысл утверждения: некому заглушить голос клеветы.]. В народе лживая молва, Но опровергнуть кто готов? Значенье снов спешат спросить У старцев… Их ответ таков: «Я мудр, но кто же отличит От самок воронов-самцов?» VI Высоко небо, но под ним Не смею не склонить главы… Крепка земля, но я хожу Лишь с осторожностью, увы… Но есть и правда, и закон В реченьях сих людской молвы! О люди нынешних времен, Зачем на змей похожи вы?! VII Смотри, как буйно вдруг пророс Ростками тот высокий склон! Колеблет небо жизнь мою, Но небом я не сокрушен! Искали правила во мне. Как будто не был я найден;[181 - Смысл утверждения: меня принимали за образец, идеал, которого не могли достигнуть.] Меня схватили как врага, Но силой я не побежден. VIII О, сердца боль! Как будто кто Тенетами связал его! Правленье нынешних времен – Зачем, скажите, таково? Пылает пламя высоко, Кто может погасить его? Столица Чжоу велика, Погубит Бао Сы его![182 - Известная красотой наложница царя Ю-вана Бао Сы своим развратным поведением, завистью, клеветой и лестью па-губно влияла на царя и, по мнению китайских историков, содействовала ослаблению царства Чжоу и падению его столицы – Хао.] IX Я с вечной думой о конце Смотрю: под проливным дождем Нагружен кладью полный воз, Но скрепы брошены на нем… И кладь в грязи, и мы тогда – «Ах, сударь, помоги!» – зовем. X О, если ты не сбросишь скреп, Что спицам дать должны оплот, Коль ты к вознице будешь строг[183 - Совет царю: дорожить испытанными слугами, быть строгим к своему главному советнику, которому доверено управление государством.], На землю кладь не упадет, И будет трудный путь пройден!.. Но нет твоих о сем забот. XI Так рыбы, брошенные в пруд, Не могут радоваться тут! Они всегда видны в воде, Пусть хоть на дно они уйдут[184 - В мире, где царят недоброжелательство и жестокость, никто не может быть уверен в своей безопасности.]. Сколь сердца горесть глубока В стране жестокостей и смут! XII У них есть сладкое вино, У них отменных яств полно, И к свату в гости ходит сват, Сосед с соседом заодно! Я ж вспомню, как я одинок, И горе в сердце так сильно! XIII Кто низок, тот имеет дом; Кто подл, тот награжден зерном. Несчастен ныне наш народ, Небесным поражен бичом! Богатый сыт, а тот, кто сир И одинок, – скорблю о нем. О знаменьях небесных и земных, предвещающих бедствия (II, IV, 9) I Лишь началась десятая луна, И в первый день луны, синь-мао день, Затмилось солнце. Горе и беду Великие сулит затменья тень! Тогда луна утратила свой свет, И вместе солнце[185 - Древние китайские историки относят это событие к шестому году правления царя Ю-вана, десятому месяцу лунного календаря и дню, стоящему под циклическим знаком синь-мао (29-й день цикла). Эта дата соответствует 29 августа 775 г. до н. э. Согласно вычислениям европейских астрономов, в этот день действительно происходило солнечное затмение, наблюдавшееся в Китае, причем солнечному затмению предшествовало лунное. Текст оды, таким образом, является убедительным доказательством подлинности Книги песен и гимнов.] свой сокрыло свет – Внизу народу нынешних времен Великая печаль, спасенья нет! II Луна и солнце бедствием грозят, Сойдя с орбиты. С четырех сторон Во всей стране нигде порядка нет – Путь к службе лучшим людям прегражден. Тогда луна утратила свой свет, Но это – вечный для луны закон… А ныне солнце свой сокрыло свет! В чем зло лежит, что ныне скрылся он? III И молнии блестят, грохочет гром! И мира нет, как нет добра кругом. Вода, вскипев, на берег потекла, С вершины горной рушилась скала, Где берег горный – там долины падь, И там гора, где впадина была. О горе! Люди нынешних времен, Из вас никто не исправляет зла! IV Был Хуан-фу всей властью облечен, Фань просвещеньем ведал у царя, Цзя-бо – правитель, Цзюй ведет дела, Чжун-юнь на кухне правит чуть заря. А Чжоу-цзы? Вершит законы он, Карая и щедротами даря, Гуй – конюший. Наложница на трон Взошла в ту пору[186 - Речь идет о Бао Сы, наложнице царя Ю-вана.], красотой горя. V Советник царский этот, Хуан-фу, Не скажет, что не время для работ[187 - …не скажет, что не время для работ – то есть что в разгар полевых работ нельзя отрывать земледельцев для выполнения повинностей царю.], Он, на послуги посылая нас, Просить у нас совета не придет. И дом оставлен, брошена земля, В воде и в сорняках у нас поля. А он в ответ: «Я не чиню обид, Так долг ваш перед старшими велит!» VI О, этот Хуан-фу большой мудрец! Себе возвел он главный город в Шан, Трех богачей в советники избрал И каждого возвел в высокий сан. Он не оставил старца одного Хранить царя у нас – приказ им дан Всем, кто имел повозки и коней, Идти за ним селиться в город Шан. VII И хоть работай не жалея сил, Сказать не смей, что слаб ты, изнурен. Хоть нету ни проступка, ни вины, Но злые рты шипят со всех сторон. Нет! Разве небо наказанье шлет Тебе, народ, в страданьях и беде? Оно – вдали, а злоба – за спиной – Зависят распри только от людей! VIII Со скорбью вспомню мой родимый дом – Великое страданье вижу в нем, Везде избыток с четырех сторон, Лишь я живу, печалью удручен. У всех людей и отдых есть, и смех, Вздохнуть не смею я, один из всех. Неравный дан удел от неба нам: Друзья живут спокойно, я один Не смею подражать своим друзьям! Велик ты, неба вышний свод (II, IV, 10) I Велик ты, неба вышний свод! Но ты немилостив и шлешь И смерть, и глад на наш народ, Везде в стране чинишь грабеж! Ты, небо в высях, сеешь страх, В жестоком гневе мысли нет; Пусть те, кто злое совершил, За зло свое несут ответ. Но кто ни в чем не виноват – За что они в пучине бед? II Преславных Чжоу род угас, И негде утвердиться им – Вельможи бросили дома, Наш горький труд для них незрим. Не бдят советники царя, Как прежде, до ночи с утра, И на приемах нет князей Весь день у царского двора. О царь, всему наперекор Ты зло творишь взамен добра! III Мой голос к вышним небесам! Нет веры истинным словам. Как путник, царь бредет вперед, Куда ж придет – не знает сам. Ужели, доблести мужи, Лишь за себя бояться вам? Друг перед другом нет стыда, И нет почтенья к небесам! IV В войне царь не идет назад, Добром не лечит в мор и глад! А я, постельничий, с тоски Все дни недугами объят: Советов доблести мужи Царю, как прежде, не дарят; Что б ни спросил, – «Да, да!» – ответ. Пред клеветой бегут назад. V О горе тем, кто слов лишен; Не только их бесплодна речь – Она страданье может влечь! От тех, кто слова не лишен, Лишь лесть одна течет рекой, Суля им счастье и покой. VI «Иди служить!» – На службе ложь, Одни шипы и страх! И вот, Коль неугодное речешь – Опалы царской примешь гнет; Царю угодное речешь – Друзей негодованье ждет. VII Вернитесь же, друзья, назад! «У нас нет дома! – говорят, – В тоске мы с кровью слезы льем, Промолвим слово – горе в нем!» Когда в чужие страны шли – Кто шел за вами строить дом?! V Ода о неправых советниках (II, V, 1) I Далекое небо простерло внизу, на земле, Одну лишь немилость, и гнев его грозный жесток! Советы царю, зарождаясь в неправде и зле, – Когда остановят они свой губительный ток? Благие советы бывают – не следуют им, Охотнее следуют, чаще – советам дурным. Услышу я эти дурные советы царю – И вот уж великой печалью и скорбью томим! II Вы вместе сойдетесь – злословье одно за спиной… Не так же ль большую печаль оно сеет вокруг? А если хороший совет предлагает иной, Вы все заодно на него тут восстанете вдруг. Но если дурные советы предложит иной – Тут все заодно на него опираетесь вы! Помыслю об этих зловредных советах царю: К какому концу привести они могут? Увы! III Гаданьем ли мы утомили своих черепах?[188 - Здесь упоминается старинный способ гадания по трещинам на щите черепахи, обжигаемом на огне. Имеется в виду, что беспрерывно повторяемые гадания относительно результатов того или иного начинания бесплодны, ибо щиты черепах в конце концов перестают давать правильные ответы.] – Они не вещают нам больше грядущий удел. Не слишком ли много советников в царском дворце? И не оттого ли не видим исполненных дел? У нас предложенья царю переполнили двор, Но выполнить их безбоязненно кто бы посмел? Так путник, что только судачит, не смея идти, Вперед оттого не подвинется вовсе в пути. IV И ваших решений предвижу я жалкий конец – Вы древний народ наш не взяли себе в образец; Великие истины царь наш не ставит в закон – Одни пустяковые речи и слушает он. Одни пустяки, и о них только споры кругом! Коль домостроитель с прохожими станет рядить – Навряд ли успеет он вовремя выстроить дом. V Хоть в царстве у нас ничего еще твердого нет, Но мудрые люди нашлись бы, пожалуй, и здесь; В народе у нас, хоть немного осталось его, Разумные люди, советоподатели есть, Достойные видом, способные править умы!.. И точно источник бегущей и чистой воды, К погибели общей теперь не стремились бы мы. VI Никто б не посмел безоружным на тигра идти, Чрез Желтую реку не стал бы шагать пешеход, Но люди, что знают об этих простейших вещах, Не знают сравнений и даже не смотрят вперед. И страхом страшась, весь дрожу я, предвидя беду! Как будто, приблизившись к бездне глубокой, стою, Как будто я первым ступаю по тонкому льду. Ода о воспитании (II, V, 2) I Пусть птица-певунья собою мала – Способна до самого неба взлетать… Какая на сердце мне давит печаль, Лишь только я предков начну вспоминать! И я до рассвета уснуть не могу – Покойные в думах отец мой и мать. II Кто ровен и мудр, хоть и выпьет вина, Себе господин, в нем приятность видна. А кто неумен да невежда притом, День за день все больше сидит за вином. Но каждый да помни о долге своем: Судьбу утеряв, не воротишь потом! III В глубокой долине растут бобы, Я вижу: народ собирает их. Не жаль шелкопряду детей своих – Порою оса похищает их. Добру научите детей своих – Подобными вам воспитайте их! IV Иль на трясогузку ты бросишь свой взор – Она и поет, и летит на простор… Вперед, что ни день, я все дальше иду, Шаг с каждой луной ускоряй – все не скор! Пораньше вставай и попозже ложись – Родившим тебя да не будешь в укор. V Вот птица порхает, что в тутах живет, – Клюет она, с тока таская, зерно… О, горе вдовицам у нас и больным – Им, сирым, в темницах страдать суждено. Лишь с горстью зерна выхожу со двора Гадать, как идти мне стезею добра. VI Будь мягок, почтенья исполнись к другим, Как птицы, что сели на ветви дерев. Мы, будто приблизясь к обрыву, стоим – Будь чуток с другими и сдерживай гнев, Будь так осторожен, как тот на пруду, Кто первым проходит по тонкому льду. Вороны по воздуху крыльями бьют[189 - Ода о жалобе царевича И-цзю на немилость отца, царя Ю-вана, лишившего его, старшего сына, прав на отчий престол в пользу Бо-фу – сына своей любимой наложницы Бао Сы.] (II, V, 3) I Вороны по воздуху крыльями бьют – Обратно к родным вылетают местам. У всякого счастье свое и приют, И только несчастлив и грустен я сам. Грехи ли мои перед небом тяжки? В какой перед ним я повинен вине? – Но только исполнено сердце тоски, Не знаю, что делать несчастному мне? II Большая дорога гладка и ровна, Но пышной травой вся покрылась она. И сердце тоскою разбито мое, Поранено сердце, и горесть сильна, Она превратила меня в старика, В постели я только вздыхаю без сна… О, сердца тоска и глубокая боль! И как голова тяжела и больна. III Посажены были катальпа и тут – А люди и нежат деревья, и чтут[190 - Багровые наколенники были знаком царского достоинства, багрово-желтые – княжеского.]. Я мог на отца лишь с надеждой взирать, Была мне привычной опорою мать. Мои волоса не от их ли волос, Не я ль к материнскому чреву прирос? О небо! Иль не было лучшего дня, Чем тот, когда мать породила меня? IV На ивах зеленый, блестящий наряд, И звонкое слышится пенье цикад; Глубокие воды… Над ними в тиши Стоят тростники, и густы камыши. А я точно челн – по течению вод Скользит он, не зная, куда приплывет! О сердца тоска и глубокая боль! И сном мне забыться нельзя от забот. V Легко, осторожно ступая ногой, Свой бег умеряет нарочно олень; Чтоб самок своих отыскать, поутру Фазаны призывней кричат что ни день. А я, точно древо гнилое, стою, Оно без ветвей увядает одно. О сердца тоска и глубокая боль! Узнает ли кто, как страдало оно? VI Бегущего зайца мы видим, и то, Бывает, кто-либо спасает его. Коль труп незнакомый лежит у пути, Кто-либо всегда погребает его! Но черствое сердце теперь у царя, И мой государь не смягчает его. О сердца тоска и глубокая боль! И слезы текут, не смиряя его. VII Ты принял легко, государь, клевету, Как будто заздравную чашу вина; Меня не любя, на досуге, увы, Не стал проверять ты, была ли вина. Срубая, дай дереву крепкий упор, Вдоль жил направляй, если колешь, топор – Преступных оставил по воле ходить, Лишь я без вины осужден на позор. VIII Что выше бывает, чем гор вышина? Что глубже идет, чем ключа глубина? Не будь же так легок в речах, государь, – Бывает, что уши имеет стена. Пусть он не подходит к запруде моей, Мою да не снимет он с рыбами сеть![191 - Намек на лишение царевича царства незаконным наследником.] Тот, кто без вниманья оставил меня, – В беду попади я – не станет жалеть! Ода о клеветниках (II, V, 4) I Высоко ты, небо, в величье своем; Отец наш и мать – так мы небо зовем. Не знаю на нас ни греха, ни вины, А смуты в стране велики и сильны, И небо великое в гневе на всех, Смотрю на себя и не вижу, в чем грех; А кары великого неба сильны… Смотрю на себя и не вижу вины. II Не с ложью ли смута сплетясь, разрослась, Когда, государь, допустил ее ты? И смута еще и еще разрослась, Когда ты поверил речам клеветы! Коль гневом ты встретил бы ложь, государь, То сразу бы смута смирилась без сил; Коль милостью истину встретил бы царь – То сразу бы смуте предел положил. III Великие клятвы[192 - Великие клятвы – торжественные, сопровождаемые закланием жертвенного животного клятвы во взаимной верности между царем и удельными князьями.] ты часто даешь, А все разрастаются смута и ложь. Доверился людям, чье дело – разбой, И яростней смута встает пред тобой. Разбойничьи речи для слуха сладки, А смута и ложь и сильны, и крепки. Свой долг позабыв и добра не творя, Готовят советники гибель царя. IV Храм предков, гляжу, – величав, величав – Достойный правитель построил его; Я вижу порядок великих начал – Мудрец, заключаю, устроил его. Стремление зрю в человеке другом – Обдумав его, разбираю его. А заяц – он петлями скачет, хитрец. Собака навстречу, хватает его. V Деревья, что стали гибки и мягки, Сажали для нас благородства мужи. Услышишь случайных прохожих слова – В них сердцем отделишь ты правду от лжи. Великие в мире родятся слова И прямо исходят из уст без труда, А речи льстеца точно шэны поют, – На важном лице не увидишь стыда. VI А тот, кто клевещет, – какой человек? Жил в травах густых он, в излучинах рек; Нет мужества в нем, нет и силы в руках, Призванье его – быть лишь к смуте путем, Опора гнила, как стопы в гнойниках! Откуда возьмется и мужество в нем? Хоть тьма у тебя начинаний больших, Но много ль сторонников будет твоих? Ода о вероломном друге (II, V, 5) I Что ты за человек, не знаю я, Но замыслы твои опасны. Кто ты? Приблизился к моей запруде ты, Но не зашел зачем в мои ворота? Кто спутник твой – шел следом за тобой? То Бао, он стоял у поворота. II Два человека шли друг другу вслед; Кто создал мне несчастье так сурово? Приблизился к моей запруде ты, Зачем же не вошел утешить словом? Таким вначале не был ты – теперь Не счел меня достойным дружбы снова! III Что ты за человек, не знаю я. Зачем ты подошел к дорожке сада? И голос этот слышал я вблизи, Но не видал, как ты вошел в ограду. Не знаешь ты стыда перед людьми, И страха перед небом знать не надо. IV Что ты за человек, не знаю я; Так буйный вихрь летит, сбиваясь с круга… Зачем не с севера приходишь ты, Зачем ко мне ты не приходишь с юга? Зачем приблизился к запруде ты И только растревожил сердце друга? V Не торопясь, ты едешь, и тогда Нет времени у нас остановиться; Стремительно ты мчишься – и тогда Находишь время смазать колесницу! Чтоб ты хоть раз один ко мне пришел, Как жажду я, – но суждено ли сбыться? VI Когда вернешься и войдешь ко мне – Наполнишь сердце радостью такою; А не войдешь, как будет трудно мне Понять отказ и справиться с тоскою! Когда бы ты хоть раз ко мне пришел, И я б тогда исполнился покоя. VII Сюань и флейта в лад поют – сильна Была в нас дружба с братскою любовью[193 - Стань – духовой керамический инструмент. Имеется в виду, что старший брат играл на сюани, а младший вторил на флейте.], Жемчужных мы на нитке два зерна! Коль впрямь меня не знаешь, по условью, Три жертвы[194 - Три жертвы – собака, свинья и петух, кровью которых скреплялись торжественные, нерушимые клятвы.] принеси, и поклянись, И губы омочи священной кровью! VIII Коль мертвый дух иль оборотень ты – Твое лицо для нас непостижимо; Но виден всем твой лик, твои глаза, И видишь ты всегда идущих мимо! Я эту песню добрую сложил, Чтоб двойственность твоя явилась зримо. Ода о клеветниках (II, V, 6) I Причудливо вьется прекрасный узор – Ракушками тканная выйдет парча. Смотрю я на вас, мастера клеветы! Давно превзошли вы искусство ткача. II Созвездие Сита[195 - Созвездие Сита – четыре звезды созвездия Стрельца. Две из них считаются «языком» созвездия Сита.] на юге блестит, Язык растянув, непомерно для глаз. Смотрю я на вас, мастера клеветы, Кто главный теперь на совете у вас? III Стрекочете вы, там и тут егозя, Кого б оболгать, только ищете вы. В словах осторожнее будьте. Увы! – Уже говорят, что вам верить нельзя. IV Двуличный пронырлив – и тут он, и там. Дать волю он думает лживым словам. Смотрите же: то, что не примут от вас, С бедою назад не вернулось бы к вам! V Спесивый и гордый доволен и рад, Трудом изнуренный – печалью объят. О синее, синее небо вдали, Взгляни на спесивых и гордых земли, Трудом изнуренных печаль утоли! VI О ты, клеветы зачинатель и лжи, Кто главный у вас на совете, скажи? Клевещущих, лгущих хватал бы я сам И лютым бы тиграм бросал и волкам; Коль тигры б и волки их жрать не смогли, На север погнал бы их, к краю земли; Коль в мрачные север не примет края, К великому небу их кинул бы я! VII Дорожка от сада в ветвях тополей Приводит к холму, что меж хлебных полей![196 - Клевета, распространившаяся вначале в низах, постепенно охватывает верхи.] Лишь евнух я[197 - Звание евнуха дает основание полагать, что автор оды сам пал жертвой клеветы и подвергся мучительному и позорному наказанию оскоплением, существовавшему в древнем Китае.], Мэн-цзы, в покоях дворца; Я эту правдивую песню сложил. Прошу вас, прослушав ее до конца, Размыслить о ней, благородства мужи! О неверном друге (II, V, 7) С востока веет ветерок, И дождь к нам прилетает вслед за ним, Ты страхом был и ужасом томим – В те дни лишь я с тобою был вдвоем. Теперь и мир, и радость у тебя, И брошен я, со мной ты стал другим. С востока веет ветерок, И вихри вьются вслед за ним, гляди. Ты страхом был и ужасом томим, Но ты меня носил в своей груди. Теперь и мир, и радость у тебя, И брошен я… Забвенье впереди. С востока веет ветерок, Он дует и на высях горных гряд. Чтоб не увяла, нет такой травы; Падут деревья, что теперь стоят. Ты все мои достоинства забыл, Свои обиды помнишь – все подряд! Кувшинки-цветы (II, V, 8) I Огромны, огромны кувшинки-цветы, А я не кувшинкой – стал мелким цветком. О горе вам, горе, отец мой и мать! Меня вы взрастили с великим трудом. II Огромны, огромны кувшинки-цветы, А я не кувшинка, и жалок мой цвет. О горе вам, горе, отец мой и мать! Меня вы взрастили средь горя и бед. III Коль нету в застольном кувшине вина – То винного жбана позор и вина! Чем сирому и одинокому жить – Не лучше ль, коль ранняя смерть суждена? Коль нету отца – где опора моя? Доверюсь кому, если матери нет? Вне дома тоску свою всюду несешь, А дома – в ком помощь найдешь и совет? IV Отец мой и мать породили меня, Заботой своей окружили меня, Они обласкали, вскормили меня, Взрастили меня, воспитали меня, Взлелеяли нежно ребенком меня, Вне дома и дома носили меня, Мой долг перед ними, что в сердце возник, Как небо безмерное, столь же велик! V Высокие южные горы мощны, Порывистый ветер свистит вдалеке. Все люди, я вижу, счастливы кругом, Зачем только я, одинокий, в тоске? VI Громадами южные горы стоят, Но ветер меж ними свиреп и жесток. Все люди, я вижу, счастливы кругом… Свой долг до конца совершить я не мог! Ода о запустении в восточных царствах[198 - Ода об упадке Хао – восточной столицы царей Чжоу (в нынешнем Шаньдуне) и о возвеличении Лояна – западной их столицы (в нынешней Хэнани).] (II, V, 9) I Был полон стол с зерном вареным блюд, Жужубовый черпак красиво гнут. Великий путь, как гладкий оселок, Прямой стрелой стремился на восток. Им проходили доблести мужи, Простой народ смотрел на их поток… Теперь, лишь оглянусь на этот путь, – Струятся слезы, падая на грудь. II В восточных царствах, посмотрю кругом, Пустуют станы с ткацким челноком, И в легких туфлях, свитых из пеньки, Там ходят по земле, покрытой льдом. Князей потомки нежные теперь По славному пути идут пешком. Пройдут они туда, сюда, и вот Опять страданье сердце мне сожмет. III Источника холодная струя Пусть не найдет пути к тем срубленным стволам; Всю ночь без сна вздыхаю горько я: О горе, горе истомленным нам! Надежда есть и срубленным стволам, Что их перевезут куда-нибудь… О горе, горе истомленным нам! И мы должны немного отдохнуть. IV У нас, восточных жителей, сыны Живут в труде, не ведая наград; А жителей на западе сыны В роскошных платьях, пышен их наряд! Хоть лодочник отец – его сыны Себе из шкур медвежьих шубы шьют, И хоть отец слуга – его сыны Сидят на важных службах там и тут! V Таких, пожалуй, угости вином – Найдут, что лучше рисовый отвар; Подвески им на пояс подари – Не короток ли, скажут, ценный дар. Горит на небе звездная река И, видя нас, свой не умерит жар[199 - Млечный Путь остается равнодушным к нашим страданиям.]. Ткачихи угол в целый день пройдет На семь делений весь небесный шар[200 - Созвездие Ткачихи, образующее угол из трех звезд, проходит, как считали древние китайские астрономы, за сутки полный круг по небесной сфере, поделенной на двенадцать частей: семь делений за день с пяти часов утра до семи часов вечера и пять за ночь с семи часов вечера до пяти часов утра. Пути небесных светил остаются неизменными, говорится в этих строках.]. VI Хоть семь делений в день она пройдет, Она в подарок шелка не соткет, Сверкает ярко в небе Бык в Ярме[201 - Бык в ярме – шея созвездия Орла.], Но он повозки нам не повезет. Звезда зари с востока сходит к нам, Чан-гэн[202 - Звезда зари та Чан-гэн – Венера.] на запад свой свершает ход. На небесах изогнутая сеть – Раскинулось созвездие Тенет[203 - Созвездие Теней – созвездие Лавра.]. VII На юге Сито свой бросает свет, Но в Сите не провеешь ты зерна; На севере мне виден только Ковш, Но тем Ковшом не разольешь вина. На юге Сито свой бросает свет – Торчит Язык, готовый все пожрать; На севере мне виден только Ковш – На запад обращает рукоять! Ода о смуте в стране (II, V, 10) I Четвертой луной начинается лето, В шестую – все пышущим зноем прогрето. О предки! Иль вовсе не люди они? Как терпят потомки страдание это? II В осенние дни увядает природа, Все чаще и чаще стоят холода. Я болен от скорби, и смут, и разброда. Куда мне укрыться? Повсюду беда! III А в зимние дни холод злее и злее, Порывистый ветер свистит и свистит. Все люди кругом, как я вижу, счастливы; Зачем одинок я и горем убит? IV Прекрасные в горных лощинах деревья, Каштаны и сливы там радуют взоры. Не знает никто: по чьему прегрешенью Кругом у нас ныне злодеи и воры! V Смотрю на источника этого воды: Они то прозрачны, то мутны они. Все дни свои я только горе встречаю; Смогу ли увидеть счастливые дни? VI И Хань, и Янцзы[204 - Хань и Янцзы – большие реки в южном Китае.] так обильны водою, И связь и оплот они южной стране. На службе все силы свои истощаю, Ужели не знает никто обо мне? VII Нет, я не орел и не коршун… Крылами Взмахнул бы я, к небу направив полет! Нет, я не осетр и не малая стерлядь, Сокрылся б я в бездну глубокую вод! VIII В горах этих папоротник вырастает, В низинах там заросли ив и ракит. Я, муж благородный, сложил эту песню, Чтоб всем вам поведать, как сердце болит. VI Ода о несправедливости (II, VI, 1) I Когда поднялись мы на северный этот хребет, Мы ив собирали побеги, пройдя через склон. Мы слуги царя, и любой и могуч, и силен, И каждый с утра и до вечера службу несет. Мы знаем: нельзя быть небрежным на службе царю, Но я об отце и о матери скорбью горю. II Широко кругом простирается небо вдали, Но нету под небом ни пяди нецарской земли. На всем берегу, что кругом омывает моря, Повсюду на этой земле только слуги царя! Совсем справедливости нету у царских вельмож Иль верною службой я только, увы, и хорош? III И скачут, и скачут в четверке моей скакуны – Справлять бесконечно мы царскую службу должны. И все в восхищенье, что я не дряхлею пока, Что мышцы на редкость тверды, не слабеет рука. Поскольку я крепок и спину прямою держу, В далеких пределах страны я порядок ввожу. IV Одни, отдыхая, живут, веселясь на пирах, Другие же служат стране, изнывая в трудах. Одни отдыхают, в постелях своих развалясь, Другие в пути бесконечном и в холод и в грязь. V Одни не услышат и крика в покое своем, Другие в тревоге и заняты тяжким трудом. Как птицы на ветках, ленивы одни, посмотрю, – Другие утратили облик на службе царю. VI Предавшись утехам, вино попивают одни, Другие в тревоге – упрека боятся они. Одни в пересудах вне дома и дома – везде, А всякое дело другие свершают в труде. Не думай о печалях (II, VI, 2) Большую телегу вперед не пускай – Сам будешь в пыли и песке. Не думай о многих печалях своих – Лишь сам изведешься в тоске. Большую телегу вперед не пускай – В пыли затуманится свет. Не думай о многих печалях своих – В смятении выхода нет. Большую телегу вперед не пускай – Покроешься пылью – взгляни! Не думай о многих печалях своих – От дум тяжелее они! Еще одна ода о дальнем походе (II, VI, 3) I Исполнены светом вверху небеса, Что смотрят на землю, сияя вдали! Я с войском походом на запад иду До дальних пустынь этой цюской земли. С тех пор как вторая луна началась, То в холоде я, то в жаре и в пыли, И в сердце моем безысходная боль – То ядом горчайшим его обожгли. Лишь вспомню о тех, кто остался служить, И слезы мои упадают дождем. Ужели вернуться домой не хочу? Боюсь, что немилости сеть навлечем. II Когда уходили мы в этот поход, Сменились и солнце тогда, и луна[205 - Имеется в виду начало нового года.]; Не знаю, когда мы вернемся домой, – Год пройден, приходят к концу времена. Подумаю, как я теперь одинок, Как тяжесть забот велика и сильна, И в сердце моем безысходная боль, Ни отдыха нет, ни покоя, ни сна Лишь вспомню о тех, кто остался служить, И думой о них моя грудь стеснена. Ужели вернуться домой не хочу? Упрека боюсь, и немилость страшна. III Когда уходили мы в этот поход, Дни делались теплыми с новой луной. Не знаю, когда мы вернемся домой. Теснят нас дела управленья страной. Год пройден, подходят к концу времена: Кувшинки сбирают, снимают бобы… И в сердце моем безысходная боль – Сам вызвал я эти невзгоды судьбы. Лишь вспомню о тех, кто остался служить, Встаю, покидаю ночлег – не уснуть. Ужели вернуться домой не хочу? Пред гибелью страхом сжимается грудь. IV Послушайте, вы, благородства мужи, Не вечно бы жить на покое и вам! Свершайте же мирно на службе свой долг, На тех опирайтесь, кто честен и прям. И светлые духи, услышав о том, Одарят вас счастьем, одарят добром. V Послушайте, вы, благородства мужи, Не вечно и вам отдыхать без забот! Свершайте же мирно на службе свой долг, Пусть честный в любви с благородным живет! И светлые духи, услышав о том, Исполнят вас благ и великих щедрот. Разлив реки Хуаи (II, VI, 4) То колокол громко звонит у реки, И воды Хуай высоки, высоки. И сердце поранено болью тоски: Я полных достоинства наших царей Забыть не могу, хоть они далеки. Гудит и гудит этот колокол там, К высоким Хуай поднялась берегам. И сердце тоскует, и горесть сильна: Я помню достоинства прежних царей, Их светлая доблесть была без пятна. Звучит барабан там, и колокол бьет, Три острова вышли из схлынувших вод. И сердцу покоя тоска не дает: Я помню достоинства прежних царей – Им доблестью равных не видит народ. И колокол бьет, барабаны звучат, И цитра и гусли настроены в лад, А шэны и цины, сливаясь, звенят, Великие оды и песни поют, И танцы под флейту так радуют взгляд! Жертвоприношение предкам (II, VI, 5) I Густые, густые терновники скрыли поля; От терний колючих очищена эта земля. Издревле трудились зачем над прополкой земли? Чтоб просо мое и ячмень в изобилье росли! И просо мое все пышней и пышней что ни день. Прекрасный, прекрасный на пашне густеет ячмень. И хлеб мой в амбарах, и хлеба в амбарах полно, В бесчисленных кучах на поле осталось зерно. Довольно зерна для еды и питья соберу И жертвою предков почту на обильном пиру. Да их заместитель[206 - Заместитель – лицо, определяемое гаданием и происходящее из одного рода с приносящим жертву. Заместитель представляет духов предков: его сажают на почетное место и воздают ему почести как предку.], покоясь, отведает блюд, Да счастьем великим меня наградит он за труд. II С почтеньем, с почтеньем достойным иду наконец Для жертвы чистейших избрать и быков, и овец[207 - Люди чтут дело рук своих предков, завещанные потомкам традиции.]. Я жертвы и в осень и в зиму вершу что ни год. Кто шкуры сдирает, кто варит, а кто подает, Кто мясо раскладывает, кто подносит скорей, Стоит прорицатель, чтоб духов встречать у дверей[208 - Прорицатель – лицо, передающее просьбы духам и возвещающее их ответы. Он становится у дверей храма предков, чтобы встретить духов.]. И жертва готова, и блеском наполнен мой храм, И званые предки явились в величии к нам! И духохранитель[209 - Духохранитель – заместитель предков.] поел, исполняя обряд, И я, из потомков почтительный, счастлив и рад. И счастьем великим меня награждают за труд, На тысячи лет долголетьем безмерным дарят. III С почтеньем очаг возжигают – достойно хвалы, И с жертвенным мясом готовят большие столы. И жарят, кто мясо, кто печень, тогда на огне, В смирении строгом присутствовать – старшей жене; И много сосудов расставила ныне она. Я званым гостям наливаю в их чары вина; Ответные чары скрестились с различных сторон, И весь мы исполним обряд, как предпишет закон. Улыбки и наша беседа пристойны вполне. И духохранитель является ныне ко мне. И счастьем великим меня награждают за труд, На тысячи лет долголетием мне воздадут! IV В служенье я силы свои истощил; говорят, Что без упущений исполнен великий обряд. Придет прорицатель искусный, и скажет мне он: «Потомок сыновнепочтительный, ты награжден. Душисты сыновние жертвы во храме твоем, И духи довольны весьма и едой и питьем. И сотнями благ, возвещают, тебе воздадим, И в срок надлежащий, по правилам строгим твоим. И в жертву ты ныне и просо принес, и зерно, И в должном порядке разложено было оно. За это ты примешь немало великих наград И благ мириады – десятки таких мириад!» V Закончено все – и великий, и малый обряд, И в колокол бьют, наконец, барабаны звучат. Потомок сыновнепочтительный занял престол. И вновь прорицатель искусный к нему подошел, Вещает, что духи упились довольно… И вот В величье своем замещающий духов встает. И бьют барабаны и колокол духам вослед – Ушел заместитель, и духи уходят, их нет. И слуги приходят и старшая с ними жена, И без промедленья остатки уносит она. И дяди одни остаются и братья со мной, И только для родичей пир приготовлен иной. VI Вот входят в покой музыканты, я слышу игру – Тогда насладись величанием здесь на пиру. И подали яства твои, и расставили в ряд, Здесь нет недовольных, здесь каждый и счастлив, и рад: Он вдоволь напился, и яством насытился он. И малый и старый встают, отдавая поклон: «Все духи довольны весьма и едой и питьем. Тебе, государь, долголетие в доме твоем! Ты жертвы принес по порядку за все времена, Сыновний свой долг, как и надо, свершил ты сполна. Сыны за сынами, за внуками внуки подряд Твои приношенья своими надолго продлят». Жертвоприношение предкам (II, VI, 6) I Древле, воистину, в этих вот южных горах Юй[210 - Юй – легендарный царь древнего Китая (см. Гимны, гл. IV, примеч. 5).] управлял, проявляя заботы о них, Вспаханы были низины и выси кругом. Правнук – веду полевые работы на них. Мною размерена вся на участки земля, И на восток, и на юг протянулись поля. II Вышнее небо тучей закрылось одной – Хлопьями, хлопьями падает снег над страной. Дождиком мелким нам влаги прибавит весна – И плодородна повсюду земля, и влажна; Влагой напитана ныне довольно она – Много она в этот год народит мне зерна. III В добром порядке участки мои; что ни день – Просо тучнеет на пашне, тучнеет ячмень. Правнук – с полей соберу я немало зерна, Яств наготовлю, сварю молодого вина, Предкам моим и гостям приготовлю обед – Мне долголетье на тысячи, тысячи лет! IV Хижины там посредине меж пашен и нив; Тыквы растут на участках везде по межам – Их положу я в рассол, на куски изрубив, Предкам державным соленые тыквы подам. Правнук – да буду тогда долголетен я сам, Счастьем угодно меня наградить небесам. V Чистого сделаю для возлиянья вина, Рыжего выберу после быка без пятна, Предкам свой жертвенный дар приготовив сполна. Нож с колокольчиком жертвенный – этим ножом Шерсти клочок от ушей у быка отстрижем[211 - Шерсти клочок от ушей у быка отстрижем – чтобы доказать духам, что бык чистой рыжей масти.], Жертву зарезав, кровь с салом его соберем. VI В дар приношу эти чистые жертвы одни, Слышен повсюду густой их, густой аромат. Блеска исполнен обряд мой и храм мой, взгляни! Предки явились, величия полны они – Счастьем великим в награду меня одарят, Тысячи лет ниспошлют, бесконечные дни. Широкое поле (II, VI, 7) I Вижу широкое поле, здесь с каждого му Жатву стократную в этом году я сниму. С прошлого года оставшийся хлеб мой я сам, Чтоб накормить их, моих земледельцев, отдам. С древних времен урожай у нас в каждом году; Вот и теперь я на южные пашни иду. Полет один, тот земли присыпает к корням, Просо мое и ячмень тучным-тучные там. Место, где больше удобства и больше земли, Самым способнейшим людям теперь отвели. II В жертву чистейшего сам отберу я зерна, Выбран уже одномастный баран без пятна – Духов земли и сторон четырех[212 - Имеются в виду духи четырех стран света.] уважай! Если на поле, бывало, хорош урожай – Счастье моих земледельцев являлося тут. Бьют в барабаны, и гусли, и цитры поют – Встречу готовлю я предку и нив и полей[213 - …предку и нив и полей. – Имеется в виду дух-земледелец Шэнь-нун, легендарный царь Китая.], Сладостный дождь, умоляю, на землю пролей, Чтобы ячмень уродился и просо под стать, Чтоб земледельцев и жен их зерном напитать! III Правнук, пришел посмотреть я на землю отцов, Вижу я жен, выходящих в поля, и юнцов – С пищей на южные пашни скорее спешат… Вот и надсмотрщик полей – подошел он и рад. Справа и слева беру принесенный обед, Пробую пищу: вкусна ли она или нет? Хлеб мой возделан прекрасно вдоль каждого му – Добрую жатву, обильную жатву сниму. Не в чем людей упрекнуть мне, нет гнева на них. Трудятся люди проворно на нивах моих. IV Вижу, колосья, как в крыше солома, часты; Точно ярмо, изогнулись они с высоты. Кучи зерна, что на поле оставили мы, Как острова на реке или в поле холмы. Тысяча, верно, не меньше, амбаров нужна, Тысяч десяток телег для отвозки зерна! Если и просо, и сорго, и рис возрастут – Счастье моих земледельцев проявлено тут. Благо, наградою будь земледельцам моим, Тысячи лет долголетья безмерного им! Большое поле (II, VI, 8) I Много нам сеять на поле – большое оно. Мы приготовили все – отобрали зерно. Все приготовили мы, за работу пора; Каждая наша соха, как и надо, остра. С южных полей начинаем мы землю пахать, Всяких хлебов мы довольно посеять должны. Княжеский правнук доволен, что всходы пышны, Прямо они поднялись, высоки и сильны. II Вот уж и колос встает, наливает зерно, Вот и окрепло, и стало добротным оно. Травы и плевелы время выпалывать нам И уничтожить грызущих ростки червяков, Корни, коленца и листья грызущих жуков, Чтоб не вредили в полях восходящим хлебам. Предок полей, собери их, не медля ни дня, Духом могучий, их ввергни в пучину огня![214 - Шэнь-нун, по преданию, имел власть над стихией огня и назывался также Огненным государем.] III Туча возникла, все гуще и все тяжелей. Дождь наплывающий, каплю за каплей пролей! Общее поле[215 - Общее поле сообща обрабатывалось многими земледельцами. Урожай с него шел в пользу владельца земли.] сначала дождем ороси, После коснись ты и наших отдельных полей! Вот молодые колосья не срезаны там, Связку вот эту оставим на поле смелей; Горсть оставляем иную на поле зерна, Эти колосья не тронем, совсем не сожнем. Вдовым на пользу оставлено – вдов пожалей! IV Правнук, пришел посмотреть он на землю отцов, Видит он жен, выходящих в поля, и юнцов – С пищей на южные пашни скорее спешат. Вот и надсмотрщик полей – подошел он и рад. Духам сторон четырех мы усердно моления шлем, Рыжего в жертву быка да и черного также избрав, С собранным просом моим и также с моим ячменем В дар вам, о духи, мы жертвы свои принесем. Счастье великое, правнук, на доме твоем! Встреча царя, выступающего в поход (II, VI, 9) На Ло[216 - Ло – река в центральном Китае. На ее северном берегу находилась древняя столица Китая – Лоян.] поглядите, как воды реки Разлились широко и как глубоки… Не так ли является нам государь? Как травы, в нем счастье и благо сплелись. Его наколенники красным горят, Когда он выводит шесть ратей солдат. На Ло поглядите, как воды реки Разлились широко и как глубоки… Не так ли является нам государь? Нефриты блестят, и горит самоцвет На ножнах меча. Так да здравствует царь И дом сохранит свой на тысячи лет! На Ло поглядите, как воды реки Разлились широко и как глубоки… Не так ли является нам государь? И полное счастье и благо при нем. Да здравствует царь наш, на тысячи лет Он царство свое сохранит и свой дом! Прекрасны, прекрасны цветы (II, VI, 10) Прекрасны, прекрасны, я вижу, цветы, И пышно листва их растет… Я ныне на этого мужа смотрю – И в сердце покой настает, И в сердце покой у меня настает. Хвала тебе, мир и почет! Прекрасны, прекрасны, я вижу, цветы, Собой они темно-желты… Я ныне на этого мужа смотрю – И тонкой он полн красоты! Исполнен он тонкой такой красоты. И радости будут полны и чисты! Прекрасны, прекрасны, я вижу, цветы, То желтый, то белый видны. Я ныне на этого мужа смотрю, В четверке все кони черны. Он сам в колеснице, все кони черны, И вожжи блестят у коней вдоль спины. Коль слева поставишь такого у нас – Он места достоин как раз; Коль справа такому мы место найдем – Достоинства многие в нем[217 - Все должностные лица при дворе делились на левую и правую стороны, чиновники становились на приемах каждый на свое место слева или справа от престола. Речь здесь идет о человеке, достойном и способном занять любую должность.]. Достоинства признаки вижу я в нем, Внутри и снаружи на нем. VII Царь приветствует своих гостей (II, VII, 1) То птицы порхают на тутах, взгляни: Сверкает их перьев прекрасный узор. Мужи благородства мне радуют взор, И милости неба да примут они! То птицы порхают на тутах, взгляни: Сверкают их шеи узором. И вот Мужи благородства мне радуют взор, Они – государства надежный оплот. Вы – царства оплот, вы – опора и щит! Пример государям с вас брать надлежит! Не вы ль бережливы, не любите ль труд, Не вам ли обильное счастье пошлют? Кривые рога носорожьи возьмем, Наполним их сладким и вкусным вином, Без гордости друг перед другом мы пьем. Пусть многие блага наполнят ваш дом! Ода царю (II, VII, 2) Селезень с уткою вместе летит – Дайте сетей и тенет! Тысячи лет да живет государь, В радости тысячи лет! Селезень с уткой на гати сидит, Левым касаясь крылом. Тысячи лет да живет государь, Вечное счастье при нем! Конь ездовой на конюшне стоит – С сечкой зерна зададим! Тысячи лет да живет государь, Счастье до старости с ним! Конь ездовой на конюшне стоит – Резкой корми и зерном. Тысячи лет да живет государь, Счастлив и ночью и днем! Пир у старшего в роде (II, VII, 3) I Люди, что в кожаных шапках теперь у тебя, Что это, слушай, за люди, не скажешь ли нам? Вкусное ныне ты им приготовил вино, Яства прекрасны твои, что поставил гостям. Люди какие пришли из чужой стороны? Братья пришли, не чужие, приюта ища; Так и ползучий вьюнок и лианы плюща Вьются, цепляясь вкруг туи и крепкой сосны. Доблести муж, если долго не видим тебя, Сердце болит и сожмется, сожмется тоской; Только лишь доблести мужа увидели мы – Вот уж и радость у нас, и на сердце покой. II Люди, что в кожаных шапках теперь у тебя, Что это все же за люди, скорее скажи! Вкусное ныне ты им приготовил вино, Яства прекрасны, по времени года, свежи! Разве чужие пришли из чужой стороны? Нет, это братья все вместе явились в твой дом; Так и ползучий вьюнок и лианы плюща Вьются вкруг крепкой сосны, прижимаясь листком. Доблести муж, если долго не видим тебя, Сердце у нас заболит, заболит от тоски; Только лишь доблести мужа увидели мы, Вот уж и радость! Печали от нас далеки. III Люди, что в кожаных шапках теперь у тебя, Верно, с покрытой главою пришли они в дом? Вкусное ныне ты им приготовил вино, Яства обильны и высятся целым холмом. Что же за люди пришли из чужой стороны? Братья пришли и сестер твоих старших сыны! Это подобно тому – если сыплется снег, Прежде твердеет вода и становится льдом. Смерть и погибель не знают особого дня – Нам уж недолго сбираться для встречи в твой дом! Будем же в нынешний вечер мы радостно пить, Доблести муж, мы пируем – так чары нальем! Радость новобрачного (II, VII, 4) I Скрепы забиты в ось колесницы моей – В думах о деве прекрасной я еду за ней. Голод и жажду презрев, еду встретиться с той, Что добродетелью славится и красотой. Хоть мы и доброго друга себе не найдем, Радостный пир мы устроим с тобою вдвоем. II Лес на равнине так высится пышен и густ! Только фазаны сбираются день ото дня. В день надлежащий ты, славная дева, пришла, Редких достоинств полна, ты научишь меня. Пир учинив, веселюсь, восхваляю тебя, Буду любить тебя и – не устану, любя. III Хоть не имею прекрасного ныне вина, Все же ты выпьешь со мною – надеюсь на то. Хоть не имею отменнейших яств для тебя, Все же ты пищу разделишь – надеюсь на то. Хоть не имею достоинств я, равных твоим, Вместе и спеть и сплясать нам придется двоим. IV Вот поднимаюсь на этот высокий хребет, Ветви рублю я у дуба, вверху он растет. Ветви рублю я у дуба, вверху он растет; Листья, я вижу, на ветках у дуба пышны. Счастье редчайшее – вижу тебя с вышины – В сердце спокойная радость при виде жены. V Горы высокие разом окинул мой глаз, Путь я прошел бы великий, к супруге стремясь. Неутомимы четыре мои скакуна, Вожжи – как струны на цитре, взял шесть их рукой, Вижу тебя, новобрачная ныне жена, – Радостью сердце полно и на сердце покой! Синяя муха (II, VII, 5) Синяя муха жужжит и жужжит, Села она на плетень. Знай, о любезнейший наш государь, Лжет клеветник что ни день. Синяя муха жужжит и жужжит, Вот на колючках она. Всякий предел клеветник потерял – В розни и смуте страна. Синяя муха жужжит и жужжит, Там, где орех у плетня. Всякий предел клеветник потерял – Ссорит с тобою меня. О вине (II, VII, 6) I Званые гости к циновкам подходят сперва, Справа и слева по чину расселись едва, Вот и блюда, и сосуды расставлены в ряд, Тут и плоды, тут и яства в порядке стоят. Мягкое вкусом, отменное ставят вино; Выпили гости по чарочке все заодно. Вот барабаны и колокол ставят потом. Чара заздравная поднята, ходит кругом. Вот и большую мишень натянули, и вдруг Стрелы готовы, и каждый натягивал лук. Парами равные силой сошлися стрелки: «Сударь, теперь вы покажете меткость руки!» – «Эту мишень я стрелою пронижу насквозь, Чтоб в наказание чару вам выпить пришлось!»[218 - Побежденные на соревнованиях в стрельбе из лука должны были выпивать, как бы в наказание за свою неловкость, чару вина.] II Флейты звучат, барабаны и шэн… Плясуны Полны гармонии – музыки звуки слышны. Жертвы приятны прославленным предкам твоим – Ты по обрядам свершил приношения им. Много обрядов. Они – что деревья в лесу. Их исполняя, постигнешь и всю их красу. Пусть же веселье и радость наполнят чертог – Каждый из вас совершил по обрядам что мог. Руки у гостя пустые – не стало вина. Входит слуга, и опять его чара полна. Снова заздравные чары у всех налиты… В сроки всегда выполняешь обычаи ты. III Званые гости к циновке подходят сперва, Каждый почтителен, тонок и щедр на слова. В каждом, пока он еще не напился вина, Важность осанки, как это и должно, видна. Ну, а когда уже гости напьются вина, Важность осанки в расстройстве и речь их бедна! Место покинет, шатается там он и здесь, Спляшет он несколько раз и кривляется весь. Каждый, пока он еще не напился вина, Важность осанки хранит – и достойна она. Ну, а уж если напился он вдоволь вина – Важность осанки совсем он теряет спьяна. Тот, говорю, кто без меры упьется вином, Тот и с порядком приличий совсем не знаком! IV Если уж гости напилися пьяными, тут Спьяна без толку они и кричат, и орут. Спутает пьяный сосуды мои без труда, Спляшет не раз он, шатаясь туда и сюда. Тот, кто напьется вина, говорю я, таков, Что за собой никогда не заметит грехов. Шапку свою набекрень нахлобучит он вкось, Пляшет подолгу, кривляется как ни пришлось. Если напился да сразу оставил твой дом – Счастье тогда и ему, и хозяину в том. Если ж напился да дом не оставит никак – Он своему и чужому достоинству враг. Выпить вина – что ж, обычай сей очень хорош, Если притом и осанку и честь сбережешь. V Так и везде, где бывает, что выпьют вина, Трезвый один, но упился другой допьяна. В месте таком обязательно ставится страж, Стражу в помощники ты наблюдателя дашь. Пьяный бывает таким нехорошим на вид; Трезвый, напротив, – он пьяного часто стыдит. Только вот пьяному – скажешь ли слово по нем? Можешь ли буйство его успокоить стыдом? Надо от слова дурного его остеречь, Пусть не ведет он о том, что не следует, речь. Если ты пьяный болтать без умолку готов – Выйдет, пожалуй, козел у тебя без рогов! Если с трех чарок ты память сумел потерять, Смеешь ли ты напиваться опять и опять? Приветствие царю в столице (II, VII, 7) Рыба живет между порослей водных и трав, И голова ее стала большою давно. Царь наш в столице, столицею Хао избрав, Здесь и счастливый, и радостный пьет он вино. Рыба живет между порослей водных и трав, В травах и хвост ее сделался длинный такой. Царь наш в столице, столицею Хао избрав, Пьет он счастливый вино и вкушает покой. Рыба живет между порослей водных и трав. Там защищают ту рыбу кругом камыши. Царь наш в столице, столицею Хао избрав, В месте покойном живет он, в глубокой тиши. Встреча князя с царем (II, VII, 8) I Сбираем бобы мы, сбираем бобы – В корзинки и сита их надо сложить. Пришли ко двору благородства мужи – Не знаю: чем лучше мне их одарить? Хоть нечем мне этих мужей одарить – Дарю колесницы, упряжки коней… Еще чем, не знаю, мне их одарить? Одеждой узорной с драконом на ней[219 - Многозначные иероглифы этой строки содержат такой не вмещающийся в стихи смысл: одарить ли «черной верхней одеждой с вышитыми на ней драконами и юбками с вышитыми на них топорами». Речь, таким образом, идет об одеянии, приличествующем достоинству князей.]. II Ручей вытекает струей из земли, В ручье мы душистые травы нашли. Мужи благородства спешат ко двору – Знамена с драконами видны вдали. Знамена полощутся их на ветру, И звоном звенит колокольчик сильней, И тройки пришли, и четверки коней – Мужи благородства спешат ко двору. Ill Горят наколенники красные их, И стянуты икры в повязках косых – Небрежности нет на приемах моих. Сын неба, да буду я милостив к вам, Я радуюсь вам, благородства мужи. Сын неба, велю возвеличить я вас, Я радуюсь вам, благородства мужи, Кормленье[220 - Избрать таких животных, которых требуют правила обряда, – одномастных, с правильно поставленными рогами и т. д.] велю увеличить для вас. IV Вы лишь поглядите на ветви дубов, Как листья на них и пышны, и густы! Я радуюсь вам, благородства мужи, Вы – Сына небес государству щиты. Я радуюсь вам, благородства мужи, В вас тысячи благ воедино слиты. И люди, что следом за вами пришли, Вполне безупречны – и очень просты. V Колеблется в зыбях из тополя челн, Его закрепляет на месте канат. Я радуюсь вам, благородства мужи, Сын неба ценить по достоинству рад. Я радуюсь вам, благородства мужи, И жалую много щедрот и наград. О, как вы охотно из вашей земли С готовностью в нашу столицу пришли! Поучение царю (II, VII, 9) I Ладно сработанный лук, вделанный в рог на концах, Если отпустишь – концы врозь разойдутся легко! С братьями дружно живи, со всею по женам родней. Лучше ты с ними, о царь, не расходись далеко. II Будешь далек от родни, в ней не почуешь оплот, Станет чураться тебя собственный твой же народ. Ты наставляешь народ, ты образец и закон – Знай же: как ты поступил, так же поступит и он. III Если и тот и другой братья друг к другу добры, Великодушия в них хватит с избытком на всех. Если и тот и другой между собой недобры, Будут друг другу они точно болезнь или грех. IV Нет и в народе добра, если – так кажется мне – Тянут и тот и другой каждый к своей стороне! Чин получает иной, только в нем скромности нет, Смотришь: и чин утерял сам, по своей же вине. V Старый коняга не прочь стать молодым жеребцом, Впрочем, последствий сего этот одер и не ждет! Всякий, кто ест без конца, должен насытить живот; Чарку за чаркою пьешь? – слишком упьешься винцом! VI Ты обезьян не учи лазать на ветви дерев! К грязи ли грязь прибавлять, чувство стыда одолев? Если пойдешь, государь, сам ты стезею добра, Люди с тобою пойдут, сгинут и злоба, и гнев. VII Падает хлопьями снег, густ и обилен кругом, Тает, однако, и снег с солнечным первым лучом. Царь не желает лжецов ни прижать, ни изгнать – Злобная гордость растет, с каждым сгущается днем. VIII Падает хлопьями снег, как он обилен, смотри! С солнечным первым лучом все же растаял давно… Стали как варвары мы, стали мы как дикари! Сердце мое оттого скорбью великой полно. Там ива (II, VII, 10) Там ива, я вижу, пышна и густа, Не сладко ль под ней отдохнуть по пути? Верховный владыка наш грозен весьма – Я сам не хочу к нему больше идти. Могущество ль буду его укреплять, Чтоб тяготы после нести и нести?[221 - Удельные князья в установленные сроки должны были являться ко двору царя Чжоу и приносить дань со своей земли. Однако право царя на земли князей и власть его над ними с ослаблением дома Чжоу оказывались нередко чисто номинальными, между тем как аппетиты двора росли. Были случаи, когда князья отказывались являться ко двору с данью.] Там ива, я вижу, пышна и густа, Не сладко ль под ней отдохнуть без забот? Верховный владыка наш грозен весьма – Ужели кто сам себе вред принесет? Могущество ль буду его укреплять, Чтоб после принять еще больше тягот? Бывает, что птицы высоко летят, Но выше небес им лететь не дано. А сердце людское желаний полно – Где ставит пределы желаньям оно? Могущество ль буду его укреплять, Чтоб вызвать несчастье и горе одно? VIII Ода о запустении в столице Хао (II, VIII, 1) I Были служивые люди в столице тогда: Шубы из лис понаденут, их шубы желты, Вид благородный, ему не изменят они, Красочна речь и тонка, как в узоре цветы. О, если б снова в столицу вернулись они – Тысяч и тысяч народа сбылись бы мечты! II Были служивые люди в столице тогда: Шапки наденут – все черная ткань да камыш! Жены домов благородных идут ли куда – Как их прически пышны и красивы, глядишь! Я их теперь не увижу… Ты, сердце мое, Радости больше не знаешь и только болишь. III Были служивые люди в столице тогда: Из самоцветов носили закладки в ушах… Жены домов благородных идут ли куда, Инь, говорят, или Цзи[222 - Инь и Цзи – названия наиболее известных родов эпохи Чжоу.] эта – так хороша! Их я теперь не увижу, и сердце мое Связано горькою скорбью, тоскует душа… IV Были служивые люди в столице тогда: Ходит, и виснут концы на его пояске. Жены домов благородных идут ли куда – Локон лежит скорпионом на каждом виске! Их я теперь не увижу, и сердце мое Ноет. За ними бы вслед устремился в тоске! V Это не то, чтоб концы опускали они, – Ткани избыток имели у них пояса! Это не то, чтоб себя завивали они, – Сами собой у красавиц вились волоса! Их я теперь не увижу, и сердце мое Ноет. Тебя повидать бы, былая краса! В ожидании мужа (II, VIII, 2) Целое утро рвала я, рвала тростники, Но не наполнила ими и обе руки. Волосы все растрепались и вкось развились; Я возвращаюсь, омою их – будут мягки. Целое утро рвала я индиго одна – Даже подола собрать не сумела сполна. Он мне сказал, что в разлуке мы будем пять дней, Вот и шестой! Я не вижу его и грустна. Если, супруг, на охоту захочется вам, Все приготовив, в чехол уложу я ваш лук; Если с удою пойдете вы рыбу ловить, Нить для уды заплету я вам, милый супруг! Рыбы какой наловил мой супруг на уду? Он наловил и лещей, говорят, и линей; Он наловил и лещей, говорят, и линей, Я поскорей поглядеть его рыбу иду! Ода о постройке города в Се[223 - Экспедиция под командованием шаоского князя Му-гуна для постройки новой столицы княжества Шэнь была отправлена в годы правления чжоуского царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.). Се – местность в пределах территории нынешней провинции Хэнань.] (II, VIII, 3) Пышные, пышные проса поднялись ростки – Вспоены долгим они моросящим дождем. Шаоский князь ободряет всех нас на пути, К югу, далеко, далеко походом идем. Тяжести носит и возит телеги солдат, Нам выводить и быков, и повозки велят. Только тогда лишь, когда мы закончим поход, Нам и прикажут, чтоб мы возвращались назад. Едут в повозках солдаты, проходят пешком, Службу свою мы в отрядах и ратях[224 - Кормленье – уделы, получаемые князьями за службу царю. Доходы с этих владений поступали в распоряжение князей, приносящих установленную дань царю.] несем. Только тогда лишь, когда мы закончим поход, Воина также на отдых отпустят в свой дом. Строго прямые постройки красуются в Се, Шаоский князь завершил начертания все. Шаоский князь завершает творением рать – Вот и идет она в грозной суровой красе! Ровны низины теперь и высоты, и вот Мы расчищаем с истоков течения вод. Город постройкою шаоский князь завершил – В сердце царя и довольство, и мир настает! Тут (II, VIII, 4) Тут меж холмами редкой стоит красоты, Листья на туте, я вижу, пышны и густы. Муж благородный, лишь только увижу тебя – Радость какая на сердце, что встретился ты! Тут меж холмами редкой стоит красоты, Свежие листья, я вижу, сверкают на нем. Муж благородный, лишь только увижу тебя – Как не почувствовать радости в сердце моем? Тут меж холмами редкой стоит красоты, Листья темнеют зеленые день ото дня, Муж благородный, лишь только увижу тебя, Сладость достоинств твоих проникает в меня. Сердце исполнено нежной любовью к нему. Но не скажу ему этого я – почему? Буду хранить и беречь его в сердце моем! Будет ли время, когда я забуду о нем? Жалобы отвергнутой жены (II, VIII, 5) I Годный для пряжи беленький этот цветок С белой осокою свяжут в единую нить. Стал мне супруг мой ныне и чужд, и далек, Бросил, заставил меня одинокою жить. II Белая тучка сияет в сиянии дня, Равно цветок напоит и осоку она. Он, мой супруг, не такой – он не любит меня; Трудные ныне пришли для меня времена. III Воды на север текут из проточных прудов, Рис на полях оросит животворный поток. Горько вздыхая, с болью на сердце пою: В мыслях моих человек, что чрезмерно высок. IV Тутовых дров, что годятся в очаг, собрала – Я их в жаровне сожгла, проливающей свет[225 - Отвергнутая жена сетует: отличные тутовые дрова использованы ею не в очаге для тепла, а лишь на лучину. Так же поступает и супруг, лишив женщину достоинства главной жены.]. Ты и высок, но к жене уважения нет! Много ты делаешь сердцу и горя, и зла. V Бьют барабаны и в колокол здесь, во дворце, Слышны, однако, снаружи удары и звон. Я о супруге своем вспоминаю с тоской, Но на супругу взирает с презрением он. VI Наглая цапля на нашу запруду взошла, Скромный в дубраве журавль все страдает от бед[5]. Ты и высок, но к жене уважения нет – Много ты делаешь сердцу и горя, и зла! VII Селезень с уткой сидят на запруде у нас, Левым крылом прижимаясь друг к другу, смотри! Нет, о супруг мой, добра, как я вижу, у вас – Чувство два раза меняете вы, даже три! VIII Низок тот камень, что он избирает для ног; Низок и тот, кто поднялся на камень такой! Стал мне супруг мой отныне и чужд, и далек, Сделал больною меня он, измучив тоской! Песня о воине, изнемогшем в походе (II, VIII, 6) Желтая иволга песню поет, Села она у излучины скал: «Путь нам далекий, далекий лежит, – Как поступить мне – я слаб и устал?» Дайте воды, накормите его, Дайте совет, научите его! Кто же обозным приказ передаст, Скажет: «В повозку возьмите его»? Желтая иволга песню поет, Села у края холма на логу: «Смею ль бояться походных трудов? Страшно, что быстро идти не смогу». Дайте воды, накормите его, Дайте совет, научите его! Кто же обозным приказ передаст, Скажет: «В повозку возьмите его»? Желтая иволга песню поет, Села внизу у холма на пути: «Смею ль бояться походных трудов? Страшно, что мне до конца не дойти»» Дайте воды, накормите его, Дайте совет, научите его. Кто же обозным приказ передаст, Скажет: «В повозку возьмите его»? Скромный пир (II, VIII, 7) Вижу, трепещут, трепещут на тыкве листы, Ты соберешь их и сваришь, подашь их гостям. Друг благородный, есть и вино у тебя – В чарку его наливаешь и пробуешь сам. Есть у хозяина заяц, да только один – Зайца поджаришь на угольях прямо в шерсти. Друг благородный, есть и вино у тебя, Ты разольешь его в чарки, гостям поднести. Есть у хозяина заяц, да только один – Зайца изжаришь, как надо, гостям на обед. Друг благородный, есть и вино у тебя – Гости хозяину налили чару в ответ. Есть у хозяина заяц, да только один – Зайца изжаришь, как следует быть, над огнем. Друг благородный, есть и вино у тебя – Снова гостям наливаешь, и снова мы пьем! Воин в походе восточном (II, VIII, 8) Камни и скалы нависли – Кручи отвесных высот, Дальние горы и реки – Трудный, опасный поход! Воин в походе восточном Поутру не отдохнет. Камни и скалы нависли, Острые пики, гляди… Дальние горы и реки Кончатся ль там, впереди? Воин в походе восточном, Выбраться скоро не жди! Белы у вепрей копытца – Бродят в воде – и как в дом, Месяц в созвездье стремится Би[6] перед буйным дождем! Воин в походе восточном, Думать не смей о другом! Цветы на вьюнке (II, VIII, 9) Распустились цветы на вьюнке И теперь темно-желтыми стали… О, сколь сердце жестоко скорбит, Сердце ранили больно печали. Распустились цветы на вьюнке, Посмотри на листву голубую… Не родиться б мне лучше на свет, Если б знал про судьбу я такую. У овцы голова велика[7], А мережа лишь звезды поймала;[226 - Недостойная наложница заняла место жены, в то время как законная супруга томится в неподобающем ей месте.] Знаю: люди, конечно, едят… Сытых вижу так редко и мало! В походе (II, VIII, 10) Какая трава, не желтея, растет? Есть день ли такой, чтоб не шли мы в поход, И есть ли в пределах страны человек, Свободный от бремени ратных тягот? Какая трава не буреет в лугах? Кто вместе с женой, что ему дорога? О горе нам, воинам, взятым в поход! Не люди лишь мы, что идем на врага. И разве я тигр или ты носорог – По дикой пустыне шагаешь, дружок? О горе нам, воинам, взятым в поход! С утра дотемна отдохнуть я не мог. И только пушистым хвостом промелькнет Лисица – в траве одичалой пройдет; Да наши телеги, что грузы везут, Идут по великой дороге вперед. III. Да Я. Великие оды I Ода Вэнь-Вану (III, I, 1) I Царь Просвещенный – Вэнь-ван[227 - Царь Просвещенный – Вэнь-ван в действительности никогда не царствовал. В XII в. до н. э. был главою удела Чжоу и, по преданию, своим духовным совершенством стяжал милость неба, отвернувшегося от последних представителей династии Инь (Шан) за их недостойное поведение. Сын Вэнь-вана, царь У-ван (Воинственный), вторгся в царство Шан и подчинил себе древний Китай. Царем Вэнь-ван был наречен посмертно благодарными потомками, подчеркнувшими этим, что нецарствовавший Вэнь-ван явился родоначальником династии Чжоу и по мудрости своей был достоин престола.] – пребывает теперь в вышине, О, как на небе пресветлый сияет Вэнь-ван! Чжоу издревле в своей управляли стране, Новый престол им небесною волею дан[228 - Древний княжеский род Чжоу, управлявший уделом, получил по воле неба царский престол.]. Или во славе своей не сияют они?[229 - Разве воля верховного владыки не проявилась своевременно, даровав Чжоу престол?] Воля небес неужели не знает времен?[230 - Отряд состоял из пятисот человек, в рать входило пять отрядов.] Ввысь устремится Вэнь-ван или вниз низойдет[231 - Подымется ли дух Вэнь-вана в небо или опустится на землю для принятия жертвоприношений от благодарных потомков.], Справа иль слева владыки небесного он! II Царь Просвещенный был полон усердья и сил, Слава его бесконечной является нам. Небо свои ниспослало на Чжоу дары – Внукам Вэнь-вана, потомкам его и сынам, Внукам Вэнь-вана, потомкам его и сынам – Корню с ветвями[232 - Корню с ветвями – то есть всевластному царю Чжоу и его родичам, принявшим от царя в управление уделы и мелкие владения.], да жить им в веках и веках! Людям служилым, что были у Чжоу в войсках, Разве им также не славиться ныне в веках? III Разве они не преславны пребудут в веках Тем, что с усердьем исполнили царский завет? Полных величия, много служилых людей Царство Вэнь-вана тогда породило на свет, Царство Вэнь-вана их всех породило, и вот, Чжоуский дом в них опору нашел и оплот. Много достойнейших стало служилых людей – Царь Просвещенный в спокойствии полном живет. IV Был величаво-прекрасен властитель Вэнь-ван, Ревностным был он надолго прославлен трудом. Воля небес[233 - Воля небес понимается здесь как вручение небом власти в стране какой-либо династии, как бы мандат от неба на престол.], о, насколько она велика! Шанского дома потомки порукою в том. Шанского дома потомки порукою в том: Многое множество их пребывало в те дни, Волю верховный владыка свою проявил – Чжоу покорность свою изъявили они. V Чжоу они изъявили покорность свою. Воля небес не навечно почиет на вас! Лучшие лучших из иньских служилых людей Предкам творят возлиянья в столице у нас. Нашему предку творят возлиянья, надев Платье с секирами, в прежнем убранстве главы[234 - Ныне побежденные потомки дома Инь в своих древних одеждах и шапках, отличных от наших, прислуживают при жертвоприношениях родоначальнику нашей династии Вэнь-вану.]. Вы, из достойных достойные слуги царя, Вашего предка ужели не помните вы? VI Вашего предка ужели не помните вы? Кто совершенствует доблесть духовную, тот Вечно достоин пребудет и воли небес, Много от неба и сам он получит щедрот. Инь, до того как народ и престол потерять, Вышнего неба владыке угодна была. Инь пред очами да будет! Хранить нелегко Судьбы великие. И сохранившим – хвала! VII Судьбы и волю небес сохранить нелегко! Трон сохраняя, от неба себя не отринь! Славы сиянье о долге свершенном простри, Мудро размысли, как небо отринуло Инь! Вышнего неба деянья неведомы нам, Воле небес не присущи ни запах, ни звук! Примешь Вэнь-вана себе в образец и закон – Многие страны с доверьем сплотятся вокруг! Ода о царях Вэнь-Ване и У-Ване и о покорении царства Инь-Шан (III, I, 2) I Светлая, светлая доблесть взошла на земле – Воля державная неба сошла с вышины![235 - Когда внизу, на земле, появляется человек, сияющий светом духовной доблести и совершенной мудрости, на него нисходит величественная воля неба, дарующего ему престол.] Трудно, однако, на небо одно уповать Да и царем быть – дела управленья трудны. Иньский наследник небесный престол занимал Он и утратил четыре предела страны[236 - Би – созвездие Гиады.]. II Князем был Чжи, говорят. Его средняя дочь, Жэнь по прозванью, в Инь-Шэн появилась она. К нам она в Чжоу пришла, чтоб супругою стать, Жить она стала в столице как Ван-цзи[237 - Голова овцы выглядит непомерно большой, так как тело ее истощено голодом.] жена. Ван-цзи, наш предок, совместно с супругой своей Жили, и долг свой они соблюдали сполна. Там величавая Жэнь от него понесла, Там Просвещенного в мир породила она. III Этот Вэнь-ван был наш царь Просвещенный, и он Сердцем внимателен был и исполнен забот. Вышнему неба владыке со славой служил, Много от неба он принял и благ, и щедрот. Доблесть души и достоинство в нем без пятна! Царство над миром он принял и с ним его род. IV Вышнее небо взирает на землю внизу, Воля небес поручить ему царство – тверда. Годы правленья Вэнь-вана едва начались – Небо готовит подругу ему навсегда. Там, где находится северный берег у Ся, В этой стране, что у самого берега Вэй[238 - Рыбы в реке нет, и мереже нечего ловить, кроме отразившихся в воде звезд.]… Брачного возраста царь Просвещенный достиг. Царства великого князь был там с дочкой своей. V С князем великого царства и дочка его, Чистой красою – как младшая неба сестра! Сделав подарки, о счастье гадает Вэнь-ван – К Вэй отправляться для встречи невесты пора! Мост через реку из стругов готовит Вэнь-ван. Разве не блеском сверкающим брак осиян? VI Воля от неба на землю тогда снизошла – Волею неба и стал на престоле Вэнь-ван: Стал он в столице, был в Чжоу удел ему дан. Дева из Шэнь, – государыню-мать заменив, – Старшая дочь из далеких явилася стран[239 - Старшая дочь шэньского князя вошла в дом Вэнь-вана его супругой, заменив в хозяйстве его покойную мать.]. Милостью неба от ней и родился У-ван. Небо тебя сохранит и поможет тебе – Небу покорный, пойдешь на великое Шан! VII Иньские, шанские – всюду отряды видны, Лесу подобные, строятся рати солдат. В полном порядке, как стрелы в пустыне Муе[240 - Пустыня Муе – территория в пределах нынешней провинции Хэнань (см. Гимны, гл. IV, примеч. 8).]. Только и наши с достоинством рати стоят. Неба верховный владыка с тобою, У-ван, В сердце своем да не будешь сомненьем объят! VIII Эта пустыня Муе широка, широка! Блещет сандалом своим колесница, ярка; Каждая лошадь в четверке гнедая – крепка. Шан-фу, великий наставник, искусен в боях – Будто орел, воспаряющий ввысь в облака! Помощь У-вану несет эта Шан-фу рука. Шанскую мощную рать разбивает У-ван, В это же утро страну очищают войска. Ода о переселении племени Чжоу (III, I, 3) I Тыквы взрастают одна за другой на стебле… Древле народ обитал наш на биньской земле, Реки и Цюй там и Ци протекают, струясь. В древности Дань-фу[241 - Дань-фу – один из предков дома Чжоу.] там правил – наш предок и князь. Людям укрытья и норы он сделал в те дни – И ни домов, ни строений не знали они. II Древний правитель однажды сбирает людей, Утром велит он готовить в поход лошадей. Кони вдоль западных рек устремились, бодры, – Вот и достигли подножия Циской горы. Он и супруга – из Цзянского рода сама – Место искали, где следует строить дома. III Чжоу равнины – прекрасны и жирны они, Горькие травы тут сладкими были в те дни… Мы совещались сначала – потом черепах Мы вопрошали: остаться ли в этих местах? Здесь оставаться! Судьба указала сама – Здесь и постройки свои возводить, и дома. IV Жителей князь расселил изволеньем своим: Тех ободрит он, участки укажет другим, Метит границы, назначит наделы земли. Между участками – пашен межи провели. С запада Дань-фу проходит страну на восток… Всюду он задал работу, все сделал, что мог! V Дань-фу зовет управителя главных работ, Также зовет уставителя общих тягот: Здания он повелел возводить и дома, Мерить веревкой – так будет постройка пряма; Доски связать и набить между ними земли… В строгом порядке храм предков сперва возвели. VI Рыхлую землю ссыпает в корзины народ – Плотно ее между связанных досок кладет. Громко удары звучат – уплотнилась стена, Мажут, скоблят ее – только была бы ровна… Многие тысячи футов возвысились в срок; Рвенье большой барабан соразмерить не мог![242 - Ударами в барабан, видимо, соразмерялся темп работ. В данном случае трудовой ритм был быстрее ударов.] VII Ставят большие ворота в ограде дворца. Очень высокие эти ворота! С крыльца Ставят у входа дворцовые двери теперь – В строгом величии высится каждая дверь. Духам земли величавый алтарь возведен – Всем начинаниям – место священное он[243 - Все походы, общие работы и прочее начинались с жертвоприношения духам земли.]. VIII Ярость властителя неукротима была – Слава его преуменыииться тем не могла. Выдернул он и дубы, и терновник с пути – Ехать возможно теперь и свободно идти. Варваров этих – гунь-и – разбежалася рать, Быстро бежала, пыхтя и не смея дышать! IX Юйский и жуйский князья разрешили свой спор, Быстро Вэнь-ван возрастил свою силу с тех пор[244 - Юйский и жуйский князь… Князья царств Юй и Жуй спорили друг с другом в течение долгого времени из-за пахотного поля и наконец пошли разрешить свой спор в Чжоу к царю Вэнь-вану. Там они увидели, что везде, куда бы они ни пошли, жители Чжоу во всем уступали друг другу. Князья устыдились, повернули обратно и, уступая один другому спорное поле, оставили его свободным. Узнав об этом, сорок с лишним государств присоединились к Вэнь-вану.]. Я же скажу: те внушали покорность другим, Те – были первыми, эти – последними с ним; Те, я скажу, о царе разносили хвалу, Эти – давали отпор и насилью и злу! Славословие царю просвещенному (III, I, 4) I Пышные, пышные – кущею терны стоят – Дров нарублю я и сделаю добрый запас, Вы величавы собою, наш царь-государь, Всюду народ ваш так тесно сплочен вокруг вас! II Царь величавый – творит возлияние он[245 - Царь совершал возлияние при жертвоприношении предкам.] – Чаши для жертвы подносятся с разных сторон. Чаши подносят, достоинства сами полны, Лучшие люди – служилые люди страны. III Вижу: ладья устремилась по Цзину-реке, Много гребцов – опускаются весла их в ряд. Чжоуский царь выступает, я вижу, в поход. Вслед за царем устремились шесть ратей солдат. IV Как широка эта звездная в небе река, В небе узором сияет светла и ярка. Разве не царь вдохновляет примером людей? Чжоуский царь – да живет он века и века! V Так вырезают, чеканят прекрасный убор: Золотом с яшмой украсится тонкий узор. Царь созидает основы, дал правила нам В царстве обширном, что нет, не охватит твой взор! Подножие Ханьской горы (III, I, 5) I Взгляни на подножие Ханьской горы: Орешник густой и терновник на нем. Спокоен и радостен наш государь, Стяжает он славу в веселье своем. II На яшмовом скипетре кубок тяжел[246 - Журавль кричит, скрывшись в глубине девяти болот, но крик его несется до диких полей и самого неба. Рыба живет, то скрываясь в глубочайшей бездне, то всплывая на отмели, являющейся противоположностью этой бездны. В прекрасном саду растет красавица катальпа, но под нею лежат мертвые листья и растет безобразный тутовник. Огромные камни горы могут быть превращены в мелкие осколки, годные для обточки нефрита. Все эти образы показывают противоречивость в развитии и смене явлений природы. Исходя из такого понимания текста, переводчик дал оде название «Противоречия».]: Для жертвы в нем желтое блещет вино. Спокоен и радостен наш государь – Вот счастье – ниспослано небом оно. III То ястреба в небе высокий полет, То рыба метнулась под толщею вод! Спокоен и радостен наш государь, Не он ли к добру подвигает народ? IV Пресветлое в чаше вино, и ярка Шерсть рыжего жертвенного быка: Ты в жертву дары принесешь, государь, – Да будет награда тебе велика! V Дубняк низкорослый – густой он, густой! – Его на дрова собирает народ. Спокоен и радостен наш государь, От духов он множество примет щедрот. VI Пышнеет, пышнеет вьюнок по ПОЛЯМ, Ползет по ветвям и древесным стволам. Спокоен и радостен наш государь, Он счастье снискал, непорочен и прям. Почтенья была преисполнена Таи-Жэнь (III, I, 6) I Почтенья была преисполнена Тай-жэнь, Царя Просвещенного матерь она; Свекровь свою – Цзян[247 - Свекровь свою – Цзян – то есть супругу чжоуского князя Тай-вана, бабку Вэнь-вана.] – почитала с любовью, Достойная царского рода жена, И Тай-сы прекрасную славу блюла[248 - Тай-сы, супруга Вэнь-вана, унаследовала и продолжила прекрасную славу своей свекрови.]; И были потомки царя без числа. II Князьям, своим предкам, царь следовал строго, И светлые духи не знали обид[249 - Духи предков Вэнь-вана не были недовольны его поступками и жертвами, которые он приносил.], И светлые духи не знали печали, Вэнь-ван для жены образцом предстает, Он братьям высокий пример подает, К добру направляет страну и народ. III Согласье и мир во дворце этом царском, Царь входит с почтеньем сыновним во храм; Один – а ведет себя будто при людях, В труде неустанном блюдет себя сам. IV Не мог отвратить он великие беды[250 - Последний царь династии Шан заключил Вэнь-вана в темницу, а на княжество его совершали набеги варварские племена.], Но блеск и величье его без пятна. Деянья, которым он не был научен, – И те совершенны, в них мудрость видна. V И доблестью духа мужи овладели, Стремились к ней юноши с этой поры. Был древний наш царь неустанно прилежен, И славные царские слуги мудры! Вышнего неба державен верховный владыка (III, I, 7) I Вышнего неба державен верховный владыка, В грозном величии вниз он глядит и четыре Царства предела кругом озирает и ищет Места народ успокоить в довольстве и мире. Так увидал он, что оба великие царства[251 - Оба великие царства – династии Ся и Инь-Шан, правившие Китаем до династии Чжоу.] Сбились с пути – потеряли давно управленье; Так озирал он и стороны света, и царства: Воли небесной достойных[252 - Воли небесной достойных – достойных царского престола.] – искал в размышленье. Выбрав достойного, неба верховный владыка Царства его захотел увеличить границы, Взор обращает с любовью владыка на запад… Земли дарует ему, чтобы в них расселиться. II Вот очищают там землю от мертвых деревьев – И подгнивающих стоя, и павших на землю: Всё подровняли, приводят в отменный порядок В парках аллеи и буйно растущие чащи; После всего прорядили как надо катальпы, Лишние прочь удалили прибрежные ивы, Лишние ветви у всех шелковиц отрубили, Горные туты, почистив, подстригли красиво. Светлого доблестью ставит Тай-вана владыка, Варвары в страхе дороги заполнили… Милость Небо явило, царю приготовив супругу: Воля небес над Тай-ваном тогда укрепилась… III Вот озирает небесный владыка и гору: Чащи колючие он разредил и дубравы, Сосны и туи нечастыми стали. Владыка, Царство воздвигнув, достойного ищет державы. Жил-был Тай-бо, а при нем младший брат его Ван-цзи[253 - Тай-бо, видя, что от Ван-цзи уже родился Вэнь-ван, и зная при этом, что небо остановило на Вэнь-ване свой выбор, удалился в страну У и не возвращался. После смерти предка царствовавшего дома царство Тай-вана было передано Ван-цзи.], Следовал сердца влеченью – Тай-бо возлюбил он! Нежно любил, почитая как старшего брата. Ван-цзи свое торжество укрепил, возвеличил – Был одарен он за это сверкающей славой, Принял щедроты от неба… Приняв, не утратил – Так завладел он и всею обширной державой. IV Этому Ван-цзи великий верховный владыка Сердце измерил – и всюду разносит незримо Славу о доблести духа и верности Ван-цзи. С доблестью духа все стало тому постижимо! Вещи он мог постигать и умел различать их, Мог наставлять он и был государем народу, Правя всей этой великой страною, снискал он Всюду покорность и преданность царскому роду – Время настало царю Просвещенному править! Доблесть духовная в нем навсегда безупречна, Много щедрот он от вышнего неба владыки Принял и передал детям и внукам навечно. V Молвил царю Просвещенному неба владыка: «Людям изменчивым не уподобишься ныне, Не уподобишься алчным и сластолюбивым! Шествуя прямо вперед, поднимайся к вершине!» Люди из Ми[254 - Ми (Ми-сюй) – название древнего матриархального рода. Этим именем называлось царство на территории нынешней провинции Ганьсу, в пределах современной области Цзинчжоу. Там же находились княжество Юань и местность Гун.] непочтенье свое показали, Дерзко осмелясь перечить великой державе, Вторглись в пределы Юани и Гуна достигли! Царь поднимается, грозный и в гневе и в славе, – Царь Просвещенный отряды свои собирает, Чтоб подавить этой рати пришедшей дерзанье, Благо для Чжоу еще укрепить, приумножив, И утолить Поднебесной страны упованье! VI Царь наш спокоен в столице, а царские рати, Выгнав врага из Юани за наши границы, Горы проходят высокие; войско чужое Больше на наших холмах не осмелится биться. Нашими стали источники, наши – озера. Хочет наш царь поселиться в прекрасной долине. Циской горы избирает он южные склоны, Там, где поблизости – вэйские чистые воды. Тысячи стран в нем достойный пример обретают, Снова царя обрели в Поднебесной народы. VII «Светлую доблесть и мудрость свою полюбил я, – Молвил царю Просвещенному вышний владыка, – Праведный гнев твой, глубоко в груди затаенный, Вдруг не проявишь ты громким и яростным криком. Не полагаясь на знанья свои и на опыт, Ты подчинился владыкою данным заветам». Молвил царю Просвещённому вышний владыка: «Царства союзные все призывая к совету, С братьями выступишь ты в единении ныне, Лестницы ваши стенные захватишь с крюками, Башни осадные двинув и взяв катапульты, К городу Чун приступи со своими войсками». VIII Медленны, медленны так катапульты и башни, Высятся, высятся мощные чунские стены. Чунских людей одного за другим изловили; Суд учинив, мы обрезали уши у пленных. Небу и богу войны совершили мы жертвы, Этим покорно пристать к нам всех пригласили – Нас не обидел никто в Поднебесной отказом. Башни по стенам осадные били и били… Чунские стены стоят нерушимо и крепко… Царь, нападая, войска посылает, и боле Рода их нет – он прервался, совсем уничтожен! Нет в Поднебесной противников царственной воле. Чудесная башня (III, I, 8) Чудесную башню задумал построить Вэнь-ван, Он выполнил все измеренья и вычертил план. И вот весь народ принимается строить ее, И дня не прошло – завершает, усерден и рьян. Вэнь-ван, начиная, сказал: «Не спешите к концу!» Приходит народ наш к Вэнь-вану, как дети к отцу. Вот царь Просвещенный идет в свой чудеснейший сад – Олени и лани повсюду спокойно лежат, И шерсть на оленях лоснится, лоснится, блестит, И птиц белоснежных сверкает чистейший наряд! Вот царь Просвещенный выходит на берег пруда – В нем рыбки резвятся, чиста и прозрачна вода. Звучащие камни висят под узорным гребнем, А мы в барабаны большие и в колокол бьем. И стройно звучат барабаны и колокола, И в школу средь круглого озера радость пришла! Как стройно звучат с барабанами колокола, И в школу средь круглого озера радость пришла![255 - На острове в своем парке Вэнь-ван устроил школу, в которой молодые люди обучались стрельбе из лука, идеальным нормам поведения и обрядам.] Из кожи каймана ритмично звучит барабан: Слепые поют свои песни, чтоб слушал Вэнь-ван. Ода У-Вану (III, I, 9) I Ныне У-ван[256 - У-ван – царь Воинственный, основатель династии Чжоу.] утверждает правление Чжоу… Мудрыми слыли цари у былых поколений: Чжоуских три государя отныне на небе[257 - Предки царствующего дома – Тай-ван, Ван-цзи и Вэньван.] – Их продолжатель в столице обширных владений. II Их продолжатель в столице обширных владений, Хочет поднять он всю доблесть державного рода, Вечно достоин он неба верховных велений, Он пробуждает и веру в царя у народа. III Он пробуждает и веру в царя у народа, Землям подвластным примером пребудет надолго. Вечно сыновней любовью он полн и заботой, И да пребудет примером сыновнего долга! IV Был он один над землею, любимый народом, Доблесть покорная стала народа ответом. Вечно сыновней любовью он полн и заботой, Тем он прославлен, что следовал предков заветам. V Так он прославлен, что много грядущих потомков Следовать будет примеру их предка У-вана. Тысячи, тысячи лет от всевышнего неба Будут щедроты они получать непрестанно. VI Неба щедроты да будут для них непрестанны; С данью придут Поднебесной предела четыре! Тысячи, тысячи лет протекут, а потомки, Разве опоры себе не найдут они в мире? Ода царю просвещенному (Вэнь-Вану) и царю воинственному (У-Вану) (III, I, 10) I Царь Просвещенный, он славу имел: Да, он великую славу имел! Мира для царства искал он; удел Мудрого – зреть торжество своих дел. Был Просвещенный воистину царь! II Небо царю повеление шлет, Он совершает свой ратный поход – Чун[258 - Чун – древнее царство, находившееся на территории нынешнего уезда Хусянь провинции Шэньси.] покарал Просвещенный – и вот, Город на фынской земле создает[259 - Фын – приток реки Вэн, впадающей в Хуанхэ. От него получили название прилегающая местность и столица царя Вэнь-вана.]. Был Просвещенный воистину царь! III Стены возвел он по вырытым рвам, Фын он воздвиг соответственно им. Мелким не стал предаваться страстям, К предкам – сыновнепочтителен сам. Был он, державный, воистину царь! IV Славными были заслуги царя, Только лишь стены он Фына воздвиг, Стали едины пределы страны – И точно столп царь державный велик. Был он, державный, воистину царь! V Фын свои воды стремит на восток – Юй совершил свои подвиги встарь![260 - Юй – легендарный царь Китая, прорывший каналы и изменивший течения рек. С этой строфы речь в оде идет о царе У-ване.] Стали едины пределы страны – Царь наш державный им всем государь! Он, наш державный, воистину царь! VI Круглый, как яшмовый скипетр, пруд В Хао-столице[261 - Царь У-ван перенес свою столицу в город Хао, неподалеку от города Фын. Перед дворцом он приказал вырыть прудв форме яшмового кольца – знака княжеской власти, в центре пруда на острове основал школу.]. С востока идут, С запада, севера, юга… Смотрю: Нет уж нигде непокорных царю! Он, наш державный, воистину царь! VII Судит наш царь и гадает о том, Будут ли в Хао столица и дом. Будет! – решил черепаховый щит. – Царь наш Воинственный дело вершит. Он, наш Воинственный, – истинно царь! VIII Травы питает река наша Фын. Разве У-ван не трудился один? Планы исполнил для внуков своих, Будет доволен почтительный сын![262 - Почтительный сын – царь Чэн-ван (1115–1078 гг. до н. э.).] Царь наш Воинственный – истинно царь! II Ода государю зерно (Хоу-Цзи)[263 - Хоу-цзи – государь Зерно – легендарный предок племени чжоу, научивший народ возделывать землю и впоследствии считавшийся богом – покровителем земледелия.] (III, II, 1) I Древен народ наш – с самых первичных времен! Он Цзянь Юань – праматерью нашей – рожден. Как порожден был народ наш? Могла Цзянь Юань, Зная обычай, для жертвы принесть свою дань, Чтобы бесплодье минуло ее, – и в ответ Пальца большого владыки верховного след Видит она, на него наступает… И вот, Вся задрожав, в тот же миг понесла она плод… Времени мало ждала она – ей суждено Было родить и питать государя Зерно. II Месяцы вышли – был первенец ею рожден Так же легко, как овцою ягненок рожден. Он ей не рвал и не резал утробу тогда, Не было матери славной ни мук, ни вреда. Это ль не чудо явилось у всех на глазах? Разве верховный владыка не рад в небесах? Чистая жертва ему не приятна ль была? – Первенца очень легко Цзянь Юань родила. III В узкий загон для скота положили его[264 - Полагали, что необычайность рождения Хоу-цзи чревата несчастьями, и решили таким образом от него отделаться.]. Овцы с быками, жалея, укрыли его. Был он покинут потом на равнине в лесу – Но дровосеки его подобрали в лесу. Брошен младенец на смерзшийся лед в водоем – Птица его, согревая, укрыла крылом! Птица едва оставляет ребенка на миг – Князя Зерно раздается пронзительный крик. Так был силен и протяжен им изданный звук, Что все дороги собою наполнил вокруг! IV На четвереньках едва только ползает он, Но, как скала, уже он и могуч и силен! Пищу едва научился тянуть себе в рот – А уж бобами успел засадить огород! Пышно, как флаги, бобы в изобилье стоят, Пышные злаки красиво посеяны в ряд, Тучей тучнеет пшеница и с ней конопля, Многое множество тыкв покрывает поля! V В поле Зерно государь изо всех своих сил Силам природы взрастить урожай пособил. Дикие сорные травы сгоняет с земли, Сеет хлеба, чтобы, ярко желтея, росли. Вот в скорлупе своей все набухает зерно, Вот прорвалось, вот росток выпускает оно… Вот и пробился росток, вот и колос стоит: Зерна окрепли и стали добротны на вид. Зернами полный склоняется колос – созрел! Тай, как наследственный дом, получил он в удел. VI Много прекрасных семян раздавал он кругом: Черное просо и просо с двойчаткой-зерном[265 - Черное просо, содержащее два зерна в одной оболочке.], Красное сорго и белое! Всюду подряд Черное просо и просо-двойчатка стоят, Сжали и в груды сложили весь хлеб на полях, Сорго – и красным, и белым – покрыта земля, Носят его на плечах, на спине по домам… Жертвы приносит народ, что взлелеял он сам! VII Как же нам жертву такую готовить дано? Тот обдирает, а тот растирает зерно, Тот провевает, тот топчет колосья ногой, Плещутся всплески – зерно промывает другой. Варят зерно – вот уж пар над котлами поплыл. Надо, чтоб каждый посильную лепту вложил! Надо с полынью для жертвы размешивать жир, Духам дороги баранов готовить на пир. Мясо повсюду и варит, и жарит народ, Чтобы успешно начать наступающий год. VIII Мы это мясо кладем в деревянный сосуд, Чистым отваром сосуды из глины нальют… Стал уж вздыматься от них к небесам аромат, Неба верховный владыка доволен и рад – Благоуханью ль, что не запоздало оно? Жертве ль, указанной нам государем Зерно, – Той, непорочной, что, свято блюдя, как закон, Здесь приносили еще и до наших времен! Пир[266 - В оде описан пир, дававшийся главой знатного рода своим родичам после храмового жертвоприношения общему предку. Пир сопровождался пением под аккомпанемент арф и боем барабанов, а также состязанием гостей в стрельбе из лука.] (III, II, 2) I Густо тростник возле самой дороги растет, Пусть не потопчет и пусть не примнет его скот! Вот развернется тростник, свой наденет наряд – Нежные листья его заблестят, заблестят. Кровные, кровные братья теперь у меня – Не разлучайтесь, да будет вся вместе родня! Вот и циновки для пира подстелены вам, Низкие столики ставят – опору гостям. II Столики поданы, мат на циновку кладут, Слуги, сменяясь все время, подносят еду. Чаши хозяин сперва наливает гостям – Гости подносят ему, чтобы выпил он сам. Чаши омыты, но их наполняют опять: Каждый отставил в сторонку, не стал выпивать. Ставят соленья и с соусом острым блюда, Ставят жаркое и печень. Богата еда! Лакомый самый кусочек – язык и сычуг. Гусли поют… В барабаны ударили вдруг! III Лук установлен – изогнуты круто углы, И в равновесии строгом четыре стрелы[267 - Во время состязания каждому стрелку полагалось выпустить четыре стрелы, у которых строго выравнивался центр тяжести, что обеспечивало их прямой полет.]; Спущены стрелы, в цель они метко летят… Судя по меткости, гости поставлены в ряд. Туго натянуты луки резные, и вот, Каждый четыре стрелы из колчана берет: В цель как впиваются стрелы! Закончив игру, Тех, кто не чванился, ценят гостей на пиру. IV Пира хозяин – потомок преславных отцов – Добрым, приятным вином угостить нас готов, Вот наливает большими ковшами, а сам Жизни до желтых волос он желает гостям, Желтых волос и пятнистой спины, как у рыб[268 - Речь идет о пожелании дожить до самой глубокой старости, когда белые волосы желтеют, а на спине появляются пятна.], – Чтобы друг другу советом всегда помогли б, Чтоб долголетней счастливая старость была, – Дни благоденствия множатся пусть без числа! Ода хозяину пира (III, II, 3) I Ныне вином напоил допьяна, Нас напитал от великих щедрот. Тысячи лет да живешь, государь! Светлое счастье твое да растет! II Ныне вином напоил допьяна, Данный тобою прекрасен обед. Тысячи лет да живешь, государь! Да возрастет лучезарный твой свет. III Свет лучезарный твой блещет кругом – Ясность высокая с добрым концом! Добрый конец ты теперь заложил – Мертвых наместник[269 - Мертвых наместник – лицо, представляющее предков и принимающее от их имени жертвоприношение.] добро возвестил. IV Что возвестил он? Сосуды полны, Яства в сосудах чисты и вкусны. В помощь избрал ты достойных друзей[270 - Имеется в виду помощь при жертвоприношениях общему предку.] – В них величавость и строгость видны. V В срок величавость и строгость яви! Сын твой почтительной полон любви. Не оскудеет любовью твой сын, Благо вовеки тебе, господин! VI Благо какое да будет тебе? – Вечно счастливый, в покоях дворца Тысячи лет да живи, государь! Будет потомство твое без конца! VII А каково же потомство твое? Милость небес навсегда над тобой, Тысячи лет да живи, государь, Ты, одаренный великой судьбой! VIII Как одарен ты судьбой навсегда? Ты удостоен преславной жены, Ты удостоен преславной жены – Внуков отцами да будут сыны! Ода о наместнике мертвых (III, II, 4) I Утка и чайка на Цзине-реке – над водой[271 - Законный наследник из-за своих пороков отвратил от себя небо и лишился царства.]. Мертвых наместник пришел насладиться едой. С чистым вином твоим, вижу, сосуды стоят, Яства твои издалека струят аромат. Мертвых наместник пирует и пьет у тебя, Счастье его совершенно, он весел и рад. II Утка и чайка сидят на песке у воды. Мертвых наместник явился отведать еды. Ты угощаешь его в изобилье вином, Яства прекрасны на вкус на обеде твоем. Мертвых наместник пирует и пьет у тебя, Гостеприимная радость наполнила дом. III Утка и чайка на остров садятся средь вод. Мертвых наместник теперь на пиру отдохнет. Чисто отцежено, вижу, для гостя вино, Яства твои – то крошеное мясо одно. Мертвых наместник пирует и пьет у тебя, Радость нисходит на гостя, и счастье полно! IV Утка и чайка по устью притока плывут. Мертвых наместнику – пир и почет воздадут! Ныне едой насладиться явился он в храм[272 - Ван-цзи – отец Вэнь-вана, один из предков дома Чжоу.], Счастье и радость нисходят с наместником к нам. Мертвых наместник пирует и пьет у тебя, Высшим блаженством и счастьем исполнен он сам! V Утка и чайка в стремнине потока меж скал. Мертвых наместник, он радостным, радостным стал! Вкусно вино твое и веселым-весело, И ароматами мясо давно изошло! Мертвых наместник пирует и пьет у тебя, В будущем минут тебя и несчастье и зло. Ода царю (III, II, 5) I Счастлив наш государь, прекрасен он, Достоинством высоким одарен. Ведя как подобает свой народ, От неба принял множество щедрот, И волей неба верно он храним, И милость неба непрерывно с ним. II Его богатств крупнее не найдешь, Бессчетно и его потомство тож. Почтительны державные сыны – Князья, цари, достойные страны, – Не умалят того, что сделал он, Блюдя и помня древний наш закон! III У них величья полон строгий вид, Их слава без ущерба прозвучит, Чужды им будут ненависть и гнев. Друзей своих советы рассмотрев, Они стяжают счастье свыше мер, Для всей страны кормило и пример! IV Кто нам пример, тот явит и закон, Друзьям и близким мир дарует он. Владыка, и вельможа, и солдат К царю с любовью взоры обратят. Кто не ленив на троне будет, тот В довольстве успокоит свой народ. Ода князю Лю (III, II, 6) I Великодушен князь – преславный Лю![273 - На берегах рек Ся и Вэй лежало большое княжество Шэнь (в пределах территории нынешней Шэньси).] Он отдыха не знает от работ: Межи в полях, черты границ ведет, С полей в амбары жатву соберет. Зерно сложил в мешки на этот год, В тюки припасы: думал он свой род Во славе успокоить. «Пусть народ Натянет луки, стрелы припасет, Секиры, копья и щиты возьмет!» Князь Лю тогда отправился в поход. II Великодушен князь – преславный Лю! К долине этой обращает лик: На ней народ числом уже велик. Народ спокоен: всюду он проник – Народ вздыхать подолгу не привык! И вот поднялся князь на горный пик, Спустился вновь в долину, где родник. На поясе что было у него? Редчайшие каменья и нефрит, И в самоцветных ножнах меч висит. III Великодушен князь – преславный Лю! Идет туда, где сто истоков вод, Широкою долиною идет; Поднялся он на южные хребты, Высокий холм увидел с высоты: Там место есть для множества жилищ, Он жителей велел селить на нем. Для чужеземцев он построил дом, И здесь за словом слово будет течь, А там пойдет за мудрой речью речь. IV Великодушен князь – преславный Лю! Себе на горке прочно ставит дом. Величья полные мужи кругом… Велит постлать циновки в доме том, Зовет на пир, и гости входят в дом, Расселись – приказал он пастухам: Свинью из хлева выбрали б, – а сам В простые тыквы льет вино гостям. И те едят и пьют вино его И как царя, как предка чтут его[274 - …как предка чтут его – признают его главой рода.]. V Великодушен князь – преславный Лю! Его земля обширна – всех сторон Границы очертил по тени он[275 - Речь идет об определении сторон света по тени, отбрасываемой шестом.]; Где солнечный и где тенистый склон, Где токи рек, стремится он узнать. Три легиона – княжеская рать… Он знает, где возвышенность, где падь. Межи и подати ввел с этих пор. Узнал страну он к западу от гор. Владений Бинь просторным стал простор! VI Великодушен князь – преславный Лю! Лишь временный себе поставил дом. Как через Вэй устроил он паром, К себе железо стал возить на нем. Устроив всех, межи везде ведет – В довольстве множится его народ. Строенья сжали весь Хуан-поток, Достигли мест, где мчится Го-поток, – Идут они, густы и широки, До самых до излучин Жуй-реки![276 - Жуй – приток реки Цзин.] Ода благосклонному государю (III, II, 7) Там далёко вода дождевая бежит по дороге – Зачерпните ее, принесите сюда эту воду: Можно рис отварить и, обед приготовив, подать. Государь и счастливый, и вместе любезный народу, – Для народа он словно отец и родимая мать! Там далёко вода дождевая бежит по дороге – Зачерпните ее, принесите сюда эту воду: Пригодится она, чтобы вымыть в ней винный сосуд, Государь и счастливый, и вместе любезный народу, – И народ, прибегая к нему, обретает приют! Там далёко вода дождевая бежит по дороге – Соберите скорей, принесите сюда эту воду: Пригодится, чтоб вымыть сосуды водою такой! Государь и счастливый, и вместе любезный народу, – И народ, прибегая к нему, обретает покой! Ода царю (III, II, 8) I Где холм стоит, в излучину на нем Донесся с юга теплый ветер вдруг. Ты, наш счастливый, добрый государь, Пришел гулять и песни петь вдвоем; Услышь же песни этой стройный звук. II Прогулки – красят твой досуг они; С приятностью гуляя, отдохни. Ты наш счастливый, добрый государь, Да будет долгой жизнь твоя, и ты, Как прежние цари, окончишь дни! III Обширна и славна твоя земля, И все растет и крепнет день за днем. Наш благосклонный, мудрый государь, Да будет долгой жизнь твоя, и ты Всех духов, как гостей, да вводишь в дом[277 - Да продолжишь ты жертвоприношения духам своих предков, как это надлежит главе рода, да воздашь им почести в храме.]. IV По воле неба взыскан ты давно Щедротами[278 - Небо давно уже вручило царство твоему предку, твоему роду.], и благо суждено Тебе, счастливый, добрый государь! Да будет долгой жизнь твоя! Тебе Навеки счастье чистое дано. V Да будут же помощники царя Сыновним долгом, доблестью полны – От них совет и помощь для царя. Ты, наш счастливый, добрый государь, Да будешь ты законом для страны! VI Величья полон твой достойный вид, Будь духом чист, как скипетра нефрит[279 - Нефрит и яшма издавна считались в Китае символом чистоты.], Пусть слава добрая твоя звучит. Ты, наш счастливый, добрый государь, Для всей страны ты – правило и щит! VII Четою ныне фениксы летят, В полете крылья их шумят, шумят, Вот по местам они расселись вдруг. Есть у царя немало верных слуг, Почтительных, готовых для услуг: Сын неба для таких – любимый друг! VIII Четою ныне фениксы летят, В полете крылья их шумят, шумят, И неба достигает их полет. Царь много, много добрых слуг найдет: Коль царь свои приказы им дает, Они полюбят весь его народ[280 - Если вы, государь, не будете передоверять свою власть недостойным людям, а будете лично заниматься делами управления, то и ваши слуги будут заботиться о народе и любить его.]. IX И ныне фениксы поют четой, На том хребте поют, что так высок… Растут утунги на горе на той, Чей склон глядит под солнцем на восток: Утунги[281 - На яшмовом скипетре (знак царского достоинства) устанавливалась чаша для жертвоприношения предкам.] в зелени густы, густы, А звуки пенья так чисты, чисты! χ Есть колесницы ныне у царя – В его войсках так много, много их. Есть у тебя и кони, государь, И быстр привычный бег коней твоих! Ты песни пел – и лишь в ответ на них Сложил и я короткий этот стих. Народ страждет (III, II, 9) I Народ наш страждет ныне от трудов – Удел его пусть будет облегчен. Подай же милость сердцу всей страны[282 - Сердцу всей страны – то есть столице.], Чтоб мир снискать для четырех сторон. Льстецам бесчестным воли не давай, Чтоб всяк недобрый был предупрежден, Закрой пути злодеям и ворам – Небесный ведь не страшен им закон. Дай мир далеким, к близким добрым будь, Да укрепится этим царский трон! II Народ наш страждет ныне от трудов – Пусть он вздохнет немного от работ. Подай же милость сердцу всей страны, Чтоб стал единым ныне наш народ! Льстецам бесчестным воли не давай, Чтоб в страхе был смутьянов шумный сброд. Закрой пути злодеям и ворам, Избавь народ от горя и забот. Не оставляй трудов своих – тогда Покой и государь наш обретет. III Народ наш страждет ныне от трудов! Чтоб передышку все же он имел, Столице нашей милость окажи, И в мире будет каждый наш удел. Льстецам бесчестным воли не давай, Чтоб тот был в страхе, кто забыл предел. Закрой пути злодеям и ворам, Пусть зло они отныне не творят. Блюди всегда достойный, строгий вид, И те придут, кто доблестью богат. IV Народ наш страждет ныне от трудов, Пусть он немного отдохнет пока. Подай же милость сердцу всей страны, Чтоб скорбь людей была не так горька. Льстецам бесчестным воли не давай, Зло обуздай, смири клеветника, Закрой пути злодеям и ворам, Чтоб истина не рушилась века! И пусть теперь ты сам и мал, и слаб, Твоя заслуга будет велика! V Народ наш страждет ныне от трудов, Он мог бы в мире жить, но мира нет. Подай же милость сердцу всей страны, И царство не узнает больше бед! Льстецам бесчестным воли не давай, Чтоб вечно в страхе подлый был клеврет, Закрой пути злодеям и ворам, Чтоб истине не причиняли вред. Как яшму, будет царь любить тебя, – Прими же этот строгий мой совет. Ода в поучение беспечному царедворцу (III, II, 10) I Милость верховный владыка сменил на грозу: Страждет от гнева его весь народ наш внизу. Сходное с истинным слово не выйдет из уст, Так и расчет недалек, что ты строишь, и пуст. «Нет мудреца и опоры!» – ты скажешь в ответ? Только воистину правды в речах твоих нет – Этот расчет, что построил ты, вновь недалек! В слове моем оттого и великий упрек. II В дни, когда небо лишь беды нам шлет с высоты, Не подобает быть вовсе веселым, как ты. В дни, когда небо колеблет всю землю, – пред ним Не подобает быть вовсе беспечным таким! Если в согласие с истиной слово придет, Будет в согласии добром отныне народ. Речь твоя доброю будет – от речи такой Будут в народе устойчивы мир и покой. III Службы хотя и различны у нас, говорю: Мы, как товарищи, оба на службе царю. Ныне пришел я, чтоб дать тебе добрый совет, Слушаешь ты, а к словам и внимания нет. Ныне о важных делах я веду свою речь – Этим с усмешкой такою нельзя пренебречь. Древний народ говорил, что разумен лишь тот, Кто и у сборщика сучьев советы берет! IV В дни, когда небо являет жестокость и гнев, Не подобает над этим шутить, обнаглев. Правдою правда в словах у меня, старика, – Ты же хоть молод, а гордость твоя велика; Так не считай же безумными сказанных слов! – Горе в забаву себе обратить ты готов. Видишь: пожар все сильней и опасней везде, Только лекарства не сыщешь ты в помощь беде! V В дни, когда ярости неба народу не снесть, Не подобают тебе ни зазнайство, ни лесть. Вид и достоинство ныне теряешь ты сам! Добрые люди подобны теперь мертвецам[283 - …подобны… мертвецам – то есть совершенно беспомощны.]. В дни, когда плач и стенанье – народа удел, Вникнуть в причину стенанья никто не посмел! Смута везде, разоренье и гибель, и вот: Нет никого, кто б утешил наш бедный народ! VI Небо людей просветляет, им радость дарит. С флейтою нежной согласно сюань так звучит, Княжеский жезл так слагался из яшм – так оно Вам покровительствует и ведет вас давно[284 - Небо просветляет народ с такой же легкостью, с какою звучат вместе сюань и флейта, с какою складывается из двух половин яшмовый княжеский жезл.]. Если ведет, разве спросишь прибавки? И вот Так же легко небеса просветляют народ! Много грехов у народа, и ныне при всех Не выставляй напоказ ты и собственный грех! VII Доблести муж величавый – он царства оплот, Царства ограду собою являет народ, Сильных удел – перед входом поставленный щит[285 - Перед входом поставленный щит. – См. Нравы царств, гл. VIII, примеч. 2.], Род знаменитый – столпом и опорой стоит, В мире любовью к добру утвердится страна, Родичи наши – тебе крепостная стена; Не допускай же, чтоб стены разрушились в прах, Чтоб не осилил тебя, одинокого, страх! VIII Страх перед гневом небес постоянно имей И предаваться веселью и играм не смей; Бойся, что небо изменит все судьбы людей, И на погибель страшись погонять лошадей! Небо державное – это сияющий свет, Где б ты ни шел, от него не укроешься, нет! Небо державное – это как солнца восход – Всюду беспутство твое озарит и найдет! III Слово Вэнь-Вана последнему государю Шан[286 - Последний царь династии Шан (1766–1122 гг. до н. э.) по имени Чжоу, известный распутством и жестокостью, был свергнут с престола вторгнувшимся в пределы его царства с запада племенем чжоу, которое основало свою династию – Чжоу. Вэнь-ван – царь Просвещенный, глава племени чжоу, предупреждает шанского царя Чжоу о близкой гибели и призывает его положить конец своим беззакониям.] (III, III, 1) I Великий, великий верховный владыка – Владыка народов, живущих внизу. Жестокий и грозный верховный владыка – Дары его злом осквернились внизу! Хоть небо рождает все толпы народа, Нельзя уповать лишь на волю творца: Недобрых совсем не бывает вначале, Но мало кто добрым дожил до конца[287 - Человек от рождения добр, но натура его искажается из-за приобретаемых в течение жизни пороков, и это приводит в гнев верховного владыку.]. II И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Насилие и угнетение вижу, Одна лишь корысть и стяжанье вокруг! Насильники эти на месте высоком, А ты из стяжателей выбрало слуг – Нам небо их, наглых, на муку послало, А ты подняло их, ты силу им дало». III И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Имеешь ты к долгу ревнивых людей, Насильники ж злобу плодят между нами, Тебе отвечают пустыми словами, А здесь при дворе только вор и злодей: С проклятьями злоба кругом зашумела, И нет им границы, и нет им предела!» IV И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! В стране лишь твоя злая воля была, И доблесть твоя – лишь стяжание зла, И доблесть царя твоего не светла! Нет помощи трону кругом, но хула Идет, что померк твоей доблести свет И в царстве достойных советников нет». V И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Вином разве небо поит тебя? – Нет! Ты следуешь тем, что от долга далеки, Ты облик достойный теряешь в пороке, И света от полного мрака невмочь Тебе различить, только крики и вопли Я слышу, и день обратило ты в ночь!» VI И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Гудит, как цикады, и ропщет народ, Бурлит, как в разливе вскипающих вод; Великий и малый здесь гибель найдет, Но ты продолжаешь губительный ход, И гнев поднимается в царстве Срединном[288 - В царстве Срединном – в Китае.], До демонских стран[289 - До демонских стран – до самых отдаленных стран, где обитают варвары и демоны.], разливаясь, идет». VII И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Безвременье шлет не верховный владыка – Ты, Инь, небрежешь стариною великой; Хоть нет совершенных и старых людей, Законов живет еще древнее слово, Но ты не вникаешь в законы, и снова Великие судьбы распасться готовы»[290 - …снова великие судьбы распасться готовы. – Небо, давшее трон династии Шан, готово изменить свое решение, и тогда династия падет.]. VIII И царь Просвещенный воскликнул: «О горе! О горе великое царству Инь-Шан! Народ поговорку имеет такую: Коль валятся, корни подняв, дерева, А ветви их целы, жива и листва, То были подрезаны корни сперва![291 - Если царство, на которое не нападают извне и где нет восстаний внутри, со стороны князей, находится все же на краю гибели, то, значит, сам корень этого царства – государь его – утратил сознание долга и сам является виновником гибели.] Для Инь недалеко и зеркало есть, И память о Ся государе[292 - Судьба тирана Цзе, последнего царя первой китайской династии Ся, свергнутого с престола первым царем шанской династии, могла бы служить зеркалом и примером для самой династии Инь (Шан) в лице ее последнего представителя.] жива!» Поучение правителю (III, III, 2) I Прежде всего за достойной осанкой следи: Признак она, что достоинство скрыто в груди. Люди теперь поговорку сложили вот так: Всякий мудрец, говорят, непременно дурак! В глупости черни, пожалуй, сказать бы я мог, Главное то, что она прирожденный пророк; Из мудрецов же бывают лишь те дураки, Кто поступает природе своей вопреки. II Силы мудрей человека воистину нет; Вся Поднебесная слушает мудрый совет. Если б явил он и доблести светлой дела – Вся бы страна за таким государем пошла. Тверды указы, и планы его широки, К времени слово, и думы его далеки, Если блюдет и осанку достойную он, То для народа правитель – пример и закон. III Если же ныне блуждает правитель иной, Сам поднимает он смуту в правленье страной, Доблести духа в себе ниспровергнул давно И погрузился бездумно в одно лишь вино. Ты хоть утехам безмерно предаться готов, Разве не вспомнишь и ты о наследье отцов? Не устремишься ль душою ты к древним царям, Правилам светлым ужель не последуешь сам? IV Небо державное нас отвергает, и вот, Не уподобимся ль ныне источнику вод: В бездне исчезнуть и мы не стремимся ужель? Раньше вставай и лишь ночью ложися в постель, Двор свой опрыскай и вымети сор со двора: Будешь народу примером труда и добра. Сам же готовь и коней с колесницами ты, Стрелы и копья готовь, и мечи, и щиты: Будешь на страже ты против внезапной войны: Прочь да изгонишь и варваров южной страны. V Да укрепишь ты народ свой на добром пути, Княжеский долг и закон исполняй ты и чти. Будь наготове, чтоб недруг врасплох не застиг, Будь осторожен в словах, что пришли на язык. Вид величавый и вместе достойный блюди: Будет во всем и добро и покой впереди. Если с пороком белейшая яшма жезла, Тут бы шлифовка исправить порок помогла; Если же в слове твоем оказался порок, Что б ты ни делал, но слова б исправить не мог. VI Пусть легковесного слова не скажут уста, Речь у тебя да не будет небрежно пуста: Знай, что не держит никто языка твоего, Слово нельзя отпустить, не обдумав его. Знай же, что слово найдет непременно ответ, Блага, чтоб кануло без воздаяния, – нет. Милостив будешь к советникам – станешь любим, Милостив будь и к народу, как к детям своим, Внуков пойдет от тебя непрерывная нить: Тысячи тысяч да будут им вечно служить. VII Видят, как ты с благородными дружбу ведешь! Лик твой приятен и мягок, и сам ты хорош, Думаешь, как бы не вышло ошибки какой. Будь же таким и тогда, как заходишь в покой: Перед отверстием в крыше[293 - В северо-западных, наиболее интимных, помещениях дворца обычно не делали окон, и свет в них проникал через особые отверстия в крыше. Перед отверстием в крыше – в месте, где тебя никто не видит.] своей не красней, Не говори, что не видно, каков ты под ней, И что никто за тобой не следит: и тогда Светлые духи незримо приходят сюда. Можно ль предвидеть и их появление здесь? Может быть, паче у них отвращение есть. VIII Если, правитель, ты явишь нам доблесть души, Если поступки добры и всегда хороши, Если хранишь ты заботливо благостный вид, Без упущений ведешь себя, как надлежит, Если чужды тебе будут обида и грех, Разве не будешь, правитель, примером для всех? Кто мне подарит душистого персика плод, Сливу всегда от меня в благодарность возьмет. Кто ж от ягненка захочет рогов, не шутя, Только обманом потешит себя, как дитя[294 - Цзин – приток реки Вэй, впадающий в Хуанхэ.]. IX Ствол деревца, если нежен он, гибок, упруг, Шелковой нитью покроют и сделают лук. В том, кто исполнен вниманья к другим и тепла, Доблесть в таком человеке опору нашла. Если я мудрого разумом вижу и сам Тут же его поучаю я добрым словам, Будет добро он послушно творить до конца; Если ж случится учить от природы глупца, Скажет, напротив, такой, что я вовсе не прав: Каждый в народе имеет свой собственный нрав. X Малый ребенок недавно явился на свет, Не понимает еще, что добро и что нет; Я же не только ребенка за ручку вожу, Но непременно и дело ему покажу; Кроме того, что учу его с глазу на глаз, Уши, бывает, ему надираю не раз. Если ж ты скажешь, что сам неразумен, – то ложь. На руки сына и сам ты порою берешь. Кто, как не полный гордыни, постигнув с утра, Только к закату исполнил бы дело добра. XI Неба державного всепроникающий свет! В жизни моей ни веселья, ни радости нет. Вижу я, мрак омрачил тебя, точно во сне, Болью болеет от этого сердце во мне. Я поучал тебя, вновь повторяя слова, С видом небрежным меня ты прослушал едва, Не за того меня счел ты, кто учит людей, А за того меня счел, кто другому злодей. Если ж ты скажешь, что разумом сам не велик, – Вспомни, что сам ты почтенный глубокий старик! XII Если ж и впрямь ты как малый ребенок теперь, Древние истины я повествую, поверь! Слушай и следуй отныне советам моим, Горьким раскаяньем после не будешь томим. Небо нам беды и скорби послало пока, Гибель, скажу я, и этому царству близка. Мне за примером не надо далеко идти: Небо державное, знай, не блуждает в пути. Кто ж исказил в себе доблесть врожденную, тот Сам навлекает великую скорбь на народ! Ода бесчестным правителям (III, III, 3) I Нежная в пышной листве шелковица[295 - Жертвоприношение совершалось в храме предков, в заднем притворе которого на другой день особо чествовалось лицо, представлявшее предков.], Тень ее всюду под нею ложится. Листья сорвали, и ствол засыхает; Люди без тени под нею страдают. Сердце безмерной точится тоскою, В скорби своей я не знаю покоя. Вышнее небо, повсюду твой свет; Разве ко мне сострадания нет? II Кони в четверках могучи, могучи, Носятся сокол и змеи, как тучи, Мира не стало, и смута родится, К гибели каждое царство стремится[296 - Преславный Лю – по преданию, потомок Хоу-цзи и предок дома Чжоу. Князь Лю вывел свой народ из страны западных варваров в сторону Бинь, где и основал свое княжество.]. Черноволосых в народе не встретишь[297 - Все молодые мужчины взяты в войско или погибли, остались лишь седые старики.], Всюду лишь горе и пепел заметишь. Горе! Печалью исполнен народ: Царство опасной дорогой идет! III Царство идет к своей гибели скорой, Небо оставило нас без опоры! Даже пристанища нам не найти. Как мы идем, по какому пути? Коль благородные люди на деле В сердце охоты к вражде не имели, Кто ж породил бесконечное зло, Что нас к несчастью теперь привело? IV Скорбное сердце тоскою изныло: Вспомнил о доме и родине милой. Видно, родился в недоброе время: Вынес я гнева небесного бремя. С дальнего запада шел на восток я: Места найти, где б укрыться, не мог я, Много страданий я видел – сильней Боль испытал у родных рубежей. V Держишь советы, и сам ты на страже: Слабнешь, а смута расширилась даже! Правду скажу вам про ваши печали – Если б к себе мудрецов приближали, Кто же горячее взял бы рукою, Не остудив его прежде водою? Можем ли кончить мы дело добром, Если все вместе в пучину идем? VI Ветер навстречу подует – пожалуй, С ним и не справится путник усталый… Люди в народе есть доброго нрава, Но говорят: «Мы не справимся, право!» Вместе с народом и до утомленья Любят пахать они вместо кормленья[298 - Речь идет о тех, кто предпочитает плоды своего личного земледельческого труда доходам от должностей и поместий, жалуемых царем, и не хотят идти на службу.]. И лишь один земледельческий труд Вместо «кормленья» и ценят и чтут. VII Небо нам смуты и смерти послало: Царь наш лишен уже мощи бывалой. Шлет оно вредных жуков, угрожая Хлебные нивы лишить урожая. Царство в великой печали и в горе: Все в запустенье окажется вскоре. Силы не стало хребет распрямить, Взор на синеющий свод обратить! VIII Царь справедливость проявит – и вежды Люди, очнувшись, поднимут с надеждой… Планы задумавши, – пусть не однажды Царь проследит за помощником каждым! Если ж бессмысленно всех ты неволишь, Правым считаешь себя одного лишь, Прихоти следуешь только – и вот, В ярость безумья приводишь народ! IX В чаще лесов ты увидишь: под сенью Дружно стадами гуляют олени… Здесь же друзья прекословят друг другу, Доброе дело не ставят в заслугу! Есть поговорка: куда ни пойдешь – Взад ли, вперед ли – все в ров попадешь! X Мудрого взгляду и мудрого речи Сразу сто ли перейти – недалече[299 - Мудрец предвидит событие по его признакам, сам находясь вдалеке от места его свершения; слова мудреца широко распространяются.]; Если же глупого взять для примера, Рад он безумствовать всюду без меры… Слово дрожит у меня на устах – Вымолвить только мешает мне страх… XI Добрые люди нашлись бы, но сами Их не зовут и не дарят чинами; Тех же, чье жесткое сердце сурово, Ценят все более снова и снова. Смуты народ полюбил наш и рад Горький точить и губительный яд! XII Ветер великий путями своими Долами бродит – пустыми, большими… Коль человек добронравен – ужели Добрым себя не окажет на деле?! Кто же злонравен и дерзостен, тот Темной и грязной дорогой идет. XIII Ветер великий пути свои любит… Алчный – своих же товарищей губит. Слушали б – знали бы правду мою; Ныне ж, как пьяный, лишь песню пою. Добрыми царь небрежет, – и от дум Больше и больше мутится мой ум! XIV Ныне же, друг ты мой милый, ужели Песню слагал я, не ведая цели? Песня моя – точно дротик летящий, Мелкую мошку порою разящий… Шел я спасти тебя, песню пропев, – Встретил в ответ лишь угрозу и гнев. XV То, что выходит народ за пределы, – Это – его совратителей дело! Зло причинять ему – входит в обычай, Только, пожалуй, не сладить с добычей! Те, кто народ наш с пути совратил, Спорят над ним изо всех своих сил. XVI Будет народ успокоен не скоро, Грабят народ наш жестокие воры. «Это нельзя», – говорят лицемеры, Лгут за спиной и поносят без меры. «Это не мы!» Но ответите вы, Песню про вас я слагаю, увы! Ода о засухе (III, III, 4) I Горела ярко звездная река[300 - Звездная река – Млечный Путь.], Кружа, пересекала небосвод. И царь сказал: «Увы мне, горе нам! Чем ныне провинился наш народ? Послало небо смуты нам и смерть И год за годом снова голод шлет. Все духам я моленья возносил, Жертв не жалея. Яшмы и нефрит Истощены в казне. Иль голос мой Не слышен стал и небом я забыт? II А засуха ужасна и грозна, И зной, скопясь, поднялся к небесам. Я жертвы непрестанно возношу, Переходя с мольбой из храма в храм. Давно погребены мои дары[301 - Погребены мои дары. – Одним из способов передачи жертвы духам было погребение ее в землю.] И небу, и земле, и всем богам, Но князь Зерно помочь в беде не мог, А царь небесный не снисходит к нам. Чем видеть мор и гибель на земле, Я кару принял бы за царство сам! III А засуха ужасна и грозна! Ее не отвратить, и смерть кругом, И страхом я и ужасом объят, Как будто надо мной грохочет гром. О царство Чжоу, где же твой народ? Калек, и тех не остается в нем! Небес великих вышний государь, Ужель царя ты не оставишь в нем? О предки, как нам в трепет не прийти? – Не станет жертв пред вашим алтарем![302 - Царство падет, и династия прервется.] IV А засуха ужасна и грозна! Ее не угасить, и все в огне, И все кругом покрыл палящий зной, И места нет, куда б сокрыться мне. Надежды нет, куда ни бросишь взор Судеб великих близится конец! Я помощи не вижу от князей, Издревле правивших в моей стране… Ужель вы не жалеете меня, Отец, и мать, и предки в вышине? V А засуха ужасна и грозна! Гора иссохла, и иссяк поток, И всюду сеет пламя и пожар Свирепый демон – засух грозный бог. Изнемогает сердце от жары – Как бы огонь больное сердце сжег! Князья, что древле правили страной, Не слышат нас (мой голос одинок). Небес великих вышний государь, О, если б я уйти в изгнанье мог! VI А засуха ужасна и грозна! В смятенье я – бежать мешает страх, И засухой, не знаю сам за что, Наказан я, и этот край исчах! У стран земли моля обильный год[303 - Дословно: обратившись с мольбой к духам всех четырех сторон и к духам земли.], Я жертвы в срок вознес на алтарях. Небес великих вышний государь, Ужель забыл ты о моих мольбах? Пресветлых духов чтил я – не должны Меня их гнев и ярость ввергнуть в прах. VII А засуха ужасна и грозна! Все разбрелись кругом, ослаб закон, В беде правители моей страны, Советник царский скорбью поражен. Начальник стражи нашего дворца, И конюший, и кравчий – двух сторон Вельможи[304 - Утунг – масличное дерево. Согласно легенде, на него садятся чудесные птицы – фениксы.] – все спешат помочь, никто Не говорит, что не способен он[305 - Никто не желает уйти в отставку – все остаются на своих местах.]… Я взор подъял к великим небесам – Ужель удел мой только боль и стон? VIII Я взор подъял к великим небесам – Сверкают звезды, предвещая зной! Мужи совета, доблести мужи, Свершили все под светлой вышиной. Судеб великих близится конец – Не оставляйте труд ваш!.. Я иной Удел у неба не себе ищу, А вам, что правите моей страной. Я взор подъял к великим небесам: «Да будет милость их и мир со мной!» Ода шэньскому князю[306 - Князь Шэнь был старшим дядей чжоуского царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.).] (III, III, 5) I Горы святые[307 - Святыми горами называли Тайшань (в пределах нынешней провинции Шаньдун), Хуашань (в Шэньси), Хэншань (в Хэбэй) и Суншань (в Хэнани). На этих горах царь совершал жертвоприношения.] высоки, велики: Самого неба достигли их пики. Духа сошла с них священная тень, Фу порождает он роды и Шэнь[308 - Фу и Шэнь – названия родов, а затем княжеств в пределах нынешней провинции Хэнань. Оба рода происходят из знаменитого в древнем Китае рода Цзян, основатель которого был, по преданию, высшим сановником легендарного царя Яо и хранителем четырех святых гор.]. Шэнь поднялися и Фу и с тех пор Стали для Чжоу[309 - Чжоу – название царствующей династии.] на место опор, Царств четырех они стали стеной, Доблесть явили пред нашей страной! II Трудится Шэнь-князь, по царскому слову Подвиги предков продолжить готовый. Жалован в Се[310 - Се – княжество в пределах нынешней Хэнани.] был столицею он, Южным уделом, – в пример и закон. Шаоский князь, отряженный царем, Строит для Шэнь и столицу, и дом, Юг устрояет: пребудут в веках Подвиги Шэнь у потомства в руках! III Шэньского князя царь чтит приказаньем: «Южным уделам служить назиданьем; И чтобы жители сеской земли Город и крепость тебе возвели». Шао велел царь, чтоб подати все С шэньских земель собиралися в Се. Домоправителю велено вдруг В Се перевесть домочадцев и слуг. IV В Се началися для князя работы, Князю из Шао тут было заботы. Прежде воздвиг он вкруг города вал, Храм и с пристройками после создал; Храм тот пространно построенный был. Шаньскому князю наш царь подарил Сильных-пресильных четыре коня, Бляхи блестят на них ярче огня. V Царь отправляет его из столицы В царской с четверкой коней колеснице. «Думал о доме твоем, не нашли Места достойнее южной земли. Яшмовый жезл я тебе подарю – Знак драгоценный, что служишь царю. Дядя царя своего ты, иди, Южные наши владенья блюди!» VI Вот шэньский князь отправляется, следом В Мэй[311 - Мэй – селение в пределах нынешней Шэньси.] его царь угощает обедом. Шэньскому князю на юг повернуть Надо, он в Се направляет свой путь. Князю из Шао приказано: все Были бы подати собраны в Се, Чтоб в закромах накопилось зерно, Князю в пути пригодится оно! VII Шэньский наш князь так воинственно, смело В Се приезжает, и свита поспела; Тьма колесниц, и спешит пешеход. В царстве великом ликует народ: «Добрый оплот ныне будет и щит! Шэньский наш князь разве не знаменит?! Дядя старейший царя! Наконец, Будет для власти живой образец!»[312 - Будет образцом для военной и гражданской власти.] VIII Шэньский наш князь трех достоинств радетель; Мягкий, прямой он, для всех благодетель. Он успокоил уделы страны, Славою князя все царства полны. Цзифу[313 - Цзифу (Инь Цзифу) – советник царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.), автор оды.] сложил эту песню о нем, Сложена песня с большим мастерством: Полное звуков согласье творю, Шэньскому князю ту песню дарю. Ода царскому наставнику Чжун Шаньфу[314 - Чжун Шаньфу – первый советник, наставник и телохранитель чжоуского царя Сюань-вана.] (III, III, 6) I Небо, рождая на свет человеческий род, Тело и правило жизни всем людям дает. Люди, храня этот вечный закон, хороши, Любят и ценят безмерную доблесть души. Небо, державно взирая на чжоуский дом, Землю внизу осветило горящим лучом, И, чтобы Сына небес не коснулося зло, Небо в защиту ему Чжун Шаньфу родило. II Доблестью духа был наш Чжун Шаньфу одарен, Мягок, прекрасен, всегда почитал он закон, Видом достойным и всем выраженьем лица, Был осторожен, внимателен был до конца. Древних реченья как правила жизни любил, Вид величавый блюдя изо всех своих сил. Сыну небес был послушен всегда и не раз Всем возвещал государя пресветлый приказ. III Царь говорит: «Чжун Шаньфу, повеленью внемли; Будь ты примером властителям нашей земли, Предков своих продолжая заслуги и путь, Царской особе ты телохранителем будь. Царскую волю вещая и всюду творя, Будешь ты сам языком и устами царя! Наши решенья везде быть известны должны, Их да исполнят четыре предела страны!» IV Важными, важными были приказы царя: Чжун исполняет их, царскую волю творя. Был ли послушен иль был непокорен удел – Светлым умом Чжун Шаньфу это все разумел. Разума ясность и мудрость ему помогла И самому оградиться от всякого зла. Отдыха он не имеет ни в утро, ни в ночь, Чтоб одному человеку[315 - Одному человеку – то есть царю.] в правленье помочь. V Мягкий кусочек легко принимают уста, Выплюнешь твердый кусок не жуя изо рта – Тоже сложил поговорку такую народ. Но Чжун Шаньфу человек был, однако, не тот: Мягкий кусочек его не глотали уста, Твердый кусок не выплевывал он изо рта – Не угнетал, как другие, он сирых и вдов, Сильных отпора не труся, был с ними суров! VI Доблесть души человека легка, точно пух, Редкий поднять ее только найдет в себе дух – Тоже сложил поговорку такую народ. Я поразмыслил, подумал над нею, и вот, Только один Чжун Шаньфу и поднять ее мог, Я, хоть люблю его, в этом ему не помог. Царское платье с изъяном бывает[316 - И у царя есть свои недостатки.], не зря Лишь Чжун Шаньфу не боится поправить царя. VII Жертву приносит Чжун духам дороги: на ней Крепких из крепких четверка могучих коней. Быстрые, быстрые люди собрались в поход: Думает каждый из них лишь, что он не дойдет. Мощные, мощные кони четверкою в ряд, Восемь на них колокольчиков звоном звенят. Царь повеление дал Чжун Шаньфу, чтобы в срок Крепость построить, он ехал теперь на восток. VIII Сильными, сильными были четыре коня, Восемь бубенчиков брякают, звоном звеня: В княжество Ци[317 - Княжество Ци находилось на территории полуострова Шаньдун.] Чжун Шаньфу отправляется мой. О, поскорей, поскорей возвращайся домой! Цзифу хотел бы, тебе эту песню сложив, Нежную песню, как чистого ветра порыв, Чтоб, Чжун Шаньфу, среди долгих раздумий твоих, В сердце вошел и печали утишил сей стих. Ода ханьскому князю[318 - Хань – княжество в пределах нынешней провинции Шэньси.] (III, III, 7) I Мощные, мощные Лянские горы[319 - Лянские горы служили как бы естественным укреплением княжеству Хань.], Юй лишь один их измерил просторы. Ханьский наш князь на великом пути, Должен к царю за указом идти[320 - Ханьский князь после смерти своего отца должен явиться к царю за получением указа, утверждающего его наследственное право на его княжество, и яшмового скипетра.]. Княжеский жезл царь вручает и званье: «Дабы продолжил ты предков деянья. Долг не нарушив пред нами, о князь, Денно и нощно трудись, не ленясь. Если ты долг свой исполнишь исправно, Мы не изменим указ наш державный[321 - Ты не будешь лишен княжеского достоинства и власти.]. Дань ко двору не несущих смиря, Будешь помощником верным царя». II Кони в четверке прекрасны и ровны, Длинны тела их и ростом огромны. Ханьский наш князь к государю спешит, С ним его скипетр – чистый нефрит. Принят был князь государем, потом Сделаны были подарки царем: Знамя узорное с перьями птицы, Верх и резное ярмо к колеснице, В сбруе чеканные пряжки горят, Алые туфли и черный халат, Тут же тигровая шкура лежала, Вожжи из кожи с кольцом из металла. III Жертву приносит всех путников богу Князь этот ханьский, пускаясь в дорогу. В Ту ночевал князь, и там для него Сянь-фу[322 - Сянъ-фу – советник царя Сюань-вана, дававший от имени государя прощальный пир ханьскому князю.] готовил уже торжество. С чистым вином сто кувшинов могли бы Всех напоить, черепахи и рыбы, И для приправы к ним поданы лишь В нежных побегах бамбук и камыш. Был он одарен, пред тем как проститься, Царской упряжкой с большой колесницей. Блюд было множество там, на пиру Были князья, что пришли ко двору. IV Князь избирает супругой желанной Дочку сестры государя Фэнь-вана[323 - Фэнь-ван – царь реки Фэнь. Так был назван чжоуский царь Ли-ван (878–827 гг. до н. э.), свергнутый с престола за жестокости и поселившийся на берегах р. Фэнь.], Гуй-фу, советника царского, дочь. Ханьский наш князь, чтобы делу помочь, К Гуй-фу поехал за девою тою: Сто колесниц – красота красотою, Восемь бубенчиков звоном звенят – Блеск этот разве не радует взгляд? Вышла невеста и с нею сестрицы – Словно как туча по небу стремится; Ханьский наш князь оглядел их в упор – Словно бы блеском наполнился взор! V Гуй-фу с великой отвагою, смело Все объезжает на свете уделы И не находит для Хань-цзи[324 - Ханъ-цзи – дочь Гуй-фу и сестры Ли-вана, жена ханьского князя.] своей Ханьского славного царства милей. В ханьской земле этой радуют взоры Реки большие, большие озера, Жирны здесь окуни, жирны лещи, Ланей же – сколько угодно ищи, Тут и медведи – большой есть и малый, Диких котов здесь и тигров достало. Доброму месту был Гуй-фу наш рад: Будет для Хань-цзи премного услад. VI Ханьский был город велик и достоин, Некогда яньским народом построен[325 - Город построен был жителями княжества Янь (в нынешнем Хэбэе). В «Шицзине» есть ряд упоминаний о том, как население различных княжеств сгонялось к границам царства Чжоу для постройки укрепленных городов.]. Предкам указ был торжественно дан: Править народами варварских стран. Снова обласкан был князь государем: Чжуй ему дарим и Мо ему дарим. Севера земли преемствуя, он Станет главой для окрестных племен. Стены да строит со рвами и башни, Пусть собирает он подати с пашни, В дань представляя, другим не в пример, Бурых медведей и рыжих пантер. Ода шаоскому князю Ху[326 - Шаоский князь Ху (Шао Ху) – выдающийся полководец и строитель укрепленных городов на границах царства Чжоу в годы царствования Сюань-вана.] (III, III, 8) I В Цзяне и Хань высока, высока вода… Мощным потоком, солдаты, спешим сюда. Отдых неведом нам вовсе и чужд покой: Ищем мы варваров там, за Хуай[327 - Цзян (Янцзыцзян), Хань (приток Янцзы) и Хуай – крупные реки на юге древнего Китая.] рекой. Вышли уже колесницы у нас в поход, С соколом знамя расшитое вновь встает. Ни отдохнуть не могу, ни замедлить шаг: Стройное войско сразится и дикий враг. II Воды и в Хань, и в Цзяне кипят, кипят… Грозный из грозных вид у моих солдат! И, успокоив пределы своей страны, Мы известить о победе царя должны. «Мирны теперь пределы твоей земли, Царским владеньям твердый оплот нашли». Нынче у нас надолго окончен спор… В сердце царя нисходит покой с тех пор. III …Там возле Хань и Цзяна, где рать у нас, Вновь Шао Ху получает царя приказ: «Наши расширить земли мы слали рать, Здесь, на границах, подать с земли собрать, Мы не тесним с обидою наш народ, Пусть, как у нас, и всюду налог идет! Земли межуйте, делите поля скорей, Так поступайте до самых южных морей!» IV Вновь Шао Ху получает приказ царя: «Так поступайте всюду, указ творя. В дни, когда Просвещенный престол снискал[328 - …когда Просвещенный престол снискал – когда основателю дома Чжоу, царю Просвещенному (Вэнь-вану), небо передало власть над страной.], Шаоский князь для Чжоу опорой стал. Нас ты теперь дитятей считать забудь! Шаоский князь, ты предку подобен будь. Славны твои заслуги, и по трудам Счастьем великим ныне тебе воздам! V Дам я скипетр из яшмы и кубок в нем[329 - Такие скипетры употреблялись для возлияний при торжественных жертвоприношениях предкам.], Для возлияний предкам кувшин с вином. В храме, где Просвещенный, – его спросив[330 - Готовясь к торжественной церемонии в храме предков и как бы испрашивая на нее одобрения перед таблицей основателя династии – царя Просвещенного.], – Много я дам тебе гор, земель и нив! Ныне от Чжоу получишь ты мой указ, Примешь, как предок Шао, свой сан от нас». Ху поклонился в землю, сказав в ответ: «Царь да живет наш долгие тысячи лет!» VI Ху поклонился в землю, обряд творя И восхваляя милость и дар царя. Запечатлел князь Шао свои дела – Тысячи лет Сыну неба, царю – хвала! Светлый-пресветлый принял владыка вид, Добрая слава о нем без конца гремит, Доблести дух высокий он нам несет, Благом исполнив царства и свой народ! Ода подвигам царя Сюань-Вана (III, III, 9) I Грозный из грозных и светлый-пресветлый у нас Царь Сюань-ван! Он советнику отдал приказ – То Хуан-фу, достославного Нань-чжуна внук, Царского дома великий наставник и друг[331 - Хуан-фу – царский советник и великий наставник при жестоком царе Ю-ване (781–770 гг. до н. э.), внук Нань-чжуна, усмирителя гуннов (см. II, I, 8).]: «В строй расположишь ты ныне шесть ратей моих. Наше оружье сперва приготовив для них, С должной опаской (дабы не узнали враги) Южным уделам скорее в беде помоги». II Инь господину[332 - Инь-господин – Инь Цзифу.] наш царь говорит, торопясь: «Сю-фу, приказ напиши, чтобы чэнский тот князь Войско и справа и слева расставил в ряды, Рати свои остерег бы в пути от беды. Следуя вдоль по Хуай, по ее берегам, Сюйские земли[333 - Сюйские земли считались варварскими. Населявшие их племена часто опустошали южные княжества царства Чжоу.] как надо разведал бы сам; Чтобы не ставил солдат, не держал их в пути, Дабы три рода работ продолжали идти». III Грозный из грозных, великий, великий был царь – Полный величия, истинный наш государь! Рати царя, мы неспешно, спокойно идем, В ком не сжимаясь и не разбредаясь кругом. Сюйскую землю тревога объемлет – и вот Страхом объятый трепещет весь сюйский народ, В молниях будто, обрушился грома раскат, Сюйский народ весь трепещет – он страхом объят! IV Наш государь проявил свой воинственный пыл: Весь встрепенулся – так гнев его яростен был. Двинул он воинов, храбрых, как тигры, вперед, Тигру подобный, что в ярости гневной ревет! Густо отряды усеяли берег реки, Пленных хватают – их толпы уже велики. В добром порядке отныне Хуай берега, Царские рати здесь встали на место врага. V Царские рати спешат за отрядом отряд – Словно на крыльях, вперед устремляясь, летят, Точно как Цзян и как Хань, велики и быстры, Несокрушимые, будто подножье горы, Будто струит свои воды могучий поток! Строй их порвать и нарушить никто бы не мог. Неизмеримы и непобедимы никем! – Сюйское царство они покорили совсем. VI Были стремленья царя и честны и ясны – Вот и склонился народ этой Сюйской страны. Сюйские земли едины становятся вдруг – Это плоды государевых были заслуг! Мирны уже все четыре предела с тех пор; Сюйские люди теперь посещают наш двор[334 - …посещают наш двор – являются данниками царя.]. Сюйские страны уже не изменят свой путь! Царь приказал по домам наши рати вернуть. Царю Ю-Вану[335 - Царь Ю-ван, согласно китайской исторической традиции, вновь привел в упадок царство Чжоу.] (III, III, 10) I Я взор подъемлю к небесам, Но нет в них сожаленья к нам. Давно уже покоя нет, И непосильно бремя бед! Где родины моей оплот? Мы страждем, гибнет наш народ: Как червь, его грызете вы, Мученьям нет конца, увы! Законов сеть и день и ночь Ждет жертв – и нечем им помочь! II Имел сосед твой много нив – Но ты их отнял, захватив; Другой имел людей и слуг – Ты силой их похитил вдруг; Кто был безвинен, чист и прав, Того схватил ты, в узы взяв; А кто и впрямь закон попрал, Того простил и обласкал. III Мужчина град возвел – умен, Да женщиной разрушен он! В жене прекрасной есть, увы, Коварство злобное совы. Коль с длинным языком жена, Все беды к вам влечет она. Не в небесах источник смут, А в женщине причина тут. Ни поучений, ни бесед Для евнухов и женщин нет. IV Пред ложью жен молчат мужи: Лгут, отрекаясь ото лжи! Как скажешь: «Вам преграды нет!» «Что ж тут плохого?» – их ответ. Как благородным на базар Сбывать за три цены товар, – Так не к лицу жене твоей Оставить кросна и червей![336 - Женщине так же не пристало вмешиваться в государственные дела, оставив свое ткачество и уход за шелкопрядом, как человеку знатному торговать на рынке втридорога.] V Зачем же неба грозный глас И духи благ лишили нас? Презрев набеги диких орд, Ты лишь со мной гневлив и горд[337 - Не принимая мер против усиливающихся варварских племен, которые свободно вторгаются в нашу страну, ты умеешь гневаться только на меня за мое правдивое слово.], Перед несчастьем не скорбя! И нет величья у тебя, И верных нет людей – и вот, Все царство к гибели идет! VI Нам небо ныне беды шлет; Увы, уж им потерян счет. Нет праведных людей в стране Скорбь раздирает сердце мне. А небеса нам беды шлют, Они близки, они грядут. Нет, нет людей, день ото дня Печальней сердце у меня! VII Коль бьет и брызжет водный ток – Тогда исток его глубок. Коль в сердце горечь так сильна – Сейчас ли началась она? Зачем пришел не раньше нас, Не позже этот скорбный час? О небо! Так ли сильно зло, Чтоб ты исправить не могло?! На предков стыд не навлекай – Своих потомков, царь, спасай! Ода бесчестным советникам царя (III, III, 11) I Небо благое взъярилось и гнева полно – Щедро нам смерти теперь посылает оно, Нас удручая, послало нам голод и мор. Весь наш народ, погибая, разбрелся кругом, В царстве до самых границ запустенье с тех пор. II Карами небо как неводом нас облекло! Черви, грызущие нивы! Вы сеете зло. Долга не помня, и мрак и насилье творя, Злые смутьяны, вы призваны править страной, Нашу страну успокоить по воле царя! III Горды-прегорды, клевещут, клевещут на всех – Царь и не знает, каков их губительный грех! Нас же, имеющих совесть, преследует страх… Очень давно мы покоя совсем лишены: Нас понижают, однако, все время в чинах. IV Это подобно тому, как в засушливый год Пышно-зеленой трава никогда не растет; В птичьем гнезде засыхает цветок водяной… Как посмотрю я на нашу родную страну – Смуты повсюду, повсюду над этой страной! V Были богаты мы в древние те времена… Что же, богата, – но только несчастьем страна! Горя такого, как ныне скопилося в ней, Горя такого еще не бывало сильней! Вы – будто в рисе отборном плохое зерно! – Сами от службы зачем не откажетесь вы, Чтобы не длилось несчастье, не крепло оно? VI Если иссохнет вода, наполнявшая пруд, Не говорят ли, что берег причиною тут? Если источник живой высыхает – тогда Не говорят ли, что в нем иссякает вода?[338 - Не оттого ли высыхает пруд, что высокие берега препятствуют притоку воды? Не оттого ли высыхает ключ, что вода в его глубинах иссякла? Не оттого ли растет наше горе, что вы, бесчестные правители, все больше сеете зла?] Ширится этот от вас истекающий вред, Горе растет – и беда за бедою вослед! Разве я сам не страдаю от тяжести бед? VII В дни, когда Чжоу престол приняла, воцарясь, Люди такие бывали, как шаоский князь[339 - Шаоский князь Кан был ближайшим помощником основателя дома Чжоу – Вэнь-вана и непрестанно заботился об увеличении его владений.]: За день тогда возрастала земля на сто ли, – Ныне же за день по скольку теряем земли? Тоже сто ли ежедневно теряет страна. Горе нам, горе! Какие пришли времена! Или среди появившихся ныне на свет Древним подобных людей на земле нашей нет? IV. Сун. Гимны I. Гимны дома Чжоу В храме (IV, I, 1) О, этот храм величественный и чистый! Помощники светлые[340 - Помощники светлые – князья, принимающие участие в царском жертвоприношении общему предку.] в полном согласье[341 - Личные наделы десяти тысяч земледельцев были равны квадрату земли со сторонами в 30 ли по периметру.], почтенья исполнясь, И множество служек, толпами, толпами к храму явившись, Доблесть царя Просвещенного ныне храня И отвечая ему, отошедшему в небо, – Быстро большими шагами шествуют в храм. Не светел ли он, не чтится ли вечно?! И люди ему не наскучат! Гимн царю просвещенному (IV, I, 2) Неба веленья и путь Сколь в тайне своей бесконечны! Разве не блещет в чистом единстве своем Царя Просвещенного доблесть?! Если же снидут на нас великие милости неба, Мы их приемлем! Царю Просвещенному, нашему предку, Будем из всех наших сил подражать; Отдаленные наши потомки к тому же да будут стремиться усердно. Гимн законам царя просвещенного (IV, I, 3) Ясны законы царя Просвещенного, Вечно да будут блистать! С времени первого жертвоприношенья доныне Дали они совершенство стране, Счастье для Чжоу. Вы, князья просвещенные[342 - Древние комментаторы видят в этом гимне благодарность князьям, участвовавшим в царском жертвоприношении предкам.] (IV, I, 4) Вы, князья просвещенные, славные, нас одарили Благом и счастьем вот этим – Милостью этою к нам бесконечной. Дети и внуки пусть вечно ее сохраняют! Не вымогали и не расточали вы в княжествах ваших! Мы, наш владыка, вам почести жалуем ныне за это, Помня о ваших вот этих высоких заслугах, Ваши потомки, наследуя, их увеличат! В мире ничто не бывает сильней человека: Царства природы учиться к нему прибегают. Нет и светлей ничего, чем душевная доблесть, – Сотни владык подражают ей вечно. Прежние наши цари да не будут забыты! Гимн Таи-Вану и Вэнь-Вану (IV, I, 5) Создало небо высокую гору. Земли вокруг нее – предок Тай-ван[343 - Тай-ван (Великий царь) – титул, присвоенный посмертно деду первого чжоуского царя. В действительности Тай-ван был вождем племени чжоу и никогда не царствовал.] обработал, Дело начавши. Царь наш, Вэнь-ван, в мире страну успокоил. Были обрывисты горы – однако Ровные к Циской горе[344 - Циская гора находится в пределах провинции Шэньси. Местность вокруг нее была заселена племенем чжоу до его вторжения в центральные княжества.] протянулись дороги! Дети и внуки их да сохраняют! Гимн царю Чэн-Вану (IV, I, 6) Небо великое определило волю свою возложить: Два государя[345 - Два государя – основоположник династии Чжоу У-ван и его отец Вэнь-ван.] приняли небесную волю. Царь наш Чэн-ван[346 - Чэн-ван – царь (1115–1078 гг. до н. э.).], в покое остаться не смея, С утра и до ночи волю небес укреплял, умудренный и мирный, Светлую славу отцов он продолжил, Все сердце свое отдавая державе И ей покой обеспечив. ГИМН ВЕРХОВНОМУ ВЛАДЫКЕ НЕБА И царю просвещенному (IV, I, 7) В жертву, как дар, принесли мы овцу и быка. Неба владыка! Направо от них снизойди – На почетное место! – Приняв их за правило, – следуем и подражаем законам царя Просвещенного, Царства четыре предела вседневно покоя. Он, одаривший нас благом, царь Просвещенный, Направо – на месте почетном – радостно жертву приемлет. Мы утром и ночью Чтим благоговейно величие неба, Навечно дары его сохраняя. Гимн царю воинственному (IV, I, 8) Мы в должное время объехали княжества наши. Небо благое нас сыном признало своим. Небо поставило Чжоу на месте почетном, преемственность дав, И немного мы всех всколыхнули князей – Так всколыхнули, что каждый затрясся от страха! Духов же светлых мы всех смягчили, к себе привлекая, Также и духов рек и священных обрывистых гор. Истинно стали царем и державным владыкой! Светлая в блеске своем стала преславною Чжоу. Мы по закону на должности ставим советников наших; Копья, а также щиты повелели собрать, Луки и стрелы вложить обратно в колчаны. К доблести мудрой мы тогда устремились, Распространяя ее по древнему Ся[347 - Ся – название первой китайской династии; древнейшее название Китая.]. Истинный царь, – мы будем все это хранить! Гимн царям У-Вану, Чэн-Вану и Кан-Вану (IV, I, 9) Силой и мощью владеет наш предок У-ван: В славе заслуг с ним поспорить никто бы не мог. Разве не светлы цари и Чэн-ван, и Кан-ван?![348 - Кан-ван – царь (1078–1052 гг. до н. э.).] Был им престол их верховным владыкою дан. Только Чэн-ван и Кан-ван – эти оба царя Царства четыре приемлют, так ярко горя, Светлый их свет разливается, все озаря! Бьют в барабаны и колокол в лад они, в лад; Цины с гуанем в согласье звучат и звучат. Небо послало нам много обильных наград. Небо нам счастье огромным-огромное шлет, В нашей осанке торжественный виден почет. Вот и упились вином и отведали яств. Счастье и радость великие небо нам шлет. Гимн государю зерно (IV, I, 10) О просвещенный Зерно государь! Смогший быть небу подобным, Зерном одарил ты народ наш. Такого, чего не достиг бы ты, – нет ничего! Нам подарил ты ячмень и пшеницу, По повеленью владыки небес всюду народ наш питая. Не зная границ и пределов, Всюду по древнему Ся вечные распространил ты законы! II. Гимны дома Чжоу Повеление царя советникам, ведающим полевыми работами (IV, II, 1) О вы, советники наши и слуги, Ревностны будьте, свой долг исполняя! Царь дал вам правила эти, Чтобы над ними размыслить вам и подумать. О вы, надсмотрщики пашен! Конец весны наступает. К чему еще нам стремиться? Как обработать новые пашни? О, сколь прекрасны ячмень и пшеница! Мы соберем этот светлый дар неба. Светлый, в блеске своем, верховный владыка Ныне подаст нам год изобильный. Прикажите всем нашим людям: Лопаты с мотыгами пусть приготовят. Скоро увидим: серпы срезают нам жатву! Повеление царя надсмотрщикам за полевыми работами (IV, II, 2) О государь наш, покойный Чэн-ван, В блеске своем присутствует с вами. Ведите своих земледельцев Сеять различные виды хлебов. Личные пашни свои да возделают ныне усердно На протяжении всех тридцати ли[1]. Пусть будут на пашне прилежны, Чтобы стократную жатву собрать на каждую дружную пару![349 - Обычно два земледельца объединяли свои хозяйства и совместно вели все земледельческие работы.] Приветствие гостям (IV, II, 3) Мы любовались над западным озером, как Стаей над водами белые цапли летят. Гости явились к нам ныне, и думаем мы: Точно у цапель, прекрасен их вид и наряд. Гнева и там да не будет на них и стыда, Здесь не наскучат они никому никогда. Мы бы желали, чтоб ночи и дни им была Вечной за это высокая честь и хвала. Благодарение за урожаи (IV, II, 4) Риса довольно и много теперь ячменя В год урожайный – и полон высокий амбар! Ныне несчетные меры зерна у меня. Сварим хмельное мы и молодое вино: В жертву да будет всем дедам и бабкам оно. Все мы исполним обряды – в избытке зерно! Счастье великое будет нам небом дано. Слепые явились (IV, II, 5) Слепые явились, слепые явились На чжоуский храмовый двор! Гребень зубчатый ставят на пару опор, Зубья и перья цветные нам радуют взор, Вешают малый, а с ним и большой барабан, Чжу деревянный и юй, цинов звонкий набор[350 - Чжу – деревянное било в виде открытого, суживающегося книзу ящика, в который бьют изнутри колотушкой. Юй – трещотка. Дин – каменный гонг.]. Музыка слышится… Вот ударяют в тимпан, Флейта с гуанем в общий вплетаются хор. Звуки раздались торжественно, в лад они, в лад – С должною важностью стройные звуки звучат. Слушают музыку предки[351 - Слушают музыку предки – духи предков, явившиеся на устроенное в их честь торжественное жертвоприношение, сопровождаемое пением гимнов, музыкой и танцами]: приятна она! Гости, что ныне явились к нам ко двору, Долго звучанию внемлют: их радость сильна! Гимн при принесении в жертву рыб (IV, II, 6) В Цюй, как и в Ци[352 - Цюй и Ци- названия притоков реки Вэй в пределах территории нынешней провинции Шэньси.], в каждой этой реке Рыбы помногу бывает в садке. Жирная стерлядь плывет с осетром, Карпы, угри и голавль с лещом. В дар мы приносим их предкам своим – Счастье великое снидет в наш дом! Гимн усопшим родителям царя (IV, II, 7) В полном согласье явились к нам ныне друзья, Ныне пришли вы, почтительность важную нам показав, Здесь помогают в служении предку князья. Ныне Сын неба и царь величав, величав. В жертву приносят большого быка, наконец, Нам помогают дары разложить… Господин, О наш усопший великий, державный отец! Будет тобой успокоен почтительный сын. Ты, человек проницательной мудрости сам, Царь Просвещенный, ты был и отважен и смел! Радость и мир ты державным принес небесам, В славе своей возвеличить потомство сумел. Дай долголетье до белых бровей, без конца, Пусть наше счастье великое также растет! Ныне почет воздавая заслугам отца, Матери мудрой мы также окажем почет. Благодарение князьям, принимавшим участие в царском жертвоприношении (IV, II, 8) Ныне князья предстают пред царем, говоря: Ищем законы свои утвердить у царя[353 - Князья предстают перед таблицей покойного царя в храме предков и просят утвердить их инвеституры, а также законы правления в их княжествах.]. Вижу: знамена с драконами так и горят, В сбруе коней колокольчики звоном звенят. Кольцами звонко бряцают в упряжке ремни: В блеске прекрасном и светлом явились они. В храм пред таблицу усопшего их привели, Сами сыновнепочтительно дар принесли. К нам долголетье до белых бровей снизойдет, Многое множество будет прекрасных щедрот, Вечно их будем хранить, мы обязаны вам, Славным заслугами и просвещенным князьям, Тем, что благами обильно осыпан наш дом. Блеск их продолжим навек в чистом счастье своем! Прием дорогого гостя (IV, II, 9) Гость к нам явился, гость к нам явился: Белые кони его! Полны почтенья, – яшме точеной Люди подобны из свиты его. Гость к нам явился – он только ночует; Гость к нам явился – он будет две ночи. Дать ему надо побольше веревок, Чтобы коней он своих привязал. Ах, уезжает! Его мы проводим – Будет обласкан со всех он сторон. Он удостоен почета большого, Счастье нисходит так просто к нему! Гимн царю воинственному (IV, II, 10) О державный Воинственный царь, Равных нет преславным твоим деяньям! Царь Просвещенный воистину был просвещенным: Смог он подвиг начать, что завершили потомки; Ты же, Воинственный царь, наследуя, принял его, Инь победил, прекращая повсюду убийства[354 - У-ван (царь Воинственный) победил последнего царя предшествующей Иньской династии и положил этим предел его жестокостям.], – Тем утвердил ты свой подвиг. III. Гимны дома Чжоу Гимн усопшему отцу (IV, III, 1) Я, исполненный горя, как малый ребенок, Принял дом наш, а он неустроен; один Сирота сиротою в глубокой печали. О усопший отец мой и наш господин, Ты всегда был и будешь почтительный сын. В мыслях ты, о державный, преславный наш предок, – Воспаришь ты и снидешь на храмовый двор![355 - Считалось, что дух предка то поднимается к небесам, то опускается на храмовый двор для принятия жертвоприношений.] Только сам я теперь, словно малый ребенок, Дни и ночи чтить буду тебя с этих пор. Нет забвения предкам державным моим! – Мы, наследуя предкам, их труд завершим! Гимн усопшему отцу (IV, III, 2) Посовещавшись, свое начинаем правленье. Следовать будем отцу, чья таблица на озаренной стене. Ах, далеко, далеко он ушел! Нам весь его путь не закончить, Мы бы хотели приблизиться только к нему: Путь продолжая, еще от него отклонимся! Мы подобны теперь малому только дитяти: Трудностей много у нас – нет еще сил побороть. Но духи всегда во дворе, поднимаясь и вновь опускаясь, То воспарят они ввысь, то вновь в этот дом снизойдут. Знаем: в своей доброте державный отец наш усопший Нас сохранит навсегда и светом своим просветит. Обращение царя к советникам (IV, III, 3) Будьте вниманья, будьте почтенья полны: Небо нам свет свой являет теперь с вышины! Волю и милость его сохранить нелегко, Не говорите: оно высоко, высоко. С высей всегда снисходя, оно около нас – Наши деянья зрит проникающий глаз! Мы как дитя, что недавно явилось на свет, – Силы ума и усердия в нас еще нет. Но, поучаясь, вседневно идем мы вперед: Путь наш яснеет – он к яркому блеску ведет. Тяжесть умерьте для нас, что на плечи легла, И покажите нам доблести светлой дела. Поучение царя (IV, III, 4) Опыт нас учит стараться, чтоб всякое зло В будущем горьких забот причинить не могло. Мы никогда не тревожили ос или пчел, Чтоб не навлечь на себя ядовитый укол. Был поначалу на персике слабый птенец, Порх! Улетел он и хищником стал наконец. Трудностей всех побороть не смогли мы, увы! Вот и сидим, как среди ядовитой травы. Урожаи (IV, III, 5) I Прежде сгоняют траву и корчуют все пни, Землю кругом раздробят и распашут они. II Тысячи пар на прополку явилися вдруг; С пашен траву вырывают, с обочин вокруг. III Вместе с отцами тут старшие их сыновья, Средние братья и вся остальная семья, Тут и чужие на помощь сегодня пришли. Громко жуют они: жены обед принесли. Мужу милее становится ныне жена, Мужа сильнее сегодня полюбит она. Сохи наточат, чтоб каждая стала остра: Ныне за южные пашни приняться пора. IV Всякого злака посеется ныне зерно, Жизни зародыш в себе заключает оно. V Пышные, пышные всходы взошли из земли; Вдоволь набравшие соков – всех выше росли. VI Каждый росток теперь землю сосет и сосет, Всходы пропалывать вышел рядами народ. VII Толпами, толпами вышли жнецы на поля, Грудами хлеба покрылась повсюду земля. Груды – числа не имеют. Скопилось зерно – Будет и крепкое, и молодое вино. Жертвами дедов и бабок своих одарят: Хватит вина, чтобы выполнить каждый обряд. VIII Запах приятный исходит у нас от вина, Этим прославлена издавна наша страна. С перцем вино аромат источает такой, Что старики обретают в нем мир и покой. IX Это не только у нас так велик урожай, Это не только сей год – изобильнейший год: С древности наша земля урожаи дает! Благодарение за урожаи (IV, III, 6) I Соху наточим – она и добра и остра: Ныне на южные пашни сбираться пора. II Всякого злака посеется ныне зерно, Жизни зародыш в себе заключает оно. III Вас повидать мы на южные пашни придем, Круглых корзин и прямых мы с собой принесем, Мы вас накормим сегодня отборным пшеном. IV Шапки бамбуковые вдруг в движенье пришли, – Врезались в землю мотыги, мелькают в пыли, – Горькие травы повыдерут все из земли. V Горькие травы повяли на месте – и вот Просо метелками пышно и буйно растет. VI Режем серпами колосья, пока не темно. В плотные, плотные груды ссыпаем зерно; В груды высокие, как крепостная стена, Гребню густому как будто подобна она. Двери раскрыты у сотен домов для зерна. VII Полными хлеба стали в селенье дома: Дети ликуют, ликует хозяйка сама! VIII Ныне зарежем мы с черною мордой быка, Кривы рога его будут и рыжи бока; В жертву, как прежде бывало, его принесем, Нашим отцам подражая всегда и во всем. Приготовления к жертвоприношению[356 - В гимне описаны приготовления к царскому жертвоприношению общему предку, которое обычно производилось князьями, родичами царя.] (IV, III, 7) Шелк их одежд чистотою достойной блистал, Шапки надели, как должно, почтенья полны[357 - В торжественных случаях в Китае принято было не снимать шапки, а надевать их.]; Входят они в переходы из храмовых зал. После овец осмотрели, как надо, быков… В малые смотрят, а также в большие котлы, Кубки поставили из носорожьих рогов, Доброго, мягкого вкусом налили вина. Голос их ровен, в манерах надменности нет. Будет в награду им долгая старость дана. О, как прекрасны были рати (IV, III, 8) О, как прекрасны были рати царя![358 - Древние комментаторы считают, что это гимн основателю династии Чжоу – царю Воинственному.] Он соответственно их воспитал – времена были темные, Вот в чистом блеске время настало, И вот надевает он латы из кожи большие. Мы по милости неба приняли это Отважным, отважным царем совершенное дело. И, чтобы его продолжать, Воистину искренно мы подражаем деяньям твоим. Гимн царю воинственному (IV, III, 9) В мире покоятся тысячи царств, Часто бывает год изобильный: Небо волю свою не отрешило от нас. Отважный, отважный Воинственный царь, Воинов своих сохранил ты; Поставив их по четырем рубежам страны, Смог укрепить ты свой дом. Сколь ты блистаешь на небе, Наш государь, сменивший иньских царей! Гимн царю просвещенному[359 - Гимн исполнялся в храме при церемонии раздачи инвеститур князьям на их владения.] (IV, III, 10) Царь Просвещенный прославлен своими трудами, Эти труды, как и должно, приемлются нами; Мы их продолжим везде, поучаясь и помня. Царству идем мы отныне искать укрепленья, Волею Чжоу свои получая владенья, Этим трудам всегда поучаясь, их помня. О державный дом Чжоу (IV, III, 11) О державный дом Чжоу! Мы перешли высокие горы, Узкие эти хребты и священные горы крутые[360 - Священные горы крутые. – На них царь приносил жертву небу.]; Следуя Желтой реке, теперь успокоенной, Повсюду в стране Поднебесной Всех собрали, ответили всем. Такова воля Чжоу. IV. Гимны князей Лу[361 - Лу – небольшое княжество на Шаньдунском полуострове, родина Конфуция и конфуцианства, официально принятого в Китае со II в. до н. э. философского, политического и этического учения.] Мощные были у нас скакуны (IV, IV, 1) I Мощные, рослые были у нас скакуны, В диких степях, там, где наши границы видны, Мощные там у границы паслись скакуны. Черные лошади с белым на бедрах пятном, Серые, желтые и вороные паслись; С топотом мчат колесницу, и слышится гром. Кони такие не знают предела, – и что ж? Только подумал о конях – и каждый хорош! II Мощные, рослые были у нас скакуны В диких степях, там, где наши границы видны, Мощные там у границы паслись скакуны. Белые с желтым есть кони и серые есть, Есть красно-рыжие кони и черные есть; Мчат колесницу они, и добры и сильны. Только без срока и устали кони – легки. Только подумал о конях – а кони крепки. III Мощные, рослые были у нас скакуны В диких степях, там, где наши границы видны, Мощные там у границы паслись скакуны, Как в чешуе, в черно-синий окрашены цвет, Рыжие, белые с черными гривами есть; Мчат колесницу они – точно устали нет. Верно, усталость уж этих коней не берет! Только подумал – и кони рванулись вперед. IV Мощные, рослые были у нас скакуны В диких степях, там, где наши границы видны, Мощные там у границы паслись скакуны. Серые кони и пегие кони, взгляни: В белых чулках и с глазами там есть как у рыб; Мчат колесницу, сильны и могучи они. Смотрят на этих – порока ни в чем не найдут, Только подумал о конях – и кони идут! На пиру у князя (IV, IV, 2) I Мощные кони, мощные кони, Пегие кони в четверках стоят. Утром и ночью в покоях у князя Светлые гости рассажены в ряд. Цапель слетается белая стая[362 - Цапель слетается белая стая – танцоры, украшенные перьями этих птиц и подражающие им в танце.]; Белые цапли на землю слетают; А барабаны звучат и звучат. Гости пьяны: они пляшут, играя. Вместе они веселятся. II Мощные кони, мощные кони! Каждая лошадь в четверке сильна. Утром и ночью в покоях у князя Гости сегодня за чашей вина, Цапель слетается белая стая, Белые цапли слетаются к нам, А барабаны звучат и звучат. Гости пьяны – и пора по домам. Вместе они веселятся. III Мощные кони, мощные кони! Кони в четверках – как серый металл. Утром и ночью в дворцовых покоях Князь, угощая гостей, пировал. «Чтобы отныне всегда наперед Был бы у нас урожай что ни год! Неба щедроты прими, государь, И передай их в свой княжеский род!» Вместе они веселятся. Посещение школы[363 - В учреждаемых князьями по примеру Вэнь-вана школах, обязательной принадлежностью которых был пруд, преподавались правила поведения, музыка, письменность, счет, стрельба из лука, а также искусство управления боевой колесницей. Школы подготавливали управленческий аппарат княжеств, бывший одновременно и командным составом армий.] (IV, IV, 3) I Здесь в полукруглом пруду так приятна вода, Травы душистые ныне в пруду этом рвем. Луский наш князь прибывает сегодня сюда, Вижу расшитое знамя с драконом на нем. Знамя с драконом колышется так на ветру, Звонкую слышу бубенчиков в сбруе игру. Не разбирая большого и малого тут, Люди, стремяся за князем, толпою идут. II Здесь в полукруглом пруду так приятна вода, Травы мы рвем из поросших растеньями вод. Луский наш князь прибывает сегодня сюда, Кони могучи, могучи и рвутся вперед. Кони могучи, могучи и рвутся вперед; Слава его в светозарном сиянье растет. Светло лицо его, и улыбается рот: Без нетерпения он поучает народ. III Здесь в полукруглом пруду так приятна вода, Травы сбираем: травою богата она. Луский наш князь прибывает сегодня сюда, В школе у нас он отведает ныне вина. Если отведает доброго в школе вина, Позднею старостью будет тогда награжден, Долгим путем и великим последует он, Будет покорен народ, почитая закон. IV Полный достоинств, достоинств высоких наш князь, К доблести светлой своей неизменно ревнив, Вид величаво достойный он всюду хранит, Вечный собою пример для народа явив. Сколь просвещен он и сколь он воинственно смел: Предков преславных возрадовать блеском сумел, Был он почтительным сыном везде и всегда. Счастье от неба снискал себе прочно в удел. V Светлого, светлого разума – луский наш князь! Может сиять нам достоинством светлым своим: Ныне устроил для школы и пруд, и дворец. Варваров этих – с Хуай – мы ему покорим. Тиграм подобны отважные люди его! Уши врагов в этой школе кладут перед ним! Пленников – судьи премудрые, как Гао-яо[364 - Гао-ю – советник легендарного царя Шуня, прославившийся мудростью.], В школе представят ему как добычу свою. VI Множество храбрых толпится, и каждый из них Больше не станет без толку шуметь и кричать, С жалобой больше не станут являться на суд – В школу дела боевые свои понесут! И многолюдная, грозная, грозная рать Больше не станет без толку шуметь и кричать, С жалобой больше не станут являться на суд – В школу дела боевые свои понесут! VII Туго натянут рогами украшенный лук – Сотнями стрелы со свистом взвиваются вдруг; Сколько имеешь больших боевых колесниц, Воинов множество крепких и крепких возниц! Варваров ты за рекою Хуай покоришь, Больше не встанут они из-за нашей руки! Тверды да будут предначертанья твои – И овладеешь народом у этой реки. VIII Птицы крикливые к нам залетают сюда – Сядут они на деревья у школы, и вдруг, Тутовых ягод лишь только они поедят, Нас услаждает приятного пения звук. В разум придут эти варвары – там, на Хуай, В дар понесут драгоценности с этой поры: Кости слоновой и местных больших черепах… С золотом юга великие будут дары! Посещение храма (IV, IV, 4) I В месте и скрытом, и тихом мы создали храм; Был он прекрасной постройки и крепок и прям. Нету нигде Цзян Юани почтенней жены: Доблесть ее не имела ни в чем кривизны, Неба верховный владыка послал благодать: Месяцы вышли, и срок не замедлил настать. Небом без боли и муки ей было дано Нашего предка родить – государя Зерно. Небо ему ниспослало премного щедрот: Просо и злак, что позднее всех прочих растет. Рожь и бобы и тот злак, что всех ранее зрел, Скоро Зерно-государь получает удел. Людям велит он возделывать землю вокруг: Сорго и желтое просо явилися вдруг, Черное просо и рис появились. Была Вся Поднебесная скоро научена им. Так он продолжил преславные Юя дела[365 - Легендарный царь Юй после постигшего страну потопа (легенду о потопе породили периодические разливы р. Хуанхэ, причинявшие стране огромные опустошения) изменил русла рек, провел каналы, разделил страну на девять областей и обложил окрестные племена данью; предок чжоуских царей и луских князей – государь Зерно (Хоу-цзи), продолжая дело Юя, научил народ земледелию.]. II Внука оставил преславный Зерно-государь – Это Тай-ван[366 - Тай-ван. – См. Гимны, гл. I, примеч. 3.] был, великий наш предок и царь. А поселился он к югу от Циской горы, Шанское царство он стал подрывать[367 - Привлекал к себе народ как добродетельный правитель (вождь племени чжоу), ослабляя этим царствовавшую династию Инь (Шан).] в те поры. Позже Вэнь-ван воцарился, за ним и У-ван, Подвиг они продолжали, что начал Тай-ван. Гнева и воли небес завершился предел, И на равнине Муе[368 - Равнина Муе находится в пределах территории нынешнего уезда Цисянь провинции Хэнань. На этой равнине произошел бой между племенем чжоу и войсками последнего шанского царя.] этот бой закипел. «Царь, не смущаясь сомненьем, начни этот бой: Неба верховный владыка пребудет с тобой!» Шанскую рать он карает, разбив ее вдруг; Были другие участники царских заслуг. «Дядя! – наш царь говорит[369 - Если правитель явит народу добрые качества, то и народ воздаст ему добром. Если же правитель захочет добра от народа, не давая ему примера сам, то он уподобится человеку, желающему получить от ягненка бараньи рога.] тогда, – я бы хотел Вашему старшему сыну назначить удел. Княжить над луской землею ему надлежит; Да возвеличит он ваши владенья и дом, Будет весь род ваш для Чжоу опора и щит». III Лускому князю[370 - Под шелковицей подразумевается царство Чжоу, прежде цветущее, а затем все более приходившее в упадок.] пожалован царский указ: Княжить и править ему на востоке у нас, Гор ему дал царь, лугов, и потоков, и нив, Земли окрестные князю навек подчинив. Тот, чьим прославленным предком был чжоуский князь, Сын Чжуан-гуна[371 - Гибель – неизбежная судьба враждующих между собой удельных князей.], теперь в этот храм соберясь, Жертвы приносит. На знамени шитый дракон, Вожжи мягки у его колесницы, и он Ревностно осенью каждой и каждой весной Жертвы приносит, не пропустив ни одной, Славному неба владыке и с ним заодно Предку, великому столь государю Зерно. Бык красно-рыжий приносится в дар в эти дни – Жертву приемлют, ее одобряя, они. Много пошлют они князю за это щедрот. Чжоуский князь и державные предки твои Счастьем тебя одаряют, о князь, что ни год. IV В осень ты предкам приносишь могучих быков, С лета им брус деревянный кладут вдоль рогов; Белый один, красно-рыжая шерсть на другом. Жертвенный кубок прекрасен, налитый вином. Тут поросенок, и мясо, и чистый отвар, Стол в деревянных сосудах, назначенных в дар. Танцы, все время менялся, радуют взгляд. Внукам почтительным предки награду дарят. В блеске своем ты, всегда процветая, живешь, Да долголетен ты будешь и будешь хорош! Будет хранима восточная эта страна, Лускому княжеству вечность да будет дана! Нет ей ущерба, утесы ее не падут, Не задрожит, не падет она в ужасе смут! Три долголетия князю, да вечно живет, Точно возвышенный холм или горный хребет! V Тысяча, князь, у тебя колесниц боевых, Красными лентами копья украшены в них, Шелком зеленым обвиты два лука стоят; Ты тридцать тысяч имеешь пехотных солдат – Раковин шлемы украсила красная нить – Рать велика, велика, и ее не сломить. Варварам севера дав надлежащий отпор, Цзинские орды и Шу[372 - Цзинские орды и Шу. – Княжество Цзин (Чу) – сильное государство у юго-западных окраин Китая. Государство Шу было с ним в союзе.] остановим, с тех пор С нами никто не посмеет столкнуться в борьбе. Пусть же расцвет лучезарный да будет тебе! Будь же богат, долголетен, да правишь страной С желтой космою волос и дельфиньей спиной[373 - Пожелание править страной до глубокой старости.]. Старцев почтенных и мудрых на помощь избрав, В славе своей да пребудешь ты, князь, величав! Старости ты не достигнешь и будешь ты сед! Князь наш да здравствует тысячи, тысячи лет, Старость до белых бровей, без болезней и бед! VI Тайская эта гора высока и крута[374 - Тайская гора – священная гора Тайшань (см. Великие оды, гл. III, примеч. 22).] – Луские люди глядят на святые места. Чуйская наша и Мынская наша гора – Дальним востоком владеть нам настала пора, Будет достигнут с морями граничащий край. К нам за союзом придут и народы с Хуай: Больше не будет страны, чтоб за нами не шла. Луского князя да будут преславны дела! VII Фуские горы и Некие мы сохраним, Сюйские земли да будут владеньем твоим, Будет достигнут с морями граничащий край, Мань покорятся, и мо[375 - Мань шмо- племена, обитавшие к югу от княжества Лу.], и народы с Хуай. Станут покорными варвары южной земли – Стран да не будет таких, чтоб за нами не шли. Ныне никто не посмеет оспаривать нас – Луского князя послушно исполнит приказ. VIII Чистое счастье князю от неба дано, Князю до старости Лу сохранять суждено. Чан и Сюйтянь возвратив в их родимый удел[376 - Чан и Сюйтянь – города в западной части княжества Лу, отторгнутые от него во время внутренних междоусобиц князей.], Он восстановит все то, чем князь Чжоу владел. Счастье и радость да примешь ты, луский наш князь, С доброй супругой и матерью старой делясь; С ним и вельможи и все остальные чины Вечно владеют пределами нашей страны. Милостей много от неба принять будь готов, Старость до желтых волос и до детских зубов[377 - Старость… до детских зубов. – Древние китайцы верили, что у древних старцев на месте выпавших зубов вновь вырастают «детские», молочные зубы.]. IX Сосны на горных отрогах Цулая росли, Горные туи мы взяли с синьфуской земли. Мы их срубили и точно измерили тут: Мерой служили шнурок в восемь футов и фут. Балки сосновые были собой велики – К храму пристройки вышли весьма широки; Новый прекрасный, прекрасный отстроился храм – Си-сы, строительный мастер, создал его сам. Длинен весьма и пространен храм видом своим – Тысячи разных людей любуются им. V. Гимны дома Шан[378 - Шан – китайская династия (1766–1154 гг. до н. э.), переменившая в 1401 г. до н. э. свое название на Инь.] Гимн царю Чэн-Тану[379 - Чан-тан (Тан) – основатель династии Шан. В гимне вызывается его дух принять жертву, принесенную его царствующим потомком.] (IV, V, 1) О, сколь прекрасно, сколь изобильно: И барабаны, и бубны мы расставляем как надо; Громко, так громко в согласье звучат барабаны. Нашим прославленным предкам да будет отрада! Правнук твой с музыкой ныне пришел к тебе, Тан; Думы мои успокой, их исполнивши вдруг. Пусть барабаны звучат далеко, далеко; Чисто, так чисто гуаня разносится звук. Стройная музыка в полном согласье звучит, С нею подвешенных цинов сливается звук; Правнук Чэн-тана, ныне он сколь величав! Каждый прекрасен, прекрасен той музыки звук. Мы в барабаны и колокол бьем и гремим; Танцы прекрасны – следом один за другим. Ныне прекрасные гости собрались у нас; Разве не радостно, разве не весело им? Некогда раньше и с самых древнейших времен Подал благие примеры нам прежний народ: Был так приветлив и утром и вечером он, Дело свершая, был ревностных полон забот. Предок Чэн-тан, благосклонно на жертвы взгляни; Правнуком Тана приносятся ныне они! Гимн царю Чэн-Тану (IV, V, 2) Царь, сколь преславны дела твоего праотца – Милости правнуку шлет неизменные он. Снова и снова щедроты он шлет без конца – Ими осыпан тобой занимаемый трон. Чистым вином моим чаши уже налиты; Мыслей моих исполнение даруешь ты! Вкусом приятен мясной этот чистый отвар, Мы осторожно и мирно приносим свой дар. К жертве явись; мы безмолвны, молчанье храним. Споров не будет перед приходом твоим. Белые брови – да будет мне дар праотца, Желтые волосы – вечная жизнь без конца. Втулки их в коже, узорные ярма в ремнях… Восемь бубенчиков звоном звонят в удилах, Съехались жертву принесть тебе вместе со мной[380 - Автор имеет в виду удельных князей.]: Принял я власть над обширной и мощной страной. Шлет на страну благоденствие небо с высот; Жатвы обильны, обильны у нас что ни год. Жертвы вкушает – приблизился дух праотца – Счастье пошлет он потомкам своим без конца. Предок Чэн-тан, благосклонно на жертвы взгляни; Правнуком Тана приносятся ныне они. Гимн царям Чэн-Тану и У-Дину[381 - У-дин (1324–1265 гг. до н. э.) – царственный потомок Чэн-тана.] (IV, V, 3) Ласточка, волей небес опустившись с высот, Шанских царей порождает прославленный род[382 - Согласно легенде, Цзянь-ди – дочь князя Сун и жена царя Гао-синя – вместе со своим супругом совершала весеннее жертвоприношение, моля о ниспослании ей потомства. К ней слетела ласточка и положила яйцо. Цзянь-ди проглотила яйцо и родила мальчика, которого назвали Се. Когда Се вырос, он был взят на службу легендарным царем Яо, поставлен главным советником царя по делам просвещения и пожалован уделом в Шан (нынешняя область Шанчжоу в провинции Шаньси). От него произошел род шанских царей.]. В иньской земле поселясь, возвеличился Шан: В древности волей владыки воинственный Тан Правил и ставил границы в пределах всех стран. Жаловать стал он указы на царства князьям, Над девятью областями он царствовал сам. Это был первый из шанских царей властелин, Твердо владел он властью от неба один – Ею владеет потомок Чэн-тана – У-дин. Правнук Чэн-тана, У-дин наш, воинственно смел! Нету страны, чтобы он победить не сумел. С тканым драконом десятки упряжек в наш дом Ныне привозят дары драгоценным пшеном. Где наш народ поселился, на тысячу ли Тянутся площади собственной царской земли, Вплоть до морей рубежи его царства дошли. Многое множество к нам с побережий морей Ныне является чтить своих шанских царей. Цзинский наш холм лишь Река обтекает кругом[383 - Цзинскую гору (в нынешней Хэнани), у подножья которой расположена столица Бо, обтекает р. Хуанхэ.]. Инь справедливо прияла от неба свой дом: Милости неба безмерные будут на нем! Гимн царю Чэн-Тану и его предкам (IV, V, 4) I Шанские предки были глубоко мудры, Знаки величья являя нам с давней поры. Воды потопа широко, широко пошли – Юй приводить стал в порядок пределы земли. Царства большие, что прежде лежали вовне, Взяты в границы в нашей возросшей стране[384 - …в нашей возросшей стране – в стране, протяженность границ которой весьма увеличилась.]. Суны[385 - Сун – название рода шанских царей.] сильны – и владыка[386 - Владыка. – Имеется в виду небесный владыка.] их сына берет, Ставит на царство. Шанский так начался род. II Черный наш царь[387 - Черный царь – Сюань-ван. Так посмертно был титулован Се, предок шанских царей, рожденный от «черной птицы», ласточки (см. Гимны, гл. V, примеч. 5). В действительности Се никогда не царствовал.] в управленье страною был смел: Малый удел ему дали – он в малом успел; Дали большой – он успел и в большом, говорят. Без упущений он выполнил каждый обряд; Только покажет – и все в соответствии вдруг! Сян-ту[388 - Сян-ту – внук Черного царя Се.] прославился славой великих заслуг: Добрый порядок царил за морями вокруг. III Воля владыки была нерушима для Шан: Время пришло – сочетался с ней царь наш Чэн-тан Тан народился не поздно, не рано, а в срок; Мудр и усерден, вперед подвигался как мог, Долго сиял благочестием блеск его дел, Чтимый Чэн-таном верховный владыка – ему Быть образцом девяти областей повелел. IV Яшмы держал и большие, и малые он: Стали уделы кистями у царских знамен[389 - Князья стали являться к нему со своими яшмовыми жезлами, и их уделы признавали свою зависимость от нового царя.]. Счастье он принял от неба – и славен с тех пор: Слабым не быв, – не решал он и силою спор; Твердым не быв, – был изнеженной мягкости враг; Правя повсюду, любезен, любезен был всем! Небо его осчастливило множеством благ. V Дани большие и малые принял от царств – Силу и мощь подчиненных ему государств! Милость от неба ему неизменно была: Смелый, отважные всюду вершил он дела. Не задрожал он от ужаса, неколебим, Страха не ведал, боязни не знал он совсем – Множеством благ осчастливленный небом самим. VI Царь наш воинственный стяг тогда выставил свой; Тигру подобный, – он взял свой топор боевой; Точно огонь, воспылал в нем воинственный жар. – Нет никого, кто б ответить посмел на удар: Отпрыска три еще выпустил гибнущий ствол[390 - Три княжества – Вэй, Гу и Гунь-у в союзе с последним государем династии Ся (первая китайская династия) еще пытались оказывать сопротивление Чэн-тану.], Но ни один не развился и в рост не пошел. В девять пределов свой добрый порядок неся, Княжество Вэй покарал он и княжество Гу, После Гунь-у покарал и последнего Ся. VII Ряд поколений прошел уже в те времена… Вся колебалась, в опасности близкой, страна. Только явился Сын неба воистину – вдруг Шлет ему небо в советники преданных слуг! – В помощь Чэн-тану державший кормило[391 - Державший кормило – так именовался главный советник Чэн-тана И-инь.] был дан – Верный помощник царю – основателю Шан. Гимн предку[392 - Предок (Возвышенный) – Гао-цзун. Так был посмертно титулован царь У-дин, совершивший победоносный поход на южное княжество (царство) Цзин (Чу) (см. Гимны, гл. IV, примеч. 12).] (IV, V, 5) Иньский наш царь, проявив свой воинственный пыл, В путь устремился и скоро Цзин-Чу покорил, В глубь этих горных ущелий проник он, – и вот Разом себе подчиняет весь цзинский народ, В добрый порядок приводит страну до конца: Тана потомок, идет он путем праотца. «Вы, обитатели этого царства Цзин-Чу, К югу от нас вы живете. Сказать вам хочу: Древле, с тех пор как у нас воцарился Чэн-тан, – К нам – из вождей отдаленных народов ди-цян С данью никто не посмел не явиться пока, К нашим царям не посмел не прийти, говоря: «Этот обычай от Шан учрежден на века!» Каждый из многих поставленных небом владык В странах, устроенных Юем, столицу воздвиг, И что ни год к государю является князь: «Ты не карай, не кори меня, царь! – говорит. – Об урожае я пекся своем, не ленясь». Небо следит неустанно, спускаясь с высот, – Царь да страшится и свой почитает народ! В милостях царь был умерен и в карах не строг. Вечно трудясь, отдыхать он не смел и не мог. Воля владыки небес снизошла на царя, Крепкое счастье ему неизменно даря. Добрый порядок в столице, устроенной Шан: Царь образцом ее сделал для множества стран. Всюду великий, великий идет о нем слух – Светом пресветлый блистает усопшего дух. Царь долголетен был, в мире покоил народ, Нас, что за ним родились, навсегда соблюдет! Ныне по склонам на гору Цзиншань поднялись: Сосны и туи на ней устремилися ввысь. Мы их срубили, сюда привезли, а потом, Их окорив, обтесали стволы топором. Толстые балки длины оказались такой, Как надлежало. Со множеством мощных колонн Храм завершили. Да будет в нем вечный покой! Комментарии В настоящей работе переводчик ставил своей задачей ознакомить советского читателя с древнейшим памятником китайского художественно-поэтического творчества, сыгравшим большую роль как в развитии китайской литературы, так и в развитии культуры стран Дальнего Востока – Кореи, Японии и Индокитая. Мы рассматриваем «Книгу песен» как один из величайших и древнейших памятников мировой поэзии, памятуя о том, что она является первым по времени памятником, озвученным рифмами. Высокая техника стиха, речь о которой будет ниже, убедительно свидетельствует, что «Книга песен», будучи собранием самых ранних из дошедших до нас произведений китайской литературы, не является самым ранним вообще: ее содержание и форма показывают, что она сложилась на базе многовековой и многосторонней стихотворной культуры. Из такого понимания памятника вытекали и самые принципы нашего перевода. Песни, оды и гимны «Шицзина» написаны правильными четырехсловными или четырехсложными размерами. Отступлений от этого общего правила так мало, они встречаются столь редко в огромном материале памятника, что мы можем говорить о безукоризненно правильных размерах, которыми написан «Шицзин». Нужно учесть притом, что «Шицзин» дошел до нас в иероглифах, скрывающих звучание обозначенных ими слов древнекитайского языка, и что в настоящее время восстановлены только его рифмы, порядок которых указывался еще во II в. до н. э. ханьскими учеными, когда древнее звучание еще сравнительно мало изменилось. Таким образом, ритмические рисунки «Шицзина» нам неизвестны. Не зная ритмической природы памятника, мы не имеем никакого основания говорить о ритмической бедности древнего стиха; мы можем только сказать, что этому стиху была уже присуща не примитивная, а пока еще неизвестная нам, но четкая и правильная ритмика. Проанализируем построение строф и чередование строк в строфе. Рассмотрим, например, строфу вторую оды «Вышнего неба державен Верховный владыка» в дословном переводе, где все добавленные нами слова (выразить одним русским словом значение одного древнекитайского слова зачастую и в данном случае невозможно) мы поставили в скобки: (Он) вычистил их, (прочь он) удалил их, (Деревья сухие) стоящие (из) них (и гнилые) лежащие (из) них. (Он) подрезал их, (он) подровнял их. (Дикие) заросли (из) них (и культурные) аллеи (из) них. Здесь мы наблюдаем излюбленный китайскими поэтами стилистический прием – параллелизм, доходящий до последних мелочей. Первая и третья строки и далее – вторая и четвертая – построены совершенно параллельно как в смысловом, так и в синтаксическом отношениях вплоть до расстановки служебных слов. И в первой и в третьей строке мы видим по два сказуемых, выраженных сходными по смыслу словами, почти синонимами, в обеих строках опущены подлежащие и наличествуют местоименные объекты. Вторая и четвертая строки раскрывают нам эти объекты в виде антитез, расчленяясь сами (как первая и третья строки) на два равнозначных компонента. Подобные приемы продолжаются в оде и дальше; вся она в литературном отношении отработана чрезвычайно четко и чеканно. Мы могли бы привести сотни подобных мест в «Шицзине». Каждому синологу известен параллелизм как изощреннейший и любимейший литературный прием в Китае, и то обстоятельство, что этот прием так четко употребляется в «Книге песен», убедительно показывает, что «Шицзин» ни в коем случае не примитив, а продукт длительного развития поэтической культуры. Известно, что все песни, оды и большинство гимнов «Шицзина» состоят из двух или большего количества строф. Количество строк в строфе варьируется от двух до семнадцати, но сами строфы не чередуются как придется (исключение составляют только некоторые гимны): их расположение подчинено определенному композиционному замыслу. В песнях этот момент очевиден: это – большей частью произведения из трех, реже из двух, еще реже из большего количества равнострочных и одинаковых по композиции строф. Но в больших произведениях, где порою чередуются строфы различных размеров, такие чередования никогда не носят характера случайности, а связаны с содержанием и смысловым поворотом самого стиха. Мы предлагаем читателю самому обратить внимание на случаи чередования строф различных размеров и убедиться во внутренней закономерности этого явления и строгости древнекитайской композиции и в этом отношении. Наконец, мы останавливаем внимание читателя еще на одном чрезвычайно существенном, неотделимом от китайского стиха элементе – на рифме. Вряд ли существует в мире какая-либо другая поэзия, отводившая рифме столь существенное место, как китайская, и какая-либо другая средневековая поэтика, создавшая что-нибудь подобное знаменитому китайско- му «словарю рифм» – «Пэйвэнь юньфу», изданному в 1711 году. «Шицзин», оснащенный рифмой на тысячу лет раньше любого другого памятника мировой поэзии, являет нам не случайно вкрапленную в текст рифму, а строгую систему рифм, неразрывно связанную с архитектоникой строки и всего стихотворения. Рассмотрим с точки зрения рифмы стихотворение «Северный ветер» (рифмы в переводе расставлены точно в тех же местах, где они стоят в китайском тексте): Северный ветер дыханьем пахнул ледяным, Снежные хлопья упали покровом густым… Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – вместе отсюда бежим. Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Северный ветер… Пронзительный слышится вой – Снежные хлопья летят над моей головой. Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – в путь мы отправимся свой. Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Край этот страшный – рыжих лисиц сторона; Признак зловещий – воронов стая черна. Если ты любишь, если жалеешь меня, Руку подай мне – у нас колесница одна! Можем ли ныне медлить с тобою, когда, Все приближаясь, надвинулась грозно беда? Здесь мы видим не просто наличие рифмы, а систему рифм, органически связанную с композицией всего произведения. Мы обращаем внимание читателей, как, связанная воедино повтором третьей строки и рефреном, а также повторами начальных полустрок в двух первых строфах, выковалась прекраснейшая форма древнего китайского стихотворения, свидетельствующая о высокой культуре поэтического творчества и о совершенстве стихотворной техники мастеров, создавших песни, оды и гимны, вошедшие в «Шицзин». Форма эта не случайна, она проходит красной нитью через всю «Книгу песен», которую достаточно расположить в ином порядке, чтобы показать, как эта форма постепенно создавалась и совершенствовалась. Она также и не единственная: «Шицзин» дает нам многочисленные образцы иных форм и поэтических приемов. Самый поверхностный анализ памятника показывает, что «Шицзин» является плодом многовековой стихотворной культуры, предшествующей созданию его песен, и что поэты «Шицзина» владели всей полнотой этой культуры. Основной трудностью художественного перевода с древнекитайского языка является его крайняя лаконичность. Об этой лаконичности языка неоднократно говорит в своем комментарии к «Шицзину» и Чжу Си. Например, подлежащее в тексте «Шицзина» очень часто опускается, особенно в тех случаях, когда подлежащими мыслятся личные местоимения. Между тем все три личных местоимения встречаются в тексте и даже для каждого из трех лиц (лексическое или грамматическое выражение единственного и множественного числа отсутствовало) существовало по два и по три различных слова. Значит, местоименные подлежащие в тексте песен отсутствовали не потому, что самих местоимений в языке не существовало, а потому, что этого требовал установившийся поэтический стиль. Ритмы древних китайских стихов, как мы говорили, нам неизвестны. Иногда практиковалась в стихотворных переводах с китайского механическая замена каждого китайского слова двухсложной стопой. За явной бесполезностью этого приема при переводе «Шицзина», в котором строка почти везде состоит из четырех слов, мы от него отказались и предоставили себе полную свободу в выборе русских размеров для нашего перевода. Сохраняя количество строк китайского оригинала, мы обычно сохраняем в большинстве наших переводов и китайскую архитектонику строк и систему рифм, воссоздавая таким образом своеобразие древней китайской поэзии. Этот элемент древнего стиха тем более заслуживает внимания, что ряд литературных приемов, с ним связанных (рефрены, перемена рифм в смежных строфах при неизменности остальных слов, перестановка строк и т. п.), свидетельствуют о высокой технике стихосложения этой эпохи. Технические трудности, связанные с принятым нами методом перевода, помешали нам применить его ко всем без исключения произведениям, вошедшим в «Шицзин». Однако нам удалось выдержать этот принцип в подавляющем большинстве переводов песен из книги «Нравы царств», а также при переводе некоторых од и гимнов. Нас могут упрекнуть в том, что мы якобы часто применяли будто бы недопустимый для стихов «Шицзина» перенос предложения из строки в строку. Мы должны решительно отвергнуть такое возражение. Насколько часто у нас это встречается, предоставляем судить читателю. Что же касается переноса предложения из строки в строку в самом «Шицзине», то для разрешения этого вопроса берем первую строфу первого стихотворения в «Шицзине» – «Встреча невесты». Если о первых двух строках можно спорить: одно ли это предложение или два, то перенос предложения из третьей строки в четвертую в китайском тексте не оставляет никакого сомнения. Даем дословный перевод этих строк: Тихая, скромная, милая девушка (Будет) супругу доброй женой. Таковы в общих чертах принципы нашего перевода. «Книга песен» просуществовала в Китае уже более двух с половиною тысяч лет как неувядаемый образец высокого поэтического мастерства. Стилистические приемы «Книги песен» – ее система рифм, повторы слов и особенно параллелизмы смежных предложений – вплоть до последнего времени были и основными стилистическими приемами всей китайской поэзии. Четырехсложный размер «Книги песен» в так называемых «правильных стихах», расстановка рифм (типа «а, а, б, а») в танских четверостишиях, ее зачины и переходы от конкретных образов окружающей природы к лирическому чувству самого поэта просуществовали тысячи лет. Недаром китайские критики, сравнивая блестящую в истории поэзии Китая танскую эпоху (VII–X вв.) с деревом в полном цвету и плодах, говорят, что корни этого прекрасного дерева – в поэзии древней «Книги песен». Но влияние «Книги песен» не кончается древним и средневековым Китаем ни территориально, ни во времени. В средние века китайская культура и развивавшая традиции «Книги песен» поэзия хлынули широким потоком в Японию, Корею и Индокитай, и мы могли бы найти мотивы «Книги песен» и цитаты из нее и в поэзии этих стран. И если китайскую культуру мы не можем не назвать культурой мировой, то и «Книгу песен», как один из величайших памятников этой культуры, мы не можем не признать литературным памятником мирового значения[393 - {Из послесловия переводчика к изданию: Шицзин. Избранные песни. М., ГИХЛ, 1957.}]. Ю. К. Шуцкий Китайская классическая «Книга Перемен» Часть первая Вступление Это вступление обращено к читателю-некитаеведу. Оно необходимо как своего рода путеводитель по предлагаемой ниже работе, оно должно ориентировать читателя в вопросах, без учета которых не будет понятна сама «Книга Перемен» и, более того, не будет понятно, почему автор взялся за перевод и исследование памятника, так мало на первый взгляд говорящего современному читателю. Кроме того, именно в этом вступлении должна быть приведена и объяснена основная терминология памятника, которая постоянно будет употребляться ниже и без которой нельзя обойтись в специальной работе о «Книге Перемен». Мы предприняли эту работу, потому что, изучая материалы к истории китайской философии, постоянно сталкивались с необходимостью предпослать исследованию каждой философской школы предварительные исследования «Книги Перемен» – основного и исходного пункта рассуждений почти всех философов древнего Китая. «Книга Перемен» стоит на первом месте среди классических книг конфуцианства и в библиографических обзорах китайской литературы. Это понятно, так как библиология и библиография в феодальном Китае были созданы людьми, получившими традиционное конфуцианское образование. Библиографы старого Китая непоколебимо верили традиции (не исконной, но достаточно старой), относившей создание «Книги Перемен» в такую глубокую древность, что никакая другая классическая книга не могла конкурировать с ней в хронологическом первенстве, хотя фактически «Книга Перемен» – вовсе не самый древний из памятников китайской письменности, и это установила китайская же филология. Однако, независимо от традиции, независимо от конфуцианства, «Книга Перемен» имеет все права на первое место в китайской классической литературе, – так велико ее значение в развитии духовной культуры Китая. Она оказывала свое влияние в самых разных областях: и в философии, и в математике, и в политике, и в стратегии, и в теории живописи и музыки, и в самом искусстве: от знаменитого сюжета древней живописи – «8 скакунов» – до заклинательной надписи на монете-амулете или орнамента на современной пепельнице. Не без досады, но и не без удовлетворения мы должны предоставить «Книге Перемен» безусловно первое место среди остальных классических книг и как труднейшей из них: труднейшей и для понимания, и для перевода. «Книга Перемен» всегда пользовалась славой темного и загадочного текста, окруженного огромной, подчас весьма расходящейся во мнениях литературой комментаторов. Несмотря на грандиозность этой двухтысячелетней литературы, понимание некоторых мест «Книги Перемен» до сих пор представляет почти непреодолимые трудности, – столь непривычны и чужды нам те образы, в которых выражены ее концепции. Поэтому да не посетует читатель на пишущего эти строки, если некоторые места перевода данного памятника не окажутся понятными при первом чтении. Можно утешить себя только тем, что и на Дальнем Востоке оригинал «Книги Перемен» не понимается так просто, как другие китайские классические книги. Чтобы посильно помочь читателю, мы здесь остановимся на плане нашей работы, на внешнем описании содержания «Книги Перемен» и на ее главнейшей технической терминологии. Наша работа разделяется на три части: в первой из них излагаются основные данные, достигнутые при изучении этого памятника в Европе, Китае и в Японии. Вторая часть представляет собою сжатое изложение данных, полученных нами при исследовании тринадцати основных проблем, связанных с «Книгой Перемен». Третья часть отведена переводам книги. Текст «Книги Перемен» неоднороден как со стороны составляющих его частей, так и со стороны самих письменных знаков, в которых он выражен. Кроме обычных иероглифов, он содержит еще особые значки, состоящие из двух типов черт, сяо. Один тип представляет собою целые горизонтальные черты: они называются ян («световые»), ган («напряженные»), или чаще всего, по символике чисел, цзю («девятки»). Другой тип черт – это прерванные посредине горизонтальные черты: они называются инь («теневые»), жоу («податливые»), или чаще всего, по символике чисел лю («шестерки»). В каждом значке шесть таких черт, размещенных в самых различных комбинациях, например: и т. п. По теории «Книги Перемен», весь мировой процесс представляет собою чередование ситуаций, происходящее от взаимодействия и борьбы сил света и тьмы, напряжения и податливости, и каждая из таких ситуаций символически выражается одним из этих знаков, которых в «Книге Перемен» всего 64. Они рассматриваются как символы действительности и по-китайски называются гуа («символ»). В европейской китаеведной литературе они называются гексаграммами. Гексаграммы, вопреки норме китайской письменности, пишутся снизу вверх, и в соответствии с этим счет черт в гексаграмме начинается снизу. Таким образом, первой чертой гексаграммы считается нижняя, которая называется «начальной», вторая черта – это вторая снизу, третья – третья снизу и т. д. Верхняя черта называется не шестой, а именно верхней (так). Черты символизируют этапы развития той или иной ситуации, выраженной в гексаграмме. Места же от нижнего, «начального», до шестого, «верхнего», которые занимают черты, носят название вэй («позиции»). Нечетные позиции (начальная, третья и пятая) считаются позициями света – ян; четные (вторая, четвертая и верхняя) – позициями тьмы – инь. Естественно, только в половине случаев световая черта оказывается на световой позиции и теневая – на теневой. Эти случаи называются «уместностью» черт: в них сила света или тьмы «обретает свое место». Вообще это рассматривается как благоприятное расположение сил, но не всегда считается наилучшим. Таким образом, мы получаем следующую схему: Уже в древнейших комментариях к «Книге Перемен» указывается, что первоначально было создано восемь символов из трех черт, так называемые триграммы. Они получили определенные названия и были прикреплены к определенным кругам понятий. Здесь мы указываем их начертания и их основные названия, свойства и образы: Уже из этих понятий можно заключить, как в теории «Книги Перемен» рассматривался процесс возникновения, бытия и исчезновения. Творческий импульс, погружаясь в среду меона – исполнения, действует прежде всего как возбуждение последнего. Дальше наступает его полное погружение в меон, которое приводит к созданию творимого, к его пребыванию. Но так как мир есть движение, борьба противоположностей, то постепенно творческий импульс отступает, происходит утончение созидающих сил, и дальше по инерции сохраняется некоторое время лишь сцепление их, которое приходит в конце концов к распаду всей сложившейся ситуации, к ее разрешению. Каждая гексаграмма может рассматриваться как сочетание двух триграмм. Их взаимное отношение характеризует данную гексаграмму. При этом в теории «Книги Перемен» принято считать, что нижняя триграмма относится к внутренней жизни, к наступающему, к созидаемому, а верхняя – к внешнему миру, к отступающему, к разрушающемуся, т. е. Кроме того, гексаграмма иногда рассматривается и как состоящая из трех пар черт. По теории «Книги Перемен», в мире действуют три космические потенции – небо, человек, земля: Существует также выработанная в гадательной практике ицзинистов символика отдельных позиций гексаграммы: Бывали и иные способы рассмотрения структуры гексаграмм, но полное перечисление их для наших целей излишне. Поэтому мы ограничиваемся лишь следующими указаниями. В верхней и в нижней триграмме аналогичные позиции имеют ближайшее отношение друг к другу. Так, первая позиция стоит в отношении аналогии к четвертой, вторая – к пятой и третья – к шестой. Далее, полагали, что свет тяготеет к тьме так же, как тьма к свету. Поэтому и в гексаграмме целые черты корреспондируют прерванным. Если соотносительные позиции (1–4, 2–5, 3–6) заняты различными чертами, то считается, что между ними «есть соответствие»; в случае однородности черт на соотносительных позициях между ними «соответствия нет». Особенное внимание уделяется при анализе гексаграммы второй и пятой позициям. Каждая из них является (в нижней или в верхней триграмме) центральной, т. е. такой, в которой самым совершенным и уравновешенным образом выявляются качества триграммы. Кроме того, при анализе гексаграммы принято считать, что большее значение приобретают черты световые или теневые, если они в меньшинстве. Так, в гексаграмме единственная теневая вторая черта «управляет» остальными чертами и является для них центром тяготения. Вторая часть текста «Книги Перемен» написана обычными для китайского языка иероглифами и представляет собою интерпретацию гексаграмм в целом, отношения составляющих их триграмм и отдельных черт. Это, собственно, и есть текст «Книги Перемен». Он неоднороден, принадлежит разным авторам и создан в разное время. В этом тексте мы прежде всего различаем основной текст и примыкающие к нему комментарии, которые издавна уже как бы срослись с основным текстом, так что последующая весьма обильная комментаторская литература развилась вокруг основного текста и приложенных к нему комментариев. В основной текст входят следующие двенадцать составных частей. I. Название гексаграммы[394 - Сведения почерпнуты из рецензии: «Erich Hauer, / Ging, Das Buck der Wandlungen. Aus dem Chinesischen verdeutscht und erlautert von Richard Wilhelm», – «Ostasiatische Zeitschrifl». Berlin-Leipzig, 1925. S. 242–247.], гуа-мин, позднее были приписаны названия составляющих ее триграмм. II. Гадательная формула, выраженная при помощи четырех терминов (качеств), так называемая сыдэ, термины эти: юань (начало), хэн (проницание, развитие), ли (благоприятность, определение) и чжэн (стойкость, бытие). Эти термины присутствуют полностью или частично, или же отсутствуют. III. Афоризмы по поводу гексаграммы в целом, гуацы – они бывают более или менее развитыми. Иногда включают в себя «четыре качества» или одно из четырех основных мантических предсказаний (счастье, несчастье, раскаяние, сожаление), которые, по-видимому, являются позднейшей вставкой в текст, как и пояснительные слова типа «хулы не будет», «хвалы не будет», «ничего благоприятного» и т. п. IV. Афоризмы при отдельных чертах, яо-цы, по языку и по типу они очень близки к тексту III и включают в себя такие же слагаемые. Все остальные тексты (V–XII) представляют собой древнейшие комментарии, составленные значительно позже, чем основной текст. V. Комментарий к тексту III, «Туань-чжуань». В этом комментарии гексаграмма рассматривается со стороны составляющих ее триграмм, черт и т. п., и на этой основе разъясняется текст III. VI. Большой комментарий образов, «Да сян-чжуань», где гексаграмма рассматривается с точки зрения образов триграмм, ее составляющих, и дается указание этического порядка. Как и вся «Книга Перемен», V и VI тексты на грани 30-й и 31-й гексаграмм механически делятся на первую и вторую части. VII. Малый комментарий образов, «Сяо сян-чжуань». Он совершенно отличен и по своим задачам, и по языку от предыдущего и представляет собою комментаторские приписки к афоризмам текста IV. Объяснения в нем даются главным образом применительно к технике гадания, основываются на структуре гексаграммы и к философскому осмыслению «Книги Перемен» отношения не имеют. Происхождение этого текста сравнительно позднее. VIII. Комментарий к афоризмам, «Сицы-чжуань», или «Дачжуань» – «Большой комментарий»; он представляет собою своего рода трактат, в котором излагаются основы философской концепции «Книги Перемен» (онтология, космология, гносеология и этика), техника гадания по Книге и своего рода история культуры Китая в глубокой древности. Он сравнительно поздно был включен в состав памятника, но, несомненно, является самым интересным для истории китайской философии. Он также механически делится на две части. IX. Толкование триграмм, «Шогуа-чжуань». Текст состоит из двух неравных частей. Первая, значительно меньшая, по своему характеру, языку и тематике примыкает к тексту VIII и попала в текст IX, по-видимому, по ошибке переписчиков. Вторая, большая часть содержит отдельные характеристики триграмм, классификацию их и предметов мира по категориям триграмм. По характеру текст этой части совершенно отличен от первой и сильно напоминает мантические спекуляции первых ханьских комментаторов. X. Толкование порядка гексаграмм, «Сюйгуа-чжуань». Текст сильно отличается от всех остальных текстов «Книги Перемен». В нем развивается и аргументируется последовательность расположения гексаграмм в «Книге Перемен». Этот текст заслуживает большего внимания, чем то, которое ему обычно уделяется. Только Чэн И-чуань (XI в.) разработал его еще более последовательно и превратил в небольшие вступления к каждой гексаграмме. Текст этот весьма ценен как материал для истории приемов мышления в Китае. XI. Разные суждения о гексаграммах, «Цзагуа-чжуань». Это нечто вроде продолжения или, вернее, остатки второй части текста IX. Большой ценности он не представляет. XII. Глосса, по-китайски «Вэньянь-чжуань», в которой дается объяснение терминов текста первых двух гексаграмм. Это очень пестрый текст, полный повторений, по-видимому, составленный из древнейших цитат устной мантической традиции наряду с более поздними интерпретациями терминов. По существу этот текст теряется в море аналогичных комментаторских глосс, и он остался бы незамеченным, если бы давняя, но необоснованная молва не связала его с именем Конфуция. В разных изданиях «Книги Перемен» эти тексты располагаются различно, но в общем сохранились две системы расположения текстов. Во-первых, более древняя система, в которой тексты I, II, III и IV идут не один по окончании другого, а так: 1-я гексаграмма, относящийся к ней текст I, II, III и IV, затем текст XII, относящийся к ней; после этого 2-я гексаграмма, относящийся к ней текст I, II, III, IV и XII; затем 3-я гексаграмма с той же последовательностью текстов (кроме XII) и т. д. После текстов 64-й гексаграммы помещаются один за другим тексты V, VI и VII, VIII, IX и XI. Во-вторых, более поздняя система расположения текстов, которая отличается от первой только тем, что тексты V, VI и VII разнесены по гексаграммам, причем тексты V и VI помещаются непосредственно после текста IV, а VII текст разнесен под соответствующими отдельными афоризмами текста IV. Эта система уже засвидетельствована в комментаторской литературе III в. н. э. Такое различие расположения текстов уже указывает, что с давних пор и в комментаторских школах замечали неоднородность текста «Книги Перемен». Как документ ценны тексты I, II, III и IV, как более развитые комментарии – тексты V, VI, VIII и X. Остальные же тексты мало способствуют пониманию «Книги Перемен» и во многом уступают позднейшим комментариям. В настоящей работе главное внимание уделено основному тексту и лишь побочное – комментариям V, VI, VIII и X. Глава I. Появление и изучение «книги перемен» в Европе Вряд ли кому надо доказывать то, что изучение китайского литературного наследия невозможно без основательного обследования так называемых классических, или канонических, книг. Они лежали в основе всякого образования на протяжении столетий как в самом Китае, так и в Японии, и в Корее, и во Вьетнаме, и в других государствах, усвоивших китайскую культуру: царствах Ляо, Цзинь, Сися и т. п. В настоящее время, если канонические книги и перестали быть основой образованности, то все же их там продолжают изучать в высшей школе. Среди же этих китайских классических книг главное место занимала «Книга Перемен» («Ицзин», или «Чжоу И»). Мы можем назвать ее первой книгой в китайской библиотеке. Можно себе представить на основании этих вводных замечаний, сколь необходимо для синологии изучение этого памятника древнекитайской литературы. Однако насколько это изучение необходимо, настолько оно и трудно. Так, один из ранних переводчиков «Книги Перемен» Дж. Легг вспоминал: «Я написал перевод «Ицзина», заключающий в себе и текст, приложения, в 1854 и 1855 гг.; и я должен признать, что, когда рукопись была закончена, я знал очень мало об объеме и методе этой книги…» Заметим, что Дж. Легг был не первым европейским исследователем этой «таинственной классической книги». Правда и его продолжатели хотя и были, так сказать, смелее в своих гипотезах (я имею в виду прежде всего фантастичнейшего среди китаеведов Терьен де Лакупри), но не обладали достаточной смелостью, чтобы столь же чистосердечно, как Легг, с первых же строк признаться в своем непонимании. Конечно, первым исследователям было особенно трудно понять наш памятник, ибо они не располагали еще той оборудованной справочниками и позже появившимися исследованиями, статьями, китаеведной лабораторией, которой обладает китаевед в наше время. Однако даже теперь, несмотря на эту лабораторию, работу во многом приходится начинать сначала, ибо справочники и многие специальные работы еще далеки от совершенства. Возьмем для примера один из самых распространенных китайских словарей-справочников, призванных давать наиболее общие сведения, словарь «Цыюань». О «Чжоу И» мы читаем в нем следующее: «„Чжоу И“ – название книги. Сочинена Вэнь-ваном, Чжоу-гуном и Конфуцием. Исходя из восьми триграмм, которые были начертаны Фу Си, они, наложив их друг на друга, создали 64 гексаграммы и 384 черты. Когда при Цинях сжигали книги, „Чжоу И“ уцелела как гадательная книга. Поэтому среди всех классических книг она наиболее полна и хороша. Те, которые называют ее „Чжоу И“, считают, что такое название указывает на всеобъемлющий и универсальный характер системы этой книги (игра на одном из значений слова чжоу – „целый“, „круг“, – Ю. Щ.); другие полагают, что название „Чжоу“ идет от названия местности к югу от горы Ци, упоминаемой в строфе „Чжоуские равнины тучны-тучны“ (см. «Шицзин», Да-я 1, 3, 3). Такое название дается этой книге для того, чтобы отличить (эту книгу) от Иньской И. Комментарий Чжэн Сюаня теперь уже утрачен. При династии Вэй был комментарий Ван Би. Танский Кун Ин-да составил к нему субкомментарий: это ныне называемый „Чжу люй бэнь“. Во время династии Тан был сборный комментарий Ли Дин-цзо. При Сунах появились „И-чжуань“ Чэн-цзы и „Бэньи“ Чжу-цзы». Вот все сведения о «Чжоу И», которые можно почерпнуть из словаря «Цыюань»! Такие же сведения содержатся и в других справочниках общего характера. Во всех них повторяется легенда, что «Книга Перемен» написана Вэнь-ваном, Чжоу-гуном и Конфуцием, хотя авторство Конфуция поставлено под сомнение в самом Китае уже около тысячи лет тому назад. На Востоке борются две школы понимания и изучения «Книги Перемен»: одна, основанная на традиции, и другая, работающая на основе критической филологии. Эта борьба насчитывает около тысячелетия, причем и в новейшее время традиция еще прочно удерживалась в работах многих современных ученых в Китае, Японии и в странах Запада. На основании доступных нам источников[1] можно полагать, что первые сведения о «Книге Перемен» в Европе появились в предисловии книги, вышедшей в Париже в 1681 г.: «Confuzius Sinarum philosophus, seu scientia Sinensis latine exposita studio et opera Patrum Societatis Jesu iussu Ludovici Magni e bibliotheca regia in lucem produit P. Couplet». Только в 1736 г. был сделан первый перевод «Книги Перемен» на латынь иезуитским миссионером Регисом, который в свою очередь базировался на более ранних, но не датированных работах миссионеров: переводчика Жозефа де Майя и интерпретатора Петра дю Тартра. Перевод был сделан при помощи маньчжурской версии «Книги Перемен», и работа Региса свелась лишь к пополнению своими замечаниями труда его предшественников[395 - См.: предисловие Легга к его переводу «Книги Перемен». Перевод Региса был издан под названием «Y-King, Antiquissimus Sinaram liber», quern ex latina interpretatione P. Regis alioramque ex S. J. P. P. edidit Julius Mohl, Stuttgartiae et Tubingiae, vol. I, 1834, vol. II, 1839.]. Еще до появления перевода «Книги Перемен» отрывочные сведения о ней возбуждали к себе интерес в Европе. Так, в 1753 г. вышла книга Хаупта об «Ицзине»[396 - Koniglich-Preussische Kirchen und Schulen Inspector Johan Thomas Haupt…, Neue und vollstandige Auslegung des von dem Stifter und ersten Kaiser des Chinesischen Reichs Fohi hinterlassenen Buches Ye-Kim genant, Rostock und Wismar, Bey Berger und Boeduer. 1753».]. Достойно внимания, что в этой книге указывается Лейбниц как исследователь «Книги Перемен», создавший свою теорию ее интерпретации. Этот вопрос сжато и хорошо изложен в рецензии Хауэра, указанной выше, и нам остается лишь напомнить то, что он пишет: «Из этой книги мы узнаем, что не кто-нибудь, а сам Лейбниц в Германии впервые занялся «Ицзином». Он нашел в начертаниях царя [Фу Си. – Ю. Щ.\ арифметическую dyadicam, или счисление двумя числами, и в соответствии с этим вся книга была им объяснена так, что можно мыслить разумное в связи с [ее] линиями и начертаниями. Он не замедлил также довести до сведения китайцев свое новое объяснение. В конце концов он написал миссионеру II. Буре, который тогда находился в Китае, и хотя нам известно, что данный патер оценил это объяснение и выразил свое удовлетворение им в своем ответном письме к г. барону фон Лейбницу, но все же мы не знаем, как восприняли ученые китайцы это открытие»[397 - Erich Hauer, / Ging, Das Buch der Wandtungen. Aus dem Chinesischen verdeutscht und erlautert von Richard Wilhelm, S. 242.]. Хаупт рассматривает гипотезу Лейбница в §§ 28–41 своего сочинения и переходит далее к двум другим рассуждениям, которые были опубликованы в 1745 г. Некий Ф. А. Книттель заявил, что: «Царь Фу Си предложил в своей книге только арифметические отношения, разность которых – половина» (§§ 42–46), а некий Иоганн Генрих Газенбальд утверждал, что этот царь посредством искусства сочетаний хотел вывести все возможные виды умозаключений. По этой новой гипотезе так называемая «Книга Перемен» должна быть главой из «Логики» царя Фу Си, остальная часть которой, по-видимому, утрачена (§§ 47–51). Иоганн Томас Хаупт сам был совершенно хитроумным (ist ganz schlau gewesen). Он опровергает своих предшественников и провозглашает в § 52 свое решение загадки: «В чем же содержание книги Ye-kim? Я отвечаю: „Es enthalt dasselbe nichts anderes als alle Facta eines Cubocubus, oder mich nach der Art der Arabischen Mathematiklehrer auszudriicken, eines Zensicubus, dessen Wurzel aus zwei Teilen bestehet (radicis binomiae) und worin die Cubicubi der Teile und alle Facta desselben je zwei und zwei dergestalt gegen einander geordnet sind, dass die Helfte der Factorum des einen Facti mit der Helfe der Factorum des andern dem ersten gegeniiberstehenden Facti den ubrigen Helften der Factorum in beiden Factis einander gleich ist“»[398 - Дальше сохраняю язык подлинника, ибо не считаю себя переводчиком, компетентным в математике.]. «И таким образом, – продолжает автор, – так называемая книга Ye-kim является подлинным остатком от счисления, изобретенного царем Фу Си». Для каждого, кто знаком с первоисточником, с развитием интерпретации этого памятника в Китае, совершенно очевидна вся искусственность приведенных выше взглядов первых европейских исследователей данного памятника. Вряд ли можно оспаривать легендарность личности Фу Си, которого эти исследователи принимали на веру. Но, если проблема «авторства» Фу Си отпадает сама собой, то теория о логическом и математическом значении «Книги Перемен» требует некоторых рассуждений для того, чтобы быть окончательно отвергнутой. Разберем сначала мнение о ней как о логическом трактате. Каждому, кто основательно знаком с историей китайской философии, известно, что древние философы не оставили после себя трактатов по логике. Известно, что формальная логика, изложенная систематически, появилась в Китае только с распространением буддизма – в переводах индийских логических трактатов. Правда, в новейшее время как в Китае (Лян Ци-чао), так и в Европе (Масперо) делались попытки усмотреть трактат по логике в главах «Моцзин» и «Моцзин-шо» из книги Моцзы. Однако эти попытки основываются на восстановленном тексте, в котором предполагаемые лакуны заполнены таким количеством реконструированных фраз, что подлинность текста становится по меньшей мере сомнительной. Допустим даже, что Мо-цзы – логик. Но не характерно ли то, что его школа при его учениках еще, по-видимому, конкурировала со школами конфуцианцев и даосов, в следующих же поколениях не нашла продолжателей, несмотря на то, что и конфуцианство и даосизм развивались дальше на протяжении ряда столетий и представлены в самых разнообразных течениях? Буддийской логике, как известно, не пришлось конкурировать с «логикой Мо-цзы». Как же, учитывая это, можно утверждать, что логика была разработана уже во времена легендарного Фу Си? Приблизительно теми же аргументами отводится и математическая интерпретация «Книги Перемен», хотя она исходит от такого мыслителя, как Лейбниц. Но дело в том, что те сложные математические представления, о которых говорят сторонники математической интерпретации, не могли иметь места в Китае в эпоху создания данного памятника, т. е. в VIII–VII вв. до н. э. Импонировать эта теория все же может, потому что: 1) зачатки теории чисел и примитивные наблюдения над равенством различных слагаемых (так называемые магические квадраты) издавна связывались легендой с мифом о происхождении «Книги Перемен»; 2) в одной из комментаторских школ, развивавших сентенции «Сицы-чжуань» о гадании, была разработана кабалистика чисел и, наконец, 3) в 64 гексаграммах, которые представляют собою фигуры, составленные из целых или прерванных черт, расположенных шестью слоями, нельзя не заметить математический ряд перестановок из двух элементов по шести. Однако и эти основания для математической интерпретации неубедительны. Первые два из них отпадают как основанные не на историческом документе, а на легенде и апокрифах, третье же – в силу того, что математические закономерности могут быть усмотрены и в таких явлениях мира, которые не имеют прямого отношения к математике, хотя и могут изучаться математическими методами. Поэтому если мы и признаем, что в гексаграммах «Книги Перемен» действует математическая закономерность числа перестановок из двух элементов по шести, то мы категорически отрицаем, что в этой закономерности сокрыта суть нашего памятника или что она является забытым (?) содержанием его. Всем этим теориям, правда, нельзя отказать в остроумии, но они основаны на поверхностном знакомстве с памятником. Для полноты картины этого периода изучения «Книги Перемен» в Европе необходимо еще упомянуть только Шумахера, о котором А. Форке[399 - См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, Hamburg, 1927, S. 11.] пишет всего несколько строк: «Nach I. P. Schumacher (Wolfenbiittel, 1763) enthalt das Yiking eine Geschichte der Chinesen, eine Ansicht, welcher auch der– P. Regis, der erste iibersetzer zuzuneigen scheint». К этим словам А. Форке делает примечание: «Allerdings enthalten die Hexagramme 11, 54, 62, 63 einige historische Notizen, die sich auf die Jahre 1191 und 1320 v. Chr. beziehen (Edkins)[400 - Форке имеет здесь в виду работу: J. Edkins. The Yi King with notes on the 64 kwa, – «China Review», vol. XII. 1883-84.], aber von da bis zu einer Geschichte ist doch noch ein weiter Schritt». Конечно, упоминание имени исторического лица или географического пункта еще не делает «Книгу Перемен» историографией, но не следует забывать, что во второй части «Сицы-чжуань» развернута целая «история культуры» древнего Китая. Она безусловно могла послужить материалом для мнения о том, что «Книга Перемен» – исторический памятник[401 - Можно указать, что это приложение к «Книге Перемен» и в Китае иногда рассматривалось как исторический документ. Так, например, начало «Ши-цзи» построено и на материалах «Сицы-чжуань».]. Мы можем, конечно, поставить под большое сомнение документальную ценность материалов «Сицы-чжуань», однако надо признать, что эта часть написана настолько хорошим и остроумным языком, что безусловно может импонировать. Его влиянию поддались, например, известный японский философ XVII в. Кумадзава Бандзан и, почти через три столетия, – немецкий ученый Рихард Вильгельм, лучший из европейцев переводчик «Книги Перемен»[402 - См. Richard Wilhelm. Geschichte der chinesischen Kultur, Miinchen, 1928.]. Можно, конечно, оспаривать понимание данного места второй части «Сицы-чжуань» Вильгельмом, но подробно этого вопроса мы коснемся ниже. Здесь достаточно упомянуть, что мнение Шумахера основано не на четырех местах[403 - Кстати сказать, подлинность этих мест спорна, как на это уже не раз указывала китайская и японская критическая литература (Ван Ин-линь, Наитб). Об этом будет сказано ниже.] в тексте «Книги Перемен», а главным образом на целом пассаже «Сицы-чжуань». Поэтому мы не можем согласиться и с этой теорией, ибо она основана на некритическом смешении основного текста и комментария, каковым является «Сицы-чжуань». Кроме того, эта точка зрения допускает использование материала легенд в качестве исторического документа. Никакого значения не имеет философско-этическая спекуляция, основанная на неправильном понимании текста, которую построил Пипер[404 - См. A. Forke. Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 11, Anm. 5.] в 1849 г. Этими именами ограничивается первый период изучения «Книги Перемен» в Европе, занимающий более 150 лет и характеризуемый недостаточным знанием текста и построением разнообразных фантастических теорий. В настоящее время все эти работы утратили научное значение и могут упоминаться лишь в связи с историей изучения книги в Европе. Второй период характеризуется появлением полных переводов памятника. На сравнительно небольшом отрезке времени (двадцать один год) выходят пять переводов его[405 - T. McClatchie. A translation of the Confucion Yi-king, Shanghai, 1876; I. Legge. The Yi King, Oxford. 1882; M. Philastre, Le Yiking, traduit avec commentaires complets de Tsch’eng Ts’e et de Tshouhi. Annates du Musee Guirnet, vol. VIII et XXIII, 1885–1893; Ch. de Harlez, Le Yih-King, Texte primitif, retabli, traduit et commente, – «Memoires de l’Academie Royale de Belgique». 1889, t. XLVII; Ch. de Harlez, Le Yi-king, traduit d’apres les interprites chinois avec la version mandchoue, Paris, 1897. Последний перевод цитирую по указанной рецензии Хауэра.]. О качестве их будет сказано ниже, здесь же мы разберем взгляды переводчиков нашего памятника на проблемы, связанные с ним. А так как и другие китаеведы, не давшие своих переводов памятника, но высказывавшие о нем свои мнения, основывались на этих переводах (отчасти же и на оригинале), то здесь уместно рассмотреть и их мнения. В 1876 г. вышел в свет перевод Т. Макклатчи. Излишне повторять характеристику этого несовершенного перевода, ибо она не раз приводилась с достаточной определенностью. «Я проследил перевод Макклатчи от параграфа к параграфу, от фразы к фразе, но не нашел в нем ничего, что бы я мог с пользой применить в своем [переводе]», – писал Легг. Безосновательные заявления – таков «стиль работы» Макклатчи, и о нем излишне было бы упоминать, если бы не «оригинальность», импонирующая некоторым китаеведам[406 - Миф о фаллическом культе, как основе «Книги Перемен», частично усвоен Конради и Эркесом; см.: «Yih-king-Studien von August Conrady. Herausgegeben von Eduard Erkes», – «Asia Major», Leipzig, 1931, vol. VII, fasc. 3. S. 417 (далее: «Yihking-Studien von August Conrady»).] и поныне. Его фантастические взгляды достаточно лаконично и полно пересказаны в цитированной книге А. Форке (стр. 11–12): «Для Макклатчи „Ицзин“ – это космогония, основанная на дуализме инь и ян. С этим связано открытие фаллического культа в древнем Китае, которое он обосновывает на одном месте в приложении III». Форке продолжает: «Нас поучают, что „Ицзин“, как и все языческие религиозные книги и священные писания, происходит от времени разделения сыновей Ноя – Сима, Хама и Иафета или, по меньшей мере, они происходят из сообщений о тех временах. Предки всех языков, как говорит Моисей, должны были быть собраны в одном месте, где они запечатлели испорченные религиозные формы и взяли их с собой при расселении. «Ицзин был спасен от потопа „Великим отцом“ современного рода человеческого. Он („Ицзин“) дает нам материализм древнего Вавилона и восемь божеств: Отца, сына и шесть детей – Dii majorim gentium (Т. MacClatchie, The Symbols of the Yih-king, – «China Review», vol. 1, p. 152 ff.). По „Ицзину“, первая и вторая гексаграммы – Цянь и Кунь – это Шан-ди (= бог), фаллос, бог язычников, гермафродит, или великая монада единства в языческом мире. „Цянь“ – мужской, а „Кунь“ – женский половой орган. Они оба соединены в одном кольце или в фаллосе, в Тай-и, из которого происходит все бытие». Легг сопровождает эти слова восклицанием: «О стыд! Шан-ди отождествляется с Ваалом халдеев. Дракон – это membrum virile и вместе с тем символ Шан-ди. Библия и „Ицзин“, Вавилон и Китай, мифология и сравнительная история религий, древность и современность образуют у Макклатчи дикую мешанину. К своим заявлениям он не приводит ни тени доказательств. У самих китайцев нет ни малейшего представления о фаллическом культе (ср. Т. MacClatchie, Phallic Worship, – «China Review», vol. IV, 1875/76, p. 257 if.)»[407 - J. Legge, Yiking, p. 396.]. Вряд ли после такой характеристики можно говорить о произведениях Макклатчи иначе, как о наукообразном бреде. Автором не менее безумной, но имевшей некоторый успех теории является Терьен де Лакупри[408 - A. Terien de Lacouperie, The oldest book of the Chinese; The Yi-king) and its authors, vol. I. History and method, London, 1892.]. Основные мысли Лакупри сводятся к следующему. «Книга Перемен» – собрание действительно древних материалов, понимание которых впоследствии было утрачено, и потому они были использованы как гадательный текст. В основном книга некитайского происхождения. Ее занесли в 2282 г. до н. э. в Китай «люди из рода Бак» под водительством князя Ни Nak-kunti (= Lu Nau Huangti). На западе, откуда они пришли в Китай, они должны были ознакомиться с клинописью западной Азии. Они еще прежде боролись с потомками Саргона (= Шэнь-нун). Эти «люди Бак» были знакомы с вавилонскими словарями, и «Книга Перемен» – только подражание последним. Лакупри исходит из верного наблюдения: в целом ряде гексаграмм в афоризмах к отдельным чертам повторяется название гексаграммы, но далеко не всегда оно повторяется шесть раз по числу шести черт[409 - Какие правильные выводы из этого можно сделать, см. ниже мнение Наитб о «Книге Перемен».]. Это наблюдение могло бы быть плодотворным, но Лакупри, исходя из него, вступает на путь жестокой расправы с текстом. Он вычеркивает из текста то, что ему мешает, причем не следует никакой системе. Одно и то же слово он или вычеркивает, или сохраняет в зависимости от того, что ему нужно доказать. Комментаторскую традицию он отбрасывает совсем. Основной текст берется не полностью, а только древнейший его слой (опять верное наблюдение о многослойности текста, но неверные выводы). После такой «обработки» текста, вернее, лишь древнейшего его слоя, – Лакупри приходит к выводу, что перед нами словарь, в котором под 64 словами изложено нечто вроде государствоведения. Далее, подвергая знаки «Книги Перемен» совершенно недопустимой «обработке», переворачивая их в разные стороны, он «доказывает», что в основе текста лежит один из мертвых языков Передней Азии. Конечно, верно, что текст многослоен, что не во всякой гексаграмме название ее повторено шесть раз, что в тексте сплошь и рядом встречаются стихи, размер которых нарушается часто вкрапленными гадательными приписками вроде «к счастью», «к несчастью», «хулы не будет» и т. д. Но вряд ли можно согласиться с «бактрийским происхождением» книги, а заодно и самих китайцев! Ведь не следует забывать, что эта теория зиждется на весьма шатком «доказательстве», на заявлении, что понятный термин бо-син (baK-sing), который значит сто (= много = все) родов – крестьяне – народ, истолкован как «люди рода Ьа », т. е. «бактрийцы». Уверовав в «бактрийцев», созданных на основании случайного созвучия не связанных семантически терминов, Лакупри выводит Книгу из Передней Азии и для этого укладывает ее в прокрустово ложе собственного произвола. Далее, предположим на мгновение, что это действительно словарь, если не бактрийско-китайский, то во всяком случае Х-китайский. Но и тогда «теория» Лакупри не выдерживает критики, ибо, как совершенно основательно замечает А. Форке, «зачем был нужен словарь, состоящий только из 64 знаков, и как в него попали бессвязные рассказы, Лакупри не указывает»[410 - См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13.]. Можно было бы, правда, предполагать, что перед нами лишь фрагмент. Однако и это предположение придется отбросить[411 - «Yih-King-Studien von August Conrady», S. 413.], если принять во внимание, что число гексаграмм, как число перестановок из двух элементов по шести, может равняться только 64. Следовательно, в 64 гексаграммах мы имеем внутренне законченное целое. Не ясно ли, что «теория» Лакупри рушится до основания? Однако эта теория импонировала в свое время Леггу. Хотя он в общем и отвергал ее, но все же проявил к ней некоторый интерес, считая, что если бы она пролила некоторый свет на письменность Китая на основе открытий, сделанных в области мертвых языков Акхада и т. п., то ее не следовало бы отвергать; однако на той же странице[412 - См.: J. Legge, Yiking, p. XIX.] он ставит под решительное сомнение знание текста у автора этой «теории». Тем не менее Арлез через семь лет после появления в печати перевода Легга опять возвращается к «словарной теории» Лакупри. Он развивает ее, восхищаясь Лакупри (стр. 6), отрицая аккадское происхождение «Книги Перемен» (стр. 9), он усваивает взгляд на «Книгу Перемен» как на словарь настолько убежденно, что строит на этом всю свою технику перевода (стр. 11–12): «Первый „Ицзин“ был создан и состоял из 64 отделов или глав, каждая из которых имела своим объектом одну идею, одно слово (курсив наш – Ю. Щ.), выраженное гексаграммой и знаком [китайского] языка. Это слово сопровождалось общим объяснением и моральными рассуждениями. К ним прибавили другие объяснения деталей, примеры, цитаты, показывая случаи применения слова, иногда целый отрывок, маленькое стихотворение»[413 - Ch. de Harlez, Le Yih-King, Texte primitif, retabli, traduit et commenti, p. 12.]. Замечательно, что эта точка зрения была усвоена Конради, несмотря на то, что, критикуя Лакупри, он сам же высказывается против словарной теории. По мнению Арлеза, впоследствии «Книга Перемен» обросла целым рядом афоризмов, в которых часто встречаются крупицы подлинной мудрости. Правда, как основательно замечает А. Форке, «благодаря своему несколько тенденциозному переводу с сильным привлечением комментариев, ему удается вложить в текст больше, чем он содержит в действительности»[414 - См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13.]. Исходя из таких предпосылок и такого перевода, Арлез приходит к выводу, что «Книга Перемен» – это по существу памятная книжка[415 - Ibid.] какого-то политика, которую другой политик превратил в гадательный текст[416 - Подобие этой точки зрения усвоено школой Конради: Г. Хаас, Э. Эркес.]. В действительности дело обстояло как раз наоборот: гадательный текст, после многовековой обработки его в комментаторских школах, бывал использован политическими деятелями Китая и Японии. Выше были указаны два произведения, которые относятся к этому периоду: это работы М. Филастра и Дж. Легга. Первая из них, несмотря на значительный объем (два больших тома!), лишена какой бы то ни было заслуживающей внимания теории. Предисловие к работе, очень краткое, повторяет лишь традиционные точки зрения, о которых уже нами достаточно сказано. Достойно упоминания только то, что М. Филастр первый решил обратить необходимое внимание на китайскую комментаторскую литературу. Он придавал ей, по-видимому, большое значение; это можно усмотреть из того, что он на протяжении всего перевода к каждой фразе прилагает пересказ комментариев Чэн И-чуаня, Чжу Си и ряда других философов, имена которых он чаще умалчивает, чем называет. В основе его работы лежит, по-видимому, компилятивный комментарий «Чжоу И чжэчжун», весьма популярный и у других переводчиков (Легга, Вильгельма). Конечно, это издание может быть признано достаточно авторитетным. Несомненно, что желание учесть данные китайской традиции достойно всяческих похвал. Однако, несмотря на правильную установку, работа Филастра может быть сочтена все же неудачной. Причина неудачи – недостаточная китаеведная техника автора. М. Филастр – плохой переводчик. Он слишком субъективен для того, чтобы написать пересказ комментариев, действительно отображающий их. Мы можем в подтверждение нашего суждения опять сослаться на А. Форке. Так, в указанной его книге мы читаем (стр. 13, примечание 2): «Из перевода Филастра не получается правильная картина, так как оба комментария (которые пересказывает Филастр. – Ю. Щ.) являются скорее самостоятельным развитием [мысли], чем объяснением „Ицзина“…». Очевидно, работа Филастра имеет лишь историческое значение, как работа первого европейца, понявшего, что лучше считаться с китайской наукой, чем создавать свои фантастические теории о малоизученном тексте. В противоположность работе Филастра работа Дж. Легга снабжена большим предисловием и введением (стр. XIII–XXI и 1-55) и многочисленными примечаниями, разбросанными по переводу. Временно оставляя в стороне вопрос о Легге как переводчике, мы все же вынуждены остановиться на его работе подробнее, чем на предшествующих, потому что в буржуазном китаеведении именно его работа играла наибольшую роль. Она продолжает иметь значение и поныне, что видно хотя бы из того, что А. Масперо отсылает читателя к переводу Легга: «Есть много переводов „Ицзина“, но все они очень плохие: произведение, подобное ему, вообще почти непереводимо. Я отсылаю к переводу Легга „The Yiking“»[417 - Н. Maspero, Le Chine antique, t. IV, Paris, 1927, p. 444.]. Мы далеки от мнения, что работа Легга – наилучшая из тех, что создала европейская синология. Однако нельзя не признать, что она плод длительного и усидчивого труда. Свою работу Легг начал давно: еще в 1854/55 г. он записал свой первый перевод всего памятника, имея своим предшественником только Региса. В окончательной редакции его перевод увидел свет только в 1882 г., т. е. через 27 лет! Одной из причин такой задержки издания явился несчастный случай: «Перевод в 1870 г. более чем месяц был погружен в воды Красного моря. Благодаря заботливым действиям он был восстановлен настолько, что его можно было читать; но только в 1874 г. я смог далее уделить внимание этой книге…» (стр. XIII). Перевод, несмотря на целый ряд недостатков, все же был лучшим для того времени. В развернутом предисловии Легг показывает свое знание материала по первоисточникам. Как бы нам ни казалось неудовлетворительным его знание, отрицать его для того времени нельзя, ибо Легг на голову выше своих предшественников и современников, когда он говорит, например, об одном из приложений (если следовать его терминологии) к «Книге Перемен»: о так называемом «Вэньянь-чжуань». Известно, что по наивной традиции этот текст приписывается Конфуцию. Однако Легг справедливо указывает одно место в тексте «Цзо-чжуань», где говорится о гадании по «Книге Перемен», имевшем место за 14 лет до рождения Конфуция. Вполне основательно Легг ставит под сомнение Конфуция как автора данного приложения, попутно отрицая его авторство и по отношению к остальным приложениям (стр. 30 и ел.). Еще раньше (стр. 4), говоря о «Чжоу-ли», где есть рассказ о гадании по «Книге Перемен», Легг основательно сомневается в подлинной древности этого памятника. Леггу известно описание отношения Конфуция к «Книге Перемен», которое дал Сыма Цянь, известно и то, что сведения об этом отношении у Сыма Цяня не вполне точны. Знаком ему также и каталог Лю Сини, равно как и размеры комментаторской литературы. Можно полагать, что эти, как и другие, сведения Легг почерпнул главным образом из «Чжоу И чжэчжун», которое уже упоминалось нами. Легг отлично сознавал свое превосходство, когда писал, что если европейских исследователей книги постоянно постигали неудачи, то это потому, что они не были в достаточной степени знакомы с самим памятником и с литературой о нем. Поэтому Легг должен был в этом предисловии противопоставить свои знания неверным мнениям его времени. Все предисловие делится на три большие главы. Первая из них разбирает вопросы о единстве текста, о дате памятника, об авторстве и об отношении к нему Конфуция (стр. 1–9). Вторая, самая слабая, глава (стр. 9-26) посвящена главным образом описанию памятника. В ней Легг целиком во власти китайской традиции и почти ничего нового не говорит по сравнению с тем, что по этому поводу было давно известно в Китае. Основной источник для этой главы – «приложения» (особенно «Сицы-чжуань» и «Шогуа-чжуань») и трактаты Чжу Си, приложенные к изданию «Чжоу И чжэчжун». Третья глава (стр. 26–55) посвящена «приложениям». Легг в ней совершенно отвергает традиционное авторство Конфуция, но сам не пытается выяснить возможного автора или разобрать происхождение текстов. Оставляет он также в стороне вопрос об их языке. Большая часть этой главы уделена изложению содержания «приложений». Очевидно, наибольший интерес вызывает первая глава. Поэтому здесь уместно несколько подробнее остановиться на ней. Легг начинает ее с вопроса об отношении Конфуция к «Книге Перемен». То, что она была известна Конфуцию, Легг аргументирует известной цитатой из «Луньюя» (VII, 16): «Если бы мне прибавили несколько лет жизни, то я отдал бы 50 на изучение „Ицзина“ и избежал бы больших ошибок». Легг указывает, что Конфуцию тогда было около 70 лет, и удивляется его желанию прибавить еще 50 лет. Оставляя неразрешенным свое недоумение, Легг считает, что эта цитата доказывает только то, что в руках Конфуция «Книга Перемен» была. Это положение он подкрепляет ссылкой на то место биографии Конфуция в «Исторических записках» Сыма Цяня[418 - О неправильном понимании этого места см.: Е. Chavannes, Les Memoires Historiques de Se-Ma Tsien. t. V, Paris, 1905, p. 400.], где говорится, что Конфуций к старости столь ревностно занимался «Книгой Перемен», что у него трижды рвались ремешки, связывавшие таблички в его списке. Приводя слова Конфуция: «Если бы мне прибавили еще несколько лет[419 - При этом у Легга, по-видимому, недоумение, высказанное выше, исчезло (?).], то я достиг бы мастерства в „Ицзине“», цитированные Сыма Цянем, Легг пишет: «Утверждению о ревностных занятиях Конфуция „Книгой Перемен“ как будто противоречит то, что из материалов „Луньюя“ видно, что Конфуций большое внимание уделял чтению „Шицзина“ и изучению „Лицзи“, но в них ни слова не говорится о занятиях „Книгой Перемен“». Легг не ставит под сомнение знакомство Конфуция с «Книгой Перемен», а высказывает предположение, что Конфуций будто бы в первый период жизни не уделял особого внимания «Книге Перемен», занимаясь со своими учениками только «Шицзином» и «Лицзи», и лишь под конец жизни оценил по достоинству и «Книгу Перемен» (стр. 1–2). Познания Легга по тому времени характеризуют его с наилучшей стороны, однако для нашего времени они недостаточны, ибо без соответствующей критики мы не можем принять на веру эти цитаты. Утверждая знакомство Конфуция с «Книгой Перемен», Легг все же категорически отрицал причастность его к данному памятнику или к какой-либо части его в роли автора и делал это вполне основательно. Поэтому Легг был весьма осторожен, говоря о «каком-то „Ицзине“» («a Yi»), который существовал во времена Конфуция. Этим еще не решен вопрос о том, был или не был в руках Конфуция известный нам памятник. Однако, словно не замечая тонкого противоречия, Легг на следующей же странице (стр. 2) говорит, что «Книга Перемен», избежавшая сожжения при Цинь Шихуанди, более, чем какая-либо другая из классических книг, может быть сочтена достоверным памятником. Поднявшись до уровня хотя начальной филологической критики, Легг изменяет самому себе в отношении вопроса о Вэнь-ване и Чжоу-гуне как о создателях текста «Книги Перемен». Так, говоря во второй главе об удвоении изначальных триграмм и о превращении их в гексаграммы, Легг соглашается с Чжу Си в том, что триграммы удвоил легендарный Фу Си: «Я не рискую опровергать его (Чжу Си) мнение об удвоении фигур [триграмм], но мне приходится думать, что названия их, как они известны нам теперь, происходят от Вэнь-вана» (стр. 13–14). Разве это согласие на авторство Фу Си не стоит в противоречии с дальнейшим утверждением (стр. 40): «Я позволю себе заметить, что гадание практиковалось в Китае с очень давних пор. Я не хочу сказать, что это было 5200 лет тому назад, потому что не могу подавить сомнения в его (Фу Си) историчности»? Еще раз Легг противоречит самому себе, когда он приписывает Вэнь-вану утверждение цикла из 64 гексаграмм, когда он ставит вопрос, почему начертания развились только до 64 гексаграмм, а не пошли дальше – до 128 гексаграмм и т. д. Кстати сказать, объяснение этого Легг находит только в том, что даже с 64 символами оперировать достаточно трудно; тем большие трудности представила бы умственная спекуляция с большим количеством символов. Каково бы ни было это решение, Легг прав по крайней мере в том, что ответ на этот вопрос пока не найден в синологии. Более того, он даже и не ставился (стр. 14). Можно при этом полагать, что за два десятилетия работы Легг действительно имел время хотя бы в основном ознакомиться с комментаторской литературой. Во всяком случае наличие и размеры ее ему были известны хотя бы по изданию «Чжоу И чжэчжун» и по сведениям из каталога Лю Синя (стр. 2–3). Леггу известны в достаточной мере и другие классические книги, и между ними «Чуньцю» и комментарий к ней «Цзо-чжуань». А этот текст много раз упоминает «Книгу Перемен» и поэтому для нас представляется особенно интересным. На основании данных «Цзо-чжуань» Легг доказывает относительную древность гадания по «Книге Перемен». Он говорит (стр. 4–5), что даты гадания падают на время между 672 и 564 гг. до н. э., а так как «Цзо-чжуань» начинается только с 722 г. до н. э., то можно допустить, что были еще и более ранние гадания по «Книге Перемен». А раз так, то, очевидно, задолго до Конфуция «Книга Перемен» уже существовала. Поэтому легенду об авторстве Конфуция приходится отвергнуть. Впрочем, уже в «Чжоули» говорится о двух других, более ранних версиях, так называемых «Лянь-шань» и «Гуй-цзан». Ссылаясь на «Чжоули», Легг отдает себе полный отчет в том, что это недостаточно аутентичный текст, однако Легг не вполне осведомлен о комментаторских теориях относительно этих двух версий. Он только знает, что от них ничего не сохранилось (стр. 4). Ниже мы ознакомимся с тем, как в Китае интерпретировались сведения об этих доицзиновских «Книгах Перемен». Указывая, что «Ицзин» дошел до нас полностью (стр. 4), Легг, конечно, делает оплошность, но меньшую, чем та, которую допустил Макклатчи, считавший «Книгу Перемен» древнейшим памятником китайской литературы. Легг пишет (стр. 7), что и в «Шуцзине», и в «Шицзине» есть тексты, которые много древнее «Книги Перемен». Она, по мнению Легга, может занять в китайской литературе лишь третье место. Тем самым, замечает Легг, ценность этого памятника особенно велика, если принять во внимание, что он сохранился не хуже, чем древнейшие памятники Иудеи, Греции, Рима и Индии (стр. 3). Однако, если это можно сказать о древнейшей части «Книги Перемен», то это не относится к ее более поздним частям, которые в Китае называются «Десять крыльев» (Легг называет их «приложениями»). Как известно, Сыма Цянь приписывал составление их Конфуцию. Легг совершенно прав, когда отделяет «приложения» от основного текста (стр. 2): «…их стали издавать вместе с более старым текстом, который основывается на более старых линейных фигурах (гексаграммах. – Ю. Щ.)… но обе эти части следует тщательно различать…». Необходимость такого разделения текста становится особенно очевидной при следующих соображениях: если даже считать, что «приложения» относятся ко времени Конфуция, а основной текст – ко времени Вэнь-вана, то все же между ними промежуток в 660 лет! Если же такую древность «приложений» поставить под сомнение, как это правильно делает Легг, то и промежуток возрастает. Легг доказывает, что «приложения» написаны после Конфуция, однако некоторые из них включены в основной текст, и это вводило в заблуждение прежних исследователей, заставляя считать «приложения» достаточно древними (стр. 8). Трудно указать их составителей, однако можно полагать, что они написаны между 450 и 350 гг. до н. э. (стр. 3). Основной текст Легг, следуя традиции, относит ко времени Вэнь-вана и Чжоу-гуна. Первая, меньшая часть основного текста, по мнению Легга, написана Вэнь-ваном, как говорит Сыма Цянь, в 1143 или 1142 г. до н. э., а вторая, большая, написана Чжоу-гуном, умершим в 1105 г. до н. э. (стр. 6). Вот в основном все существенное, что можно почерпнуть из работы Легга. Это достойный труд, лишенный ошибок лишь постольку, поскольку его автор передавал китайские теории и не стремился к головокружительным открытиям в стиле Лакупри. Как можно разработать китайские данные, будет видно, когда мы перейдем к изложению работы Пи Си-жуя. Для полноты картины второго периода изучения «Книги Перемен» в Европе следует упомянуть неполный и ничем не выделяющийся латинский перевод Зоттоли и, кроме него, еще двух исследователей. О них Форке пишет[420 - A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13.]: «О данном произведении („Книге Перемен“ – Ю. Щ.) в той форме, в которой оно лежит перед нами, высказывались и весьма резкие суждения. Дэвис называет основные положения „Ицзина“ ребячеством, а Гюцлаф объявляет его абсолютной бессмыслицей». В общем взгляды на «Книгу Перемен» до третьего периода ее изучения в Европе можно свести в основном к трем типам, как это делает Хауэр[421 - См. указанную выше рецензию Хауэра, стр. 244 и ел.]. Первая точка зрения (Грубе, Джанлз и Вигер) заключается в том, что «Книгу Перемен» считают только гадательным текстом, который именно поэтому избежал участи конфуцианских книг при их сожжении в 213 г. до н. э. Грубе пишет: «Не подлежит никакому сомнению, что „Книга Перемен“ – один из древнейших китайских памятников и, как таковому, ему в наименьшей степени можно отказать в том, что он самый темный и самый непонятный продукт во всей китайской литературе. Но сколь бы он ни был интересен как руководство для гадания, в нем можно усмотреть лишь незначительную литературную ценность». Джайлз придерживается такой же точки зрения и иронизирует попутно по поводу Легга, который полагал, что он, наконец, нашел ключ к пониманию «Книги Перемен», однако без блестящих успехов[422 - Н. Giles, A History of Chinese Literature, London, 1901, p. 23.]. Наиболее «трезво» настроен Вигер, который пишет: «Восемь триграмм образуют базис системы. Они составлены из целых и прерванных линий. И больше никакой тайны. Всевозможные комбинации из двух элементов в триграммах – и это все. Эти триграммы часто приписываются легендарному Фу Си. Это сказка, изобретенная для того, чтобы вызвать к ним большее уважение. Во всяком случае Чжоуский ван – изобретатель 64 гексаграмм, образованных комбинированием этих восьми триграмм по две. Я обращаю внимание именно на этот пункт, который является ключом тайны. Гексаграммы – это не триграммы, сплавленные воедино: это – две триграммы, расположенные по вертикали, одна над другой, из которых вторая (верхняя) считается покоящейся над первой (нижней). Существуют изменения в гексаграмме[423 - Этого одного замечания достаточно для того, чтобы иметь право упрекнуть Вигера в недостаточном знании дела. По общепринятой теории, «Перемены» происходят от гексаграммы к гексаграмме, а не внутри одной гексаграммы, в которой происходит лишь развитие ситуации во времени. Подробно об этом – в главе о составе «Книги Перемен».] от нижней триграммы к верхней; отсюда название И – „перемены“, которое носит вся система. Именно сущность и смысл превращений интерпретирует гадатель и применяет их к предложенному вопросу»[424 - L. Wieger, Histoire des croyances religieuses et des opinions philosophiques en Chine depuis I'origine jusqu'a nos jours, Hakienfe, 1917, p. 79.]. Эта точка зрения отчасти верна, ибо уже в «Цзо-чжуань» отмечено много случаев гадания по «Книге Перемен», и значение гадательной книги сохранилось за ней до нашего времени, однако она верна лишь наполовину, ибо совершенно игнорирует то, что на протяжении более 25 столетий «Книга Перемен» вдохновляла крупнейших китайских мыслителей. Сторонники второй точки зрения, принимая основной текст за гадательный фокус, главное внимание обращают на «приложения», особенно на «Сицы-чжуань», и в них пытаются найти древнейший китайский документ по натурфилософии. Так поступают, например, Арлез и де Гроот. Последний нашел в «Сицы-чжуань» источник даосизма и построил на этом свое учение об «универсизме»[425 - См. подробнее в указанной рецензии Хауэра, стр. 244–245.]. Однако и эта точка зрения не может быть признана удовлетворительной. Она не только игнорирует основной текст и исходит из «Сицы-чжуань», созданной ради этого самого основного текста, но она игнорирует и в «Сицы-чжуань» все многочисленные места, касающиеся мантики, гексаграмм и т. п., и строится только на части этого трактата или, вернее сказать, на некоторых цитатах из него, причем только на таких цитатах, которые помогают автору построить теорию его «универсизма». По третьей точке зрения, «Книга Перемен» – словарь. Она началась с версии, созданной Лакупри, и существует до сих пор (Конради и Эркес). Удачной признать эту точку зрения тоже невозможно, ибо как объяснить то, что книга, бывшая на протяжении столетий простым и немудреным словарем, вдруг превратилась в гадательную, а потом самые почитаемые в стране философы объявили ее исходной точкой всякого философствования? Крупнейшим явлением в третьем периоде изучения «Книги Перемен» в Европе, конечно, был перевод Р. Вильгельма[426 - R. Wilhelm, / Ging, das Buch der Wandlungen, Jena, B. 1–2, 1924.]. Несомненно, что автор понимал, насколько его труд отличается от работ его предшественников, когда он так характеризовал серьезнейшего из них[427 - См.: R. Wilhelm, / Ging, das Buch der Wandlungen. B. 2. S. 194. Anm.]. «Джемс Легг придавал большое значение тому, что только после отделения комментариев от текста делается возможным соответствующее понимание „Ицзина“. Поэтому он тщательно отделяет древние комментарии, но присоединяет к тексту комментарии сунского времени. Почему бы сунскому времени, которое было позже на тысячелетие, стоять ближе к изначальному тексту, чем Конфуцию, об этом Легг не высказался. В действительности же он с настойчивой точностью следует версии „Чжоу И чжэчжун“ времен Канси, которая использована и нами. Перевод „Ицзина“, сделанный Леггом, значительно уступает другим его переводам. Он, например, оставляет попросту без перевода названия знаков (гексаграмм. – Ю. Щ), которые, конечно, перевести не легко, но тем более необходимо. И в других местах попадаются значительные недоразумения». Это мнение в основном покоится на филологической доверчивости Р. Вильгельма, допускавшего, как известно, сомнение в традиции только под давлением самых веских аргументов. Так, для Вильгельма характерно признание того, что основной текст написан Вэнь-ваном и Чжоу-гуном, а если «Десять крыльев» и не обязаны своим происхождением самому Конфуцию, то во всяком случае происходят от его ближайших учеников. В работе Р. Вильгельма приходится резко различать две стороны: исследование и комментированный перевод. Если последний сделан настолько хорошо (хотя и не безошибочно), что его просто невозможно сравнить с переводами предшественников, то этого нельзя, к сожалению, сказать об исследовательской части. В предисловии к первой книге Р. Вильгельм рассказывает о возникновении его работы. Из этого рассказа явствует, что все его понимание было направлено на перевод, а не на исследование. Прежде всего перевод этот учитывает традицию ицзинистов в Китае. Одним из них был учитель Вильгельма Лао Най-сюань, старый начетчик, бывший в родстве с потомками Конфуция (стр. 1). Как переводчик Р. Вильгельм отличался исключительной добросовестностью. Весь текст переводился с китайского на немецкий, а затем немецкий перевод переводился обратно на китайский, причем немецкий перевод принимался только в том случае, если его китайская версия удовлетворяла (по-видимому, Лао Най-сюаня? – Ю. Щ.). Это, безусловно, дало переводчику возможность хорошо понять текст, понять с его положительной интерпретацией, которая строится на признании его значительности и важности. Поэтому Р. Вильгельм, давая общую оценку памятнику, пишет: «„Книга Перемен“, по-китайски „Ицзин“, принадлежит несомненно к важнейшим книгам мировой литературы. Ее истоки восходят к мифической древности; до сего дня она занимает китайских ученых» (стр. 111). Внимание к китайской литературе весьма характерно для Р. Вильгельма. Он понимает ее значение и явно предпочитает ее европейским толкованиям, основанным на дилетантском понимании китайской культуры и на попытке объяснить ее при помощи наблюдений, сделанных над культурно отсталыми народами («дикарями» в терминологии Вильгельма). Сделав этот намек на Макклатчи (стр. IV), наш автор переходит к «Книге Перемен». Он сначала говорит о ней как о гадательной книге. По его мнению, основные символы книги, целая и прерванная черты, – это «да» и «нет» в самом примитивном оракуле. Впоследствии они усложнились до комбинаций целых и прерванных черт, в которых уже есть след наблюдения не над предметами мира, а скорее над их движением и изменением (стр. V). Вильгельм полагает, что гексаграммы представляют не столько сами предметы, сколько их функции[428 - Как известно, Масперо подчеркивал с полным основанием, что в «Книге Перемен» не проводится разница между предметом и его символом. Р. Вильгельм здесь модернизирует «Книгу Перемен».]. Итак, если в символах книги выражается функциональное движение, то самым существенным оказывается изучить технику отображения этого движения в превращениях одной гексаграммы в другую. Этому вопросу Вильгельм уделяет достаточное внимание (стр. V–VII). Когда возникла попытка рационально объяснить то, что на более ранней стадии мышления достигалось лишь в практике гадания, то возник первый текст (Вильгельм имеет в виду гуа-цы и сяо-цы). Когда к гадательным знакам был присоединен ясный текст, указывающий на то, как надо поступать человеку, обращающемуся к «Книге Перемен» для того, чтобы принимать сознательное участие в свершении судьбы, тогда был сделан важный шаг вперед в повышении оценки роли человека как соучастника мирового процесса (стр. VII). Однако это повышение оценки роли человека не может оставить в стороне и вопрос о моральной его ответственности. Именно наличие морального момента в гадании по «Книге Перемен» отличает его коренным образом от всякого иного гадания, при котором, как думают, указывается лишь роковой ход событий, когда человек ничего не может изменить, и поэтому не может рассматриваться как этический субъект (стр. VII). Момент случайности, на котором строится техника гадания, имеет своею целью лишь привлечение к участию подсознания (стр. VII), однако это не исключает в дальнейшем вопроса о моральных обязательствах, наличие которых сделало то, что данный памятник постепенно превратился в исходную точку философствования в самом Китае и в странах китайской культуры (стр. VII). После этой общей характеристики «Книги Перемен» Вильгельм переходит к вопросу об историчности «Книги Перемен». В этой области по преимуществу и выявляется уязвимое место нашего автора. Так, он без малейших доказательств говорит о том, что «Книгу Перемен» видели и Лао-цзы, и Конфуций, на мировоззрение которых она имела громадное влияние[429 - Может быть, в полупопулярном издании, каким была его работа, Р. Вильгельм сознательно избегал филологической аргументации, но разве нельзя было дать и в таком издании хотя бы результаты критического исследования?] (стр. VIII). Лейтмотив «Книги Перемен» – учение об изменчивости – Вильгельм находит и у Конфуция («Луньюй», IX, 16). «Все течет, как она (река. – Ю. Щ.), без остановки и днем, и ночью». От такого наблюдения, естественно, намечается переход к понятию неизменного в изменчивом. Это неизменное есть «Смысл»[430 - Так переведен известный термин Лао-цзы «Дао».] у Лао-цзы. В «Книге Перемен» – это «Великий предел» – Тайцзи[431 - Напомним, что в основном тексте и речи нет о «Великом пределе». Это понятие появляется лишь в «Сицы-чжуань» и составляет ее характерную отличительную черту по отношению именно к основному тексту.] (стр. VIII). Понятие, занимающее место посредника между неизменным и изменчивым, это «Тьма – Свет». Попытки найти в них отражение фаллического культа Вильгельм считает недоразумением. Одно из их значений – Женское и Мужское начало – лишь позднейшее привнесение со стороны спекулятивных философов (стр. IX). Видя основное понятие «Книги Перемен» в «Великом пределе», Вильгельм усматривает в нем идею, инспирировавшую как Лао-цзы, так и Конфуция, которые оба в понимании нашего автора являются крайними идеалистами: для них весь видимый мир – лишь отображение сверхчувственного. Поэтому и знаки «Книги Перемен» для Вильгельма лишь образы даже не предметов, а процессов (стр. IX). В общем об истории текста Вильгельм не говорит ничего нового. Он указывает, что Фу Си лишь аллегорическая фигура, а не реальное существо, однако ни на минуту не сомневается в том, что Вэньван и Чжоу-гун действительно авторы текста. Отрицая авторство Конфуция по отношению ко всем «Десяти крыльям», Вильгельм все же без всяких доказательств считает его автором большей части «Туань-чжуань». Хотя остальные «приложения» он и не приписывает самому Конфуцию, но во всяком случае возводит их к его ближайшим ученикам. Поэтому он считает возможным и правильным интерпретировать «Книгу Перемен» при помощи «приложений». Тем самым он совершает ошибку, делающую его работу лишь условно приемлемой. Анахронистическое внесение концепций «Сицы-чжуань» в основной текст лишает последний присущего ему характера. Как ни странно, но Вильгельм противоречит самому себе. Он осуждает Легга за то, что последний пытался интерпретировать книгу при помощи сунских комментариев, а сам делает как раз то, что делали сунские ицзинисты! Как для этой школы, так и для Вильгельма характерно сосредоточение интересов главным образом на «Сицы-чжуань». До чего это довело Вильгельма, покажет следующий факт. Среди многих произведений Вильгельма есть «История китайской культуры»[432 - R. Wilhelm, Geschichte der Chinesischen Kultur, Miinchen, 1928.]. Эта во многих отношениях замечательная книга для нас интересна с особой точки зрения. Существенно, что перед нами общая история китайской культуры, которая должна строиться на основании документов, памятников материальной культуры и исторически достоверных свидетельств. Однако в этой работе Р. Вильгельм безоговорочно принимает как достоверный источник для очерка древнейшего периода истории культуры в Китае упоминавшиеся выше отрывки из второй части «Сицы-чжуань». На стр. 49 он пишет: «В „приложении“ (в «Сицы-чжуань». – Ю. Щ.) к „Книге Перемен“ излагается, как культурные достижения постепенно дошли до людей. Трудно сказать, насколько древним является этот набросок истории культуры. Но в нем интересны только две вещи: во-первых, различается некая древность, когда от охоты и рыбной ловли постепенно переходят к земледелию; скотоводческая стадия – в согласии с другими указаниями – не признается; во-вторых, культурные институты выводятся из основных космических ситуаций, понимаемых религиозно[433 - Эта интерпретация целиком лежит на ответственности Р. Вильгельма, ибо китайский материал не обосновывает ее.], как они изложены в гексаграммах „Книги Перемен“, т. е. подчеркивается религиозное начало культуры». Далее Р. Вильгельм приводит соответствующие цитаты из «Сицы-чжуань», перемежая их своими пояснениями. Ввиду того, что для суждения о работе Р. Вильгельма в этом отношении необходима особенная точность, приводим его текст в оригинале: «Ег (Фу Си. – Ю. Щ.) machte geknotete Stricke und beniitzte sie zu Netzen und Reusen fur die Jagd und den Fischfang. Das entnahm er w о h 1 (разрядка наша. – Ю. Щ.) dem Zeichen Li (das Haftende). Dieses Zeichen Li bedeutet den (ozeanischen?) Sonnenvogel. Es bedeutet gleichzeitig das Haften, wie das Feuer an dem Holz haftet, das es verbrennt. Das Netz ist also nicht in erster Linie eine praktische Erfmdung, sondern ein sakral gebrauchter Gegenstand, der nachher profaniert wird». Раз P. Вильгельм убежден в том, что культурные институты являются «профанацией сакральных предметов», то для него несомненно, что сакральный знак «ли» (30-я гексаграмма) предшествовал изобретению сети. Поэтому, несомненно, его «wohl» приходится понимать в значении русского «конечно». Более того, из всего контекста ясно, что на этом «конечно» Вильгельм ставит ударение, что теория «профанации сакральных предметов» основывается на этом «конечно». Мы уже упоминали, что Р. Вильгельм в использовании данного текста для интерпретации культурной истории Китая имеет предшественника в лице Кумадзава Бандзан, японского конфуцианца XVII в. Однако Кумадзава не заходит столь далеко. Конечно, Р. Вильгельм не использовал трактат Кумадзава, ибо он нигде не ссылается на своего японского предшественника. У того же мы читаем: «[Фу Си] соизволил обучить [людей] взять нечто вроде волокон пеньки и, сделав нити и веревки, связать из них сети, и в горах и в полях ловить ими птиц и зверей, а в реках и морях – рыб. Это он соизволил сделать по образу гексаграммы „ли“. „Ли“ – прикреплять. „Ли“ – око (очко, – игра слов: глаз-очко. – Ю. Щ.), и сила его удерживать. Это имеет значение того, что два очка сети, заходя одно в другое, задерживают предмет на данном месте». Как нетрудно заметить, это место можно понять иначе, чем это делает Р. Вильгельм. Объяснение его тем более удивительно, что он при переводе пользовался изданием «Чжоу И чжэчжун», тем самым, в котором приводится комментарий Ху Юаня, посвященный специально слову «гай», которое Р. Вильгельм переводит в смысле «конечно». Вот полный текст объяснения Ху Юаня: «Слово „гай“ – показатель сомнения. Оно говорит о том, что совершенномудрый человек, созидая данный институт, создавал его без того, чтобы обязательно созерцать данную гексаграмму. Дело в том, что совершенномудрый человек создавал [культурные] институты и устанавливал орудия так, что они, естественно, были в полном соответствии с образом данной гексаграммы, а не так, чтобы создавать их после того, как данная гексаграмма принята в роли прообраза. Потому и сказано: „Словно [он] брал [их]…“». На основании данного комментария видно, что соответствующая цитата, как и следующие, аналогичные ей, должна быть переведена: «[Фу Си] создал веревки с узлами и сделал [из них] сети-силки для охоты, для рыбной ловли. Словно [он] брал [их] [т. е. эти вещи] из гексаграммы „ли“». Необходимо иметь в виду, что, с точки зрения авторов «Сицы-чжуань», система «Книги Перемен» адекватно отражает закономерность мира. Поэтому, с их точки зрения, создать нечто, находящееся в соответствии с символом «Книги Перемен», – это значит создать вещь, вполне приспособленную к нормам мира; и обратно: создать нечто, приспособленное к мировой необходимости, – это значит точно воспользоваться символом как прообразом. О «профанации сакральных предметов» данный памятник не говорит. Это собственная интерпретация Р. Вильгельма, которая, может быть, делает текст более интересным для чтения, но искажает, и иногда значительно, тот образ «Книги Перемен», который слагается из знакомства с текстом и с историей его понимания в Китае и в Японии на протяжении примерно 2500 лет! Поэтому не удивительно, что А. Форке говорит: «…Вильгельмовским переводом можно пользоваться только с осторожностью, ибо он допустил в свои объяснения много современных мыслей, которые чужды китайцам, и слишком свободно отпускает поводья своей фантазии»[434 - A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophic, S. 13–14, Anm. 2.]. Однако, несмотря на все это, перевод Р. Вильгельма нельзя не признать лучшим из всего, что сделано в Европе в деле изучения «Книги Перемен». Поэтому более чем странной кажется крайне резкая рецензия Э. Хауэра[435 - В своей информационной части эта рецензия интересна как сводка европейских работ о «Книге Перемен». «Критическая» же вторая часть ее не выдерживает серьезной критики.], которая, правда, не осталась без достойного ответа со стороны Р. Вильгельма. Эта рецензия не лишена ценных сведений и представляет собой тоже один из этапов изучения «Книги Перемен» в Европе, поэтому и мы должны остановиться на одном вопросе, существенном для оценки работы Э. Хауэра. Часто бывает, что обе стороны в споре приводят в свою пользу аргументы, которые им кажутся достаточно убедительными, но при этом оказывается, что весь спор протекал бы иначе, если бы больше внимания было уделено критической оценке документов, на которых базируется аргументация обеих сторон[436 - Я в дальнейшем имею в виду маньчжурский перевод «Книги Перемен» (Собрание Института востоковедения, шифр АД № 402).]. Спор вокруг перевода Р. Вильгельма «Das Buch der Wandlungen», как он называет «Ицзин» по-немецки, развернулся именно в этом направлении. Как известно, Вильгельм не «кадровый» китаевед и работал вне традиции немецкой филологической науки. Он основывал свой перевод, во-первых, на устной традиции, воспринятой им от его учителя Лао Най-сюаня, для которой «Книга Перемен» – прежде всего «священный текст», сомнение в котором, как и вообще в традиции, недопустимо, и, во-вторых, на позднем эклектическом комментарии «Чжоу И чжэчжун», который, несмотря на свой эклектизм, в основном исходит из комментария Чжу Си «Чжоу И бэньи». По мнению Хауэра, Вильгельм должен был положить в основу своего перевода комментарий «Жи-цзян Ицзин», сохранившийся и в китайской, и в маньчжурской версии (возможно, что обе версии составлялись одновременно и не являются взаимными переводами, что повышает значение маньчжурского текста). Маньчжурская версия, по мнению оппонента, могла бы помочь переводчику в выборе слов, в грамматическом анализе фраз текста и т. д. По существу же дело сводилось к тому, что оппонент владел маньчжурским языком, а переводчик – нет, и легче всего его можно было задеть именно с этой стороны. Р. Вильгельм основательно возразил, что выпады оппонента не имеют веса, так как маньчжурский ли, китайский ли комментарий – все равно лишь один из комментариев. Мне кажется, что Р. Вильгельм положил в основу своего перевода комментарий «Чжоу И чжэчжун» потому, что последний наиболее доступен, понятен. Оценки же по содержанию, по степени критицизма данного комментария, как и маньчжурского комментария «Инэнгидари гяннаха И-цзин ни чжургань», ни переводчик, ни оппонент не провели: не выяснили и место этих комментариев в комментаторской литературе. Между тем обследование ее приводит к следующим выводам. 1. В эпоху маньчжурской династии в Китае существовали две традиции вокруг «Книги Перемен»: одна – официально апробированная правительственными сферами, другая – оппозиционная, позволявшая себе сомневаться в достоверности «доброго старого времени», не стеснявшаяся подрывать авторитет самого Конфуция. Часто работы второго направления ждали выхода в свет дольше, чем жил их автор. Например, комментарий «И-чжо», принадлежащий Дяо Бао (XVII в.), вышел лишь после смерти автора. Дяо Бао в основном исходил из интерпретации Чэн-цзы (XI–XII в.) и Чжу-цзы (XII в.), но кое в чем расходился с ними и во всяком случае не принимал на веру их убеждение о «совершенномудрых» авторах «Книги Перемен» – «мудрых царях» глубокой древности и Конфуции. Сомнения в этом авторстве ведут свое начало от Оуян Сю (XI в.), критицизм которого был в позднейшее время развит в Китае Дяо Бао и Пи Си-жуем (вторая половина XIX – начало XX в.), а в Японии – Итб Тбгай (XVII–XVIII вв.). 2. Эти две линии находят отражение и в маньчжурских переводах и толкованиях. Так, «Хани араха инэнгидари гуннаха И-цзин ни чжургань бэ сухэ битхэ», который особенно рекомендуется Хауэром Вильгельму как высшее достижение ицзинистики в Китае, – несомненно продукт чжусианской линии, получившей в Цинский период значение официально признанной. Его трактовка «четырех качеств» Творческого Принципа (Цянъ – 1-ая гексаграмма) целиком идет от Чжу Си, а это, как справедливо замечает Хауэр, задает тон всей дальнейшей интерпретации. Эти «четыре качества» – четыре слова – Чжу Си толкует так: юань – великое, хэн – проникать, ли – должное, подходящее, чжэн – верное, незыблемое. В маньчжурском тексте читаем: «кянь, амба, хафу, ачабунь, акдунь». Согласно словарю И. Захарова, весьма точно переводящего маньчжурские термины, кянь – простая транскрипция китайского цянъ (прием, которым постоянно злоупотребляют авторы этой версии «Ицзина»); амба – великий, большой, огромный, хафу – насквозь, напролет, навылет, ачабунь – соединение….соответствие….долг….польза, акдунь – верный, надежный, твердый в слове. Кроме того, начало этого комментария воспроизводит легенду о том, что «Фу Си начертал триграммы, Вэнь-ван присоединил к ним афоризмы…» и т. д., вплоть до авторства Конфуция в «Десяти крыльях», т. е. повторяет Чжу Си. Другой доступный мне маньчжурский перевод, «Хани араха убалямбуха чжичжунга номунь», хотя и уделяет внимание Чжу Си, но тем не менее дает не совсем чжусианское истолкование этих терминов. Там мы находим эту цитату в следующем виде: «Kulun-ikengge, hafungga, acangga, jekdungge». Совершенно так цитирует и Э. Хауэр, но дает при этом не совсем верный перевод: «Die Himmelsacturtat (ist) schopferisch, durchdringend, zweckmassig (und) sicher». Если говорить не на основе китайской комментаторской литературы, а только на основе маньчжурского перевода, это надо было бы передать так: «Небо вечное – начальное, сквозное (т. е. всепроникающее), стройное, непоколебимое». Ясно, что Э. Хауэр лишь для большей авторитетности ссылается на более пространный комментарий и перевод «Хани араха инэнгидари гяннаха И-цзин…», фактически же пользовался «Хани араха убалямбуха чжичжунга номунь» – только переводом, а не комментарием. Вряд ли это может быть сочтено добросовестным приемом критики! Кроме того, упрекая Р. Вильгельма в неверных переводах, Хауэр и сам не свободен от них. 3. Различие двух школ ицзинистов (безразлично, китайцы они или маньчжуры) не заметили как переводчик, так и рецензент. А именно различие и оценка этих школ должны были бы лечь в основу выбора того или иного комментария. 4. Отдавая предпочтение критической школе, мы должны, тем не менее, дать положительную оценку Р. Вильгельму, но не Э. Хауэру. Вильгельм не только принял во внимание известную ему комментаторскую литературу, но и продумал ее, поднявшись до философского понимания «Книги Перемен», тогда как для Э. Хауэра «Книга Перемен» – лишь бессмысленный оракул уличных гадателей, непонятно почему так высоко ценимый в Китае. 5. Перевод «Книги Перемен» надо строить на основе комментариев критической школы, на каком бы языке они ни были написаны. В частности, маньчжурский перевод (именно «Хани араха убалямбуха чжичжунга номунь») может оказать при переводе большие услуги. Обратимся теперь к другой недавней работе, а именно к труду А. Конради, опубликованному после смерти автора Э. Эркесом[437 - «Yih-King-Studien von August Conrady», S. 409–468.]. Эркес с первой же страницы заявляет: «…Конради оставляет без внимания позднейшие интерпретации и берет текст „Ицзина“ таким, как он есть, для того чтобы получить суждение о первоначальном смысле и об основном значении «Книги Перемен» при помощи критического исследования и сравнения отдельных частей текста». Казалось бы, чего лучше! Однако «эти исследования привели его к следующим досконально обоснованным выводам, что „Ицзин“ не что иное, как старинный словарь». Итак, перед нами возрождение старой теории на основе новой аргументации. Но каковы бы аргументы ни были, мы уже видели, что они не выдерживают серьезной критики, и повторять эту критику здесь излишне. Достаточно вспомнить, что полнота отдельных глав (гексаграмм) «Книги Перемен» доказуема с математической необходимостью, а словарь, повторяем, полный и состоящий при этом всего из 64 слов, вряд ли был нужен даже при самом примитивном уровне культуры, а во времена создания «Книги Перемен» он не был так уж низок! Достаточно обратиться даже к более ранним текстам («Шицзин» и древнейшая часть «Шуцзина») или к текстам, близким по времени к «Ицзину» (неподдельные главы «Гуань-цзы»), чтобы понять, что уже тогда словарь из 64 слов был бы бессмыслицей. Исповедание такой теории кажется особенно странным потому, что на стр. 413 Конради критикует (и достаточно остро) Лакупри с его «словарной» теорией, а после этого на стр. 415 сам утверждает, что «Книга Перемен» – словарь! Правда, главный упрек по адресу Лакупри и Арлеза Конради обращает за их стремление связать «Книгу Перемен» с Вазилоном. Несомненно также, что словарная теория Конради отличается от словарной теории Лакупри, и в этом сам Конради отдает себе полный отчет. Свои результаты исследования сам он резюмирует так: «1) „Ицзин“ – действительно некий словарь, как это утверждает Лакупри; но значительно более поздней даты, а именно, времен Чжоу (ибо он также называется «Чжоу И»), так как: 2) его словник обнаруживает мыслительный кругозор, который во всяком случае, – хотя и не в столь широком объеме, как этого хочет Арлез, – по-видимому, соответствует морально-политическим воззрениям времен Чжоу; 3) гексаграммы представляют собой древнюю письменность, которая, однако, не должна восходить к самой седой древности, но, может быть, представляет собою некую местную письменность Западного Китая – древней области Чжоу или их предшественников по господству там – Цзян». Последний пункт Конради доказывает тем, что пополняет гексаграммы дополнительными чертами так, что в некоторых случаях ему удается искаженную гексаграмму превратить в картинку, отдаленно напоминающую тот или иной предмет. Правда, это ему удается лишь в отношений четырех (!) гексаграмм из 64. Вряд ли найдется хоть один закон, который был бы выведен на основании 6,25 % всего материала. Для «доказательства» своей теории Конради пользуется традиционным китайским приемом: триграмму == («кань») он поворачивает на 90° и указывает на ее сходство в таком положении со знаком «вода» в почерке чжуань (стр. 419). Если бы это и оказалось верным, то спрашивается: почему же остальные семь триграмм не обнаруживают ни малейшего сходства со знаками какой-либо формы китайской письменности? Нечего и говорить о том, что прием поворачивания знака недопустим для доказательства. Ведь никому не придет в голову доказывать, что китайские цифры происходят из того же источника, что и «арабские» цифры, на том лишь основании, что китайское «и» (один), если повернуть его на 90°, похоже на нашу цифру 1 и китайское «ци» (семь), если повернуть иероглиф на 180°, похоже на нашу цифру 7. Столь же фантастично желание Конради усмотреть в некоторых гексаграммах фаллические символы. В критике работ Макклатчи мы уже видели, что символы «Книги Перемен» недопустимо толковать таким образом. И здесь об этом следует упомянуть лишь потому, что эта теория Конради (хотя она является всего-навсего перепевом высказываний Макклатчи), по-видимому, оказала интенсивное влияние на его последователей. Так, например, Б. Шиндлер в первом томе своей работы, посвященной жречеству в древнем Китае, возводя термин «инь» («тьма») к знаку «юнь» и приводя его архаическую форму, находит возможным усмотреть в ней… изображение женских genitalia. Мы предпочитаем придерживаться тщательного и основательно документированного анализа китайских знаков, проделанного Т. Таката[438 - См. (Таката Тадасукэ, Словарь древней пиктографии, Токио, 1925 sub verbo).], который убеждает в том, что знак «юнь» не обозначал ничего, кроме облака. При этом его архаическая форма дожила почти без изменений в орнаментах, изображающих облака в китайском искусстве. Но если даже оставить без внимания эти неудачные домыслы и перейти к учету исследования Конради по существу, то все же оценка его труда не вызовет большего оптимизма. Правда, если говорить о критике текста, проведенной Конради, то нельзя не признать, что она сделана с исключительной скрупулезностью. Конради не упускает из виду ни одной рифмы, ни одной (даже лишь предполагаемой) цитаты. Все ссылки сделаны с точнейшим указанием мест. Цитируется только исторически верный материал. Словом, налицо максимальная аккуратность работы. Это для нашего суждения о труде Конради особенно важно. Однако наряду с таким точным исследованием частностей Конради допускает необоснованные выводы о целом. Вся его работа (за исключением общих положений на первых 14 страницах) представляет собою детальный анализ текста, направленный к доказательству того, что «Книга Перемен» – первоначально лишь нечто вроде толкового одноязычного словаря, который (непонятно с чего бы!) стали применять как гадательный текст[439 - Если бы последнее было возможно, то почему же не превратились в гадательные книги словари «Эр-я» и «Шо-вэнь»? Или почему бы не гадать, наконец, по «Канси цзыдянь», десятки тысяч иероглифов которого дают больше материала, чем 64 гексаграммы!]. Все это исследование и все построенное на нем «доказательство» словарной теории Конради строится на анализе текста всего-навсего четырех гексаграмм (1-й, 22-й, 29-й и 49-й)! Да и этот материал изучен лишь с узкофилологической стороны, и то лишь внешне, без достаточного учета технической терминологии ицзинистов. Так, например, Конради неизвестно, что значит техническое обозначение «цянь чжи гоу», «творчество идет в перечение», т. е. ситуация, отраженная в гексаграмме «творчество», переходит в ситуацию, отраженную в гексаграмме «перечение». Не подозревая, что это обычный и единственно возможный прием стереотипного обозначения превращения одной гексаграммы в другую (а в этих-то превращениях вся суть теории «Книги Перемен»), Конради строит искусственное понятие особого обозначения отдельных черт гексаграмм названиями других гексаграмм. Правда, такой прием существовал в Японии, но не во времена составления «Книги Перемен», а во времена Токугава, т. е. в XVII–XVIII вв. Ошибка Конради покоится на том, что знак «чжи» он понял в более привычном значении – как показатель дефинитивного отношения, а следует его понимать, как глагол «идти в…». Это не единственное досадное недоразумение в работе Конради. Но мы не задаемся целью написать рецензию. Нам надо лишь уяснить себе, что представляет собой эта работа среди других европейских работ о «Книге Перемен». Конради, при всей его тонкости анализа, оказался совершенно неспособен к широкому и дальновидному охвату материала, а тем самым и к правильной интерпретации его в целом. Поэтому он и не был в состоянии найти свой взгляд на предмет, а лишь филологически отделал теории, уже высказанные до него, и притом, к сожалению, не наилучшие. Это определяющее качество его работы особенно необходимо иметь в виду по той причине, что его филологическая техника может импонировать китаеведам и многих, незнакомых с материалом в подлиннике, теория Конради может убедить. Когда уже была закончена эта глава, я получил возможность ознакомиться со статьей Уэйли[440 - A. Waley, The Book of Changes, – «The Museum of Far Eastern antiquities (ostasiatiska Samlingarna)». Stockholm Bulletin, № 5, S. 121–142.]. Этой работе невозможно отказать в остроумии и оригинальности. Однако она не решает проблему во всей ее сложности, это лишь попытка понять основной текст «Книги Перемен» как амальгаму из двух разнородных элементов: 1) фольклорные поговорки о приметах и 2) магические формулы. Первому уделено значительно больше внимания, а доказательство построено на совершенно оригинальном переводе достаточного количества мест, с сохранением постоянного приема: одно из слов цитируемого текста обязательно понимается как omen. При этом допускается иногда свободное обращение с типичным синтаксисом «Книги Перемен» (например, стр. 127, 5), иногда с лексикой (стр. 125, по поводу слова фу), иногда с документированностью (например, стр. 124 – произвольная замена слова дунь на тут), как это удобнее для гипотезы автора. Дата создания книги определяется настолько ориентировочно, что не дает в этом отношении ничего нового: между 1000 и 600 гг. до н. э. Философская обработка и осмысление текста могли начаться, по мнению автора, около IV в. до н. э. Автор отрицает знакомство Конфуция с «Книгой Перемен». В конце статьи ставятся два вопроса: 1) почему «Ицзин» называется «Книгой Перемен»? и 2) чем обусловлен порядок расположения материала в нем? На первый вопрос автор признается, что не может ответить. На второй же вопрос отвечает ссылкой на случайно установившийся план. Конечно, нас не может целиком удовлетворить работа Уэйли. Ценное замечание о близости «Книги Перемен» к «Шицзину», к сожалению, не аргументировано. Частично верное положение о том, что в тексте есть народные поговорки, раздуто до невероятных размеров: чуть не весь основной текст принимается как поговорки о приметах! Таким образом, систематичность и органическое развитие текста остались для Уэйли незамеченными. К сожалению, он, исходя из правильного принципа отсечения всех «приложений» от основного текста, совершает в то же время ошибку, игнорируя такой систематический трактат, как «Сюйгуа-чжуань». Для нашего исследования оказывается полезным в статье Уэйли только еще одно подтверждение того, что авторы текста «Книги Перемен» воспользовались фольклорными материалами своего времени. Но этому материалу качественно отведена в «Книге Перемен» самая незначительная роль: он там использован лишь как образный материал. Но как в речи смысл не в звуках, а в словах и фразах, этими звуками выражаемых, так и в «Книге Перемен» суть не в образах, а в том, как координируются эти образы в целом, в системе. Если бы это было не так, то чем можно тогда объяснить, что какой-то сборник записей примет станет на тысячелетия исходной точкой для философии одного из крупнейших народов земного шара? На этом, собственно, кончается список европейских работ о «Книге Перемен». Кое-какие сведения об «Ицзине» даются обычно в курсах истории китайской философии, но ничего оригинального они не представляют, и можно без ущерба обойти их молчанием. Подводя итоги рассмотрению того, что было сделано в Европе в деле изучения «Книги Перемен», мы прежде всего должны, к сожалению, отметить поразительную пестроту мнений. Так как авторы этих мнений были указаны выше, то мы для большей сжатости и остроты картины ограничимся лишь списком суждений. В европейской синологии говорилось, что «Книга Перемен» – это: 1) гадательный текст, 2) философский текст, 3) гадательный и философский текст одновременно, 4) основа китайского универсизма, 5) собрание поговорок, 6) записная книжка политика, 7) политическая энциклопедия, 8) толковый словарь, 9) бактрийско-китайский словарь, 10) фаллическая космогония, 11) древнейший исторический документ Китая, 12) учебник логики, 13) бинарная система, 14) тайна кубокуба, 15) случайные толкования и комбинации черт, 16) фокусы уличного гадателя, 17) ребячество, 18) бред, 19) ханьская подделка. Никому не приходило в голову самое сложное и в то же время самое простое: «Книга Перемен» возникла как текст вокруг древнейшей практики гадания и служила в дальнейшем почвой для философствования, что было особенно возможно потому, что она [ «Книга Перемен»], как малопонятный и загадочный архаический текст, представляла широкий простор творческой философской мысли. Глава II. Некомментаторское изучение «Книги перемен» на Дальнем Востоке Естественно, что на Востоке «Книгу Перемен» изучали значительно больше, чем в Европе. На Востоке историография «Книги Перемен» насчитывает уже более двух тысячелетий, и каждый писавший о ней, если и не знал всю литературу вопроса, то во всяком случае основательно знал самый памятник и обычно продолжал кого-нибудь из своих предшественников. Нет никакой возможности дать здесь полный отчет о всей литературе, посвященной «Книге Перемен», но мы можем значительно облегчить задачу общего обзора китайской и японской литературы такого рода, распределив ее по четырем категориям: 1) комментарии различных типов, призванные неотделимо следовать за текстом; 2) трактаты-интерпретации содержания данного памятника; 3) трактаты, выросшие на основе философского понимания «Книги Перемен». В этой главе нас могут интересовать лишь трактаты идейного содержания, включающие в себя моменты филологии. Рассмотрению этих работ (конечно, лишь главнейших) уместно предпослать указания на древнейшие упоминания о данном памятнике, – вернее, о гадании по нему. Прежде всего следует отметить § 9 главы «Хунь фань» в «Шуцзине». Здесь мы читаем следующее: «Исследование сомнительного. Выбери и поставь людей, гадающих на панцире черепахи, и людей, гадающих на стеблях тысячелистника[441 - Гадание на стеблях тысячелистника лежит в основе гадания по «Книге Перемен».], и повели им гадать. И скажут тебе о дожде, о дымке, о тумане, о надвигающейся грозе, о буре[442 - Это все относится к гаданию по панцирю черепахи.], и скажут тебе о внутреннем знаке и о внешнем[443 - Это внутренняя и внешняя триграммы, т. е. нижняя и верхняя части гексаграммы.]. Всего же семь гаданий, из них гаданий по панцирю черепахи – пять, а гаданий по стеблям тысячелистника – два. И разрешишь сомнения. И поставишь людей сих и дашь им предвещать и гадать. Если трое будут гадать, то следуй согласному ответу хотя бы двоих. А если будет у тебя великое сомнение, то обсуди его, обратившись к своему сердцу; обсуди, обратившись к приближенным; обсуди, обратившись к народу; обсуди, обратившись к предвещающим и гадающим. И вот в согласии будешь и ты, и черепаха, и тысячелистник, и приближенные, и народ. И назовется то великим рождением. И утвердишься крепостью сам, и потомков твоих встретит счастье. Будут в согласии ты и черепаха, и тысячелистник, – пусть даже воспротивятся приближенные и народ, – быть счастью. Будут в согласии приближенные и черепаха, и тысячелистник, пусть и ты, и народ будете противиться, – быть счастью. Будут в согласии народ, и черепаха, и тысячелистник, пусть и ты и приближенные будут противиться, – быть счастью. Будут в согласии ты и черепаха, а воспротивятся тысячелистник, приближенные и народ, – в делах внутри царства быть счастью, в делах же вне царства – быть несчастью. Если же и черепаха, и тысячелистник разойдутся с людьми, то пребывающему в покое предуказано счастье, пребывающему же в действии – несчастье». Как видим, здесь уделяется большое внимание гаданию по тысячелистнику, но еще ни слова нет о гадании по тексту «Книги Перемен». Однако некоторое отношение к ней это свидетельство все же имеет, ибо гадание по «Книге Перемен» искони строится на отборе стеблей тысячелистника по определенному порядку. Так же как и «Шуцзин», «Шицзин» дает лишь указание на самый факт гадания: «И будешь гадать по панцирю черепахи, и будешь гадать по стеблям тысячелистника» (см. «Шицзин», I, 5). Эта цитата приводится и в «Лицзи», гл. 30. На основании этих цитат мы можем полагать, что если «Книга Перемен» как текст тогда еще и не существовала, то была все же практика гадания, в которой, вероятно, сложился в устной традиции и текст. Далее следует отметить ряд упоминаний о действительных случаях гадания, приводящих и тексты. Эти упоминания встречаются в «Лицзи» и в «Цзо-чжуань». Подробнее об этих цитатах из «Цзо-чжуань» мы будем говорить в дальнейшем, здесь же ограничимся только указанием на два места в «Лицзи», где прямо упоминается «Книга Перемен» и приводятся цитаты из нее[444 - См.: «Лицзи», гл. 30.]. Это, во-первых, «корова, убитая у восточных соседей, не сравнится с небольшой жертвой западных соседей. Если будешь правдив, то поистине найдешь свое счастье!» (гекс. 63, 5). Отметим, что эта цитата совершенно точно совпадает с современным текстом «Книги Перемен». Во-вторых, в той же главе «Лицзи» мы находим далее следующую цитату: «Не запахав поле, собирать урожай, не разработав по первому году поле, на третий год воспользоваться им, – к несчастью». В тексте «Книги Перемен» это место изложено несколько иначе: «[Если], и не запахав поле, соберешь урожай, и, не разработав в первый год поле, в третий год воспользуешься им, то будет благоприятно иметь куда выступить» (гекс. 25, 2). Слова, выделенные разрядкой, по-видимому, являются позднейшими приписками, идущими из разных комментаторских школ. Можно полагать, что это школы устной традиции, типичные для доханьского времени. Благодаря этим цитатам мы видим «Книгу Перемен» в роли текста, изучаемого начетчиками. Момент возникновения этого начетнического изучения определить очень трудно. Однако оно, вероятно, началось еще в доханьское время, ибо устная традиция, как известно, была особенно распространена до эпохи Хань. Однако уже тогда «Книга Перемен» не только упоминалась как гадательный текст или как текст об идеальных прообразах поведения, но и была объектом философского изучения. Первым упоминанием о школе последователей «Книги Перемен», рассматривающим ее как философскую школу, является, по-видимому, отрывок из гл. 33 «Чжуан-цзы». Известно, что эта глава не принадлежит самому великому даосу, а написана кем-то из учеников его учеников. Но даже при наибольшем скептицизме ее вряд ли можно считать более поздней, чем «Исторические записки» Сыма Цяня, ибо эта цитата в развитом виде встречается в «Исторических записках» («Шицзи», гл. 66 «Хуа цзи ле-чжуань»). Вот в каком контексте говорится о «Книге Перемен», в этой главе, посвященной разбору существовавших тогда философских школ с целью доказать превосходство даосизма над остальными учениями: «О, какой полнотой обладали люди древности! Они были слиты воедино со светом духа, были незапятнаны между небом и землей; они воспитывали все существующее, умиротворяли поднебесную и так облагодетельствовали все роды людей. Они были просвещены относительно числа основы и были не чужды мере вершин. В шести бесконечностях мира, в четырех странах света, в великом и в малом, в сердцевине и в воздухе, – везде действовали они. Из тех, которые были просвещены относительно этого числа и мер, особенно многочисленны были писавшие о старых законах и о преданиях, идущих от поколения к поколению. Из тех, которые были погружены (дословно: „пребывали в…“) в „Шицзин“, в „Шуцзин“, в „Лицзи“ и в „Юэцзин“, из лучших людей и учителей княжеств Чжоу и Лу многие могли объяснить их [эти книги]. „Шицзин“ говорил о стремлениях, „Шуцзин“ говорил о событиях, „Лицзи“ говорил о поведении, „Юэцзин“ говорил о гармонии, „Книга Перемен“ говорила о тьме и о свете, „Летопись“ говорила о различии имен (т. е. о дефинициях терминологии)»[445 - Курсив наш. – Ю. Щ. Интересно отметить, что здесь ни слова нет уже о гадании по «Книге Перемен».]. Если здесь перед нами всего простое упоминание, то около того же времени существовал в Китае и другой текст, специально посвященный «Книге Перемен». Со временем его начали включать в самую книгу на правах «приложения». Это древнейшая попытка изложения теорий, заключенных в «Книге Перемен», так называемая «Сицы-чжуань», или «Да-чжуань» («Традиция об афоризмах», или «Большой комментарий»). Оценка этого текста на протяжении веков была различна. Одни, следуя за старой версией, приписывали его Конфуцию, чем подчеркивали его огромное значение; другие, наоборот, совершенно отрицали его ценность. Среди первых следует отметить Кун Ин-да (574–648), который между прочим, говорит: «Учитель [Конфуций] сочинил „Десять крыльев“ и в них развил первую и вторую части основного текста. Текст „Сицы“ по пунктам пронизан принципиальными идеями. Он образует особую главу, которая в общем называется „Сицы“ [приложенные афоризмы] и разделяется на две части» («Чжоу И чжэчжун», цз. 13, стр. 16). Такого же мнения придерживался и Чжу Си, когда он писал: «Приложенные афоризмы – это собственно афоризмы, сочиненные Вэнь-ваном и Чжоу-гуном. Они разнесены под отдельные черты гексаграмм и образуют современный основной текст. Этот текст [„Сицы-чжуань“] представляет собою толкование приложенных афоризмов, переданное Конфуцием. Это толкование излагает общие положения текста в целом, поэтому в нем нет конкретных мест, к которым можно было бы отнести ее. Разделено оно на две части». Кроме того, Чжу Си говорил: «Когда я внимательно вчитался в текст 64 гексаграмм, то понял, что слова „Сицы“ представляют собою самую сокровенную глубину [текста]. Это сводка „И [цзина]“» («Чжоу И чжэчжун», цз. 13, стр. 16). Наряду с такой оценкой существовала и другая, представленная, например, японским ицзинистом Мацуи Расю (1751–1822), который вообще игнорировал этот текст[446 - То же бывало и в Китае. См. комментарии сунских ученых Гэн Нань-чжуна «Чжоу И синь цзян-и» и Ли Го «Сицы И шо».Однако эти авторы лишь не включают «Сицы-чжуань» в свои издания, но все же считаются с ней.]. В качестве представителя критического подхода к «Сицы-чжуань», одинаково чуждого обеим крайностям, выступал один из самых серьезных комментаторов японский философ Итб Т-ай (1670–1736). Тексту «Сицы-чжуань» он предпослал следующее примечание: «Приложенные афоризмы – это афоризмы к отдельным чертам гексаграмм. Поэтому [в „Сицы-чжуань“] сказано: „Совершенномудрые люди установили гексаграммы, созерцали их образы и приложили к ним афоризмы. И таким образом выяснили счастье и несчастье“. Кроме того, сказано: „Они приложили афоризмы и поэтому поведали об этом [счастии и несчастии]. Эта книга („Сицы-чжуань“) развивает значение гексаграмм и черт, [их составляющих], и обобщенно толкует их. Поэтому она и называется „Сицы“ („Приложенные афоризмы“). И вот основание для этого: суждения и образы – это афоризмы гексаграмм и черт. Но и текст, сплошь поясняющий их, также называется „суждения“ и „образы“[447 - Ито имеет в виду сокращенные названия «Туань[-чжуань]>> и «Сян[-чжуань]>>.]. Некоторые из прежних конфуцианцев полагали, что эти поясняющие тексты суть приложенные афоризмы. Это ошибка. Сыма Цянь полагал, что [„Сицы-чжуань“] сочинена Учителем (Конфуцием). Но его слова собственно лишены основания, и особенно им не должно верить и следовать. Я в свою очередь изучил эту книгу [и вижу, что] она совмещает в себе оба принципа – как мантику, так и философию. Но главное в ней – это понятия чувства долга и любви. Уж не значит ли это, что в период Чуньцю и Чжаньго течение ицзинистов и учение слушателей совершенномудрого (Конфуция), объединившись, легли в основу этих – ждений (о „Книге Перемен“, т. е. „Сицы-чжуань“)?» Итб Т-гай, выдающийся ученый, отвергает авторство Конфуция по отношению к «Сицы-чжуань», и мы вполне можем присоединиться к его мнению. Для этого существует ряд оснований: и то, что сам себя Конфуций не мог называть «учитель», как это делается в «Сицы-чжуань»; и то, что терминология этого текста не тождественна с терминологией «Луньюя»; и то, что язык этого текста гораздо новее, чем язык текстов, связанных с именем Конфуция. Наконец, и то, что сам Конфуций подчеркивает («Луньюй», гл. VII), что он не «сочиняет», а только передает. Однако «Сицы-чжуань» – текст большой важности для изучаемого нами вопроса. Это все же первая попытка оценить и синтезировать материал, заключенный в «Книге Перемен». Поэтому основной сюжет настоящей главы – некомментаторское изучение книги на Дальнем Востоке – собственно начинается с суждений, разбросанных в тексте «Сицы-чжуань». Все предыдущее – лишь «доистория» этого вопроса. Итак, «Сицы-чжуань» – «Традиция об афоризмах» – самостоятельная книга, теперь обычно прилагаемая к изданиям «Книги Перемен». Она делится на две части; и в тематическом и в стилистическом отношении это отнюдь не единый текст; это скорей собрание коротких высказываний о «Книге Перемен» в целом, на разные темы и со стороны разных ицзинистов. В основном затрагиваются следующие темы: 1) онтология, 2) отображение ее в «Книге Перемен» и адекватность этого отображения, 3) происхождение книги (две версии), 4) зачатки теории познания, 5) этика, 6) история культуры и «Книга Перемен», 7) применение книги как мантического текста и техника гадания по ней. Как видно, это весьма насыщенный труд, поэтому не удивительно, что он привлекал к себе внимание ученых. Так, например, А. Масперо строил свое изложение учения «Книги Перемен» на основе не столько самой книги, сколько «Сицы-чжуань». Это, само собой, неправильная подмена одного текста другим, более поздним, однако она вполне понятна, ибо «Сицы-чжуань» – древнейший текст, синтезирующий это учение. Конечно, в «Сицы-чжуань» мы тщетно искали бы критического подхода к тексту основного памятника, однако мы вправе считать «Сицы-чжуань» началом изучения «Книги Перемен» в Китае. Поэтому не удивительно, что и Ван Би, автор первого систематического трактата о «Книге Перемен» – «Чжоу И лиоли», в основном исходил из «Сицы-чжуань». Вопрос о Ван Би, о его трактате и о его философии подробно разработан уже А. А. Петровым[448 - А. А. Петров, Ван Би. Из истории китайской философии. М.–Л., 1936.], поэтому мы касаемся «Чжоу И лиоли» только в той мере, в какой трактат этот относится к изучению «Книги Перемен». Он представляет собою в этом отношении, как и «Сицы-чжуань», опыт изложения философии «Книги Перемен», минуя совершенно вопросы филологического порядка. Правда, Ван Би много ясности вносит в понимание технической терминологии, но с ней он считается лишь как с данностью, не требующей историко-литературной проверки. Ван Би не утверждает легендарное происхождение книги, но и не отрицает его. Можно понять, почему все его внимание направлено на одну философскую интерпретацию памятника, если вспомнить, что он выступал прежде всего с протестом против понимания «Книги Перемен» его предшественниками, ханьскими комментаторами, сводившими свою находчивость исключительно к спекулятивно-кабалистическим рассуждениям. В этой главе нам излишне останавливаться на ханьской школе, ибо это лишь комментаторы, однако в дальнейшем мы еще будем иметь случай подробно остановиться на ее представителях. Протестуя против них, Ван Би особенно точно очертил свои взгляды именно в указанном трактате, однако не отошел от них достаточно далеко, чтобы создать совершенно новую интерпретацию памятника. Его работы поэтому, имея несомненную философскую ценность, не имеют значения филологического. Как комментатор Ван Би тоже важен лишь тем, что он был предтечей сунских комментаторов, создавших совершенно своеобразную школу. Подобно трактату Ван Би, не является собственно филологической работой и труд танского ученого Кун Инда, возглавлявшего, как известно, целую комиссию комментаторов классических книг, в том числе «Книги Перемен». Комментарий, апробированный Кун Ин-да[449 - «Чжоу И чжэн-и» (638 г.).], настолько тесно связан с комментарием Ван Би, что его скорее можно признать субкомментарием к последнему, чем самостоятельной работой. В этом отношении он, несмотря на все его несомненные достоинства, ценности не представляет. Однако Кун Ин-да все же понимает важность филологической стороны исследования и придает большое значение критике списков текста. Его замечания о разночтениях и критический выбор версии всегда достаточно строги и продуманы. Несмотря на это, Кун Инда остается всецело во власти традиции во всех вопросах, связанных с «Книгой Перемен» в целом. Свои взгляды он, наряду с необходимой информацией о «Книге Перемен», высказывает в предисловии, достаточно пространном и содержательном. Как недостаток этой работы мы можем отметить отсутствие критицизма в вопросах об авторстве и о происхождении «Книги Перемен», как достоинство – то, что это первая работа, намечающая филологический подход к тексту. Если у Кун Ин-да мы видим лишь зачатки филологической критики, то ее, как таковую, мы находим в трактате Оуян Сю «Вопросы юноши о «Книге Перемен»». Это, собственно, первый критический трактат о «Книге Перемен». Мы, к сожалению, не располагаем даже в настоящей специальной работе достаточным местом для того, чтобы дать полный перевод этого трактата, и потому ограничиваемся лишь изложением его по пунктам. 1. Теория о «четырех качествах», развиваемая в комментарии «Вэньянь-чжуань», который традиция самым упорным образом связывает с именем Конфуция, фактически не имеет никакого отношения к нему, ибо это слова Му Цзян, матери князя Чэн из царства Лу. Они помещены в «Цзо-чжуань» под 9 годом (и 5 луной) Сян-гуна (563 г. до н. э.). 2. В тексте третьей черты первой гексаграммы явная, но никем не замеченная лакуна. Лакуны вообще не редкость в «Книге Перемен». 3. Символика чисел 6, 7, 8 и 9 должна пониматься как обозначение черт изменимых (6 – инь и 9 – ян) и неизменимых (7 – ян и 8 – инь). Из этого вытекает объяснение темных фраз – последних в гекс. 1 и 2. 4. Существует противоречие между предсказаниями гекс. 3 по самому афоризму и по интерпретации его в «Туань-чжуань» и «Сян-чжуань». Противоречие объясняется тем, что эти тексты обращены к разным людям: «не действуй» обращено к рядовому человеку, а «действуй» к благородному человеку (цзюньцзы). 5. 6. Дается комментарий к гекс. 4 и 5. 7. Дается комментарий к гекс. 6 и поясняется необходимость слов «хулы не будет», помещенных в тексте. 8-36. Даются объяснения комментаторского типа противоречивых и темных мест в ряде гексаграмм. Эти пункты не содержат существенного материала и носят случайный характер, поэтому мы их опускаем, зато большее внимание уделяем следующему пункту (37). 37а) Вопреки традиции, утверждается, что не только «Сицы-чжуань» не принадлежит Конфуцию, но и остальные приложения не имеют ничего общего с ним; более того, это вообще разрозненные и спутанные суждения, не принадлежащие одному человеку[450 - Так как это место в трактате Оуян Сю играет большую роль, то приводим его полностью: «Юноша спросил: „Разве «Сицы[-чжуань]“ не составлен совершенномудрым человеком (т. е. Конфуцием)?“ – Я отвечал: «Разве только „Сицы-чжу-ань)»?! И «Взньянь[-чжуань]>> и «Шогуа[-чжуань]>>, и все, следующее за ними, сочинено не совершенномудрым человеком, а [представляет собою] смесь разных толкований, которые даже не принадлежат одному человеку. Исследователи «Щцзина]» в старину неразборчиво приводили [материалы] для обоснования своих рассуждений и толкований, и их толкования не [принадлежат] одной школе. Поэтому они то совпадают, то различаются, то верны, то неверны. И если выбирать их без тщательного внимания, то [можно] дойти до того, что будет нанесен вред классической книге и будут введены в заблуждение поколения. Однако есть [в них и то, что] примыкает к книгам совершенно-мудрых и основывается на них. Эта традиция существует уже издавна, но нет возможности проследить ее истоки и отделить в ней истину от лжи. Поэтому даже мужи, обладающие просветленной мудростью, то жадно стремятся к сложным и обширным рассуждениям и теряются в пышных и блестящих фразах, то полагают, что [традиция] разрешает сомнения. В этом благородному человеку [следует быть] осторожным! Поэтому я никогда не включал свои мысли в их среду“».]. 376) До этих мыслей Оуян Сю дошел совершенно самостоятельно, не имея соответствующей учительской традиции. 37в) В «приложениях» такое множество повторений, плеоназмов и т. п., что невозможно в них признать стиль Конфуция. Ясно также и то, что они не могли быть написаны одним человеком. Это скорее набор цитат разных авторов, имена которых не сохранились. Кроме того, набор этот произволен и необдуман[451 - Чтобы пояснить, что Оуян Сю разумеет под повторением, приведем хотя бы частично его слова (стр. 8 б): «Юноша сказал: „Осмелюсь спросить об этом в общих чертах“. – Я ответил: „Под первой сильной чертой гексаграммы Цянь [1] сказано: «Нырнувший дракон. Не действуй!» Совершенномудрый человек [не обязательно Конфуций: Оуян Сю говорит об анониме. – Ю. Щ.] в комментарии образов говорит: „Сила света находится внизу [гексаграммы]“. Как тут не сказать, что этот текст уже ясен и смысл его достаточен? Но автор „Вэньянь[-чжуань]“ еще говорит: „Это – тот, кто обладает достоинством дракона и скрывается“. Далее он говорит: „Сила света находится внизу [гексаграммы]“. Или еще: „Веяние света погружено и спрятано“; и еще: „нырнуть – это значит скрыться и не показываться…“ [далее длинный пассаж, приводящий такие же тавтологии из „Сицы-чжуань“]… Сказать, что это исходит от одного человека, это значит сказать нечто спутанное, расплывчатое, неразборчивое и мелочное. Если же вслед за этим приписать это со-вершенномудрому человеку [Конфуцию], то это будет особенно крупной ошибкой“». Материал, приводимый Оуян Сю, достаточно убедителен, чтобы после него еще раз всерьез возвращаться к «авторству Конфуция».]. 37 г) Стиль Конфуция, как он известен по «Чуньцю», прост и глубок. В нем совершенно недопустимы плеоназмы и двоякое толкование одного и того же[452 - В последнем Оуян Сю не совсем прав. Вспомним хотя бы различное понимание «Чуньцю» в «Цзо-чжуань» и «Гун-янчжуань». Несмотря на это, его положение остается в силе, ибо речь идет не о комментаторах, а о тексте.]. И в то же время так называемые «четыре качества» объясняются то как четыре самостоятельных слова, изолированных в синтаксическом отношении, то как единая и неделимая фраза. Допущение, что так истолковано одним и тем же человеком, противоречит здравому смыслу. 37д) В «Сицы-чжуань» существуют две версии происхождения триграмм. Одна представляет дело так, будто бы Фу Си получил их как дар свыше[453 - Хэту – чертеж, вынесенный мифическим чудовищем из Желтой реки.]. Другая версия утверждает, что Фу Си сам составил их, исходя из собственного восприятия мира (наблюдения, сделанные при созерцании следов животных и птиц, и отсюда – размышления о внешнем мире и о самом себе). Кроме того, в «Шогуа-чжуань» дается еще одна версия, – что триграммы выросли в практике гадания. Допущение единого автора для всех этих версий также противоречит здравому смыслу. Вернее полагать, что это осколки споров различных комментаторских школ, забытых впоследствии. 37е) Если вообще невозможно допускать единство авторства «приложений», то, в частности, недопустима традиция об авторстве Конфуция. 37ж) Из этих теорий как рациональное зерно можно принять лишь то, что учение о «четырех качествах», изложенное в «Вэньянь-чжуань», – фикция, что миф о даровании триграмм свыше – фикция и что традиция мантики, хотя и известна нам, но не засвидетельствована Конфуцием. 37з) И тем не менее все эти «приложения» не лишены пользы; следует только помнить, что они – комментарии, а не основной текст[454 - Это положение и мы кладем в основу наших суждений о памятнике в целом, как он издается теперь. В нем необходимо выделить основной текст. Но мы идем дальше, различая три диахронических слоя его.]. До эпохи Хань они назывались «Да-чжуань» («Большой комментарий»), и лишь во время второй династии Хань (не с Сыма Цяня ли?) получили название «Сицы[-чжуань]>>. Неверно то, что они монолитны и исходят от Конфуция, но верно то, что в них есть ценные для исследователя мысли, ибо они еще не очень удалены во времени от эпохи создания основного текста. Надо только обеспечить критический подход к ним. 37и) Поскольку Му Цзян из Лу гадала по «Книге Перемен» и получила ответ в форме учения о «четырех качествах» за 15 лет до рождения Конфуция, то ясно, что соответствующая цитата в «Вэньянь-чжуань» – не слова Конфуция. 37к) Недопустима мысль, что автор «Цзо-чжуань» вставил в свой текст слова будто бы Конфуция о «четырех качествах» из «Вэньянь-чжуань». Этим он сделал бы свой текст лишь менее авторитетным, ибо невозможно включать в текст, приписанный уже немолодому Конфуцию, слова, которые прозвучали еще до того, как он родился. Во времена составления «Цзо-чжуань» Конфуция не считали автором «Вэньянь-чжуань». Поэтому цитата из «Вэньянь-чжуань», включенная в текст «Цзо-чжуань», никого не смущала. Теория, что Конфуций – автор «Вэньянь-чжуань», – позднейший вымысел. 37л) Попытки примирить противоречивые версии происхождения триграмм настолько натянуты, что следовало бы покарать тех, кто вздумает их утверждать. Между прочим, версия «человеческого» происхождения триграмм развита в «Сицы-чжуань» подробнее, чем теория «чудесного» их происхождения. 37 м) Натянута и прикрашена элементами чудесного версия мантического происхождения триграмм. Но триграммы могут быть поняты и рационально, без отношения к мантике. 37н) Было бы, однако, ошибочным отрицать влияние конфуцианской школы на авторов «Десяти крыльев». Только влияние это отнюдь не всестороннее: в таких текстах, как «Шогуа-чжуань» и «Цзагуа-чжуань», отразилось влияние не конфуцианской школы, а школы гадателей. Таково в общих чертах содержание трактата Оуян Сю. В нем мы видим серьезный критический подход к проблеме. Однако его трактат оказал на последующих ицзинистов лишь незначительное влияние, которое свелось, в сущности, лишь к тому, что некоторые из них не считали уже возможным подчеркивать авторство Конфуция. В остальном же «Книга Перемен» воспринималась по-прежнему лишь с философской стороны, без учета воззрений Оуян Сю. Так, вскоре после смерти Оуян Сю появился комментарий, которому суждено было играть ведущую роль на протяжении столетий как в Китае, так и в Японии. Это комментарий Чэн И-чуаня (1033–1107)[455 - Мы, однако, склонны думать, что «мантическая» теория происхождения триграмм ближе других к действительности. Ибо практика гадания, как мы уже видели, засвидетельствована достаточно хорошо. Во всяком случае это лучше, чем обращаться к фигуре Фу Си, которого по «человеческой» теории Оуян Сю приходится считать изобретателем триграмм.]. Достаточно прочитать предисловие к нему, чтобы выяснить точку зрения знаменитого ицзиниста: «„Перемены“ – это изменчивость, в которой мы меняемся в соответствии с временем, для того чтобы следовать Пути мирового развития. Книга эта столь широка и всеобъемлюща, что через нее мы надеемся встать в правильное отношение к законам нашей сущности и судьбы, проникнуть во все причины явного и сокровенного, исчерпать до конца всю действительность предметов и событий и тем самым указать путь открытий и свершений. Да, можно сказать, что совершенномудрые авторы ее достигли наивысшего в своих заботах о последующих поколениях. Хотя мы уже далеки от тех древних времен, но до нас еще сохранились завещанные ими основные тексты. Однако толкователи прежних времен утратили их смысл и передали лишь слова, а их последователи только произносят эти слова и забывают о их сути. Начиная со времени династии Хань традиция этого учения, пожалуй, уже не существует. Я, живущий на тысячелетие позже, боюсь, что такое писание померкнет и исчезнет, и я хотел бы, чтобы люди будущих времен по этому течению взошли к его истокам. Вот причина создания данного комментария. …В „Книге Перемен“ есть четыре пути к совершенной мудрости: 1) через слова подойти к пониманию текста изречений; 2) через действия подойти к пониманию изменчивости; 3) через устройство орудий подойти к пониманию образов и 4) через гадание подойти к пониманию предсказаний»[456 - И-чжуань – написан, вероятно, в конце 90-х годов XI в.]. Закономерность в нарастании и в убывании счастия и несчастия, путь движения вперед и назад, сохранности и гибели, – все это полностью содержится в афоризмах „Книги Перемен“. Вникая в афоризмы и исследуя гексаграммы, мы можем познать изменчивость, и в них уже заключены и образы, и предсказания. „Благородный человек (цзюньцзы) в периоды покоя созерцает образы и вникает в афоризмы, а во время действия он наблюдает изменчивость и вникает в (суть) предсказаний“[457 - Поскольку этот нелегкий текст может быть передан иными словами, поясним, что в нем речь идет о четырех способах понимания содержания «Книги Перемен». Во-первых, чисто филологический путь, исходящий из точного понимания терминологии памятника и ведущий к правильной оценке текста. Во-вторых, путь практической деятельности, в которой непосредственно познается «закон изменчивости» (мы бы сказали – движения). Это возможно потому, что книга считалась ицзинистами учением, отражающим мир адекватно. Поэтому изучающий на практике изменчивость мира изучает тем самым основной закон в учении «Книги Перемен». В-третьих, по мнению Чэн И-чуаня, к пониманию образного содержания памятника ведет построение орудий, согласованное с образами гексаграмм; иначе говоря, в данном случае речь идет о созидательной деятельности человека в мире, в которой он должен сообразоваться с закономерностями, выраженными в образах гексаграмм. Наконец, в-четвертых, понимание «Книги Перемен» возможно через изучение ее предсказаний, которые понимаются в практике гадания. Необходимо отметить, что в данной фразе Чэн И-чуань повторяет слова гл. 10 «Сицы-чжуань», с которыми он, по-видимому, совершенно согласен. Но слова эти, как цитата, взяты нами в переводе в кавычки.]. Возможно, поняв афоризм, не понять его идеи, но невозможно, не поняв афоризма, проникнуть в его идею. Самое скрытое в ней – ее закономерность, а самое явное – ее образ. Но сущность ее и действие едины в своем истоке, ибо нет промежутка между тайным и явным. Если мы созерцаем их в их взаимопроникновении и тем самым осуществляем узаконенный порядок дисциплины, то в этих афоризмах будет заключено решительно все. Поэтому тот, кто хорошо [понимает] учение, добиваясь [смысла этих] слов, непременно исходит из ближайшего (т. е. непосредственно данного). Тот же, кто поступает иначе, чем исходящий из ближайшего, ничего не понимает в словах. То, что я передаю, это афоризмы. А обрести идеи, исходя из афоризмов, это уже зависит от самого человека. В царствование Сунов, второй год Юаньфу (1099), первая луна. Чэн И из Хэнань». Для понимания этого предисловия необходимо иметь в виду, что для его автора на первом плане стоит выяснение идейного содержания памятника. Оно возможно лишь на основе изучения текста, но это изучение Чэн И-чуань понимает не в филологическом, а в философском смысле. Автор ряда философских работ, Чэн И-чуань, естественно, более всего был заинтересован в философской интерпретации памятника. Несмотря на это, он проявляет большую чуткость к исторической действительности, чем признанный филолог Чжу Си. Для того, чтобы заметить это, достаточно прочитать хотя бы первые строки из комментариев Чэн И-чуаня и Чжу Си. Так, Чэн И-чуань пишет: «Когда в глубокой древности совершенномудрые люди начертали впервые восемь триграмм, то в них уже были выражены три мировые силы: Небо-Земля-Человек. Начав с них, они удвоили эти триграммы, чтобы в них полностью выразить то, что проходит как изменчивость во всем мире…» Совершенно иным тоном начинает свой комментарий Чжу Си. Это тон учителя, стремящегося закрепить у ученика традицию. Объясняя заглавие «Чжоу И», он говорит: «„Чжоу“ – название династии, „И“ – название книги. Ее гексаграммы[458 - См. «Сицы-чжуань», гл. 2.] в основе своей есть то, что начертано было Фу Си. Они имеют смысл взаимного обмена и изменчивости. Поэтому (книга эта) называется „И“ („Перемены“). Ее афоризмы – это то, что приложено Вэнь-ваном и Чжоу-гуном…». Далее, касаясь первой гексаграммы, Чжу Си начинает свое объяснение так: «Шесть черт – это гексаграмма, которая была начертана Фу Си…». Из сравнения высказываний Чэн И-чуаня и Чжу Си явствует, насколько критицизм в среде сунских конфуцианцев снизился ко времени последнего. Это, можно полагать, стоит в связи с общим понижением тонуса общественной жизни ко времени Чжу Си. И более широкое сравнение его, позднего сунского конфуцианца, с конфуцианцами, положившими начало сунской школе, лишь подтверждает это наблюдение, сделанное нами на основе приведенных выше цитат. Однако именно некритическая и популяризаторская линия чжусианства в дальнейшем получила более широкое распространение. Прежде всего это можно объяснить тем, что комментарий Чжу Си гораздо более доступен пониманию человека, не занимающегося специально вопросами ицзинизма. А главный контингент читателей комментаторской литературы составляли люди, готовившиеся к государственным экзаменам на должность чиновника, которые лишь в обязательном порядке, а не по своим интересам изучали текст «Книги Перемен». Однако, несмотря на все различие Чэн И-чуаня и Чжу Си, их отношение к «Книге Перемен» оказалось возможным примирить. Этот синтез сделан комментатором Дяо Бао (1603–1669). В этой главе мы не касаемся комментаторской литературы и к Дяо Бао, как к комментатору, мы еще вернемся в дальнейшем; здесь же обратим внимание только на его предисловие к работе об «Ицзине», помеченное 1660 г.[459 - Именно гексаграммы, а не триграммы, что видно из дальнейшего приводимого нами отрывка.] Свое рассуждение автор начинает с цитаты у знаменитого даоса X в. Чэнь Си-и, с именем которого традиция упорно связывает истоки сунского конфуцианства. Чэнь Си-и полагал, что гексаграммы созданы были Фу Си, однако для него это скорее образ, чем историческое свидетельство. Он подчеркивает, что гексаграммы – это символы представлений, бывшие в ходу до создания письменности. Дяо Бао присоединяется к этому мнению, ссылаясь на свои исследования, по которым «при Фу Си» все названия гексаграмм уже существовали. Вэнь-вану, как говорит Дяо, приписывают создание афоризмов к гексаграммам и к отдельным чертам. Однако ему известно, что лишь некоторые начетчики (например, Бань Гу и Ян Сюн) считали Вэнь-вана автором афоризмов к отдельным чертам. Другие же (например, Цзяо-хун) считали их автором Чжоугуна. Изложив эту распространенную в его времена теорию, Дяо Бао отвергает ее, ибо в тексте афоризмов к отдельным чертам упоминается, например, Цзи-цзы, которого Вэнь-ван, живший раньше, не мог, конечно, знать. Поэтому Дяо, следуя Чэн И-чуаню и Чжу Си, склонен эту часть текста приписать Чжоу-гуну. Традиции следует Дяо и тогда, когда не возражает против легенды о Конфуции как авторе «Десяти крыльев». Далее Дяо рассказывает о конструкции памятника и переходит к оценке двух комментариев Чэн И-чуаня и Чжу Си, находя их лучшими. Он не отдает явного предпочтения ни одному из них, а старается их синтезировать, безусловно понимая их различие, но считая, что они дополняют друг друга. Это он усматривает в том, что «изучающий, И[цзин]“ достигает широты благодаря традиции Чэн [И-чуаня] и конкретности – благодаря комментарию Чжу [Си]…»[460 - Мы пользовались изданием 1843 г.]. Однако при экстенсивном чтении его комментария становится совершенно несомненным, что Чэн И-чуань гораздо ближе по духу нашему автору, чем Чжу Си. И понятно, почему это так. Ведь Чэн И-чуань унаследовал и развил стиль понимания «Книги Перемен», созданный Ван Би, который исходил главным образом из «Сицы-чжуань», а этот последний текст, по мнению Дяо, происходит от Конфуция. Поэтому Дяо, желавший восстановить понимание «Книги Перемен» Конфуцием, теснейшим образом связан с традицией Чэн И-чуаня. Он только отдает должное внимание Чжу Си и его космогоническим концепциям, основанным на «Книге Перемен» и унаследованным от Чжоу Дунь-и, учителя Чэн И-чуаня. Однако самым характерным для Дяо Бао является, так сказать, психологическое понимание «Ицзина». В нем он исходит из работ Гао Чжун-сяня[461 - Мы не можем не отметить, что здесь Дяо Бао склоняется к несколько беспринципному эклектизму, что для него вообще характерно. Очень часто, приводя в своем комментарии различные точки зрения других авторов, он отмечает их одинаковую приемлемость. Эта чрезмерная терпимость делает работу Дяо Бао, очень полезную в иных отношениях, несколько вялой. Вероятно, поэтому Дяо не поднялся до уровня самостоятельности, и «Сыку цюаныпу цзунму» совершенно основательно считает его работу лишь подсобным текстом при изучении работ Чэн И-чуаня и Чжу Си.]. Так, совершенно в его духе, Дяо Бао высказывает свое основное положение о «Книге Перемен»: «Эта кристаллизация сознания есть Великий Предел. То, что это кристаллизованное сознание не имеет ни предмета, ни образа, на котором бы оно основывалось, это и есть Беспредельное». Так, «Беспредельное, которое и есть Великий Предел», как раз обретается во внутреннем созерцании. Как в «Книге Перемен» есть Великий Предел, так и в сознании есть Великий Предел. Поэтому и у Гао-цзы [Гао Пань-луна] сказано, что в мире есть «сознание, которое не то, что изменчивость, но нет изменчивости, которая не была бы сознанием». Далее: «В Изменчивости[462 - Имеется в виду Гао Пань-лун (1561–1626), один из ученых конфуцианцев последнего периода Минской династии. Мы считаем необходимым хотя бы кратко охарактеризовать его философский облик, чтобы сделать более понятными воззрения Дяо Бао на «Ицзин». Гао Пань-лун, как и многие его современники, испытал сильное влияние Ван Ян-мина (1472–1528). Пожалуй, наиболее ярко характеризует его следующее высказывание: «Наука рядовых людей – работать над внешним [миром] и пренебрегать внутренним, любоваться вещами и погубить свою волю, потому что [люди] не обращаются к себе, чтобы искать идеи. Но [если] ищешь идеи, разве можно говорить о чем-то внутреннем и внешнем? Идеи, заключенные в сознании, и идеи, заключенные во внешних вещах, – единство. Во всем мире нет вещей, лежащих вне сущности, как нет и идей, лежащих вне сознания. Здесь дело обстоит так же, как в том случае, когда предметы озарены солнечным светом; он и здесь, и там, но солнце ведь одно! Нельзя же раздвоить его, так зачем же ждать, что оно, лишь воссоединившись, станет единым?»] (т. е. в „Книге Перемен“) есть Великий Предел. В сознании [тоже] есть Великий Предел. Если мы не видим Великий Предел в нашем сознании, то мы лишены того, благодаря чему мы [можем] видеть изменчивость». Затем Дяо приводит еще цитату из Гао Пань-луна, в которой, между прочим, говорится: «…внутренне мы созерцаем сокровенность единой изменчивости нашего сознания, и внешне мы созерцаем поток единой изменчивости нашего тела. Но и сознание, и тело, и изменчивость – лишь одно». И по этому поводу Дяо замечает: «Вот это называется истинным изучением „Книги Перемен“ (изменчивости!), вот это называется умелым изучением Гао-цзы [Гао Пань-луна]». Исходя из таких теоретических предпосылок, Дяо проводит сравнение «Ицзина» с «Шуцзином» и с «Чуньцю»: «Учение начинается в „Шуцзине“, устанавливается в „Чуньцю“ и находит свое завершение в „Ицзине“». Свой трактат Дяо Бао кончает признанием совершенства «четырех авторов» «Книги Перемен» – Фу Си, Вэнь-вана, Чжоу-гуна и Конфуция и считает, что несравнимыми истолкователями ее являются только Чэн И-чуань и Чжу Си, якобы раскрывающий смысл комментария Чэн И-чуаня. Однако среди многочисленных и многообразных интерпретаторов «Книги Перемен» бывали мыслители и иного склада, чем только что рассмотренный Дяо Бао. В этом отношении особенно интересен историк Чжан Сюэ-чэн (второе имя Ши-чжай). Ему принадлежит сборник «Вэныии туньи» («Общее истолкование литературных и исторических [памятников]»), изданное по рукописи впервые в 1832 г. и переизданное с европейской пунктуацией в 1924 г. Первые три трактата сборника посвящены «Книге Перемен». Прежде всего он считает «Книгу Перемен» текстом, излагающим факты, а не только теории, и на этом основании не считает ее принципиально отличной от остальных классических книг. Однако эта фактичность «Книги Перемен» иная, чем та, которая присуща другим классикам. Это фактичность не исторических событий, а природного свершения. В этом она шире, чем другие классические книги. Она «облекает в образы небо и в законы – землю». Эту фактичность ее, может быть, трудно применить лишь потому, что, как Чжан Сюэ-чэн говорит ниже, стиль выражения мыслей в «Книге Перемен» особенный: образный, а не понятийный. Известная нам «Книга Перемен» – не единственный памятник такого рода, ибо мы имеем исторические свидетельства о других аналогичных книгах, о так называемых «гуй-цзан» и «Лянь-шань». Они так же, как и «Ицзин», служили мантическими текстами, однако идея изменчивости присуща только последнему, и обе другие книги (не сохранившиеся до нас, но засвидетельствованные в «Лицзи») никогда не назывались «И» – «Перемены». Эта идея, центральная для «Книги Перемен», находит свое выражение в символике меняющихся черт гексаграммы, которые без этой изменчивости лишены всякого смысла, что, по мнению Чжан Сюэ-чэна, подтверждается традиционной практикой гадания, где все строится на изменении черт[463 - Непереводимая игра слов: «изменчивость» и сокращенное название «Книги Перемен».]. Поэтому текст афоризмов при гексаграммах не мог существовать без текста афоризмов при отдельных чертах. Оба текста складывались одновременно[464 - Вряд ли приемлема такая аргументация, ибо она, очевидно, исходит из предпосылки о неизменности техники гадания. Однако и в настоящее время существуют различные приемы гадания (не менее трех), и не удивительно, что техника гадания, на которой основывается Чжан Сюэ-чэн, может быть не первая. Поэтому мы не соединяем первый, второй и третий слои текста «Книги Перемен».], но оформились лишь после установления власти Чжоуской династии. Вряд ли верно, что автором этих текстов был Вэнь-ван, однако верно, что Конфуций передал потомкам традиционное понимание данного текста. Знакомство Конфуция с «Книгой Перемен» Чжан Сюэ-чэн утверждает на основе цитаты «Лицзи»[465 - Здесь Чжан Сюэ-чэн, увлеченный своей мыслью, грешит недостатком критицизма.]: «Я (Конфуций. – Ю. Щ.) [хотел] увидеть учение Ся, [потому я пошел] в Цзи. [В нем], однако, не нашлось достаточных свидетельств, но я нашел там Календарь Ся. Я [хотел] увидеть учение Инь, [поэтому я пошел] в Сун. [В нем, однако,] не нашлось достаточных свидетельств, но я нашел в нем „Землю и Небо“…». Сам Чжан Сюэ-чэн ясно понимает, что трудно предположить увлечение Конфуция «Книгой Перемен» как гадательным текстом, ибо такой текст должен был быть совершенно чужд рационалисту Конфуцию. Противоречие это Чжан Сюэ-чэн пытается преодолеть теорией о двойном «Ицзине» или, вернее, о двояком его понимании: 1) рационалистическом понимании, видящем в тексте «Книги Перемен» лишь записи древнейших обычаев, обрядов, словом, ритуала «ли», которое будто бы идет от Конфуция, и 2) мантическом понимании, вернее, искажении памятника, ничего общего с Конфуцием не имеющем[466 - Чжан Сюэ-чэн цитирует «Лицзи», по-видимому, наизусть и поэтому неточно. Пропущенные Чжан Сюэ-чэном слова заключены нами в квадратные скобки. Следует отметить также (Чжан Сюэ-чэн не считается с этим), что эта глава (IX) «Лицзи» могла быть записана лишь кем-нибудь из учеников Цзы Ю, ученика Конфуция, и не может рассматриваться как полноценный документ для суждения о самом Конфуции; кроме того, Чжан Сюэ-чэн не проводит весьма важного сравнения этой цитаты со словами Конфуция («Луньюй», гл. III. 9): «Что каса-ется ритуалов династии Ся, удел Цзи не может достаточно засвидетельствовать их. Я мог бы описать ритуал династии Инь, но удел Сун не может достаточно засвидетельствовать их. Это потому, что [в уделах этих] не хватает документов и людей, их знающих. Если бы они были достаточны, то я мог бы засвидетельствовать [мои слова]». И больше ничего! Так что о наличии «Книги Перемен», в каком бы виде ее ни предполагать, текст этот не говорит ни слова. Вместо того чтобы вслед за Чжан Сюэ-чэном усмотреть в книге «Земля и Небо» предшественницу «Книги Перемен» – «Гуй-цзан», мы, думается, будем ближе к истине, полагая, что Конфуцию (и вообще в его времена) «Книга Перемен» не была известна; когда же она получила большое распространение, то поддельный текст о ней был вложен в уста Конфуция автором данной главы «Лицзи».]. Изучая самый термин «И» («Перемены»), Чжан Сюэчэн, отвергая обе версии, исходящие из анализа иероглифа «И», в общем склоняется к пониманию термина, как оно представлено у Чжу Си, игнорирующего пиктографический анализ[467 - Теория эта явно не выдерживает критики, ибо мантическая роль «Книги Перемен» засвидетельствована в древнейших упоминаниях о ней. Рациональное же истолкование – позднейшая попытка сохранить канонический текст перед судом мышления.]. Это совершенно гармонирует с его стилем толкования, старательно избегающим всего, что не может быть внешне документировано, в чем хоть немного сквозит гипотетичность. Однако, в конце концов, Чжан Сюэ-чэн не замечает всей гипотетичности своих собственных суждений, к которым его привело утверждение того, что Конфуций будто бы занимался «Книгой Перемен», утверждение, построенное на недостоверной цитате из «Лицзи» и на некритическом отношении к афоризму из «Луньюя», в котором название «Книги Перемен» появилось лишь вследствие небрежности писца[468 - Как известно, иероглиф «изменчивость» понимался или как пиктограмма, изображающая хамелеона, – отсюда значение «изменчивость» (так объяснен он в «Шовэнь»), – или как синтетический знак, состоящий из знаков солнца и луны в их вращении.]. Во всяком случае Чжан Сюэ-чэн последователен, когда весь конец второго трактата он посвящает доказательству рационалистического понимания «Книги Перемен» у Конфуция. Третий трактат Чжан Сюэ-чэна представляет наибольший интерес. В нем, правда, он не ставит филологических проблем, а занимается лишь философским осмыслением основных концепций этого памятника, но так как оно достаточно оригинально, то мы несколько подробнее остановимся на нем. При этом, чтобы правильно понять суждения автора, необходимо иметь в виду, что он исходит (без достаточной филологической критики!) из нерасчлененного текста, базируясь главным образом на материалах «Сицы-чжуань». Поэтому, несмотря на ряд приемлемых суждений его об этом тексте, с ним все же нельзя согласиться, когда он переносит их на «Книгу Перемен» в собственном смысле слова. Кроме того, для понимания точки зрения Чжан Сюэ-чэна необходимо помнить, какое место среди других классических книг он предоставляет в своей системе нашему памятнику, в чем он усматривает основной прием мышления, отраженный в «Книге Перемен». Так, он полагает, что если мысль в «Чуньцю» выражается в примерах, в «Лицзи» – в иерархичности, то в «Шицзине» – в воздействии на эмоцию через посредство метафор, а в «Книге Перемен» – в образах. Из этого сопоставления ясно, что Чжан Сюэ-чэн понимает под образом: ведь метафора в поэзии – тоже образ, но образ, воздействующий на эмоцию по преимуществу. Образы же «Книги Перемен» понимаются правильно тогда, когда они ведут не к эмоциональному переживанию, а к познанию идей, в них облеченных, к осознанию основной идеи изменчивости (движения, сказали бы мы теперь). Нет возможности свести эти образы к простым представлениям, ибо они насыщены гораздо большим и многогранным содержанием, чем представления, абстрагированные от наблюдения. Они как бы заряжены широчайшим содержанием, многообразно приложимым. Поэтому Чжан Сюэ-чэн и говорит: «Широк объем образов! Это – не только „Ицзин“. Все классики координированы с ним. Он – то, в чем абсолютная субстанция подходит к своему наглядному оформлению, но еще не проявляется». Конечно, такого рода образы встречаются и в других классических книгах, но там они передают лишь представление, абстрагированное от какого-либо конкретного события, предмета, положения и т. п. Образы же в «Книге перемен» – иные. «Благодаря им „Книга Перемен“ стоит в уровень с Небом и Землей и поэтому может охватить и обвить пути Неба и Земли. [Так сказано в „Сицы-Чжуань“], и у всех событий и предметов, когда они от бытия переходят к действию, их внешняя форма и следы, оставляемые ими, еще не выяснены. Но в образе они уже видимы. Поэтому Дао не может быть видимо; но если люди, ища Дао, видят нечто в подобии, то это образы его». Таким образом, если представление неразрывно связано с конкретным и обязательно прошедшим фактом, то образ «Книги Перемен» в понимании Чжан Сюэчэна – образ предвидения чего-то еще не познанного. Однако для оценки философии нашего автора необходимо поставить вопрос: откуда же у человека возникают такие образы? Если образы могут возникать, по мнению Чжан Сюэ-чэна, у человека независимо от мира, он, конечно, идеалист. Если же они отражение мира, то он материалист (хотя бы лишь в гносеологическом аспекте). Чжан Сюэ-чэн не прошел мимо этого кардинального вопроса. Он различает «естественные образы мира» и «конструированные образы человеческого сознания». И, говоря о последних, он заявляет совершенно недвусмысленно, что «…человек, отличаясь от всего, что между Небом и Землей, не может не подвергаться [воздействию] роста и убыли сил Света и Тьмы. Построения сознания – изменчивость чувств (эмоционального порядка) – создают их. Эта изменчивость возбуждается связями мира людей [общества] и создается на основе сил Света и Тьмы (сил природы)». Таким образом, конструированные образы человеческого сознания, в свою очередь, исходят из естественных образов мира. Если это и не материалистическое рассуждение, то, во всяком случае, нечто близкое к нему. Чжан Сюэ-чэн, конечно, не мог еще естественнонаучно обосновать свою теорию. Однако, по-видимому, много поработав над вопросом об образах «Книги Перемен», он приходит к мысли, что они относятся к поэтическим образам «Шицзина», как внутренняя сторона к внешней. Признавая совершенство образов «Шицзина», он все же считает, что только образы «Книги Перемен» (в конечном счете исходящие из естественных образов мира) вносят в них систему и стройность. Поэтому учение «Книги Перемен» гораздо совершеннее, чем мудрствования философов позднейших времен. Они, правда, исходят из того же древнейшего источника, однако настолько отклоняются от него, что уже не выражают самой главной и основной идеи. И только буддизм, генетически не связанный с китайской традицией, обладающий вполне самостоятельной терминологией, все же, в основном, «исходит из учения „Книги Перемен“» и не «расходится со словами совершенномудрых»[469 - Подробно об этой цитате см. ниже: перевод предисловия Ит– Дзэнс-, 1771 г. (стр. 72–74).]. Конечно, бегство от мира, характерное для буддизма, совершенно чуждо практической концепции «Книги Перемен». Однако образность буддизма, со всем его сложнейшим пантеоном, шокирует конфуцианцев напрасно, ибо это ведь только образность; кроме того, и «Книга Перемен» не лишена фантастических и символических образов. Мы должны заметить, что Чжан Сюэ-чэн все же в основном – убежденный конфуцианец. Однако благодаря таким мыслям, сильно отличающим его от всех остальных авторов, писавших о «Книге Перемен», мы не можем не признать в нем одного из оригинальнейших и интереснейших мыслителей, занимающих своеобразное место в развитии китайской философии. Переходя к новейшему времени, мы сначала должны ознакомиться с трактатом Пи Си-жуя[470 - Это положение слишком решительно, но не лишено смысла. Оно во всяком случае поддерживает наше мнение о буддийском комментарии Вань И к «Книге Перемен», как самой интересной философской интерпретации «Ицзина».]. В предисловии к этой работе Пи Си-жуй высказывается как определенный конфуцианец. Надо, по его мнению, восстановить учение Конфуция таким, каким оно было в подлинном виде. Только после этого, применяя его в практической жизни, можно будет усовершенствовать эту практическую жизнь. Рассмотрим же, что делает Пи Си-жуй для выяснения «подлинного», как он считает, учения Конфуция. Для этого изложим его трактат главу за главой. Глава I. О том, что общий смысл «Книги Перемен» – это и изменчивость, и неизменность. В этой главе автор высказывает свою основную установку в подходе к изучению классических текстов конфуцианства. Чтобы правильно интерпретировать тот или иной текст, необходимо прежде всего выяснить его руководящую идею. Для «Книги Перемен» такой руководящей идеей является понятие «И», в котором совмещаются формально исключающие друг друга идеи изменчивости и неизменности и идея их единства. По существу такая идея присуща отнюдь не одной «Книге Перемен», но и целому ряду других древнекитайских текстов философского содержания. Некоторые комментаторы их подходили к пониманию идеи единства противоположностей и соответственно строили свои объяснения. За это они часто подвергались нападкам тех, которые не могли подняться от простого формализма к идеям более высокого порядка[471 - Шань-хуа Пи Си-жуй. Общий трактат по науке о классических книгах, [б. м.], 1907. – Книга напечатана ксилографически при жизни автора; авторское предисловие помечено тем же 1907 г. Нами использован первый бэнь, посвященный «Книге Перемен».]. Приведем примеры из гл. 1 трактата Пи Си-жуя, по-видимому, указывающие на умение мыслить, хотя еще и не диалектически, но уже и не формально-логически. Так, он пишет: «Не только „Ицзин“ говорит об этом (т. е. об одновременной изменчивости и неизменчивости и их непосредственной связи. – Ю. Щ.), об этом говорят и все классические книги. Яснее всего об этом сказано в гл. XVI „Лицзи“, „Да-чжуань“[472 - Можно, однако, впасть в ошибку, приписав Пи Си-жую диалектические взгляды в научном понимании этого вопроса. На первых порах может показаться, что у него мы встречаем подлинное понимание единства противоположностей, чего, конечно, при ближайшем рассмотрении у него не оказывается.]: „[Они] исправляют строй, изменяют цвет одежды, вносят различие в отличительные знаки, отличают разницу оружия, дифференцируют [форму] одежды. Все это – то, что подлежит смене в связи с [жизнью] народа. Но есть и то, что не подлежит смене. Это почтение к почитаемым, родственное отношение к родным, возвеличивание старших, разграничение мужчин и женщин. Это то, что не изменяется в связи с [изменениями в жизни] народа“. Подлежащее изменению (на языке „Книги Перемен“. – Ю. Щ.) значит „изменчивость“, не подлежащее изменению – „неизменность“». Уже из этой цитаты видно, что для Пи Си-жуя объектом является изменчивый процесс развития социальных институтов, с одной стороны, и сохранения общественной дифференциации – с другой[473 - Пи Си-жуй, как это часто делали китайские начетчики, цитирует текст, по-видимому, на память, поэтому его первая фраза несколько изменена. В «Лицзи» мы читаем: «[Мудрые правители] устанавливают меры веса, протяжения и емкости, они вникают в письменные документы, они исправляют календарь…» и т. д. У Пи Си-жуя же текст начинается со слов: «исправляют строй». Нетрудно усмотреть в этой переделке инстин-ктивное подчинение трехсложному ритму. Смысл, как видим, тоже несколько изменен.]. Правителю здесь рекомендуется в первой области придерживаться учения об изменчивости, во второй – учения о неизменности. Нетрудно заметить, что здесь два объекта, которые отделены друг от друга, несмотря на то, что оба могут входить в состав некоторого общего целого. Но здесь еще нет утверждения диалектического единства противоположностей в одном целом, а лишь противоположные характеристики различных его частей. Такие характеристики допустимы и в пределах формальной логики, однако не лишено интереса то, что мысль Пи Си-жуя обращается к тем полярным моментам объекта, размышления над которыми в дальнейшем могли способствовать выработке диалектического мышления. Мысль типичного ицзиниста, каким является Пи Си-жуй, находится на подступах к диалектическому мышлению. Так, мы видим, что первая глава изучаемого трактата в основном посвящена проблеме, выраженной в ее заглавии, но этот уровень теоретичности и философского подъема автор сохраняет только в этой главе. Следующие главы – скорее филология, чем философия. Все же идеологический тон, взятый в первой главе, сохраняется и далее. Это видно, например, в самом начале следующей, второй главы труда Пи Си-жуя. Глава II. О том, что Фу Си создал «Ицзин» и ниспослал учение, смысл которого в том, чтобы выправить отношения государя и подданного, отца и сына, мужа и жены. Все политическое значение создания «Книги Перемен» сводится к тому, чтобы при ее помощи утвердить дифференциацию общества. Имеется в виду состояние первобытной орды, которая, не будучи дифференцирована, принципиально (для Конфуция, по крайней мере) не отличалась от стада животных. В связи с этим стоит и то, что при переходе к дифференцированному обществу появился такой институт, как (правильно организованные?) пища, одежда, утварь, охотничье и рыболовное снаряжение и деление на правящих и подчиненных. До этого мог быть только матриархат и коллективный брак, ибо, по свидетельству древней энциклопедии «Боху тун», в древние времена еще не было основных устоев семьи, люди знали только свою мать и не знали своих отцов… Фу Си перестроил матриархат на основе теории «Книги Перемен». Для этого прежде всего было необходимо установить индивидуальный брак как основу семьи, чтобы из нее развернуть дифференцированное общество. Таким образом, и сам Фу Си является первым государем, и если школа Чжуан-цзы оспаривает это, то только потому, что она не знает учения «Книги Перемен», не знает, чего достиг Фу Си. Только так дифференцированное общество может быть управляемо как единство, только так оно становится человеческим обществом. Словом, весь смысл «Книги Перемен» у Фу Си сводится, по мнению Пи Си-жуя, к тому, что «успешность начертания гексаграмм (или еще триграмм? – Ю. Щ.) главным образом состоит в серьезном признании различия государя и подданного». Это выражено и в тексте гексаграммы «Ли» («Наступление»): «…Наверху [данной гексаграммы – символ] неба, а внизу – низины. [Это – образ] наступления. Благородный человек по этому [образу] различает высших и низших и определяет целеустремленность людей. То, что в „Книге Перемен“ есть гексаграммы, в которых указывается, напротив, на совместную деятельность высшего и низшего (например, гекс. 10, 11 и 12), не противоречит этому утверждению, так как в таких гексаграммах речь идет о действительных событиях, в которых высшие и низшие действуют одни на других, тогда как в данной гексаграмме они рассматриваются как неизменные принципиальные позиции, представители которых, конечно, действуют вместе, ибо они в едином мире и едином обществе, но гексаграмма „Ли“ говорит о [принципиальных] позициях, а гексаграммы „Тай“ и „Пи“ – о действительности»[474 - Ясно, что Пи Си-жуй не мог отважиться на проповедь уничтожения классов!]. Хотя впоследствии эта руководящая мысль и была забыта, тем не менее вся суть поучения, возводимого к Фу Си, состоит в том, чтобы привести в порядок человеческие отношения и выяснить путь царей. В том, что говорит Пи Си-жуй, ясно проступает факт весьма большой значимости: идеология, лежащая в основе «Книги Перемен» (но не сам еще более поздний памятник, конечно!), не могла появиться в еще недифференцированном, доклассовом обществе. Благодаря этому и фигура Фу Си, хотя она и легендарна, становится символической: это веха на грани двух типов общественного строя. Глава III. О том, что необходимо согласиться с [Сыма] Цянем, Ян Сюном, Бань Гу и Ван Чуном и считать Вэнь-вана автором удвоения триграмм. До того как поставить вопрос об авторстве афоризмов «Книги Перемен», необходимо решить, кто удвоил триграммы и таким образом превратил их в гексаграммы. Этот вопрос ставился не раз, и ответы на него у различных авторов различны. Уже Кун Ин-да приводит четыре решения вопроса. От него мы узнаем, что удвоение три грамм было сделано: 1) самим Фу Си, как считал Ван Би; 2) Шэньнуном, как полагал Чжэн Сюань; 3) основателем династии Ся – Юем, как думал Сунь Шэн, и 4) Вэньваном, как утверждал Сыма Цянь. Кун Ин-да полагал, что последние две версии отпадают сами собой, ибо по «Сицы-чжуань» во времена Шэньнуна уже были гексаграммы 42 «Приумножение» и 21 «Стиснутые зубы». Однако он полагает также, что и версия об авторстве Шэньнуна еще не доказана. Ее можно и нужно проверить на текстах. Удвоение триграмм приписывается Шэньнуну напрасно, ибо в «Шогуа-чжуань» говорится о создании «Книги Перемен», а не о ее передаче, как следовало бы, если бы Шэньнун лишь развил нечто созданное до него (при Фу Си). Из текста «Шогуа-чжуань» следует, что удвоение триграмм необходимо отнести к Фу Си. Пи Си-жуй, однако, на этот вопрос смотрит иначе. Он говорит, что традиция «Книги Перемен» от Конфуция до Сыма Цяня известна. Исходя из этой традиции, Сыма Цянь и говорит, что удвоил триграммы Вэньван во время своего заключения в Ю-ли. Это положение известно, между прочим, и Кун Ин-да. Эту же мысль поддерживают и Ян Сюн в своем «Фа янь», и отдел «И-вэнь чжи» в «Истории первой династии Хань», и трактат Ван Чуна «Луньхэн». Значит, это мнение держалось до начала второй династии Хань включительно[475 - Пи Си-жуй упускает из виду, что это не основной текст, а лишь комментарий «Да сян-чжуань».]. Однако вряд ли можно, говорит Пи Си-жуй, считать доказательства Кун Ин-да и Чжэн Сюаня убедительными, ибо оба они базируются на одинаковых текстах, но один (Чжэн) считает, что триграммы были удвоены при Шэньнуне, а другой (Кун) – что это могло быть только до Шэньнуна, при Фу Си. Такая путаница мнений доказывает только несостоятельность аргументации обоих авторов. Но не только этим опровергается теория Чжэн Сюаня и Кун Ин-да. Она ведь целиком держится на убеждении, что культурные институты создавались по образцу гексаграмм[476 - Не потому ли, что как раз до той поры была сильна устная традиция? Дальше же с появлением книжной традиции появилась и большая самостоятельность мнений. Подробности об этой смене устной традиции письменной см. у Хонда, стр. 211–218.]. Однако эта точка зрения разделялась в Китае не всеми. Так, Чжу Си полагал, что если в «Сицы-чжуань» говорится о 13 гексаграммах, по образцу которых будто бы устроены те или иные орудия, бывшие при Шэньнуне, то это еще не значит, что сначала были гексаграммы и их названия и что лишь в подражание им делались предметы[477 - Мы уже указывали ошибочность таких взглядов, критикуя Р. Вильгельма. Дальнейший текст Пи Си-жуя только подкрепляет наши суждения.]. Скорее наоборот: раньше и независимо от гексаграмм делались предметы, и лишь потом в них находили сходство с образами «Книги Перемен». Таких же взглядов придерживаются и Шэнь Юй[478 - Шэнь Юй – мало известный конфуцианец времен Пинской династии.] и Чэнь Ли[479 - Чэнь Ли – известный филолог середины XIX в.], с той, однако, разницей, что, по их мнению, эти образы могли возникнуть и при Шэньнуне и лишь впоследствии Вэнь-ван, удвоив триграммы, отразил их в «Книге Перемен». С другой стороны, Ло Би-лу сомневался в этой роли Вэнь-вана, но его аргументация базируется на тексте, который теперь признан поддельным. Так же и Гу Янь-у полагал, что 64 гексаграммы существовали еще при династии Шан-Инь, на основании цитаты (уже упоминавшейся нами при изложении трактата Оуян Сю) из «Цзо-чжуань», которая, как он полагает, попала в «Цзо-чжуань» из старой мантической литературы. Однако Гу Янь-у неправ, ибо невозможно, чтобы Цзо, верный ученик Конфуция, допустил в свой текст неавторитетную цитату из мантической литературы. Может быть только, что эту цитату применял Конфуций, и уже от последнего заимствовал ее Цзо, ибо он мог уснащать свой текст цитатами из «Книги Перемен» лишь постольку, поскольку ее принимал Конфуций. Иными словами, Пи Си-жуй в этой главе говорит, что удвоил триграммы Вэнь-ван, ибо, во-первых, древнейшая и непрерывная традиция приписывает удвоение триграмм именно Вэнь-вану, и, во-вторых, исследователи, опровергавшие эту традицию и относившие удвоение триграмм к Шэньнуну и раньше, делали это ошибочно, или не понимая цитируемый текст, или цитируя подложный. Таким образом, для Пи Си-жуя мнение, что удвоение триграмм принадлежит Вэнь-вану, представляется доказанным и возражения против этого кажутся несостоятельными[480 - Точка зрения Пи Си-жуя вряд ли убедительна; для нас под большим вопросом даже само знакомство Конфуция с «Книгой Перемен».]. На этом он кончает главу, однако даже сам замечает, что им еще не решен вопрос об иных, дочжоуских мантических текстах, аналогичных «Книге Перемен». Этот вопрос он рассматривает в следующей главе. Глава IV. О «Лянь-шань» и «Гуй-цзан». По Кун Ин-да, «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» впервые упоминаются в «Чжоули» (источник, по нашему мнению, достаточно сомнительный. – Ю. Щ.). Уже издавна ставился вопрос об авторстве этих утраченных текстов. Ответы на него не однообразны. Ду Цзы-чунь полагал, что «Лянь-шань» принадлежит Фу Си, а «Гуй-цзан» – Хуанди. Один из оригинальнейших интерпретаторов «Ицзина» Чжэн Сюань распределяет эти тексты по династиям. «Лянь-шань» он относит к династии Ся, «Гуй-цзан» – к Инь, а «Чжоу И» – к династии Чжоу. Последнее, однако, он делает не потому, что название «Чжоу И» нередко понималось как «Чжоуский „И [цзин]“». Все эти названия он пытается осмыслить: «„Лянь-шань“: („[стоящие] одна за другой горы“) значит: „[это] изображает, как горы, выступая из-за облаков, тянутся одна за другой и не прерываются“». Основанием такой интерпретации, по-видимому, служит предание, что в «Лянь-шань» на первом месте стояла гексаграмма «гэнь» («гора»), в которой триграммы == расположены одна над другой и изображают выступающие одна над другой горы[481 - То есть так, как до сих пор в китайском пейзаже горы, тянущиеся вдаль, изображаются расположенными одна над другой и разделяются слоями облаков.]. По той же традиции в «Гуй-цзан» на первом месте стояла гексаграмма «кунь» («земля»), о которой думали как о сокровищнице, в которую рано или поздно возвращается все, на ней возникшее. (Это представление отражено и в «Даодэцзине»: «Все сущее доходит до расцвета, но каждое вернется в корень свой».) Поэтому Чжэн Сюань говорит, что выражение «Гуй-цзан» означает «вернуться в сокровищницу». «Все сущее без исключения возвращается и хранится в ней (в Земле – Кунь)». Термин «Чжоу И», как полагает Чжэн Сюань, говорит [о том, что] система изменчивости «Ицзина» как круг[482 - Игра слов: Чжоу – компонент в термине «Чжоуский „Щцзин]“» и вместе с тем имеет значения «круг», «совершенный», «полный», «весь».] универсальна и лишена всякой неполноты. Однако Чжэн Сюань эту свою (впрочем, весьма интересную) догадку не подтверждает (по мнению Кун Ин-да) ни одним текстом, и в наше время, говорит Пи Си-жуй, уже никто не разделяет точку зрения Чжэн Сюаня. Наоборот, известно, что Шэньнун назывался Лянь-шань-ши, а Хуан-ди назывался Гуй-цзан-ши. Раз эти термины – названия эпох, то и «Чжоу» в названии «Чжоу И», по аналогии с «Чжоу шу» [ «Книга записей (эпохи) Чжоу»] и «Чжоули» [ «Книга ритуала (эпохи) Чжоу»], надо понимать как «Книга перемен (эпохи) Чжоу». Эпитет «Чжоуская» мог быть приложен к «Книге Перемен» еще до официального возникновения династии Чжоу, в те времена, когда Вэнь-ван был в заключении в Ю-ли: именно в порядке протеста против династии Инь, свержение которой он готовил. Вэнь-ван назвал свой текст своим родовым именем, считая его независимым от культуры предыдущей династии. Между прочим, и апокрифическая литература указывает, что название «Чжоу И» дано по династии. Бывали, правда, попытки совместить оба понимания термина. Но это вряд ли допустимый эклектизм. Так и Хуанфу Ми полагал, что слово «чжоу» обозначает в названии нашего памятника и «Чжоускую династию», и «чжоу» в значении «полный», в силу универсальной полноты учения, выраженного в этом тексте. Полнота эта – результат «удвоения триграмм», которое провел Вэнь-ван. Правда, текст «Сицы-чжуань», говорящий о «Лянь-шань» и «Гуйцзан», не заслуживает доверия. Однако, в последнее время большинство склоняется к мнению, что «Лянь-шань» относится к династии Ся, «Гуй-цзан» – к Инь, а «Чжоу И» – к Чжоу. Но верно ли это? Если думать, что «Гуйцзан» не особый текст, а тот же текст, что и «Чжоу И», но лишь расположенный в ином порядке, то его никак нельзя приписывать Хуан-ди, ибо в тексте[483 - Но в тексте «приложений», а не в основном тексте!] встречается упоминание Яо и Иньских царей, бывших ведь после Хуан-ди. Поэтому Хуанфу Ми считал, что название «Лянь-шань», как и рассказ о нем, мог возникнуть лишь при династии Ся, когда «Книгу Перемен» выводили от Ян-ди, а «Гуйцзан» – при династии Инь, когда ее выводили от Хуанди. Хотя это и иное решение вопроса, чем у Ду Цзы-чуня, но оно зависимо от него. Мы видели, что «чжоу» в комбинации «Чжоу И» понималось Чжэн Сюанем не как название династии, а как значимое слово. Пи Си-жуй предпочитает толкование Чжэн Сюаня и находит этому следующие подтверждения: если «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» – названия эпох, то странно их отличие от обычных названий Фу Си и Хуан-ди. Кроме того, если бы это были названия династий, то после них должен был стоять иероглиф «И», по аналогии с «Чжоу И», т. е. было бы «Лянь-шань И» и «Гуй-цзан И». Однако этого нет. Значит, Чжэн Сюань прав, когда он понимает слово «чжоу» по смыслу, а понимание этого слова, как и понимание теории «Книги Перемен», он строит на «Сицы-чжуань», где между прочим говорится: «„И [цзин]“ – это такая книга, которая по кругу омывает [как море] шесть пустот» (т. е. весь космос заключает в себе). Поэтому Кун Ин-да ошибается, когда говорит, что Чжэн Сюань не документирует свое объяснение. Пи Си-жуй, далее, указывает, что в «Синь лунь», трактате, написанном ханьским Хуань Танем, говорится, что в тексте «Лянь-шань» было 80 тыс. слов, а в «Гуй-цзан» – 43 тыс. слов. Уже это вызывает сомнение, ибо невероятно, чтобы текст времен династии Ся был столь более развит, чем текст династии Шань-Инь. Пи Си-жуй говорит, что в «Бэйши» («Истории северных царств») есть указание, что «Лянь-шань» – подделка известного Лю Сюана. Очевидно, и «Гуй-цзан» – тоже миф. Известно, что отбор классических книг начинается с редакторской деятельности Конфуция. До него «Чжоу И» упоминался наряду с «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» так же, как и «Цзиньская Колесница» и «Чуские записки» упоминались наряду с «Чуньцю». Но только последнему тексту Конфуций отдал предпочтение. Также и «Чжоу И» – единственный текст, избранный Конфуцием. Только учения, одобренные Конфуцием, получили распространение, и апокрифы «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» не могут стоять в одном ряду с классическим «Чжоу И». Вполне вероятно, что «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» – даже и не тексты, а только системы гадания. Можно даже предполагать, что до Конфуция и «Чжоу И» была тоже лишь система гадания и не существовало записанного текста. Словом, тщетны попытки доказать, что были три разные версии «Книги Перемен», относимые к разным эпохам, ибо первоначально «Чжоу И» – название одной из систем гадания, наряду с системами «Лянь-шань» и «Гуйцзан». Но Конфуцием была выдвинута только система «Чжоу И», тогда еще лишенная записанного текста. Поэтому искать текст «Лянь-шань» и «Гуй-цзан» напрасно, их никогда не было, текст же «Чжоу И» не старше Конфуция. Глава V. Нет доказательств, что афоризмы при гексаграммах сочинены Вэнь-ваном, а афоризмы при отдельных чертах – Чжоу-гуном; приходится считать, что и те, и другие – создание Конфуция. По Кун Ин-да известно, что существовали два решения вопроса об авторстве «Гуацы» (афоризмов при гексаграммах) и «Сяо-цы» (афоризмов при отдельных чертах). Первое решение: и те, и другие созданы Вэнь-ваном. Аргументация сводится к тому, что в «Сицы-чжуань» есть слова: «Возникновение „Книги перемен“, вероятно, относится к Средней древности. Ее автору, вероятно, было о чем заботиться». «Возникновение „Книги Перемен“, вероятно, относится к концу династии Инь и возвышению династии Чжоу; вероятно, к тому времени, когда у Вэнь-вана было столкновение с Чжоу-синем». По этим текстам Фу Си создал гексаграммы, Вэнь-ван – все афоризмы, а Конфуций – «Десять крыльев». Эту версию принимают Сыма Цянь и последователи Чжэн Сюаня. Второе решение: прежде всего надо обратить внимание на то, что в тексте «Сяо-цы» есть много мест, где говорится о фактах, бывших после Вэнь-вана, например, в гексаграмме 46, 4 «Царю надо проникнуть к горе Ци». Здесь имеются в виду события, бывшие уже после того, как У-ван свергнул династию Инь, т. е. уже после Вэнь-вана. Лишь тогда Вэнь-вану был посмертно присужден титул «ван» (царь). Значит, и этот текст был записан после победы У-вана над Инь. Далее, в гексаграмме 36, 5 упоминается Цзи-цзы. Это опять-таки не могло быть записано раньше У-вана. Далее, в гексаграмме 63, 5 об Инь и о Чжоу (правда, лишь в понимании, сохраненном комментаторской традицией, а не дословно. – Ю. Щ.) говорится как о равных, т. е. это тоже нельзя никак отнести ко времени Вэнь-вана. Поэтому приходится думать, что «Гуа-цы» принадлежит Вэнь-вану, а «Сяоцы» – Чжоу-гуну. Этого мнения придерживаются Ма Юн и Лу Цзи. Именно это решение, говорит Пи Си-жуй, в наше время получило общее распространение. И если и говорят иногда о трех совершенномудрых авторах, то Чжоугун автоматически подразумевается среди них на том основании, что Вэнь-ван уже причислен к трем. Однако, как мы видели, Чжэн Сюань на основании текста «Сицычжуань» полагал, что «Ицзин» создан Вэнь-ваном[484 - В этом тексте, правда, прямо говорится о времени конца Инь и возвышении Чжоу, однако все, кто ссылается на этот текст, забывают, что даже для его автора вопрос этот по меньшей мере сомнителен. Уже тогда вопрос этот был неясен.]. Апокрифическая литература указывает, как мы видели, что участие Вэнь-вана в создании «Книги Перемен» надо понимать в том смысле, что он расширил ее, т. е. не удвоил триграммы, а приписал к ним афоризмы. Но так как в «Сяо-цы» есть все же бесспорно доказательства их происхождения, более позднего, чем время Вэнь-вана, то их приписывают Чжоу-гуну. Много еще и других толков существовало, однако все они не более убедительны. По поводу этих двух решений вопроса Пи Си-жуй говорит, что ни то, ни другое не может быть ясно и окончательно подтверждено текстами. Но и критика этих теорий не бесспорна. Если она иногда и основывается на том, что в тексте, сочиненном Вэнь-ваном, не могло стоять имя Цзи-цзы, то, с другой стороны, Чжао Бинь полагал, что здесь описка: т. е. не собственное имя, а словосочетание «его сын»; говорилось и то, что «гора Ци» была известна еще при династии Ся, т. е. раньше Вэнь-вана на много сотен лет. На этих основаниях ицзинисты времен второй Ханьской династии допускали авторство Вэнь-вана. Однако ицзинисты первой Ханьской династии (Сыма Цянь, Ян Сюн, Бань Гу, Ван Чун) говорят лишь о том, что Вэнь-ван удвоил триграммы, но не приписывают ему самому афоризмы, считая их созданием Конфуция. Против этого можно было бы возразить следующее: если в «Цзо-чжуань» есть указания на более древнее применение «Книги Перемен» с приведением цитат из нее, то невозможно допустить, что эти тексты сложились лишь при Конфуции, а не раньше. Однако это возражение неверно. В «Цзо-чжуань» они могли попасть не из древнейших мантических материалов, не убедительных для автора этого текста – конфуцианца, а только из текста, признанного Конфуцием, как позднейшие вставки. Иными словами, Пи Си-жуй утверждает, что попытки приписать «Гуа-цы» и «Сяо-цы» Вэнь-вану или «Гуа-цы» – Вэнь-вану, а «Сяо-цы» – Чжоу-гуну возникли лишь при второй династии Хань. Более ранние авторы определенно считали, что афоризмы не принадлежат ни Вэнь-вану, ни Чжоу-гуну. Единственный из «трех совершенномудрых» (т. е. составителей «Книги Перемен»), которому еще можно их приписать, – это Конфуций. Появление указаний на «Книгу Перемен» в «Цзо-чжуань» – не цитата древнего (для Цзо Цю-мина) материала, а вставки современного ему текста в пояснение древних событий. Глава VI. О том, что «Книга Перемен» лишь при Конфуции стала известна, и в это время ученые и вельможи начали почитать и признавать эту книгу. Известно, что в древности в обязательную программу обучения входили «Лицзи» («Книга Правил») и «Юэцзин» («Книга Музыки») в весенних и в осенних курсах, а «Шицзин» («Книга Песен») и «Шуцзин» («Книга Истории») – в летних и в зимних курсах. Если «Книга Перемен» не входила в круг обязательного образования, то лишь потому, что тогда существовали только гексаграммы, но не текст к ним. Это было лишь искусство гадания, т. е. специальность, стоящая за пределами общего образования. Это является еще одним доказательством того, что ни Вэнь-ван, ни Чжоу-гун не являются авторами «Гуа-цы» и «Сяэ-цы». Если бы «Книга Перемен» уже тогда была текстом, то почему бы он не был включен в общее образование наряду с другими текстами? Сыма Цянь говорит о ревностных занятиях Конфуция «Книгой Перемен». Но известно также и то, что он рядовых своих учеников обучал лишь Ритуалу (ли), Музыке (юэ), Песням (ши) и Истории (шу). По-видимому, тексты «Летописи» («Чуньцю») и «Книги Перемен» он доверял лишь самым способным из своих учеников. И «Книгу Перемен» он трактовал лишь как философскую теорию, дающую ключ к пониманию вещей и событий. Поэтому и Сюнь-цзы говорит, что те, которое гадают по «Книге Перемен», не понимают истинного ее назначения. У выдающихся конфуцианцев конца династии Чжоу постоянно встречаются указания на «Книгу Перемен» как на текст, объясняющий те или иные события, и она у них превращается в отправную точку философствования. Следовательно, Конфуций выдвинул, а может быть, и создал текст «Книги Перемен» как своего рода компендиум житейской мудрости. Но традиция считает Конфуция автором лишь «приложений». Опровержению этой традиции посвящена у Пи Си-жуя гл. VII. Глава VII. О том, что афоризмы при гексаграммах и при отдельных чертах – это и есть «Сицы». Понимание их как входящих в состав «Десяти крыльев» не подтверждается древними текстами. Положение, что Конфуций – автор «Гуа-цы» и «Сяоцы», не может быть подтверждено древними текстами, однако и текстов, опровергающих это, тоже нет. Надо иметь в виду, что при Ханьской династии «Гуа-цы» и «Сяоцы» назывались «Сицы» и их отличали от комментария «Сицы-чжуань». А именно, в «Сицы-чжуань» мы находим ряд мест, где говорится, что «совершенномудрый (или мудрый?) приложил афоризмы»[485 - си (сказуемое), цы (дополнение).]. Следовательно, «Гуацы» и «Сяо-цы» и есть «приложенные афоризмы»[486 - си (определение), цы (определяемое).]. Если же в тексте, который теперь называется «Сицы шанся», четыре раза говорится о «Сицы», то невозможно, чтобы Конфуций в «Сицы-чжуань» неоднократно ссылался на самого себя. Далее, невозможно, чтобы в «Сицы-чжуань» он сам себя, как автора «Гуа-цы» и «Сяо-цы», называл совершенномудрым[487 - В «Луньюе» Конфуцию приписывается отрицание того, что он совершенномудрый.]. Таким образом, «Гуа-цы» и «Сяоцы» – это и есть «Сицы», это текст, созданный Конфуцием, а «Сицы-чжуань» – текст, созданный учениками Конфуция. Это особенно ясно потому, что в «Сицы-чжуань» часто попадается выражение «учитель сказал», столь обычное для «Луньюя». Очевидно, что текст, написанный Конфуцием, – это канон, а комментарии его учеников – это комментарии к нему[488 - Отметим здесь, что Пи Си-жуй упускает из виду, что Конфуций, говоря о себе, всегда подчеркивал: «Я передаю, но не сочиняю». Кроме того, как увидим ниже, язык «Книги Перемен» и язык «Луньюя» совершенно различны.]. И если в «Сицы-чжуань» говорится, что «совершенномудрый приложил афоризмы, чтобы решить [вопрос] о счастии и несчастии», то это пишет один из учеников Конфуция и называет его совершенно-мудрым, а не то, чтобы это писал Конфуций, называя совершенномудрым Вэнь-вана или Чжоу-гуна[489 - Против этого мнения Пи Си-жуя нетрудно привести текст из того же «Сицы-чжуань», где говорится, что «Книга Перемен» создана в древности. Ведь для учеников Конфуция его время еще не древность, а лишь старина. Правда, текст «Шогуа-чжуань» как раз и начинается со слов: «В старину совер-шенномудрый создал „Щцзин]“», но «Шогун-чжуань» – текст, не заслуживающий полного доверия, написанный в разные времена разными неизвестными людьми. Основываться на нем нельзя.]. Это подтверждает и Чжэн Цяо в «Рассуждении о сокровенном смысле шести канонических книг». Кун Ин-да придерживался иной точки зрения, считая основной текст принадлежащим Вэнь-вану, а «Сицы-чжуань» и прочие «приложения» – Конфуцию; он заблуждался и не понимал, что до Конфуция понятие канонического текста вообще отсутствовало. Между прочим, и Оуян Сю помнил, что Конфуций не верил в сверхъестественное и волшебное. Поэтому он ставил под вопрос достоверность тех мест «Сицы-чжуань», где говорится о баснословном и чудесном происхождении «Книги Перемен», которое не мог допустить в свой текст трезвый скептик Конфуций. Но Оуян Сю не знал, что «Сицы-чжуань» принадлежит не Конфуцию, а его ученикам. Так, единственная приемлемая для Пи Си-жуя схема создания текста «Книги Перемен» следующая[490 - Мы уже достаточно критически вооружены предыдущими рассуждениями, чтобы отвергнуть эту мифическую схему.]: 1) Фу Си начертал 8 триграмм, 2) Вэнь-ван удвоил их и создал 64 гексаграммы из 384 черт, 3) Конфуций присоединил к ним афоризмы (но не «приложения»!). Если в «Шицзи» и говорится, что Конфуций написал «Шогуа-чжуань», то эти слова – лишь позднейшая вставкав текст «Шицзи», ибо еще у Ван Чуна (см. «Луньхэн», гл. IV) есть указание на то, что «Шогуа-чжуань» был найден какой-то женщиной из Хэней. Как и «Шогуа-чжуань», два других «приложения» из числа «Десяти крыльев», а именно: «Сюйгуа-чжуань» и «Цзагуа-чжуань», не имеют ничего общего с Конфуцием. Это наименее достоверные из «приложений» более позднего времени. Следует отметить, что и сам термин «Десять крыльев» был пущен в ход лишь при восточной династии Хань. Доверять ему нет оснований. Всем этим еще не решен, однако, вопрос об остальных чжуанях. Им у Пи Си-жуя посвящена гл. VIII. Глава VIII. Если Конфуций сочинил «Гуа-цы» и «Сяо-цы» и он же сочинил «Туань-чжуань», «Сян-чжуань» и «Вэньянь-чжуань», то это значит, что он сам сочинил и… сам же на себя писал комментарий. В предыдущих рассуждениях Пи Си-жуй утверждает свой тезис о том, что автором основного текста приходится считать Конфуция. Однако, кроме того, по традиции, приемлемой и для Пи Си-жуя, Конфуций является автором, между прочим, и «Туань-чжуань», и «Сян-чжу-ань», и «Вэньянь-чжуань». Таким образом, получается, что Конфуций сам писал текст и сам же его комментировал. Такое положение может показаться с первого взгляда по меньшей мере странным. Предвидя с этой стороны возражения, Пи Си-жуй говорит, что если кого-либо смущает, что Конфуций сам сочинил текст и сам комментировал его, то смущение это напрасно. Автокомментарий возможен и принципиально – как желание сделать сложный и лаконический текст понятным для грядущих поколений, – и практически, ведь, например в «Тайсюань-цзин» («Книге Великой Тайны») Ян Сюна никого не смущает то, что он, как известно, к своему произведению, написанному в подражание «Книге Перемен», прибавил автокомментарий. Поэтому мы можем утверждать, что Конфуций сам написал текст «Книги Перемен» и сам комментировал его. Это, собственно, самый важный и самый оригинальный тезис во всем трактате Пи Си-жуя. Радикальнейшим образом он решает проблему авторства, но с ним никак нельзя согласиться по целому ряду причин. Ввиду важности этого тезиса в контексте всего трактата мы вынуждены несколько подробнее остановиться на нем. Пи Си-жуй и здесь ошибается потому, что: 1) язык «Сицы» и язык «Туань-чжуань» (особенно же «Сяо сян-чжуань») и «Вэньянь-чжуань» совершенно различны; 2) язык «Сицы» на первый взгляд (но отнюдь не при детальном анализе, о котором будет сказано во второй части настоящей работы) еще схож с языком «Чуньцю» и «Луньюя», однако нельзя заметить даже такого сходства в языке «Туань-чжуань», «Сян-чжуань» и «Вэньянь-чжуань»; язык этих текстов значительно более поздний – ясный и точный; 3) Ян Сюн и его «Тайсюаньцзин» не могут служить доказательством, ибо он именно подражал уже готовой «Книге Перемен» и, так как не мог ожидать, что его текст будут комментировать, комментировал свой лапидарный текст сам. Автор же текста «Книги Перемен» (Пи Си-жуй полагает, что этот автор – Конфуций, но мы никак не можем с этим согласиться!) жил в те времена, когда техника письма была значительно менее совершенна, чем при Ян Сюне, и вряд ли он мог бы позволить себе такую роскошь, как автокомментарий. Известно, что Конфуций отказывался от всякого авторства: «Я только передаю, но не сочиняю», – говорил он. Следовательно, автором «Сицы» его считать никак нельзя. Предположение, что он не сочинил, а только передал текст «Сицы», бывший до него, а сам все же написал комментарий к нему, а также «Туань-чжуань», «Сян-чжуань» и «Вэньянь-чжуань», придется также отвергнуть, ибо язык этих текстов гораздо моложе, чем язык «Луньюя» – текста, записанного не Конфуцием, а позже – его учениками и учениками учеников. На том же основании приходится отрицать авторство Конфуция и по отношению к остальным приложениям. Таким образом, Пи Си-жуй, вопреки традиции, отводит Конфуцию особо почетную роль среди авторов «Книги Перемен», но нарушает традицию не в том направлении: Конфуций – не только не автор основного текста, как того хочет Пи Си-жуй, но более того, вопреки наивной традиции, ему не принадлежит ни строки во всей книге, известной нам под названием «Ицзин». Не может он быть признан и комментатором ее. Ибо, если бы Конфуций и выступил в роли комментатора, то постарался бы в первую очередь комментировать постоянно упоминаемые им «Шуцзин» и «Шицзин», а не «Ицзин», само упоминание которого в устах Конфуция, по меньшей мере, проблематично. На этой главе кончаются рассуждения Пи Си-жуя относительно эпохи создания основного текста «Книги Перемен» и ее автора. Вся дальнейшая часть его работы направлена на изучение традиции комментаторских школ, сложившихся вокруг «Книги Перемен»[491 - Ю. К. Щуцкий в более сжатой форме излагал содержание и последующих глав трактата. Так как сам Ю. К. Щуцкий отмечал, что они не имеют прямого отношения к главной теме его работы, соответствующий текст в настоящем издании опущен. – Прим. ред.]. Таково содержание трактата Пи Си-жуя. По ходу изложения мы не раз указывали неприемлемость для нас основной концепции Пи Си-жуя – утверждения, что текст «Книги Перемен» написан Конфуцием. До Пи Си-жуя за Конфуцием признавалось авторство лишь «Десяти крыльев», что также не раз опровергалось. Пи Си-жуй тоже опровергает традицию, но в диаметрально противоположном направлении. Мы не знаем столь же радикального решения вопроса. Однако, хотя за Пи Си-жуем нельзя отрицать оригинальности, нет никакой возможности согласиться с ним как раз в этом положении. А ради доказательства его написан весь трактат. Впрочем, не соглашаясь в основной концепции с нашим автором, мы не можем не признать, что им была проделана громадная работа по изучению «Книги Перемен» и что трактат его полон ценнейших сведений, еще не учитывавшихся в европейской науке о Китае. Наша точка зрения на «авторство» «Книги Перемен» будет точно высказана во второй части нашей работы. Здесь же нам остается еще рассмотреть суждения о «Книге Перемен» в современной китайской синологии, а также суждения японских ученых о ней. Естественно, даже в специальной монографии нет возможности подробно пересказать содержание всей этой грандиозной литературы, и мы вынуждены ограничиться указанием работ, наиболее характерных или насыщенных новыми взглядами. Заслуживает внимания работа современного китайского ученого Юй Юн-ляна[492 - В сб. «Голи чжунъян яньцзю юань». Пекин, 1928.]. Она состоит из пяти глав: 1) Отношение культур Шан и Чжоу; 2) При династии Шан (Инь) не было ни восьми триграмм, ни гадания на тысячелистнике; 3) Сравнение афоризмов при гексаграммах и отдельных чертах с афоризмами гадания на костях животных и на панцирях черепах; 4) Исторические свидетельства того, что афоризмы при гексаграммах и при отдельных чертах созданы в начале династии Чжоу; 5) Путаница с авторством «Книги Перемен». Первая глава на достаточно обильных материалах доказывает различие культур племен Шан (Инь) и Чжоу. В момент их исторической встречи шанцы стояли на более развитом этапе культуры, чем чжоусцы. Но сама культура Чжоу более высокая. Шанцы в основном еще охотники, тогда как чжоусцы в основном уже земледельческий народ. Шанцы переживали уже эпоху упадка, когда они встретились с чжоусцами, которые находились на подъеме. В связи с этим и культуры их различны. Так, например, при Шанской династии существовало еще наследование от старшего брата к младшему, право, типичное для кочевников, при Чжоуской же династии сын наследовал отцу, как это бывает у оседлых земледельческих народов. У шанцев было в большом ходу вино, тогда как чжоуская литература предостерегает от злоупотребления вином. Письменность шанских памятников беднее чжоуской и запутаннее ее. Все же чжоусцы свою письменность безусловно унаследовали от шанцев, но усовершенствовали и развили ее. У шанцев было распространено гадание на костях животных и на панцире черепахи, у чжоусцев появляется гадание на стеблях тысячелистника. Последнее положение разработано во второй главе. Система графики триграмм по характеру графического приёма может быть отнесена к очень раннему времени. Этого нельзя сказать о кружках, которыми записываются «Хэ-ту» («чертеж из Хуанхэ») и «Ло-шу» («схема из р. Ло»). Они, по-видимому, лишь выдумка времен Хань. Черты гексаграмм вначале использовались как знаки исчисления. Но при Шанской династии еще не было восьми триграмм. Есть ряд доказательств этого. 1. Со стороны письменности. В надписях на костях не встречаются гуа (триграмма или гексаграмма), ши (гадание на стеблях тысячелистника) и ши (тысячелистник). Встречается, правда, знак бу (гадание на костях и черепахе), но в шанских памятниках на кости и черепахе он не сочетается в бином буши или шибу, как это имеет место уже при Чжоу. В «Шанской истории» тоже встречается только слово бу и нет ши. 2. Сфера объектов гадания по костям чрезвычайно широка. Тут гадания о походах, путешествиях, слугах, гостях, выступлениях, жертвоприношениях, восстаниях, сомнениях, полководцах, царях, о прибытии, о стрельбе из лука, о колчанах, геммах, о силе солнца и т. д., и т. д. Если бы тогда уже применялось гадание по стеблям тысячелистника, то гадание на костях было бы ограничено. 3. Совершенно понятно, что шанцы выработали анималистический оракул, ибо они преимущественно охотники и постоянно имели под руками кости животных. Также понятно и то, что чжоусцы, в основном земледельцы, выработали растительный оракул, ибо они всегда могли достать стебли тысячелистника. 4. Из всех цитат и материалов, которыми мы располагаем, ясно, что гадание на костях более древнее, чем гадание на тысячелистнике. Наличие гадания на костях безусловно могло существовать в древности, ибо мы находим до сих пор у некоторых народностей Юго-Западного Китая (например, у ицзу) гадание на костях петуха. Это гадание в Китае засвидетельствовано уже в тексте «Ханыпу». Существуют также свидетельства о том, что при гадании на костях афоризмы или создавались наново, или, в случае аналогий, применялись старые, уже известные. И если сравнить дошедшие до нас афоризмы, выгравированные на костях и панцирях, с материалами «Книги Перемен», то сразу становится очевидным разграничение сфер этих двух способов гадания. Если на костях редки надписи, касающиеся, например, брака, то в «Книге Перемен» брак занимает большое место. И, наоборот, если в «Книге Перемен» мало внимания уделено вопросам охоты и жертвоприношений, то на костях сохранилось множество надписей об этом. Очевидно, вопросы, более связанные с личным бытом человека, были в компетенции «Книги Перемен», тогда как вопросы, более касающиеся жизни племени, относились к мантике на костях. Кроме того, гадание по «Книге Перемен» технически легче, чем сложное гадание на костях. Поэтому гадание по книге получило большее распространение и постепенно вытеснило предшествовавшую систему. Третья глава посвящена иллюстрирующему материалу: параллельно приводятся схожие (но лишь редко тождественные) цитаты[493 - Мы считаем, однако, необходимым оговориться: это сходство менее значительно, чем ярко бросающееся в глаза различие, особенно в языке. Самыми схожими оказываются лишь те цитаты, которые представляют собою общие места, совершенно не выразительные и встречающиеся почти в любом тексте. Поэтому данный материал, являющийся в статье автора основным аргументом, нам не кажется убедительным.]. На основании этого материала автор считает, что афоризмы при гексаграммах и при отдельных чертах произошли от этих надписей на костях и панцирях. Четвертая глава посвящена сличению материалов «Книги Перемен» с историческими свидетельствами этнографического порядка: там же автор изучает имена, упоминаемые в «Книге Перемен». Обычаи умыкания невест, обращения в рабство пленников и преступников, которые, по мнению Юй Юн-ляна, засвидетельствованы в тексте памятника, указывают, что она могла возникнуть лишь до Восточной династии Чжоу (т. е. VIII в. до н. э., по традиционной хронологии). Анализ же имен и событий определяет более раннюю дату возникновения памятника. Оно не могло произойти раньше чжоуского Чэн-вана (1115–1078 гг. до н. э.). В это время «Книга Перемен» в основном была уже создана и в дальнейшем только пополнялась приписками[494 - Автор, как нам кажется, подходит к своим материалам недостаточно осторожно и внимательно. Так, например, только потому, что в тексте упоминаются (изредка) рабы, рабыни, раковины в роли денег и другие термины, характерные для начала Чжоу, он относит в основном к этому времени и весь памятник. Он не задумывается над тем, что термины эти, встречаясь в тексте лишь спорадически, не характерны для него. Их легко объяснить как архаизмы, если даже считать, что текст этот сложился не раньше VIII века до н. э. Юй Юн-лян, очевидно, строит свою гипотезу под влиянием цитаты из «Сицы-чжуань», где говорится о возникновении «Книги Перемен» на грани между династиями Инь и Чжоу. Но, во-первых, нет оснований слепо доверять «Сицы-чжуань», а во-вторых, там ведь говорится о возникновении книги, а не о ее создании в основной и главной части. В этом отношении, как и в некоторых других, наша точка зрения не совпадает со взглядом Юй Юн-ляна.]. Заключительная, пятая, глава работы Юй Юн-ляна направлена против попыток приписать «Книгу Перемен» Вэнь-вану, Чжоу-гуну или Конфуцию. Автор приводит ряд цитат из произведений Кан Ю-вэя, всегда стремившегося доказать, что «Книга Перемен» – плод творчества Конфуция (автор при этом забывает, что Кан Ю-вэй не оригинален). Теория эта, однако, построена на недоразумении: если и верно, что первая комментаторская обработка исходила от доханьских конфуцианцев, то защитники «авторства Конфуция» – совершенно не конфуцианцы. Среди них находятся и геоманты, и даосы. При этом (говорит совершенно справедливо Юй Юн-лян) никто не обращал внимания на самое главное: на то, что тон мантики, столь свойственный нашему памятнику, абсолютно чужд Конфуцию. Основательно разобрав связанные с этим вопросы, Юй Юн-лян приходит к выводу, что «Книга Перемен» не имеет фактически ничего общего с Конфуцием и его школой и создана она в начале династии Чжоу, т. е. в XII в. до н. э. В этом нельзя не согласиться с ним, но мы полагаем, что дата, указанная Юй Юн-ляном, слишком ранняя (см. об этом ниже). Японские исследователи немало сделали в области изучения «Книги Перемен». Даже в специальной монографии нет возможности рассмотреть все работы японских китаистов. И мы остановимся лишь на трех работах японских авторов, более оригинальных, чем другие: на «Сю-Эки кэйёку цукай», написанной одним из крупнейших философов старой Японии Итб Тбгай, и статьях Т. Наито и Н. Хонда. Работа Итб Тбгай опубликована в 1771 г. его сыном Итб Дзэнсё, снабдившим это издание своим предисловием. Так как это предисловие хорошо отражает отношение к «Ицзину» автора, мы приводим далее полный перевод этого предисловия. «Во время своего управления Поднебесной Бао-си рассмотрел то, что наверху, что внизу, что вдали, что вблизи, и начертал восемь триграмм, с помощью которых он постиг качества мира и расположил по родам действительность. Эти восемь триграмм он удвоил и создал 64 гексаграммы, которые так и получили свое полное бытие, давшее начало этой системе мировоззрения. Что же касается происхождения гадательных гексаграмм от „Чертежа с Желтой реки“, то мне неизвестно, верна ли эта версия. Относится ли возникновение „Книги Перемен“ к концу Иньской династии, или к расцвету Чжоуской, или ко времени борьбы между [Чжоуским] Вэнь-ваном и [Иньским] Чжоу [Синем]? В „Большом комментарии“[495 - То есть в «Сицы-чжуань».] есть ясные высказывания [по этому поводу], но все же невозможно установить с точностью имя и эпоху составителя „Книги Перемен“. Говорят, что афоризмы о целых гексаграммах приписаны Вэнь-ваном, а афоризмы об отдельных чертах – Чжоу-гуном, но, по моему мнению, это – суждение, выработанное конфуцианцами времен династии Хань, и оно не имеет явного доказательства в самом тексте „Книги Перемен“. По своему содержанию эта книга широка и всеобъемлюща, тонка и не упускает ничего; с помощью изменений убывания и роста космических сил – света и тьмы – она объясняет устройство прогресса и регресса, бытия и гибели в пути человечества и разъясняет удачу и неудачу [деятельности] и случаи раскаяния и сожаления [в ней]. [По этой теории], избегая переразвития, живя в самоограничении и бдительно наблюдая за правильностью своих отношений с людьми и своего положения среди них, при напряженной работе над собою в этих направлениях, можно достичь совершенства. Работая во благо, действовать по мере сил, но не различать возможности и невозможности данной временной ситуации; а желая осуществить [благое] вопреки создавшимся условиям, не только нельзя подчиняться им, но даже надо разрушить эти условия. Вот чему учит „Книга Перемен“. Если же говорить, [что она поучает] стремиться к выгодному и избегать вредного, то это поверхностное суждение. В „Книге Перемен“ искони были два аспекта – философский и мантический. Благородные люди в периоды бездействия рассматривали ее философски, чтобы критически оценить свое личное поведение, а в периоды деятельности гадали по ней, чтобы разрешить сомнительные вопросы. В „Луньюе“ Конфуций говорит: „Если бы мне прибавили несколько лет жизни, то еще пятьдесят лет стал бы заниматься „Книгой Перемен“ и у меня не было бы крупных ошибок“ («Луньюй», гл. VII)[496 - Эта фраза из «Луньюя» вызывала во всей комментаторской литературе весьма различные толкования. Спор шел главным образом по вопросу о словах «го ши» («пятьдесят»): понимать ли их как «к пятидесяти годам» или «еще пятьдесят лет». Параллельно возбуждался вопрос: в каком возрасте это было сказано Конфуцием. Одни стояли за 70 лет, другие – за 45–46. Наконец, наиболее радикально настроенный сунский комментатор Лю Ань-ши полагал, что здесь описка: «пятьдесят» вместо «в конце концов». Можно согласиться с Канно Матиаки в его критике китайской схоластической комментаторской литературы и признать наиболее вероятной версию, что Конфуцию было45-46 лет, и перевести ее так, как это сделано здесь. Но более существенную критику мы находим в весьма серьезной и филологически точной работе Хонда Нариюки «История китайского классицизма», который доказывает, что вследствие порчи текста здесь напрасно думают о «Книге Перемен», ибо слово «Книга Перемен» является лишь опиской вместо «то же». Это, конечно, не исключает, что «Книга Перемен» в каком-то виде была известна Конфуцию.]. Учитель выбирал лишь то, чему должно следовать, и следовал ему. Можно понять, почему он выбирал именно эту [книгу], а не какую-либо другую. „Десять крыльев“ восходят к различным датам и, исходя из той или иной школы, передают суждения того или иного автора. Здесь дело обстоит точно так же, как и в последующей комментаторской литературе с ее расхождением мнений. Поэтому в них дается то философское, то мантическое толкование. Эта многосмысленность в основном не заключена в [самой] „Книге Перемен“, но каждый из авторов основывается на том, что ему известно. В этих текстах есть как достойное доверия, так и то, что вызывает сомнения, и есть даже отклонения от учения совершенномудрых людей. И совершенно ошибочно, без учета этих обстоятельств, считать весь данный текст целиком принадлежащим Учителю. Когда при Цинь были сожжены книги прежних трех династий, то только „Книга Перемен“, как мантический текст, не была сожжена. И когда при династии Хань стали собирать книги, то множество книг различных родов оказалось утрачено, „Книга Перемен“ же в этих обстоятельствах оказалась наиболее сохранившейся. Но в древности основной текст и комментарии существовали порознь и составляли 12 частей. Впервые ханьский комментатор Фэй поместил текст суждений и образов после соответственных гексаграмм. Начиная с этого времени порядок текста уже различен у разных комментаторов. Только во времена Вэйской династии Ван Цу-сы (Ван Би) изложил свободную интерпретацию данного текста, и Хань Бо-сю (Хань Канбо) комментировал „Десять крыльев“, не считаясь с мантической версией, а объяснял лишь с филологической точки зрения. Его взгляды правильны и заслуживают того, чтобы их принять. Но во времена Вэйской и Цзиньской династий был в почете мистицизм, и вследствие этого привлекались традиции учения Лао-цзы и Чжуан-цзы для истолкования книг совершенно-мудрых людей. Данное воззрение могло быть правильным, но в его осмыслении бывали погрешности. Объясняли систему совершенно мудрых людей, но так, что этого оказывалось совершенно достаточно, чтобы извратить эту систему. И только с появлением Сунской династии Чэн Шу (Чэн И-чуань) составил комментарий, который заключается исключительно в философской интерпретации и ставит себе задачей выяснение системы совершенно-мудрых людей. Его воззрения правильны, величественны и ясны, и можно сказать, что это прекраснейшая книга со времени „Трех периодов“[497 - Имеются в виду периоды Ся, Инь (Шан) и Чжоу.]. Но ее автор примиряет интерпретации текстов основных афоризмов при гексаграммах и интерпретации суждений, образных афоризмов и комментария „Вэньянь“. Поэтому в его комментарии есть натянутости, искусственные обобщения, ошибки, чего он не мог избежать. Чжу-цзы (Чжу Си), сочинив [свой комментарий] „Основное содержание Книги Перемен“, объясняет в нем самый текст и комментарии в соответствии с их содержанием. И среди его философских и филологических разъяснений многое может быть принято. Но по учению нашего Учителя[498 - Конфуция.], „Книга Перемен“ – философское произведение, а Чжу-цзы вновь трактует ее как мантическое, почему и приходится взять под сомнение [его интерпретацию]. Мой покойный дед[499 - Ит– Дзинс-.] на склоне лет собрался комментировать „Книгу Перемен“, объяснил первые две гексаграммы до их отдела образов и назвал свою работу „Древний смысл“ [„Книги Перемен“]. Покойный родитель[500 - Ит– Т-ай.] с давних лет глубоко интересовался „Книгой Перемен“, исследовал различия и сходства комментаторских школ и делал пометки на полях. [Все это он делал] с большой заботливостью и изо всех сил, с максимальной тщательностью анализа. Покойный дед даже как-то сказал о его работе: „Почти не уступает [она работам] древних ицзинистов“. Так как дед покинул нас и «Древний смысл» остался незаконченным, родитель, основываясь на руководящей идее традиции нашего дома и критически сопоставив комментаторские школы, составил свое толкование и назвал его „Полное объяснение «Книги Перемен» и ее древнейших толкований“. В этой работе он непосредственно следует за основным смыслом „Книги Перемен“, чтобы дать наставление людям о том, как поступать им в их человеческих делах. Что же касается „Десяти крыльев“, особенно тех мест в них, которые вредят учению совершенномудрых людей, то их он объяснил тоже непосредственно по их смыслу, без натяжек, так что стало само собой ясно, что правильно, что нет. Таким образом, и основной текст, и „крылья“ возвращаются к своему настоящему смыслу, не сливаясь в общий хаос. О приемах гаданий у сунских конфуцианцев имеются различные истолкования. Мой родитель особенное внимание уделил выявлению исконного значения этих приемов и все подробно разъяснил в своей книге. В отношении расположения материала он следовал Чэн-цзы. С моей точки зрения, в этой интерпретации „Книга Перемен“ вновь очищается от позднейших наслоений. В этом году, собираясь сдать в печать и сделать общеизвестной эту книгу, я, как и прежде, посоветовался со своими единомышленниками и лишь после этого отдал ее в печатню, чтобы способствовать известности в обществе содержания этой книги, чтобы эта книга не погибла в будущем. 8 год Мэйва (1771), новолуние 11 месяца. Ит-Дзэнс– , почтительно написал». Если кое-какой критицизм (унаследованный, по-видимому, от Оуян Сю) звучит в словах Ит-, то работа современного ученого – Наит – целиком пронизана критическим подходом к изучаемому памятнику. Это не удивительно, ибо Т. Наит– совмещал в себе и древнекитайского начетчика, блестяще знавшего материалы, и ученого, владеющего европейским филологическим методом. Его статья, как показывает само название, – статья критическая. Излишне говорить об осведомленности автора в изучаемом вопросе. Он также вполне отдает себе отчет в том, какую линию исследований он продолжает. Это – линия, начатая критицизмом Оуян Сю и нашедшая свое полное развитие в работах Ит-Т-ай и современного японского синолога Н. Хонда (о котором ниже). Но продолжая эту линию исследований, Т. Наит– специально занят проблемой исходных материалов «Книги Перемен». То, что такие тексты, как «Тань-чжуань» и «Сян-чжуань», – позднейшего происхождения, что в них дается не исконное понимание, а лишь более поздняя интерпретация, все это известно уже со времен Чжу Си. Но никто еще не ставил вопроса о тех более или менее древних частях «Книги Перемен», на которые распадается ее основной текст. Говорилось до сих пор о разнице в понимании основного текста в различных комментаторских школах, но не говорилось о том, что и основной текст не един и не монолитен. Но это именно так, ибо при внимательном изучении основного текста нельзя не заметить, что в различных гексаграммах он построен не по одному плану. Главное свидетельство этого Наит – находит в том, что лишь в некоторых гексаграммах есть один образ, который красной нитью проходит через весь текст гексаграммы и повторяется в афоризме каждой черты. В иных же гексаграммах этот общий образ упоминается не при каждой черте, а лишь при некоторых. Так, например, в гексаграмме 1 образ «дракона» упоминается пять раз: «нырнувший дракон», «появившийся дракон», «летящий дракон», «возгордившийся дракон» и «все драконы». Такое пятикратное упоминание мы находим в гексаграммах 1, 4, 5, 19, 24, 27, 31, 53, 58 и 59, а в гексаграммах 47, 48 и 52 – даже шестикратное повторение такого общего образа. Бывают случаи, когда общий образ повторяется только четыре раза (в гексаграммах 13, 15, 16, 33 и 60), и три раза (в гексаграммах 10, 18, 20, 22, 23, 39, 54 и 55). Таким образом, гексаграмм с шестикратным упоминанием образа – три, с пятикратным – десять, с четырехкратным – пять, с троекратным – восемь. Всего имеется 28 гексаграмм, в которых есть образ, повторяемый в тексте. Во всех них (кроме гексаграммы 1) этот образ совпадает с названием гексаграммы. Кроме того, в тексте афоризмов при отдельных чертах почти у половины гексаграмм можно найти рифмы (по пяти в гексаграмме). Например, афоризмы гексаграммы 2: ли-шуан [чжи-фан] хань-чжан, го-нан [хуаншан]. Приведя еще несколько менее значительных замечаний, Наит – приходит к выводу, что символы первоначально состояли не из 6 черт каждый, а из меньшего (и не обязательно одинакового) количества черт; лишь впоследствии они могли пополняться для достижения некоего единообразия текста. И эта, т. е. ныне известная, редакция текста произведена незадолго до династии Цинь, т. е. до 221 г. до н. э. Предположение Наит – построено на явлении, замеченном почти в половине всего материала. Это – достаточно прочное основание. Со своей стороны, мы могли бы его еще подкрепить тем, что мантические термины «начало», «проницание», «определение», «стойкость» существуют только в половине (почти) гексаграмм. А в материалах, приведенных Наит-, намечается тенденция текста скорей не к шестичастной форме главки, а к пятичастной. В связи с этим приходит на ум гипотеза, что гексаграммы были развиты из более старых пентаграмм путем прибавления к каждой из них альтернативно черт: световой или теневой. Таких пентаграмм могло быть только 32. А создание пятичастных гадательных афоризмов, при общей тенденции к пятиричности в Китае, вполне естественно (ср. пять стихий, пять цветов, пять тонов в китайской гамме и т. д.). Так мы видим, что работа Наит – проливает некоторый свет на историю составления гексаграмм. На ряде других вопросов, важных для изучения нашего памятника, Наит – не останавливается, потому что они изучены были уже прежде в работе Нариюки Хонда. Эта работа впоследствии была соединена им с рядом других его статей и издана как глава упоминавшейся уже книги «История китайского классицизма». Хонда начинает главу о возникновении «Книги Перемен» с указания на два списка традиции памятника. Один список помещен в отделе «Биографии учеников Конфуция» «Исторических записок» Сыма Цяня, другой – в отделе «Биографии конфуцианцев» «Истории Хань». Они не идентичны как в последовательности имен, так и в их выборе, но и тот, и другой начинаются с Конфуция. Это указывает лишь на то, что при Ханьской династии «Книга Перемен» уже была тесно связана с именем Конфуция, но это, конечно, еще не неоспоримое доказательство знакомства Конфуция с нею. Мы увидим, почему нет оснований связывать «Книгу Перемен» с Конфуцием, здесь же изложим взгляды Хонда. Уже простое сопоставление этих списков показывает значительные расхождения. Иногда это – транскрипция разными иероглифами одного и того же разговорного термина «юн», иногда – изменения иероглифа. То, что второй список длиннее первого, совершенно естественно: он написан позже[501 - Мы полагаем, что оба списка достаточно искажены многовековой традицией. Этим объясняются и их расхождения в именах (например, Гуань, цзы-Чэн, Юй и Сунь Юй, цзы-Чэн), а также в последовательности имен.]. Хонда считает, что оба списка «в существенном совпадают и расходятся в деталях». Попутно Хонда отмечает, что путь «Книги Перемен» от Конфуция к его преемникам, указанный данной традицией, сильно разнится от пути других классических книг, прошедших через руки цзы-Ся и распространенных преимущественно в центральных областях Китая, в отличие от «Книги Перемен», которая была первоначально распространена на периферии. Далее Хонда переходит к рассмотрению исторических свидетельств о времени создания памятника и, безоговорочно заявив, что упоминания о нем в «Цзочжуань» не заслуживают доверия, переходит к анализу материала «Сицы-чжуань»[502 - Разве они более достоверны, чем текст «Цзо-чжуань»?]. Далее Хонда рассматривает некоторые комментаторские суждения о времени возникновения памятника, о том, что 64 гексаграммы были созданы одновременно с восемью триграммами или после них, и т. п. После этого на обильном материале цитат, археологических памятников и на данных пиктографического анализа некоторых терминов Хонда доказывает, что система гадания на панцирях возникла раньше, чем гадание на стеблях тысячелистника, лежащее в основе «Книги Перемен». Первая система гадания, как об этом свидетельствуют гадательные кости из Хэнани[503 - Подробности о них см. в кн.: Ю. В. Бунаков, Гадательные кости из Хэнани, Л., 1934.], существовала во всяком случае уже до Чжоуской династии. При Чжоу же система гадания на тысячелистнике не только уже существовала, но и получила несравненно большее распространение, чем гадание на черепахе и костях, хотя теоретически последнее признавалось более совершенным. Причину победы растительного оракула над анималистическим Хонда усматривает в большей простоте и общедоступности системы гадания на тысячелистнике. Но причин японский ученый касается лишь вскользь; его больше занимает констатирование факта, чем причины его появления. Во всяком случае, свидетельство победы одной системы гадания над другой Хонда видит в том, что гадание на тысячелистнике зарегистрировано в «Цзо-чжуань» 16 раз, а гадание на панцирях – всего один раз[504 - В такой аргументации, правда, нельзя не отметить противоречия, ибо за несколько страниц до этого Хонда ставил под сомнение те места «Цзо-чжуань», которые говорят о гадании по «Книге Перемен».]. От этого Хонда переходит к вопросу о дате составления «Книги Перемен». Он указывает, что цитата из гл. VII «Луньюя» – единственное упоминание «Книги Перемен» в ранней конфуцианской литературе – недостаточно документальна, так как в более авторитетном списке «Луньюя» в той же фразе слово «Перемены» отсутствует, а на его месте стоит созвучное слово «тоже» (в данном контексте «даже»), т. е. вместо «если бы мне прибавить несколько лет и пятьдесят [лет] на изучение „Книги Перемен“, то можно было бы благодаря этому не делать больших ошибок» следует читать: «…и пятьдесят [лет] на учение, то даже я мог бы благодаря этому обойтись без больших ошибок». Уже это показывает, что вопреки свидетельству Сыма Цяня, построенному как раз на неправильной цитате из «Луньюя», Конфуций не имел отношения к «Книге Перемен». Это заключение Хонда подтверждает еще словами Конфуция о его отрицательном отношении к гаданию. Так, отделив наш памятник от какой бы то ни было связи с Конфуцием, Хонда указывает, что приблизительную дату создания книги можно определить, исходя из того, что она еще не упоминается у Мын-цзы и упоминается у Сюнь-цзы. Хонда делает вывод, что известная нам редакция памятника появилась вскоре после Мын-цзы[505 - Гипотеза Хонда не до конца убедительна, ибо в условиях того времени, при слабом общении жителей отдельных уделов, вполне возможно, что «Книга Перемен» существовала при Мынцзы и, может быть, даже до него, но ему не была известна. Хонда, рассматривая проблему исключительно с филологической стороны, не принимает в расчет содержание памятника.]. Далее, в некотором противоречии с самим собой, Хонда находит значительное сходство между языком «Книги Перемен» и языком древнейшего комментария к «Чуньцю» – языком «Цзо-чжу-ань» – и на этом основании высказывает предположение, что автором известного нам текста «Книги Перемен» был предполагаемый автор «Цзо-чжуань» – Цзо Цю-мин. Он высказывается очень осторожно, но из контекста работы ясно, что она написана ради этой гипотезы, по-видимому, вполне убедительной для самого автора[506 - Ниже мы увидим, что «близость» языка «Книги Перемен» к языку «Цзо-чжуань» лишь кажущаяся. Хонда не может себе представить значительный памятник без значительного автора. Как человек, воспитанный в духе филологической критики, он не может, конечно, согласиться со сказкой об авторстве Конфуция, однако не может принять и анонимного автора (вернее авторов!) «Книги Перемен».]. Так пред нами прошли работы, посвященные проблеме «Ицзина», этого труднейшего для интерпретации памятника древней китайской литературы. В этих работах, надо отдать справедливость, сделано много, но основное, что характеризует всю работу ученых и начетчиков, авторов буржуазных и феодальных, где бы они ни жили – в Азии или Европе, – это поразительная пестрота и разнобой мнений. И надо отдать должное: представители буржуазной европейской науки в этом отношении побили все рекорды. Больше единства можно встретить у представителей буржуазной университетской науки Востока, но и они, усвоив технику, страдают чрезмерным формализмом и замыкаются в шорах узких проблем, не учитывая смежные проблемы во всей их диалектической полноте. Это побуждает нас к самостоятельному и новому исследованию «Ицзина» – первой книги китаеведных библиотек. Часть вторая. Исследование Введение Если первая часть данной работы представляет собою лишь краткую сводку того, что сделано для изучения «Книги Перемен», то эта вторая часть имеет своею целью поделиться теми соображениями, которые у пишущего эти строки вызвало изучение памятника и связанных с ним текстов. Я прежде всего вынужден был поставить пред собой вопрос, в какой степени достоверен текст памятника. Работая над историей китайской философии, я на каждом шагу встречался с необходимостью обратиться к «Книге Перемен» для того, чтобы объяснить тот или иной философский текст. Не говоря уже о таких важнейших в истории китайской философии произведениях, как трактат Ван Би «Чжоу И лиоли» и работы авторов Сунской школы, которые целиком выросли из идей «Книги Перемен», необходимость навести в ней справку преследовала меня на каждом шагу даже в таких текстах, как произведения Ду Гуантина. Естественнее всего было обратиться к уже существующим переводам и исследованиям «Книги Перемен», но их неудовлетворительность вынудила меня взяться за самостоятельное изучение памятника. Это было летом 1928 г., когда я изучал философию основоположника Сунской школы Чжоу Дунь-и. Первые же строки обоих его трактатов потребовали полного понимания терминологии «Книги Перемен», а важнейший для гносеологии Чжоу Дунь-и текст (гл. IV его «Тун-шу») оказался тем рубиконом, через который я не мог перейти без длительного и сложного филологического и лингвистического этюда о термине цзи («момент познания»), который взят Чжоу Дунь-и из «Книги Перемен». Постепенно выяснилось, что ни один из существующих переводов не может быть назван подлинно научным, так как ни один из них не построен на тексте, обработанном предварительной филологической критикой. Зачатки ее (и то лишь в виде личных мнений переводчика, не поддержанных рациональной аргументацией) можно найти только во вступительных статьях Р. Вильгельма к его переводу. Оставаясь по существу на традиционной точке зрения, которая, как известно, не проводит никакой грани между историческими данными и образами мифов, Р. Вильгельм решается только высказать сомнение в том, что текст «Вэньянь-чжуань» не весь принадлежит Конфуцию или его ближайшим ученикам. Говорить о полной некритичности остальных переводчиков излишне. Если переводы «Книги Перемен» полностью привязаны к китайской традиции, то, как мы видели, точки зрения на данный памятник, высказанные европейскими китаеведами, наоборот, грешат полным отрывом от китайских материалов. Поэтому о ней в европейской науке высказывались или банальные, или ничего не говорящие информации, или совершенно фантастические мнения. Особо стоит в европейской науке А. Масперо (во многом обязанный современным японским работам), который понимал, что «Книга Перемен» – произведение китайской культуры, сложившееся в кругу древних придворных шаманов и отчасти писцов. Несмотря на это, все же до сих пор в синологии не была проведена работа, необходимая для окончательного суждения о данном памятнике и его месте в китайской литературе. Необходима была филологическая критика текста, решающая следующие проблемы: а) монолитность текста современной «Книги Перемен»; б) дифференциация текста по содержанию; в) по технике мышления; г) по технике языка; д) диалект основного текста памятника и его отношения к другим, уже изученным диалектам древнекитайского языка; е) хронологическая координация частей «Книги Перемен»; ж) отражение социального строя в основном тексте и связанное с этим определение приблизительной даты сложения основного текста; з) история изучения памятника в комментаторских школах и дифференциация этих школ; и) интерпретация памятника разными комментаторскими школами; к) влияние «Книги Перемен» на китайскую философию; л) проблема филологического и интерпретирующего перевода. Глава I. Монолитность текста современной «книги перемен» Несомненно, для уличного гадателя «Книга Перемен» – неделимое единство. Он не задает себе даже вопроса о том, что перед ним: монолитный текст или собрание афоризмов, принадлежащих разным авторам и созданных в разное время. Отношение его к ней – сугубо практическое; для него это только справочник для гадания, а откуда он взялся и когда возник, несущественно. Единственное, что можно ожидать от такого гадателя, это – уверенности в том, что триграммы начертаны Фу Си, а «Десять крыльев» написаны Конфуцием. Эта точка зрения проникла и в «кабинеты» японских «ученых ицзинистов». Мне удалось найти в Осаке у букиниста книгу одного из чернокнижников современной Японии, озаглавленную «Лекции о науке гадания по „Книге Перемен“ с практическими примерами и жизненными решениями». В этом трехтомном «труде» сочинитель вовсе не интересуется авторством памятника, однако комментирует не весь текст, который можно найти в изданиях «Книги Перемен». Так, «Сицы-чжуань» и остальные «Крылья» у него отсутствуют. На первый взгляд в этом можно было бы усмотреть проявление критицизма, на деле же все объясняется гораздо проще: известно, что при гадании текст «Сицы-чжуань» и прочих «приложений» не принимается в расчет. Поэтому эти тексты и не интересуют Охата; он «объясняет» только те, которые могут «выпасть» гадающему. В составе, в котором тексты «Книги Перемен» напечатаны у Охата, они практикуются как совершенное монолитное единство. На каком бы уровне развития критической мысли ни стояли китайские писатели, касавшиеся текста памятника, неоднородность его до такой степени очевидна, что даже традиция указывает на «четырех совершенномудрых» авторов: Фу Си принадлежат 8 первоначальных триграмм, на основе которых он образовал 64 гексаграммы; Вэньван присоединил к ним афоризмы; Чжоу-гун создал афоризмы к отдельным чертам; Конфуций же написал «приложения» – «Десять крыльев». Впоследствии было высказано много иных суждений. Что такое «Фу Си» – определенное лицо или целая эпоха? Допустим, что это какой-то человек; допустим, что и восемь триграмм созданы им; но 64 гексаграммы? Им ли они созданы, или появились позднее? Первая точка зрения в исторической традиции обычна, но уже в древности высказывались и другие мнения. Так, Чжэн Сюань полагал, что гексаграммы создал Шэньнун, Сунь Шэн – что Юй, Сыма Цянь, Бань Гу и Ян Сюн приписывали их Вэнь-вану. «Мы не располагаем историческими данными, на основании которых можно было бы выбрать какое-либо из этих мнений и остановиться на нем», – пишет Эндо Рюкити. Я полагаю, что мы вообще не располагаем серьезными историческими свидетельствами для сколько-нибудь серьезного разговора о традиционных «четырех совершенномудрых» авторах. Версия о них сложилась тогда, когда еще не умели различать исторический документ и легенду; не понимали, что если легенда и может указывать на действительность, то совершенно иначе, чем исторический документ. Задача исследователя – не принимать легенду наивно реалистически, но и не отбрасывать ее высокомерно. Необходимо сквозь образы легенды (художественного произведения!) увидеть стоящие за ним факты. Легенда о «четырех совершенномудрых» авторах указывает прежде всего на неоднородность текста памятника. Ведь, если бы этот текст был во всех отношениях единообразным, то никому и в голову не пришло бы говорить о его авторах. Совершенно несущественно, кому из легендарных героев приписывает тот или иной схоластический комментатор ту или другую часть «Книги Перемен». Существенно то, что даже такие комментаторы ощущали «Книгу Перемен» как собрание различных текстов. Я считаю, что даже основной текст «Книги Перемен» не представляется единым. При этом я имею в виду не простые интерполяции (на это уже обращалось внимание; см., например, указанную выше статью Т. Наитб); я имеюввидумногослойность самого основного текста, если из него даже вычеркнуть все позднейшие вставки, отмеченные в критической литературе. Насколько мне известно, на это в литературе еще не обращалось внимание[507 - Работа А. Конради, указанная в части первой данной работы, в счет не идет, ибо А. Конради считает такие термины, как цзи («счастье»), сюн («несчастье») и т. п., лишь позднейшими интерполяциями, не ставя вопрос о многослойности текста. Зачатки мысли о многослойности текста можно, пожалуй, найти только у Р. Вильгельма, но в применении не к основному тексту, а к тексту комментария «Вэньянь-чжуань».]. В основном тексте совершенно ясно расчленяются афоризмы при гексаграммах и афоризмы при отдельных чертах. В первых – не найти и намека на черты гексаграмм, тогда как последние можно понять только в их отношении к отдельным чертам. Более того, текст афоризмов при отдельных чертах становится понятным только при учете специфических качеств шести позиций гексаграмм и двух типов черт. Привожу выписку из моего интерпретирующего перевода гекс. 2, который построен на данных комментариев Ван Би, Вань И и Ито Тогай[508 - О выборе комментаторов см. гл. IX.]. И вторая, и пятая черты этой гексаграммы, как средние черты в нижней и в верхней триграммах, выражают одно из самых важных качеств: уравновешенность, понимаемую как умение без крайностей всегда быть на должном месте. Это центральное положение выражено в образе, требующем расшифровки. Дело в том, что гамма красок по древнекитайским воззрениям состоит из пяти цветов и в ней желтый цвет занимает центральное положение. Поэтому в афоризмах, относящихся ко вторым и пятым чертам, часто встречаются образы, имеющие эпитет «желтый». Кроме того, желтый цвет – это «цвет земли»[509 - Вторая гексаграмма имеет своим образом «землю».]. Пятая черта в данной гексаграмме является главной и занимает самое выгодное положение в верхней триграмме, обозначающей внешнее, символизирует возможность проявления вовне. Внешнее – это своего рода одежда. Но так как здесь речь идет о земле, то и ее положение, низшее по отношению к Небу, находит свое отражение в том, что в образе указана нижняя часть китайской одежды «юбка». Благоприятность этой позиции дает возможность говорить здесь не только о «счастье», но даже об «изначальном счастье». После этих объяснений, вероятно, не покажется странным и непонятным текст: «Слабая черта на пятом месте: желтая юбка, изначальное счастье». Так приходится текст афоризмов к отдельным чертам считать особым (а ввиду его большей развитости, и позднейшим) текстом. Если мы отделяем текст афоризмов при гексаграммах как более древний слой основного текста, то при более тщательном рассмотрении и он оказывается не монолитным. Можно заметить, что в целом ряде гексаграмм встречаются (полностью или частично) загадочные термины: юань, хэн, ли и чжэн. Изучим более детально их роль в тексте памятника, чтобы тем самым провести анатомию текста, который я, пока условно, назвал более древним слоем основного текста. Схема мироздания по Кумадзава Бандзан В комментаторской литературе существуют две системы объяснения этих терминов. Одни комментаторы (например, Чжу Си) формулу из четырех знаков юань-хэн личжэн сочетают попарно и, связывая их с названием гексаграммы в целое предложение, полагают, что это два сказуемых к общему подлежащему – названию гексаграммы. В таком случае получается фраза цянь юань хэн ли чжэн, которую (принимая во внимание глоссы Чжу Си) следует перевести так: «Творческое небо есть великое всепроницание и должная непоколебимость». Однако с таким пониманием трудно согласиться, так как слишком развитая в грамматическом отношении конструкция вряд ли возможна в таком архаическом тексте[510 - Поэтому и перевод Р. Вильгельма («…Erhabenes Gelingen, fordernd ist die Beharrlichkeit») не передает архаического значения этой фразы.]. Другие комментаторы (например, Чэн И-чуань, продолжающий в этом отношении традицию Ван Би и комментария «Вэньянь-чжуань», а также и маньчжурский перевод «Ицзина» «Хани араха убалямбуха чжичжунга номунь») рассматривают эти четыре слова как отдельные, не связанные в контекст фразы. Это, полагают они, лишь перечисление четырех качеств творчества. Исходя из этой традиции, японский философ Кумадзава Бандзан (1619–1692) создал даже целую теорию о космическом проявлении этих четырех качеств творчества. Он приводит следующую схему своей космогонии (см. рис.). Вот как Кумадзава толкует ее. «Четырехугольник – это образ молчаливо-недвижного [духа]; круг – это образ разливающейся и живодвижущейся [материи]. Четырехугольник – это изображение формы; круг – это изображение материи. Космос – это только форма и материя. Небесный Путь – абсолютно-истинный и неощутимый. Поэтому в середине пишу слово «истина»: т. е. истина – это Небесный Путь. В нем спонтанно существуют ступени: импульс, развитие, оформление, стойкость. Они называются четырьмя атрибутами неба. Четыре атрибута – собственно единая форма, непротяженный дух. Однако с того момента, когда началась космогония и стали существовать образы и тела, все нашло свое место. Дерево заняло место на востоке; дух материи дерева – импульс, и его помечаем слева. Огонь занял место на юге; дух материи огня – развитие, и его помечаем впереди. Металл занял место на западе; дух материи металла – оформление, и его помечаем справа. Вода заняла место на севере; дух материи воды – стойкость, и ее помещаем сзади. Форма импульса возбуждает материю дерева; она разливается и рождается все: это – весна. Форма развития возбуждает материю огня; она разливается и все растет: это – лето. Форма определения[511 - Меняю термин Бандзана на его синоним, чтобы избежать тавтологии: «Форма оформления».] возбуждает материю металла; она разливается и все собирается, как урожай: это – осень. Форма стойкости возбуждает материю воды; она разливается и все сохраняется: это – зима. Земля заняла место в центре. Дух материи земли – это истина. Но акциденция земли стоит в соответствии со всеми временами года, поэтому помечаем ее на [всех] четырех углах. Порядок взаимного порождения [этих элементов] – дерево, огонь, земля, металл, вода. Поскольку огонь является матерью земли, постольку земля достигает высшей точки своего развития в юго-западном углу. Вот абсолютная форма, которая есть творчество неба и земли, демонов и духов, которая есть неиссякающая сокровищница»[512 - Пример поэтизации образа «неиссякающей сокровищницы» см. мой перевод «Красной стены» Су Дун-по, помещенный в сборнике «Восток», № 1, 1935.]. Необходимо отметить, что Кумадзава – не изобретатель этих идей: они в основном взяты из комментария «Вэньянь-чжуань», так что нельзя считать их позднейшей спекуляцией, не имеющей ничего общего с древним пониманием «Книги Перемен»[513 - Между прочим, именно это место из «Вэньянь-чжуань» зафиксировано в «Цзо-чжуань» под 563 годом до н. э., так что такое понимание действительно древнее.]. Кумадзава только систематизировал искони известный материал. Точка зрения этой комментаторской школы на «четыре качества» ближе к действительности, чем чжусианское понимание их. Однако я не могу целиком согласиться с такой интерпретацией, ибо эти «четыре качества», если их понимать в духе Кумадзава, представляют собой настолько систематическое развитие творческого акта, что невозможен пропуск ни одного из этих звеньев творчества. Конечно, в сунской философии (например, у Чжоу Дунь-и) эти термины так и понимались: 1) импульс, необходимый для того, чтобы творческий акт сущего устремился к проявлению в меоне; 2) проницание (-развитие) сущего в меон; 3) оформление (-определение) сущего меоном и 4) стойкость уже сотворенного. Но именно эта систематичность не допускает пропуска какого-нибудь из этапов творчества. Если бы это понимание «четырех качеств» было верным в приложении к «Книге Перемен», то «четыре качества» появлялись бы в тексте только все вместе. Но так ли это? Следующая схема дает наглядный пример того, насколько несистематично появление терминов юань, хэн, ли, чжэн в древнейшем слое основного текста. (В этой схеме гексаграммы обозначены условно числами, где «1» передает целую черту, а «2» – прерванную; первая цифра слева соответствует нижней черте гексаграммы, а крайняя правая цифра – верхней черте. Так превращенные в цифры гексаграммы могут быть расположены в систематическом порядке, в котором нетрудно найти любую из них). Знак «-» означает отсутствие четырех качеств, «+» – присутствие их. Таким образом, мы видим, что в 32 гексаграммах (то есть ровно в половине всех случаев!) отсутствуют «четыре качества». В тех же гексаграммах, в которых есть упоминание «четырех качеств», оно бывает или полным, или частичным, а именно: упоминается одно качество – в 14 гексаграммах, два – в 9, три – в 3 и четыре – в 6 гексаграммах. Из этого видно, что наличие всех «четырех качеств» в гексаграмме – отнюдь не правило, а скорее исключение. Итак, если теория первой указанной школы не верна, так как находит синтактические отношения между словами юань, хэн, ли, чжэн, где этих отношений нет, то вторая школа ошибается, усматривая связь в идейном содержаний философемы, вкладываемой этой школой в смысл и в последовательность этих слов. Что же в самом деле они значили? Термин юань в комментаторской традиции понимался в значениях «начало», «изначальный» или «великий». Но палеографический анализ знака, которым этот термин обозначается, анализ, поддерживаемый и филологической критикой[514 - Нагаи первый начал систематическое изучение «Книги Перемен» путем изысканий в области терминологии, и при надлежащей критике и проверке эта работа может быть использована.], приводит к реконструкции основного значения слова: «голова», «главный», «начальный». Это поддерживает и пиктографический анализ, ибо две верхние черты в знаке юань (как и во множестве других знаков) равны современному шан («верх»), а нижний комплекс – жэнъ («человека»). Таким образом, весь иероглиф значит «верхняя часть тела», «голова» и т. д. Поскольку это слово выступает в контексте первой гексаграммы как качество, атрибут творчества, как первый момент его, постольку в нем естественнее всего предположить значение «импульс», «инициатива» и т. п. В тех же контекстах, в которых это слово ясно выступает в адъективной функции, его можно передать русским «изначальный». Термин хэн все комментаторы объясняют глоссой тун («проникать»). Пиктографический анализ этого знака, данный Сюй Шэнем, устанавливает в нем графический элемент синтетической категории, состоящий из сокращения знака гао («высокий», «высота») и жи (вместо современной формы), который в архаической китайской письменности означал наполненную жертвенную чашу; его основное значение – приносить жертву и служить духам. Жертвоприношения возносятся ввысь, поэтому приписан знак гао. К сожалению, пока не найдены материалы, бесспорно доказывающие правильность подобной этимологии знака, однако в порядке гипотезы ее допустить можно. Она поддерживается в серьезном и хорошо документированном палеографическом словаре Т. Таката[515 - Таката Тадасукэ. Словарь древней пиктографии, 1925, кн. 73, стр. 34 и след.]. Термин хэн по Таката значил «приносить жертву» и «вкушать жертвоприношения» в речи о богах, в параллель термину сян («угощать гостя» → «вкушать») в речи о людях. Среди многочисленных (120) вариантов написания знака хэн Т. Таката приводит формы, в которых, по-видимому, отображено представление о зеркальном подобии и отожествлении приносящего жертву жреца и принимающего жертву божества, представление, как известно, присутствующее во всяком культе. В нем заложено убеждение, что жертва проникает к божеству. Отсюда значение «проникать» – «достигать» –»«свершение» и, как дальнейшее развитие семантики в философском осмыслении комментаторов, – > «развитие». Все это, конечно, исходит из архаического значения слова «вознесение жертвы, принятой божеством», отождествляющее с ним жреца. Контексты «Книги Перемен» склоняют к тому, чтобы остановиться на значениях «свершение» и изредка «развитие», т. е. развитие и свершение того, что задумано в инициативе первого момента юань («импульс»). Термин ли благодаря палеографическому анализу (в словаре «Шовэнь» и у Таката) раскрывается как сокращение знака хэ («гармоническое сочетание», «примыкание вплотную») и дао – («нож» → «разделять») (ср. функцию этого знака в фэнъ «разделять» – > «доля», «часть» и т. п.). Если мы примем во внимание, что всякая грань, оформляющая предмет, в такой же мере отделяет его от одного предмета, в какой и соединяет его с иным, ставит предметы в соприкосновение, то понятно, почему в философском контексте это слово значит «оформление», «определение» (ср. приведенную выше схему Кумадзава Бандзан). Отсюда значения «соответствующий», «подходящий» (общая для комментаторов глосса ли равно и), «благоприятный». Эти значения отражены и в маньчжурском переводе ачабунъ(«…соответствие….польза….встреча»)[516 - См. И. Захаров, Полный маньчжурско-русский словарь, 1875, стр. 48. Сравнить там же глагол «ачамби».]. Дру- roe значение слова ли («точить нож», «острый»), вероятно, происходит от перенесения на этот знак значения другого слова ли («точильный камень», «точить»). Контекст склоняется в данном случае к выбору значения «благоприятный». Термин чжэн (также чжэнъ) комментаторы понимают как чжэнгу («верный и крепкий»). Палеографический анализ[517 - См. Таката Тадасукэ, Словарь древней пиктографии, кн. 29, стр. 21 и 22.] указывает, что в современной форме чжэн (чжэнъ) мы имеем схождение знаков чжэн (чжэнъ) и дин («треножник», «незыблемость»). Собственно чжэн (чжэнъ) состоит из знаков бу («гадать», «спрашивать решение оракула») и бэй («раковина»), как сокращения знака чжи («жертвоприношения», «дары»). В те времена, когда создавался данный знак, существовало убеждение, что высшая мудрость в решении вопросов жизни дается в ответах оракула, который ублаготворен жертвоприношением. Люди, убежденные в этом, создали знак чжэн с указанным выше значением, и так как к решению оракула они относились, как к чему-то незыблемому, то 1) естественно появление в этом знаке значения «незыблемость», «стойкость», «правота» и 2) понятны причины его схождения с дин («треножник», «незыблемость»). Контексты «Книги Перемен» склоняют меня выбрать для перевода слова «чжэн» значение «стойкость». Для понимания этих четырех терминов существенно еще одно наблюдение: в контекстах «Книги Перемен» они не стоят в тесной связи со всей фразой, если она не состоит только из этих четырех знаков; они точно вкраплены в текст, как цзи («счастье»), сюн («несчастье»), хуй («раскаяние») и другие подобные слова, которые, по основательному предположению А. Конради, являются позднейшими приписками. Я не утверждаю здесь, что это действительно позднейшие приписки, а ссылаюсь лишь на верное языковое чутье немецкого ученого, ощутившего разнородность текста «Книги Перемен» и этих терминов, стоящих как бы вне конструкции фразы. Только термины юань и ли иногда органически входят в контекст фразы. Кроме того, в тексте слова хэн и чжэн встречаются изолированно, а юань и ли – только в связи с другими (последующими) словами; следовательно, они выступают как определение и сказуемое. Таким образом, можно сделать вывод, что эти термины представляют какой-то особый слой текста. Для объяснения их присутствия я могу предложить только следующую гипотезу: фразы, построенные из знаков юань, хэн, ли, чжэн представляют собою мантические формулы, значение которых утрачено. Однако их полный аморфный синтетизм свидетельствует, что эти формулы гораздо древнее остального текста. Вероятно, они – остатки более ранней системы гадания[518 - Намек на это мы можем усмотреть в значении бу, входящем в состав знака чжэн, а именно в том, что бу значит «гадать на панцире черепахи», т. е. термин этот происходит из лексикона более ранней (охотничьей, а не земледельческой) системы гадания. Это мне кажется особенно убедительным по следующим соображениям: 1) охота древнее земледелия, 2) гадание на черепахе не имеет отношения к жизни земледельца, тогда какмировоззрение, отраженное в «Книге Перемен», целиком исходит из представлений земледельца, 3) Юй Юн-лян достаточно убедительно доказал, что гадание на панцирях черепах древнее, чем гадание по «Книге Перемен» на тысячелистнике, и 4) в культах, как правило сохраняются архаизмы. Так и термин более древней системы гадания – чжэн сохранился в более новой системе гадания, как языковый архаизм.]. Мне при данной гипотезе незачем считать их позднейшими приписками к тексту, как это делает А. Конради. Ведь его к этой мысли склонило предположение, что основной текст – это словарь, по которому вдруг начали гадать, и сделали пояснительные приписки. Гораздо естественнее, по-моему, представить себе следующее. Система гадания на тысячелистнике сложилась под влиянием другой, более древней системы, из которой частично была заимствована и терминология. Первоначально эта новая система располагала только названиями гадательных категорий (названиями гексаграмм) и формулами, построенными из терминов юань, хэн, ли, чжэн. Эти именно формулы, ввиду их лаконичности и многозначности, потребовали объяснений, которые были составлены из ходких поэтических образов, культовых изречений, поговорок[519 - Только в этом ограниченном смысле прав Уэйли, статья которого упомянута в части первой данной работы.] и т. п. Они-то и составили, как позднейший слой, текст «Книги Перемен». Чтобы еще детальнее изучить подлинно древнейший слой памятника, – названия гексаграмм и мантические формулы, построенные из слов юань, хэн, ли, чжэн, – напомню, что только половина гексаграмм снабжена этими мантическими формулами. Мантические термины встречаются в мантических формулах: юань – 9 раз, хэн – 28 раз, ли – 12 раз, чжэн – 14 раз. Во всем тексте гексаграммы (и в формуле, и в афоризме) встречаются соответственно юань – 4 раза, хэн – 12 раз, ли – 29 раз, чжэн – 19 раз. Мантические формулы отсутствуют в 32 гексаграммах, т. е. в 50 % случаев. Формулы из одного термина – в 14 гексаграммах, из двух терминов – в 9, из трех – в 3, из четырех – в 6, т. е. в 50 % случаев. В работе «Исюэ цимын» («Наука об «Ицзине» для начинающих») Чжу Си развивает целую теорию (базирующуюся на материале «Сицы-чжуань») о постепенном увеличении черт в символах «Книги Перемен»: Т. Наито склоняется к мысли о том, что древнейший текст «Книги Перемен» был построен на основании символов, состоявших из пяти и менее черт, но не из шести. Из этих соображений могло бы следовать, что когда-то, до возникновения 64 гексаграмм и текста к ним, было лишь 32 символа по пяти черт; к этим символам затем был приложен соответствующий текст, который, в значительно пополненном виде, вошел в известную нам «Книгу Перемен». Однако, как ни заманчива эта гипотеза, – верна ли она? Если бы гексаграммы развились из 32 гексаграмм, при которых не было мантических формул (или, наоборот, которые были снабжены ими), то a priori должно было бы оказаться, что среди комплекса гексаграмм, имеющих мантическую формулу, или среди комплекса гексаграмм, лишенных ее, не должно быть внутри одного или другого комплекса совпадающих пентаграмм, полученных путем изъятия одной из черт гексаграмм. Так, например, если верно, что гексаграммы, имеющие мантическую формулу, произошли из пентаграмм, к которым были прибавлены сверху линии____и _ _, и так произошло увеличение их числа до 64 гексаграмм, т. е. если верно, что, гексаграммы должны быть в разных комплексах, и в гексаграммах одного и того же комплекса должна была бы проявиться индифферентность к одной из черт: ведь добавлять можно было шестую черту на любом месте. Следующие списки показывают, что это не так. Гексаграммы, имеющие мантические формулы: № 1, 2, 3, 4, 7, 9, 14, 15, 17, 18, 19, 21, 22, 24, 25, 26, 30, 31, 32, 33, 34, 45, 46, 47, 51, 55, 58, 59, 60, 62, 63, 64. По верхней черте индифферентность не может идти, ибо при ее снятии неразличимы гексаграммы 4 и 7 (212221 и 212222). По пятой черте – то же: 1 и 14 (111111 и 111121). По четвертой черте – то же: 1 и 9 (111111 и 111211). По третьей черте – то же: 21 и 30 (122121 и 121121). По второй черте – то же: 19 и 24 (112222 и 122222). По первой черте – то же: 2 и 24 (222222 и 122222). Гексаграммы, лишенные мантических формул: № 5, 6, 8, 10, 11, 12, 13, 16, 20, 23, 27, 28, 29, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 48, 49, 50, 52, 53, 54, 56, 57, 61. По верхней черте индифферентность не может идти, ибо при ее снятии неразличимы гексаграммы 38 и 54 (112121 и 112122). По пятой – то же: 61 и 41 (112211 и 112221). По четвертой – то же: 10 и 61 (112111 и 112211). По третьей – то же: 37 и 42 (121211 и 122211). По второй – то же: 43 и 49 (111112 и 121112). По первой – то же: 20 и 42 (222211 и 122211). Следовательно, ни гексаграммы без мантической формулы, ни гексаграммы с нею не могут быть сведены к пентаграммам, к которым были прибавлены целая или прерывистая черты на каком-нибудь месте. Ибо, если бы это было так, то на какой-нибудь позиции в них была бы индифферентность к целой или прерывистой чертам. Таким образом, приходится отбросить гипотезу, что 64 гексаграммы произошли из 32 пентаграмм, снабженных мантической формулой или лишенных ее. Остается предположить лишь то, что гексаграммы (которые, вопреки мнению Чжу Си, не произошли из пентаграмм) когда-то все были снабжены мантическими формулами, последние в силу порчи текста у ряда гексаграмм были утрачены или включены в последующий слой афоризмов. Из приведенного выше подсчета видно, что если мантическая формула и отсутствует у ряда гексаграмм, то термины ее включены в текст афоризмов. Однако, несмотря на такое включение мантических терминов (и даже формул) в текст афоризмов, их нельзя считать единым текстом. По строю языка, по форме мышления, по объему содержания названия гексаграмм и мантические формулы, с одной стороны, – афоризмы при гексаграммах, с другой, несомненно представляют собою два разных слоя основного текста. Это положение мне кажется верным потому, что в первом слое мы имеем текст, построенный на вариациях все время повторяющихся четырех терминов юань, хэн, ли, чжэн (если не считать названий гексаграмм), текст же афоризмов при отдельных гексаграммах, если и не лишен некоторых повторений, то во всяком случае, не характеризуется ими. Это особенно ясно из приводимого ниже полного списка афоризмов, встречающихся в данном слое «Книги Перемен». (Список расположен по графической системе О. Розенберга, по первому знаку афоризма, а цифры справа указывают № гексаграмм. Таким образом, он служит указателем к данному слою текста). УКАЗАТЕЛЬ АФОРИЗМОВ ПРИ ГЕКСАГРАММАХ Гексаграммы без афоризмов: 1, 14, 34, 58. 35 В круговороте дня трижды принимать подданных 19 Когда настанет восьмая луна, будет несчастье 49, 59 Царь приближается к обладателям храма 55 Царь приближается к нему 48 Уйдешь и придешь, но колодец останется колодцем 54 В походе – несчастье 55 Надо солнцу быть в середине [своего пути] 20 Умыв руки, не приноси жертв 12 [Не подходящий человек] 4 Не я добываю юношей, юноши добывают меня 9 Плотные тучи – и нет дождя; они – из нашей западной окраины 24 Выходу и входу не будет вреда 2 Княжичу есть куда выступить 15 Княжичу – обладать совершенством 27 [Стойкость] к счастью 8 Счастье. Вникни в гадание 60 Горе ограничено; оно не может быть стойким 43 Говори от своего города 29 [Двойная бездна] 30 Разводить коров – к счастью 13 Благоприятна княжичу стойкость 40 Благоприятен юго-запад 2 Благоприятно: на юго-западе найти друзей, на северовостоке потерять друзей 39 Благоприятен юго-запад; неблагоприятен северо-восток 24, 41, 42, 43, 45, 57. Благоприятно иметь, куда выступить 28 Благоприятно иметь, куда выступить; свершение 21 Благоприятно тому, чтобы воспользоваться раздорами 5, 13, 18, 26, 42, 59, 61 Благоприятен брод через великую реку 36 Благоприятна в трудности стойкость 3 Благоприятно возведение князей 16 Благоприятно возведение князей и движение войск 6, 39, 45, 57 Благоприятно свидание с великим человеком 4, 32, 53, 59, 61, 63 Благоприятна стойкость 37 Благоприятна женщине стойкость 29 Действия будут одобрены 52 Проходя по своему двору, не заметишь своих людей; хулы не будет 41 Возможна стойкость 62 Возможны дела малых; не возможны дела великих 30 [Свершение] 45 [Свершение; благоприятна стойкость] 43 С правдой возглашай 47 Будут речи, но они не верны 6 Обладателю правды – препятствие 29 Обладателю правды – только в сердце – свершение 5 Обладателю правды – изначальное свершение 41 Обладателю правды – изначальное счастье. Хулы не будет 20 Владея правдой, будь нелицеприятен и строг 43 Будет опасность 40 Если есть куда выступить, то уж заранее будет счастье 24 Друзья придут; хулы не будет 45 [Для жертвоприношения] указаны крупные животные; счастье 46 Указано свидание с великим человеком 13 [Родня] на полях; свершение 46 Поход на юг – к счастью 4 По первому гаданию – возвещу; повторное и третье – смутит; раз смутит – не возвещу 63 В начале – счастье; в конце – беспорядок 41 Что нужно [для жертвоприношения?] – и двух [вместо восьми] чаш достаточно для жертвоприношения 46 Не скорби 3 Не показано, чтоб было куда выступить 44 Не показано, чтоб брать жену 55 Не беспокойся 43 Поднимешься до царского двора 6 С трепетом блюди середину – счастье; крайность – к несчастью 12 Великое отходит, малое приходит 62 Великое счастье 47 Великому человеку счастье; хулы не будет 28 Стропила прогибаются 35 Удовлетворенному князю надо жаловать коней в великом изобилии 61 Вепрям и рыбам счастье 51 Молния пугает за сотню поприщ, но она не опрокинет и ложки [жертвенного вина] 51 Молния приходит… о, о! [а пройдет – и] смеемся: ха-ха! 56 В странствии стойкость – к счастью 52 [Сосредоточенность] на своей спине 31 Брать жену – к счастью 24 Обратно вернешься на свой путь 48 Меняют города, но не меняют колодец 10 Наступи на хвост тигра: если он не укусит [тебя] – свершение 7 Возмужалому человеку – счастье. Хулы не будет 2 [Стойкость кобылицы] 49 Если до последнего дня будешь полон правды, то будет изначальное свершение, благоприятная стойкость, раскаяние исчезнет 24 Через семь дней – возврат 18 [Будь бдителен] за три дня до начала и три дня после начала 2 Выдвинется он – заблудится, последует – найдет господина 27 Созерцай скулы: они сами добывают то, что наполняет рот 50 Изначальное [счастье] свершение 8 [Изначальная] вечная [стойкость]. Хулы не будет 17, 24, 32, 41, 52 Хулы не будет 40 Если некуда выступить, то оно (= разрешение) наступит, и опять будет счастье 48 Ничего не утратишь, но ничего и не приобретешь 54, 64 Ничего благоприятного 62 От летящей птицы оставшийся голос 48 Разобьешь бадью – несчастье 48 Почти достигнешь воды, но еще не хватит веревки для колодца 62 Не следует подниматься, следует спускаться 12 Не благоприятна княжичу стойкость 43 Не благоприятно браться за оружие 23, 25 Не благоприятно иметь куда выступить 6 Не благоприятен брод через великую реку 8 Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье 26 Кормись не [только] от своего дома: счастье 52 Не воспримешь своего тела 25 У того, кто не прав, будет им самим вызванное бедствие 5, 39 Стойкость – к счастью 11 Малое отходит, великое приходит; счастье, развитие 33 Малому – благоприятна стойкость 56, 57 63 Малому – свершение 38 В незначительных делах счастье 64 Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост 44 У женщины – сила 53 Женщина уходит [к мужу] – счастье 2 Пребудешь в стойкости – будет счастье 6 Крайность – к несчастью Всего насчитывается 112 афоризмов. Из них повторяющихся – лишь 10. Это слишком малый процент, чтобы считать их формулами, подобными мантическим. Уже из этого одного явствует, что часть текста «Книги Перемен», названная мною выше древнейшая, разделяется на два слоя. Первый слой состоит только из названий гексаграмм и мантических формул. Второй же слой – афоризмы при гексаграммах со включенными в них цитатами из первого слоя. Привожу перевод первого слоя основного текста «Книги Перемен» (названия гексаграмм и мантические формулы). Таким образом, основной текст, который необходимо отделить от архаической комментаторской литературы, в свою очередь разделяется на три слоя: Первый слой – названия гексаграмм и мантические формулы. Второй слой – афоризмы при гексаграммах (со включением цитат из первого слоя). Третий слой – афоризмы при отдельных чертах (со включением цитат из первого и второго слоя). Хотя до наших дней «Книга Перемен» в традиционных школах комментаторов трактуется как единый текст, однако сомнения в его монолитности высказывались и в Китае, и в Японии и прежде, и теперь. Даже сама традиция говорит о постепенном сложении текста, только делает это наивно, приписывая разным знаменитым людям древности, в том числе и Конфуцию, авторство той или иной части, забывая при этом, что сам Конфуций подчеркивал, что он не автор, а только хранитель традиции. Критическая линия в этом вопросе началась с Оуян Сю. Тех же позиций придерживался и Лу Цзю-юань[520 - Лу Цзю-юань, иначе – Лу Сян-шань (1139–1192) – представитель сунской философии, выступающий против школы Чжу Си.] (что известно, правда, лишь по свидетельскому показанию: соответствующий текст не сохранился). Сомнения в монолитности текста высказывали Пи Си-жуй, Дяо Бао, Ван Ин-линь, Ит– Т-гай, Торадзиро Наит– и др. Последним указан ряд неоспоримых интерполяций. В нашем переводе они учтены и указан ряд других. При определении их иногда оказывал помощь филологически ценный японский комментарий Мацуй Расю. Настоящее исследование отвергает монолитность основного текста «Книги Перемен». Глава II. Дифференциация «книги перемен» по содержанию Обычная традиция делит «Книгу Перемен» на части. Это, во-первых, основной текст, который называется цзин («текст») и, во-вторых, традиционные комментарии к нему, так называемые ши-и («Десять крыльев»). Традиция не проводит внутренней дифференциации основного текста, как это было сделано в предыдущей главе. Традиция как бы чутьем отмечает отсутствие единства основного текста, говоря о (легендарных, с моей точки зрения) авторах «Книги Перемен». «Десять крыльев» делятся по традиции на следующие части: 1. «Туань-чжуань» («Традиция суждений»), в двух частях. 2. «Сян-чжуань» («Традиция образов»), в двух частях. 3. «Сицы-чжуань» или «Да-чжуань» («Традиция афоризмов», или «Великая традиция»), в двух частях. 4. «Шогуа-чжуань» («Традиция объяснения триграмм»). 5. «Сюйгуа-чжуань» («Традиция о последовательности гексаграмм»). 6. «Цзагуа-чжуань» («Различные традиции о гексаграммах»). 7. «Вэньянь-чжуань» («Традиция о знаках и словах»). Обычно у комментаторов, не склонных к филологической и исторической критике, все «Десять крыльев» приписываются Конфуцию. Так, например, сунский комментатор Ху И-гуй говорит, что «Сицы-чжуань» создана Конфуцием и что именно поэтому Сыма Цянь называет ее «Да-чжуань» («Великая традиция») в отличие от другого трактата (чжуань), который был написал Ян Хэ, учителем Сыма Цяня. С другой стороны, как было указано в части первой настоящей работы, Пи Си-жуй, отрицая, вслед за Оуян Сю и Итб Тбгай, авторство Конфуция в отношении «Десяти крыльев», считал, что им создан основной текст. Спор шел, однако, не по тому руслу, по которому его следовало бы вести. Если было бы выяснено, что различные части «Десяти крыльев» поделены традицией случайно, без обязательной внутренней связи каждой из частей, и что они и в целом, и в частностях представляют собою разновидный текст, то вопрос об едином авторе, тем более о Конфуции как авторе не подлежал бы дискуссии. Традиционное деление «Десяти крыльев» приходится признать несостоятельным по следующим соображениям. а) Оно построено на смешанной методологии. Если «Туань-чжуань» и «Сян-чжуань» имеют отношение (как построчный комментарий) к основному тексту и делятся каждая на две части, ибо на две части делится основной текст, то «Сицы-чжуань», не имеющая непосредственного отношения к каким-либо определенным частям основного текста, делится на две части механически и без всякой связи с двумя частями основного текста. б) Под названием «Сян-чжуань» разумеется два совершенно различных текста (по-видимому, написанные неодновременно!). Впрочем, даже и традиция отмечает это, ибо при более точной классификации текстов говорится о двух комментариях «Сян-чжуань», а именно: «Да сян-чжуань» («Великая Традиция Образов») и «Сяо сян-чжуань» («Малая Традиция Образов»). Но это деление проводится не по размеру этих текстов («Да сян-чжуань» меньше, чем «Сяо сян-чжуань»), а по признаку их значимости. в) Под одним названием «Шогуа-чжуань» собраны два совершенно различных текста. Небольшая часть его в начале по форме и по содержанию примыкает к комментарию «Сицы-чжуань», а остальная, большая, аналогична «Цзагуа-чжуань». Так, в начале «Шогуа-чжуань» мы читаем: «В древности, когда совершенномудрые люди создавали [учение о] Переменах, они глубоко вникли в ясность духов и породили оракул на тысячелистнике[521 - Ср. «Сицы-чжуань», часть II, главы о своего рода истории культуры Китая с точки зрения «Книги Перемен».]. [Числом] «3» [они обозначили] Небо и [числом] «2» – Землю и основали [оракул] на счислении[522 - Ср. «Сицы-чжуань», часть I, главу о технике мантического счисления.]. Они усмотрели изменчивость в [смене] тьмы и света и установили символы; они открыли знамения[523 - Перевод этих терминов, данный в словаре Куврера, не учитывает параллелизма и потому неверен, как слишком суммарный: «faire connaitre». Чтобы понять данный термин, необходимо принять во внимание:а) что он осмысляется теперь как «возбудить к движению» или «рассеять»;б) что как рифма и фонетический аналог слов «неуловимое», «незаметное» и «знамя», «значок», «знамение» он уже в древности заменял второй из этих знаков. Полисемантизм противоположных значений нас не должен удивлять, ибо достаточно вспомнить хотя бы такие примеры, как: мин – «свет» // «тьма»: луань – «смута» // «приводить в порядок»; ли – «держаться за что-нибудь», «впадать в…» // «отделиться от чего-нибудь», «покинуть…», или – «незаметное» // «заметное»:в) если высказанное в пунктах а и б синтезировать в одном значении данного термина, то мы можем усмотреть в нем следующее содержание: «выявлять нечто еще не выявленное»;г) в данном контексте этот термин стоит параллельно термину «усмотреть изменчивость», который построен по формуле сказуемое – дополнение, следовательно, приходится выбирать именное, а не глагольное значение: «…открыли знамения…».] в [чередовании] напряжения и податливости и создали отдельные черты [символов][524 - Ср. рассказ о создании гексаграмм на основании наблюдений над внешним миром в части первой «Сицы-чжуань».]. Они гармонически согласовались с абсолютным Путем и его личным Приятием и устроили [жизнь в согласии] с чувством должного; они вполне постигли строй [мира], до конца познали действительность [души] и так достигли [знания] судьбы»[525 - Текст – вполне в духе гносеологических построений в части первой «Сицы-чжуань».]. Как и эта первая глава «Шогуа-чжуань», ее вторая глава стоит в теснейшей связи с кругом вопросов «Сицы-чжуань». «В древности, когда совершенномудрые люди создавали [учение о] Переменах, они имели целью согласоваться с закономерностями сущности [человека и его] судьбы. И вот они установили Путь Неба, а именно: Тьма и Свет; они установили Путь Человека, а именно: Любовь и Долг. Они сочетали эти три потенции и сочли их двойными. Поэтому в „Книге Перемен“ шесть черт составляют гексаграмму, в ней разделяются тьма и свет, чередуются податливость и напряжение. Поэтому в „Книге Перемен“ шесть позиций составляют целую главу». Глава третья «Шогуа-чжуань» еще имеет в себе черты, напоминающие «Сицы-чжуань», но все остальные ее главы – совершенно аналогичны «Цзагуа-чжуань» и отличаются лишь тем, что в последней говорится о гексаграммах, тогда как во второй части «Шогуа-чжуань» речь идет о триграммах. Но и там и здесь лишь глоссы, имеющие целью объяснить значение названий триграмм и гексаграмм, а также сообщить гадателю установленные мантической традицией ассоциации различных животных, предметов и явлений с той или иной триграммой и гексаграммой. г) Также и текст «Вэньянь-чжуань» не представляется однородным. Это было уже замечено Р. Вильгельмом, который, полагая, что «Вэньянь-чжуань» написан если не самим Конфуцием, то его ближайшими учениками, изучил «Вэньянь-чжуань» более тщательно, чем остальные «крылья». Текст «Вэньянь-чжуань» распадается на четыре различных текста. Я думаю только, что Р. Вильгельм совершенно напрасно ставит это произведение в столь близкое отношение к Конфуцию. Как увидим ниже, всем своим характером оно совершенно чуждо Конфуцию, и если бы он знал его, то, вероятно, объявил бы еретическим, вредным, а не каноническим. д) Близость «Сицы-чжуань» и «Шогуа-чжуань» была до известной степени замечена японским ицзинистом Мацуй Расю, который рискнул совершенно перепланировать (в более систематическом порядке!) «Сицы-чжуань» и соединить его с текстом первых глав «Шогуа-чжуань». е) Наконец, по самому содержанию тексты, объединенные общим названием «Десять крыльев», совершенно различны. Это объединение разнородных слагаемых противоречит и действительности, и научной классификации. Фактически их следовало бы разделить на три группы: 1) комментарии (обе части «Туань-чжуань» и «Сянчжуань»), 2) теоретические трактаты о «Книге Перемен» в целом (сюда относятся целиком «Сицы-чжуань» и «Сюйгуа-чжуань», «Шогуа-чжуань», главы 1 и 2) и 3) глоссы к терминам «Шогуа-чжуань», гл. 3 и последующие, «Цзагуа-чжуань» и «Вэньянь-чжуань». Надо заметить, что и в пределах указанных трех групп тексты не вполне одинаковы. «Туань-чжуань» рассматривает гексаграмму в целом, анализирует триграммы, ее составляющие, и, исходя из такого анализа, посильно объясняет текст афоризмов. Вот, например, комментарий «Туань-чжуань» к гексаграмме 12 (Пи. Упадок. Текст афоризма: «Упадок неподходящие люди[526 - Эти слова – интерполяция. См. примечание к переводу этой гексаграммы.]. Неблагоприятна благородному человеку стойкость. Великое отходит, малое приходит»). «Туань-чжуань» комментирует: «Упадок – это неподходящие люди. Неблагоприятна благородному человеку стойкость. Великое отходит, малое приходит[527 - Относительно правильной последовательности фраз в этом тексте см. примечание к его переводу.]. Это значит, что Небо и Земля не связаны и все сущее не развивается. Когда высшие и низшие не связаны, то и в Поднебесной не существует государство[528 - Ибо государство рассматривается в «Книге Перемен» как система связей между низшими и высшими.]. Внутренняя [равно: нижняя] триграмма [здесь] – тьма, а внешняя [равно: верхняя] – свет. Внутренняя триграмма – податливость, а внешняя – напряжение. Внутри [здесь] – ничтожество, а вовне – благородный человек. Путь ничтожеств – расти, а путь благородного человека – умаляться» Мы видим здесь типичный комментарий, рассматривающий политические события с точки зрения космических сил. Совсем другая техника комментирования и другая цель в «Да сян-чжуань». Вот что в нем говорится о той же гексаграмме: «Небо и Земля не связаны: это – упадок. Благородный человек [в таких обстоятельствах] избегает затруднений благодаря добродетели – бережливости. Нельзя быть [здесь] в славе и через нее получать жалование». В этом комментарии мы видим моральный трактат, освещающий вопросы этики, взятые динамично, в связи с той или иной ситуацией жизни (выраженной в гексаграмме), а не статично, как раз навсегда нерушимая догма. Позволю себе напомнить, что для конфуцианцев моральная норма выражается в словах: «Путь – это то, от чего нельзя отклониться ни на мгновение». Обратимся теперь к комментарию «Сяо сян-чжуань». Он отличается от предыдущих уже и тем, что относится к другому тексту: к афоризмам при отдельных чертах, а не при гексаграммах в целом. Он в большинстве случаев оказывается школьным объяснением афоризма, учитывающим, правда, структуру гексаграммы и роль данной черты в ней, но тяготеющим к мантическому истолкованию гексаграммы. Вот типичное объяснение для комментария «Сяо сян-чжуань» (та же гексаграмма, черта третья). Текст афоризма: «Шестерка третья. Будешь полн стыда». Текст «Сяо сян-чжуань»: «Будешь полн стыда, [ибо] это не подобающая позиция»[529 - Подобающей она была бы, если бы нечетную (3-ю) позицию занимала световая черта.]. Или там же, под четвертой чертой, текст афоризма: «Будет веление свыше – хулы не будет. Во всех, кто с тобою, проявится благоволение [неба]». Текст «Сяо сян-чжуань»: «Будет веление свыше – хулы не будет, [т. е.] стремления осуществятся». На последнем примере особенно видно, что текст «Сяо сян-чжуань» ничего интересного не представляет. Это – типичная схолия. Но влияние его длилось несколько веков: большинство комментаторов конца II в. н. э. стоят под несомненным обаянием именно этого комментария. Малоценность его, по-видимому, осознал и Р. Вильгельм, включивший ее не в первый том своего перевода, а в третий том, со скромным заголовком «Материалы». Текст «Сицы-чжуань» стоит особо среди «Десяти крыльев». Это целая энциклопедия ицзинизма! Правда, он несистематичен, чередование самых различных тем в нем производит подчас удручающее впечатление пестроты и случайности[530 - Не совсем удачная попытка его систематизации, поскольку, мне известно, была сделана лишь раз, Мацуй Расю, упоминавшимся выше.]. И тем не менее как раз этому тексту суждено было сыграть крупнейшую роль в развитии китайской философии. Именно через него понималась «Книга Перемен» и ее теория гениальным философом Ван Би (III в. н. э.). Именно из него по существу выросло основанное на «Ицзине» учение сунских мыслителей, та школа, в которой наиболее разработаны вопросы философии. В этой энциклопедии ицзинизма мы находим и онтологию (учение о материальной субстанции мира), и космологию (учение о силах тьмы и света, их ритмическом чередовании, порождающем всю жизнь космоса, о ряде космических сил, производящих рост растений, и т. п.), и гносеологию (учение о соотношении слова и познаваемого образа как его содержания и т. п.), и «историю культуры» (учение о развитии культурных институтов с точки зрения понятий «Книги Перемен») и т. п. Как мы видели, первые две главы «Шогуа-чжуань» примыкают по своему значению к «Сицы-чжуань». Текст «Сюйгуа-чжуань» – длиннейший из известных мне соритов – представляет собою опыт доказательства правильности такого расположения гексаграмм, какое мы находим в «Книге Перемен». Этот текст был особенно систематично продуман и разработан Чэн И-чуанем в XI в. н. э. Вот хотя бы его начало. «Есть Небо и Земля, и лишь после этого рождаются все вещи. То, что заполняет все пространство между Небом и Землею, – это только все вещи. Поэтому после [символов Неба и Земли] помещен символ Чжуань. Он значит и наполнение, и первое мгновение бытия вещи. Как только рождается что-нибудь, оно безусловно недоразвито. Поэтому [символ „Начальная трудность“] преемствуется символом „Недоразвитость“. Недоразвитость – это юность, это молодость данной вещи. Если что-нибудь молодо, то его необходимо воспитывать. Поэтому «Необходимость ждать» следует за „Недоразвитостью“. Необходимость ждать – это путь питания. Из-за пищи и питья непременно бывает тяжба. Поэтому после [„Необходимость ждать“] и идет „Тяжба“. В тяжбе непременно поднимается множество людей, поэтому после нее идет „Войско“. Войско – это множество людей. Во множестве людей непременно оказываются те, между которыми происходит сближение. Поэтому (после войска) идет «Сближение». Сближение – это приближение [друг к другу]» и т. д. Остальные тексты из «Десяти крыльев» – лишь глоссы; поэтому их переводить или невозможно, или бессмысленно, ибо перевод термина – это, собственно, такое же решение задачи по осмыслению терминологии, каким является выбор синонима при составлении глоссы. Конечно, желающему изучить и понять внутреннюю логику памятника и особенно ханьских комментаторов в подлиннике не миновать чтения этих текстов. Однако для наших целей этого не требуется. Поэтому я ограничиваюсь указанием на характер этих текстов (конец «Шогуа-чжуань», «Цзагуа-чжуань» и «Вэньянь-чжуань»). Глава III. Дифференциация «книги перемен» по технике мышления Я вынужден предпослать материалам этой главы некоторые общие положения, чтобы заранее уточнить, что я разумею под анализом техники мышления. При чтении данной главы может показаться, что в таком древнем произведении, как «Книга Перемен», я нахожу наши современные концепции и приписываю их авторам, жившим в эпоху совершенно отличную от нашей. Иными словами, я предвижу упрек в модернизации архаического памятника. Я хотел бы внести ясность в этот вопрос. Если мы говорим о сотах меда, то нельзя не упомянуть о том, что ячейки их дают в сечении шестигранник. Это – понятие геометрии, но никто не заподозрит нас в склонности приписывать пчелам знание геометрии. Если представители культурно отсталых народов умеют построить хижину из бревен, то это еще не значит, что у них есть знание таких инженерных наук, как статика деревянных сооружений или сопротивление материалов. Однако, если мы будем изучать их технику, то нам не обойтись без терминов этих наук, чтобы сделать понятными современному читателю результаты нашего исследования. Наконец, сколько миллионов людей пело и играло на самых разнообразных музыкальных инструментах без малейшего знания законов акустики и теории музыки. Однако мы можем говорить о их творчестве научно лишь с точки зрения современной акустики и теории музыки. Так же, изучая технику мышления, отраженную в текстах «Книги Перемен», мы не можем не пользоваться современной, нашей техникой мышления. Однако это не значит, что мы проводим знак равенства между техникой мышления авторов изучаемых текстов и нашей. Наоборот, цель настоящей главы – показать специфику мышления авторов «Книги Перемен» в различных частях этого памятника. У авторов первого слоя основного текста мышление еще совершенно аморфно. Мы тщетно стали бы искать там хотя бы намек на логическую связь. И грамматические отношения в этом тексте еще совершенно не выявлены. Единственным достижением мышления на этой ступени можно признать лишь работу его по установлению терминов. Но эти «термины» только с большими оговорками могут быть сочтены терминами, ибо самая характерная черта термина – его определенность – сводится почти к нулю полисемантичностью этих терминов. Есть ряд гексаграмм, тождественно определенных одинаковыми мантическими формулами. Можно предположить лишь, что в приложении к разным гексаграммам они понимались по-разному. В этом отношении и названия гексаграмм не представляют исключения. Если принять во внимание, как разносторонне в текстах второго и, особенно, третьего слоя интерпретировалось то или иное название гексаграммы, то наглядно выступит многообразие их понимания. На этой ступени мышление только приступает к выработке терминов. Второй и третий слой основного текста не различаются сильно друг от друга в отношении техники мышления, но в них действует мышление, хотя и примитивное, но несравненно более развитое, чем в первом слое. Прежде всего в них ясно выражена борьба с полисемантизмом. Эта борьба идет в основном по линии создания контекста и по линии уточнения термина дефинициями. По-видимому, это объясняется тем, что мышление, обусловленное возможностями языка как выразителя мышления, было в состоянии облечься лишь в такие формы, какие были налицо в аморфно-синтетическом китайском языке. Последний, будучи лишен возможностей формального словообразования, представлял широкие возможности интеграции нескольких слов в composita и обладал большою гибкостью в подборе художественных образов как средства выражения мысли. Поэтому мышление у авторов второго и третьего слоя развилось не по линии построения точных терминов, выражающих понятия, а по линии представлений, облеченных в словесные образы. Часто эти образы уточнены одним определением или рядом их вариантов, а то и целым описанием. Конечно, в этом мышлении есть и понятия как таковые, например: «великое», «малое» и т. п. Но ведущая роль все же принадлежит представлениям, несущим в себе подразумеваемые понятия. Такие представления уже развиты до уровня символических представлений, являющихся переходной ступенью к понятиям. В этом процессе, конечно, мышление связано с уровнем развития языка, который определен уровнем развития жизни общества. Последний обусловил развитие письменности. Идеограмма особенно способствовала развитию способности к символике в мышлении (ибо идеограммы уже утратили непосредственную связь с изображаемым предметом, в отличие от рисунка и пиктограммы) и к схематизму (ибо путь от пиктографии к идеографии в отношении графических приемов – схематизация). Если схематизм и приводил к большей общей понятности терминов, то наличный еще символизм их препятствовал их непосредственной понятности. Так возникла необходимость в интерпретации символических представлений, которая, на мой взгляд, была одной из причин, вызвавших к жизни древнейшую комментаторскую литературу. Для ее осуществления мышление должно было сделать шаг вперед в направлении выработки понятий. И в самом деле, в таком тексте, как «Туань-чжуань», мы находим мышление, которое уже осознает понятие времени. Более того, не только понятно время вообще, но понятна и его дифференцированность по содержанию ситуаций жизни, протекающих во времени. Часто в «Туань-чжуань» указывается, что «время [такой-то] гексаграммы [т. е. такой-то жизненной ситуации] – значительное [важное время]». Если в третьем слое можно усмотреть проблески понимания пространства, то в таком тексте, как глосса к третьему слою – «Сяо сян-чжуань», имеются уже явные указания на пространство [так называемые «позиции» в пределах гексаграммы]. По-видимому, свет и тьма на этой ступени развития мышления понимались как космические силы. Здесь мышление уже безусловно способно дифференцировать антитезы, понимать антагонизм (борьбу, движениє) и его психологическую аналогию – импульсы воли, воспринимаемые как стремление. Другой комментарий – «Да сян-чжуань» – характеризуется специфическим настроением этического порядка. В нем мышление систематически занято параллелями между образами текста и этическими нормами, будто бы отображенными в афоризмах. Этические понятия здесь совершенно очевидны, но кроме них нельзя не увидеть в мышлении автора «Да сян-чжуань» латентное присутствие параллелизма, без которого не могут развиться понятия связей (пространственных, временных, условных, целевых, причинных и т. п. отношений). Мышление этого рода, поднимаясь до уровня этических понятий, в то же время увлекается построением прописной морали, опирающейся на авторитет текста и его авторов, а не обоснованной цельным мировоззрением. В порядке преодоления этого недостатка мышление более поздних авторов («Сицы-чжу-ань» и начало «Шогуа-чжуань») не может не обратиться к выработке мировоззрения как системы суждений о мире. Поэтому не удивительно, что именно эти тексты сыграли наибольшую роль в развитии философии[531 - Характерно, что в книге Гране (М. Granet, La pensee chinoise, Paris, 1934) при речи о «Книге Перемен» чаще всего встречаются ссылки на «Сицы-чжуань», хотя это уже далеко не основной текст.]. Но на этом уровне развития мышление временно задерживается (до нового этапа комментаторской литературы – до Ван Би, предтечи сунской философии). Поэтому ничего нового в области техники мышления уже не найти в таких глоссах, как заключительный раздел «Шогуа-чжуань», «Цзагуа-чжуань» и позднейшие слои «Вэньянь-чжуань». Если, несмотря на наличие развитого мировоззрения, «Сицы-чжуань» далеко от всякой систематичности, то этот недостаток восполняется автором «Сюйгуа-чжуань», склонным к систематическому, дискурсивному мышлению. Между прочим, ему особенно свойственно стремление интегрировать комплексы понятий и представлений в понятия более высокого ряда. Наконец, «Сюйгуа-чжуань» (по развитию текста) – распространенный сорит. Если мы обратим внимание на то, какими путями мысль соединяется с мыслью в разных частях «Книги Перемен», то и в этой области обнаружится большое разнообразие. Так, в первом слое основного текста связь мыслеобразов почти не заметна[532 - Пожалуй, зачатки связей можно усмотреть лишь в том, что все термины сочетаются друг с другом. Так, например, не встречается сочетание «юань-ли», хотя «юань-хэн» встречается часто. Термины осознаются не нейтральными в своих отношениях друг к другу.]. Во втором слое отдельные мысли следуют одна за другой, и их взаимоотношение почти нигде не выражено, а связь их можно уловить только из контекста, из синтеза самой их последовательности. Чаще всего эта последовательность такова, что первое высказывание как бы комментируется во втором. Например: «…С терпением блюди середину, – счастие! Крайность – к несчастью…» (гекс. 6), или: «…Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье!» (гекс. 8). Но в подавляющем большинстве случаев даже такой комментирующей связи мыслей нет во втором слое. Чаще всего это разрозненные высказывания, характеризующие данную ситуацию с различных сторон. Поэтому приходится предположить, что авторы второго слоя уже были в какой-то мере способны к аналитическому мышлению и владели пониманием того, как единое целое может последовательно отображаться во множестве. Именно это качество мышления особенно интенсивно отображено в третьем слое. Там почти всегда отдельные афоризмы выступают как варианты основного положения, высказанного во втором слое. В подборе вариантов характеристики мышление на этой ступени интенсивно направлено на анализ понятий. В большинстве случаев на этой ступени связь между отдельными мыслями еще не выражается, но она (как это следует из контекста) несомненно присутствовала в сознании авторов. Так, если в первом слое основного текста – почти полная аморфность, во втором – аморфный синтетизм, то и в третьем слое в основном сохраняется тот же аморфный синтетизм, заключающий в себе латентные связи мыслей (главным образом следующие отношения соседних высказываний: пояснение, сопоставление, противопоставление, последовательность, связь в пространстве, временная связь и условная связь). Уже в основном тексте намечаются типы мышления: от весьма неопределенной полисемантичноети недифференцированных понятий-представлений, через символические мыслеобразы к точно очерченным художественным образам. Очевидно, что все эти три слоя представляют мышление некоего общего этапа, в большей степени отличного от других этапов, чем различающихся между собой. Это становится особенно очевидным, если принять во внимание, что мышление, лежащее в основе всех остальных текстов, ныне включаемых в «Книгу Перемен», уже имеет ясно выраженные связи мыслей. Они уже не латентны. Начиная с «Туань-чжуань» и в позднейших текстах мы часто встречаем выражение условной, временной и пространственной связи. Время уже мыслится как мировая категория. Встречается (в связи с понятием времени) даже индукция[533 - См. «Туань-чжуань» к гексаграммам 40, 42, 44 и т. д.] (в общем мало свойственная китайскому мышлению тех времен, более склонному к дедукции). Все типы связи мыслей, которые существуют в предыдущих текстах, налицо и в «Десяти крыльях», и в них (конечно, по-разному)[534 - Так, например, для «Да сян-чжуань» типично выражение причинной связи, для «Сюйгуа-чжуань» – сориты и т. д.] эти связи, в отличие от основного текста, как правило, ясно выражены и оформлены средствами языка. Таким образом, если основной текст прошел через мышление с латентными связями мыслей, то для всех древнейших комментариев, глосс и трактатов характерна экспозиция этих связей. Только в порядке гипотезы можно высказать первое предположение о дате сложения основного текста и «Десяти крыльев» и отнести основной текст ко времени не позже VII в. до н. э., а «Десять крыльев» – ко времени не раньше V в. до н. э.; я основываюсь на том, что мышление, отображенное в основном тексте, архаичнее и менее развито, чем мышление, отображенное в таком тексте, как подлинный «Гуань-цзы» (так называемое «Псевдо-Гуань-цзы» исключается), а мышление «Десяти крыльев» безусловно более развито, чем мышление, представленное в «Луньюе», «Даодэцзине» и т. п. Конечно, это лишь очень приблизительная хронология, но она находит подтверждение и с других сторон, как это будет видно из дальнейшего. Глава IV. Дифференциация «книги перемен» по технике языка Если при изучении некитайских письменных памятников со стороны их языковой техники исследователь может достаточно уверенно опираться на факты истории морфологии, то китаист, оперирующий с аморфно-синтетическим китайским языком, лишен этой возможности. Единственное, на что он может направить свое внимание, это на синтаксический строй китайского языка в исследуемом тексте. Дело в том, что, несмотря на железный синтаксис современного и старокитайского языка, архаический китайский язык обладает в синтаксическом отношении специфическими особенностями. Иными словами, нормы построения фразы в китайском языке на протяжении его исторического развития не были неизменными. А. Конради указывал на препозицию сказуемого в архаическом китайском языке, совершенно основательно полагая, например, что фраза сянь лун значит не «появившийся дракон», а «появляется дракон». Т. Таката приводит ряд фраз с препозицией сказуемого в дочжоуских памятниках. Кроме того, современная и старокитайская норма препозиции определений тоже не абсолютна, ибо материалы, приводимые в большом изобилии Т. Таката, ясно свидетельствуют, что в дочжоуском языке нормой было как раз обратное – постпозиция определений. Она частично сохранилась до сих пор в тибетском, бирманском и тайском языках, а во вьетнамском языке постпозиция определений сохранилась даже как норма, и препозиция их встречается лишь в сравнительно поздних заимствованиях из китайского языка и (неологизмы) даже из японского. В архаическом китайском языке, как это явствует из материалов Т. Таката, существовала даже препозиция дополнений. Такая сравнительная свобода синтаксиса в архаическом китайском языке понятна, если принять во внимание его фонетическое богатство: обилие закрытых слогов, даже в старокитайском языке уже частично утраченное, вероятность начальных аффрикат и т. п. Все это придавало отдельному слову большую определенность, а отсюда – открывалась большая свобода для синтаксических конструкций. Итак, мы наблюдаем в китайском языке, в области его синтаксиса, движение в сторону стабилизации синтаксических конструкций за счет исчезновения препозиции сказуемого, препозиции дополнения и постпозиции определения. Следовательно, если мы изучим синтаксический строй нескольких архаических китайских текстов, то число архаических конструкций будет прямо пропорционально древности данного текста. Известно, что части речи в китайском языке формально не различаются, а являются лишь функцией синтаксического строя. Постепенно в ходе языковой практики количество применения того или иного термина в роли той или иной части предложения сообщало ему новое качество – тенденцию выражать какую-нибудь определенную часть речи. Это видно хотя бы из того, что в современном китайском языке уже далеко не все слова могут быть и существительным, и прилагательным, и глаголом. Этот процесс нашел свое выражение в специализации отрицаний: так, отрицание бу («не») неприложимо к существительному, бытие которого отрицается при помощи у («нет»). Следовательно, чем архаичней текст, тем менее выражена в нем специализация отрицаний. Так, она почти незаметна во втором слое основного текста «Книги Перемен», а в позднейших текстах уже вполне ощутима. Нетрудно понять, что чем больше осознаны слова с точки зрения их тенденции выполнять функции той или иной части речи, тем меньше в языке остается возможностей к сложным composita. Последним везде особенно свойственна аморфность[535 - Например, внутренняя аморфность слов в санскритских composita наряду с богатейшей морфологией этого языка.]. Поэтому, в общем, весьма близкий к аморфному синтетизму современный китайский язык обладает исключительными возможностями построения composita, подобных которым я не встретил ни в одном из известных мне языков Запада и Востока. Так, в китайском языке может быть интегрировано[536 - О термине «интеграция предложений» см.: Б. А. Васильев и Ю. К. Щуцкий. Учебник китайского языка (бай-хуа), ЛИФЛИ, 1935.] в composita целое предложение, выполняющее функции одного члена предложения без всякого оформления. Это явление более распространено в старокитайском, чем в современном языке. Следовательно, чем больше в тексте интеграции, т. е. чем меньше представлена в нем стандартизация морфологических функций слов, тем архаичнее текст. Учету подлежат при этом следующие явления: 1) различие между простым и сложным (интегрированным) подлежащим; 2) чувствительность языка к месту сказуемого (т. е. различие между сказуемым и сказуемым в препозиции); 3) различие между простым и сложным (интегрированным) дополнением, а также возможности препозиции дополнения и 4) наличие архаической постпозиции определений. Можно также учесть рост количества грамматических показателей. Такие данные позволяют построить весьма точный профиль языка, который оказывается столь характерным, что по нему можно хронологически относительно координировать тексты. При сравнении синтаксических профилей становится очевидным, что дифференциация частей «Книги Перемен» по содержанию и по технике мышления находит себе полное подтверждение и в данных языка. Оказывается, что различие по языку между основным текстом и языком «Десяти крыльев» не больше, чем между частями самого основного текста. Отсюда возникла необходимость продолжить дифференциацию и на сам основной текст. Выяснилось, что в основном тексте мы должны различать по крайней мере три слоя его постепенного сложения. К первому слою относятся только названия гексаграмм и многозначные мантические термины юань, хэн, ли, чжэн. Это, по-видимому, условные термины, применявшиеся при гадании еще до того, как был выработан и стандартизован текст «Книги Перемен». Второй, качественно отличный от предыдущего, слой – афоризмы о гексаграммах в целом, так называемые гуа-цы. По профилю синтагм этот текст стоит очень близко к языку «Шицзина». В этом языке еще весьма ощутимы архаические конструкции, отмечавшиеся как в европейской синологии (А. Конради), так и в японской (Т. Таката). От второго слоя также сильно отличается третий слой, количественно наибольший: так называемые «сяо-цы» (чтение сяо – по словарю Канси; современные словари указывают также чтение яо). Это афоризмы по поводу отдельных черт гексаграмм, созданные уже в значительно более позднее время, судя по некоторым указаниям Ван Ин-линя, Т. Наитб и др., а также и по некоторым данным настоящего исследования, они не лишены многочисленных интерполяций. Профиль его синтагм, хотя и близок к профилю синтагм «Сицы-чжуань», но в области суффиксов и префиксов оформления все же коренным образом отличается от последнего. Именно в этой области проходит нестираемая демаркационная линия между основным текстом и «Десятью крыльями». Глава V. Диалект основного текста памятника и его отношения к другим, уже изученным диалектам древнекитайского языка Как известно, китайский архаический язык, отраженный в древних классических книгах, не представляется чистым аморфно-синтетическим языком, ибо в нем уже существуют некоторые форманты агглютинативного типа (например, форманты наречий: жо, жу, жанъ и т. п.). Однако это еще не вполне агглютинативные окончания, так как они еще сохраняют и свое собственное неслужебное значение. Это обусловлено тем, что на данной ступени развития китайского языка мы застаем процесс выработки агглютинации еще в самом начале. Техника применения формантов такого рода, а также и некоторых других слов, играющих двойную роль, – роль самостоятельного слова и роль служебного соединителя полноценных слов, – в текстах древних письменных памятников различна. Это может быть объяснено только тем, что тексты эти написаны на разных диалектах. Все это не было известно древним китайским начетчикам, поэтому их нельзя заподозрить в сознательной фальсификации древних текстов, в стилизации под тот или иной диалект. Это положение подтверждается еще и тем, что древние китайские начетчики были склонны не проводить диалектические различия терминологии текстов, а наоборот, сливать их воедино, в своих глоссах объясняя слово одного диалекта синонимом из другого, более известного. Безразличие к характерным чертам диалектов могло сыграть отрицательную роль только при возможных заменах синонимов во время переписки текста. Но эти случаи порчи текстов вряд ли многочисленны, так как известно отношение начетчиков к классическим (для них почти священным!) текстам и их стремление с рабской верностью копировать тексты. Все это позволило Б. Карлгрену, заметившему междиалектные различия классических текстов, на основе статистического учета особенностей этих диалектов выработать метод определения диалекта, изложенный в его работе, посвященной лингвистической критике текста «Цзо-чжуань»[537 - См. В. Karigren, On the authenticity and nature of the Tsochuan. Goteborg, 1926.]. Подобный метод был мной применен к тексту «Книги Перемен» и дал следующие результаты. Кроме того, жань в той же функции форманта встречается в четырех случаях (из них три – в «Сицы-чжуань»). Мною были рассмотрены: 1) Основной текст «Книги Перемен» (О), 2) «Туань-чжуань» (Т), 3) «Да сян-чжуань» (Д), 4) «Сяо сян-чжуань» (С) и 5) «Сицы-чжуань» (Си) со стороны следующих слов: жо, жу и жань. Из этих данных видно, что: 1) в «Книге Перемен» условные обороты не требуют ни жо, ни жу; 2) в значении «подобно» допустим жу; 3) оба слова жо и жу применяются как форманты (суффиксы) наречий, но с явным предпочтением жу. Такая лексика весьма близка к лексике «Шицзина»[538 - О последней Б. Карлгрен пишет (с. 54): – «There are no examples of the sense «if». In the sense «like as» is the rale…»]. При этом для языка «Книги Перемен» особенно характерно жу = жо = жань. В основном тексте в подавляющем большинстве случаев мы находим юй, который произвольно (всего лишь несколько раз!) заменяется через юй и даже ху (возможно, лишь в результате порчи текста). И в этом наблюдается совпадение с языком «Шицзина»[539 - Б. Карлгрен пишет (с. 55): «… is the rale. (without any special function, quite synonymous with) only in certain cases and here mostly in the Kuo feng, less strictly normalized then the rest».]. Еще несколько замечаний. Сы в значении цы встречается лишь два раза, цы же вообще нет[540 - Сы в диалекте «Цзо-чжуань» отсутствует.]. Сы в значении цзэ не встречается, а цзэ в значении «…, то…» встречается в основном тексте шесть раз (в «Туань-чжуань», которая вдвое меньше основного текста, цзэ встречается семь раз, т. е. вдвое чаще, чем в основном тексте). Иными словами: 1) Применение сы в значении «этот» отличает язык «Книги Перемен» от языка «Цзо-чжуань» и сближает с языком «Луньюя» (хотя налицо лишь два случая, но зато цы совершенно отсутствует). 2) Сы в значении «…, то…», так же как и в языке «Цзо-чжуань» и в отличие от языка «Луньюй», отсутствует. Первое указывает на сходство языков «Книги Перемен» и «Шицзина», а второе – на их отличие. Поэтому, если и можно говорить о сходстве этих языков, то полностью отождествить их нельзя. В последующие времена слово «…, то…» выражалось в подавляющем большинстве случаев через цзэ, а не через сы, т. е. развитие этого слова в китайском языке шло в направлении от сы к цзэ, а не наоборот. Поэтому можно полагать, что язык «Шицзина» несколько древнее, чем язык «Книги Перемен». Однако данные, приведенные на предыдущих страницах, ясно свидетельствуют, что язык «Книги Перемен» наиболее близок к «Шицзину»[541 - Так как известно, что «Шицзин» немонолитен, то необходимо оговориться, что данная близость установлена нами к части «Шицзина», известной под названием «Гофын», без учета наречий и говоров, представленных в ней.]. Исходя из этих соображений, естественно заключить, что язык «Шицзина» и «Книги Перемен» представляет собою две последовательные ступени развития одного и того же языка. Поэтому не удивительно, что в «Книге Перемен» есть цитаты из «Шицзина», но не наоборот[542 - Гипотеза Н. Хонда о том, что «Книга Перемен» и «Цзо-чжуань», вероятно, написаны одним и тем же лицом, таким образом, отпадает. Хотя она была высказана Н. Хонда на осно-ве сравнения языка этих текстов, но сравнение это проведено лишь по впечатлению, полученному японским ученым от части терминологии – от названий животных. Понятно, что этого недостаточно.]. Глава VI. Хронологическая координация частей «книги перемен» Мое исследование «Книги Перемен», результаты которого изложены в предыдущих главах, приводит к признанию, что под этим собирательным термином скрываются не один, а несколько текстов. Это признавалось китайской комментаторской традицией, и в этом отношении я соглашаюсь с ней. Я только полагаю, что на современном уровне китаеведения необходимо давно произвести деление составных частей памятника, независимое от традиционного деления. Уже из сообщенных данных очевидно, что «Книга Перемен», как памятник, состоящий из нескольких частей, не могла сложиться сразу, а, наоборот, она – плод многовековой работы поколений. Для того, чтобы определить даты, между которыми протекал этот процесс, необходимо дополнительное исследование. Но прежде нужно еще установить последовательность процесса создания «Книги Перемен», этапы которого отразились в различных текстах. Вопрос, следовательно, в относительном возрасте отдельных частей памятника. Конечно, хорошо, если памятник имеет точное указание на время его составления, подтверждаемое перекрестными историческими свидетельствами. В практике филолога это бывает, к сожалению, редко, однако смущаться этим не приходится по следующим соображениям. Абсолютно точная дата составления памятника – явление чрезвычайно редкое. Мы располагаем очень небольшим количеством текстов, в которых указаны год, месяц и день их составления. Такая дата еще встречается на официальных документах, письмах, иногда стихотворениях, и то лишь сравнительно новых. Тем не менее события древности датируются иногда достаточно точно, если удается поставить их в связь с солнечным или лунным затмением, указанным в соответствующем тексте. Впрочем, и в этих случаях всегда остается сомнение: не является ли упоминание о затмении позднейшей вставкой, тем более что в Китае астрологи издавна умели вычислять даты прошлых затмений. Для более поздних (средневековых и далее) документов в странах иероглифической культуры существует способ приближенной датировки, основанный на данных палеографического изучения деформации знаков, по китайскому обычаю подлежавших сознательному искажению, если они входили в состав имени царствующего императора. Обычно полагают, что если в тексте какой-либо знак, входивший в состав имени императора, царствовавшего в таком-то году, подвергся искажению под влиянием табу, то текст этот написан при этом императоре или вскоре после него. Если же знак не искажен, то этот текст написан до императора, т. е. раньше, чем в таком-то году. Все же и здесь нельзя быть совершенно уверенным, ибо искажение знака под влиянием табу могло быть впоследствии привнесено в текст переписчиком, жившим иногда значительно позже автора. Известны случаи, когда текст выходил в свет лишь после смерти автора. С другой стороны, возможно и обратное: текст, написанный при дворе могущественного феодала, не особенно считавшегося со своим официальным сюзереном, мог быть и не подвержен порче из-за такого табу. Итак, здесь мы тоже имеем лишь кажущуюся точность датировки. Нечего и говорить о подделках, которыми переполнена китайская литература. Из этих пессимистических данных я, однако, делаю далеко не пессимистический вывод. Так ли существенна абсолютно точная дата? Ведь допустимо, что текст, отражающий события между такими-то годами, был записан и датирован лишь много лет спустя после того, как он созрел в сознании автора, отражавшем соответствующее время. Поэтому нельзя относиться к абсолютной дате, как к фетишу. Этим я не хочу отрицать, что иногда достоверная абсолютная дата дает возможность решить многое, но в подавляющем большинстве случаев можно без ущерба для дела обойтись без нее, особенно, когда речь идет о событиях, лежащих в глубоком прошлом. Однако нельзя игнорировать время появления памятников, именно «время», а не дату, т. е. больше внимания обращать на эпоху, чем на год, месяц и число. Такое определение времени может быть поставлено в связи с другими событиями, время которых известно. С другой стороны, всякий текст создается на протяжении более или менее значительного отрезка времени. Иногда бывает существенно установить отношение во времени между отдельными частями текста. Такое двоякое определение хронологических соотношений я называю «хронологической координацией». Из изложенного в главах I, II, III, IV и V части 2-й настоящей работы, как я полагаю, видно, что основной текст создан раньше, чем комментарии, глоссы и трактаты, обычно называемые «Десять крыльев», а на основании гл. III можно даже полагать, что он создан значительно раньше. Существует кажущаяся коллизия между результатами исследования, указанными в гл. III и в гл. IV: по технике мышления третий слой основного текста значительно примитивнее, чем, например, «Сицы-чжуань», а по профилю языка эти тексты ближе друг к другу, чем второй и третий слои основного текста. Это противоречие решается признанием примата данных гл. III. Из всего характера третьего слоя основного текста следует, что он возник в практике гадания и для гадания предназначался. Его идеологическое содержание неразрывно связано с деятельностью шаманов-гадателей, которые (по многим свидетельствам, например, «Цзо-чжуань») играли заметную роль при дворе правителей древнего Китая. Впоследствии под влиянием общего социального развития сознание достигает философского уровня. Здесь большую роль сыграли конфуцианцы, даосы, монеты и мыслители других менее распространенных школ. Для развития философии особенно большое значение имела борьба этих школ. Ко времени составления «Сицы-чжуань» философское мышление конфуцианцев[543 - Связь «Сицы-чжуань» и всей дальнейшей судьбы «Книги Перемен» со школой конфуцианцев столь же для меня несомненна, сколь несомненно и то, что сам Конфуций не имел отношения к «Книге Перемен».] было уже столь развито, что понадобилась философская интерпретация «Книги Перемен» в дополнение к мантической. Этим объясняется большое различие между техникой мышления в третьем слое основного текста (мантический текст!) и техникой мышления «Сицы-чжуань» (философский энциклопедический текст!). С другой стороны, Конфуций передал своей школе почти маниакальное отношение к тексту, к литературной традиции. Уже и сам он говорил: «Я передаю, а не сочиняю, я доверяю древности и люблю ее» («Луньюй», гл. VII, I). И в дальнейшем конфуцианство, консерватизм и филология китайских начетчиков неразрывно связаны друг с другом. Поэтому не удивительно, что язык конфуцианцев, отраженный в «Сицы-чжуань», сознательно поставленный в теснейшую связь с текстами «Книги Перемен», по своему профилю мало отличается от профиля языка третьего слоя[544 - Язык даосов, менее связанных литературной традицией (конечно, только в те времена), обнаруживает совершенно иной, менее древний профиль. Простое ознакомление с языком, например «Даодэцзин» или особенно «Ле-цзы», убедит в этом.]. Профили же языков второго и третьего слоя основного текста если и различаются между собой значительно, то лишь в силу того, что за время, протекшее между их составлением, общество развивалось столь интенсивно, что выработало более выразительный и стройный профиль языка. Кроме того, надо добавить, что в тексте «Туань-чжуань» (один раз, правда) встречается нечто вроде упоминания текста «Да сян-чжуань» (гекс. 23), и можно полагать, что «Да сян-чжуань» старше, чем «Туань-чжуань». Далее необходимо принять во внимание, что текст «Вэньянь-чжуань» – текст неоднородный. Древнейшие его части, по свидетельству «Цзо-чжуань»[545 - См. часть I, изложение трактата Оуян Сю.], имели хождение среди ицзинистов еще до Конфуция. Позднейшие же части этого текста могут быть отнесены по технике языка и мышления, как и по типу текста, к тому же времени и общественному кругу, к которым относятся остальные глоссы. Итак, на основании данных глав I, II, III, IV, V и VI, хронологическая координация текстов, объединенных в «Книгу Перемен», представляется в следующей последовательности. 1. Первый слой основного текста (истоки его теряются в недостаточно документированном прошлом). 2. Второй слой основного текста (по языку – младший современник «Го-фын» или произведение следующего поколения или поколений). 3. Третий слой основного текста, за исключением интерполяций, близкий ко второму. 4. Древнейшие цитаты в «Вэньянь-чжуань». 5. «Да сян-чжуань». 6. «Туань-чжуань». 7. «Сяо сян-чжуань». 8. «Сицы-чжуань», первые три параграфа «Шогуа-чжуань» и «Сюйгуа-чжуань». 9. «Шогуа-чжуань», начиная с IV параграфа, глоссы из «Вэньянь-чжуань» и «Цзагуа-чжуань». Глава VII. Проблема определения приблизительной даты основного текста «книги перемен» Как известно, рабовладение существовало в древнем Китае. Может быть, оно играло когда-то ведущую роль. Однако в настоящее время наше китаеведение признает существование феодальных отношений при Чжоуской (особенно второй Чжоуской) династии. Бесспорно также, что рабы были в древнем Китае. Нет никакого сомнения, что в тексте «Шицзина» ясно отображено рабство и рабовладение. Обстоит ли дело так же и в «Книге Перемен»? На это отвечают отрицательно следующие языковые и идеологические данные. Социальная терминология основного текста «Книги Перемен» довольно богата. Мы находим следующие категории, так или иначе обозначающие человека. Итак, терминов, обозначающих человека, в основном тексте – 83 (100 %). Из них к собственно социальной (кроме семейной) терминологии относятся 35 терминов (49,2 %). В ней только три термина (отмеченные звездочкой) могут относиться к терминам рабства и рабовладения (8,6 % собственно социальной терминологии, или 3,6 % всей терминологии, относящейся к человеку). В собственно социальной терминологии подавляющее большинство приходится на термины, так или иначе относящиеся к феодальному строю. Из них как раз такой типично феодальный контекст, как «благоприятно для возведения князей», встречается как цитата из «Книги Перемен» в тексте «Цзо-чжуань». Кроме того, под тем же годом (534 до н. э.) в «Цзо-чжуань» помещен целый текст, свидетельствующий, что если, с одной стороны, «пу» несомненно понимался как раб[546 - В пассаже о виновности бежавшего «пу» и о виновности человека, укравшего такого беглеца. См. S. Couvreur. Teh’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. Ill, pp. 129–130.], то, с другой стороны, не проводилось принципиальное различие между «рабом» и подданным («чэнь»), каковым мог быть и князь. Иными словами, если и существовали тогда рабы, то внимание рабовладельцев было обращено не столько на институт рабовладения, сколько на типично феодальные отношения, сквозь призму которых рассматривается и рабство. Так, изучение терминологии «Книги Перемен» приводит к признанию ее как памятника феодальной литературы. Это положение для окончательного утверждения должно быть еще поддержано материалами и соображениями, которые мы даем в следующей главе. Основная социальная антитеза, выраженная в «Книге Перемен», – это антитеза да-жэнь («великого человека») и сяо-жэнь («ничтожеств»). В дальнейшем развитии этого термина мы находим его моральную интерпретацию: «ничтожества» не знают ни чувства стыда, ни чувства любви («Сицы-чжуань», II, 4), они неспособны к верным действиям («Чжун-юн», 2); они, живя вместе, не умеют быть в мире друг с другом («Луньюй», XIII, 23); они, если и обладают мужеством, то не знают чувства долга и становятся «ворами» («Луньюй», XVII, 21) и т. д. и т. п. Но кто они, эти «ничтожества»? Если в «Цзо-чжуань» и есть контекст, в котором сяо-жэнь может быть понят как «раб», то это понимание неверно, ибо из всего контекста ясно, что в этом значении оно применено лишь фигурально: приближенный княжича называет себя его «рабом», «холопом»[547 - Cm. S. Couvreur, Tch’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. II, pp. 458–460.]. По существу же сяо-жэнь – это прежде всего «мужик», т. е. крестьянин. Поэтому и Конфуций («Луньюй», IV, 11) говорит: «Благородный человек печется о добродетелях, а ничтожества – о земле». Кто же противостоит этим «ничтожествам» (т. е. крестьянам)? В чьих руках была «Книга Перемен» и кто ею пользовался? Ответ на эти вопросы мы можем получить сполна, ибо в «Цзо-чжуань» зарегистрированы 16 случаев гадания по «Книге Перемен». Случаи эти следующие[548 - S. Couvreur, Tch’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. I, pp. 179, 180, 212–214, 217–218, 294–296, 304–305, 591, 612–618; t. II, pp. 132–133, 236–237, 419–421, 501–504; t. Ill, pp. 35–39, 150–152, 450–455, 479–482, 657–658.]. 1) В 671 г. до н. э. царский скриб гадал о судьбе молодого сына князя Ли из удела Чэнь. 2) В 660 г. до н. э. действовал вассал цзиньского князя Би Ваня (по происхождению княжеского рода), который прежде гадал о своей служебной карьере. 3) Под 659 г. до н. э. помещена запись, что князь Хуань еще до рождения своего сына Чэн-цзи гадал о его будущей судьбе. 4) В 644 г. гадатель Ту-фу гадал о походе циньского князя My против удела Цзинь, где ему было запрещено князем этого удела закупать зерно. 5) Под 644 г. до н. э. помещена запись о том, что уже прежде князь Сянь из удела Цзинь гадал о будущем браке своей дочери Цзи с князем удела Цинь. 6) В 602 г. до н. э. один из правителей удела Чжэн в беседе с княжичем этого удела, Вань-мань, ссылался на «Книгу Перемен». 7) В 596 г. до н. э. один из вассалов удела Цзинь в своем суждении о войне с уделом Чу, в которой и он участвовал, ссылался на «Книгу Перемен». 8) В 574 г. до н. э. князь удела Цзинь повелел скрибу гадать о стратегическом плане в трудном бою с войском удела Чу. 9) Под 563 г. до н. э. помещена запись о том, что My Цзян, мать князя Чэн из удела Лу, умерла в Восточном дворце, перед переездом в который она повелела скрибу гадать по «Книге Перемен». 10) В 547 г. до н. э. один из вассалов удела Ци, Цуй У-цзы, повелел скрибам гадать о вдове господина Тан, красотой которой он пленился. 11) В 544 г. до н. э. Цзы Тай-шу (он же Ю Цзи), вассал Чжэнского воеводы, отдавая отчет о командировке в удел Чу, ссылался на текст «Книги Перемен». 12) В 540 г. до н. э. княжеский врач из удела Цинь в диагнозе болезни цзиньского князя ссылался на «Книгу Перемен». 13) В 534 г. до н. э. министр удела Вэй, Кун Чэн-цзы, гадал о состоянии здоровья сына Чжоу-э, наложницы князя Сян из Вэй. 14) В 512 г. до н. э. в уделе Цзинь будто бы «появился дракон». Говоря о нем, скриб Цай Мо ссылался на текст «Книги Перемен». 15) В 509 г. до н. э. тот же скриб и астролог (Цай) Мо, говоря о Цзи Пин-цзы, восставшем вассале, ссылался на «Книгу Перемен». 16) В 487 г. до н. э. Ян-ху, вассал Чжао Яна из Цзинь, гадал для него, возможно ли примкнуть к уделу Чжэн в его войне с уделом Сун. Из приведенных примеров мы видим различные объекты гадания: от дел государственной важности до личных и интимных дел (№ 10), но инициаторы гадания неизменно те же: феодалы Чжоуской династии. Так становится совершенно очевидным, что «Книга Перемен» – памятник феодальной литературы не только по времени, но и по классу, который пользовался ею. Кроме того, еще одно существенное наблюдение можно сделать на основании этих упоминаний, сохранившихся в «Цзо-чжуань». Еще на протяжении всего VII в. до н. э. «Книгой Перемен» феодалы пользуются исключительно как гадательным текстом. При этом они обычно не гадают сами, а пользуются услугами одного или нескольких гадателей. Только в 602 г. до н. э. «Книга Перемен» была использована без гадания: на нее ссылаются как на учение, заключающее в себе известное мировоззрение. Дальше, хотя она и остается текстом, предназначенным для гадания, однако все ощутимее проявляется тенденция пользоваться ею для объяснения мира и происходящих в нем явлений при помощи способности суждения. Так постепенно, на протяжении VI–V вв. до н. э., «Книга Перемен», сохраняя еще и свое мантическое значение, переосмысляется как философский текст. Иногда японские синологи (например, Такэути в своей статье о развитии конфуцианских идей) указывают на роль Конфуция, обратившего поток умственного развития Китая от гаданий о мире к интроспекции отдельного человека, в результате которой якобы возникло представление о мире, соответствующее мышлению, а не гаданию. Из приведенного выше материала мы видим, что мнение японского синолога верно лишь наполовину. Верно, что около VI–V вв. до н. э. в Китае произошел кризис мантического мировоззрения, но не верно, что он был результатом деятельности Конфуция, ибо замена гадания суждением началась задолго до Конфуция. Однако нельзя отрицать, что в этом процессе Конфуций сыграл выдающуюся роль, хотя и не единственно он. Ясно, почему это так: не философ создает эпоху, а эпоха создает философа, и он может лишь влиять на современника и потомков. На основании материалов «Цзо-чжуань» можно утверждать, что «Книга Перемен» существовала уже в VII в. до н. э. как текст, пользовавшийся большим авторитетом. Конечно, нельзя думать, что текст ее сохранился в абсолютной неприкосновенности; он, конечно, развивался, и, посильно, я указываю позднейшие вставки в него в прилагаемом ниже переводе. Но эти изменения, насколько можно судить, лишь четырех типов. 1) Комментаторские приписки, впоследствии принятые за основной текст и слившиеся с ним (таковых – большинство). 2) Незначительные пропуски в тексте. 3) Перестановки отдельных соседних фраз (указаны в переводе). 4) Изменения языка, связанные с его развитием. Они вряд ли играют значительную роль, ибо темп развития китайского письменного языка сравнительно медленный. Примером таких языковых изменений может служить следующее. В «Цзо-чжуань» сохранилась более старая (менее развитая морфологически) редакция тех фраз, которые включены в «Вэньянь-чжуань». В тексте «Вэньянь-чжуань» после подлежащих юань, хэн, ли, чжэн стоит выделительное чжэ. В остальном фразы совпадают. Таким образом, изменения шли иногда только по линии морфологической определенности фразы, достигаемой с помощью форманта. Но так как текст не богат формантами, такая модернизация текста имела место лишь в редких случаях. Если «Цзо-чжуань», как показал Б. Карлгрен, была написана между 468 и 300 гг. до н. э., то при самом скептическом отношении создание «Книги Перемен» приходится отнести к более раннему времени, по-видимому, не позже VII в. до н. э. А так как гадательные надписи на костях, доходящие до VIII в. до н. э., представляют более архаическую форму языка, чем в древнейших частях «Книги Перемен», то естественнее всего установить время ее создания между VIII и VII вв. до н. э. Эндо указывал, что в «Книге Перемен» богато представлены образы природы, но совершенно отсутствуют образы моря[549 - Вспомним, что даосская литература, например, насыщена образами моря, – особенно у Чжуан-цзы и в книге «Хуай-нань-цзы».]. Поэтому, полагает Эндо, «Книга Перемен», по-видимому, создана была в Центральной Азии[550 - По мнению Эндо, – на Памире. Я думаю, что в этом сказалось не влияние деятельности, а индогерманистики, которое, по-видимому, испытал на себе этот японский синолог.]. Думается, вернее – в западном Китае, ибо даже материалы «Цзо-чжуань» таковы, что нельзя не заметить особенно сильного распространения «Книги Перемен» в уделах Цзинь и Цинь. По-видимому, они – место ее создания. А так как в основном она родилась в условиях земледельческой культуры[551 - Основная антитеза: Свет (солнце) и Тьма (толща земли, на которой прорастает зерно), внимает к росту посев и многие другие характерные черты памятника склоняют меня к этому утверждению.], то это тоже склоняет к тому, чтобы признать местом возникновения «Книги Перемен» удел Цзинь или Цинь. Итак, основной текст «Книги Перемен» – первоначально гадательный, а впоследствии и философский текст, сложившийся из материалов земледельческого фольклора на территории уделов Цзинь или Цинь между VIII и VII вв. до н. э. Глава VIII. Изучение «книги перемен» в комментаторских школах и дифференциация этих школ Как известно, среди классических книг конфуцианства «Книга Перемен» уже с давних пор занимает первое место. Уже поэтому она не могла не привлечь к себе внимание китайских филологов. Кроме того, по своему языку и содержанию она принадлежит, пожалуй, к самым загадочным из классических текстов, поэтому, сколько бы раз ее ни интерпретировали комментаторы, она по-прежнему оставалась в том или ином отношении неясной, и все снова и снова делались попытки ее объяснить. Такие новые попытки безусловно связаны с общим ходом развития философии и филологии Китая. Поэтому не удивительно, что вокруг «Книги Перемен» в Китае развилась грандиозная комментаторская литература. Чтобы судить о ее размерах, достаточно указать, что в «Сыку цюаныиу цзунму» упоминается около пятисот сочинений, посвященных так или иначе «Книге Перемен». Тут и собственно комментарии, и субкомментарии, и систематические трактаты, и обобщения теории, и рассуждения об отдельных деталях этой теории; тут и работы, посвященные собственно «Книге Перемен», и работы об апокрифической литературе, сложившейся вокруг нее. Одни авторы комментариев выступают именно как авторы, другие – лишь как компиляторы комментариев, принадлежавших прошлым поколениям. Одни авторы подчеркивают «объективность» своих суждений, другие – «субъективность»… И это ведь еще не все, что написано на Дальнем Востоке о «Книге Перемен», ибо «Сыку цюаныиу цзунму» не учитывает множества даосских произведений на эту тему, включенных в «Дао-цзан» (даосский канон). Не учтены и работы японских ицзинистов, которых тоже было немало. Таким образом, литература о «Книге Перемен» – это целая библиотека достаточно внушительных размеров. Говорить о ней со всеми подробностями невозможно даже в специальной работе, но невозможно и игнорировать эту поистине грандиозную литературу. Процесс развития философии Китая, как и всякий исторический процесс, столь многообразен, что можно изучать его с учетом самых различных его сторон, с большей или меньшей подробностью. Для нашей цели достаточно упомянуть, что этот процесс представляется не абсолютно равномерным, а развивающимся различными темпами на определенных этапах. На фоне развивавшегося феодального общества Китая ицзинистическая литература складывалась следующим образом. В VI в. до н. э. – I в. н. э. в классический период китайской философии, во время образования различных феодальных школ, появляются «Десять крыльев» как продукт анонимного творчества ицзинистов. Традиция, как мы видели, приписывает некоторые из них или даже «Десять крыльев» полностью – Конфуцию. Я уже неоднократно говорил о совершенной ложности этого, ибо идеология ицзинизма и учение Конфуция по целому ряду основных положений – взаимоисключающие доктрины. Весьма важно понять, что «Десять крыльев» – это комментаторская литература, а не основной текст, но что очень рано (вероятно, уже в I–V вв. н. э.) они были столь тесно ассоциированы с самой «Книгой Перемен», что с тех пор в представлении наивной традиции слились воедино. Это уже указывал Оуян Сю. Во II–V вв. оформляется мантическая школа комментаторов, которая до известной степени связана с характерным для этого периода созданием религиозной, мистической и оккультной литературы. Однако под этой формой изложения мысли комментаторы начинают философское осмысление памятника. Особенно много в этом отношении сделали Ван Би, Хань Кан-бо и Чжэн Сюань. Первый из них обычно противопоставляется мантической школе. Это, по-видимому, относительно верно, ибо его комментарий не пользовался успехом у гадателей своего времени. Однако ошибочно резко противопоставлять Ван Би его предшественникам. Ознакомление с его комментарием и с комментариями его предшественников приводит к выводу, что в основном ему не удалось преодолеть современные ему формы комментирования «Книги Перемен», но тем не менее он безусловно предвосхитил дальнейший путь ее понимания. Обычно принято полагать, что ханьские ицзинисты создали чисто мантическую школу, а сунские – чисто философскую интерпретацию. Это неверно, ибо у ханьских ицзинистов было кое-что от философского понимания памятника, а комментарий сунского философа-филолога Чжу Си демонстративно сближен с мантикой. Во Π-VI вв., при создании религиозной философии даосизма (а потом и буддизма), большую роль играло символическое мышление. Понятия преимущественно облекались в символические образы (Гэ Хун в этом отношении типичен). Поэтому не удивительно, что и ханьские ицзинисты в подавляющем большинстве случаев интерпретируют текст с точки зрения символики триграмм, гексаграмм, отдельных черт и т. п. (не свободен от этого и Ван Би, а впоследствии и Мацуй Расю, систематически присоединявший к своему комментарию, в основном философскому, интерпретацию этой символики). В VIII–X вв. буддийская схоластика так разработала технику мышления (понятийного и абстрактного), что сунские ицзинисты уже не могли довольствоваться столь примитивным методом интерпретации, как глоссы к символам и к числовым комбинациям. Они вынуждены были философски интерпретировать текст, чтобы быть в состоянии противопоставить свою школу разработанной и сложной буддийской философии. Правда, такая интерпретация достигает своей высшей точки лишь впоследствии у Вань И, целиком унаследовавшего традиции сунской школы, но значительно обогатившего ее. Это ему удалось на путях синтеза сунской школы и буддизма, ибо он сам был буддистом и известен как автор одного из замечательных комментариев к «Виджняна – матрасиддхи – триншика» («Тридцать принципов достижения меры познания»). Комментарий к «Книге Перемен» был написал Вань И в 1641 г. Для уточнения и конкретизации вышеизложенного привожу образцы нескольких комментариев к «Книге Перемен». Вот, между прочим, что мы читаем в комментаторской литературе по поводу первых слов книги: «Творчество (Цянь). Начало, проницание, определение, стойкость». Комментарий «Цзы-Ся чжуань» (вероятно ханьский): «Начало есть зачало, проницание есть проникновение, определение есть гармонизация, стойкость есть правота[552 - Как показал А. Масперо, этот термин первоначально обозначал дворян в противоположность крестьянам, не носившим син – «фамилию». Лишь впоследствии термин этот, через значение «народ», стал означать «крестьяне».]. Гексаграмма Цянь наделена сущностью чистой силы света, поэтому она может выступать впереди всего существующего. Она всегда может быть первоначалом, открыть развитие, гармонично сочетаться, стойко и крепко не терять должного. Поэтому и благородный человек, сообразуясь с Цянь, реализует [ее] четыре качества. Поэтому и сказано: Начало, проницание, определение, стойкость»[553 - Это еще не столь типичное место. В дальнейших афоризмах встречаются и более символические объяснения. Но и здесь вступает сама гексаграмма как реально существующий символ (символ неба).]. Ван Би: «В комментарии «Вэньянь-чжуань» об этом сказано полностью»[554 - В «Вэньянь-чжуань» читаем: «Изначальное – это значит начало добра. Всепроницающее – это значит объяснение всего прекрасного. Стройное – это значит гармония смыслов. Незыблемое – это значит бытие факта. Благородный человек, воплощая в себе сострадание, достоин того, чтобы стоять во главе людей. Красота, выступая во всей совокупности [своих качеств], достойна быть в полном соответствии с высшим порядком [в поведении людей]. Наличие стройности отдельных объектов достойно быть [выражением] гармонии идей. Наличие незыблемой достоверности достойно быть [почвой для] возможности фактов. Лучшие люди осуществляют эти четыре высшие свойства души; поэтому о них в тексте сказано, как вечное небо изначальное, всепроницающее, стройное, незыблемое.]. Кун Ин-да: «Творчество – это название гексаграммы. Гексаграмма – это символ, который выражает данную вещь, чтобы указать на нее людям. Сочетания из двух черт, хотя и могут выразить силы Света и Тьмы, но они все же еще не могут быть образным выражением для всего, что существует. Они еще не составляют символа. Необходимы три черты, чтобы символизировать три мировые потенции. Они [эти 3 черты] описательно выражают образы Неба, Земли, Грома, Ветра, Воды, Огня, Горы и Низины и так составляют символы. В этом смысле сказано в «Сицычжуань»: «Восемь триграмм располагаются в ряд, и в них заключены образы». Однако вначале, когда были только триграммы, они хотя и выражали образы всего существующего, но еще были недостаточны для выражения закономерности метаморфоз всего существующего. Поэтому их удвоили, и таким образом получились гексаграммы, в которых полностью изображены все предметно существующие вещи и исчерпывающим образом в них даны все возможные в мире события. Поэтому 6 черт составляют символ. Этот символ «Творчество» собственно выражает Небо. Небо образуется полным собранием всех сил света. Поэтому этот символ состоит из 6 черт света. Он называется не Небом, а Творчеством, потому что небо обозначает конкретный предмет, а творчество обозначает и самый предмет, и его действие. Поэтому в «Шогуа-чжуань» сказано: «Творчество – это созидание». То есть созидание является действием неба как предмета. Совершенномудрые люди создали «Книгу Перемен», дабы при помощи ее показать человеку, что ему в его действиях следует принимать для себя за образец не небо, как предмет, а действие неба. Поэтому они назвали этот символ не Небом, а Творчеством». Ито Тдгай: «Когда начертана одна линия, то она символизирует свет и называется «нечет». Это символ из основной полярности. Когда над ней прибавляется еще одна такая же черта, тот этот символ называется «великий свет». Он включен в серию четырех символов. Когда еще одна такая же черта прибавляется над ними, то эта триграмма называется Цянь (Творчество). При помощи этих сочетаний из трех черт выражаются восемь основных триграмм. Они-то и имеются в виду в основном комментарии: «Внизу – творчество; вверху – творчество». Когда над всей этой триграммой начертана еще одна такая же триграмма, то и вся она называется «Творчество». Это первая из всех 64 гексаграмм. Так «Творчеством» она названа в основном тексте. Черты в гексаграммах нарастают снизу вверх, и нижняя триграмма – это внутреннее, а верхняя – это внешнее. Все 6 черт этой гексаграммы световые, в ней и внешнее, и внутреннее – творчество. Это чистая сила света, апогей созидания. И она называется творчеством, а ее образное выражение – небо. Изначальное – это великое; всепроницающее – это пронизывающее; стройное – это должное; нерушимое – это правое. Собственно этим говорится, что свойство наивысшей энергии – это с необходимостью достигать [способности] всепроницания и сохранять свою нерушимую правоту. Суждения относят это к абсолютному Пути Неба, и в этом смысле «изначальное» есть начало извечного света. Значит, единая изначальная жизненная сила, распространяясь, пронизывает все беспрепятственно, и все сущее в своем рождении в каждом отдельном случае обретает эту силу и обладает своими возможностями. Эта ниспосланная сущность неизменна. Совершенномудрые люди, сообразуясь именно с ней (изначальной силой), подходят к миру. Итак, рождение и завершение всех категорий существ в конечном счете подчинены ее метаморфозам. По моему мнению, «изначальное, всепроницающее, стройное, нерушимое» – это в основе своей мантический афоризм; это – удача для того, кому в гадании выпал этот афоризм. Он всего четыре раза встречается в «Книге Перемен». В суждениях только в гексаграммах «Творчество» и «Исполнение» говорится, что то и другое «изначально» – это хвала абсолютному Пути, на котором небо дарует и земля рождает. Хотя это и не основное значение этих слов, все же оно заслуживает того, чтобы быть принятым. В гексаграммах «Полнота», «Последование» термины толкуются в связи с контекстом, что, конечно, не вредит делу». Чэн И-чуанъ: «Когда в глубокой древности совершенномудрые люди начертали впервые восемь символов из трех черт, то в них уже были выражены три мировые потенции: Небо – Земля – Человек. Начав с них, они удвоили эти триграммы, чтобы в них полностью выразить то, что проходит, как изменчивость во всем мире. Поэтому символы «Книги Перемен» состоят из шести черт каждый. Удвоение триграммы «Творчество» образует символ «Творчество». Оно – Небо. Но небо есть лишь внешний облик его (символа). Сущность же его – творчество. Это – созидание, но такое созидание, которое не прекращается ни на мгновение. Если мы будем говорить о небе в общих чертах, то оно – Путь мира, от которого невозможно отклониться. Если же мы будем подробно говорить о нем, то, как оформленное тело, оно – небо; как повелитель мира, оно – божество; как действующее с видимым успехом, оно – демоны; как действующее непостижимым образом, оно – дух; как сущность, оно – Творчество. Творчество – начало всего сущего. Поэтому оно и небо, и свет, и отец, и государь. «Начало, проницание, определение, стойкость» – это его четыре высших качества. Начало – это зачатие всего существующего; проницание – это развитие всего существующего; определение – это выявление всего существующего; стойкость – это созданность всего существующего. Эти четыре высшие качества присущи лишь символам Творчества и Исполнения. В прочих символах они меняются в зависимости от обстоятельств. Так, Начало является в основном величием добра, а Определение главным образом состоит в неуклонной устойчивости. Проницание и Стойкость по месту, занимаемому ими здесь, выступают как предикаты предыдущих понятий. О, как широка и велика идея этих четырех качеств!». Чжу Си: «Гексаграммы – символы, которые начертал Фу Си. Целая черта – нечет, число Света. Творчество – созидание, сущность Света. Слово «Творчество» в основном комментарии – название триграммы. Из них нижняя – символ внутреннего; а верхняя – внешнего. Слово «Творчество» в самом тексте – название гексаграммы. Фу Си созерцал то, что наверху, и то, что внизу, и увидел, что чет и нечет – числа сил тьмы и света. И вот он одиночной нечетной чертой символизировал свет, а прерванной четной чертой – тьму. Увидя, что над каждой чертой света и тьмы появляются еще по черте света и тьмы, он снизу вверх приписал к ним еще и еще раз по черте света и тьмы и таким образом составил восемь триграмм. Увидя, что сущность силы света – созидание и что самое великое тело – небо, он назвал Творчеством триграмму, состоящую из трех черт света, и отнес ее к небу. Когда уже были готовы триграммы, они были дополнены еще тремя чертами каждая так, что сложились гексаграммы и получилось, что над каждой из триграмм были прибавлены еще раз все триграммы и получились 64 гексаграммы. В этой гексаграмме все шесть черт – нечет и свет; и вверху и внизу в ней – творчество; это – самая чистая сила света и высшее развитие созидания. Поэтому неизменны и название «Творчество», и образ «Небо». «В великом проницании полезна стойкость». Это – афоризм, приписанный Вэнь-ваном для того, чтобы определить счастье или несчастье всего символа. Это так называемое «Решение». «Начало» – это великое; проницание – это развитие; полезное – это должное; стойкое – это верное и нерушимое. Вэнь-ван считал, что Путь творчества – это великое развитие, которое предельно правильно. Поэтому, когда во время гадания выпадает эта гексаграмма и в ней ни одна из черт не изменяется, то это значит, что гадающему предстоит великое развитие, в котором необходимы правота и нерушимость для того, чтобы действие было на пользу. Только при них оно может быть доведено до конца. Вот зачем совершенномудрые люди создали «Книгу Перемен»: чтобы научить людей гаданию, по которому можно [понять] самый смысл появления вещей и вершения дел. В остальных гексаграммах дело обстоит так же». Дяо Бао: «Первая мысль, которой начинается данная книга, – это рассуждение о Творческом пути, из которого исходит все, что есть. Так и в «Шуцзине» речь начинается с Яо. В этом – начало преемственности наших царей. «Шицзин» начинается с [брачной] песни «Гуань цзю». Это – начало человеческих отношений. «Дайя» начинается с обряда почтительности. Это – начало обрядов. «Чуньцю» начинается с весны. Это – начало года. «Чуньцю» начинается с указания на царя, как на начальника людей. Таков общий метод, которым пользовались совершенномудрые люди древних времен. О слове «Творчество» хорошо сказано в комментарии [Чэн И-чуаня; следует цитата, приведенная выше]. Такая цитата как раз может продолжить священный текст. Разве кто-нибудь из людей последующих поколений сможет прибавить к ней хоть одно слово? «Начало, проницание, определение, стойкость» уже со времен Му Цзян (упоминаемой в «Цзо-чжуань». – Ю. Щ.) называется четырьмя качествами. Конфуций приводит их в комментарии «Вэньянь-чжуань» и подробно и полно вскрывает их смысл. И только Чжу Си считает их гадательным афоризмом и говорит: «великое развитие, в котором полезны правота и нерушимость». Я бы предпочел вернуться к четырем качествам, что не мешает им быть гадательным афоризмом. У меня все же остается сомнение в словах Чжу Си, когда он говорит, что «польза состоит в правоте и нерушимости»: дело выходит так, будто бы во время начала и проницания еще нет правоты; будто бы еще надо стараться быть правым. Тут что-то двусмысленное. В филологических работах иногда говорят, что в этой гексаграмме все шесть черт – чистый свет и что она может относиться только к небу, только к совершенномудрому человеку, а это начало, это проницание, это определение, эту стойкость только огромное, безмерное небо может вместить в себе. Нет достаточных слов, чтобы прославить его! К чему тут еще предостережения? Обе эти версии резонны, но в общем надо из них сохранить лишь то, что качества творчества отличаются от качеств прочих гексаграмм. Если объяснить слово «начало» как «великое», то этого мало. Ведь в решении же говорится о «Начале Творчества» и о «Начале Исполнения». В комментарии Ху говорится, что государь народа пребывает в начале; его советники слушаются начала; в уложении Шуня говорится о начальном дне, т. е. о начале годичного цикла культа; в «Чуньцю» говорится о начальном годе; и Лю Бин-чжун при основании Юаньской династии предложил назвать ее – Юань, «Великое начало». Во всех этих случаях слово «начало» взято в том смысле, в котором оно применено в «Книге Перемен», – как творческое начало, это именно начало созидания. Если же только, как Чжу Си, объяснять его словом «великий», то с таким объяснением некуда деваться. Конфуций говорит: «Начало творчества – это начало, за которым следует развитие». Вот это объясняет дело. В комментарии Чэн-цзы (Чэн И-чуаня) сказано: «Начало – это зарождение всего существующего». Вот это объяснение «Книги Перемен» в стиле Конфуция. Дальше у Конфуция сказано: «Развитие – это рост всего существующего, а определение – это то, что неминуемо следует за ним. Стойкость же – это окончательное завершение всего существующего». В этих объяснениях не изменишь ни одного знака, настолько они основательны. Я бы от себя прибавил только то, что начало – это тот момент, когда мы устремляемся к высшим качествам, проницание – это развитие их, определение – их приумножение, а стойкость – их нерушимое бытие. Конечно, все это я вывожу из комментария Чэн-цзы». Вонь if (буддийский комментарий в духе учения «Чань»): «Все шесть черт – световые, поэтому и название – Творчество. Творчество – это созидание, на небе это свет, на земле это напряжение, у человека это мудрость и чувство долга, как сущность это сияние, на духовном пути это созерцание, кроме того, в чувственном мире это стремление сознания скрыть свою дурную карму; среди органов это голова. Это небесный государь. В семье это хозяин, в государстве это царь, в поднебесной это император, но в общем поступают ошибочно, когда объясняют это место с точки зрения небесного пути или с точки зрения пути царей. Раз здесь созидание, то в нем не может быть чувственных препятствий, поэтому в тексте говорится о начале и проницании. Однако надо обратить внимание также и на то, чем является созидаемое; с этой целью дано предостережение об определении и стойкости. На них указывает учащемуся совершенномудрый человек как на то, что здесь важно; это – поучение для людей, подвизавшихся на духовном пути. Ибо, если созидание направлено на десять грехов высшего разряда, то человек попадет в ад; если на десять грехов среднего разряда, то человек переродится животным; если на десять грехов низшего разряда, то человек переродится прэтой (злой дух); если созидание направлено на десять добрых дел низшего разряда, то человек переродится асурой (демон); если на десять добрых дел среднего разряда, то человек в будущем перерождении останется человеком; если на десять добрых дел высшего разряда, то человек переродится небожителем, но при этом необходимо, чтобы он подвизался на пути созерцания и сосредоточения, и тогда он непременно переродится в рупадхату (стихия обладающего формой) и арупадхату (стихия бесформенного); если при этом он будет совершенствоваться в созерцании четырех истин и двенадцати хетупратьяя (сопутствующая причина), то он непременно обретет плод Хинаяны и Махаяны (две крупнейшие версии буддизма); если его созидание будет направлено на десять добрых дел сверхвысшего разряда и при этом он сможет быть полезным для себя и быть полезным для других, то его будут называть бодхисатвой; если его созидание будет направлено на десять добрых дел сверхвысшего разряда и если он окончательно постигнет, что десять добрых дел есть дхармакая (сущность закона), есть сущность Будды, то он полностью примет в себя ануттарасамьяксамбодхи (высшее совершенное просветление), поэтому в десяти мирах все – начало и проницание, но при трех грехах это ересь, а при тройном добре это правоверие. На шести путях клеша (страдания) это ересь; в Хинаяне и Махаяне при аклеша (освобождении от страданий) это правоверие. Даже в них при эгоистической ограниченности это ересь, а для бодхисатвы, спасающего людей, это ортодоксия – при полной отдаче себя одной из двух ян (Махаяны и Хинаяны) – ересь; а на серединном пути буддхадхату (стихия просветления) – правоверие; при различии середины и отклонений – ересь, при отсутствии всего, что бы ни было на серединном пути, – правоверие. Такова заповедь определения и стойкости. Руководствуясь этим, надо осуществлять созидание». Таким образом, приходится говорить о том, что «Книга Перемен» понималась по-разному в различные времена. Какие школы комментаторов необходимо различать, увидим из следующей главы. Глава IX. Интерпретация «книги перемен» разными комментаторскими школами Известен догматизм китайского средневекового схоластического образования. Из-за него китайская феодальная философия более богата комментариями, чем самостоятельными высказываниями отдельных авторов, философы феодального Китая гораздо чаще прибегали к дедукции, чем к индукции. Этим обусловлено и то, что обычно в китайских схоластических сочинениях главное положение высказывается вначале, а дальше следует лишь его комментаторская разработка[555 - Типичная глосса, почти не переводимая на другой язык. Необходимость таких глосс возникла вследствие отсутствия словарей.]. Более всего это положение свойственно конфуцианской школе и самому Конфуцию как ее прототипу, громадное значение придававшим документу. Поэтому бывает весьма существенно обращать внимание именно на первые же строки сочинения. Вот как начинается школьный комментарий «Книги Перемен», написанный Чжу Си: «„Чжоу“ – это название династии. „Перемены“ – это название книги. Ее символы начертаны Фу Си и имеют значение взаимной смены и изменчивости. Поэтому [и книга] называется „Перемены“. Что же касается ее афоризмов, то они приложены Вэнь-ваном и Чжоу-гуном. Поэтому [„Перемены“] называются Чжоускими». Мы здесь сразу же читаем школьные, традиционные суждения Чжу Си, который был, однако, блестящим филологом и критиком текста. Это видно, например, в его афоризмах о «Книге Перемен» (так называемых «Хе-вэнь», в его замечательных изысканиях о таких трудных текстах, как «Чу-цы», «Чжоу И цань-тунци» и т. п. Но в этом школьном комментарии Чжу Си прежде всего педагог, не желающий филологическими изысканиями запутывать учащегося[556 - То, что Чжу Си вводил теорию «Книги Перемен» в круг преподаваемых дисциплин, ясно хотя бы потому, что он написал специальное пособие «Чжоу И цимынь» («Чжоу И для начинающих»), игравшее и после Чжу Си роль в школьном изучении «Книги Перемен».]. Но вот как начинается комментарий, написанный Итб Тбгай: «И имеет значение „изменчивость“. В глубокой древности, когда еще не было иероглифов, были начертаны символы для того, чтобы в них полностью выразить образы смены убывания и возрастания тьмы и света, чтобы [по ним] гадать об удаче и неудаче в деятельности людей. Потому [эта книга] называется „Перемены“. Ко времени рубежа между династиями Инь и Чжоу она была снабжена афоризмами. Поэтому ее называют „Чжоуской [Книгой] Перемен“ в отличие от „Перемен“ династий Ся и Инь…». Конечно, у Итб Тбгай не все проблемы подвергнуты серьезной критике, но, во всяком случае, к «авторам» книги он относится критически. Так, работа Итб представляет собой некоторый шаг вперед по сравнению с Чжу Си. Выбранные мною для иллюстрации Чжу Си и Итб Тбгай – не единственные комментаторы. Это, скорее, два противоположных типа исследователей. На их примере мы видим, что существовали две школы интерпретаторов: школа традиционная и школа критическая. К первой из них приходится отнести таких авторов, как Кун Ин-да, работавшего по заказу правительства, и в меньшей степени – Чэн И-чуаня, а также Чжу Си. Вторая школа представлена в работах Оуян Сю, Дяо Бао, Ито Тогай и др. Вообще же в комментариях на «Книгу Перемен» далеко не всегда так ярко выступают различия этих школ. Следует иметь в виду, что всегда существовали и комментаторы-эклектики. Мы уже видели, что «Десять крыльев» представляют собой собрание глосс, комментариев и трактатов, посвященных основному тексту «Книги Перемен». Но наше суждение о них как о древнейших комментариях (а не об основном тексте) выступит еще более выпукло из рассмотрения их использования в позднейших комментариях. Собственно, различия традиций, отраженные в «Десяти крыльях», служили прототипом разным комментариям, и отсутствие единства понимания «Книги Перемен» в «Десяти крыльях» послужило благоприятной почвой для многообразия личных мнений позднейших комментаторов. Параллельное изучение «Десяти крыльев» и ряда позднейших комментариев привели меня к наблюдению, что одни комментаторы теснее связаны пониманием «Книги Перемен» и методом ее изучения с одними текстами из «Десяти крыльев», другие – с другими. Результат этой работы может быть выражен в следующей схеме (см. стр. 582–583). Из этой схемы видно, какую большую роль играл Ван Би как звено, связующее трактаты из «Десяти крыльев» с сунской (в данном случае философской) школой комментаторов. Поэтому необходимо указать хотя бы на некоторые прототипы его комментария, находимые в «Сицы-чжуань» и в «Шогуа-чжуань». Так, в «Сицы-чжуань» читаем: «Учитель сказал: „Письмо не до конца выражает речь, как речь не до конца выражает мысль. Но если это так, то не были бы неизреченными до конца мысли совершенно-мудрых людей?“. Учитель сказал: „Совершенномудрые люди создали образы, чтобы в них до конца выразить мысли. Они установили символы, чтобы в них до конца выразить воздействия мира на человека и человека на мир. Они приложили афоризмы, чтобы в них до конца выразить свои речи…“» Как известно, и Ван Би разрабатывал отношения слова, образа и мысли. Далее Ван Би занимал вопрос о «познании идеи». Вот прототип его рассуждений, который находится в «Шогуа-чжуань I»: «Познай все идеи, постигни всю сущность, – тогда подойдешь к пониманию рока». С другой стороны, Ван Би еще не до конца понимал и выражал объект и его идею. Сунские же философы вполне понимали это различие, и, например, Чэн И-чуань пишет в своем комментарии: «Идея – бестелесна. Поэтому ее значение выражается при посредстве образа. [Идея] Творчества выражена в образе дракона, ибо он таков, что непостижимы его чудесные превращения. Вот почему он как образ выражает метаморфозы творческого пути, прибавление и убыль силы света, выступление и отступление совершенномудрого человека…» Так, мы видим, что Ван Би – своего рода звено, связующее древнейшие трактаты о «Книге Перемен» с сунскими комментариями, они создали философское понимание «Книги Перемен», как и Вань И, поднявший ее на высокий уровень философского понимания и на ее материалах разработавший вопрос об отношении нового акта познания к содержанию прежде накопленного знания. Сунские авторы и особенно Вань И могут быть использованы для критической интерпретации «Книги Перемен». Глава X. Влияние «книги перемен» на китайскую философию: конфуцианскую, даосскую и буддийскую Конфуций говорил: «Я не говорю о сверхъестественном, о насилии, о смуте и о духах» («Луньюй», VII, 21). А в «Шогуа-чжуань» мы читаем: «В древности, когда совершенномудрые люди создавали [ученье о] Переменах, они глубоко вникли в ясность духов и породили оракул на тысячелистнике». Совершенно очевидно, что рационалист Конфуций не мог иметь ничего общего с иррациональной мантикой, которая была в его время ведущим содержанием «Книги Перемен». Поэтому совершенно прав японский синолог С. Цуда, когда он утверждает, что «Книга Перемен» была принята не Конфуцием, а конфуцианцами много лет спустя после смерти Конфуция[557 - По такому плану написаны такие важные для конфуцианства трактаты, как «Да-сюэ» и «Чжун-юн».]. И, действительно, совершенно различны мировоззрения Конфуция, требовавшего в первую очередь «выправления имен», т. е. раз навсегда установленного отношения номенклатуры de jure и de facto, стремившегося всегда к незыблемой неизменности документа, и основная концепция «Книги Перемен» – изменчивость. И в отношении языка приходится признать то же. Мы уже видели, что язык «Книги Перемен» представляет собою совершенно иной диалект, чем диалект Конфуция. И по времени составления основной текст книги был создан задолго до Конфуция, а «Десять крыльев» – после него. Совершенно естественно поэтому, что в афоризмах Конфуция не говорится ни слова о «Книге Перемен», хотя он совершенно определенно говорил о других классических книгах: о «Шуцзине» и о «Шидзине». Последние полны историзма, они безусловно являлись документами, а документальность заменяла у Конфуция гносеологическую достоверность познания, так как Конфуций не занимался специально теорией познания. Поэтому «Книга Перемен», не представляющая собою документального свидетельства о каких-нибудь определенных исторических фактах, как памятник умозрительного творчества, если бы и была известна Конфуцию, то подверглась бы только нападкам с его стороны. Если же Сыма Цянь и говорит о «ревностных» занятиях Конфуция «Книгой Перемен», то к этому нельзя относиться с доверием, ибо Сыма Цянь не был точно информирован о времени Конфуция. Это ясно говорит он сам в конце биографии Лао-цзы. Однако на основании этих слов великого китайского историка мы можем полагать, что к его времени «Книга Перемен» была уже совершенно принята конфуциантами. Когда могло произойти это включение «Книги Перемен» в круг конфуцианской литературы? Если проследить в этом отношении тексты того времени (от Конфуция до Сыма Цяня), то мы находим следующее. 1) Ни в «Да-сюэ», ни в «Чжун-юне», ни у Мын-цзы нет никаких упоминаний о «Книге Перемен». 2) В «Цзо-чжуань» и у Сюнь-цзы она уже упоминается, но еще не как конфуцианский классический текст. 3) В «Псевдо-Чжуань-цзы» и «Люй-ши Чуньцю» упоминаются школа ицзинистов и школа конфуцианцев как две самостоятельные школы. 4) При сожжении конфуцианских книг в 213 г. до н. э. «Книга Перемен» не подвергалась этой участи, а была сохранена. 5) Склонявшийся преимущественно к конфуцианству эклектик[558 - См. там же, стр. 504.] Цзя И (200–168 гг.) уже принимал «Книгу Перемен»[559 - См. A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, Hamburg, 1934. S. 16.], и позже ханьские конфуцианцы (хотя бы Чжуншу и пр.) считались с ней, как с конфуцианской классической книгой. Таким образом, конфуцианцами она была, очевидно, усвоена между 213 и 168 гг. до н. э. и с тех пор неизменно пользовалась в их среде признанием[560 - Лишь изредка они, все же, указывали на ее иррациональность и непонятность. См. например: A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, S. 76, разговор Лю Сяна и Ян Сюна, а также трактат Су Сюня (XI в. н. э.).]. Философия Ван Би целиком выросла из «Книги Перемен». Сунская школа, совершенно неотделимая от «Книги Перемен», развила ее концепции до философского уровня. У Чжоу Дунь-и или Чжан Цзая или, тем более, у Шао Юна терминология и образы, и концепции, – все теснейшим образом связано с «Книгой Перемен». Может быть, не напрасно «Тун-шу» («Книгу о Познании») Чжоу Дунь-и иногда называют «Итун» («Энциклопедия „Ицзина“»)[561 - Возможно, впрочем, что «Итун» – отдельный, но утраченный уже ко времени Чжу Си трактат. Во всяком случае само наличие «Итун» среди работ Чжоу-цзы указывает на его связь с «Книгой Перемен».]. Поэтому Чжоу Дунь-и восклицал: «О, как величественна „Книга Перемен“» (см. «Тайцзи тушо») и еще: «О, как величественна „Книга Перемен“. Она – источник сущности и жизни» («Тун-шу», гл. I). Вся космология Чжан Цзая построена на концепциях «Книги Перемен» (строго говоря – «Сицы-чжуань»). Не только типичные представители сунской школы заимствовали идеи «Книги Перемен» и восхищались ею. Современник этой школы, один из величайших поэтов Китая Су Ши (1036–1101 гг.) целиком усвоил основную концепцию книги – концепцию изменчивости, неизменности и их непосредственной связи. Ему принадлежат слова: «…О гость мой, разве вы не знаете вот эти воды и луну? Вот как они стремятся, но совсем не исчезают; вот как меняется луна, то полная, то на ущербе, но и она, в конце концов, не может ни погибнуть, ни меру перейти. Когда изменчивость мы замечаем, то даже целый мир не может длиться и мгновенье; когда мы замечаем неизменность, то нет конца ни нам, ни миру. Чему еще завидовать тогда?»[562 - См. мой перевод данного эссе, помещенный в сборнике «Восток», 1935, № 1, Academia, стр. 205–208.] Конфуцианцы не только изучали «Книгу Перемен», они иногда и подражали ей. Такова, например, «Книга Великой Тайны» («Тайсюаньи-зин») Ян Сюна – весьма трудный, до сих пор неразгаданный текст. В нем также есть символические линейные фигуры, по поводу которых высказываются афоризмы, только фигуры эти составлены из четырех черт каждая и есть три рода черт: целая, прерванная и дважды прерванная. Таким образом, в «Книге Великой Тайны» – 81 символ. Привожу в качестве образца перевод текста главы первой и первых двух символов из «Книги Великой Тайны» Ян Сюна. КНИГА ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ Главы о Тайном О Согласная Тайна! Как хаос действует и не имеет конца, Непосредственно отражается небом. Свет и Тьма стоят рядом как два и три. Коль скоро единый Свет стоит над всем развитием, То все сущее обретает телесность через него. Миры и страны, царства и домы В троичной развернутости находят свершение. И вот простираю оные девять девяток, В них же – роды счисления. В строфах подъемлю мрежи множеств И множества объединяют в именах. В Восемьдесят одной главе События года пребывают сполна. Разгадка тайны О полнота! О солнце! В его же блеске, свете, ясности, яркости Пять красок чисто сияют! Ночь… ее разгадаю, как Тьму; День… его разгадаю, как Свет. Разгадка дней и ночей – То в зле, то в добре. Свет полагает пять благословений. Они же относятся к восхождению, Тьма таит шесть крайностей. Они же относятся к нисхождению. Основа – в ней есть юг и есть север; Узор – в нем есть запад и есть восток. [Солнце] шествует по шести переходам И идет навстречу небесному ковшу. В счете времен отпечатываются годы, И сотни злаков во благовремении поспевают. № 1. ЧЖУН Сердцевина Глава: Веяние Света, нырнув, прорастает В желтом чертоге. Верное не может быть в сердцевине. Строфы: 1. Хаос – пучина, шири – просторы! Сокрытое! Разгадка: Хаос – пучина, шири – просторы – это пребывание мысли. 2. Духи сражаются в тайном. Ряды их – Тьма – Свет. Разгадка: Духи сражаются в тайном. Это добро и зло стоят рядом. 3. Дракон исходит из сердцевины Воочию от головы до хвоста. Можно его принять за прообраз. Разгадка: Дракон исходит из сердцевины: Это проявляются его дела. 4. Низкий и тщетный лишен повода к великому приятию природы и рока. Зло. Разгадка: Зло низкого и тщетного – Это невозможность великого приятия. 5. Солнце прямо стоит в небе. Во благо: воспользоваться этим светилом И стать главою. Разгадка: Солнце прямо стоит в небе: Это – знатный на подобающем месте. 6. Луна теряет свою круглоту. Не лучше ли ей раскрыть свет свой на западе. Разгадка: Луна теряет свою круглоту: Это – Подлые начинают отступать. 7. Исполнение исполнений. Огонь – как звезда: кормись [при нем]! Вода – как объятие: пребывай стойким! Разгадка: От «Исполнения исполнений» до «объятия» Положись на законы. 8. Желтое не желтеет и покрывается обычным для осени (распадом). Разгадка: Желтое не желтеет: Это утрата сил сердцевины. 9. Поверженная душа. Веяние (жизни) и тепло расходятся. Разгадка: Расхождение в поверженной душе: Это неодолимость времени. № 2. ЧЖОУ Круговорот Глава: Влияние Света круговращает свой дух И обращается к началу. Создания наследуют [его] по роду [их]. Строфы: 1. Вернешься к сердцу неба. Каково притворство [личных] сил! Зло! Разгадка: Зло возвращение к сердцу [неба]: Это нетерпимость сердцевины. 2. Водрузишь ось сердцевины. В круговороте нет углов. Разгадка: Водрузишь ось сердцевины: Это установишь основную мысль. 3. Исходя из себя, уходи в себя. [Ты] полярная звезда счастья и несчастья. Разгадка: В исходе из себя и в уходе в себя Нельзя не быть бдительным. 4. Опояшешься кожаным поясом с пряжкой, Привяжешь к нему яшмовые кольца. Разгадка: Опояшешься кожаным поясом с пряжкой: Сам себя обуздаешь – свяжешь. 5. На середине земли твоя хижина. Установи свою золотую колесницу. Но и этот – минует. Разгадка: Минует завет о хижине и золотой [колеснице, ибо] Ничтожный человек не в состоянии [сохранить его]. 6. Доверься круговороту, его правде! Ввысь проникнешь до неба. Разгадка: Доверься круговороту, его правде: Подъем вверх откроется. 7. В преизбытке увидишь друга И вернешься в неведение: Он не в состоянии сопутствовать [тебе]. Разгадка: В преизбытке увидишь друга: Он не сможет сопутствовать [тебе][563 - Текст явно неполный. Пропуск отмечен и в комментаторской литературе.]. 8. Вновь перейдешь за пределы личного, Но беда от этого не велика. Разгадка: Вновь перейдешь за пределы личного: Беда не будет в средоточении (т. е. не будет главным). 9. Вернешься к погибели Или обратишься в бегство. Разгадка: Вернешься к погибели – Твой путь пришел к концу[564 - О Ян Сюне см. A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, S. 74-100.]. Другой тип самостоятельных работ, выросших на основе «Книги Перемен», представляет собою «Лес Перемен» («Илинь») ханьского Цзяо Хуна (точная дата жизни его неизвестна). Это попытка рассмотреть каждую гексаграмму в самой себе и в ее отношении к каждой другой. Таким образом, текст рассмотрен со стороны 4096[565 - To есть 64.] возможных комбинаций, и по поводу каждой из них написано по стихотворению. К сожалению, понимание этих стихотворений утрачено; и они представляют собою совершенно загадочный текст. Представляет интерес отражение «Книги Перемен» в даосистской литературе. «Книгу Перемен» никак нельзя считать даосским текстом, нельзя даже сближать ее с древнейшим даосизмом, как это делал, например, М. Ямасато[566 - См. Ямасато Мотоо, Роси-mo Экикё-то-но хикаку кэнкю, Токио, 1927.]. Из его сопоставлений особенно наглядно выступает все кардинальное различие даосизма, полагавшего абсолют вне мира, и ицзинизма, не выходившего за пределы мира и потому, в конце концов, принятого конфуцианством. Поэтому не удивительно, что сами даосы не отожествляли свою школу со школой ицзинистов, и до тех пор, пока «Книга Перемен» не получила признание классического текста, влияние ее на даосов, если и было[567 - Например, термины инь и ян в «Дао-дэ-цзине», космогония в гл. I «Ле-Цзы» и т. п.], то лишь эпизодическим. Поэтому совершенно понятно, что в «Псевдо-Чжуанцзы» (гл. 33) даосизм противопоставляется ицзинизму. Однако с I в. до н. э. вплоть до VII в. даосские авторы стали испытывать сильное влияние «Книги Перемен». Основное положение ее – изменчивость – как нельзя более способствовало теоретическому обоснованию алхимии, получившей распространение среди даосских писателей. Так, знаменитый текст «Чжоу И цань-тунци» [ «О воссоединении трех равных (с точки зрения) Чжоуской „Книги Перемен[568 - Так, например, в этом памятнике самое важное для него место – описание работы алхимика над «философским камнем» [понимаемым в образе киновари] – выражено не без участия таких терминов, как Свет – Тьма, иначе называемых «двумя веяниями». Они, в свою очередь, связаны с представлениями солнца и луны, огня и воды, т. е. так же, как и в «Книге Перемен» (точнее говоря, в «Сицы-чжуань»). Вот эти стихи:«Наш век удлиняет даже кунжут.Волшебники киноварь в рот кладут.Ведь золота сущность чужда разложенью;Зато она всего драгоценней.И если алхимик вкусит ее,То может продлить долголетье свое…Два веяния пусть далеки искони,Но все же друг друга пронзают они.Тем легче в себе самом найти,Что тесно сплетается в сердце, в груди.Как с Солнцем, с Луною – Свет-Темнота,Так [в сердце] слиты Огонь и Вода.Сокровище – ухо, глаз и уста –Пусть будет недвижно сокрыто всегда!».]»], приписываемый Вэй Бо-яну, как показывает его название, теснейшим образом связан с [Книгой Перемен]. И в самом деле он написан почти сплошь в ее терминологии и с безоговорочным принятием ее идеологии[569 - Их список см.: L. Wieger, Le Canon tooiste.]. Космология даосов, особенно как она выражена у Гэ Хуна [в Гуань-иньцзы], у Ду Гуан-тина и т. п., полна заимствований из [Книги Перемен]. Особенно же связаны с последней многочисленные схемы и чертежи[570 - См.: О. S. Johnson. A study of Chinese alchemy. Shanghai, 1928.], включенные в [Даосский Канон]. Поэтому и О. Джонсону пришлось неоднократно ссылаться на [Книгу Перемен] и на ее терминологию в работе, посвященной китайской алхимии[571 - Комментарий помечен 1641 г.]. При всем этом, однако, надо иметь в виду, что наибольшее влияние на даосизм оказывал не основной текст, а [Сицы-чжуань], по-видимому, вообще сыгравший весьма большую роль в распространении и популяризации [Книги Перемен]. На буддизм, поскольку мне известно, «Книга Перемен» оказала наименьшее влияние. Только изредка в буддийских трактатах (главным образом школы Чжэньянь) встречаются термины ицзинизма, и то обычно лишь тогда, когда буддисты полемизируют с конфуцианцами и даосами, как, например, в известном буддийском трактате Цзун Ми «О человеке». Однако буддисты, хотя и тщательно оберегали свое учение от «ересей», т. е. от всякой небуддийской философии, в конце концов пришли в лице уже упомянутого Вань И к признанию «Книги Перемен» как философского текста, в умелых руках могущего сыграть роль введения к буддийской философии. Таково во всяком случае объяснение причин, побудивших Вань И написать его ценный комментарий. Об этом он говорит с полной ясностью в предисловии к своему комментарию[16]. Все же приходится признать, что главное влияние «Книга Перемен» оказала на конфуцианство, меньше, хотя и значительное, – на даосизм и почти незаметное – на буддизм, имевший свою чрезвычайно разработанную философию. Глава XI. Проблема перевода «книги перемен»: филологического и интерпретирующего Мы можем относиться к «Книге Перемен», во-первых, как к документу определенной эпохи; во-вторых, как к гадательному тексту. Ни того, ни другого мы не можем игнорировать. Но в первом случае необходимо по возможности очистить основной текст от наслоений последующих веков. Во втором же случае приходится брать «Книгу Перемен» полностью, со всеми «десятью крыльями», со всеми ошибками текста, как она существует в настоящее время на Дальнем Востоке. В первом случае должен быть проявлен максимальный критицизм, возможный в условиях современной китаеведной техники. Во втором случае необходимо воздержаться от всякого критицизма, чтобы не исказить наивно-реалистическое понимание «Книги Перемен». В первом случае перевод должен быть снабжен лишь филологическими примечаниями, идущими по линии критики текста, ибо, как мы видели, все комментаторы смотрят сквозь очки своей эпохи и своего класса. Во втором случае необходимо дать интерпретирующий перевод «Книги Перемен» с точки зрения устной традиции и ее понимания в Китае или Японии. Следовательно, «Книга перемен» должна быть переведена дважды. Однако интерпретирующий перевод с точки зрения современной устной традиции уже выполнен Р. Вильгельмом. Поэтому нет необходимости повторять его работу, несмотря на допущенные им погрешности. Настоящая работа сопровождается филологическим переводом основного текста. Однако достаточно хотя бы бегло ознакомиться с ним, чтобы убедиться в непонятности «Книги Перемен», в непонятности, уже отмеченной Лю Сяном. Тем не менее, как мы видели, «Книга Перемен» существовала в Китае и Японии как понимаемый (хотя и по-разному) текст. Следовательно, кроме филологического перевода, необходим еще интерпретирующий перевод, в отличие от перевода Вильгельма, построенный на интегральном учете какого-нибудь достаточно значительного комментария. Этот комментарий должен быть взят именно один, может быть взято и несколько комментариев, но обязательно одной и той же школы, недопустима беспринципная интерпретация при посредстве многих комментариев, из которых переводчик выбирает только легкие для понимания фразы. В таком случае возникает вопрос о выборе комментария. Известно, что наибольшим авторитетом на Дальнем Востоке считается Чэн И-чуань. Однако мой опыт склоняет меня к выбору более критически настроенного Вань И. Его комментарий написан с использованием терминов и выражений буддийской философии, буддийская же терминология, ввиду ее большой точности и изученности в европейской буддологической литературе и в японской буддологической лексикографии, дает понимание комментариев Вань И, не допускающее ни малейшей двусмысленности. Таким образом, по его комментарию возможно точно установить его понимание «Книги Перемен». Конечно, это возможно и с другим комментарием, но такая работа потребовала бы несравнимо больших усилий и времени, не создавая в то же время уверенности в объективной правдивости интерпретации. В интерпретирующем перепаде, который приложен к настоящей работе, я, исходя из вышеизложенного, базируюсь на комментарии Ван Би, Вань И и Итб Тбгай. Филологический перевод основного текста без интерпретирующих примечаний мало понятен европейскому читателю, как, впрочем, мало понятен или совсем непонятен основной текст, взятый без комментария, китайскому или японскому читателю, не подготовленному специально к чтению этого текста. Однако китаевед, независимо от его национальности, владеющий системою «Книги Перемен», безусловно может понять основной текст ее как в подлиннике, так и в переводе. Что же делает ее понятной? Знание ее системы, умение найти объяснение одного места ее в ряде других мест. Так, при чтении основного текста необходимо иметь в виду следующее. 1. Каждая гексаграмма представляет собою символ той или иной жизненной ситуации, которая развертывается во времени. Каждый афоризм при гексаграмме представляет собою краткую характеристику этой ситуации в основном или в целом. Каждый афоризм при отдельных чертах представляет собою конкретную характеристику того или иного этапа в развитии данной ситуации. При этом необходимо принять во внимание то, что ввиду уровня техники мышления и языка авторов, такие характеристики почти никогда не бывают выражены в форме точных понятий. Стихия «Книги Перемен» – стихия образности. Вместо того чтобы сказать об уместности коллективного действия, «Книга Перемен» говорит: «Когда рвут тростник, то другие стебли тянутся за ними, так как он растет пучком. Стойкость к счастью. Развитие»[572 - Цуда Сокити, Идеи даосов и их развитие, с. 567, Токио. 1927.]. Вместо того чтобы сказать о тщетности предпринятого действия, «Книга Перемен» говорит: «Ничтожному человеку придется быть мощным: благородному человеку придется погибнуть. Стойкость ужасна. Когда козел бодает изгородь, то в ней застрянут рога»[573 - См. гексаграммы 34, 3.] и т. п. Кроме того, в основном тексте встречаются стандартизированные образы, своего рода формулы, как, например: «Благоприятен брод через великую реку», т. е. ситуация предрасполагает к какому-нибудь крупному предприятию. Или «Благоприятна встреча с великим человеком» – указание возможной помощи со стороны могущественного человека. 2. Как было выше указано, афоризмы при отдельных чертах повествуют о последовательном развитии ситуации. При этом первая позиция характеризует лишь самое начало данного процесса, когда он еще не выявлен со всей типичностью его. Вторая позиция характеризует апогей внутреннего развития данной ситуации так же, как пятая позиция – максимальное раскрытие его вовне. Третья позиция характеризует момент кризиса, перехода от внутреннего к внешнему. Поэтому, если прочитать подряд все афоризмы третьих позиций, то, несмотря на весь встречающийся иногда лаконизм их, выступает их общая черта – опасность положения. Например: «Ожидание в тине. Близится приход разбойников» (гекс. 5). «В войске может быть воз трупов. Несчастье» (гекс. 7). «И кривой может видеть! И хромой может наступать! Но если наступишь на хвост тигра, так что он укусит тебя, то будет несчастье. Воин все же действует ради великого государя» (гекс. 10). «Стропила прогибаются. Несчастье» (гекс. 28). «Связанному беглецу будет болезнь и опасность. Держащему слуг и служанок – счастье» (гекс. 33) и т. д., и т. п. Четвертая позиция характеризует начало проявления данного процесса вовне. Поэтому она столь же мало типична, сколь и первая. Однако на ней сказывается благотворное влияние приближающейся пятой позиции. Поэтому и афоризмы четвертой позиции не так мрачны, как предыдущие. Пятая позиция уже указана в связи со второй. Шестая же позиция представляет собой завершение или переразвитие процесса данной ситуации, в котором она или теряет свою типичность, или превращается в свою противоположность. Последнее особенно характерно выражено в гексаграммах 11 и 12. 3. Необходимо всегда иметь в виду, что основной текст теснейшим образом связан с гексаграммами, триграммами и чертами, их составляющими. Поэтому для того, чтобы вдуматься в значение того или иного афоризма, совершенно необходимо рассматривать его с учетом их символики, указанной во введении к настоящей работе. 4. Связь афоризмов друг с другом, их смену необходимо рассматривать как конкретизацию семи основных положений «Книги Перемен», унаследованных из этого реального текста всеми комментаторами, несмотря на все их различие, указанное выше. Эти семь положений ярче всего выступают в «Сицы-чжуань», однако при достаточном размышлении можно убедиться, что они как своего рода обертоны присущи и основному тексту. Вот они в общих чертах: 1) мир представляет собою и изменчивость, и неизменность, и, более того, их непосредственное единство; 2) в основе этого лежит проходящая через весь мир полярность, антиподы которой столь же противоположны друг другу, сколь и тяготеют друг к другу: в их отношениях проявляется мировое движение, как ритм; 3) благодаря ритму ставшее и еще не наступившее объединяются в одну систему, по которой будущее уже существует и в настоящем, как «ростки» наступающих событий; 4) необходимо и теоретическое понимание, и практическое осуществление этого; и если деятельность человека нормирована таким образом, то он гармонически включается в свое окружение; 5) таким образом исключается конфликт внутреннего и внешнего, и они лишь развивают друг друга тем, что внутреннее определяется внешним и творит во внешнем; 6) при этом личность уделяет достаточное внимание как себе, так и окружающему ее обществу, и, довольствуясь своим положением, находит возможность высшей формы творчества: творчества добра, а не выполнения каких бы то ни было правил прописной морали; 7) так, благодаря выдержанному единству абстракций и конкретности достигается полная гибкость системы. Может показаться, что эти положения выражены слишком современным языком. Однако ведь в задачи автора настоящего исследования входит посильно сделать понятным читателю то, что ему непонятно в виде оригинального текста. Если вооружиться этими указаниями и приступить к чтению предлагаемого ниже перевода, то вряд ли «Книга Перемен» будет столь понятной, – конечно, лишь при условии активного внимания читателя к тексту. Пассивное же чтение «Книги Перемен», как занимательной беллетристики, – праздная трата времени. Глава XII. Отражение «книги перемен» в художественной литературе Можно сказать, что почти все писатели древнего Китая со времени канонизации классиков при Ханьской династии так или иначе были знакомы с «Книгой Перемен» как с важнейшим из классических текстов. Поэтому не удивительно, что на них она оказала заметное влияние. Оно прежде всего сказалось в их образовании, а отсюда – в их идеях и в их лексике, как бы она ни различалась в разные периоды истории китайской литературы. Однако в этой области влияние книги не больше, чем влияние любого другого классика. Наряду с таким просачиванием идей «Книги Перемен» в китайскую литературу, в ней существует целый ряд произведений, посвященных именно самой книге, в них она находит свое литературное отражение. Ей посвящены как прозаические эссе, так и стихи. Ниже в качестве образа такой литературы приводится эссей Су Сюня и несколько стихотворений. Су Сюнь хорошо был знаком с «Книгой Перемен», и его высказывания об отдельных местах ее текста в первую очередь принимаются Вань И, комментарий которого положен в основу моего интерпретирующего перевода. Поэтому нахожу нелишним привести перевод указанного эссея. В нем Су Сюнь дает яркое противопоставление «Ицзина» и «Лицзи». Его сын Су Ша (Су Дун-по) также написал одноименный эссей, но его я не перевожу, так как он рассматривает вопросы исключительно мантического характера: символику чисел 6, 7, 8 и 9, которыми при гадании обозначаются черты гексаграмм. Лирика, посвященная «Книге Перемен», – конечно, не лучшие стихи из сокровищницы китайской поэзии. Поэтому я привожу очень немного из нее лишь для того, чтобы читатель мог составить хоть некоторое представление об этой области поэзии Китая и о том, какие эмоции вызывала «Книга Перемен» у китайских поэтов. Перевод более экстенсивного материала мог бы подавить основную тему моей работы, ибо количество его громадно: он занимает несколько томов энциклопедии «Ту-шу цзи-чэн». Лирика в большинстве случаев повторяет образность наивной традиции «Книги Перемен». И у поэтов, конечно, Конфуций ревностно изучал Книгу, так что кожаные завязки на его экземпляре три раза рвались. Конечно, он написал «Десять Крыльев», а Фу Си (иначе Бао-сиши) начертал триграммы и т. п., и т. п. Только критически настроенный Оуян Сю оставил нам стихотворение, в котором сквозит саркастическое отношение к «Книге Перемен». Впрочем, в этих стихах его больше занимает неудачный поворот его карьеры, чем сама книга. «Я – в опале. Что ж, буду изучать „Ицзин“!» Так можно парафразировать основное настроение его стихов. Образцом иного отношения к «Книге Перемен», как к сокровищнице мировых тайн, может служить стихотворение Мын Цзяо. Такое же настроение можно найти в многочисленных одах (фу), которые столь же многословны и высокопарны, сколь мало говорят современному читателю. Поэтому я не перевожу их. Что же касается их содержания, то оно все выражается в знаменитом восклицании Чжоу Дунь-и: «О, как величественна Книга Перемен! В ней источник сущности и рока». Я избегаю примечаний, чтобы не заслонить ими текст. Пусть китайские поэты говорят сами за себя! Су Сюнь(1009–1066) Рассуждение о «книге перемен» Когда в учение совершенномудрого были приняты Обряды – люди уверовали в него; когда были приняты Перемены люди почитали его. Веря в него, они не могли его отринуть; чтя его, они не смели его отринуть. Учение совершенномудрого человека не отринуто потому, что Обряды придали ему ясность, а Перемены придали ему глубину. Когда впервые появились люди, не было ни знатных, ни подлых, ни высших, ни низших, ни старших, ни младших. Они не пахали, но не голодали; они не выделывали шелк, но не мерзли. Поэтому тем людям было привольно. Люди горюют от труда и радуются от приволья, как вода течет вниз. И только совершенномудрый человек установил среди них государей и подданных так, что знатные в Поднебесной подчинили себе подлых; он установил среди них отцов и сыновей так, что отцы в Поднебесной подчинили себе сыновей; он установил среди старших и младших братьев так, что старшие в Поднебесной подчинили себе младших. [Совершенномудрый человек сделал так, что] они стали одеваться лишь после того, как выделали шелк, и стали есть лишь после того, как возделывали землю. Руководя Поднебесной, совершенномудрый дал ей труд. Однако, сил одного совершенномудрого человека, конечно, недостаточно для того, чтобы одолеть множество людей в Поднебесной. И если он мог отнять у них радость и заменить ее горечью, так что люди Поднебесной последовали в этом за ним и согласились отвергнуть приволье и приступить к труду, с радостью и почтительно принять совершенномудрого и счесть его государем и учителем, поступать по его законам и установлениям, – ко всему этому привели Обряды. Как только совершенномудрый создал Обряды, он в пояснение к ним сказал, что если бы в Поднебесной не было знатных и подлых, высших и низших, старших и младших, то люди бы убивали друг друга без конца: если бы они, не возделывая землю, поедали мясо животных и птиц и, не выделывая шелк, одевались в шкуры животных и птиц, то животные и птицы поедали бы людей без конца. Если же будут знатные и подлые, высшие и низшие, старшие и младшие, то люди не будут убивать друг друга. Если люди будут есть то, что они возделали на земле, и одеваться в тот шелк, который они выделали, то животные и птицы не будут поедать людей. Люди любят жизнь больше, чем приволье, и ненавидят смерть больше, чем труд. Совершенномудрый человек отнял у них приволье и смерть, но дал им труд и жизнь. В этом даже малые дети поймут, к чему стремиться и чего бежать. Так в Поднебесной поверили в учение совершенномудрого и не могли его отринуть, потому что Обряды сделали его ясным. Однако то, что ясно, – легко постижимо, то, что легко постижимо, – профанируется, а то, что профанируется, – легко может быть отринуто. Совершенномудрый человек боялся, что его учение будет отринуто и Поднебесная вернется к хаосу. И вот тогда он создал Перемены. Рассмотрев образы неба и земли по ним, он построил отдельные черты; вникнув в изменчивость сил тьмы и света, по ней он построил гексаграммы; обдумав устремления демонов и духов, по ним он построил афоризмы. И вот люди в юности начинали изучать Перемены, но и с побелевшей головой не достигали ее истоков. Поэтому в Поднебесной взирали на совершенномудрого человека как на глубины духов, как на высоты неба, чтили этого человека и вслед за ним чтили и его учение. Так в Поднебесной почтили учение совершенномудрого и не смели его отринуть потому, что Перемены сделали его глубоким. Вообще если люди доверяют чему-нибудь, то потому, что в нем нет ничего, чего бы они не могли разгадать; если они чтят что-нибудь, то потому, что в нем есть нечто, чего они не могут подсмотреть. Так в Обрядах нет ничего, чего бы нельзя было разгадать, а в Переменах есть нечто, чего нельзя подсмотреть. Поэтому люди Поднебесной уверовали в учение совершенномудрого человека и почтили его. А если бы это было не так, то неужели Перемены – это то, над чем совершенномудрый человек трудился и создавал нечто небывалое, странное, загадочное и причудливое для того, чтобы прославить себя в грядущих поколениях? Совершенномудрый человек мог распространить свое учение лишь при посредстве того, что наиболее чудесно в Поднебесной. Гадание на панцире черепахи и гадание на тысячелистнике – это то, что чудеснее всего в Поднебесной. Но гадание на панцире черепахи внемлет небу и не предуготовано человеком. В гадании же на тысячелистнике решает его небо, но строит его человек. Панцирь черепахи гладок, и нет на нем правильных линий. Но когда обжигают шип, пронзают им панцирь, и получаются трещины: «Угол», или «Распорка», или «Рогатка», или «Лук»: но все они сделаны только шипом, и что в них предуготовано человеком?! И совершенномудрый человек сказал: «Это искусство принадлежит исключительно небу. Такое искусство разве способно распространить мое учение?!» И вот он взялся за тысячелистник. Но чтобы получить четные или нечетные пучки на стебле тысячелистника, человек сам должен разделить все стебли надвое. Сначала мы берем один стебель [из всех пятидесяти] и, понимая, что это один стебель, откладываем его отдельно. Дальше [из разделенных нами двух пучков] мы отсчитываем по четыре стебля и понимаем, что отсчитываем мы по четыре, а остаток зажимаем между пальцами и знаем, что осталось или один, или два, или три, или четыре и что мы их отобрали. Это от человека. Но деля весь пучок на две части, мы не знаем [заранее], сколько стеблей в каждой из них. Это от неба. И совершенномудрый человек сказал: «Это единение неба и человека – [мое] учение. В нем есть то, что распространит мое поучение». И тогда, исходя из этого, он создал Перемены, чтобы очаровать уши и очи Поднебесной, учение же его зато и почтено, и не отринуто. Так совершенномудрый человек воспользовался этими средствами, чтобы стяжать сердца Поднебесной и распространить свое учение до бесконечности. Фу Сянь (III в. н. э.) Стихи о «чжоуских переменах» Пусть нищий, чтобы себя спасти, Высших почтит, и прославится он. В стремлении к добру, к совершенству дел Есть искони неизменный закон. Он будет все снова и снова сиять, Всех озаряя со всех сторон. Ничтожествам действовать ныне нельзя; Путь благородных да будет продлен. МынЦзяо (751–814) После того как отшельник Инь объяснил «книгу перемен», при расставании с ним дарю ему Небо и Землю раскрыл мне в рассказе учитель. Точно со мной говорил волшебный оракул: Тайна из тайн, которой не ведают люди. Все подтверждается мне из каждого знака. Белая ночь озарилась осенней луною. К свежему ветру – как рифам – прозрачный ручей. Только проник и вдруг оказался я в далях. Духом я чую… в безмолвии нет речей. С первым познанием все расторжены путы. В думе вечерней склоняюсь к тревожному утру. Лодке скитальца нет на волне остановки. Кони заржали: оглобли разъехались здесь. В чащах живущий отшельник Инь Цинь, мой учитель, Знает, что друг у него понимающий есть. Оуян Сю Читаю «книгу перемен» Пусть убеленные мужи стоят у алого кормила. Оказана и здесь, в Дунчжоу, слуге болезненному милость: Чтоб в этот бесконечный день отдаться цитре и вину, Жечь ладан, «Книгу Перемен» читать в последнюю весну… Он был убранством мудрецов, но брошен, как туфля, теперь. Оставили его волна и ветер на мирской тропе. Вот, если бы сказать: кто сей отшельник-рыцарь, То имени его наверно всякий в страхе удивится! Чжу Си «Книга перемен» Пусть я вникаю в книгу позже, чем удвоение триграмм, Чтоб видеть век до их создания, препятствий нет моим глазам. И понял я Предел Великий: в нем обе Формы коренятся. На книге кожаным завязкам теперь как раз пора порваться! Вдохновение Слышал я: некогда Бао-сиши положил Творчеству и Исполнению первоначало. Действие Творчества вторит могуществу Неба. А Исполнение знаки Земли сочетало. В Высях узрел он начального хаоса круг. В миге едином умчался на тысячи ли: В долях заметил он форм неподвижный покой, Древность хранится в податливой толще земли. Смысл этих образов, стойких вовеки, поняв, Вийдем в ворота добра в единении с ним. Пусть никогда не иссякнет усердие в этом. И в преклонении мысли свои укрепим! Цю Чэн (XII в. н. э.) Рассматриваю черты «книги перемен» и показываю их Чжэн Дун-Цину. В Переменах ясный смысл в образах заложен. Но никто в одних чертах вскрыть его не сможет. Кто не знает смысла черт, тот толкует всуе: Точно он незримый вихрь красками рисует. Примечания К главе XI[574 - См. гексаграммы 12, 1.] Часть третья Переводы Второй слой основного текста «книги перемен» 1. Цянъ. [Творчество. Изначальное свершение; благоприятна стойкость.] 2. Кунъ. [Исполнение. Изначальное свершение; благоприятна стойкость кобылицы.] Княжичу есть куда выступить. Выдвинется он – заблудится; последует – найдет господина. Благоприятно: на юго-западе найти друзей, на северо-востоке – потерять друзей. Пребудешь в стойкости – будет счастье. 3. Чжуанъ. [Начальная трудность. Изначальное свершение; благоприятна стойкость.] Не показано, чтоб было куда выступить[2]. Благоприятно возведение князей. 4. Мын. [Недоразвитость. Свершение.] Не я добываю юношей; юноши добывают меня. По первому гаданию – возвещу; повторное и третье – смутит. Раз смутит – не возвещу. [Благоприятна стойкость]. 5. Сюй. [Необходимость ждать.] Обладателю правды – [изначальное свершение. Стойкость] – к счастью. Благоприятен брод через великую реку. 6. Сун. [Тяжба.] Обладателю правды – препятствие. С трепетом блюди середину – счастье! Крайность – к несчастью. Благоприятно свидание с великим человеком. Неблагоприятен брод через великую реку. 7. Ши. [Войско. Стойкость.] Возмужалому человеку – счастье. Хулы не будет. 8. Би. [Приближение.] Счастье! Вникни в гадание. [Изначальная] вечная [стойкость.] Хулы не будет. Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье. 9. Сяо-чу. [Воспитание малым. Свершение.] Плотные тучи – и нет дождя; они – из нашей западной окраины. 10. Ли. [Наступление.] Наступи на хвост тигра; если не укусит тебя, – свершение! 11. Тай. [Рассвет.] Малое отходит, великое приходит. Счастье, развитие. 12. Пи. [Упадок.] Великое отходит, малое приходит. Неблагоприятна княжичу стойкость. 13. Тун-жэнъ. [Родня] на полях; [свершение]; благоприятна княжичу стойкость; благоприятен брод через великую реку. 14.Да-ю. [Владение многими. Изначальное свершение.] 15. Цянъ. [Смирение. Свершение.] Княжичу – обладать совершенством – счастье. 16. Юй. [Вольность.] Благоприятно возведение князей и движение войск. 17. Суй. [Последование. Изначальное свершение; благоприятна стойкость]; хулы не будет! 18. Ту. [Исправление. Изначальное свершение.] Благоприятен брод через великую реку. [Будь бдителен] за три дня до начала и три дня после начала. 19. Линь. [Посещение. Изначальное свершение; благоприятна стойкость.] Когда настанет восьмая луна, будет несчастье. 20. Туань. [Созерцание.] Умыв руки, не приноси жертв; владея правдой, будь нелицеприятен и строг. 21. Ши-хо. [Стиснутые зубы. Свершение.] Благоприятствует тому, чтобы воспользоваться раздорами. 22. Би. [Убранство. Свершение.] Малому благоприятно иметь, куда выступить. 23. Бо. [Разорение.] Неблагоприятно иметь куда выступить. 24. Фу. [Возврат. Свершение.] Выходу и входу не будет вреда. Друзья придут, – хулы не будет. Обратно вернешься на свой путь. Через семь дней – возврат. Благоприятно иметь куда выступить. 25. У-ван. [Беспорочность. Изначальное свершение; благоприятна стойкость.] У того, кто не прав, – будет им самим вызванное бедствие; ему неблагоприятно иметь куда выступить. 26. Да-чу. [Воспитание великим. Благоприятна стойкость.] Кормись не [только] от своего дома: счастье. Благоприятен брод через великую реку.[3] 27. И. [Питание.] Стойкость к счастью. Созерцай скулы: они сами добывают то, что наполняет рот. 28. Да-го. [Переразвитие великого.] Стропила прогибаются. Благоприятно иметь куда выступить. Свершение. 29. Кань. [Бездна.] Обладателю правды – только в сердце свершение. Действия будут одобрены. 30. Ли. [Сияние. Благоприятна стойкость. Свершение.] Разводить коров – к счастью. 31. Сянь. [Сочетание. Свершение; благоприятна стойкость.] Брать жену – к счастью. 32. Хэн. [Постоянство. Свершение; благоприятна стойкость.] Хулы не будет[4]. Благоприятно иметь куда отправиться. 33. Дунь. [Бегство. Свершение.] Малому[5] благоприятна стойкость. 34. Да-чжуан. [Великая мощь. Благоприятна стойкость.] 35. Цзинь. [Восход.] Сиятельному князю надо жаловать коней в великом обилии и в круговороте дня трижды принимать (подданных). 36. Мин-и. [Поражение света.] Благоприятна в трудности стойкость. 37. Цзя-жэнь. [Домашние.] Благоприятна женщине[6] стойкость. 38. Куй. [Разлад.] В незначительных делах счастье! 39. Цзянь. [Препятствие.] Благоприятен юго-запад, неблагоприятен северо-восток. Благоприятно свидание с великим человеком. Стойкость – к счастью. 40. Цзе. [Разрешение.] Благоприятен юго-запад. Если некуда выступить, то когда оно [разрешение] наступит, опять будет счастье. Если есть куда выступить, то уже заранее будет счастье. 41. Сунь. [Убыль.] Обладателю правды – изначальное счастье. Хулы не будет. Возможна стойкость. Благоприятно иметь куда выступить. Что нужно [для жертвоприношения]? И двух [вместо восьми] чаш достаточно для жертвоприношения[7]. 42. И. [Приумножение.] Благоприятно иметь куда выступить. Благоприятен брод через великую реку. 43. Гуай. [Выход.] Поднимешься до царского двора. Правдиво возглашай! А если и будет опасность, то говори от своего города. Неблагоприятно браться за оружие. Благоприятно иметь куда выступить. 44. Toy. [Перечение.] У женщины – сила. Не показано, чтобы брать жену. 45. Цуй. [Воссоединение. Свершение.] Если царь приближается к обладателям храма (духам предков – Ю. Щ), то для жертвоприношения указаны крупные животные. Счастье. Благоприятно свидание с великим человеком. Свершение [Благоприятна стойкость.] Благоприятно иметь, куда выступить[8]. 46. Шэн. [Подъем. Изначальное свершение.] Указано свидание с великим человеком. Не скорби! Поход на юг – к счастью! 47. Кунъ. [Истощение. Свершение. Стойкость.] Великому человеку – счастье. Хулы не будет. Будут речи, но они неверны. 48. Цзин. [Колодец.] Меняют города, но не меняют колодец. Ничего не утратишь, но и ничего не приобретешь. Уйдешь и придешь, но колодец останется колодцем. Если почти достигнешь воды, но еще не хватит веревки для колодца, и если разобьешь бадью, – несчастье! 49. Гэ. [Смена.] Если до последнего дня будешь полон правды, то будет [изначальное свершение, благоприятная стойкость.] Раскаяние исчезнет. 50. Дин. [Жертвенник.] Изначальное свершение. [Счастье.] 51. Чжэнъ. [Молния. Свершение.] Молния приходит…о! о! [а пройдет, – и] смеемся: ха-ха! Молния пугает за сотню верст, но она не опрокинет и ложки жертвенного вина. 52. Гэнь. [Сосредоточенность.] Сосредоточишься на своей спине. Не воспримешь своего тела. Проходя по своему двору, не заметишь своих людей; хулы не будет. 53. Цзянъ. [Течение.] Женщина уходит [к мужу]. Счастье. Благоприятна стойкость. 54. Гуй-мэй. [Невеста.] В походе – несчастье. Ничего благоприятного. 55. Фын. [Изобилие. Свершение.] Царь приближается к нему. Не беспокойся! Надо солнцу быть в середине [своего пути.] 56. Люй. [Странствие.] Малому – развитие. В странствии – стойкость – к счастью. 57. Сунь. [Проникновение.] Малому – развитие. Благоприятно иметь, куда выступить. Благоприятно свидание с великим человеком. 58. Дуй. [Радость. Свершение; благоприятна стойкость.] 59. Хуань. [Раздробление. Свершение.] Царь приближается к обладателям храма. Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость. 60. Цзе. [Ограничение. Свершение.] Горе ограничено. Оно не может быть стойким. 61. Чжун-фу. [Внутренняя правда.] [Даже] вепрям и рыбам – счастье. Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость. 62. Сяо-го. [Переразвитие малого. Свершение. Благоприятна стойкость.] Возможны дела малых; невозможны дела великих. От летящей птицы оставшийся голос. Не следует подниматься, следует опускаться [тогда будет] великое счастье. 63. Цзи-цзи. [Уже конец.] Малому – свершение; благоприятна стойкость. В начале – счастье; в конце – беспорядок. 64. Вэй-цзи. [Еще не конец/ Свершение.] Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост – ничего благоприятного! Третий слой основного текста «книги перемен» Афоризмы к отдельным чертам [предыдущие слои взяты в скобки] ПЕРВАЯ ЧАСТЬ № 1 Цянь. [Творчество. Изначальное свершение; благоприятна стойкость.] I. В начале девятка. Нырнувший дракон. – Не действуй! II. Девятка вторая. Появившийся[575 - Первый слой см. выше.] дракон находится на поле. – [Благоприятно свидание с великим человеком!] III. Девятка третья. Благородный человек до конца дня деятелен; вечером он осмотрителен, точно в опасности. – [Хулы не будет!] IV. Девятка четвертая: Точно прыжок в бездне. – [Хулы не будет!] V. Девятка пятая. Летящий дракон находится в небе. – [Благоприятно свидание с великим человеком!] VI. Наверху девятка. Возгордившийся дракон. – Будет раскаяние! [Вероятно, позднейшая вставка комментатора: «При действии девяток смотри, чтобы все драконы не главенствовали; тогда будет счастье».] № 2 Кунь. [Исполнение. Изначальное свершение; благоприятна стойкость кобылицы. Княжичу[576 - См. примечание в третьем слое.]есть куда выступить. Выдвинется он – заблудится. Последует – найдет господина. Благоприятно на юго-западе найти друзей, на северо-востоке – потерять друзей. Пребудешь спокойно в стойкости – будет счастье!] І. В начале шестерка. Если ты наступил на иней, значит близок и крепкий лед. II. Шестерка вторая. Прямота, повсеместность, величие. – И без упражнения [не будет ничего, что бы не было благоприятно.] III. Шестерка третья. Тая свои проявления, надо бы быть стойким. – Пожалуй, служи царю, следуя за ним. Без того, чтобы совершать что-нибудь, доведешь дело до конца. IV. Шестерка четвертая. Завязанный мешок. – [Не будет хулы], не будет хвалы[577 - Эти слова в современных изданиях обычно помещаются после слова «свершение» непосредственно. Судя по комментарию Ван Би, было так и в его списке. Но Мацуй указывает на необычность такой последовательности и восстанавливает нормальный ход мысли и текста. Его гипотеза может быть принята, если подходить к тексту с точки зрения четырех слоев его. Без поправки Мацуй эти слова можно было бы рассматривать лишь как интерполяцию в первом слое. Однако, так как в четвертом слое (т. е. в «Сян-чжуань») сохранен по традиции этот неверный с точки зрения Мацуй порядок, то он считает, что ошибку надо исправить и в четвертом слое. Вряд ли можно идти так далеко. Вернее предположить, что ко времени составления четвертого слоя текст второго слоя был уже испорчен.]. V. Шестерка пятая. Желтая юбка. – [Изначальное счастье]! VI. Наверху шестерка. Драконы бьются на окраине. – Их кровь – синя и желта[578 - Эти слова в современных изданиях обычно помещаются после слова «свершение» непосредственно. Судя по комментарию Ван Би, было так и в его списке. Но Мацуй указывает на необычность такой последовательности и восстанавливает нормальный ход мысли и текста. Его гипотеза может быть принята, если подходить к тексту с точки зрения четырех слоев его. Без поправки Мацуй эти слова можно было бы рассматривать лишь как интерполяцию в первом слое. Однако, так как в четвертом слое (т. е. в «Сян-чжуань») сохранен по традиции этот неверный с точки зрения Мацуй порядок, то он считает, что ошибку надо исправить и в четвертом слое. Вряд ли можно идти так далеко. Вернее предположить, что ко времени составления четвертого слоя текст второго слоя был уже испорчен.]. [Вероятно, позднейшая вставка комментатора: «В действии шестерок благоприятна вечная стойкость».] № 3 Чжунь. [Начальная трудность. Изначальное свершение; благоприятна стойкость. Незачем иметь куда выступить[579 - Мацуй полагает, что здесь описка. Но это вряд ли верно, ибо и четвертый слой совершенно ясно подтверждает текст (особенно «Да сян-чжуань»), и ханьские комментаторы.]. Благоприятно для возведения князей.] І. В начале девятка. Нерешительное кружение на месте. – Благоприятно пребывание в стойкости; благоприятно для возведения князей. II. Шестерка вторая. В трудности, в нерешительности четверка коней тянет в разные стороны. – Если бы не разбойник, то был бы брак. Но девушка стойко не принимает его. Через десяток лет – примет! III. Шестерка третья. Выйдешь на оленя без ловчего, – лишь попусту войдешь в лес. – Благородный человек предвидит события: не лучше ли оставить [начатое дело, ибо его] продолжение приведет к сожалению. IV. Шестерка четвертая. Четверка коней тянет в разные стороны. Добивайся брака! – В дальнейшем счастье! Ничего неблагоприятного! V. Девятка пятая. Трудно ее милостям! – В малом – стойкость к счастью, в великом – стойкость к несчастью. VI. Наверху шестерка. Четверка коней тянет в разные стороны. Слезы до крови – льются сплошным потоком. № 4. [Недоразвитость. Свершение. Не я ищу юношей; юноши ищут[580 - Здесь, как и в 13 гекс, не чисто дефинитивное отношение, так что нельзя перевести «Благоприятна стойкость женщины», ибо наличие чисто дефинитивного отношения выражается уже в этом тексте.]меня. По первому гаданию – возвещу; повторное и третье – смутит. Раз смутит – не возвещу. Благоприятна стойкость.] І. В начале шестерка. Развитие недоразвитого. – Благоприятно для применения казней над людьми, для освобождения колодок на руках и ногах, ибо продолжение их несвободы [приведет] к сожалению. II. Девятка вторая. Сын управляет всем домом. – Приятие недоразвитых – к счастью; взятие жены – к счастью[581 - Контекст склоняет к выбору такого значения слова.]. III. Шестерка третья. (Незачем брать жену.)[582 - Ср. порядок текста и примечание в третьем слое.] Она увидит богача и не соблюдет себя. – Ничего благоприятного. IV. Шестерка четвертая. Стеснение от недоразвитости. – Сожаление. V. Шестерка пятая. Недоразвитость юноши. – Счастье. VI. Наверху девятка. Удар по недоразвитости[583 - Древность этой фразы сомнительна.]. – Не благоприятствует тому, чтоб быть разбойником; благоприятствует тому, чтобы справиться с разбойником. № 5 Сюй. [Необходимость ждать. Обладателю правды – изначальное[584 - Возможен перевод: «блестящее». Вероятнее первое как стереотипный термин.]свершение. Стойкость – к счастью. Благоприятен брод через великую реку.] І. В начале девятка. Ожидание на окраине. – Благоприятно применение постоянства. Хулы не будет. II. Девятка вторая. Ожидание на [прибрежном] песке. – Предстоят незначительные разговоры. В конце концов – счастье. III. Девятка третья. Ожидание в тине. – Близится приход разбойников. IV. Шестерка четвертая. Ожидание в крови. – Выйди из пещеры! V. Девятка пятая. Ожидание за вином и яствами. – Стойкость к счастью. VI. Наверху шестерка. Войдешь в пещеру, и будет приход трех неторопливых гостей. – Отнесись к ним с уважением, и, в конце концов, будет счастье! № 6. [Тяжба. Обладателю правды – препятствие. С трепетом блюди середину! Крайность[585 - Доведение дела до конца.] – к несчастью. Благоприятно свидание с великим человеком. Неблагоприятен брод через великую реку!] І. В начале шестерка. Не навеки будет то, в чем усердствуешь. – Будут незначительные разговоры, а, в конце концов, – счастье. II. Девятка вторая. Не одолеешь в тяжбе. – Поверни – и беги! Триста дворов – население твоего города[586 - Число 300 объясняется тем, что здесь третья черта. Впрочем, Чжэн Сюань в комментарии к «Лицзи» указывает, что это владение меньшого вельможи.] – не накличет беды[587 - Парафраз объясняется стремлением передать слово «бедствие, вызванное самим человеком» в отличие от «стихийное бедствие» и цзю «хула».]. III. Шестерка третья. Кормись от обретенного встарь. – Будешь стойким в опасности, – в конце концов, будет счастье. Пожалуй, следуй за царем в [его] делах, но без того, чтобы совершать это ради себя[588 - На основании четвертого слоя можно предполагать, что текст первоначально был такой: «Если последуешь за царем в его делах, без того чтобы совершать это ради себя, то будет счастье».]. IV. Девятка четвертая. Не одолеешь в тяжбе. Если опять подчинишься[589 - Из пиктографического значения «вкушать» – > «принять». Данный выбор слова обусловлен влиянием дополнения лин (приказ).] приказу, то [положение] изменится. – [Будешь спокоен в стойкости – будет счастье.][590 - Цитата из второго слоя, гекс. 2.] V. Девятка пятая. Тяжба. – Изначальное счастье! VI. Наверху девятка. Быть может, будешь пожалован парадным поясом, но до конца утреннего приема[591 - Перевод – попытка совместить оба значения слова ввиду его полисемантичности. На значении «утро» настаивают комментаторы, начиная от Юй Фаня, и особенно Цуй Юань. Значение «прием», «аудиенция» требуется контекстом и поддерживается намеком комментария Сюнь Шуана.] тебе трижды порвут его. № 7 Ши. [Войско. Стойкость. Возмужалому человеку – счастье. Хулы не будет.] I. В начале шестерка. Выводи войско, руководясь законом. – А если не так, то (хотя бы оно и было хорошим) – будет несчастье. II. Девятка вторая. Пребывание в войске. – Счастье! Хулы не будет/Царь трижды пожалует приказы. III. Шестерка третья. В войске быть может воз трупов. – Несчастье! IV. Шестерка четвертая. Войско отступает на постоянные квартиры. – Хулы не будет. V. Шестерка пятая[592 - Цифры в скобках показывают порядок фраз в современных изданиях. Перестановка на основании четвертого слоя.]. {1} На поле есть дичь. {3} Старшему сыну – вести войска. {4} Младшему сыну – воз трупов. – Первому {2} благоприятно сдержать слово; хулы не будет. Второму – {5} стойкость – к несчастью. VI. Наверху шестерка. Великий государь владеет судьбами, начинает династию и наследует [своему] дому. – Ничтожному человеку – не действовать! № 8. Би. [(Приближение.) Счастье! Вникни в гадание. Изначальная вечная стойкость. Хулы не будет. Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье!] I. В начале шестерка. Обладатель правды… приближайся к нему[593 - Цифры в скобках показывают порядок фраз в современных изданиях. Перестановка на основании четвертого слоя.]. – Хулы не будет! Обладание правдой – наполнение кувшина: в конце концов, наступает. – Будет счастье и для других. II. Шестерка вторая. Приближайся к нему изнутри. – Стойкость – к счастью. III. Шестерка третья. Приближайся к нему – злодей! – … IV. Шестерка четвертая. Внешне приближайся к нему! – Стойкость – к счастью. V. Девятка пятая. Явленное приближение. Царю [на охоте] надо ставить загонщиков лишь с трех сторон и отпускать дичь, которая уходит вперед. – Если не ставить ограничений горожанам, то будет счастье. VI. Наверху шестерка. Приближение к нему – лишено главного. – Несчастье! № 9 Сяо-чу. [Воспитание малым. Свершение. Плотные тучи – и нет дождя; они – из нашей западной окраины.][594 - Под этим местоимением на протяжении всей гексаграммы приходится разуметь «Обладателя правды», выраженного пятой световой чертой.]. І. В начале девятка. Возврат исходит из Пути. – Какая может быть в этом хула?! – Счастье! II. Девятка вторая. Привлечение к возврату. – Счастье! III. Девятка третья. У телеги выпали спицы! – Муж и жена отворачивают взгляды. IV. Шестерка четвертая. Обладай правдой! От кровопролития уходи[595 - Ср. № 62, V.] из опасности выходи. – Хулы не будет! V. Девятка пятая. Обладание правдой – непрерывно! – Разбогатеешь от своих соседей. VI. Наверху девятка. Уже идет дождь! Уже [найдено подобающее] место. Еще удастся собрать [скарб]! – Стойкость жены – ужасна. Луна близится к полнолунию. – Благородному человеку[596 - Очень сомнительно, чтобы эти слова, не отраженные в четвертом слое, были в основном тексте.] – поход – к несчастью! № 10 [Наступление. Наступи на хвост тигра; если не укусит тебя – свершение.][597 - На основе этого места видно, что в третьем слое «Благородный человек» надо понимать еще не в переносном значении, а в прямом. Это феодал, не принадлежащий к верхам общества, но все же имеющий возможность предпринимать походы.] І. В начале девятка. Первичное наступление. – В выступлении хулы не будет! II. Девятка вторая. Ступай по пути ровно-ровно! – Отшельнику стойкость – к счастью. III. Шестерка третья. И кривой может видеть[598 - В тексте Ли Дао-пина прибавлены два слова «благоприятна стойкость», не отраженные в четвертом слое и не существующие в других изданиях. Маловероятно, чтобы они были в оригинале «Книги Перемен». Поэтому они оставлены без перевода.], и хромой может наступать[599 - Ср. гекс. 54, II.]. Но если наступишь на хвост тигра так, что он укусит тебя, то – будет несчастье. Воин [все же] действует ради великого государя. IV. Девятка четвертая. Наступишь на хвост тигра. – Ху-ху! [вскрикнешь от страха], но, в конце концов, будет счастье. V. Девятка пятая. Решительное наступление. – Будь стойким в опасности. VI. Наверху девятка. Рассматривай [прежние] поступки, исследуй лучшее [в них]. – При их повторении – изначальное счастье. № 11 Тай. [Расцвет. Малое отходит, великое приходит. Счастье, развитие.] І. В начале девятка. Когда рвут тростник, то [другие стебли] тянутся за ним, так как он растет пучком[600 - Ср. гекс. 54, II.]. – Поход – к счастью. II. Девятка вторая. Охвати и окраины! Надо всплыть на реке. Не оставляй дальних, ибо личной дружбе – конец[601 - Поправка Мацуй.]. Удастся быть в согласии с целеустремленными действиями. III. Девятка третья. Нет глади, [которая осталась бы] без выбоин; нет ухода без возвращения[602 - Эти не отраженные в четвертом слое слова по своему содержанию – явный комментарий к словам «рвут тростник». На этом основании можно усмотреть, что части этого третьего слоя, не отраженные в четвертом слое, – комментаторские приписки.]. – В трудностях будь стойким, – хулы не будет. Не печалься о своей правде. – В пище будет благополучие. IV. Шестерка четвертая. Стремительный полет. – Не разбогатеешь из-за своих соседей. Нет запретов в силу правдивости. V. Шестерка пятая. Царь И отправлял невест[603 - Как и в предыдущих случаях, – комментаторская приписка, указывающая на напряженность и беспристрастность действия, выраженного в первом образе.], и от этого было благополучие. – Изначальное счастье! VI. Наверху шестерка. Городской вал опять [обрушится] в ров. – Не действуй войском! В своем городе изъявляй свою волю! Стойкость приведет к сожалению. № 12 Пи. [Упадок. Великое отходит, малое приходит. Неблагоприятна благородному человеку стойкость.[604 - В издании текста в версии Ван Би не отражена в четвертом слое первая половина этой фразы, в версии Ли Дао-пина вторая, но в приводимом им самим комментарии Сун Чжуна (конец Поздней Хань см. предисловие к «Чжоу И чжэчжун») учитывается наличие второй части этой фразы в тексте четвертого слоя.]] І. В начале шестерка. Когда рвут тростник, то [другие стебли] тянутся за ним, так как он растет пучком[605 - Ср. гексаграмму № 54, V по Наит-.]. – Стойкость – к счастью! Развитие. II. Шестерка вторая. Охвати примыкающих к тебе. – Ничтожным людям счастье. Великому человеку – упадок. [И дальнейшее] развитие [этого]. III. Шестерка третья. Будешь полон стыда. IV. Девятка четвертая. Будет веление свыше, – хулы не будет. – Во всех, кто с тобою, проявится благословение [неба]. V. Девятка пятая. Останови упадок. – Великому человеку – счастье. Да погибнет, да погибнет [упадок]! [Иэто укрепи, точно] привяжи к буйно растущей шелковице. VI. Наверху девятка. Низвержение упадка. – Сначала упадок, а потом веселье. № 13 Тун-жэнь. [Родня Родня на полях. Свершение. Благоприятен брод через великую реку.] Благоприятна благородному человеку стойкость. І. В начале девятка. Родня в воротах. – Хулы не будет. II. Шестерка вторая. Родня в храме предков. – Сожаление. III. Девятка третья. Спрячь оружие в зарослях и поднимись на их[606 - Ср. критические замечания во втором слое.]высокое взгорье. И через три года не поднимется оно (оружие). IV. Девятка четвертая. Поднимутся на самый вал и не смогут напасть. – Счастье! V. Девятка пятая. Родне – сначала крики и вопли, а потом смех. Большие войска, одолевая друг друга, встречаются. VI. Наверху девятка. Родня в пригороде. – Хулы не будет. № 14 Да-ю. [Владение многими. Изначальное свершение.] І. В начале девятка. Нет связи с вредным. – Не то чтоб была хула, но если потрудишься, то хулы не будет. II. Девятка вторая. Большая колесница – для грузов. – Есть куда выступить. Хулы не будет. III. Девятка третья. Князю надо проникнуть[607 - Ср. предыдущую гексаграмму, черту первую.] к Сыну Неба. – [В таком случае] ничтожные люди не смогут одолеть [его]. IV. Девятка четвертая. Если не будет у тебя той роскоши, то хулы не будет[608 - По четвертому слою – «врагов».]. V. Шестерка пятая. Такая правдивость! [В ней] будешь связан со всеми, будешь силен! – Счастье! VI. Наверху девятка. От неба благословение этому. – Счастье! Ничего неблагоприятного! № 15 Цянь. [Смирение. Свершение. Благородному человеку – обладать законченностью.[609 - В издании Мацуй – явная описка, опровергаемая глоссой Ван Би.]] І. В начале шестерка. Смиренный из смиренных благородный человек. – Надо переходить вброд через большую реку. Счастье! II. Шестерка вторая. Провозгласи смирение! – Стойкость к счастью. III. Девятка третья. Трудись над смирением. – Благородному человеку – обладать законченностью. – Счастье. IV. Шестерка четвертая. Возвысь смирение! Ничего неблагоприятного[610 - Иероглиф («богатство», «великолепие», «роскошь») в разных изданиях имеет варианты. Такое противопоставление естественно на четвертой позиции, где почти всегда речь идет о личном обладании чем-либо и о самоотдаче тому, что символизировано пятой позицией.]. V. Шестерка пятая. Не разбогатеешь из-за своих соседей. – Благоприятно и нужно наступать. – Ничего неблагоприятного! VI. Наверху шестерка. Провозгласи смирение. – Благоприятно и нужно двинуть войско в [карательные походы] на [города] и страны[611 - Мацуй на основании цитаты данного места у Лю Сяна в его «Шо-юань», восстанавливает в конце фразы еще слово «Счастье». Но оно не отражено ни в четвертом слое, ни в древнейшей комментаторской литературе. По-видимому, в списке, который был у Лю Сяна, – ошибка.]. № 16 Юй. [Вольность. Благоприятно возведению князей и движению войск.] І. В начале шестерка. Если провозгласишь вольность, – будет несчастье. II. Шестерка вторая. Будь крепче камня, но не до конца дня! – Стойкость к счастью. III. Шестерка третья. Засмотришься на вольность, – будет раскаяние. Опоздаешь, – будет раскаяние[612 - Во всех изданиях – обратный порядок фраз, но по аналогии со всеми остальными текстами восстанавливаю на первом месте образ, а на втором – решение оракула.]. IV. Девятка четвертая. Исходи из вольности. Многое будет достигнуто. – Не сомневайся! Друзья [соберутся вокруг тебя, как] волосы вокруг шпильки. V. Шестерка пятая. В постоянстве не умрешь. – Стойкость – к болезни[613 - По этому тексту необходимы два замечания. Во-первых, уже Лу Дэ-мин (цитирую по фотокопии старогоксилографа с рукописными редакторскими приписками, датированными 1610 г. и позже) отмечал, что не во всех изданиях его времени было в тексте это слово – «города». Эту поправку принимает и Мацуй в своем издании текста. Против нее можно было бы возразить, что она неверна, так как во всех старейших (начиная с ханьских) комментариях слово не существует. Однако в них оно играет столь незначительную роль, что смело можно предположить его позднейшее появление в изданиях комментариев, сравнительно недавнего происхождения. Тем более что уже во времена Лу Дэ-мина это слово было в некоторых изданиях. Как слово сомнительной (во всяком случае) древности в данном тексте оно нами взято в скобки. Вычеркнуть его, пожалуй, все же рискованно, ибо слишком единодушно ранние комментаторы утверждают его наличие. Можно думать, что если оно и приписка, то во всяком случае ранняя, утвердившаяся в тексте.Во-вторых, что более существенно, вся фраза – «…в карательные походы на [города] и страны», вероятно, вставка из четвертого слоя. В основном тексте третьего слоя ее не было. Основания для такого решения следующие:1) Если это не так, то в четвертом слое эта фраза не имеет raison d'etre, так как «Сяо сян-чжуань» – текст, комментирующий основной текст.2) Ван Би объясняет эту фразу лишь один раз. В современных изданиях при основном тексте, естественно – при первом, а не при втором появлении этой фразы. Но текст Ван Би таков, что при нем можно иметь в виду скорее «Сяо сян-чжуань», а не основной текст. Но и в основном тексте должен был быть по крайней мере повод к фразе «Сяо сян-чжуань» и тем самым к комментарию Ван Би. Я бы предложил считать оригинальной редакцией основного текста следующее: «Наверху шестерка. Провозгласи смирение. Благоприятно и нужно двинуть войска». В тексте же «Сяо сян-чжуань», вместо современной традиционной редакции: «Провозгласи смирение, ибо твое стремление еще не удовлетворено. Можно и нужно двинуть войска в карательный поход на [города и] страны», приходится предположить следующую редакцию: «Провозгласи смирение, ибо твое стремление еще не удовлетворено. Благоприятно и нужно двинуть войска, ибо можно пойти в карательный поход на [города и] страны».]. VI. Наверху шестерка. Померкнувшая вольность. Совершаемое минует. – Хулы не будет! № 17 Суй. [Последование. Изначальное свершение; благоприятна стойкость; хулы не будет!] І. В начале девятка. В службе будет перемещение. – Если и выйдя из ворот будешь связан [с правильным для тебя], то будешь иметь успех. II. Шестерка вторая. Сблизишься с малыми детьми, – потеряешь возмужалых людей. III. Шестерка третья. Сблизишься с возмужалыми людьми, – потеряешь малых детей. – В последовании будешь добиваться и достигнешь. – Благоприятно пребывание в стойкости. IV. Девятка четвертая. Если в последовании и захватишь что-нибудь, то стойкость – к несчастью. Если будешь обладать правдой и будешь на [верном] пути, то тем самым будет ясность. – Какая может быть хула?! V. Девятка пятая. Правдивость по отношению к прекрасному. – Счастье! VI. Наверху шестерка. То, что взято, – сблизься с ним; и то, что следует [за тобою], – свяжись с ним! – Царю надо проникнуть к западной горе. № 18 Гу. [Исправление. Изначальное свершение. Благоприятен брод через великую реку. [Будь бдителен] за три дня до начала и три дня после начала.] І. В начале шестерка. Исправление испорченного отцом. – Если есть сын, то покойному хулы не будет. Хотя и опасно, – но, в конце концов, – счастье. II. Девятка вторая. Исправление испорченного матерью. – Невозможна стойкость. III. Девятка третья. Исправление испорченного отцом. – Будет небольшое раскаяние. Не будет большой хулы. IV. Шестерка четвертая. Свободное отношение к испорченному отцом. – Выступив, увидишь сожаление. V. Шестерка пятая. Исправление испорченного отцом. – Необходимо восхваление. VI. Наверху девятка. Не служи ни царю, ни князю. – Возвеличь и прославь свое дело![614 - Вставка комментаторского характера, не отраженная в четвертом слое.] № 19 Линь. [Посещение. Изначальное свершение; благоприятна стойкость. Когда настанет восьмая луна, будет несчастье.] І. В начале девятка. Всеобщее посещение! – Стойкость – к счастью. II. Девятка вторая. Всеобщее посещение! – Счастье, ничего неблагоприятного. III. Шестерка третья. Услаждающее посещение. – Ничего благоприятного! Но когда обеспокоишься этим, то хулы не будет. IV. Шестерка четвертая. Достигающее посещение. – Хулы не будет! V. Шестерка пятая. Познанное посещение. Подобающее великому государю. – Счастье! VI. Наверху шестерка. Искреннее посещение. – Счастье! Хулы не будет. № 20 Гуань. [Созерцание. Умыв руки, не приноси жертв; владея правдой, будь нелицеприятен и строг.] І. В начале шестерка. Юношеское созерцание. – Ничтожному человеку – хулы не будет; благородному человеку – сожаление. II. Шестерка вторая. Созерцание сквозь [щель]. – Благоприятна стойкость женщины! III. Шестерка третья. Созерцай продвижение и отступление нашей жизни. – … IV. Шестерка четвертая. Созерцай блеск страны. – Благоприятно тому, чтобы быть принятым, как гость у царя[615 - Переставляю порядок фраз на следующих основаниях: 1) аналогия отношений образа и решения оракула в прочих случаях; 2) то, что в древнейших комментариях (ханьских и Ван Би) сначала объясняется первая фраза моей редакции, а потом, как вывод из нее, – вторая. Слова «стойкость к болезни» в последней фразе комментария Юй Фаня по изданию Ли Дао-пина явная интерполяция, не связанная с его контекстом. В четвертом слое надо порядок фраз представить так же в согласии с редакцией основного текста, что будет последовательно и для характера «Сяо сян-чжуань», где сначала говорится о самой черте, а потом о ее отношениях к другим.]. V. Девятка пятая. Созерцай нашу жизнь. – Благородному человеку хулы не будет! VI. Наверху девятка. Созерцай их (других людей) жизнь! – Благородному человеку хулы не будет. № 21 Ши-хо. [Стиснутые зубы. Свершение. Благоприятствует тому, чтобы применять тюрьмы[616 - Термин появился лишь после Чуньцю. Наитб ошибается, считая ван-хоу биномом. Здесь это два самостоятельных слова, бывшие и до Чуньцю.].] І. В начале девятка. Когда надевают колодки, то гибнут пальцы на ногах. – Хулы не будет! II. Шестерка вторая. Вырви брюшину; уничтожь нос. – Хулы не будет. III. Шестерка третья. Вырвешь окосневшее мясо, но встретишь яд. – Небольшое сожаление. Хулы не будет. IV. Девятка четвертая. Вырвешь мясо, присохшее к кости. Получишь металлическую стрелу – и. – Благоприятна стойкость в затруднениях. Счастье! V. Шестерка пятая. Вырвешь засохшее мясо. Получишь желтое золото. – Будешь стойким в опасности – хулы не будет. VI. Наверху девятка. Возложишь[617 - Текст этой черты засвидетельствован в «Цзочжуань», Чжуан, 22 г. (671 г. до н. э).] колодку [на шею?] и уничтожишь уши. – Несчастье! № 22 Би. [Убранство. Свершение. Малому благоприятно иметь куда выступить.] І. В начале девятка. Украсишь эти пальцы ног. Оставь колесницу и иди пешком. – … II. Шестерка вторая. Укрась эту бороду и усы. – … III. Девятка третья. Разубранность! Разукрашенность! – Вечная стойкость – к счастью! IV. Шестерка четвертая. Разубранность! Белизна! Белый конь – точно летит! – Если бы не разбойник, то был бы брак. V. Шестерка пятая. Убранство в саду на холме. Связка парчи (для подарка) – низкого сорта. – Сожаление, но, в конце концов, – счастье. VI. Наверху девятка. Белое убранство. – Хулы не будет! № 23. [Разорение[618 - Ср. тот же текст во втором слое. Там перевод сделан по значению пиктограмм. Здесь же на перевод влияет дальнейший контекст, в котором речь идет главным образом об уголовных наказаниях. Поэтому слово взято нами в его втором, более подходящем для данного текста значении: «тюрьма».]. Неблагоприятно иметь, куда выступить.] І. В начале шестерка. У ложа разрушены ножки[619 - Уже у ханьских комментаторов (например, у Сюнь Шуана) знак понимается (что для тех времен вполне естественно) как «класть, нагружать». Контекст и стиль языка, как и большое распространение в архаической письменности приема фонетического применения иероглифов, склоняет к тому, чтобы принять это указание, сохраненное традицией.]. – Пренебрежение[620 - Перевод версии второго слоя. В третьем слое под влиянием контекста вернее было бы перевести этот знак как «Разрушение».]. Стойкость – к несчастью! II. Шестерка вторая. У ложа разрушены перекладины[621 - Конструкция с и напоминает accusativus graecus. Поэтому перевод – парафраз.]. Пренебрежение! Стойкость к несчастью! III. Шестерка третья. Хотя и разрушат его, – Хулы не будет. IV. Шестерка четвертая. У ложа разрушена обивка. – Несчастье! V. Шестерка пятая. Рыбная ловля. Через придворных женщин – милость. – Ничего неблагоприятного! VI. Наверху девятка. Огромный плод не съеден. – Благородный человек получит воз; у ничтожного человека разрушится жилье. № 24 ФУ. [Возврат. Свершение. Выходу и входу не будет вреда. Друзья придут, – хулы не будет. Обратно вернешься на свой путь. Через семь дней возврат. Благоприятно иметь куда выступить.] І. В начале девятка. Возвращение не издалека. – [Дело] не будет доведено до раскаяния. Изначальное счастье. II. Шестерка вторая. Прекрасное возвращение. – Счастье! III. Шестерка третья. Постепенное возвращение. – Опасность, но хулы не будет! IV. Шестерка четвертая. Верное движение. Самостоятельное возвращение. V. Шестерка пятая. Полноценное возвращение. – Не будет раскаяния. VI. Наверху шестерка. Заблуждающееся возвращение. – Несчастье! Будут стихийные бедствия и беды, [вызванные самим человеком]. Если применить действие войском, то, в конце концов, будет великое поражение. Для государя такой страны – несчастье. Даже до десяти лет нельзя предпринимать карательные экспедиции. № 25 У-ван. [Беспорочность. Изначальное свершение; благоприятна стойкость. У того, кто не прав, будет им самим вызванное бедствие. Ему неблагоприятно иметь куда выступить.] І. В начале девятка. Беспорочное выступление. – Счастье! II. Шестерка вторая. Если, и не запахав поле, соберешь урожай, и не разработав первый год поле, в третий год используешь его[622 - Мацуй совершенно неправильно относит это слово к предыдущей фразе. В четвертом слое она повторена без этого слова, что указывает на то, что фразы надо поделить, как это сделано здесь.], то будет благоприятно иметь куда выступить[623 - См. примечание о конструкции в гекс. 23, I.]. III. Шестерка третья. Беспорочному – бедствие! Он, может быть, привяжет (своего) быка, а прохожий завладеет им. Для [него], живущего в [этом] городе, – бедствие! IV. Девятка четвертая. Если сможешь быть стойким, хулы не будет. V. Девятка пятая. Болезнь беспорочного. – Не принимай лекарств! Будет радость. VI. Наверху девятка. – Беспорочность уходит. – Будет беда [по своей вине]. – Ничего благоприятного. № 26 Да-чу. [Воспитание великим. Благоприятна стойкость. Кормись не [только] от своего дома[624 - Существуют две версии понимания этого места. Ханьские комментаторы и Ван Би понимают его в естественной и простой конструкции. Поздние комментаторы (которыми руководствовался и Р. Вильгельм) понимают это место как такой случай, в котором отрицание относится ко второму глаголу, и Р. Вильгельм соответственно переводит: «Wenn man beim Pflugen nicht aus Eraten denkt…», и т. п. Такое же понимание функции отрицания дано и в маньчжурской версии «Иненгидари гяннаха И-цзин»: «[Если], запахав, не будешь собирать урожай, разработав поле, не будешь [через три года] им пользоваться, то…». Ввиду несколько искусственного, хотя и не невозможного понимания конструкции в этом случае, я предпочел последовать за Ван Би и его ханьскими предшественниками.]: счастье! Благоприятен брод через великую реку.] І. В начале девятка. Будет опасность. – Благоприятно остановить [свою деятельность]. II. Девятка вторая. У воза выпали спицы. – … III. Девятка третья. Погоня на хорошем коне. – Благоприятна в трудности стойкость. И вот[625 - Эта фраза цитируется в «Лицзи», конец гл. XXX, но в обратной интерпретации: «Если будешь собирать урожай, не запахав поля, если будешь пользоваться полем за три года, не подготовив его, то будет несчастье».], если будешь упражняться в [применении] боевых колесниц, то благоприятно иметь куда выступить. IV. Шестерка четвертая. Защитная доска теленка[626 - Четвертый слой вносит новое понимание этого места, в свете которого эту фразу приходится понимать так: «Корми не (только) своих домашних», а и мудрецов.]. – Изначальное счастье. V. Шестерка пятая. Клыки выхолощенного вепря. – Счастье! VI. Наверху девятка. Какие могут быть дороги на небе?! – Свершение. № 27 И. [Питание. Стойкость к счастью. Созерцай скулы: они сами добывают то, что наполняет рот.] І. В начале девятка. Ты забросишь свою волшебную черепаху (на которой гадают) и, смотря на мое [добро], раскроешь рот [от алчности]. – Несчастье. II. Шестерка вторая. Питание навыворот: отклонишься от основы, [чтобы] питать на (песчаном) холме[627 - Евфоническое юэ у ханьских комментаторов понимается как «ежедневно». Юй Фань находит объяснение этому пониманию в том, что внизу стоит триграмма № 1, и в том, что в случае перемены второй черты внизу получается знак «…солнце». Это нормальный для ханьских комментаторов ход объяснения. Но, естественно, он может показаться натянутым, как и все ханьские комментарии «Книги Перемен». К тому же у Ван Би это слово никак не отражено, значит, в тексте Ван Би его или не было вообще, или оно было незначительным евфоническим словом, τ е. уже во П-Ш вв. н. э. текст здесь был неустойчив. В переводе придерживаюсь наиболее вероятной, помоему, версии: наличие юэ в значении «и вот». Но традиция ханьских комментаторов сохранилась вплоть до Канси и маньчжурской версии.]. Поход – к несчастью. III. Шестерка третья. Сбившееся питание. – Стойкость – к несчастью. Десять лет не действуй. Ничего благоприятного! IV. Шестерка четвертая. Питание навыворот. – Счастье! Тигр смотрит, вперяясь в упор, его желание – погнаться вслед! Хулы не будет. V. Шестерка пятая. Отклонишься от основы. Но если пребудешь в стойкости, – счастье! – Невозможен брод через великую реку. VI. Наверху девятка. Исходи из питания. – [Хотя и] опасно, [но будет] счастье. – Благоприятен брод через великую реку. № 28 Да-го. [Переразвитие великого. Стропила прогибаются. Благоприятно иметь куда выступить. Свершение.] І. В начале шестерка. Для подстилки пользуйся белым камышом. – Хулы не будет! II. Девятка вторая. На иссохшем тополе вырастают почки. Старый человек получает эту девушку в жены. Ничего неблагоприятного! III. Девятка третья. Стропила прогибаются! – Несчастье! IV. Девятка четвертая. Стропила великолепны. – Счастье. А если что-нибудь другое, то будет сожаление. V. Девятка пятая. На иссохшем тополе вырастают цветы. Старая женщина получает этого служилого мужа. – Хулы не будет, хвалы не будет. VI. Наверху шестерка. При переходе вброд [зайдешь так глубоко, что] исчезнет темя. – Несчастье! Хулы не будет. № 29 Си-кань. [Повторная опасность[628 - Чтобы обезопасить себя от рогов быка, в древнем Китае, как об этом свидетельствует пиктограмма, быкам на рога надевались доски. Здесь же говорится о теленке, у которого еще не выросли рога. – Образ полной безопасности! Маньчжурский перевод образа через хябса – «зажим», «удила» неудачен.]. Обладателю правды – только в сердце свершение. Действия будут одобрены.] І. В начале шестерка. Двойная бездна. Войдешь в пещеру в бездне. – Несчастье! II. Девятка вторая. В бездне есть опасность. – Добивайся, кое-что получишь. III. Шестерка третья. Придешь иль уйдешь, – [будет] бездна за бездной. Пусть и опасно, но все же есть поддержка. Войдешь в пещеру в бездне. – Не действуй! IV. Шестерка четвертая. [Всего][629 - То есть на неплодородной почве. Такое понимание базируется на основании маньчжурского перевода: «мешкань» (продолговатый песчаный бугор, тянущийся по долине), но пиктограмма скорее склоняет к пониманию этого слова в значении «высота, неудобная для жилья».] кружка вина и миска [еды], и в придачу нужен [лишь] глиняный кувшин. (Принятие обязательств через окно.) – В конце концов, хулы не будет. V. Девятка пятая. Бездна не наполняется, Когда уже выровняешь ее, – хулы не будет. VI. Наверху шестерка. Для связывания нужен канат и аркан. Заключение в чаще терновника. – И в три года ничего не получишь. – Несчастье! № 30 Ли. [Сияние. Благоприятна стойкость. Свершение. Разводить коров к счастью.] І. В начале девятка. Путаница поступков. – Но если отнесешься к ним серьезно, хулы не будет. II. Шестерка вторая. Желтое сияние. – Изначальное счастье. III. Девятка третья. Сияние солнечного заката. Если не песня под постукивание по глиняному кувшину, то[630 - По аналогии с другими гексаграммами, представляющими собою повторение одной триграммы, слово си («повторный») некоторые комментаторы считают лишним. Но не только при Ван Би это слово было уже в тексте, о чем свидетельствует его комментарий, но и еще раньше. В четвертом слое оно отражено так, что если бы его не было, то слова из «Туань-чжуань» – явная глосса – не имели бы никакого смысла. Поэтому здесь сохранен текст. Слова в скобках отсутствуют в оригинале, но ввести их необходимо, чтобы подчеркнуть скупость описываемого ритуала. Она выражена в том, что в придачу дается всего один, да и то не целый предмет, тогда как при важных поручениях по традиции, сохраненной – комментаторской литературе (например, Ли Дао-пин и Ит– Тбгай), в случаях важных назначений полагалось в придачу давать два или три подарка. С этой точки зрения, первая часть первой фразы уже выражает данную мысль, а выражение «принятие обязательств через окно», подчеркивающее несоблюдение всех правил этикета на аудиенциях, является лишь развитием образа, носящим комментаторский характер. Кроме того, оно не отражено в четвертом слое. Поэтому оно взято в скобки, как вызывающее серьезные сомнения в подлинности.]вздохи глубокого старца. – Несчастье! IV. Девятка четвертая. Внезапно наступает это! Сгорание, отмирание, отвержение. V. Шестерка пятая. Выступившие слезы [льются] потоком. [Но будут сочувственные] вздохи близких. – Счастье! VI. Наверху девятка. Царю надо выступить в карательный поход. Будет радость! [Ему надо] казнить главарей и переловить тех, кто не предан ему. – Хулы не будет. ВТОРАЯ ЧАСТЬ № 31. Сянь. [Взаимодействие[57]. Свершение; благоприятна стойкость. Брать жену – к счастью.] І. В начале шестерка. Взаимодействие. [Оно касается лишь] твоего большого пальца на ноге. II. Шестерка вторая. Взаимодействие. [Оно касается лишь] твоих голеней. – Несчастье. Но если пребудешь [на месте, то будет] счастье. III. Девятка третья. Взаимодействие. [Оно касается лишь] твоих бедер. Держись того, за кем следуешь! – Если выступишь, – будет сожаление. IV. Девятка четвертая. [631 - Это слово в третьем слое – «Благородный человек».] Непрерывное общение. Друзья последуют за твоими мыслями. [632 - Ввиду архаической конструкции допустим также перевод: «Появился дракон и находится на поле».] – Стойкость к счастью. Раскаяние исчезнет[633 - Эта часть фразы, не отраженная в четвертом слое, особенно сомнительна. Если она и имелась в тексте «Книги», бывшем в руках ханьских комментаторов, что нашло отражение в их трудах, то в тексте Ван Би она вряд ли существовала, ибо его комментарий по поводу ее безмолвствует. Поэтому, если в изданиях Ван Би (даже в Сунских!) она и включена в текст комментария, то во всяком случае так, что является там лишь механическим повторением современного текста «Книги Перемен» и может быть без ущерба для смысла удалена оттуда. По-видимому, слова – случайная вставка, возникшая при Хань и утвердившаяся в школе Цзинь-вэнь (Нового текста). В школе ицзинистов Гу-вэнь (Архаического текста), из которой, как показывает Пи Шань-хуа, в конечном счете исходит и Ван Би, эти слова отсутствовали. Но к времени Танской династии комментаторы школы Цзинь-вэнь играли большую роль, чем Ван Би. Их текст был принят, и лишь при Танах Кун Ин-да и Лу Дэ-мин говорили свое «новое слово»: клали в основу своих работ комментарий Ван Би, текст которого к их времени успел пострадать от вмешательства редакторов, наследовавших традицию Ханьской школы ицзинистов Цзинь-вэнь. Такой гипотезой можно объяснить появление этих слов в тексте и в комментарии Ван Би. Они, однако, значительно усложняют образ, привнося в него некое эпикурейское настроение, совершенно не свойственное примитивному оригинальному тексту. Это настроение хорошо объяснено Р. Вильгельмом, но, думаю, ничего не имеет общего с текстом «Книги Перемен» при Чжоу. К тому же развитие образов без этой фразы становится гораздо цельнее; но и в такой редакции эта фраза немонолитна.]. V. Девятка пятая. Взаимодействие. [Оно касается лишь] твоей спины. – Раскаяния не будет. VI. Наверху шестерка. Взаимодействие. [Оно касается лишь] твоих зубов, щек и языка. № 32 Хэн. [Постоянство. Свершение; благоприятна стойкость. Хулы не будет[634 - Эта часть фразы, не отраженная в четвертом слое, особенно сомнительна. Если она и имелась в тексте «Книги», бывшем в руках ханьских комментаторов, что нашло отражение в их трудах, то в тексте Ван Би она вряд ли существовала, ибо его комментарий по поводу ее безмолвствует. Поэтому, если в изданиях Ван Би (даже в Сунских!) она и включена в текст комментария, то во всяком случае так, что является там лишь механическим повторением современного текста «Книги Перемен» и может быть без ущерба для смысла удалена оттуда. По-видимому, слова – случайная вставка, возникшая при Хань и утвердившаяся в школе Цзинь-вэнь (Нового текста). В школе ицзинистов Гу-вэнь (Архаического текста), из которой, как показывает Пи Шань-хуа, в конечном счете исходит и Ван Би, эти слова отсутствовали. Но к времени Танской династии комментаторы школы Цзинь-вэнь играли большую роль, чем Ван Би. Их текст был принят, и лишь при Танах Кун Ин-да и Лу Дэ-мин говорили свое «новое слово»: клали в основу своих работ комментарий Ван Би, текст которого к их времени успел пострадать от вмешательства редакторов, наследовавших традицию Ханьской школы ицзинистов Цзинь-вэнь. Такой гипотезой можно объяснить появление этих слов в тексте и в комментарии Ван Би. Они, однако, значительно усложняют образ, привнося в него некое эпикурейское настроение, совершенно не свойственное примитивному оригинальному тексту. Это настроение хорошо объяснено Р. Вильгельмом, но, думаю, ничего не имеет общего с текстом «Книги Перемен» при Чжоу. К тому же развитие образов без этой фразы становится гораздо цельнее; но и в такой редакции эта фраза немонолитна.1. Девятка третья. Сияние солнечного заката. – Несчастье. (Основной текст Чжоу, около VII в. до н. э.).2. Девятка третья. Сияние солнечного заката – вздохи глубокого старца. – Несчастье! (текст времени Чжань Го, около III в. до н. э.).3. Девятка третья. Сияние солнечного заката. Не песня под постукивание по глиняному кувшину, – вздохи глубокого старца. – Несчастье! (ранняя Хань – около I в. до н. э.).4. См. наш перевод. Дальнейшее развитие этого текста в комментаторской традиции приводит к пониманию его у Р. Вильгельма, говорящего о том, что на закате дней, понимаемом аллегорически, человек может или в эпикурейском настроении стремиться использовать остаток жизни для веселья, или отдаться мрачному предвидению конца. Но и то, и другое ведет к гибели – к несчастью.На этом примере с наглядностью выступает постепенный рост текста «Книги Перемен».]. Благоприятно иметь куда отправиться.] І. В начале шестерка. Углубление в постоянство. – Стойкость – к несчастью. Ничего благоприятного. II. Девятка вторая. [?][635 - Такой перевод оправдан интерпретацией этого слова в четвертом слое.]. – Раскаяние исчезнет. III. Девятка третья. Не будешь постоянным в своих достоинствах: а может быть, попадешь с ними в неловкое положение. Стойкость – к сожалению. IV. Девятка четвертая. На поле нет дичи. V. Шестерка пятая. Будешь постоянным в своих достоинствах[636 - В оригинале – порядок фраз, указанный цифрами в скобках. Он был уже при Ван Би, что ясно из порядка мыслей в его комментарии. Однако ради единообразия текста здесь, как и в нескольких других местах, этот порядок изменен.]. Стойкость! Для жены – счастье. Для мужа – несчастье. VI. Наверху шестерка. Нарушенное постоянство. – Несчастье. № 33 Цс Дунь. [Бегство. Свершение. Малому[637 - О порядке фраз см. примечание к этим словам в предыдущем слое.] – благоприятна стойкость.] І. В начале шестерка. При бегстве – хвост в опасности! – Не надо, чтобы предстояло куда-нибудь выступить. II. Шестерка вторая. Чтоб удержать его [бегущего], нужна кожа желтой коровы. – Тогда никто не сможет его освободить. III. Девятка третья. Связанному беглецу будет болезнь и опасность. Держащему слуг и служанок[638 - Явная лакуна. Здесь должен был быть какой-нибудь образ, так или иначе передающий понятие центральности, середины, уравновешенности и т. п. К сожалению, восстановить его текстуально не удается.] – счастье. IV. Девятка четвертая. Хорошее бегство. – Благородному человеку – счастье. Ничтожному человеку – нет. V. Девятка пятая. Счастливое бегство. – Стойкость – к счастью. VI. Наверху девятка. Летящее[639 - Очень возможно, что эта лишняя фраза ошибочно поставлена здесь вместо второй позиции.] бегство. – Ничего неблагоприятного. № 34 Да-чжуан. [Мощь[640 - См. примечание в предыдущем слое.]великого. Благоприятна стойкость.] І. В начале девятка. Мощь в пальцах ног. – Поход – к несчастью, так будет подлинно! II. Девятка вторая. Стойкость – к счастью. III. Девятка третья. Ничтожному человеку придется быть мощным; благородному человеку придется погибнуть. – Стойкость – ужасна. Когда козел бодает изгородь, то в ней застрянут его рога. IV. Девятка четвертая. Изгородь пробита, [в ней] не застрянешь. Мощь – в осях большой колесницы. – Стойкость – к счастью, раскаяние – исчезнет[641 - По тем временам, к которым относится текст, по тому, что слово чэнь («слуга») поставлено наряду со словом це («служанка»), полагаю, что речь идет именно о слугах. Это, конечно, уже не рабы, но и не окрепшие и самостоятельные вассалы середины и конца Чжоу. Интересно отметить, что в пиктографии слово изображает человека, повергшегося ниц. См. словарь Таката, sub verbo.]. V. Шестерка пятая. Утратишь козла [даже] в легких[642 - В современных изданиях знак фэй (жир) – лишь фонетическая передача слова фэй (летать); см. толкование Мацуй, (т. II, стр. 30). Маньчжурский перевод «сулфанга» («легкий», «свободный» и т. п.) хуже, ибо не передает образ полета, свойственный шестой черте. Однако надо отдать справедливость, что слово фэй (жир) утвердилось в значении «свободный» в этом тексте уже до ханьских комментаторов, ибо и они, и Ван Би понимают его в этом смысле.] [обстоятельствах]. – Раскаяния не будет. VI. Наверху шестерка. Козел бодает изгородь – не может отступить, не может продвинуться. – Ничего благоприятного! Но если будет трудно, то будет и счастье! № 35 Цзинь. [Восход. Сиятельному князю надо жаловать коней в великом обилии и в круговороте дня трижды принимать (подданных).] І. В начале шестерка. Выступая и отступая, [если пребудешь] в стойкости, будет счастье. Не будет доверия. Но если отнесешься к этому невозмутимо, то хулы не будет. II. Шестерка вторая. В выдвижении и в подавленности – если пребудешь стойким, – будет счастье. Обретешь такую великую милость от матери твоего вождя. III. Шестерка третья. Доверие многих. – Раскаяние исчезнет. IV. Девятка четвертая. Если выдвинешься как хомяк, то стойкость будет ужасна. V. Шестерка пятая. Раскаяние исчезнет[643 - В современных изданиях знак фэй (жир) – лишь фонетическая передача слова фэй (летать); см. толкование Мацуй, (т. II, стр. 30). Маньчжурский перевод «сулфанга» («легкий», «свободный» и т. п.) хуже, ибо не передает образ полета, свойственный шестой черте. Однако надо отдать справедливость, что слово фэй (жир) утвердилось в значении «свободный» в этом тексте уже до ханьских комментаторов, ибо и они, и Ван Би понимают его в этом смысле.]. Не принимай близко к сердцу ни утрату, ни приобретение. – Выступление – к счастью, ничего неблагоприятного. VI. Наверху девятка. Выставляй свои рога лишь для того, чтобы покарать свой город. – [Положение] ужасно, но оно к счастью: хулы не будет. Стойкость – к сожалению. № 36 Мин-и. [Поражение света. Благоприятна в трудности стойкость.] І. В начале девятка. Поражение света: у него в полете опускаются крылья. Благородный человек в пути по три дня не ест, но ему есть, куда выступить, и его господин будет говорить о нем. II. Шестерка вторая. Поражение света: он поражен в левое бедро. Нужна поддержка, мощная, как конь. – Счастье! III. Девятка третья. Свет поражен на южной охоте. Но будет получена большая голова. Нельзя болеть о стойкости. IV. Шестерка четвертая. Вонзится в левую часть живота. Сохранишь чувство поражения света, когда выйдешь из ворот и двора. V. Шестерка пятая. Поражение света цзи-цзы[644 - Адъективное понимание этого слова невозможно (т. е. перевод «Великая мощь» здесь не применим) на основании объяснения этого термина в четвертом слое.]. – Благоприятна стойкость. VI. Наверху шестерка. Не просветишься, а померкнешь. Сначала поднимешься на небо, а потом погрузишься в землю. № 37 Цзя-жэнь. [Домашние. Благоприятна женщине стойкость.] І. В начале девятка. Замкнись и заведи свой дом. – Раскаяние исчезнет. II. Шестерка вторая. Ей не за кем следовать, [а дело ее] в том, чтобы сосредоточиться на продовольствии. – Стойкость к счастью. III. Девятка третья. Когда среди домашних суровые окрики, то будет раскаяние в строгости, но будет и счастье. Когда же жена и дети болтают и хохочут, – в конце концов, будет сожаление. IV. Шестерка четвертая. Обогащение дома. – Великое счастье. V. Девятка пятая. Царь приближается к обладателю семьи. Не принимай этого близко к сердцу. – Счастье! VI. Наверху девятка. В обладании правдой – суровость! – В конце концов, – счастье. № 38 Куй. [Разлад. В незначительных делах – счастье.] І. В начале девятка. Раскаяние исчезнет. Когда потеряешь коня, то не гонись за ним: он и сам вернется. Увидишь злого человека, – хулы не будет![645 - Эти слова в оригинале начинают текст, но так как они не отражены в четвертом слое и так как они – мантическая формула, то на первом месте они оказались, вероятно, по ошибке. Однако этот ошибочный порядок, судя по порядку комментариев, был уже при Хань.] II. Девятка вторая. Встретишься с господином в закоулке, – хулы не будет! III. Шестерка третья. Увидишь, что воз оттягивают вспять, и его вола задерживают. У человека в нем обрезаны волосы и нос. Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец[646 - Это слово иногда понимается, как заместитель слова в значении «место обмена», т. е. «рынок». Однако и Ван Би, и ханьские комментаторы указывают понимание, отраженное в нашем переводе.]. IV. Девятка четвертая. Разлад и одиночество. Если встретишь великого мужа и если связь с ним будет правдива, то – хотя это и ужасное [положение], но хулы не будет. V. Шестерка пятая. Раскаяние исчезнет[647 - Странное появление этих слов в начале афоризма имеет большую давность, ибо эти слова в данном тексте были уже во время Ван Би: он объясняет их в связи именно с пятой позицией. Однако, так как они не отражены в четвертом слое и занимают обычное место, то естественнее всего предположить, что они в оригинале относились не к началу пятого афоризма, а к концу предыдущего четвертого.]. Этот твой сообщник прокусит кожу. Если выступишь, то – какая же может быть хула?! VI. Наверху девятка. Разлад и одиночество. Увидишь свинью, покрытую грязью, [увидишь, что] бесы наполняют всю колесницу. Сперва натянешь лук [против этого], а потом отложишь его в сторону. Если бы не разбойник, то был бы брак[648 - Наит-, ссылаясь на Кун Ин-да, считает, что афоризм появился не раньше Чжоу-гуна.]. Если, выступая, встретишь дождь, то будет счастье. № 39 Цзянь. [Препятствие. Благоприятен юго-запад, неблагоприятен северо-восток. Благоприятно свидание с великим человеком. Стойкость к счастью.] І. В начале шестерка. Уйдешь, – будут препятствия. Придешь, – будет хвала. II. Шестерка вторая. Царскому слуге – препятствие за препятствием. Это не из-за него самого. III. Девятка третья. Уйдешь, – будут препятствия. Придешь, – вернешься [на правый путь]. IV. Шестерка четвертая. Уйдешь, – будут препятствия. Придешь, – будет связь [с близкими людьми]. V. Девятка пятая. Великие препятствия. Друзья придут. VI. Наверху шестерка. Уйдешь, – будут препятствия. Придешь, – будешь велик. – Счастье! Благоприятно свидание с великим человеком. № 40 Цзе[649 - Судя по объяснению четвертого слоя, именно из-за того, что «злой человек» опознан, он лишен возможности воздействовать, и его можно избежать.]. [Разрешение. Благоприятен юго-запад.Если некуда выступить,то когда оно (разрешение) наступит – опять будет счастье. Если же есть куда выступить, то уже заранее (предуготовано) счастье.] І. В начале шестерка[650 - Такой перевод, во избежание бессмыслицы, на основании палеонтологии слова «иметь», «владеть». Его противоположность – «не владеть», «не быть властным над…». Впрочем, и позднейшая комментаторская литература вкладывала в эти слова аналогичное содержание. Ср. перевод Р. Вильгельма.]. Хулы не будет. II. Девятка вторая. На охоте поймаешь трех лисиц. Получишь желтую стрелу[651 - Опять вставка в текст, появившаяся еще до Ван Би. А так как эти слова Юй Фань теснейшим образом связывает с концом всего афоризма, то в его тексте, вероятно, она была после слов «если выступишь».]. – Стойкость – к счастью. III. Шестерка третья. Носильщик, – а едет [на другом]! Сам привлечешь приход разбойников. – Стойкость – к сожалению[652 - Фраза, попавшая в данный текст еще до Юй Фаня и Ван Би, не имеет к нему отношения, ибо они комментируют эти слова по-своему, причем так, что учитывают «связь» этих слов с данным именно контекстом. Однако связь эта совершенно натянута, – не так, как в гекс. 3, где она совершенно естественна. Но даже там она не отражена в четвертом слое и носит характер позднейшей комментаторской приписки.]. IV. Девятка четвертая. Разреши [путы] на твоих больших пальцах на ногах. – Друг придет, и в нем будет правда. V. Шестерка пятая. Благородный человек, – лишь для него есть разрешение! – Счастье! Он обладает правдивостью по отношению к ничтожным людям. VI. Наверху шестерка. Князю надо стрелять в ястреба на высокой стене. – Когда он добудет его, то не будет ничего неблагоприятного. № 41 Сунь. [Убыль. Обладателю правды – изначальное счастье. Хулы не будет. Возможна стойкость. Благоприятно иметь куда выступить. Что нужно [для жертвоприношения]? И двух [вместо восьми] чаш достаточно [для жертвоприношения.]] I. В начале девятка. Прекрати свои дела и скорее выступай. – Хулы не будет. Разобравшись [в деле], убавь то, [что должно быть убавлено.] II. Девятка вторая. Благоприятна стойкость. – Поход к несчастью. Прибавь к тому, чего не убавляешь[653 - Р. Вильгельм вопреки своему переводу предпочитает, как и Мацуй, чтение се. Но иногда это слово значит «распущенность», «лень». Кун Ин-да считает допустимым оба чтения. Однако контекст склоняет меня к предпочтению цзе, ибо это прежде всего «разрешение», «освобождение» от «препятствий».]. III. Шестерка третья. Если идут трое, то они убудут на одного человека; если идет один человек, то он найдет своего друга. IV. Шестерка четвертая. Убавь свою торопливость. Но даже если и будешь спешить, – будет веселье. – Хулы не будет. V. Шестерка пятая. Можно и увеличить то, [в чем недостаток]. Черепаха – оракул [ценою в] десять связок монет[654 - Так как текст афоризма этой черты начинается сразу с мантической формулы, то кажется очень вероятным, что здесь пропуск. Невозможно восстановить здесь текст оригинала, и лишь на основании четвертого слоя можно думать, что здесь был образ, имеющий отношение к взаимодействию полярности света и тьмы, причем это не образ благополучия, ибо иначе была бы излишней сохранившаяся мантическая формула.]. [От его указаний] невозможно отклониться[655 - Хотя эта фраза и не отражена в четвертом слое, однако, судя по аналогиям, где «желтый» цвет символизирует срединное положение черты в триграмме, – не вызывает сомнений.]. – Изначальное счастье. VI. Наверху девятка. Прибавь к тому, чего не убавляешь[656 - Судя по четвертому слою, здесь вернее не «сожаление», а «хула». Однако, так как в тексте очень редко говорится положительно о том, что будет «хула» (гекс. 43, I.), то нельзя быть окончательно уверенным в несомненности такой поправки.]. – Хулы не будет. Стойкость – к счастью. Благоприятно иметь куда выступить. Обретешь [столько] подданных, [что уже] не будет [самостоятельных] домов[657 - Эти слова, по-видимому, попали сюда в порядке описки. Их место в тексте шестой черты, где они есть тоже и где они отражены в четвертом слое. Предположить их исконное наличие не только в тексте шестой черты, но и здесь нельзя, ибо между второй и шестой чертой корреспонденции нет.]. № 42 = И. [Приумножение. Благоприятно иметь куда выступить. Благоприятен брод через великую реку.] I. В начале девятка. Благоприятствует необходимости вершить великие дела. Изначальное счастье. – Хулы не будет! II. Шестерка вторая. Можно и умножить то, [в чем недостаток]. Черепаха – оракул [ценою в][658 - Слово юй, как это правильно доказывает Итб контекстами, здесь имеет именно это основное значение. Оно подтверждается также и пиктограммой, совершенно наглядно изображающей связку раковин-монет. Если это место и не отражено в четвертом слое, то все же, судя по терминологии, в нем сохранился древний образ. Однако наличие определительного чжи заставляет думать, что этот древний образ дан в сравнительно молодом словесном оформлении.]десять связок монет. [От его указаний] невозможно отклониться. Вечная стойкость – к счастью. Царю надо [проникнуть] с жертвами к богам. – Счастье! III. Шестерка третья. Если приумножить это, то с необходимостью [накличешь][659 - Эти слова взяты в скобки, так как они идут вразрез с общим смыслом гексаграммы и имеют свое подлинное место в гекс. 42, II, где они отражены и в четвертом слое и лишь развивают значение самой гексаграммы.] несчастья делу[660 - Ср. текст и примечание ко второй черте данной гексаграммы.]. Но если, обладая правдой, пойдешь верным путем, если заявишь об этом князю и поступишь по его мановению, то хулы не будет. IV. Шестерка четвертая. Если, идя верным путем, заявишь об этом князю, то за [тобою] пойдут. Благоприятствует необходимости, создав себе поддержку перенести столицу[661 - Полагаю, что это допустимое понимание, ибо хотя это слово можно понимать и как «слуга», но можно толковать его и шире, как вообще подчиненного человека, павшего ниц. Слово же цзя в значении «дом», как «самостоятельный аристократический род», пережиточно сохранилось до времен Сыма Цяня в термине «дома». По-видимому, речь идет о столь решительном подчинении некогда самостоятельных родов гегемону, что их самостоятельность de facto – прекращается.]. V. Девятка пятая. Обладая правдой, облагодетельствуешь сердца [людей], но не спрашивай [их об этом]. – Изначальное счастье! Обладание правдой облагодетельствует [и] твои собственные достоинства. VI. Наверху девятка. Ничто не преумножит это, а, пожалуй, разобьет это! В воспоминании сердец не будь косным. [Иначе] – несчастье! № 43 Гуай. [Выход. Поднимешься до царского двора. Правдиво возглашай! А если и будет опасность, то говори от своего города. Неблагоприятно браться за оружие. Благоприятно иметь куда выступить.] І. В начале девятка. Мощь в передней части пальцев на ногах. Если выступишь, то не победишь. – Будет хула. II. Девятка вторая. Опасливо возглашай. В сумерках и ночью будет [действие] оружия. – Не бойся! III. Девятка третья. Мощь в скулах. – Будет несчастье[662 - Ср. перевод и примечания к гекс. 41, V.], (но) благородный человек решается на выход. Он одиноко идет и встречает дождь. Если он и промокнет, то будет досадно, но: – хулы не будет. IV. Девятка четвертая. У кого на ягодицах нет мышц[663 - Такая интерпретация на основании пиктографического значения термина юн, которое можно парафразировать как «осуществлять с необходимостью то, что указано оракулом» – > «наворожить» – > [?] «накликать» (конечно, лишь в данном контексте!).], тот идет с большим трудом. [Пусть лучше его] тянут как барана! Раскаяние исчезнет. – Если услышишь речи, – не верь! V. Девятка пятая. Холм, поросший бурьяном. Решись на выход! – Действующему неуклонно – хулы не будет. VI. Наверху шестерка. – Безгласность! – В конце концов, будет несчастье! № 44 Гоу. [Перечение. У женщины – сила. Не показано, чтобы брать жену.] І. В начале шестерка. Привяжи к металлическому тормозу. Стойкость – к счастью. Если будешь куда-нибудь выступать, то встретишь несчастье. Но тощая свинья непременно будет рваться с привязи. II. Девятка вторая. В охапке есть рыба. – Хулы не будет. Неблагоприятно быть гостем. III. Девятка третья. У кого на ягодицах нет мышц[664 - Так как четвертый слой говорит о том, что «это, конечно, будет», то весьма странно появление здесь успокоительных слов «хулы не будет», которые, как и дальнейшие слова, не отражены в четвертом слое. Поэтому кажется вероятным, что их место – после следующих за ними фраз, понимаемых нами гипотетически. Отсюда расхождение порядка фраз в переводе и в существующих ныне некритических изданиях текста «Книги Перемен».], тот идет с большим трудом. – Опасно, но большой хулы не будет. IV. Девятка четвертая. В охапке нет рыбы. – Восставать[665 - Слово го переведено, как этого требует контекст, в его пиктографическом значении «укрепленный город», который,как и в античном мире, лишь впоследствии стал пониматься как государство, управляемое данным городом.] – к несчастью. V. Девятка пятая. Ивой покрыты дыни. Затаи свой блеск! – И будет тебе ниспослано от неба! VI. Наверху девятка. Перечение – это рога! – Сожаление, но хулы не будет. № 45 [Воссоединение. Свершение. Царь подходит к обладателям храма (т. е. к духам предков). Благоприятна встреча с великим человеком.Благоприятна стойкость.Необходимо великое жертвоприношение. Тогда – счастье! Благоприятно иметь куда выступить.][666 - То, что эти две фразы Сюнь Шуан не комментирует, дает право думать, что в его списке они отсутствовали. А в комментарии Ван Би они уже отражены. Следовательно, эти фразы могли утвердиться в тексте лишь после Сюнь Шуан и до Ван Би.] І. В начале шестерка. Если будешь правдивым, но не до конца, то может быть как растерянность, так и воссоединение. Тогда воскликнешь, и все сразу соберутся, и будет смех. – Не бойся! Если отправишься, то хулы не будет. II. Шестерка вторая. Дашь себя увлечь, – и будет счастье, и хулы не будет. Если ты правдив, то это благоприятствует необходимости принести [даже] малую жертву. III. Шестерка третья. Воссоединение – и вздохи! Ничего благоприятного. Если выступишь, то хулы не будет, а будет лишь небольшое сожаление. IV. Девятка четвертая. Великое счастье! Хулы не будет. V. Девятка пятая. Воссоединение у того, кто занимает престол. Хулы не будет. Если [все же] нет доверия, то будь от начала и вовеки стойким, тогда раскаяние исчезнет. VI. Наверху шестерка. Жалобы и стоны, и слезы до насморка. Хулы не будет. № 46 Шэн. [Подъем. Изначальное свершение. Благоприятно свидание с великим человеком. Не скорби! Поход на юг – к счастью!] І. В начале шестерка. Как подобает, поднимайся. – Великое счастье. II. Девятка вторая. Будь правдивым, и тогда это будет благоприятствовать приношению незначительной жертвы. Хулы не будет. III. Девятка третья. Поднимешься в пустой город. IV. Шестерка четвертая. Царю надо проникнуть к горе Ци[667 - Ср. гекс. 44, III.]. – Счастье, хулы не будет! V. Шестерка пятая. Подъем на ступени. Стойкость – к счастью[668 - Ср. гекс. 43, IV.]. VI. Наверху шестерка. Скрывающийся из виду подъем. – Будет благоприятен он от непрерывной стойкости. № 47.[Истощение. Свершение. Стойкость. Великому человеку – счастье. Хулы не будет.] – Будут речи, но они неверны. Хулы не будет[669 - Формально недопустимо переводить это слово через «отложиться [от народа]», но именно так его понимал автор четвертого слоя.]. І. В начале шестерка. Свидание затруднено на пне. Войдешь в случайную долину. Три года не будешь ничего видеть! II. Девятка вторая. Затруднения с вином и с пищей. Внезапно придет [человек] в алых наколенниках. – Благоприятствует необходимости приносить жертвы. Поход – к несчастью. Хулы не будет. III. Шестерка третья. Преткнешься о камень и будешь держаться на терниях и шипах. Войдешь в свой терем и не увидишь своей жены. – Несчастье! IV. Девятка четвертая. Приход медлителен-медлителен. Затруднишься из-за металлической повозки. – Сожаление! Но [дело] доведешь до конца! V. Девятка пятая. (Казня), отрежут нос и ноги. Будет трудность от [человека] в красных наколенниках. Но вот понемногу наступит радость. – Благоприятствует необходимости возносить жертвы и моления. VI. Наверху шестерка. Будет затруднение в запутанных зарослях, в неустойчивости воскликнешь: «Движение к раскаянию!» И будет раскаяние. – Но поход – к счастью! № 48 Цзин. [Колодец. Меняют города, но не меняют колодец. Ничего не утратишь, но ничего и не приобретешь. Уйдешь и придешь, но колодец [останется] колодцем. Если почти достигнешь воды, но еще не хватит веревки для колодца, и если разобьешь бадью, – несчастье!] І. В начале шестерка. В колодце – ил, им не прокормишься! При запущенном колодце не будет ЖИВНОСТИ[670 - Ср. порядок текста, принятый в силу его логического развития во втором слое. Здесь же приходится сохранить принятый в современных изданиях порядок текста, ибо он так именно отражен и в четвертом слое.]. II. Девятка вторая. [Вода] в колодце падает[671 - Наитб, ссылаясь на Кун Ин-да, считает, что афоризм появился не раньше Чжоу-гуна.], просвечивают рыбы [на дне]. Бадья же ветхая, и она течет. III. Девятка третья. Колодец очищен, но из него не пьют. В этом скорбь моей души[672 - Последние фразы в современных изданиях даны в обратном порядке, но это нарушает норму расположения материала и поэтому здесь они переставлены. Такая же перестановка необходима и в четвертом слое. Ее возможность подтверждается и тем, что в комментарии Ван Би обратный тексту современных изданий порядок объяснения. Следовательно, этот текст подвергся порче уже после Ван Би.]: ведь можно было бы черпать из него[673 - Эта формула, не отраженная в четвертом слое, – очевидно, позднейшая вставка, но она попала в текст еще до Ван Би, который уже учитывал ее. Однако ее подлинное место – в конце текста, а во всяком случае не там, где она помещается в современных изданиях, т. е. не перед словами «Будут речи…»]. Если бы царь был просвещен, то все обрели бы свое благополучие. IV. Шестерка четвертая. Колодец облицован черепицей! – Хулы не будет! V. Девятка пятая. Колодец чист, [как] холодный ключ. [Из него] пьют. VI. Наверху шестерка. Из колодца берут [воду]; не закрывай его! Владеющему правдой – изначальное счастье! № 49 Гэ. [Смена. Если до последнего дня будешь полон правды, то будетизначальное свершение, благоприятна стойкость[674 - Лишь в неархаическом китайском языке это значит «пернатые». В пиктографии же здесь ясно выражено животное, а не птица. По Таката, это – мелкая дичь. Перевод «живность» не противоречит такому значению и более всего подходит к контексту. Перевести же его «животные» (Tiere), как это делает Р. Вильгельм, – значит упустить точное значение слова, ибо «животные» – это бином со значением «мелкая и крупная дичь».]. Раскаяние исчезнет.] І. В начале девятка. Для защиты примени кожу[675 - Иероглиф переведен по смыслу контекста, а не по изолированному словарному значению. Это долина или ущелье, в глубину которого стекает вниз вода. Тогда как суть колодца в подъеме воды; здесь это слово – антитеза образа «колодец».] желтой коровы. II. Шестерка вторая. Лишь по окончании дня производи смену. – Поход к счастью. Хулы не будет. III. Девятка третья. Речь трижды коснется смены, – и лишь тогда к ней будет доверие. – Поход – к несчастью! Стойкость – ужасна[676 - Перевод слова синь («сердце») как «душа» допустим, но не дословен. Он выбран лишь для того, чтобы, воспользовавшись различием грамматического рода слов «колодец» и «душа», обойтись лишь местоимением в переводе последней фразы, чтобы не повторять слово «колодец», здесь отсутствующее в тексте. При переводе синь через «сердце» получилась бы двусмысленность.]. IV. Девятка четвертая. Владея правдой, изменишь судьбу. – Счастье! Раскаяние исчезнет![677 - Хотя это место, набранное курсивом, и не отражено в четвертом слое, однако в данном случае это еще не доказывает, что здесь перед нами – позднейшая вставка. Ибо сам текст четвертого слоя здесь вызывает сомнения в его сохранности.Это, по-видимому, понимал и Ит– Т-гай, так как по поводу данного места четвертого слоя он в своем обычно подробном и критическом комментарии замечает лишь: «неясно». Возможно, что здесь порча текста не в третьем слое, а в четвертом.] V. Девятка пятая. Великий человек подвижен, как тигр[678 - Несмотря на сравнительно подробное объяснение этого текста в четвертом слое, данные слова в нем не отражены. Но Ван Би уже считается с ними. Следовательно, они – Ханьский вклад.]. И до гадания он уже владеет правдой. VI. Наверху шестерка. Благородный человек, как барс, подвижен, и у ничтожных людей меняются лица. – Поход к несчастью. Стойкость пребывания на месте – к счастью. № 50 Дин. [Жертвенник. Изначальное свершение (var. – счастье).][679 - Непереводимая игра слов: одно и то же слово значит «смена» и «кожа». Образ «желтая корова» герменевтически объясняется как правомерная деятельность, согласованная с окружением.] І. В начале шестерка. Жертвенник опрокинут вверх ногами. Благоприятствует изгнанию упадка. Наложницу берут ради ее потомства. – Хулы не будет! II. Девятка вторая. Жертвенник наполнен. У моих противников нужда. Но до меня им не достигнуть. – Счастье. III. Девятка третья. Ушки жертвенника изменены. В действии будут препятствия. Жиром фазана не насытишься! Как только будет дождь, так он и иссякнет. – Раскаяние! Но, в конце концов, – счастье! IV. Девятка четвертая. У жертвенника подломилась нога. Опрокинуты жертвы князей, и снаружи он выпачкан. – Несчастье! V. Шестерка пятая. У жертвенника желтые ушки и золотая дужка. – Благоприятна стойкость. VI. Наверху девятка. У жертвенника яшмовая дужка. – Великое счастье. Ничего неблагоприятного! № 51 Чжэнь [Молния. (Возбуждение.) Свершение. Молния приходит и (воскликнешь] – ого! [а пройдет, – и] засмеешься: ха-ха! Молния пугает за сотни верст, но она не опрокинет и ложки жертвенного вина!] І. В начале девятка. Молния приходит… ого! А пройдет, и засмеешься: ха-ха! – Счастье! II. Шестерка вторая. Когда молния приходит, то она ужасна. [Ты можешь] сто тысяч раз потерять свои богатства, но поднимешься на девятую высоту. – Не гонись! Через семь дней [и так] получишь! III. Шестерка третья. От молнии растеряешься! Но, как молния, действуй – и не вызовешь беды! IV. Девятка четвертая. Молния попадает в ил. V. Шестерка пятая. Молния отходит и приходит. Ужасно! Хотя бы и в стотысячный раз [пришла], не утратишь уменья действовать. VI. Наверху шестерка. От молнии потеряешь самообладание и [будешь] пугливо озираться вокруг. – Поход – к несчастью. Если она еще не касается тебя самого, а лишь твоих соседей, то хулы не будет. – Даже по поводу брака будут толки. № 52 Гэнь. [Сосредоточенность. Сосредоточишься на своей спине. Не воспримешь своего тела. Проходя по своему двору, не заметишь своих людей. Хулы не будет.] І. В начале шестерка. Сосредоточенность в пальцах ног. – Хулы не будет. Благоприятна вечная стойкость. II. Шестерка вторая. Сосредоточенность в икрах. Не спасешь того, за кем следуешь: его сердце невесело. III. Девятка третья. Остановка[680 - В современных изданиях эти слова предшествуют предыдущей фразе. Но по аналогии с нормальным порядком отношу их на подобающее место. В комментарии Ван Би порядок объяснения соответствует нашему порядку. Можно предполагать, что перестановка фраз текста возникла лишь после Ван Би.] в бедрах. Они отходят от поясницы. Ужас захватывает душу. IV. Шестерка четвертая. Сосредоточенность в туловище. – Хулы не будет! V. Шестерка пятая. Остановка в шее. В речах пусть будет стойкость, и раскаяние исчезнет. VI. Наверху девятка. Укрепи сосредоточенность. – Счастье! № 53 Цзянь. [Течение. Женщина уходит [к мужу]. Счастье. Благоприятна стойкость.] І. В начале шестерка. Лебедь[681 - В современных изданиях текст начинается с этих слов. Но это нарушает систему расположения материала, и поэтому здесь они отнесены на должное место. В комментарии Ван Би они цитируются дважды: в начале и в конце. Поэтому можно предполагать позднейшую порчу текста комментария Ван Би: в начало комментария они попали ошибочно.] приближается к берегу. Малому ребенку страшно. Будут толки! – Хулы не будет. II. Шестерка вторая. Лебедь приближается к скале. В питье и в пище – уравновешенность. – Счастье! III. Девятка третья. Лебедь приближается к суше. Муж уйдет в поход и не вернется. Жена забеременеет, но не выносит. Несчастье. – Благоприятно справиться с разбойниками. IV. Шестерка четвертая. Лебедь приближается к дереву. Может быть, он и достигнет своего сука. – Хулы не будет. V. Девятка пятая. Лебедь приближается к холму. Женщина три года не беременеет[682 - Очень возможно, что здесь описка: слово «тигр» – просто недописанный знак «пребывать». В таком случае текст следовало бы перевести: «Великий человек, пребывая в изменчивости, и до гадания владеет правдой». Важно, что Ван Би оставляет без внимания образ «тигр», как если бы это было рядовое слово. Но текст четвертого слоя, упоминающий «полосы», намекает на понимание этого слова в значении «тигр». Значит, возможно предполагать, что текст четвертого слоя – лишь поздняя приписка, после Ван Би, или что у автора четвертого слоя и у Ван Би были различные списки и поэтому различное понимание текста. Казалось бы более убедительным понимание Ван Би, т. е. перевод, указанный в данном примечании, если бы не параллелизм в верхней черте. Поэтому понимание Ван Би допустимо не в главном переводе, а лишь в примечании.]. В конце концов, ничто ее не одолеет. – Счастье! VI. Наверху девятка. Лебедь приближается к суше. Его перья могут быть применены в обрядах. – Счастье! № 54 Гуй-мэй. [Невеста. В походе – несчастье. Ничего, что бы было благоприятно.] І. В начале девятка. Если отправляют невесту, то с дружками. [Они – как] хромой, который может наступать![683 - Судя по комментарию Ван Би, у него в его списке был текст: «Жертвенник. Изначальное счастье. Свершение!» Но у автора четвертого слоя слово «счастье» отсутствовало.] – Поход – к счастью. II. Девятка вторая. И кривой может видеть[684 - Так как слово гэнь значит и «сосредоточенность», и «остановка», то здесь, где изображена картина распадения нижней и верхней части гексаграммы, более уместен тот выбор слова, который принят в переводе.]. Благоприятна стойкость отшельника[685 - Образ лебедя проходит через весь текст данной гексаграммы. Он мог попасть в текст лишь между временем составления четвертого слоя, в котором он не отражен, и временем ханьских комментаторов, ибо все они уже считаются с ним. Но его связь с данным текстом должна была жить в устной традиции,ибо в тексте шестой черты он мыслится как носитель «перьев», о которых идет речь. Последний образ отражен в четвертом слое.]. III. Шестерка третья. Если отправляют невесту, то – со служанками. Если [не приняв ее] отправляют назад, то – с дружками. IV. Девятка четвертая. Если в отправлении невесты будет упущен срок, то попозже ее отправят. – Будет время! V. Шестерка пятая. Царь И отправлял невест[686 - Эта фраза, хотя и не отражена текстуально в четвертом слое, но последний построен так, что без ее наличия, или хотя бы предположения, он лишен смысла. Поэтому эта фраза поставлена под сомнение условно: лишь по формальному признаку.]. Но царский наряд не сравнится с нарядом дружек. Луна почти в полнолунии. – Счастье! VI. Наверху шестерка. Женщина подносит кошницы, но они не наполнены. Слуга обдирает барана, но крови нет. – Ничего благоприятного. № 55 Фын. [Изобилие. Свершение. Царь приближается к нему. Не беспокойся! Надо солнцу быть в середине своего пути.] І. В начале девятка. Встретишь подобного тебе хозяина[687 - Эта фраза, хотя и не отражена текстуально в четвертом слое, но последний построен так, что без ее наличия, или хотя бы предположения, он лишен смысла. Поэтому эта фраза поставлена под сомнение условно: лишь по формальному признаку.]. Даже если ты равен[688 - Эти же слова встречаются и в гекс. 10, III. Но так как в обоих случаях в четвертом слое дана различная интерпретация их, то трудно предположить, что они в одном из случаев не относятся к тексту и попали в него по ошибке.] с ним, хулы не будет. Если отправишься, то будешь награжден. II. Шестерка вторая. Сделаешь обильными свои занавеси, так что среди дня увидишь Большую Медведицу. Если отправишься, то попадешь под сомнение и ненависть. Если владеешь правдой, то будь открыт. – Счастье! III. Девятка третья. Сделаешь обильным свой полог так, что среди дня увидишь полярную звезду. Сломаешь правый локоть. – Хулы не будет. IV. Девятка четвертая. Сделаешь обильными свои занавеси так, что среди дня увидишь Большую Медведицу. Встретишь равного тебе хозяина. – Счастье! V. Шестерка пятая. Придешь с блеском. Будет поддержка и хвала. – Счастье. VI. Шестерка наверху. Сделаешь обильным свое жилище. Сделаешь занавеси в своем доме. Взглянешь на свою дверь, и в тиши не будет никого. Три года никого не будешь видеть. – Несчастье. № 56 Люй. [Странствие. Малому развитие. В странствии стойкость – к счастью.] І. В начале шестерка. Если в странствии будешь труслив в мелочах, то благодаря этому накличешь на себя беду. II. Шестерка вторая. В странствии восстановишь порядок. За пазуху положишь свое состояние и обретешь стойкость челяди – рабов. III. Девятка третья. В странствии этот порядок. Потеряешь челядь и рабов. Стойкость ужасна. IV. Девятка четвертая. В странствии пребудешь на месте. Найдешь свои средства на странствие. Но в собственной душе нет успокоения. V. Шестерка пятая. Выстрелишь в фазана, и одна стрела погибнет. Но в конце концов, благодаря этому будешь похвален свыше. VI. Девятка наверху. Птицам спалили их гнезда. Странник сначала смеется, а потом издает крики и вопли. Потеряешь быка на площади. Несчастье. № 57 Сунь. [Проникновение. Малому развитие. Благоприятно иметь куда выступить. Благоприятно свидание с великим человеком.] І. В начале шестерка. В продвижении и в отступлении благоприятна стойкость воина. II. Девятка вторая. Проникновение находится ниже ложа. Применение писцов и волхвов [вызовет] смущение. – Счастье! Хулы не будет. III. Девятка третья. Многократное проникновение. – Сожаление. IV. Шестерка четвертая. На охоте добудешь троякое. Раскаяние исчезнет[689 - Ср. гекс. 10, III. Эти слова не отражены здесь в четвертом слое. Поэтому вероятнее всего, что они попали сюда по ошибке писцов; можно полагать, что они должны быть помещены так же, как и в гекс. 10: перед словом «хромой» в афоризме первой черты, создавая, таким образом, параллельную конструкцию.]. V. Девятка пятая. Стойкость – к счастью. Раскаяние исчезнет. Ничего неблагоприятного! Завершишь и то, что не начато тобою! [Но обдумай это дело] и за три дня, и через три дня. VI. Наверху девятка. Проникновение находится ниже ложа. Потеряешь свои средства на странствие. Стойкость к несчастью. № 58 ДУЙ. [Радость. Свершение. Благоприятна стойкость.] I. В начале девятка. Радость – от согласия. – Счастье! II. Девятка вторая. Радость – от правды. Счастье! Раскаяние исчезнет. III. Шестерка третья. Радость – от прихода. – Несчастье! IV. Девятка четвертая. Радость – от договоренности. Но еще нет равенства. Если же стороны поспешат, то будет[690 - Ср. гекс. 10, II.] веселье. V. Девятка пятая. Если оправдаешь разорителей, то [это] будет ужасно! VI. Наверху шестерка. Влекущая радость! № 59 Хуань. [Раздробление. Свершение. Царь приближается к обладателям храма. Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость.] I. В начале шестерка. Необходимо спасение. Лошадь сильна! Счастье! II. Девятка вторая. При раздроблении беги к своему престолу. – Раскаяние исчезнет. III. Шестерка третья. Раздробишь свое тело. – Раскаяния не будет. IV. Шестерка четвертая. – Раздробишь свое стадо. Изначальное счастье. Раздробишь свой холм. Это не то, о чем думают варвары. V. Девятка пятая. При раздроблении выступит пот от громких воплей. При раздроблении, как царь, живи. – Хулы не будет! VI. Наверху девятка. При раздроблении твоя кровь уйдет. Удались, выйди, и хулы не будет. № 60 Цзе. [Ограничение. Свершение. Горе ограничено. Оно не может быть стойким.] І. В начале девятка. Не выйдешь из внутреннего двора. – Хулы не будет. II. Девятка вторая. Не выйдешь из внешнего двора. – Несчастье! III. Шестерка третья. Если не будешь ограничиваться, то будет о чем вздыхать. – Хулы не будет. IV. Шестерка четвертая. Успокоишься в ограничении. – Свершение! V. Девятка пятая. Сладкое ограничение. – Счастье! Если выступишь – то будет похвала. VI. Наверху шестерка. Горькое ограничение. Стойкость – к несчастью! Раскаяние исчезнет. № 61 Чжун-фу. [Внутренняя правда. Даже вепрям и рыбам – счастье! Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость.] І. В начале девятка. Если будет соразмерность, то будет счастье. Если [отвлечешься] к другому, – будет неспокойно. II. Девятка вторая. Кричащий журавль находится в тени. Его птенцы вторят ему. У меня есть хороший кубок, я разделю его с тобой[691 - Ср. гекс. II, V и примечание к термину «Царь И».]. III. Шестерка третья. Найдешь противника. То забьешь в барабан, то прекратишь, то заплачешь, то запоешь. IV. Шестерка четвертая. Луна близится к полнолунию. Пара коней погибнет. – Хулы не будет. V. Девятка пятая. Обладай правдой: она объединяет. – Хулы не будет. VI. Наверху девятка. Голоса пернатых поднимаются в небо. Стойкость к несчастью. № 62 Сяо-го. [Переразвитие малого. Свершение; благоприятна стойкость. Возможны дела малых; невозможны дела великих. От летящей птицы остается лишь голос ее. Не следует подниматься; следует опускаться. Тогда будет великое счастье.] І. В начале шестерка. Летящая птица, и потому – несчастье! II. Шестерка вторая. Пройдешь мимо своего праотца и встретишь свою праматерь, не дойдешь до своего государя и встретишь его слугу. – Хулы не будет. III. Девятка третья. Если, проходя мимо, не защитишься, то кто-нибудь сзади нападет на тебя. – Несчастье! IV. Девятка четвертая. Если не пройдешь мимо, то встретишься. Отправление ужасно. Необходимы запреты. Не действуй с вечной стойкостью. – Хулы не будет[692 - На основании аналогии с другими чертами, особенно же с четвертой, здесь, перед этой фразой, можно предполагать пропуск. Но восстановить его, конечно, нет возможности.]! V. Шестерка пятая. Плотные тучи – и нет дождя; они – с нашей западной окраины[693 - Уже по свидетельству Ван Би, здесь порча текста. Эта поправка в переводе учтена.]. Князь выстрелит и попадет в того, кто в пещере. VI. Наверху шестерка. Не встретишься и пройдешь мимо. Летящая птица удалится. – Несчастье! Это называется бедствие и беда! № 63 Цзи-цзи. [Уже конец. Малому – свершение; благоприятна стойкость. В начале – счастье; в конце – беспорядок.] І. В начале девятка. Затормозишь колеса, – подмочишь хвості – Хулы не будет. II. Шестерка вторая. Женщина потеряет занавес на колеснице. Не гонисй Через семь дней получишь. III. Девятка третья. Высокий предок идет в поход на страну бесов и в три года победит ее. Ничтожествам – не действовать. IV. Шестерка четвертая. Промокнешь! Ибо платье в лохмотьях. Запрет до конца дня. V. Девятка пятая. Корова, убитая у восточных соседей, не сравнится с небольшой жертвой западных соседей[694 - В переводе фразы переставлены по отношению к современным изданиям. Но это необходимо потому, что того требуют нормы расположения материала в «Книге Перемен». Кроме того, в комментарии Юй Фань предполагается тот порядок, который принят нами в переводе, ибо он исходит из образа охоты для интерпретации «раскаяния». Комментарий же Ван Би предполагает уже порядок современных изданий. Следовательно искажение порядка текста могло случиться лишь между ними, т. е. в начале III в. н. э. Ит– в своем комментарии придерживается правильного изначального порядка, но ничего не говорит о его нарушении в современных изданиях. Следовательно, или у него не хватило смелости заявить об ошибке в традиции, или у него в руках был правильный список. Однако последнее менее вероятно.]. Если будешь правдив, то поистине найдешь свое счастье. VI. Наверху шестерка. Промочишь голову. – Ужас! № 64 Вэй-цзи. [Еще не конец! Свершение! Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост – ничего благоприятного!] І. В начале шестерка. Подмочишь свой хвост. – Сожаление! II. Девятка вторая. Затормози колеса. – Стойкость – к счастью. III. Шестерка третья. Еще не конец! – Поход – к несчастью. Благоприятен брод через великую реку[695 - Так как здесь почти весь текст афоризма не отражен в четвертом слое, то естественнее предположить его правильность и порчу текста в четвертом слое. Как видно из нашей работы, такие случаи чрезвычайно редки.]. IV. Девятка четвертая. Стойкость – к счастью! Раскаяние исчезает. При потрясении надо напасть на страну бесов, и через три года будет похвала от великого царства. V. Шестерка пятая. Стойкость – к счастью. Не будет раскаяния. Если в блеске благородного человека будет правда, то будет счастье. VI. Наверху девятка. Обладай правдой, когда пьешь вино. Хулы не будет. Если помочишь голову, то, даже обладая правдой, потеряешь эту [правду]. Чжоуская «книга перемен» Первая часть Интерпретация построена на основании критической школы комментаторов Ван Би, Ванъ И, Итд Тдгай Название данной классической книги Китая объясняется тем, что главная идея, лежащая в ее основе, – это идея изменчивости. В незапамятные времена, еще до возникновения письменности, эта идея была почерпнута людьми из наблюдения над сменой света и тьмы в мире, окружающем человека. На основе этой идеи была построена теория гадания о деятельности человека: идет ли эта деятельность вразрез с ходом мирового свершения, или она гармонически включается в мир, т. е. несет ли она несчастие или счастие, как это называется на языке технических терминов «Книги Перемен». Существующая система Книги сложилась в основном при Чжоуской династии и, в отличие от мантических систем более ранних времен, она называется «Чжоуской Книгой Перемен». Она состоит из 64 символов, каждый из которых выражает ту или иную жизненную ситуацию во времени с точки зрения ее постепенного развития. Символы состоят из шести черт каждый: и эти черты обозначают последовательные ступени развития данной ситуации. Черты бывают двух родов: или цельные, или прерванные посредине; первые символизируют активное состояние, свет, напряжение, а вторые – пассивное состояние, тьму, податливость. Эта система – плод многовекового накопленного опыта наблюдения мира, мира реального, красочного. Здесь вполне уместно вспомнить то, что Гёте говорит о мире красок: краски – это действия и страдания света. Можно ощутить «Книгу Перемен» как эпопею взаимодействия света и тьмы. Тогда она приобретает и красочность, и выразительность. № 1. Цянь. Творчество Здесь творчество рассматривается в его самом чистом виде. Это прежде всего – акциденция неба, как олицетворения творческой силы, которая лежит в начале всего существующего. Она, как универсальная сила, принципиально не может иметь никаких препятствий в своем развитии, которому благоприятствует то, что эта сила является совершенно стойкой. Совершенный человек может в своей деятельности полностью проявить такое творчество, которое благотворно отражается на всем его окружении. Вот почему в тексте сказано: Творчество. В изначальном развитии благоприятствует стойкость. 1 Вообще активной деятельности отдается предпочтение перед простым, пассивным бытием. Поэтому нужна особая бдительность для того, чтобы эта деятельность привела к положительному результату. Момент ее начала является одним из самых ответственных моментов. В нем еще неуместна деятельность, а нужна лишь замкнутая и сосредоточенная подготовка. Человек может быть полон сил, но время еще неблагоприятно для его деятельности. В образе нырнувшего дракона, т. е. мощного существа, которое скрылось и еще не действует, изображается такой человек. Не следует думать, что это может относиться лишь к каким-нибудь особенным людям, ибо совершенно не в духе Книги ограничивать предостережения, даваемые в ней, их пригодностью лишь для некоторых людей. Поэтому о первом моменте всякого творчества сказано: В начале сильная черта. Нырнувший дракон, не действуй. 2 Следующий момент, выраженный второй чертой, которая в символике называется полем, т. е. поверхностью земли, характеризуется тем, что человек, полный творческой силы, зашифрованный в образе дракона, может уже выйти из своего уединения: он, появившийся, уже находится в поле. Его творчество уже может проявиться, он видим всеми, и это положение для всех благоприятствует встрече с таким великим человеком. Кроме того, в системе графических соотношений символов книги принято считать, что между чертами символов существует некий резонанс, «соответствие», а именно: первая черта соответствует четвертой, вторая – пятой, третья – шестой. Но в символике социальной иерархии пятая черта обозначает государя. Поэтому на второй позиции, стоящей в соответствии с пятой, благоприятна встреча с великим человеком. Вот почему текст этой черты гласит: Сильная черта на втором месте. Появившийся дракон находится на поле. Благоприятна встреча с великим человеком. 3 Первая волна творческого акта на второй позиции уже достигла высшей точки. Но все это существует покалишь внутренне, ибо первые три черты обозначают внутренний мир, а вторые три – внешний. Все это еще не реализовано вовне. Необходим выход из себя для этой реализации. Он символизирован третьей чертой. При таком переходе естественно возникает некий кризис, делающий это положение опасным даже для благородного человека, который на протяжении всего первого периода творчества – «весь день» – отдавался непрерывному созиданию. Только полная сил бдительность в конце этого периода – «вечером» может привести к тому, что хулы не будет. Так об этом сказано и в тексте: Сильная черта на третьем месте. Благородный человек до конца дня непрерывно созидает. Вечером он бдителен. Опасность. Но хулы не будет. 4 При выходе к активной деятельности вовне у человека, подготовившего ее внутренне, точно вырывается почва из-под ног, но именно эта предварительная подготовленность делает возможным благоприятный исход. Это с достаточной ясностью выражено в образе текста: Сильная черта на четвертом месте. Точно прыжок в бездне. Хулы не будет. 5 Только на пятой позиции творческий процесс выступает в своей полной силе. Он до конца проявился вовне, и, имея в себе достаточную мощь, не нуждается ни в какой поддержке. Он, как полный сил дракон, летит в небе. С такой высоты творящий легко может заметить великого человека, где бы тот ни находился. Но и сам он является великим человеком, настолько развернувшим свою деятельность, что его нетрудно увидеть кому угодно. Вот как это выражено в тексте: Сильная черта на пятом месте. Летящий дракон находится в небе. Благоприятна встреча с великим человеком. 6 На этом, собственно, заканчивается творческий процесс. Все дальнейшее является лишь ненужным переразвитием. Раз творчество уже достигло своего полнейшего проявления и больше уже ничего создать нельзя, то тот, кто в этом положении все же захотел бы «творить» еще дальше, проявил бы лишь свою излишнюю гордость, в результате которой ему пришлось бы раскаяться. Так об этом говорит и данный текст: Наверху сильная черта. Возгордившийся дракон. Будет раскаяние. Резюме Весь процесс творчества выражен сильными световыми чертами. Это, конечно, благотворные силы, но для подлинно благого результата необходимо вполне управлять ими и не допускать того, чтобы они главенствовали. Только тогда деятельность может идти в гармоническом отношении ко всему мировому свершению и быть счастливой. Поэтому в тексте, где силы света выражены в образе драконов, сказано: При действии сильных черт смотри, чтобы все драконы не главенствовали. Тогда будет счастье. № 2. Кунь. Исполнение Даже самое напряженное творчество не может реализоваться, если нет той среды, в которой оно будет осуществляться. Но и эта среда, для того чтобы осуществить абсолютное творчество, должна быть тоже абсолютно податливой и пластичной. Кроме того, она должна быть лишена какой бы то ни было собственной инициативы, должна в полной самоотрешенности лишь вторить и следовать за импульсами творчества. Но вместе с тем она не должна быть бессильной, иначе она не была бы в состоянии исполнять то, что является творческим замыслом. Поэтому она – вполне самоотрешенная сила – выражается метафорически в образе кобылицы, которая, хотя и лишена норова коня, но не уступает ему в способности к действию. Если Творчество – это Небо, Свет, Совершенный человек, то Исполнение – это Земля, Тьма. Благородный человек, слушающий и исполняющий указания Совершенного человека. Именно ему здесь предстоит действовать во исполнение указаний Совершенного человека. Поэтому, если бы он стал действовать не по этим указаниям, а по собственному почину, то он мог бы лишь заблуждаться. И только следуя за своим повелителем, он может найти его. Так, для благородного человека здесь лучше всего, утратив подобных ему самому друзей, обрести выше его стоящего друга, который своими качествами восполняет его недостатки. В пространственной символике Книги юго-запад считается областью тьмы, так как там начинается угасание света. И, по противоположности, северо-восток – область, где зарождается свет, – считается областью света. Исполнение же выражено в чертах тьмы, поэтому ему надо потерять подобные ему силы на юго-западе и найти восполняющие силы – «друга» – на северо-востоке, чтобы подчиниться им. При этом важно, чтобы деятельность Исполнения протекала в полном спокойствии, в покорном принятии своей судьбы, без переразвития, иначе его деятельность будет не исполнять замыслы творчества, а конкурировать с ними. Тьма вступит в незакономерный бой со светом, что не может привести к благому результату, ибо сила тьмы – слепая необходимость, а не ясная сознательность. Если первый символ относится по преимуществу к государю, мужу и т. д., то символ Исполнение повествует о деятельности подданного, жены и т. п. В нем показана развивающаяся необходимость в Исполнении. В тексте это выражено так: В изначальном развитии благоприятна стойкость кобылицы. Благородному человеку предстоит действовать, но если он выдвинется вперед, то заблудится, отступив же назад, он обретет повелителя. Здесь благоприятно на юго-западе найти друга и на северовостоке утратить друга. Спокойная стойкость – к счастью. 1 Первый момент Исполнения таков, что в нем еще незаметно оно само. И тем не менее оно будет осуществляться с полной необходимостью. Пусть даже сила Тьмы и холода здесь еще не выявлена. Но она уже начала действовать. Пусть в том, что уже выпал иней, еще не заметен будущий мороз, но если иней выпал, то, значит, недалеко то время, когда будет и крепкий лед, в котором холод и тьма проявятся уже в полной мере. Рост силы и тьмы может быть понят и в переносном смысле: это – время, когда все больше могут начать действовать «ничтожества» – аморальные люди. Надо предвидеть события и быть готовым к встрече с ними. Поэтому как предупреждение звучат слова текста: В начале слабая черта. Если ты наступил на иней, значит, близится и крепкий лед. 2 В символике геометрических форм Книги небу присвоена форма круга, а земле – квадрата. Пространственно небо мыслится куполообразным, а земля – «прямой», плоской. Но, вступая во взаимодействие с небом, земля должна полностью приноровиться к нему, чтобы осуществить его импульсы. Несмотря на различие их форм, это возможно в силу громадности земли. (Древнекитайское представление, что бесконечно большой квадрат стремится превратиться в круг, засвидетельствовано в гл. 41 «Дао-дэцзина»: «У великого квадрата нет же углов».) В каждом символе Книги одна из черт считается главной. В данном случае это – именно вторая черта. Поэтому в ней по преимуществу выражено качество данного символа. И раз в данном случае это качество налично в самой полной мере, то здесь не требуются никакие предварительные упражнения: не нужна никакая предварительная подготовка, а все складывается благоприятно само собой. Только в свете этих мыслей становится понятным текст: Слабая черта на втором месте. Плоский квадрат громаден. Хоть и не готовишься, не будет ничего неблагоприятного. 3 После первого, внутреннего выявления данной ситуации, опять наступает некий кризис. Во время его невозможна свободная деятельность. Человек может обладать самыми прекрасными качествами, но время не благоприятствует ему. Поэтому он должен затаить свой блеск. Он может быть стойким и даже может действовать, однако лишь при условии, что его деятельность не будет происходить по его собственному почину, а лишь по указаниям выше его стоящего вождя, тогда лишь его дело может быть доведено до нужного конца. Вот почему и в тексте сказано: Слабая черта на третьем месте. Затаи свой блеск и сможешь пребыть стойким. Возможно, что если будешь действовать, следуя за вождем, Сам не совершая ничего, то дело будет доведено до конца. 4 При пассивности силы Тьмы, характерной для исполнения, состояние кризиса несколько затягивается. Поэтому, хотя на четвертой позиции он уже минует, но его воздействие все же остается. Человек может обладать многим, но здесь лучше ему спрятать то, что у него есть: завязать мешок. Эта позиция символизирует положение приближенного к государю человека. Положение его неустойчиво и полно тревог. Конечно, если человек в таком положении будет держаться в тени, то опасность не будет ему угрожать, однако, оставаясь незаметным, он не может рассчитывать и на какие бы то ни было похвалы. Так, в тексте мы читаем: Слабая черта на четвертом месте. Завяжи мешок. Хулы не будет, хвалы не будет. 5 И вторая, и пятая черты, как средние черты в нижней и в верхней триграммах, выражают одно из самых важных качеств: уравновешенность, понимаемую как умение без крайностей, всегда быть на должном месте. [Это центральное положение выражено в образе, требующем некоторой расшифровки. Дело в том, что гамма красок по древнекитайским воззрениям состоит не из семи (как у нас), а из пяти цветов, и в ней желтый цвет занимает центральное положение. Поэтому в афоризмах, относящихся ко вторым и к пятым чертам, часто встречаются образы, имеющие эпитет «желтый»]. Кроме того, желтый цвет – это цвет Земли. Пятая черта в данном символе, хотя и не является главной, но, занимая самое выгодное положение в верхней триграмме, обозначающей внешнее, она символизирует все же возможность проявления вовне. Внешнее проявление – это своего рода одежда. Но так как здесь речь идет о Земле, то и ее положение, низшее по отношению к Небу, находит свое отражение в том, что в образе указана нижняя часть китайской одежды: «юбка». Благоприятность этой позиции дает возможность говорить здесь не только о счастии, но даже об «изначальном счастии». После этих разъяснений, вероятно, не покажется непонятным текст: Слабая черта на пятом месте. Желтая юбка. Изначальное счастье. 6 Шестая позиция выражает переразвитие данной ситуации. Сила Тьмы, будучи переразвита, вступает в борьбу с силой Света. Здесь, на крайней позиции, на окраине, борются Свет и Тьма, Небо и Земля, которым присущи синий и желтый цвета. Благою эта битва не может быть, так как она – нарушение мировой закономерности, и вот льется «кровь драконов»: Наверху слабая черта. Драконы бьются на окраине. Их кровь синя и желта. Чтобы избежать такой битвы при действии сил Тьмы – слабых черт – надо всегда иметь в виду, что здесь благоприятной может быть лишь вечная стойкость. Об этом говорит и общее предостережение к данному символу: При действии слабых черт благоприятна вечная стойкость. № 3. Чжунь. Начальная трудность Собственно, именно с этой гексаграммы начинается повествование о взаимодействии Света и Тьмы, ибо первые две гексаграммы показывают внутреннее развитие Света и Тьмы вне их взаимодействия. Поэтому основная мысль данной гексаграммы – это взаимодействие в первый момент его возникновения. Но начало всякого действия состоит в преодолении предшествующего состояния. Отсюда – трудность данного положения, выраженная в самом названии гексаграммы. Она состоит из символов Воды: Облака – наверху или вовне, и Молнии, Грома – внизу или внутри. Верхний символ обозначает также погружение в опасность, ибо в нем черта Света погружена в среду черт Тьмы. Нижний символ обозначает пробивающееся изнутри движение, возбуждение. Такое возбуждение, которое, например, весной стимулирует растения к росту. Но оно протекает внутри опасностей, в условиях начальной трудности. Поэтому в таком движении чрезмерная поспешность может лишь вредить делу, и обратно, выдержка и стойкость могут способствовать изначальному развитию. Важно не только указать положительно правильный путь к преодолению этой трудности. На нем нужна прежде всего поддержка и помощь окружающих. Их надо склонить на свою сторону, чтобы они помогали своим действием, и тогда самому можно не предпринимать никаких выступлений, ибо они еще слишком опасны. Именно в силу опасности необходимо объединение сил. Оно необходимо было и сюзерену, впервые устраивавшему свои владения при содействии феодалов, возводимых им на престол; оно необходимо и отдельному человеку, начинающему свое дело. Даже и в самой познавательной жизни отдельного человека дело обстоит так же: в самый первый момент своего появления познавательная мысль движется под покровом непознанности и извне облекается в образы представлений. Это выражено в символах данной гексаграммы: внутри – молния, гром, вовне – облака. Молния познающей мысли облекается облаками представлений, и эти представления играют роль помощников мышления. В тексте здесь мы читаем: Начальная трудность. В изначальном развитии благоприятна стойкость. Не надо никуда выступать. Здесь благоприятно возводить на престол вассалов. 1 Первая, начальная черта играет главную роль в этой гексаграмме, ибо она и обозначает начальную трудность. Это, правда, активность, движение, но она лежит под плотным слоем еще не преодоленной пассивности. Поэтому такое движение еще не может быть поступательным. Это лишь кружение на месте, лишь подготовка к подлинному движению. Вот почему поспешные действия здесь могут быть лишь во вред. Наоборот, стойкость – умение с полной выдержкой соблюдать правоту – вот то, что может здесь быть благоприятным. Трудность этого положения, естественно, требует помощи со стороны подчиненных. Поэтому само это положение способствует вербовке помощников. Так и в познании: это лишь первый момент осознания движения мысли. Она тоже должна здесь найти поддержку в свидетельстве опыта и в проверенной правоте разума. Об этом говорят и образы текста: В начале сильная черта. Нерешительное кружение на месте. Благоприятно пребывать в стойкости. Благоприятно возводить на престол вассалов. 2 На данной позиции внешне все складывается благополучно: и сама позиция, как центральная в нижней триграмме, выражает благоприятную уравновешенность, и занята она одной из слабых черт, которым предназначены четные позиции, и ее соответствие с пятой, сильной чертой – правильно. Но тем не менее здесь столь ощутимо непосредственное соседство с первой чертой, которая к тому же является главной чертой для данной гексаграммы, что движение этой черты к ее правильной цели, к «браку» – к единению с пятой чертой – задержано. При этом, хотя в первой черте самой по себе нет ничего дурного, однако для второй черты она выступает в роли грабителя, захвату которого вторая все же не поддается лишь в силу своей правоты, выраженной в центральном ее положении. Здесь она – «девушка» – не дает обещания на брак «разбойнику». Она выжидает наибольший срок, лишь бы дождаться того, с которым она стоит в правильном соответствии. Так и мышление: в данный момент оно еще не в состоянии отвлечься от первого мгновения самосознания, и ему необходим известный срок, чтобы перейти к непосредственному объекту познания в его полной глубине. Это выражено в следующих образах: Слабая черта на втором месте. В трудности, в нерешительности – колесница и кони вспять. Не с разбойником же быть браку! Но девушка в стойкости не идет на помолвку. Через десяток же лет – будет помолвка. 3 Данная позиция – это позиция некоего кризиса. Здесь силы, действующие внутри, уже иссякают, а сил, действующих вовне, еще нет. Нет проводника в дебрях непознанного мира. Но только с его помощью было бы возможно продвижение вперед. Говоря образно, нужен лесник, знающий лес, когда гонятся за дичью. Без него ждет неудача, о которой придется пожалеть. Но все это еще только будет. Однако всякое событие не свершается внезапно, наоборот, оно бывает подготовлено всей системой причин. Поэтому весьма важно уметь замечать зачатки будущих событий, чтобы не быть ими застигнутым врасплох. Эта способность видеть зачатки будущего и руководствоваться ими – качество обязательное для благородного человека. Поэтому и здесь, предвидя надвигающуюся неудачу, он предпочитает не выходить из своего жилья, чем предпринять что-либо, о чем все равно придется лишь пожалеть. Так и в процессе познания, если человек остается без помощи уже выработанного разума и стремится постигнуть нечто ему еще неизвестное, – его здесь ждет такая же неудача. Слабая черта на третьем месте. Преследуя оленя без ловчего, лишь попусту войдешь в середину леса. Благородный человек примечает зачатки событий и предпочитает оставаться дома. Ибо выступление приведет к сожалению. 4 При выходе вовне получается возможность снова оглянуться внутрь и извне, совершенно объективно осознавать внутреннее содержание импульса мышления. Возможно, здесь полное единение с ним, и настолько полное, что все дальнейшее уже будет менее благоприятным, ибо в дальнейшем возможно лишь переразвитие. Конечно, так наступает лишь самый первый толчок мышления, но ведь это происходит во время «начальной трудности», поэтому здесь совершенно бесполезно гнаться за чем-нибудь большим, а надо достигнуть полной ясности в отношении первого момента. Поэтому и в тексте здесь сказано: Слабая черта на четвертом месте. Колесница и кони – вспять! Стремясь к браку, выступишь, – и будет счастье. Ничего неблагоприятного. 5 Вообще данная позиция имеет смысл самой благой и широкой экспансии, но в данной гексаграмме, где главной чертой является первая, экспансия невозможна. Возникает противоречие между требованиями данного положения и реальными возможностями. Благие силы здесь не имеют доступа к тем, кого они должны были бы облагодетельствовать. Они замкнуты в себе. Поэтому если для самого носителя этих сил и есть благоприятный исход, то для его широкого воздействия – нет. Так и в познании – в момент начальных трудностей – на данном этапе невозможно ни дальнейшее постижение, ни сообщение постигнутого другим, ниже стоящим, а возможно только поддерживать общение с наставником и друзьями, которые уже прежде способствовали познанию. Сильная черта на пятом месте. Затруднение в твоих милостях. В малом стойкость – к счастью. В великом стойкость – к несчастью. 6 Эта черта – слабая. Она выражает положение, в котором нет возможности рассчитывать на собственные силы. Но здесь нет и поддержки вовне, ибо с третьей чертой (тоже слабой) нет правильного (т. е. по антитезе) соответствия, пятая черта, как не главная, не может поддержать, а первая – главная – максимально удалена. Кроме того, данная черта – верхняя в триграмме «опасность» – выражает высшую опасность, и как верхняя во всей гексаграмме она выражает высшую точку в начальной трудности. Поэтому ни о каком движении вперед здесь не может быть и речи. Здесь удел – полное отчаяние. Такое положение в познании – это тот момент, когда нет возможности найти поддержку в опыте руководящего разума. При этом, если даже познание направлено на самые высокие объекты, все равно оно остается тщетным, и познающему лишь остается горечь разочарования. В образах текста это выражено так: Наверху слабая черта. Колесница и кони – вспять. Плач до крови – непрерывным потоком. № 4. Мын. Недоразвитость Прежде всего несколько слов об устройстве данной гексаграммы. Здесь внизу триграмма «вода» = «опасность», а вверху – «гора» = «остановка». Это опасность, которая приостановлена, это ручей, который вытекает у подножия горы или который, встречая на своем пути гору, не может двигаться прямо дальше. По названию гексаграммы – это недоразвитость, непросвещенность. Однако вместе с тем и преодоление этой недоразвитости – просвещение непросвещенных. Поэтому здесь развертывается процесс, происходящий между учителем и учеником, между знанием, уже собранным прежде, и новым познавательным актом. Если в предыдущей гексаграмме фигура руководящей стороны лишь намечалась, а все внимание было направлено на изображение трудностей начала, то здесь эта фигура выступает с полной отчетливостью. Графически она выражена во второй и в шестой сильных чертах, которые, однако, не являются здесь главными, а лишь способствуют действию главной пятой черты. Последняя, как и остальные три слабые черты всей гексаграммы, символизирует непросвещенных, которых просвещает учитель. Но каждая из них обладает своими специфическими чертами, поэтому на разных ступенях процесс этот охарактеризован различно. Но общим в нем остается то, что это двухсторонний процесс, в котором инициатива просвещения может исходить лишь от непросвещенного, так как этот процесс не приводит к желательному результату, если он построен на насилии. Поэтому здесь благоприятна стойкость как развивающемуся, так и развивающему. И первому – в том, чтобы руководствоваться первым же указанием просвещающего, а не искать дальнейших указаний, не выполнив первые, и второму – эта стойкость нужна в том, чтобы помнить, что инициатива процесса должна быть сосредоточена у просвещаемого. В технике познания – это момент, когда познаваемое, но еще не познанное получает в развитии процесса познания ту ясность, которая дается ему из разума, сложившегося в прежде накопленном опыте. Но это не значит, что акты нового познания целиком зависимы от уже известного, наоборот – новый акт познания должен быть способен к максимально полному прогнозу дальнейшего. Он лишь объясняется, в буквальном значении этого слова, ясностью уже известного. При этом познающий сохраняет всю острую ревностность, пытливость и заинтересованность в данном процессе. (Не напрасно здесь в комментаторской литературе есть указание на следующее место из «Луньюй»: «Кто не горит душой [о познании], тому не раскрою ничего; кто не скорбит [о своей неумелости], того не разовью. И ничего не отвечу тому, кто не скажет ни слова о трех углах квадрата, когда ему объяснен один угол». Интересно еще отметить и то, что в древнем Китае гадание оракула почиталось средством к разрешению сомнений. Поэтому, как пишет Ван Би, повторное и третье гадание, давая иные результаты, уже не разрешает сомнений, а, давая альтернативное решение вопроса, лишь вносит неясность и расплывчатость.) В тексте это выражено так: Недоразвитость. Недоразвитому – развитие. Не я стремлюсь к юношески недоразвитым, а юношески недоразвитые стремятся ко мне. По первому гаданию – возвещу. Повторное же и третье гадания – излишество. А раз излишество – то не возвещу. Благоприятна стойкость. 1 Первый момент здесь характеризует самое начало отношений ученика и учителя. Пусть ученик еще и недоразвит, но здесь предстоит ему раскрытие заложенных в нем способностей. Его близость к учителю и активность его положения порукой тому. Но в это время учитель еще не может дать ему таких наставлений, которым бы он следовал совершенно свободно. Это скорее система запретов и наказаний. Однако известная свобода ученику здесь должна быть предоставлена, с него должны быть сняты кандалы (его омраченность), которые тяготели над ним до сих пор. Однако, если бы ученик, освободившись от них, самостоятельно начал действовать, то ему пришлось бы много о чем пожалеть, ибо по неопытности он мог бы многое испортить. Вот так текст выражает это: В начале слабая черта. Раскрытие недоразвитых. Здесь благоприятно, чтобы были применены к людям наказания, чтобы они были освобождены от кандалов, но самостоятельное выступление к действию приведет к сожалению. 2 Основное достоинство учителя состоит в том, что он в состоянии принять к себе недоразвитого ученика и в согласии со всей закономерностью мира развить его. Ученик, предоставленный самому себе, многого будет лишен; но и учитель будет многого лишен, если он не примет на себя руководство учеником. Как в дом вводится жена, новый член семьи, так и учитель находит в ученике нечто новое. И лишь с той поры, как сын вводит в семью свою жену, он может начать устройство своего дома. Учитель – это лишь носитель прежде накопленного разума. И этот разум относится к познаниям, приобретаемым вновь, как учитель к ученику, как в семье сын к его жене, вновь вводимой в дом. Лишь в таком сочетании накопленного разума и новых познаний достигается устройство собственного знания и возможность сообщать его другим. Вот в какие образы облекаются эти мысли в тексте: Сильная черта на втором месте. Прими к себе недоразвитого. Счастье. Ввести [в дом] жену – к счастью. [Лишь после этого] сын будет в состоянии устроить [собственную] семью. 3 Момент кризиса в данном процессе характеризуется тем, что эта третья черта – является верхней в триграмме «опасность». Поэтому то, что хорошо в предыдущий момент, пагубно здесь. Введение жены в дом здесь не может увенчаться успехом, так как она, встретясь с богачом, который символизирован полной сил второй чертой, не сможет соблюсти себя в рамках своего долга. Таким образом, все хлопоты здесь оказываются бесполезными. В этом состоянии, конечно, невозможно и углубленное новое познание, а возможна лишь спекулятивная игра мыслей. Но последняя никогда не приводит к положительному знанию. Поэтому текст здесь предостерегает так: Слабая черта на третьем месте. Не надо брать женщину [в жены]: она увидит богача и не будет владеть собою. Ничего благоприятного. 4 Кризис уже миновал. Но данная позиция настолько удалена от позиции учителя, она так лишена поддержки в резонирующих ей сферах, что ничего и никто здесь не в состоянии преодолеть недоразвитость, характеризуемую всей данной гексаграммой. Здесь бессильны и приказания, и благосклонность учителя, и его предостережения. Приходится лишь констатировать самый факт, что недоразвитый человек здесь находится в чрезвычайно затруднительном положении. Он окосневает в своей недоразвитости. Если на предыдущей позиции познание затрудняется поверхностной деятельностью рассудка, то здесь мешает его косная недоразвитость. Естественно, что никакая деятельность здесь не дает положительного результата, и единственный плод такой деятельности – сожаление о ней. Текст здесь лаконичен: Слабая черта на четвертом месте; Бедственная недоразвитость. Сожаление. 5 Пятая позиция[696 - Главная в данной гексаграмме, и поэтому выражающая качества недоразвитости в самой существенной форме.] присуща великому человеку, но здесь данную позицию занимает человек с детски податливой душой, выраженной в символике «Книги Перемен» слабой чертой. Близость к суровому учителю, занимающему верхнюю позицию, и правильный и полный резонанс в благотворно действующей второй позиции делает это положение вполне счастливым. Здесь указывается на совершенно закономерную недоразвитость юноши и, чтоб предостеречь от стремления самостоятельно развиваться, которое не приведет к благим последствиям, здесь преднамеренно указывается на счастливый характер данного положения. Надо довериться здесь учителю, а в познании – довериться уже сложившимся и выработанным системе и методу познания. Текст выражает это опять-таки с предельной лаконичностью: Слабая черта на пятом месте. Юношеская недоразвитость. Счастье. 6 Наступает конец недоразвитости. И здесь указывается сила учителя, достигшего гармонии между знанием и новым актом познания. Этой силой он в состоянии разбить недоразвитость. Но если бы он просто навязал ученику свои знания, то он поступил бы по отношению к ученику, как захватчик, как «разбойник», вторгаясь в его самостоятельность познания. Это была бы все же замена возможности нового познания уже прежде накопленным опытом. А здесь все дело в том, чтобы «давать снадобье в соответствии с болезнью», чтобы разбить недоразвитость, которая, как «разбойник», захватила ученика. Поэтому и текст гласит: Наверху сильная черта. Ударь по недоразвитости! Неблагоприятно быть разбойником, Благоприятно совладать с разбойником. № 5. Сюй. Необходимость ждать В процессе развития недоразвитых именно с особой силой выступает необходимость планомерности и выдержки, т. е. «необходимость ждать». И по поводу самовоспитания, – одного из видов воспитания вообще – Мынцзы приводит следующую притчу: «Необходимо [все время] работать [над собой], но не [рассчитывать на] непосредственный успех. Пусть сознание и не забывает об этом деле и не «помогает росту». Не надо быть таким, как один человек из удела Сун, который был удручен тем, что его всходы не растут, и стал их вытягивать. Много так потрудившись, он вернулся домой и сказал домашним: «Как я сегодня устал! Я помогал всходам расти». Его сын побежал смотреть на всходы, а они уже засохли. Мало кто в мире не «помогает» так расти». Однако здесь имеется в виду не пассивное ожидание благоприятных обстоятельств, а, наоборот, самая активная подготовительная деятельность: нижняя триграмма – это «творчество», которое пока сосредоточено внутри и еще не проявляется вовне, ибо оно окружено туманом и облаками (верхняя триграмма – внешний мир – вода). Если каждое событие имеет свою причину, то, правильно создавая причины будущих событии, мы готовим их правильную реализацию. Творя правду теперь, ее реализацию можно предоставить будущему, когда она сама собой проявится. Поэтому на данной ступени существенным является «обладание правдой», и тогда ее «блеск», ее очевидность будет развиваться сама собой. При таком распределении деятельности сама «необходимость ждать» приобретает несколько иной смысл, и именно здесь уместно указание на ее конечный результат, на возможность предпринять крупное и серьезное дело – переправляться через великую реку – через весь поток человеческой жизни, чтобы плодотворно достигнуть высшего идеала человеческого совершенства. Этот образ находит себе поддержку и в самой гексаграмме: со всей полнотой внутренних сил творчества, мужества и ясности перед водной опасной пучиной окружения – и решительно двинуться в нее. Эти мысли в тексте выражены так: Необходимость ждать. Обладай правдой. Тогда блеск ее разовьется, и стойкость будет к счастью. Благоприятен брод через великую реку. 1 В каждом человеке заложена способность к новым актам познания, и в каждом знании есть зерно для дальнейшего акта познания. Но до сих пор, пока они существуют лишь совершенно латентно, процесс нового познания еще не начался, и здесь еще неуместно говорить о какой бы то ни было необходимости ждать. Еще нечего ждать. Но как только процесс познания приведен в действие, так сразу же необходимо считаться с закономерностью ритма, в которой он протекает, для успешности и результативности его развития. Первые же этапы в процессе нового познания состоят в основательном усвоении уже известного предшественникам. Поэтому здесь идет речь еще не о личном познании, а об изучении того, что может быть почерпнуто из книг или из учительской традиции. Конечно, это никак не должно подменять подлинного самостоятельного акта познания, ибо это лишь преддверие, предместье познания. Тем не менее это совершенно необходимая ступень. Не только нельзя миновать ее, но даже торопливость и нетерпение на этой ступени могут оказать лишь пагубное влияние на весь процесс. Наоборот, в этой Необходимости ждать – постоянство в деятельности усвоения уже известного приносит самые благие плоды. И на данной ступени никак нельзя упрекать человека в медлительности, ибо она вытекает из постоянства, из самой необходимости ждать. Само собой ясно, что личная борьба с ошибочными и ложными взглядами здесь немыслима. В тексте это выражено следующими словами: В начале сильная черта. Ожидание в предместье. Благоприятствует постоянству деятельности. Хулы не будет. 2 На следующей, второй ступени требуется нечто большее, чем простое интеллектуальное усвоение того, что уже известно. Здесь человек уже должен сам выйти к непосредственному данному миру и вступить с ним в соприкосновение как пассивно – в созерцании, так и активно – в моральной деятельности, проистекающей из познания. Сомнения здесь уже должны быть преодолены. Но именно из-за этого волевого усилия к новому познанию возмущается и противится этому импульсу все косное и инертное в человеке. Поэтому здесь лишь, на берегу, на прибрежном песке познания, Необходимость ждать характеризуется тем, что возникнут «небольшие толки», некоторый спор между импульсом к новому познанию и косностью накопленного опыта. Но подлинное умение выждать и переждать здесь, в конце концов, приводит к счастью. В тексте об этом говорится так: Сильная черта на втором месте. Ожидание на [прибрежном] песке. Будут небольшие толки. В конце концов – счастье. 3 Для окончательного усвоения нового познания необходимо выждать, пока приобретенное знание не станет столь же естественным и непроизвольным, как, например, чувственное восприятие. Если предыдущая ступень может быть уподоблена ожиданию на берегу, то здесь сделан еще шаг вперед, еще ближе к реке (которая символизирована верхней триграммой «вода» – «река»). Здесь ожидание в илу. Здесь все отрицательное, все силы косности и мрака выступают во всей своей мощности. Именно здесь их необходимо преодолеть, но для этого надо сначала предостеречь о их наступлении. Такое предостережение мы и находим в тексте: Сильная черта на третьем месте. Ожидание в илу. Надвигается приход разбойников. 4 При благоприятном исходе кризиса, выраженного в предыдущей позиции, дальнейшее движение выражается в совершенно особой форме необходимости ждать. Это не пассивное ожидание, а творческое, активное ожидание, исполненное внутренних сил, приобретенных на предыдущих ступенях. Здесь, чтобы приобретенное знание пронести в будущее, необходимо защитить его и отвоевать его от всех противоборствующих сил. В кажущемся спокойствии ожидания в действительности протекает столь интенсивная деятельность, что она может быть выражена лишь в образе кровавого боя. Уже не на прибрежном песке, не в илу приходится здесь ждать своего часа: здесь – ожидание крови. Но только оно дает возможность выйти из темной пещеры незнания в открытый и ясно воспринимаемый мир. Текст облекает это в следующие образы: Слабая черта на четвертом месте. Ожидание в крови. Выход из пещеры. 5 Выиграв бой предыдущей ступени, человек приходит к той стадии ожидания, на которой стираются грани положительного и отрицательного. Все уже завоевано, все уже достигнуто. Обобщено и прежде добытое знание и содержание нового акта познания. Наступает момент успокоения, тот момент, когда нет нужды в деятельности, когда возможен спокойный пир, за которым проходит время ожидания. Здесь нужна лишь спокойная целеустремленность. Уже благодаря ей одной гарантировано счастье. Это возможно лишь благодаря тому, что было положительно приобретено на предыдущих ступенях. В тексте по этому поводу сказано следующее: Сильная черта на пятом месте. Ожидание за вином и явствами, Стойкость – к счастью. 6 Полное новое познание достигнуто. Более того: оно окончательно освоено. Это дает возможность не только знать, но и мочь. То, что прежде было личной ограниченностью, не в состоянии больше ограничивать. То, что прежде казалось темной пещерой, из которой необходимо вырваться на свет, не омрачает больше. Человек правильно прожил время необходимости ожидания. Он получил доступ к вершинам познания мира, и тем самым он приобрел возможность без ущерба для себя опуститься в мрачные глубины мира. И именно в них к нему возвращаются творческие силы, накопленные на первых трех подготовительных ступенях ожидания. Их действие отражает в себе характер всего этого времени ожидания. Они приходят, как три неторопливых гостя. Необходимо отнестись к ним с полным уважением, ибо от них зависит конечный успех. Это силы молодости, которые получают возможность повторно проявиться в старости, чтобы создать завершение единства биографии человека. Эти мысли текст выражает в нормальной для нашего памятника образности: Наверху слабая черта. Войдешь в пещеру. Будет приход трех неторопливых гостей. Почтишь их, – и, в конце концов, будет счастье. № 6. Сун. Суд Ожидание небесполезно. Оно именно может и должно быть наполнено самопроверкой. Конечно, она является временным отходом от внешнего мира и погружением в себя. Такое расхождение внешнего и внутреннего выражено даже в символике гексаграммы. Здесь наверху, во внешнем – небо (творчество), а внизу, внутри – вода (опасность). Сущность неба – в его стремлении возвышаться так же, как сущность воды – в ее стремлении течь вниз. Между ними – конфликт, тяжба, т. е. суд. Но вода отражает в себе творческое небо, она пронизана его силами. Это выражено и в триграмме воды, где световая черта погружена в середину двух теневых черт. Бдительное сохранение во внутреннем этой отраженной сущности неба приводит к гармоническому единению с ним. Но всякое чрезмерное доведение дела до конца здесь пагубно, ибо выявится до конца сущность воды, тяготеющая вниз и отдаляющая от неба. Наоборот, если не поддаваться ее тяготению, а взирать на небо как на высший человеческий идеал творчества, если свидеться с великим человеком, то будет благополучие, и обратно: его не будет, если ринуться самостоятельно в поток жизни. – В пути познания дело обстоит здесь также. Должно быть произнесено суждение о соотношении уже известного и вновь приобретенного опыта. В этом суждении – суд над ошибками как прошлого, так и нового опыта. Такой суд имеет не только отрицательную сторону осуждения, но (едва ли не в большей степени) и положительную сторону суждения об ошибках и освобождения от них. Тем более, что в этой сфере это суд человека над самим собой – суд лучшего, что есть в человеке, над его ошибками и упущениями, суд творчества над пассивной косностью и преодоление ее. Это все конденсировано в следующем тексте: Суд. Обладателю правды – препятствие. Бдительность и уравновешенность – к счастью. Крайности – к несчастью. Благоприятно свидеться с великим человеком. Неблагоприятен брод через великую реку. 1 Все дурное в начале возникновения еще не обладает достаточно большой силой сопротивления, чтобы считать его неустранимым. На первой ступени «суда» оно символизировано слабой чертой, податливый характер которой указывает на легкую возможность преодоления зла, т. е. того, что здесь подлежит осуждению. Самое большое, по поводу него могут возникнуть незначительные толки и прения, но в конечном счете дело будет исправлено хотя бы одним своевременным раскаянием. В тексте читаем: В начале слабая черта. Не вечно то, о чем идет дело. Будут небольшие толки. В конце концов – счастье. 2 Не одолев зла вовремя, мы на следующей ступени даем ему возможность окрепнуть настолько, что оно уже довлеет над нами. Оно гонит нас и понуждает к суду, но суд этот не будет для нас на пользу, но может быть лишь в осуждение. Судясь, мы сами на себя накличем беду. Здесь лучше отказаться от суда и хотя бы с полдороги вернуться и скрыться у себя дома; лучше вернуться даже в незначительные свои владения, чем в тяжбе гнаться за чем-то большим. – Так и в познании в аналогичных условиях бывает предпочтительно вернуться к незначительному, но вполне освоенному опыту, чем, сбившись с правого пути, стремиться к стяжанию все новых и новых познаний, остающихся совершенно внешними и неосваиваемыми. Допустив ошибку, необходимо отказаться от того, чтобы произнести конечное суждение. Надо вернуться к исходной точке и исправить допущенную погрешность, и лишь после этого двигаться дальше. В тексте это выражено в следующем совете: Сильная черта на втором месте. Не одолевший себя [идет на] суд. Пусть он вернется и скроется в своем поселении из трехсот дворов. Тогда не будет беды [вызванной им самим]. 3 Невозможность движения изнутри вовне уже в самой гексаграмме указана ясно: во внешнем стоит творческая сила, против которой не может устоять внутренний мир, находящийся в состоянии опасности. Над последним здесь произносится суд. Эта невозможность движения вперед в момент кризиса (третья позиция) выступает особенно отчетливо, ибо эта позиция – момент перехода от внутреннего к внешнему. Конечно, всякий отказ от новых познаний, от движения вперед, всякое стойкое пребывание на месте ужасно, но здесь оно лишь в состоянии привести к счастливому исходу. Здесь человек не может действовать самостоятельно ради новых достижений. Лишь достигнутое встарь может здесь поддержать человека. Но подлинный вождь человечества является и самым совершенным носителем того, что было достигнуто встарь. Поэтому, следуя за ним, еще возможно действовать, только даже при таком действии ничего не достичь ради себя. Человек здесь подобен вьющемуся растению, которое при поддержке высокого и крепкого дерева может подняться на большую высоту. Но это, конечно, не собственная возможность подъема на высоту. – Также и в познании: в момент кризиса отношения субъекта к объекту первый не в состоянии выработать методологию познания ad hoc и вынужден пользоваться прежде выработанной методологией. (Не следует, однако, упускать из виду то, что данное положение является лишь частным случаем и совсем не выражает общих гносеологических воззрений нашего памятника. Здесь имеется в виду лишь конкретная возможность, характерная для данной ситуации в процессе познания. – Ю. Щ.)В тексте это зашифровано в следующие слова: Слабая черта на третьем месте. Кормись от достигнутого встарь. Стойкость ужасна, но, в конце концов, будет счастье. Может быть, следуя за вождем, будешь действовать, но ничего не совершишь [сам]. 4 Влияние кризиса еще продолжается и на данной позиции, и здесь человек тоже не в состоянии совладать с собою и доводит дело до суда. Но данная позиция уже включена в триграмму Творчества, т. е. здесь человек обладает творческой мощью, благодаря которой он может все свои поступки исправить и вернуться в состояние невиновности, соответствующее замыслу рока. Поняв его, человек может достичь полного и совершенного примирения со своей судьбой. Стойко сохраняя эту примиренность, он вступает в мир как гармонически входящая в него часть. Опять-таки не следует полагать, что здесь дана раз навсегда общая установка. Дело идет о специфических условиях одного из моментов «суда», причем «суд» этот теперь рассматривается с точки зрения судящего (верхняя триграмма). С этой точки зрения суд – не наказание, а исправление ради торжества необходимости закона судеб. Необходимо торжество истины над временной и кажущейся правильностью. Именно восстановление истины и имеется здесь в виду. В тексте это выражено так: Сильная черта на четвертом месте. Не одолевший себя [идет на] суд. Пусть он обратится и воссоединит себя с судьбою, и в этой перемене да обретет он умиротворение. Стойкость – к счастью. 5 С точки зрения произносящего приговор суда, суд – это главное и совершенное познание, очищение и исправление проступка. С высоты этого действия не может быть упущено из виду ни одно дурное дело. Познается все, что не является благим. А раз оно познано в характеристике, то оно уже не будет больше совершаться. Так восстанавливается полная невиновность, то изначальное состояние гармонии, которое было до первых причин преступления. Его больше нет, как его не было до его замысла. Поэтому и текст здесь лаконичен: Сильная черта на пятом месте. Суд. – Изначальное счастье. 6 Искупление проступка в осуждении не должно приводить человека к легкомысленному отношению к возможности искупить проступок. В противном случае это будет переразвитием искупления, которое описывается в шестом отделе данной гексаграммы. Здесь речь идет о таком легком отношении к прощению. Человек может быть прощен, но он снова совершает проступок, рассчитывая на новое раскаяние и искупление. Если на предыдущей ступени речь была о полном и совершенном исправлении, то здесь – переразвитие, все вновь и вновь возникающее исправление проступков, совершаемых все снова и снова. (Текст здесь облекает эти мысли в образы, понятные и без объяснения, но полные специфики жизни придворных феодалов древнего Китая. – Ю. Щ.) Наверху сильная черта. Может быть, тебя пожалуют парадным поясом, но до конца аудиенции ты трижды порвешь его. № 7. Ши. Войско Эта гексаграмма отличается от предыдущей тем, что в ней вместо Творчества, расположенного вовне, находится Исполнение. Если первое – это напряжение, свет, то второе – это податливость, Тьма. Она не может вносить ясность, так сказать, произносить суждение, и поэтому в ситуации, выраженной в данной гексаграмме, судом конфликт не может быть решен. Здесь действенно нечто иное. Тот, кто может судить сам себя, не доводит дело до суда. Тот же, кто доходит до необходимости судиться, еще не обязательно будет удовлетворен решением суда. В таком случае он, несмотря на решение это, восстанет против него. Но в таком положении действовать одними юридическими средствами бессмысленно, ибо именно при помощи их произнесено осуждение. Система «Книги Перемен» была бы нарушена, если бы суд в ней был показан лишь с одной положительной стороны. Возможен и неправый суд, против которого необходимо восстать. Но так как юридически восстать невозможно, то приходится прибегать к вооруженному восстанию, к войску. Нельзя, однако, легкомысленно относиться к последнему. Поэтому данная гексаграмма посвящена многостороннему изучению «войска», его действия и применения. Опасность – это основное качество действия и применения войска. Это выражено в самой структуре гексаграммы: внутри (– внизу) – Опасность, а вовне – Исполнение: триграмма, состоящая только из черт Тьмы. Мрачная опасность, вот о чем говорит сам символ. С величайшей бдительностью, с полноценным жизненным опытом мужа следует решать спор при помощи войска. Здесь одинаково пагубным может оказаться как юношеский задор, так и старческая косность. Только при учете этого может быть успех, т. е. может быть исправлено то, что уже раньше было испорчено. Недоразвитый юноша[697 - Намек на гекс. 4.] или разовьется правильно, и тогда ему надо лишь выждать[698 - Курсив – потому что это позднейшая вставка, не отраженная в следующем слое. В дальнейшем курсив в аналогичных случаях.] свой час; или же он в развитии совершит ошибку, которая должна быть осуждена[699 - Вставка, не отраженная в четвертом слое.]. Если же даже судом нельзя исправить ошибку, то необходимы решительные меры: необходимо действие войска. Таков второй смысл данной гексаграммы. Но в них обоих общим остается требование стойкости: устойчивого пребывания на правом пути и незапятнанной совести. В тексте лишь намек на эти руководящие мысли, вскрывающиеся только в комментаторской литературе, главным образом из герменевтического исследования. Вот текст: Войско. Стойкость. Возмужалому человеку – счастье, Хулы не будет. 1 Во всяком действии войска сосуществуют и приобретение, и утрата. Перевес первого над второй определяет успех войска. Но успех достижим лишь тогда, когда не он является страстно желаемым результатом. Здесь горячность может лишь привести к наихудшим последствиям. Наоборот успех возможен лишь тогда, когда применение войска вытекает не из одного желания победы (которой одинаково желают обе воюющие стороны), а из железной необходимости, из высших законов стратегии. – Так и исправление ошибок, допущенных в познании, недостижимо при помощи действий, основанных на простом намерении и желании. Оно достижимо только из осознания его неизбежности, которое должно быть самым основательным и добросовестным. Текст облекает эти мысли в следующие слова: В начале слабая черта. Войску выступать по закону. Без добросовестности – несчастье. 2 Различие элементов полярности возможно лишь в силу их единства. Различие между светом и тьмой возможно лишь благодаря их единству. В теории Книги указывается весьма часто на взаимное тяготение света и тьмы. С другой стороны, в каждой гексаграмме преимущественно действенна тьма, если теневых, слабых черт в ней ощутимое меньшинство, и наоборот. С третьей стороны, в каждой гексаграмме выражается развертывание во времени данного процесса, идущее двумя волнами, в которых две высшие точки – это черты вторая (во внутреннем) и пятая (во внешнем). Они, занимающие срединное положение между началом волны и ее концом, особенно благоприятны. Это еще подчеркивается тем, что середина, сосредоточенность, целеустремленность, уравновешенность – все это понятия, заключающиеся в техническом термине чжун. Рассматриваемая позиция выражена здесь чертой, символизирующей все эти качества, т. е. она занимает наиболее удачное положение, кроме того, это единственная в гексаграмме световая черта, к которой тяготеют и которой подчиняются все остальные черты. Но, кроме того, она находится в самом средоточии триграммы «опасность». Все это должно выражать положение полководца в средоточии его войска. Пусть войско и его действия и стоят под знаком опасности, пусть в окружении и тьма, но данный полководец находится в средоточии войска, т. е. одинаково чужд как чрезмерного, так и недостаточного. Поэтому его действия будут вполне и навсегда удачны и он удостоится высшей похвалы, ибо между его чертой (сильной) и чертой государя (слабой пятой) существует соответствие как по аналогии их центральных положений, так и по антитезе полярности. Так изображен в данной образности и символике удачно действующий полководец. – Таков разум, действующий в самом средоточии нового акта познания. Благодаря его центральному положению ему одинаково доступны все слагаемые, входящие в состав познавательного акта. И именно этот разум, заложенный в средоточии нового акта познания, и инспирируется со стороны носителей уже достигнутого знания. В тексте это выражено следующими словами: Сильная черта на втором месте. Пребывание в средоточии войска. Счастье. Хулы не будет. Царь трижды пожалует приказ. 3 Позиция кризиса – децентрирована. Кроме того, здесь она занята слабой чертой, а это еще ухудшается тем, что в символике Книги нормой считается пребывание сильных черт на нечетных позициях и слабых – на четных. Собственно, норма эта требует силы для преодоления кризиса, а в данном случае как раз наоборот. Поэтому никакого успеха здесь ожидать невозможно, что и находит свое выражение в соответствующем образе текста. – Так и в познании не может быть успеха, т. е. нового знания, когда акт нового познания лишен внутренней силы и правильности. Он не в состоянии преодолеть косность уже накопленного опыта, который, в новых условиях, может быть совершенно неприменимым, неживым. Происходит тогда подмена нового живого познания трупами когда-то возникших мыслей, чуждых текущему моменту познавательной жизни. Иными словами, происходит гибель познания, т. е. несчастье, раскол между знанием и миром. Текст это выражает лаконично и напряженно: Слабая черта на третьем месте. В войске может быть воз трупов. Несчастье. 4 Нормальность отношения между слабой чертой и четной позицией дает возможность говорить о следующем этапе развития данной ступени, на котором учитывается предыдущий опыт и оказывается предпочтенным отказ от активного действия: отступление войска на постоянные квартиры для выжидательной подготовки дальнейшего выступления. – Так же и в познании это момент, когда выжидательно подводится итог накопленного опыта перед вторичным завоеванием нового познания. Ни о удаче, ни о неудаче здесь говорить невозможно, но можно лишь указать, что такое «отступление войска» – не бегство, а подготовка, за которую хулить нельзя. Текст здесь следующий: Слабая черта на четвертом месте. Войску – отступать в тыл. Хулы не будет. 5 Хотя пятая позиция вообще представляет собою подъем сил, но в данном случае она занята слабой чертой, символизирующей невозможность самостоятельного действия. Однако действовать здесь еще необходимо, ибо конечный результат действия еще не достигнут, и примешиваются к нему еще совершенно чуждые элементы. Точно на возделанном поле появилась дичь, которая портит всходы. Однако, если самому здесь действовать и невозможно, то для успешности распоряжений их не следует отменять. Надо держаться своего слова. При этом, конечно, важно, чтобы был правильно выбран человек, которому дается распоряжение и который тем самым облекается соответствующими полномочиями. В таких условиях его единоначалие необходимо, а всякий его подчиненный, действующий на свой риск и страх, обречен на неудачу, даже если бы он действовал с полной прямотой и стойкостью. – В гносеологической глоссе символика этой цитаты понимается так, что речь идет о том моменте познания, когда завоевывается новое знание, но оно еще не завоевано до конца. В таком положении к подлинному знанию примешиваются еще элементы случайных ассоциаций, возникающих не в силу знания, а в силу незнания или слишком поверхностного знакомства с предметом познания. Здесь много может помочь и начитанность в литературе, и за эти слова надо крепко держаться, однако надо помнить, что важен смысл слов, а не самые слова, что смысл этот должен быть основательно усвоен, точно издавна усыновлен. Это «старший сын», который противопоставляется «младшему сыну», олицетворяющему лишь поверхностное ознакомление с литературой. Для последнего стойкость равносильна косности, которая может погубить успех познания[700 - Ср. перевод во втором слое. Здесь, по развитию языка, слово уже нельзя понимать пиктографически! Позднейшая вставка, не отраженная в четвертом слое.]. Вот образы в тексте: Слабая черта на пятом месте. На пашне есть дичь. Благоприятно держаться слова. Хулы не будет. Старшему сыну – предводительствовать войском. Младшему сыну – воз трупов. Стойкость – к несчастью. 6 Погоня за победой лишь закрывает глаза на насущную необходимость борьбы. Поэтому на предыдущих ступенях с соответственно разных сторон давались предупреждения против ошибок текущего момента. Здесь же – конец процесса, названного Войско. Здесь речь уже должна идти о результате его действий. Единственное предупреждение, уместное здесь, – это предупреждение против действия «ничтожеств», которые борются лишь ради победы. Поэтому один из комментаторов данного места говорит столь же лаконично, сколь и парадоксально: «Когда совершенномудрый человек действует войском, то в начале этого действия он не добивается победы во что бы то ни стало. Поэтому в конце данного действия он может [достичь] подлинного успеха». – Как метафора эта мысль применима и к деятельности познания на этапе завоевания нового знания, где это последнее уже завоевано и должно образовать единство, точно вновь основанное государство должно сочетаться с домами прежних феодалов[701 - Ср. перевод во втором слое.], – если облекать это в образность феодального памятника – «Книги Перемен», где мы читаем: Наверху слабая черта. Великий государь владеет судьбами. Он основывает царство, примыкая к домам [феодалов]. Ничтожные люди да не действуют. № 8. Би. Приближение Достижение победы – завоевание – это лишь момент, результат которого должен быть закреплен. Действие, направленное на закрепление победы, характеризует данную ситуацию. Оно состоит во взаимном сближении победителя и завоеванной им области, которое возможно потому, что победа обозначает уничтожение и подчинение всего того, что чуждо, что не способно к сближению. Для последнего здесь необходимо поставить правильный прогноз будущего развития, причем речь пока идет не столько о достижении благосостояния завоевываемой области, сколько о предотвращении внешних сил, действующих разрушительно. Если для предыдущей ситуации момент победы является последним моментом, то для данной ситуации он выступает в роли ее начала. В нем те изначальные соотношения, которые подлежат стойкому сохранению на все будущее. Так дело обстоит с точки зрения того, к кому [оно] приближается. Для тех же, которые приближаются к нему, необходимо иметь в виду то, что в данной ситуации возможно самое благотворное сближение, которым должны воспользоваться сразу же все способные к сближению. Опоздание в таких условиях равносильно отказу, равносильно превращению из соучастника победы в побежденного и разбитого. – В процессе познания, пока новое знание еще не достигнуто, приходится проделывать различные действия для его достижения. Тут и противопоставление знания незнанию, и приведение в стройность хаоса переживаний, и проникновение в пока недоступную стихию еще не познанного, и отграничение от случайных, мешающих представлений. Но вот познание завоевано. Это значит, что все эти действия доведены до положительного результата. Тогда в области познания все родственное ей достижимо, ничто чуждое ей не препятствует. Возможно и нужно сближение нового, высшего познания с прежде познанным. То, что сохраняет в последнем силу убедительности, несмотря на достижение нового познания, стоящего на высшей ступени, сразу же объединяется с ним в единую систему знания. Те же познания предыдущих ступеней, которые в данный момент являются опоздавшими, т. е. уже не пригодными, обречены на гибель. Такова промежуточная ситуация между завоеванием победы и будущим воспитательным действием ее. Текст выражает это так: Приближение. Счастье. Вникни в оракул, и от изначальной вечной стойкости хулы не будет. Не лучше ли сразу прийти? Кто опоздает, тому – несчастье. 1 Самый далекий от победителя и в то же время самый податливый круг подчиненных лишен возможности самостоятельно действовать. Он самым интенсивным образом стремится приблизиться к победителю, ибо в нем особенно чувствуется удаление от победителя, который (принимая во внимание предыдущий комментарий) предстает здесь как носитель нового, истинного познания: как «обладатель правды». Отношения здесь, в начале сближения, еще чрезвычайно просты, лишены вычурности и искусственности. Поэтому «обладатель правды» полон ею, как простой бесхитростный глиняный кувшин полон водой. Не во внешности его дело, а в его содержании. Каждый приближающийся к нему, даже действуя ради себя самого, совершает все же то, чего требует ситуация. Поэтому, приходя к нему безоговорочно, до конца, он созидает счастье не только для себя, но также и для других. Пассивно храня свое знание, он включается вместе с ним во всю систему вновь завоеванного уровня миропонимания и образует для последнего как бы границу, оформляющую его. В этом полезное действие простого человеческого рассудка, здравого смысла, который заменяется иными типами познания на дальнейших этапах. Текст выражает это следующими словами: В начале слабая черта. Приближайся к тому, кто обладает правдой. Хулы не будет. Он полон правдой, как наполненный кувшин. Полностью придешь к нему, и будет счастье и для других. 2 То приближение, которое мыслится здесь, – это не внешняя, не чисто пространственная близость, а сближение по существу, для которого определяющим является лишь внутреннее созвучие. Поэтому в процессе данной ситуации в первую очередь учитываются ее ритм и созвучия данного ритма. Мы уже неоднократно видели, что процесс, выраженный в той или иной гексаграмме, представляет собою ритм двух волн, в которых вторая и пятая позиции выражают высшие точки развития каждой волны. Поэтому между ними существует такое именно внутреннее сродство. Здесь оно еще поддержано противоположностью сил Света (5) и Тьмы (2), а следовательно, и их взаимным тяготением. При всем этом здесь обе эти силы занимают свои позиции нормально. Поэтому именно между ними возможно самое правильное, самое плодотворное сближение. Если в нем вся суть данной гексаграммы, то в данной черте она выражена более всего по существу лишь в понятиях, тогда как ее образная разработка в представлениях будет показана в тексте пятой черты. Здесь также отмечается тот момент в познании, который характеризуется страстью, тяготением к познанию, но также и полной возможностью реализовать это тяготение. Оно есть, и ничто ему не препятствует. Последнее даже выражается чисто графически: ведь между второй чертой (субъект желания) и пятой (объект желания) нет сильных, могущих оказывать сопротивление черт. Однако на данном этапе имеется в виду лишь приближение, но еще не достижение объекта желания. И если для пятой позиции, как увидим, будет характерно полное и совершенное познание, то для данной – лишь стремление к нему и обладание им не реально, а лишь в идеале. Последнее, все же, возможно, потому что грань между внутренним и внешним здесь уничтожена силой созвучия и взаимного тяготения их. Эти мысли здесь даны лишь в намеке весьма скупого текста, но они несомненно вытекают из всей системы памятника и необходимы для достойного насыщения не в меру лаконичного текста: Слабая черта на втором месте. Приближайся к нему изнутри. Стойкость – к счастью. 3 Стремление к объекту – высшему идеалу – остается и здесь, но более благоприятные условия уже миновали. Речь здесь идет об опоздавших, о которых говорится в тексте самой гексаграммы. Уже само стремление есть сила, а наличие силы необходимо вызывает противоборство. Так субъект здесь лицом к лицу противостоит всем отрицательным силам, которые в комментаторской литературе иногда рассматриваются как инфернальные. Это выражено и в том, что здесь налично лишь стремление к идеалу при полной невозможности осуществления его, ибо качества, столь благотворно действовавшие на предыдущей ступени: созвучие, нормальность, сосредоточенность, полностью отсутствуют здесь. Последняя возможна лишь на второй и на пятой (центральной в триграмме) ступенях, первая же и вторая – на данной позиции отсутствуют: и третья и шестая позиции заняты однородными и поэтому несозвучными силами, и третья, нечетная позиция занята не по норме слабой чертой. Это вложено в слова лаконичного текста: Слабая черта на третьем месте. Приближаешься к нему, но он не тот. 4 После пережитого кризиса приближение опять возможно, однако внутреннее сродство уже не восстановимо. Для него время уже упущено. И единственное, что здесь возможно, – это внешняя, пространственная близость, которая в данных условиях тоже значима. – Если речь была о внутреннем сродстве понятий, то теперь дело идет о близости их сопоставления. При этом, конечно, грани сопоставленных понятий разделяют их, как и соединяют, т. е. «сближают». Для удачи здесь нужна лишь стойкость сохранения такого status quo. Древнейшая комментаторская традиция считает эту близость близостью к правителю его советников, между которыми она может поддерживаться не в силу внутреннего созвучия, а лишь в силу подчинения советников верховной власти. В тексте читаем только: Слабая черта на четвертом месте. Внешнее приближение к нему. Стойкость – к счастью. 5 Если в предыдущем приближение рассматривалось со стороны тех, которые приближаются, то теперь оно рассматривается со стороны того, к кому приближаются. Этот объект приближения выражен единственной световой чертой, к которой, в силу полярности, тяготеют все остальные. Здесь достаточно одного качества этого объекта, его явности, которое сообщает оттенок явности всему процессу приближения. Однако это не пассивное допущение бесформенного и вольного приближения, а совершенно определенное оформление свободы приближающихся. Оно выражено в образах, заимствованных из обрядов древнего Китая. Как на это указывает один из значительных комментаторов – сунский Чэн И-чуань, уже при династии Чжоу существовал культовый обряд царской охоты, при котором загонщики ставились лишь с трех сторон поля. Четвертая же сторона бывала открыта, и дичь, которая бежала от охотящегося царя, могла свободно избежать смерти. Таким образом, оказывались убитыми лишь те животные, которые шли прямо на охотника, которым «жизнь не была нужна» и они «сами отдавали ее ему». Полагали, что такое действие царя является сильно действующим прообразом для всего населения, что оказываются излишними всякие запреты. Так выражена эта свобода, оформленная все же рамками необходимости. Сравнительно распространенный текст выражает это в следующих словах: Сильная черта на пятом месте. Явленное приближение. Царю следует ставить загонщиков лишь с трех сторон и упускать дичь, которая впереди. Тогда для горожан не будет запретов. Счастье. 6 Последняя ступень указывает на некоторое переразвитие. Таково и переразвитие приближения. В нем утрачено ощущение объекта приближения, и остается лишь само приближение неизвестно к чему. Одно бесцельное стремление. Безвыходность этого состояния в лаконичной фразе текста выражена так: Наверху слабая черта. Приближение к нему лишено главного. Несчастье. № 9. Сяо-чу. Воспитание малым Как и в двух предыдущих гексаграммах, в этой одна черта одного рода, противостоя пяти чертам другого, является объектом их стремления. Такое ферментное действие меньшинства уже намечалось в предыдущем, но здесь оно подчеркивается с особой силой и постепенно оказывает свое действие на весь процесс. В нем рассматривается, так сказать, зарождение воздействия противоположного. Оно еще целиком во внешней среде, которая отличается пассивной податливостью (выраженной в свойстве верхней триграммы «податливость»), и оно противостоит максимальному напряжению творчества, выраженного в нижней триграмме. Так здесь слабость начинает преодолевать силу, ставя последней препятствия. С другой стороны, здесь имеется в виду противостояние индивида всему окружающему его и его сопротивление окружению. Чтобы понять, в каком смысле здесь говорится о препятствии, необходимо принять во внимание, что здесь есть непереводимая игра слов, ибо, это проходит красной нитью через комментаторскую литературу, слово, обозначающее здесь «препятствие», в равной степени обозначает и «воспитание». Ведь препятствия, если их преодолевают, являются лучшим средством воспитания, и из чего-то отрицательного превращаются в положительно действующий фактор воспитания воли и выдержки. Что же является «препятствием», преодоление которого здесь действует воспитательно? Ответ на это выражен в несколько странном по автохтонности образе. Дело в том, что в Китае дождевые облака чаще движутся с востока – с моря. Созидатели же текста «Книги Перемен» – племя Чжоу, как гласит предание, – пришли с запада. Поэтому для авторов запад служил метафорой прошлого. Облака, идущие с запада (из прошлого), не дают плодотворного дождя. Пусть воспитание намечает возможность развития, но оно – лишь в преодолении прошлого; то, что оно не в силах одолеть настоящее, понималось вполне среди ицзинистов, и один из них – Вань И – в своем комментарии восклицает: «Совершенномудрый, правя миром, не презирает ограниченный народ. Будда, спасая всех, не пренебрегает и демонами. И созерцающее сознание, победоносно двигаясь вперед, разве устрашится временных препятствий? Они точно булыжники, которые не могут задержать колесо повозки; они точно удар по колоколу, который заставляет его звучать; точно точильный камень для ножа, на котором он становится острее. Когда свиньи подходят к золотой горе, это увеличивает блеск ее; когда иней и снег увеличиваются, то тем прекраснее сосны и кедры. Вот почему здесь речь идет о развитии». С таким содержанием приходится понимать и то, как воспоминания о пройденных ступенях познания, препятствуя новому акту познания, которому необходимо их преодолеть, являются материалом для его воспитания. Этими мыслями комментаторской литературы насыщен следующий текст: Воспитание малым. Развитие. Плотные облака, и не идет дождь: они – с нашей западной окраины. 1 В самом начале этого процесса, когда полному творческих сил внутреннему противостоит препятствие, легкое, как веяние ветра (верхняя триграмма символизирует также и ветер), суета мелких хлопот и дел сбивает человека с принятого им познавательного творческого пути, выступая в его собственных неорганизованных и порывистых стремлениях. Необходимо одержать сразу же победу над собой, оттеснить на подобающее место эти стремления и включить себя вновь в нормальные отношения к окружению, – вернуться к дисциплине. По этому поводу в тексте читаем: В начале сильная черта. Какая хула тому, что возвратился на собственный путь? Счастье. 2 Такое возвращение на собственный путь возможно и на следующей ступени, хотя оно и несколько затруднено приближением к препятствиям, совращающим с пути. Однако это позиция самого гармоничного раскрытия творческих сил, поэтому именно здесь возможно воздействовать ими на препятствия так, что они превращаются в средство воспитания, как об этом подробнее сказано в общем вступлении к данной гексаграмме. Лаконичный текст здесь гласит: Сильная черта на втором месте. Привлечение к возврату. Счастье. 3 В момент кризиса продолжается действие, но в изменившихся условиях, ставших неблагоприятными, одна сила, хотя бы даже и сила творчества, действовать уже не может. Она лишена всех необходимых обстоятельств. Это выражено в образе текста, говорящем достаточно выразительно и не требующем объяснений. Наступает тот внутренний разлад, который, например, в семье выражается разладом между мужем и женой. Это – отдельно указанный момент, когда невозможно синтезировать вновь приобретенное знание и прежде сложившиеся убеждения с противоречиями окружающей среды, которые могут быть и незначительными, однако здесь и их достаточно для препятствия положительному движению познания вперед. По этому поводу в тексте мы находим следующие слова: Сильная черта на третьем месте. У колесницы выпали спицы. Муж и жена отвращают взоры. 4 Воздействие предыдущей ступени здесь еще продолжает сказываться, создавая достаточно опасную ситуацию, на которую намекает текст в образе выступившей крови. Но нормальность отношений данной позиции и ее сил в этой гексаграмме указывает на возможность благоприятного исхода дела. Кроме того, это именно тот момент, который является самым важным в данной ситуации, что выражено и символически: здесь мы находим единственную слабую черту, к которой тяготеют все остальные. Хотя это еще не позиция государя, а лишь его приближенного, однако во всем контексте данной ситуации указано на такого подданного, который, владея познанием истины, может сам руководить событиями. Два условия необходимы ему: правдивость и осмотрительность. Все его действие может достигнуть успеха лишь тогда, когда оно базируется на его собственном непосредственно новом акте познания. Тем самым здесь указывается на главную роль нового познания в момент преодоления им препятствий, возникающих из прошлого, и тем самым уже не настоящего. Осмотрительность здесь особенно необходима еще и потому, что действие данной ступени простирается, как увидим, и на следующую, т. е. на будущую. Поэтому о такой правдивости и осмотрительности текст говорит прямо, а не образно: Слабая черта на четвертом месте. Обладай правдой. Когда выступает кровь, выходи с осмотрительностью. Хулы не будет. 5 Уже и сама благоприятность данной позиции – второго положительного подъема всего процесса – может быть достаточно благотворной. Однако для него необходима поддержка в предыдущем; непрерывно наследовать ту правдивость, которая достигнута в предыдущем, вот то, что делает это положение благим. Эта помощь предыдущей ступени и есть то обогащение от соседа, о котором говорит текст. Это уже не сохранение одних лишь знаний, добытых в прошлом, – это сохранение плода нового познания, укрепленного в наиболее благоприятных для этого условиях. Текст здесь следующий: Сильная черта на пятом месте. Обладай правдой в непрерывной преемственности. Разбогатеешь благодаря твоему соседу. 6 Конец рассматриваемого процесса, когда его положительные достижения, его достоинства не только обретены, но и закреплены за их носителем, ознаменован разрешением той напряженности, которая характеризует его вообще. Однако никакая консервативность здесь недопустима, особенно консервативность менее прогрессивной женщины. Это привело бы к тому, что живое познание стало бы мертвой традицией. Но из этого еще не следует, что с этими достижениями можно рекомендовать агрессивное выступление. На это указывает образ луны, которая «в полнолунии». В самом деле, если луна уже достигла полноты, то она должна пойти к ущербу. Так же, с необходимостью, ущерб будет нанесен и тому, кто в таких условиях момента разрешения напряженности, не давая ему правильно прозвучать, обратится сразу к агрессии; последняя не отвергается вообще, но только она рассматривается как отдельная ситуация, и ей именно посвящена следующая гексаграмма. Здесь же внимание направлено на разрешение, на завершение всего предыдущего процесса, что выражено в тексте так: Наверху сильная черта. Уже идет дождь, уже [все на должном] месте. Почтение носителю достоинств. Стойкость женщины – ужасна. Луна близится к полнолунию. Благородному человеку поход – к несчастью. № 10. Ли. Наступление Реакцией на начало ограничения извне является следующий момент, – когда самые незначительные силы вновь приобретенного значения начинают свое положительное продвижение вперед. Все прошлое – и, в этом смысле, внешнее – противостоит в своей привычной и потому разрушительной для нового познания убедительности. Поэтому последнее в своем выступлении вперед подвергается опасности поражения. Чтобы избежать его, здесь необходима поддержка новой идеи с моральной стороны, со стороны кроткой приветливости, – качества, символизированного в нижней, внутренней триграмме «разрешение», – лишь тогда возможно наступление нового познания на внележащие напряженные силы. И это наступление всегда может и должно быть столь осторожным и мягким, что производящий его в самых ужасных обстоятельствах не пострадает. Познавательная способность при этом направляется на конечную истину, от которой должны быть отброшены все случайные оттенки, возникающие от нерадивого отношения к ней, которое должно привести к следующей гексаграмме Расцвет. Поэтому такая деятельность должна быть осторожной до парадоксальности, как это указано и в образе текста: Наступи на хвост тигра так, чтобы он не укусил тебя самого. Развитие. 1 На первой ступени развития процесс существует лишь idealiter, и поэтому он – лишь в возможности, а не в действительности. Но только переход в действительность сообщает процессу прагматичность, конкретизирующую и тем самым индивидуализирующую его. До этого процесс мыслим лишь как возможность данного действия и отличается от каждой иной идеи процесса лишь спецификой данного, а не иного действия. Эта специфика существует пока, конечно, лишь в общих понятиях, а не в материаль- ной конкретности. Однако и она как план на будущее указывает на возможность безбедного развития процесса. В тексте читаем: В начале сильная черта. Простейшее наступление. Если отправишься вперед, хулы не будет. 2 Основная причина наступления состоит в неудовлетворенности тем, чем человек обладает. Из стремления к нему человек переходит к преодолению препятствий и к действительному наступлению. При этом на данном этапе уже недостаточно простейшее наступление как таковое, еще лишенное всякой индивидуальной окраски. Здесь оно уже конкретизировано определенным объектом наступления. Однако такая индивидуализация играет лишь относительную роль, ибо чрезмерная индивидуализация угрожает отрывом от окружения и потому гибелью. Наоборот, уравновешенность, выраженная уже в самой (второй – центральной) позиции, – равновесие между старым и вновь приобретенным знанием, – вот то, что здесь особенно необходимо. Достижение такого спокойствия должно давать человеку полное удовлетворение; и он не нуждается в оценке и признании его деятельности извне, со стороны других людей. Оно как отшельник в одиночестве продолжает свое наступление на вновь приобретаемое познание, в тексте мы видим следующее: Сильная черта на втором месте. Путь, по которому ты ступаешь, – совершенно ровный. Скрывшемуся человеку стойкость – к счастью. 3 В наступлении более чем где-либо необходимо гармоническое сочетание познания и действия. Мало знать сущность наступления, надо еще знать и метод его. Недостаточно ценить одно знание, но надо еще больше ценить его осуществление. Без последнего получается некая неполноценность и односторонность. Она именно и выражена в образах текста. Но часто бывает, что в такой период кризиса люди тщетно рассуждают об истинно сущем, не корректируя свои действия этим знанием. От этого даже их ограниченное знание окончательно огрубевает и становится мертвой схемой. Но именно такие окосневшие люди действуют безуспешно во время кризиса. В тексте это облечено в следующие образы: Слабая черта на третьем месте. И одноглазый может видеть; и одноногий может наступить. Но если так наступить на хвост тигра, то он укусит этого человека. Несчастье. Воин действует вместо великого государя. 4 Переживание предыдущего кризиса имеет своим положительным результатом то, что в нем познается неполноценность одностороннего развития и появляется стремление ее преодолеть, которое и осуществляется здесь. Конечно, это не совершается просто, и на этой ступени человек еще лишен полного осознания правильного пути своего действия, и поэтому он еще полон страха. У него еще вырываются восклицания ужаса, но если он доведет до конца начатый процесс гармонизации, то его ожидает счастье. В таком случае он уже будет двигаться вперед, не отступая. В тексте это выражено так: Сильная черта на четвертом месте. Наступить на хвост тигра… ох-ох! – В конце концов, – счастье. 5 Весь накопленный в предыдущем опыт наступления превращается в такую силу, что уже становится необходимым наступление. Нужно на него решиться. Иначе человек остановится в тот момент, в который особенно благоприятны условия для наступления, для познания в практике истинно сущего. Поэтому в тексте здесь лаконически, без отвлекающих образов говорится прямо: Сильная черта на пятом месте. Решительное наступление. Будь стойким в опасности. 6 Ввиду опасности переразвития, свойственного последней позиции, здесь было бы неблагоприятно искать новые пути. В основном ведь все, касающееся наступления, уже достигнуто, и, исходя из приобретенного знания и умения, необходимо все вновь и вновь действовать, имея перед глазами свой прежний опыт и обращая внимание на то, что приводило к самому благому исходу. Кроме этой основной мысли, здесь излишни все иные рассуждения, поэтому и в тексте сказано только: Наверху сильная черта. Рассматривай наступление и вникай в то, что счастливо в нем. При его возврате – изначальное счастье. № 11. Тай. Расцвет Пожалуй, ни в одной гексаграмме не встречается столь гармоническое соотношение основных категорий – Света и Тьмы, как это дается в данной гексаграмме; хотя обе силы – Свет и Тьма – признаются равноценными, но все же теоретическое предпочтение отдается активной, центробежной силе Света перед пассивной, центростремительной силой Тьмы. Это выражается в том, что сила Света называется иногда (как и в данном случае) великим, а сила Тьмы – малым. Силе света присуще стремление ввысь, тогда как сила Тьмы тяготеет вниз. Но в мире события происходят во благо лишь при гармоническом сочетании обеих сил, которые идеально предрасположены к взаимодействию. Одностороннее переразвитие одной из них за счет другой приводит к пагубным последствиям. В данной гексаграмме вся сила Света сосредоточена внизу, а сила Тьмы – наверху. Поэтому, если принять во внимание указанные выше направленности их движения: Свет – вверх, а Тьма – вниз, то ясно, что здесь, более чем где-либо, они приходят во взаимодействие, имея самый широкий доступ друг к другу. Можно это рассматривать и с другой стороны: внутреннее здесь заполнено чистой силой творчества, а вовне ему предстоит исполнение, т. е. полная возможность осуществления творческого замысла, которому ничто не оказывает сопротивления, а внешняя среда в полнейшей податливости подчиняется ему. Поэтому неудивительно, что эта максимальная возможность созидания в традиции ицзинистов приурочена к весне как к периоду максимального развития творчества в природе. По мифологическим воззрениям Китая, весной активная сила Света действует изнутри, от корня растений, обусловливая их рост, а сила Тьмы, как материя, обрастает ее и сообщает внешнюю видимость, реализованность творящей силе Света, как бы облекает ее, и она получает возможность полнейшего развития, ибо в данной ситуации приходит все великое, а ничтожное отходит. Однако это не может длиться вечно, это лишь временная ситуация, которая, как весна осенью, должна смениться противоположной ситуацией, выраженной в следующей (12-й) гексаграмме. В их чередовании выражается природный ритм, в котором разрушение столь же необходимо, как и созидание. Тут невольно вспоминаются слова Гёте: «Природа изобрела смерть, чтобы иметь много жизни». – В переводе на понятия, касающиеся процесса познания, – это та ситуация, когда после наступления достигается полная гармония между накопленным прежде знанием и познанием, приобретенным вновь, до такой степени, что грань между ними стирается и они представляют собой единую сумму знания, стоящего к тому же в полной гармонии к его осуществлению. Такое понимание возникает в произведениях комментаторов больше из общей теории и из образа самой гексаграммы, чем из весьма лаконичного текста: Расцвет. Малое уходит, великое приходит. Счастье. Развитие. 1 Здесь начинает свое действие сила Света, идущая снизу вверх, изнутри наружу. Ее действие не ограничивается одной этой позицией, но распространяется и на следующие, занятые той же силой Света. Она здесь увлекает за собой все, органически связанное с ней. Если каждой силой и вызывается к жизни противодействие, то здесь тот момент, когда оно подчинено. Но противодействие может быть как внутренним, выступающим, например, в сфере этики (как соблазн, действующий внутренне), так что, пока он не разоблачен, он предстает как собственное волеизъявление деятеля, так и внешним, не увлекающим деятеля, а подавляющим его. Увлечение и насилие – вот два, так сказать, искусителя, отклоняющие деятеля от его нормального пути. На данной позиции, представляющей наибольшую глубину внутренней сферы деятеля, в ситуации победы над сопротивлением и гармонического единства противоположностей, это победа в первую очередь над внутренним искушением. В результате ее и внешнее давление становится вполне преодолимым, и поход против него должен увенчаться успехом. Поэтому центральное стремление вовне здесь закономерно и приносит лучшие плоды. В тексте это облечено в следующий образ: В начале сильная черта. Когда рвут тростник, то [другие стебли] тянутся за ним, так как он растет пучком. Поход – к счастью. 2 В кульминации внутреннего раскрытия творческой силы Света она должна простираться решительно на все. Ею должна быть охвачена даже периферия, даже самые упадочные элементы должны быть приняты ею так же, как и те, что полны решимости и силы, те, которые отваживаются «всплыть на реке» – выбиться в жизни. Здесь недостаточно ограничиться содействием близким, родственным силам, как это было на предыдущей ступени. При универсальности действия силы творчества на данной ступени ее развития не должны быть оставлены и «дальние», ибо здесь гибнет самое понятие личных привязанностей, как и все, ограничивающее личными интересами универсальность и объективный размах творчества. Такая личная дружба лишь помешала бы целеустремленности – качеству, которое здесь заслуживает особого поощрения, ибо целью здесь является творческое воздействие на все, окружающее деятеля. При таких условиях уже ничто вовне не может оказать подавляющего действия на него, и тем самым и внутренний аспект сил сопротивления не может совратить его, ибо вся его устремленность направлена вовне. Текст развивает эти мысли следующей формулой: Сильная черта на втором месте. Охвати и окраины. Примени всплывающих на реке. Не оставляй дальних. [Личной] дружбе – конец. Удостоишься похвалы за целеустремленные действия. 3 Даже в такой удачной ситуации кризис все же остается кризисом, ибо здесь впервые совершается реально переход от внутреннего к внешнему. Здесь творчество соприкасается с окружающей средой, в которой оно должно проявиться. Это не может быть лишено трудностей, и, как напоминание об ограниченности во времени всякого творчества, звучат первые слова текста, ясные и без комментария. Но стойкость самой силы творчества дает здесь возможность перенести трудности. Внутренняя правдивость творчества здесь столь органически присуща ему, что оказывается излишним заботиться о ней, ибо недостатка в силах, питающих ее, не будет. В этом смысле понимается текст: Сильная черта на третьем месте. Нет глади [которая осталась бы] без выбоин; нет ухода без возвращения. Если в трудностях будешь стойким, – то хулы не будет. Не печалься о своей правде: в пище будет благополучие. 4 Мы видели, что в данной гексаграмме выступают во взаимном движении навстречу сила Света и сила Тьмы. Последней присуще стремление вниз. Здесь, на четвертой позиции, начинает впервые действовать сила Тьмы. Поэтому здесь особенно выражается ее стремительный полет вниз. Сущность исполнения – совершенно податливая и пластичная материя стремится облечь творческий импульс, поднимающийся снизу. Только совместно с ним может действовать сила Тьмы. Сама по себе она не насыщена действительностью, она «не богата». Но если деятельность творчества не встречает никаких препятствий и все его силы могут действовать совместно, начиная с первого же импульса (как это показано в тексте первой черты данной гексаграммы), то и сила Тьмы здесь не задерживается ничем в своем стремлении к творческой силе Света. «Соседи» силы, действующей на данной позиции, – такие же силы Тьмы на двух верхних позициях, – совершенно согласованы с ней. Поэтому и здесь, как и на первой позиции, не требуется никакого предупреждения, например, о необходимости искренних отношений с окружающими. Они здесь охвачены тем же стремлением, и правдивость отношений здесь разумеется сама собой. Благодаря этому здесь возможна столь полная победа над противоборствующими силами, что они, будучи здесь подчинены полной гармонии достигнутого прежде и приобретенного в настоящем, из противника превращаются в союзника. Преодоленное сопротивление становится движущей силой. – Здесь имеется в виду тот момент в процессе познания, когда знание, накопленное прежде, превращается из суммы идей, отличных от содержания нового познания, в сумму идей, включенных с ним в единую систему и поэтому поддерживающих его. Необходимо оговориться, что такое понимание текста свойственно лишь комментаторам избранной нами приватной, критической школы (особенно Вань И-чжи и Дяо Бао. Такие столпы официальной ортодоксии, как Чэн И-чуань и Чжу Си, понимают это место совершенно иначе, деля фразы текста иными знаками препинания, расставленными в иных местах. Но, как справедливо указал уже Дяо Бао, оба они совершают грубую филологическую ошибку, не учитывая древнейшего комментария «Сяо сян-чжуань»). Все эти мысли выражены в тексте так: Слабая черта на четвертом месте. Стремительно летящие вниз не богатые, [но все они] из-за своей близости не [нуждаются] в предупреждении о правдивости[702 - Вставка, не отраженная в четвертом слое. Судя по порядку, в котором развертываются комментарии, она уже во II в. н. э.помещалась перед первой фразой. Ради единства системы расположения материала в третьем слое ставлю его на второе место, где обычно бывают в этом тексте предсказания.]. 5 Уже на предыдущей ступени сила данной ситуации расцвета сказывается в том, что все тормозящие воздействия могут быть претворены в благотворные. На данной позиции это достигает еще большей интенсивности благодаря тем качествам, которые символизированы здесь. Это, во-первых, качество податливости, отсутствия косности (слабая черта) у того, кто занимает (пятую) позицию внешней, выявленной (верхняя триграмма) кульминации. Во-вторых, это качество взаимопонимания высших и низших (выраженное в «соответствии»). Такими качествами характеризуется, например, правитель, не отрывающийся от управляемых им подданных, а наоборот, вступающий с ними в самое тесное общение, роднящийся с ними. Это выражено в легенде о царе И[703 - Цитата из второго слоя, гекс. 44.], отдавшем дочерей замуж за своих подданных, которым они, как жены, должны были подчиниться, несмотря на свое происхождение. – Как бы ни было возвышенно вновь приобретенное познание, – как бы ни были глубоки заблуждения в прежде накопленном опыте, – здесь между ними происходит такая гармонизация, что заблуждения уже не оказывают отрицательного действия, и сама их ошибочность может быть использована для положительного опыта, поскольку здесь полностью познана их ошибочность. Это возможно лишь при конечной беспристрастности субъекта. В тексте здесь даны следующие образы: Слабая черта на пятом месте. Царь И выдал замуж своих дочерей и так благословил [их] на изначальное счастье. 6 Уже указывалось, что даже этот максимальный расцвет есть лишь одна из ситуаций. Как временная ситуация, он не может длиться вечно, а естественно должен кончиться, т. е. перейти в свою противоположность – в упадок, которому посвящена следующая гексаграмма. В самом деле, если каждая гексаграмма изображает развитие данной ситуации во времени, а пятая позиция выражает максимум этого развития, то шестая позиция уже может выражать только упадок, только снижение достигнутых результатов. Кроме того, это верхняя черта триграммы, исполнению которой свойственна как раз не сила, а слабость (слабые черты), поэтому здесь интенсивнее чем где-либо проявляется слабость субъекта. Все, что было ему подчинено на предыдущих ступенях, начинает выходить из подчинения, приобретает самостоятельность, и начинается распад. Он происходит с необходимостью, и к этому надо отнестись, как, например, к естественному и необходимому наступлению осени в круговороте года. Во всяком случае при слабости субъекта попытка применить войско не приведет его к добру. Его воля не будет принята к исполнению, а, наоборот, все ему подчинявшееся начнет изъявлять свою собственную волю: «из городов будет изъявлена воля». Но не только активное вмешательство силой здесь не приводит к благим последствиям. Даже одно косное и пассивное желание сохранить достижение прошлого – здесь безрезультатно, ибо время упадка уже наступает, а косное сохранение прошлого лишь задерживает в этом периоде склонения к упадку. Будет лишь потеряно непроизводительно время, о котором придется пожалеть. Текст это выражает так: Наверху слабая черта. Городской вал [падает] обратно в ров. Не применяй войско. Из мелких городов будет изъявлена [собственная их] воля. Стойкость – к сожалению. № 12. Пи. Упадок Пожалуй, ни в одной паре гексаграмм их противоположность не выступает столь заметно, как в данной гексаграмме и в предшествующей. Это ощущалось всегда настолько, что названия данных гексаграмм создали идиоматическое выражение в китайском языке, соответствующее нашему «как небо и земля», т. е. «совершенно несхожи». Это выражение засвидетельствовано уже в поэме «О жене Цзяо Чжун-цина», крупнейшем китайском эпосе, который сложился на рубеже II и III вв. н. э. Но, конечно, возможно, что этот идиом существовал и раньше[704 - Мне кажется для современного текста наиболее убедительной пунктуация Дяо Бао. Ею обусловлен такой перевод (ср. филологический перевод).]. Полное несходство выражено здесь не в пространственной статике, а в динамике развития, где Расцвет и Упадок – наибольшая противоположность. Там – единение и взаимодействие сил Света и Тьмы, Неба и Земли. Здесь – полное отсутствие связи между ними. Небо (триграмма «творчество») здесь наверху и стремится все выше; земля (триграмма «исполнение») здесь внизу и не может подняться вверх. Между ними взаимодействия здесь нет. Свет – великое – здесь отходит, а тьма – малое – приходит: картина, противоположная предыдущей. Если там речь шла о весне, то здесь она может идти лишь об осени. Это, конечно, не значит, что здесь приостанавливается всякая деятельность. Наоборот, здесь могут быть весьма активны некоторые силы, но это силы низшего порядка. Выражаясь языком комментаторов, здесь действуют ничтожества, которых сам текст называет «негодными людьми». Чтобы понять закономерность возникновения данной ситуации после предыдущей, надо лишь принять во внимание, что там в содержание понятия Расцвет входило полное принятие отрицательных элементов. Когда же силы творчества в конце предыдущей ситуации начинают иссякать и повышается укрепление самостоятельности этих отрицательных элементов, то при логическом развитии данного процесса ситуация необходимо приходит к той, которая выражена в настоящей гексаграмме. В ней выражается то положение, при котором после достижения высот познания происходит срыв и все тормозящие силы, все реакционное начинает действовать, не подчиняясь активному познанию. Причиной тому то, что часто случается в практике познания: во время высшего напряжения познания при недостаточной ясности мысли действительностью признается иллюзия, весьма мало отличная от истины. Так сказать, «почти истина» бывает причиной величайшего падения познания. Этот процесс нарастающего заблуждения выражен в данной гексаграмме. Он протекает, как и все другие процессы, двумя последовательными волнами. Но в афоризмах отдельных черт не столько указывается характеристика ситуации, сколько действия, качества и т. д., необходимые для преодоления данной ситуации. На этой гексаграмме заканчивается процесс самостоятельного развития личности. Для дальнейшего плодотворного развития ей необходимо погрузиться в общество, прийти к ей подобным личностям для совместной деятельности. Это выражено в названии следующей гексаграммы: Единомышленники. Афоризм настоящей гексаграммы отражает лишь самое существенное из приведенных мыслей, но они находят свое подтверждение и в афоризмах отдельных черт, и в общей системе. Афоризм данной гексаграммы следующий: Негодные люди упадка не благоприятствуют стойкости благородного человека“. Великое отходит; малое приходит. 1 Здесь процесс упадка лишь в самом начале. Он еще легко преодолим. Еще не дает себя почувствовать индивидуальная обособленность, и возможна совместная деятельность единомышленников. Именно такая коллективность может здесь спасти положение. Нужно только стойкое сохранение ее. Тогда еще возможно развитие, ибо совместными усилиями еще можно понять вред «почти истины» и вовремя прекратить его, сразу же устремившись к тому, что вполне истинно. В тексте это выражено так: В начале слабая черта. Когда рвут тростник, то [другие стебли] тянутся за ним, так как он растет пучком. Стойкость – к счастью. Развитие. 2 Данная ситуация – ситуация упадка. Но текст – не только описание, здесь дается совет, как преодолеть упадок. Именно здесь это возможно, ибо данная позиция, как центральная, занятая слабой чертой, нормально имеет правильное соответствие в активной пятой позиции. Здесь еще «ничтожества», символизирующие все реакционное, могут примкнуть к идущему вперед человеку. Именно ему указывается на необходимость принять их. Для них это счастье, ибо в таком принятии намечается возможность их правильного роста. Но для такого великого человека, ведущего за собой меньших, все же ситуация остается ситуацией упадка. Однако из нее он в состоянии найти выход в том, что с полной активностью принимает к себе тех, кто примыкает к нему. Если он решается на это, то никто уже не может смутить его в его развитии. Однако, с другой стороны, приверженность к «почти истине» здесь усиливается настолько, что ситуация благоприятствует деятельности одних ничтожеств. Деятельность подлинного искателя истины здесь испытывает громадные ограничения. Однако они лишь служат импульсами к их преодолению для того, кто по праву может называться искателем истины, т. е. человеком, живущим познавательной жизнью. Текст выражает это так: Слабая черта на втором месте. Охвати примыкающих к тебе. Ничтожным людям – счастье. Великому человеку – развитие в упадке. 3 Кризис, представляющий собой всегда крайне затруднительное положение в ситуации упадка, становится особенно острым. В постепенном обострении упадка именно третья позиция представляет собой наибольшую глубину его, ибо следующие за ней позиции уже выражают известное освобождение от упадка. В символике Книги это выражено тем, что они заняты триграммой «Творчество», полной активности для преодоления упадка. Здесь же максимальное развитие сил Тьмы. В познании они приводят человека к тому, что он принимает подобие истины за самую истину. Такое положение здесь приобретает наибольшую силу. Ничто здесь не может изменить положение, никакое активное вмешательство самого человека невозможно. При осознании этого положения человека охватит чувство стыда, и оно может целиком смутить его. И активность его может быть направлена лишь на то, чтобы мужественно перенести это чувство[705 - Это полное смирение со стыдом комментатор Вань И выражает поговоркой: «Если плюнут в лицо, само высохнет; если шуба распорется, станет свободнее».]. В этом самое важное, и «Книга Перемен» указывает здесь в предельно лаконичной формуле лишь эту сторону процесса: Слабая черта на третьем месте. Будешь полон стыда. 4 Самостоятельное спасение положения недостижимо еще и здесь. Только как милость может быть оказана помощь от того, кто занимает следующую, более благоприятную позицию. Это возможно потому, что период, охваченный характеристикой триграммы «Исполнение», уже миновал и наступает другой период, отличенный триграммой «Творчество». Она символизирует также и небо, которое мыслилось в древнем Китае как инспиратор судьбы. По этим воззрениям (отраженным в самом языке) воля неба и судьба совпадают. Вступление в период данной триграммы «творчество» обозначает «наличие воли неба», благодаря которой ситуация улучшается и положение становится безупречным. Это еще находит поддержку и в том, что все силы Света здесь действуют совместно, как объединенные в одну триграмму. Так же совместно они действо- вали и на первой позиции предыдущей гексаграммы. Все это характеризует положение, в котором дается впервые возможность исправить ущерб от ложных убеждений, от убеждений, в которых подобие истины было принято за истину. Эта возможность исправления должна быть импульсирована со стороны наиболее прогрессивных элементов познания или от человека, ушедшего в своем развитии вперед. Текст облекает это в такие слова: Сильная черта на четвертом месте. Будет веление свыше, – и хулы не будет. Все, кто с тобою, придут к благословению [неба]. 5 Максимальное развитие сил творчества, наступающее на данной позиции, дает возможность, несмотря на общую ситуацию упадка, проявить такую деятельность, благодаря которой процесс упадка может быть приостановлен. Но это не совершается автоматически, само собою, а требует энергичного и бдительного вмешательства самого человека. Эта энергия выражена и в том, что это пятая (активная) позиция и что занята она световой (деятельной) чертой, средней (кульминирующей) в триграмме «Творчество». Такая сила здесь в согласии с нормой занимает позицию великого человека и имеет правильное соответствие – резонанс во второй слабой, податливой черте. Поэтому и в афоризме выражено счастье, ожидающее такого великого человека, который в состоянии приостановить процесс упадка. Однако это положение еще не таково, чтобы на нем была допустима благополучная бездеятельность. Упадок ведь все еще наличен, и непрерывно надо следить за тем, чтобы не погибло это начало ликвидации упадка. Его следует сильнейшим образом укрепить – словно привязать к буйно растущей шелковице, которую невозможно вырвать с корнем. Так познание, постепенно очищаясь от господства иллюзий, должно быть бдительно укреплено для того, чтобы избежать состояния упадка. В тексте это облечено в стихи (ради точности содержания переводимые нами прозой): Сильная черта на пятом месте. Приостанови упадок. Великому человеку – счастье. Не погибло бы, не погибло бы [оно]! Укрепи [его] у буйно растущей шелковицы. 6 На этой последней позиции кончается ситуация упадка. Вся предыдущая деятельность была направлена к ликвидации его. Вот почему наступает момент, когда процесс упадка должен быть не только приостановлен, как на предыдущей ступени, но и низвергнут. Однако даже здесь он дает себя чувствовать со всеми присущими ему чертами, с его подменой истины «почти истиной» и т. п., так что на первых порах и данная позиция характеризуется упадком. Но все же дело обстоит так лишь в начале. После этого наступает радость преодоления упадка. Эта радость ведет к следующей ситуации, охарактеризованной коллективностью работы. Так, окончание процесса упадка выражено следующими словами: Наверху сильная черта. Низвергнутый упадок. Сначала упадок, а потом радость. № 13. Тун жэнь. Единомышленники. (Родня) Ход личного развития закончился на предыдущей гексаграмме. Он привел к упадку, но и к преодолению этого упадка. Какой бы высоты ни достиг расцвет предыдущего процесса, здесь, после упадка, приходится начинать подъем сначала. Но на сей раз это делается уже совместно с другими. Для такого совместного действия необходимо, чтобы эти люди обладали тождественным положением и тождественным целеустремлением. Так наступает пора действия единомышленников. Они все начинают с совершенно необработанной почвы, с «пустоши», на которой именно и может начаться их дальнейшее развитие. Оно в случае такой совместной деятельности может охватывать крупные и опасные действия, переходить вброд через великую реку, но для таких серьезных действий нужна стойкость, полная благородства, «стойкость благородного человека». Может возникнуть вопрос, почему здесь процесс должен начаться с совершенно невозделанной, сырой почвы, заброшенной всеми. На это отвечает комментатор Су Мэйшань: «Пустошь – это земля, которой никто не добивается. Если я стою на такой земле, то все, кто последуют за мной, действительно будут со мной едины, ибо без такого действительного объединения разве же они могли бы последовать за мной на пустошь?..» Символически, образно это единение выражено уже и в самой гексаграмме, где верхняя триграмма символизирует небо, а нижняя – солнце – свет. – Образ мира, построенный в познании, хотя и отображает его правильно, но никогда не отображает его с абсолютной исчерпывающей полнотой. Поэтому под термином «мир» обычно подразумевают лишь познанный мир; на данной же ступени, на которой начинается новая познавательная волна, безусловно требуется исходить из чистой данности, включающей в себя как познанное, так и еще не познанное; последнее в такой мере, что его присутствие способно изменить привычные очертания мира, ибо это – начало нового познавательного процесса. Так равновесие образа мира нарушено настолько, что не установлены еще никакие грани, разделяющие объекты, и все познается заново в контекстах новых окружений. Эта необходимость пройти через весь мир заново символизирована в образе брода через великую реку. Но на этот раз человек проходит весь этот путь уже не один, а со своими единомышленниками. Поэтому, хотя и остается необходимой его личная стойкость, тем не менее ему еще необходимо и другое: умение действовать не из личных желаний, хотя и не без них, но, главное, в ритмическом созвучии с другими. В точной и краткой формулировке это выражает комментатор Вань И: «Человек, желая познать сущность элемента единодушия, должен воспользоваться силой нового акта познания и знания, приобретенного прежде. Но особенно ему нельзя добиваться этого со страстностью; однако и оставаясь бесстрастным, он ничего не обретет. Как говорится, когда ритмически придет время, то и идея сама собой проявится. В этой душевной работе самая важная заповедь – это не забывать и не помогать». Такие мысли высказываются в комментаторской литературе по поводу текста: Единомышленники находятся на пустоши. Развитие. Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость великого человека. 1 На пути единодушия совершенно необходима полная общность и недопустима личная обособленность. Нельзя оставаться в собственном доме, а надо выйти из него. Но этот процесс здесь только начинается, человек стоит в воротах. Однако, выйдя из ворот, он может пойти на пустошь, с которой начинается построение нового развития в данной ситуации. В тексте мы находим здесь следующие слова: В начале сильная черта. Единомышленники находятся в воротах. Хулы не будет. 2 Правильное соответствие второй и пятой черт выражает здесь единодушие. Однако еще большое влияние на данную позицию оказывает прошлое, выраженное предыдущей чертой. Человек в таком состоянии охвачен прошлым. Он точно пребывает в «храме предков». Но там он пребывает на месте, – иными словами, задерживается на месте. Эта задержка оказывается причиною сожаления, которое должно наступить. – Причины такой ошибки на данной ступени в том, что, несмотря на правильное новое познание, личный накопленный опыт прошлого оказывается слишком слабым (вспомним об Упадке в потоке ситуаций минувшего личного развития), поэтому человек бывает слишком сильно охвачен непосредственным созерцанием и не может выйти за пределы прежде сложившегося образа мира. В тексте здесь сказано: Слабая черта на втором месте. Единомышленники находятся в храме предков. Сожаление! 3 То, чего не хватало на предыдущей ступени, – накопленный прежде опыт и разум, – получает импульс к бо- лее интенсивному развитию. Но время, в котором может проявиться благотворное действие единодушия, еще не наступило. Оно настанет лишь с переходом с пятой позиции, имеющей «единомышленника», на вторую. Так, в момент кризиса, несмотря на полное желание сложить оружие и мирным путем подняться на высокий холм – на высшую по значению пятую позицию, это остается недостижимым на протяжении длительного срока. Три года безуспешного ожидания предшествуют желанному достижению. Для достижения необходима полная гармония прежних знаний и новых познаний. Здесь же, в реакции на недостаточность опыта, последний применяется чрезмерно, так что есть опасность подменить им новое знание, как оружие спрятать его в зарослях. Такое положение в кризисе текст облекает в следующие образы: Сильная черта на третьем месте. Скроешь оружие в зарослях. Станешь восходить на высокий холм, но три года не возвысишься[706 - Существует противоположное толкование этого места, исходящее еще из четвертого слоя. На его основании следовало бы это место перевести так: «Склони свое оружие в заросли и восходи на этот высокий холм. И три года оно [т. е. оружие] не будет поднято». Но в этом понимании упущено из виду критическое положение третьей позиции. Поэтому оказалось предпочтительным остановиться на понимании Вань И-чжи.]. 4 Так как кризис уже миновал, то, казалось бы, здесь именно должно наступить достижение намеченной цели единение с людьми. Но оно символизировано соответствием второй и пятой позиций. Поэтому четвертая позиция обозначает момент, непосредственно предшествующий самому единению. Если это не понято, то возможны попытки интенсивной и незрелой (а потому и безуспешной) агрессии. Необходимо понять это и в момент, когда, кажется, возможность наступления совсем близка, задержаться и дать ситуации назреть совершенно закономерно. Это выражено в достаточно ясном образе текста, суть которого в приложении к познавательной жизни Вань И-чжи толкует так: «Новый акт познания и прежнее знание совершенно гармонизированы, но, хотя сначала человек охвачен чувством настойчивости, впоследствии он узнает, что из-за этой настойчивости он не может достичь истины, и, в конце концов, в состоянии, полном бесстрастия, он проникает в нее и находится в счастии». Текст это выражает так: Сильная черта на четвертом месте. Поднявшись на городской вал, не решайся на атаку. Счастье. 5 Единодушие – основная цель данной ситуации – не достигается просто. Это видно из затруднений, очерченных на предыдущих ступенях. Сначала путь, полный трудностей, отчаяния и отрешенности, и лишь потом – удовлетворение. Это дает себя чувствовать даже здесь, где возможно максимальное выявление единодушия, в кульминации внешнего проявления процесса (пятая позиция с ее правильным соответствием второй). Но здесь больше всего выступает требование победы над собой, отмеченное еще на пятой позиции. По поводу этого комментатор Чжэн Хай-жу говорит: «Победа над великими войсками – это не победа над третьей и четвертой позициями (которыми отграничена от пятой вторая), а это победа над этими позициями в собственной душе. Как только личные помыслы возникают внутри, так благородные люди оказываются разграниченными девятью заставами. Какая это громадная трудность: победить себя. Без великих войск справишься ли с ней?». А другой комментатор Ян Чэн-чжай замечает: «Нет большего войска, чем твое сознание. Оружие и щиты перед ним – мелочь». Так отрешившись от своей личной ограниченности, можно рассчитывать на встречу с единомышленниками. Текст говорит об этом так: Сильная черта на пятом месте. Единомышленникам – сначала возгласы и вопли, а потом смех. Великие войска побеждены, и будет встреча. 6 Все положительно действующее в переразвитии оказывается дурным. Бесстрастность, столь необходимая для достижения единодушия, здесь, когда цель уже достигнута, оказывается уже безразличием. Процесс уже не в центре внимания, а на окраине. Поэтому не будет ни раскаяния, ни другой эмоции. Но в безразличии намечается антитеза данной ситуации: оставленность. Су Мэй-шань по этому поводу пишет: «Нет того, к чему тяготеешь в единении, поэтому нет и раскаяния. Никто не стоит рядом, поэтому и стремление еще не достижимо». Можно было бы здесь ожидать раскаяния. Однако безразличие снимает его, но это не понятно само собою, поэтому текст прямо указывает на отсутствие раскаяния: Наверху сильная черта. Единомышленники на окраине. Не будет раскаяния. № 14. Да-ю. Обладание великим После уничтожения упадка и совместного действия единомышленников все оказывается в их руках. Они сообща обладают великим. Поэтому никакие препятствия на их пути развития невозможны, и развитие идет так, как оно изначально задумано. Это выражено и в символике гексаграммы, где пятая слабая черта является центром тяготения всех остальных черт. Она обладает ими всеми. Это и есть обладание великим, т. е. всеми элементами света. Они действуют все сообща, поэтому как и в предыдущей ситуации совместимость действия здесь особо подчеркивается. Но здесь рассматривается лишь самый момент такого великого обладания, без указания на силы и качество, возникающие и необходимые на данной ступени. Одно из таких качеств, как этически необходимое, – «уступчивость», – будет рассмотрено отдельно в следующей гексаграмме. Здесь же идет речь лишь о том, что в данной ситуации, несмотря на ее благоприятность, все же необходима полная активность. Она необходима как со стороны обладателя, так и со стороны его великих владений. Только тогда в конкретных условиях отдельных позиций может происходить то, о чем говорит основной текст гексаграммы: Обладание великим. Изначальное развитие. 1 Владение многим вызывает опасение в том, что это потребует слишком больших и разносторонних связей, между которыми могут оказаться и связи с тем, что наносит ущерб. Конечно, такое отсутствие общения с вредным не заслуживает порицания, но полная безупречность и на будущее достижима лишь в том случае, если поставить препятствия даже самой возможности общения с вредным. Осуществление зависит от развития того, кого это касается. На первых ступенях создание таких препятствий сводится к системе запретов. Но они отпадают по отношению к тому, кто уже достиг идеальной чистоты. Вредное влияние на него не может быть оказано, даже если он общается с самым низким и переразвитым. Эти влияния ограничены уже в силу его чистоты. Однако текст без разграничений говорит об этом: В начале сильная черта. Отсутствие связей с вредным – не хула. Поставь им затруднения, и тогда хулы не будет. 2 Во внутреннем апогее обладания великими достижениями на первый план выступает возможность самого широкого усвоения воспринимаемого материала. Символически это выражается в правильном соответствии внутреннего (вторая черта) и внешнего (пятая черта). Этим определяется и возможность экспансии действия. Конечно, это не дается автоматически, а требует развития некоторой культуры сознания для недостаточно развитого человека так же, как для человека, ушедшего в своем развитии вперед, необходима деятельность, направленная на благо остальным людям. Только при этом достижимо то, что выражено в следующем образе текста: Сильная черта на втором месте. Большая колесница – для того, чтобы ее нагрузить. Ей есть куда отправиться. Хулы не будет. 3 Общность действия, о которой говорилось во введении, здесь особенно необходима. Символом такого обобщения многих людей в древнем Китае мыслился князь. Даже само слово «князь» – гун – сохранило не менее частое значение «общий». Только при наличии этого качества возможно здесь движение вверх. Но при таком восхождении человек недостаточно развитой, – этически ничтожный, – может из-за радости и эгоистического наслаждения подъемом отклониться от намеченной цели. В этом сказывается положение кризиса, заметное даже в столь благоприятной ситуации. Только вполне совершенный человек может здесь не погибнуть от этой надвигающейся на него радости. Для рядового человека здесь нужна особая тренировка ума, которая не под силу этически отсталому человеку. В этом смысле приходится понимать слова текста: Сильная черта на третьем месте. Князю надо проникнуть к Сыну Неба. Ничтожным людям это невозможно. 4 Если третья позиция, как правило, выражает кризис перехода от внутреннего к внешнему, то четвертая позиция выражает уже погружение во внешнее, в «иное». С этим необходимо связано некое настроение самоотрешенности, которое можно усмотреть при внимательном изучении всех текстов четвертой позиции. Это достигается, следовательно, лишь герменевтически, а не из комментаторской литературы. Однако и лучшие комментаторы смутно сознавали эту закономерность текста и на своем языке соответственно выражали ее. Наиболее выпукло это в применении к данной гексаграмме у Вань И, одного из самых вдумчивых истолкователей. В общем разграничивая приложимость данной гексаграммы к человеку, лишь начинающему свой познавательный путь, и к человеку, достигшему на этом пути совершенства, он здесь, несмотря на их различие, по-разному говорит об одном: о том идеале, который в истории буддийской философии выразился в основном учении махаяны – в мотиве самоотдачи во имя других. Это противопоставляется эгоцентрическому развитию школы шраваков и пратьекабудд. Допускается, что и эти школы приводят к познанию истины, но лишь через самоотрешение возможно подняться к истинному познанию ее. Эта мысль нашего комментатора напоминает формулу Гёте: «Das Was bedenke, mehr bedenke Wie». В ситуации обладания великим, конечно, возможно достичь пышности в личных владениях, но на позиции самоотрешенности, – необходимо отказаться от личного обладания ради общности обладания. Только так здесь достижима безупречность, о которой говорится в тексте, и ясность, которой она парафразируется в четвертом слое. В тексте читаем: Сильная черта на четвертом месте. Отрицай свою пышность. Хулы не будет. 5 Данная позиция выражает положение, в котором свободно, без принуждения себя к чему-либо человек проявляет с наибольшей очевидностью существо всей ситуации. Это – положение, в котором он в полной правдивости владеет многим. Именно здесь ему доступно также и самое интенсивное общение с людьми. Но они могли бы злоупотреблять этим, если бы не другое, совершенно необходимое для человека в таком положении. Это суровая строгость его. Так, направляя людей, он выдвигает лучших из них и подавляет все дурное в них. Такое очищение необходимо для достижения следующей ступени, на которой должны исчезнуть грани социальной иерархии. В краткой формуле выражает это текст: Слабая черта на пятом месте. В такой правдивости [будь] общителен и строг. Счастье. 6 Тяготение всех предыдущих позиций к пятой было окрашено общим тоном подъема к высшему. Но и шестая позиция представляет здесь силу, которая, несмотря на высоту своего положения, склоняется перед низшей, но в данной ситуации главной силой пятой черты. «Трудно дается это человеку, поэтому небо должно непременно помоч– му в этом», – восклицает по поводу данного текста Итб Т-ай. И текст почти до многословия, чуждого Книге, подчеркивает удачность данного положения, в котором уже намечается зачаток ситуации, выраженной в следующей гексаграмме Смирение. Текст здесь следующий: Наверху сильная черта. Само небо благословляет на это. Счастье. Ничего неблагоприятного. № 15. Цянь. Смирение Обладание великим достоянием, всей полнотой мира, могло бы быть конечной целью, если бы в мире допускалась возможность остановки. Но основным положением является учение об изменчивости, о непрерывной подвижности мира и о том, как должен человек гармонически включаться в это движение. Поэтому остановка в развитии является не остановкой, а отставанием, вызывающим конфликт с мировым развитием. Поэтому, если остановиться даже на высоте величайших достижений, то и в такой остановке не будет правильного отношения к миру. Но двигаться прямолинейно дальше уже нельзя, ибо на предыдущей ступени достигнуто все, чего надо было достигнуть. Следовательно, только полный отказ от уже достигнутого может гарантировать возможность дальнейшего развития, идущего в ногу с развитием мира. Такой необходимый отказ от личных достижений называется «смирение» и выражается в образе самой гексаграммы, в которой под знаком земли помещен знак горы. Гора должна вообще возвышаться над землей, и если она находится под землей, то в этом с предельной лаконичностью выражен образ смирения. Такое положение не должно отпугивать человека, ибо только в нем здесь возможно дальнейшее развитие, причем это развитие должно быть плодотворным: оно должно быть доведено до конца, до завершения. В этом смысле в тексте говорится: Смирение. Развитие. Благородному человеку предстоит завершение. 1 На первой ступени смирение показывается в самой интенсивной, но и в самой общей форме. Поэтому невозможно конкретизировать его в специфическом образе. Возможно лишь указать на то, что человеку, обладающему данным свойством, предстоит необходимость преодоления громадных трудностей, ибо благодаря этому свойству он предрасположен к такому преодолению. Это понятно, потому что здесь данное свойство рассматривается в его невыявленном состоянии, а потому не указывается его практическое приложение; с другой стороны, оно, судя по композиции «Книги Перемен», присуще человеку, который на предыдущих этапах достиг уже громадных результатов и потому способен на преодоление самых больших трудностей. Текст выражает это так: В начале слабая черта. Смиренный из смиренных благородный человек. Ему надо переходить вброд через великую реку. Счастье. 2 На второй позиции возникает нечто вроде конфликта между спецификой всей гексаграммы (смирения, т. е. невыявленности, отступления в тень и т. п.) и характером второй позиции, смысл которой состоит в том, что на ней выявляются внутренние качества. На разрешение этого противоречия оказывает влияние и то, что данная позиция предваряет следующую, на которой самым интенсивным образом проявляется содержание понятия смирения. В результате оказывается, что выявление внутреннего свойства здесь все же происходит, но это свойство – смирение, т. е. то, что не может выражать себя самого, а выражается лишь в самоотдаче, в созвучии с тем, что выражает себя. При этом гармоничность развития здесь может быть легко нарушена тем, что внимание, уделяемое выражению собственного свойства, будет сильнее самого свойства – смирения: невыражения себя в первую очередь. Поэтому к счастливому исходу здесь приводит лишь стойкое и непоколебимое смирение, или, как об этом говорит текст: Слабая черта на втором месте. Созвучное смирение. Стойкость – к счастью. 3 Момент кризиса здесь выражен уже в самом образе триграммы. В образе «гора» третья черта, как самая вознесенная, изображает специфику возвышающейся горы. Но на этой позиции именно происходит соприкосновение «горы» с «землей», и именно высшей точки горы с низшей областью земли. Так, содержание смирения здесь выступает с особенной силой; но именно благодаря этому и для обладания таким смирением необходимо наибольшее напряжение. Только интенсивным трудом достигается смирение; оно подлинно может быть выражено в образе горы (смысл ее – возвышаться), но склонившейся ниже земли, которая должна быть ниже всего. И только чело- век, обладающий таким выработанным смирением, может довести свое дело до конца и, выполнив все, что требуется временем и положением, встать в правильное отношение к мировому свершению, т. е. достигнуть счастья. Такой человек если для себя и достиг уже в прошлом полной победы над всяким злом, то здесь он вторично вступает с ним в борьбу, для того чтобы своей борьбой подать пример другим. Поэтому и в тексте говорится: Сильная черта на третьем месте. Смиренному от трудов своих благородному человеку предстоит завершение [его дел]. Счастье. 4 Мы видели, что свойство предыдущей позиции оказывает влияние на свойство второй позиции. Но на третьей позиции это свойство вырабатывается лишь путем определенных усилий. На четвертой позиции оно уже выработано, и если на предыдущей ступени смирение оказывалось действующим вовне вследствие усилий (что стоит в соответствии с символом сильной черты), то здесь (где позиция занята слабой чертой) воздействие силы и принуждения уже невозможно. Но на четвертой позиции само наличие выработанного свойства может оказывать воздействие на иное. Это свойство действует как увлекающий пример. Поэтому все действие здесь свободно и не встречает никаких препятствий. Вот почему и в тексте сказано: Слабая черта на четвертом месте. Ничего неблагоприятного. Манящее смирение. 5 Свойства, выраженные на третьей позиции, находили поддержку в своем окружении. Изнутри там действовало «созвучное смирение», создающее резонанс, извне действовало «манящее смирение», которое является лишь дальнейшим развитием свойств третьей ступени. Здесь же, на пятой позиции, обстоятельства иные: изнутри действует четвертая позиция, лишенная собственных сил, а вовне – шестая, которая, как правило, символизирует уже утрату свойств данной гексаграммы. Поэтому здесь невозможно ожидать поддержки из окружения, от «соседей». Деятельность здесь возможна лишь как совершенно самостоятельная. Но в силу всего предыдущего процесса качество смирения доведено уже до такой полноты и совершенства, что даже для действий, противоположных действию смирения, последнее все же является наиболее характерным, и поэтому даже такая деятельность не вступает в конфликт с общей ситуацией и не встречает ничего не благоприятствующего ей. Это находит в тексте следующее выражение: Слабая черта на пятом месте. Не разбогатеешь от соседей своих. Благоприятна необходимость совершить карающее нападение. Ничего неблагоприятного. 6 На шестой позиции ситуация и ее характерные черты подходят к концу, теряют свою специфичность. Так и здесь, смирение остается лишь как отзвук прошлого, тех трудов, которые упоминаются на третьей позиции. Зато агрессивность, начавшаяся на предыдущей, пятой позиции, здесь получает еще большее развитие, особенно как необходимость подчинить себе то, что вышло из повиновения, ибо здесь уже не действуют ни мощь усилий, как на третьей позиции, ни заманчивость примера, как на четвертой. Здесь основной тон смирения уже только звучит, но не действует, и ограничение, исходящее от смирения, отступает, ибо оно должно уступить место дальнейшей ситуации Вольность, для которой характерно отсутствие ограничений. Поэтому здесь обстановка благоприятствует действиям, далеким от смирения. В тексте это выражено следующим образом: Наверху слабая черта. Звучащее смирение. Благоприятствует необходимости двинуть войска и пойти на города и царства. № 16. Юй. Вольность Смирение, которое описано в предыдущей гексаграмме, дает прежде всего возможность сближения высших с низшими, уравнивает их. Поэтому оно и обеспечивает равные условия для всех, и с него может начаться новый цикл развития. Оно лишь почва, на которой начинают снова действовать силы развития, идущие из глубины вовне. Это положение выражено в настоящей гексаграмме, где внизу мы видим знак земли, однородность черт которой выражает равенство. Над землей, вовне, расположен знак молнии, сущность которого – активность, проявляющаяся изнутри вовне. Ничто не предстоит и не препятствует этой активности. Она находится в условиях полной свободы – вольности. Но если такая вольность ничем и не ограничена извне, то она все же должна быть ограничена сама собой, ибо иначе она рискует превратиться в хаос. (Так и подлинный художник, свободный в своем творчестве, должен сам для себя выбрать законы творчества и подчиниться им, иначе не гармония будет в его произведениях, а произвол.) Такое необходимое самоограничение должно развиваться как на пути утверждения положительных элементов (представителей того, что действует из центра вовне), так и на пути поражения отрицательных сил, на пути их завоевания. «Книга Перемен» сложилась в условиях феодального общества и в среде носителей феодальной власти. Поэтому не удивительно, что эти мысли здесь облечены в следующие образы: Вольность. Благоприятствует возведению на престол феодалов и движению войск. 1 Вся эта ситуация должна рассматриваться под знаком учения об изменчивости мира, а именно: «когда расцвет достигает полноты, то необходимо наступает упадок». Поэтому и вольность ни на минуту не должна отстранять бдительность. Это особенно применимо к первой позиции, которая, согласно традиции, обозначает того, кто, не обладая еще развитыми силами, сам действовать еще не может и, ничего не предпринимая к своему усовершенствованию, только вторит силам, задающим тон. Естественно, такая деятельность не приводит к счастью. Поэтому в тексте мы читаем: В начале слабая черта. Созвучие вольности. – Несчастье. 2 Вольность, угрожающая превратиться в хаос, более всего нуждается в самоограничении, которое может исходить из сосредоточенного покоя. Он именно выражается на этой второй позиции (центральной – «сосредоточенность»; триграмма «земля», «покой»). И именно эти качества дают возможность совершенно отчетливого рассмотрения мира, при котором собственное движение не искажает его перспективы. Поэтому именно здесь возможно моментальное восприятие его, включающее в себя и предвидение наступающих, но еще не сложившихся событий. Здесь совершенно излишне ждать целый день, пока не будет достигнуто познание. Поэтому и в тексте мы находим соответствующие образы, достаточно выразительные, несмотря на их спорадичность: Слабая черта на втором месте. Крепче, чем камень… Не до конца дня. Стойкость – к счастью. 3 На третьей позиции характеризуется ситуация кризиса при переходе от сосредоточенного покоя к действию вольности. Последняя здесь настолько близка, что заслоняет собою все остальное, всю необходимость самоограничения и бдительности. Здесь легко «заглядеться» на вольность, а тем самым допустить задержку развития, «промедлить». Но всякое промедление есть отставание и упущение, в котором придется раскаяться. Поэтому и текст предостерегает: Слабая черта на третьем месте. Заглядишься на вольность – раскаешься. [Ибо] промедлишь, и будет раскаяние. 4 Эта позиция, единственная занятая сильной чертой, является главной во всей гексаграмме Вольность. Все ос- тальные позиции относятся к ней лишь как подсобные. Все их силы группируются вокруг нее, как волосы, «покрывающие шпильку», группируются вокруг нее в прическе. Это особенно возможно потому, что именно здесь может проявиться вольность (активная сильная черта в триграмме «Молния»), лежащая на подготовленной почве (в триграмме «Земля» – покой и стойкость). Здесь возможно достижение самых широких целей и неуместно никакое сомнение. Поэтому и в тексте мы находим афоризм, полный бодрости: Сильная черта на четвертом месте. Исходи из вольности. Обладание великим – доступно. Не сомневайся. Друзья [соберутся вокруг тебя, как волосы], покрывающие шпильку. 5 Как уже было указано, в данной гексаграмме главная позиция – четвертая, и ей подчинены остальные. Но пятая и шестая – расположены над ней, это выражает их переразвитие, чрезмерность качеств, что рассматривается как отрицательное явление; так и стойкость, развитая чрезмерно, доводит до болезненности. Положение это было бы совершенно несчастливым, если бы не сосредоточенность, сохраняемая навсегда и выраженная пятой, центральной и, как правило, благоприятной позицией. Поэтому и в тексте читаем: Слабая черта на пятом месте. Стойкость – к болезни. Постоянное не умрет. 6 На верхней позиции, как мы уже неоднократно видели, наступает конец данной ситуации. Она омрачается еще и тем, что эта верхняя позиция представляет собою увлечение в «пустую абстракцию», как результат переразвития данного процесса. Поэтому и в тексте здесь сказано: Наверху слабая черта. Омраченная вольность. В становлении будет чрезмерность. [Но] беды не будет. № 17. Суй. Последование Вольность, очерченная в предыдущей гексаграмме, создает те условия общего равенства, в которых господствует настроение радости. Поэтому она подготовляет данную ситуацию свободного и радостного последования за ведущим человеком, ибо здесь имеются в виду прежде всего те обстоятельства, при которых низшие добровольно подчиняются более развитому человеку и следуют за ним, охваченные его идеями. – Так же и в сфере познания, когда наступило не только само познание объекта, но и радость познания, то ничего не остается больше, как только в познании объективно существующего обрести свободу в подчинении объективной истине. Так наступает то развитие познающего, которое коренится в изначальной объективности мира. Однако при таком развитии необходимо для благоприятного исхода стойкое владение собой, ибо если здесь сам познающий управляет собою через объективное познание, то, чтобы последовать за истиной, он должен сам подчинить себя ей и стойко соблюдать это подчинение. Только тогда он может избежать надвигающейся порчи, о которой будет речь в следующей гексаграмме. Лишь при соблюдении указанного поведения можно рассчитывать на благополучный исход последования. Поэтому и в тексте читаем: Последование. Изначальное развитие. Благоприятна стойкость. Хулы не будет. 1 В ситуации последования существенна полная согласованность с требованиями времени. Потому самое важное здесь – это неизменно следить за изменениями ведущего и правящего и следовать за ними. Однако это не должно быть доводимо до крайности, до беспринципного подчинения правителю, наоборот, только стойкость дает правильное и счастливое начало процесса последования, суть которого в том, чтобы человек сдвинулся с косно занимаемой им позиции и вне своих владений достиг успеха. Исходя из этих мыслей, мы можем понять текст: В начале сильная черта. В правящем предстоит перемена. Стойкость – к счастью. Выйдешь за ворота, в твоих связях будет успех. 2 Каждая ступень, следующая после предыдущей, представляет собою более развитые и совершенные силы. В данной ситуации особенно приходится подчеркнуть, что все менее развитое должно для своего развития следовать за более развитым. Поэтому конкретно, в условиях, описываемых второй позицией данной гексаграммы, особенно необходимо последование за высшими, более развитыми силами. Но именно здесь есть опасность отдаться лишь одному импульсу последования, очерченному на предыдущей ступени, ибо это сильный импульс (символизирован сильной чертой, единственной в нижней триграмме, суть которой – движение). Поэтому текст предупреждает: Слабая черта на втором месте. Если свяжешься с младенцем, то утратишь возмужалых. 3 Невозможно одновременно движение вперед и назад. Нельзя последовать одновременно и за развитым, и за отставшим. На этой позиции кризиса должен быть произведен решительный выбор. Но всякий выбор, по сути своей, связан с утратой отвергнутого. Эта утрата может заслонить собой все переживание и сбить человека с правильного направления. Но оно должно быть в полной стойкости соблюдено тем, кто его выбрал. В пояснение такой ситуации текст говорит: Слабая черта на третьем месте. Если свяжешься с возмужалым, то утратишь младенца. Но впоследствии будешь искать и обретешь! Благоприятно пребывать в стойкости. 4 Если в ситуации последования и обретается что-либо, то суть не в обретении, а в самом последовании. Однако легко может случиться, что обретенное настолько занимает человека, что он стремится лишь стойко сохранить его, забывая о том, что в данной ситуации его задача лишь последование за более развитым. Поступив так, человек попадает в конфликт с требованиями времени, поэтому его ждет несчастье. Если же, наоборот, обладая правдой, он не сойдет со своего правильного пути, то никакая хула не может угрожать ему. В этом смысле говорится в тексте: Сильная черта на четвертом месте. Если в последовании будет захват и пребудешь стойким, то будет несчастье. Если же, владея правдой, пребудешь на пути и от него будет ясность, то какая может быть хула? 5 Если то, что представлено пятой позицией, и является тем высшим, за чем следует все остальное в данной ситуации, то и во всех предыдущих позициях (по комментаторской литературе, во всех, кроме третьей) есть нечто положительное и прекрасное, что присуще им. Поэтому на данной ведущей позиции необходимо найти совершенно правильное отношение к этому подлинно прекрасному. Тогда данная позиция будет выражать специфическую черту последования – гармоническое включение личного в общественное, т. е. то, что в терминологии «Книги Перемен» называется счастьем. Для этого нужна громадная сила доверия и правдивости, которой не могут поколебать сомнения. Эта сила символизирована сильной чертой, занимающей по норме пятую, наиболее деятельную позицию. Поэтому в лаконическом тексте мы находим: Сильная черта на пятом месте. Будь правдив по отношению к прекрасному. Счастье. 6 Если на данной позиции и необходимо соединиться с тем, что добыто на предыдущей, но это уже нельзя считать простым последованием, ибо предыдущая позиция ниже, чем данная. Впрочем, эта именно невозможность последования совершенно понятна, если принять во внимание то, что на этой позиции кончается ситуация последования. Однако в пройденных этапах многое достигнуто, и нецелесообразно рвать с ним. Поэтому здесь рекомендуется восстановить связь с ним. Восстанавливаемая связь с прошлым образно выражается в необходимости жертвоприношения у западной горы (т. е. горы Цзи, которая для племени Чжоу, в котором сложилась Книга, была на западе). У этой горы племя Чжоу начало свою жизнь. Поэтому жертвоприношение у западной горы равнозначно восстановлению отношений с предками, т. е. связи с достигнутым развитием в предыдущем. В тексте мы читаем: Наверху слабая черта. Свяжись с тем, что добыто, соединись с тем, за кем следуешь. Царю надо совершить жертвоприношение у западной горы. № 18. Гу. Исправление [порчи] Идеограмма, которой обозначается данное понятие, изображает собою чашку, в которой, оттого что ею давно не пользовались, завелись черви. Так изображается понятие порчи. Но оно понимается и в переносном значении слова. Так мир и спокойствие, которые слишком долго сковывали косной спячкой страну, приводят к процессам порчи и разложения в ней. Так и атмосфера радостного последования допустима лишь на время. Когда же она затягивается, то даже и в ней начинается процесс разложения. – Так и в познании, когда ощущаются первые результаты достигнутого познания, то человек, с легкостью остановившийся на них, может и не заметить, что дальнейший познавательный процесс искажается влиянием прежних привычных, но неправильных представлений. В конце концов, их примесь начинает сказываться с такой силой, что для всей ситуации становится характерной эта порча познания, а не оно само. Но все вышеизложенное – лишь одна сторона дела. Другая же состоит в том, что данная ситуация – это не только порча, но и исправление доведенного отцами до порчи. Эта порча – лишь начальная исходная точка для исправления порчи, исправления, которому предстоит развитие. Условия благоприятствуют этому делу, хотя оно и трудно, и опасно, как «брод через великую реку». Но несмотря на это, здесь нужна полная обдуманность действий и активное укрепление достигнутых результатов. Здесь, как говорит Вань И, «нужны три дня для предварительной подготовки себя [к действию] и три дня для последующего закрепления [его результатов]». Поэтому и в тексте мы находим: Исправление порчи. Изначальное развитие. Благоприятен брод через великую реку. [Будь бдителен] за три дня до начала и три дня после начала. 1 Всякая порча – это результат не одного дня, она появляется после многих поколений, если они были нерадивы в каком-нибудь отношении. Поэтому здесь, на протяжении описания всего процесса, постоянно говорится о том, что испорчено предками и исправляется потомками. Такая мысль могла получить особенное развитие в классической стране культа предков – в Китае. Весь смысл бытия сына – исправить то, что испорчено отцом. Но на первой позиции имеется в виду еще не глубокая порча, поэтому, несмотря на опасность положения, исход можно ожидать счастливым. Вот почему в тексте сказано: В начале слабая черта. Исправление испорченного отцом. [Для этого] есть сын. Предкам не будет хулы. Опасность, но, в конце концов, – счастье. 2 Вторая позиция – это уже более глубокая порча, более интенсивный процесс. Исправление здесь осложнено тем, что вторая позиция, как четная, предрасположена к пассивности, а для исправления нужна активность. Кроме того, здесь при исправлении проступков матери встает внутренне противоречивая проблема: чувство долга требует исправить проступок матери, но чувство любви к ней не допускает вмешиваться в то, что ею оставлено. И все-таки это положение небезвыходно. Для него только необходима большая активность. Ее наличие символизировано тем, что эта позиция занята активной, сильной чертой. Если эта активность приведена в действие, то исправление возможно, исправление, которое было бы невозможным, если бы человек остался стойким, остался косным. Поэтому и в тексте читаем: Сильная черта на втором месте. Исправление испорченного матерью. Нельзя быть стойким. 3 Здесь положение отличается от предшествующего только тем, что при нем уже невозможна та мягкость и осторожность, с которой можно было действовать на предыдущей позиции. Поэтому и действие может привести к некоторому раскаянию в нем. Однако необходимость исправления порчи, основное содержание всей ситуации, – здесь самое важное, и, несмотря на некоторую осложненность процесса, он не будет иметь дурного исхода. Поэтому в тексте говорится: Сильная черта на третьем месте. Исправление испорченного отцом. В мелочах будет раскаяние. Не будет большой хулы. 4 Основной смысл четвертой позиции – это самоотдача, ибо здесь уже совершен переход от внутреннего к внешнему, от себя к иному. Поэтому в данной ситуации это значит отказ от своей деятельности: от исправления и отдачу себя окружению; но в нем – порча. Поэтому здесь лишь увеличивается порча, допущенная предками, и лучше здесь воздержаться от деятельности и переждать время, ибо если, наоборот, выступить, т. е. проявить свою деятельность, лишь усугубляющую порчу, то об этом придется пожалеть, когда наступит пора, более предрасположенная для деятельности. Поэтому текст предостерегает: Слабая черта на четвертом месте. Усугубление испорченного отцом. Если выступишь, то увидишь сожаление. 5 Пятая позиция – позиция максимального раскрытия внутренних сил и способностей вовне. Здесь объединяются все положительные достижения предыдущих позиций. С этой позиции легче всего управлять всеми носителями положительных сил. Именно в данный момент возможна похвала им. Поэтому лаконичный текст говорит только: Слабая черта на пятом месте. Исправление испорченного отцом. Необходима хвала. 6 Верхняя позиция – это момент, когда отступает на задний план специфика данной ситуации. Если все черты, бывшие прежде, символизируют то или иное участие в исправлении порчи, то данная позиция не имеет отношения к самой порче и в силу этого не участвует в ее исправлении. Здесь человек не участвует в жизни других людей, что на языке «Книги Перемен», памятника феодальной эпохи, называется не служить государю. Он – выше жизни государства. Он сам может прославить и оценить свои дела. Поэтому и в тексте читаем: Наверху сильная черта. Не служи царю и князю, Возвеличишь и оценишь свое дело. № 19. Линь. Посещение В результате процесса, описанного в предыдущей гексаграмме, устраняются элементы дисгармонии, т. е. того, что, как нечто унаследованное от предков, чуждо данному времени и, не находя в нем применения, обречено на разложение. Но когда эти пережитки устранены, то возможно взаимное сближение оставшихся элементов, которому уже ничто не мешает. – Так и в познании, когда удается освободиться от пережиточных предвзятых мнений, то возможно сближение с объектом, т. е. его познание. Это называется «посещением». Однако сближаться следует небезразлично с чем угодно. Ибо ситуация, прямо противоположная данной, – бегство, – такова, что сближение с ней принципиально обречено на неудачу. Гексаграмма, выражающая это бегство, приурочена к восьмой луне китайского календаря. Потому «восьмая луна» метафорически обозначает «бегство». Вот почему в пору Посещения, если даже развиваются изначальные импульсы, которым благоприятствует здесь стойкое свойство данной ситуации, все равно человека приводит к несчастью, когда он приближается к восьмой луне, или, словами текста: Посещение. Изначальное развитие: благоприятна стойкость. При достижении восьмой луны будет несчастье. 1 Как для исправления порчи необходима твердая решительность, так для сближающего посещения нужна мягкость и человечность. Как для искоренения одичалого варварства нужно вмешательство силы, так для дальнейшего культурного развития необходима любовь и сострадание к тому, кого надо развивать. – Так же и в познании: как для устранения ошибочных и предвзятых мнений нужна сила знания, приобретенного в прежнем опыте, так для того, чтобы проникнуть в новую идею, «посетить» ее, еще не известную, необходима созерцательная сила нового акта познания. Но так как на данной позиции напряженность, охарактеризованная сильной чертой, все больше и больше возрастает, то возможно посещение всего без различия. Но это – переразвитие. Потому текст напоминает о стойком соблюдении рамок и мер, говоря: В начале сильная черта. Всеобщее посещение. Стойкость – к счастью. 2 На данной позиции условия в основном остаются такими же; только правильное прохождение предыдущей ступени гарантирует уравновешенность сил, характерную для серединной, второй позиции. В этом положении сама ситуация обеспечивает продвижение вперед, для которого излишне предостережение, указанное на предыдущей ступени. Поэтому в тексте мы находим только: Сильная черта на втором месте. Всеобщее посещение. Счастье. Ничего неблагоприятного. 3 Опять наступает момент активного действия, но в нем действующими оказываются податливые способности, характерные для данной ситуации вообще и выраженные тем, что нечетная позиция занята слабой чертой. Так, если здесь и возможна активность, то она все же не выходит за пределы личных переживаний. Ими можно наслаждаться, но ничто не благоприятствует им вовне, где они и не проявляются. Однако это положение кризиса небезвыходно, ибо при достаточной заботливости можно избежать порицания за свои действия. В тексте здесь сказано: Слабая черта на третьем месте. Сладостное посещение. Ничего благоприятного. Но если уж озаботишься об этом, то хулы не будет. 4 Как мы уже не раз видели, смысл четвертой позиции – это самоотдача. Но не всегда она совершается беспрепятственно. Здесь же для нее условия особенно благоприятствуют, ибо по содержанию Посещения ее смысл – приход к иному, который тем более возможен, потому что для данной позиции в этой гексаграмме существует правильное соответствие с первой чертой. Здесь достигается то, что намечалось на первой позиции. Там действовало еще знание, сложившееся в прошлом опыте, здесь же достигается знание, приобретаемое вновь. Поэтому в тексте мы находим: Слабая черта на четвертом месте. Достигающее посещение. Хулы не будет. 5 Как и на предыдущей ступени, здесь действует благотворно соответствие со второй чертой. Оно дает гармоническое познание, ибо для второй позиции здесь характерно действие нового акта познания в пределах накопленного опыта, здесь же обратно: действие накопленного опыта в новом акте познания. Такое знание господствует над познаваемым, вполне овладевает материалом познания. Об этом синтезирующем познании в тексте читаем: Слабая черта на пятом месте. Познанное посещение. Подобающее великому государю. Счастье. 6 После того, как при наличии подлинного знания совершено посещение, то в последнем уже ничего нового не предстоит узнать. Уже известно, что все известно, а следовательно, невозможно и не нужно скрывать что-либо, т. е. возможна и необходима полная искренность в посещении. Собственно активный процесс в посещении уже завершился и может лишь углубляться, но углубляться настолько, что в новом акте познания достигается такая полнота его, что непосредственно в нем содержится и весь прежде накопленный опыт и знание. Им может удовлетвориться человек, ибо процесс посещения здесь кончается, и вне познаваемого ничего не остается. Но это не обозначает еще остановки, за которую может грозить хула. Поэтому и в тексте говорится: Наверху слабая черта. Искреннее посещение. Счастье. Хулы не будет. № 20. Гуань. Созерцание Созерцание, которое подразумевается здесь, рассматривается в комментаторской литературе с двух сторон. Во-первых, со стороны созерцаемого и, во-вторых, со стороны созерцающего. Когда благодаря высочайшим положительным качествам уже достигнуто единение, охарактеризованное в предыдущей ситуации, то человек, обладающий этими качествами, не может оставаться незамеченным другими людьми. Так же и философская концепция, которая благодаря процессу приближения, описываемому в предыдущей гексаграмме, сделана доступной для людей, она также становится объектом их умозрения. В таком смысле и данный человек, и данная концепция выступают как объекты созерцания. С другой стороны, когда наше познание в его новом акте приближено к объекту познания и вполне покоится на правильно подготовленном основании мышления и воли, когда оно освобождено от сомнений, то для него наступает момент созерцания. Если это даже только момент, все-таки он тоже имеет свои специфические черты. Это момент, противоположный деятельности во внешнем. Все для нее уже подготовлено, но человек на мгновение (а в некоторых случаях на известный промежуток времени) отстраняется от деятельности вовне и концентрирует свои силы на самом познавательном созерцании, которое является тоже деятельностью, но деятельностью познания. Последнее, конечно, подготовлено предшествующей деятельностью. Кроме того, этот момент со стороны его содержания характеризуется полной правдивостью внутри и ее внешним проявлением – строгостью и искренностью. В тексте эти характеристики выражены следующим образом: Созерцание. Умой руки, но не приступай к жертвоприношению. Владея правдой, будь нелицеприятен и строг. 1 Если на языке «Книги Перемен» «ничтожные люди» и противопоставляются «благородному человеку» с этической точки зрения, то их низкий моральный уровень здесь рассматривается как функция их познавательной недоразвитости. Поэтому их нельзя обвинять в познавательной близорукости, ибо в отношении познания они юны, а от юноши невозможно требовать дальновидности. Но дело обстоит иначе, если недальновидностью созерцания обладает «благородный человек». Для него она есть результат недомыслия, т. е. проступка перед своей собствен- ной познавательной жизнью. Наличие недальновидности может привести благородного человека только к сожалению. Здесь, на первой позиции, лишь начало процесса созерцания, это созерцание юноши, о котором в тексте сказано: В начале слабая черта. Юношеское созерцание. Ничтожному человеку не будет хулы. Благородному человеку – сожаление. 2 Недальновидность созерцания – это его замкнутость в узкой сфере своего эгоистического бытия. Но созерцание должно расширяться и расти. Поэтому созерцание должно пробиться сквозь эту ограниченность. Сначала лишь в некоторых отношениях оно может выйти за эти пределы. Они точно стена, окружающая человека, и на этой ступени он получает лишь незначительную возможность выглянуть вовне, точно посмотреть сквозь щель забора. Если на этой ступени еще возможно стойко оставаться женщине, которая, как полагали в древнем Китае, предрасположена к тому, чтобы пребывать внутри, далеко от внешней деятельности, то эта ступень никак не может удовлетворить человека, стремящегося к прогрессирующему развитию созерцания. Поэтому в тексте мы находим: Слабая черта на втором месте. Созерцание сквозь щель. Благоприятна стойкость женщины. 3 Когда наступает выход из внутреннего во внешнее, то внутреннее тоже становится внешним и доступным для объективного рассмотрения. Здесь собственная жизнь предстает человеку, как обширная панорама, и в ней человек созерцает отливы и приливы, выступления к активности вовне и отступления вовнутрь для собственного усовершенствования. Эту широкую созерцательную мысль текст облекает в лаконическую формулу: Слабая черта на третьем месте. Созерцай наступления и отступления собственной жизни. 4 Созерцание должно расшириться еще более. Уже и рамки целой жизни для него должны стать тесными, ибо хотя это и целая жизнь, но все же лишь индивидуальная жизнь одного человека. Здесь созерцание должно выйти и за эти пределы. Объектом созерцания здесь должны стать «блеск всей страны», лучшие стороны жизни общества, то, что в нем выработано как ценности, перерастающие ограниченность эпохи. Такой человек, который способен на это расширенное созерцание, был достоин, по древнекитайским представлениям, быть принятым как гость у царя. Текст об этом говорит следующим образом: Слабая черта на четвертом месте. Созерцай блеск страны. Благоприятно тому, чтобы быть принятым, как гость у царя. 5 При правильном развитии после созерцания, объектом которого становится жизнь общества в целом, человек должен своей жизнью совершенно слиться с созерцаемой жизнью общества. На нее он должен смотреть, как на собственную жизнь, и ее недостатки принимать на свою ответственность. Поэтому текст опять говорит: Сильная черта на пятом месте. Созерцай собственную жизнь. Благородному человеку не будет хулы. 6 На высшей ступени созерцания достигается полная внутренняя свобода. Человек уже ни с чем и ни с кем не связан в своих восприятиях и суждениях. Пройдя весь опыт, очерченный в предыдущем, он свободно может наблюдать и понимать переживания и действия других людей. Но, достигнув освобождения такого рода, он был бы лишен содержания, стал бы внутренне пустым, если бы он воспользовался возможностью отделиться от жизни людей. Поэтому и ему, не связанному в силу необходимости с людьми, следует свободно, по собственному решению связаться с ними, созерцая их жизнь и служа объектом их созерцания. Хотя это и кажется некоторым снижением уровня собственного развития, однако это только кажется на первый взгляд. Поэтому и текст говорит: Наверху сильная черта. Созерцай их жизнь. Благородному человеку не будет хулы. № 21. Ши-хо. Стиснутые зубы Казалось бы, предыдущая ситуация такова, что все силы, участвующие в ней, стоят в таком гармоническом взаимоотношении, что невозможно ничему нарушать это «созерцание». Однако, как полное совершенство едва ли достижимо, так даже эта ситуация подвержена закону изменчивости. Она меняется в том отношении, что начинают приобретать значение оппозиционные элементы. Для того чтобы выправить их разрушительную деятельность, необходимы совершенно активные мероприятия. Как совершенно чуждые, эти элементы, вклиниваясь в органическое целое данной ситуации, могут быть восприняты двояко: или как нечто чуждое данной ситуации и поэтому с точки зрения ее – пустое, не существующее, но нечто своей пустотой нарушающее и мешающее соединению элементов, исконно присущих данной ситуации. Как бы то ни было, чуждое мешает единству и должно быть уничтожено. Образ «стиснутых зубов» выражает, во-первых, восстановление нарушенного единства и, во-вторых, разрушение того, что попадает между зубами. Только такое активное очищение от чуждого приводит развитие к продвижению вперед. И если здесь еще нельзя говорить об окончательном уничтожении чуждого, то все же ситуации благоприятствует ограничение свободы вредно действующих элементов. В переносном смысле это приложимо и к процессу познания, к тому именно моменту, когда к нему примешиваются ненужные и чуждые понятия, коренящиеся в прошлом опыте и недомыслии, в тот момент, когда от непосредственного созерцания нужно перейти к самому познавательному акту. Эти мешающие понятия должны быть подавлены. И в тексте сказано: Стиснутые зубы. Развитие. Благоприятно применение тюрем. 1 При подавлении отрицательных и чуждых элементов следует стараться приметить их уже в самом начале, когда их воздействие еще незначительно. Это одинаково и для практики, и для познания. В познании эти чуждые элементы, – прежде усвоенные понятия, не имеющие отношения к познаваемому вновь и лишь отвлекающие от него, не могут быть корректированы из еще не завершенного нового акта познания, но могут быть устранены благодаря разуму, выработанному, как и они, в прошлом. Все чуждое должно быть сразу же устранено, прежде чем оно приобретет силу, достаточную для активного сопротивления. Эта позиция – лишь начало всего процесса, здесь чуждые элементы еще не окрепли. Кроме того, как это символически выражено световой линией, правильно занимающей подобающую позицию (нечетную), человек в таком положении обладает достаточными силами и возможностями для того, чтобы вовремя удержаться от отрицательного поступка, «надеть на ноги колодки и придавить пальцы на ногах», чтобы не пойти по неверному пути. Именно в этом образе данную мысль выражает текст: В начале сильная черта. Надень колодки и придави пальцы на ногах. Хулы не будет. 2 Хотя чуждое еще и не окончательно окрепло, но оно уже может оказывать сопротивление. Пусть оно еще слабо и выражено в образе мягкого мяса, но сквозь него необходимо уже прогрызаться, – «вцепиться зубами в мягкое мясо». Однако, хотя это и нетрудно, т. е. нетрудно подавить зло, лишь начинающее действовать, оно все же оказывает неожиданное сопротивление: если вцепиться зубами в большой кусок мягкого мяса, то оно придавит нос, и дышать (жить) будет трудно. Однако и здесь дело еще поправимо, ибо выступает уже гармонически действующее новое познание, а проступок еще недостаточно оплотнел. Символически это выражено тем, что вторая, четная, позиция занята слабой, податливой чертой, в тексте это выражено так: Слабая черта на втором месте. Вцепишься зубами в мягкое мясо. Оно придавит твой нос. Хулы не будет. 3 Если на предыдущей ступени податливость и слабость еще и допустима, то здесь, на напряженной позиции кризиса, она, символизированная слабой чертой, неправильно занимающей нечетную, световую позицию, уже недостаточна для преодоления зла. Если на первой позиции положение могло быть спасено прежде накопленным разумом, то здесь он выступает уже как нечто устаревшее, как яд. Изменившееся положение выражено в соответственно измененных образах. Однако эта позиция – лишь позиция кризиса, но еще не гибели, и в тексте указано на небезвыходность положения следующим образом: Слабая черта на третьем месте. Вцепишься зубами в окосневшее мясо: Встретишь яд. Небольшое сожаление. Хулы не будет. 4 Воздействие чуждого становится все сильнее, оно смешивает грани между добром и злом. Нужны большая внутренняя стойкость и сила (ее наличие символизировано сильной чертой), для того чтобы привести положение к счастливому исходу. Здесь не столь трудно напасть на зло, сколь трудно остаться незатронутым им. Не так трудно охотнику, выстрелив в добычу, ранить ее до кости, как трудно тогда извлечь стрелу. Не трудно прокусить мясо, наросшее на кости, но не будет ли с зубами того же, что было со стрелой охотника, ранившей добычу до кости? Чтобы этого не случилось, нужна уже указанная стойкость. Поэтому в тексте сказано: Сильная черта на четвертом месте. Вцепившись зубами в мясо при кости, [чтобы] добыть металлическую стрелу. Благоприятна стойкость в затруднениях. Счастье. 3 Отрицательные воздействия здесь окрепли уже настолько, что в контексте других образов они выражены в образе засохшего мяса: то, что должно бы быть податливо мягким, – мясо, – стало иссохшим и жестким. Но надо учесть, что пятая позиция, благоприятнейшая в гексаграмме для внешнего проявления всего процесса, символизирует самый благоприятный момент всей ситуации. Поэтому достижения здесь возможны, и они выражены в образе «желтого золота». О символике желтого цвета уже было сказано во второй гексаграмме, поэтому здесь ее объяснять излишне. Надо еще только упомянуть, что в этих условиях активного преодоления зла весьма затруднительно стойкое сохранение достигнутого. Однако здесь может хватить сил и на преодоление этих трудностей, о чем свидетельствует и наш текст: Слабая черта на пятом месте. Вцепившись зубами в засохшее мясо, Добудешь желтое золото. Стойкость – ужасна. Хулы не будет. 6 Эта позиция – максимальное развитие зла, отсталости. Оно охватывает всего человека доверху. Точно колодка надета сверху на шею и прижимает уши так, что человек уже не услышит никаких увещеваний. Единственный выход из положения – это пресечь зло на более ранней ступени. Если же ситуация доведена до данной позиции, то в ней человек уже не будет склонен к исправлению. И текст говорит со строгой категоричностью: Наверху сильная черта. Наложат колодку [на шею] И придавит она уши. Несчастье. № 22. Би. Убранство Если искус предыдущей ступени пройден правильно, если уже завоевано сравнительно мирное положение, то внимание может быть обращено и на следующий за таким завоеванием этап культурного развития. Отрицательные элементы, паллиативы познания здесь уже подавлены, и можно установить новые критерии, проявить блеск познаний, приобретенных вновь. Все это – путь развития. Однако это развитие ограничивается лишь незначительными, чисто внешними нововведениями и не вносит ничего нового по существу. Эти нововведения – лишь блестящее украшение, уже потерявшее свою прежнюю ценность. Даже само название свидетельствует об этом, если мы проведем пиктографический анализ термина «би». Если принять во внимание, что в данном иероглифе детерминатив «раковина», то не напрашивается ли мысль, что когда-то в Китае раковины служили разменной единицей и лишь впоследствии они были заменены деньгами? (Современное слово «деньги» пишется с детерминативом «металл».) Раковины, потеряв значение денег, сохранили все же значение «ценность», «украшение», что нетрудно усмотреть в комплексе иероглифов, имеющих «раковину» в качестве детерминатива и относящихся к предметам, связанным с понятиями ценностей и украшений. Хотя здесь и имеется в виду украшение, но это украшение лишь внешнее, и ему нельзя придавать большого значения, что засвидетельствовано отрицательной оценкой, данной Конфуцием этой гексаграмме, как сказано в энциклопедии «Люйши Чуньцю» (цитирую по Нагаи Кимпу «Сюэкисити», см. под данной гексаграммой). Таким образом, для крупных и значительных дел данная гексаграмма неблагоприятна. В такой ситуации можно предпринимать лишь не важные дела, о чем говорится и в тексте. Убранство. Развитие. В малом благоприятно иметь куда выступить. 1 Стремление украсить себя, с известной точки зрения, есть стремление скрыть свои недостатки и казаться не тем, чем человек является в действительности. Поэтому в данной ситуации лучше не украшать себя, хотя все обстоятельства и способствуют этому. На первой ступени тенденция к украшению еще не очень сильна, ибо процесс – лишь в начале, а так как начало гексаграммы внизу, то и в тексте дается образ украшения на пальцах ног. Но наряду с этим то, что надо украшениям противопоставить что-то реальное, выражено в конце афоризма, где напоминается, чем должны служить ноги; поэтому и в тексте говорится: В начале сильная черта. Украсишь эти пальцы на ногах. Оставь колесницу и иди [пешком]. 2 Украшение не оказывает дурного действия, если оно не поглощает человека целиком, если он может относиться к нему с полной отрешенностью. Вторая черта данной гексаграммы – слабая, или в терминологии «Книги Перемен» «пустая». Эта пустота символизирует здесь необходимую отрешенность, благодаря которой допустимы украшения. При этом человек не относит украшения к самому себе, а лишь к своему окружению. Если лицо есть наиболее индивидуализированное выражение личности, то баки, усы и борода лишь обрамляют лицо и символизируют не самого человека, а его ближайшее окружение. Принимая это во внимание, можно понять текст: Слабая черта на втором месте. Украсишь эти бороду и усы. 3 Кризис этого отрицательного процесса выражается в том, что здесь он действует не столь интенсивно, и даже наибольшая пышность убранства не является здесь опасной. Однако это лишь ослабление отрицательного влияния данной ситуации, но не его исчезновение. Поэтому здесь все же необходимо активное сохранение стойкого отношения к, может быть, и соблазнительной красоте наряда – для достижения счастливого исхода всего процесса. Вот почему в тексте мы читаем: Сильная черта на третьем месте. Разубранность. Разукрашенность. Вечная стойкость – к счастью. 4 Хотя данная позиция – это позиция самоотрешения, которое, как мы видели, столь необходимо для преодоления пустого стремления к украшению, тем не менее это стремление уже успевает возрасти настолько, что здесь оно оказывает на самоотрешение свое сильное влияние, лишая даже само это самоотрешение сущности и превращая его лишь в украшение. Эта позиция, правда, восприимчива к благотворным воздействиям остальных позиций данной гексаграммы, которые по отношению к ней символизируют (по мнению Вань И) просветленных учителей и добрых друзей, но здесь достижимо познание значения белого цвета («белый конь»), понимаемого как противопоставление чистой самоотрешенности пестроте украшений. Этот «брак» здесь невозможен из-за действия «разбойника» – указанного выше стремления к украшению, отнимающего действительность даже у самоотрешения. «Разбойник» этот появляется здесь, по мнению Вань И, из-за недоверия к себе, свойственного человеку в таком жизненном положении, какое описывается на данной позиции. Текст облекает это в следующие образы: Слабая черта на четвертом месте. Разубранность. Белизна. Белый конь точно крылат. Если бы не разбойник, был бы брак. 5 Сама по себе пятая позиция благоприятна, но здесь она представлена слабой чертой, имеющей перед собой препятствие (верхнюю сильную черту). Поэтому она символизирует такого человека, который в процессе отказа от внешнего блеска во имя существенного, несмотря на свое положение, не развил достаточных сил для привлечения к себе помощи от более развитого человека. Хотя он и может раздавать дары (парча) – но дары его скудны и убоги. Поэтому его ожидает сожаление. Однако уже само стремление хотя бы такими дарами призвать себе помощь не оказывается бесплодным и рано или поздно приводит к счастью, как об этом говорит и текст: Слабая черта на пятом месте. Украшение в саду на холме. Связки [подносимой] парчи – убожество. Сожаление. В конце концов – счастье. 6 Полное замещение мишуры украшений чем-либо по существу ценным невозможно в ситуации, описываемой в данной гексаграмме, ибо в противном случае она должна смениться другою. Самое большое, что возможно здесь во время, когда кончается данная ситуация, – это подлинный отказ от пестроты украшений и допущение украшений белого цвета, символизирующих чистоту и непорочность. Текст лаконично выражает это так: Наверху сильная черта. Хулы не будет. Белое украшение. № 23. Бо. Разрушение Если в предыдущем рассматривалась ситуация, которая называется Убранство, то в ней имелось в виду убранство лишь как внешнее украшение, при котором и речи нет о самой сущности. Естественно, что в периоды, когда все внимание сосредоточено на чем-то внешнем, все, связанное с самою сущностью, отступает на задний план. На нее не обращают внимания, и она, предоставленная произволу случайностей, приходит к упадку. Начало же всякого упадка – это разрушение существенного. Наиболее общий случай такого разрушения символически выражен в самой гексаграмме. В символике гексаграмм верхняя триграмма считается «уходящей», отходящей в прошлое, а нижняя триграмма – «приходящей», наступающей. Это движение снизу вверх сохраняет свое значение даже в пределах отдельных триграмм, где верхняя черта – отход в прошлое, а нижняя – представляет наступающий момент ситуации. В данной гексаграмме «наступает» триграмма «Исполнение», состоящая только из черт тьмы. Единственная черта света – верхняя в верхней триграмме – и в пределах этой последней, и в контексте всей гексаграммы отходит в прошлое и влияния на всю ситуацию не оказывает. Так выражена ситуация, в которой последние остатки света, активности, положительного отходят в прошлое, а надвигается только тьма. И надвигается она изнутри, из самой сущности. К чему бы ни была применена картина, изображенная данной гексаграммой, она остается в силе. Так и в практической деятельности она обозначает то положение, когда существенное повергается в мрак и упадок, ибо на предыдущей ступени все внимание было обращено лишь на мишуру внешнего убранства. – И в познании дело обстоит так же. После того как все внимание было на протяжении некоего отрезка времени обращено лишь на внешнее оформление познанного, сам процесс познания отступает на второй план и, не развиваясь прогрессивно, приходит к разрушению. Однако было бы ошибочно думать, что невозможность действовать в такой ситуации должна приводить к полной пассивности и отдаче себя произволу случайностей на все будущее время. Ситуация разрушения – лишь необходимый временный этап в общем развитии. Но это, как все остальные этапы, – лишь временный этап[707 - Этот этап отражен и в жизни природы. Эта гексаграмма символизирует время непосредственно за летним солнцеворотом, когда начинается темная половина года. Несмотря на внешнюю ясность середины лета, с нее начинается время, когда свет меркнет. Но это приводит к возвращению света, т. е. к ситуации, отраженной в следующей гексаграмме.]. Не пассивная отдача себя условиям времени требуется здесь, а активное и напряженно-выжидательное воздержание от деятельности. Только об этом говорит текст: Разрушение. Неблагоприятно иметь куда выступить. 1 Перед лицом надвигающегося разрушения особенно надо иметь в виду то, что, хотя оно и готово вырвать всякую почву из-под ног, лишить человека его спокойного «ложа», однако это процесс, развивающийся во времени последовательно, как и иные процессы, отмеченные в Книге. Поэтому, пока данный процесс еще не получил достаточного укрепления, ему еще возможно противостоять со всей стойкостью. Ею на данной ступени отнюдь не следует пренебрегать, даже если разрушение и не сильно, если оно лишь начинается. Ложе – образ спокойствия человека. Здесь этот образ применен в тексте с целью показать, что в самой основе спокойного существования человека началось разрушение. Оно касается лишь «ножек ложа». Но и это уже начало процесса разрушения, от которого пока еще может сохранить стойкость. Поэтому и текст предостерегает: В начале слабая черта. У ложа разрушены ножки[708 - Аргументация такого перевода с грамматической стороны см. филологический перевод текста. Что же касается образа ложа, то Дяо Бао усматривает его даже в самой гексаграмме, где верхняя черта изображает поверхность ложа, а остальные черты профиль его ножек.]. Если пренебречь стойкостью, будет несчастье. 2 Процесс движется в том же направлении дальше. «Ножки ложа» уже разрушены. Разрушение достигает уже перекладин, каркаса самого ложа. Еще раз напоминает текст о внимании и стойкости, без которой невозможно сопротивляться нарастающему процессу разрушения. Это последняя ступень, на которой такая стойкость может помочь. Дальше наступает уже момент кризиса. Поэтому, пока не поздно, текст предупреждает: Слабая черта на втором месте. У ложа разрушены перекладины. [Если] пренебречь стойкостью, будет несчастье. 3 В момент кризиса тщетно стремиться своей стойкостью удержать процесс разрушения. На данной позиции он уже приобрел инерцию, в силу которой остановить его невозможно. Чтобы не вступить в конфликт с такой ситуацией в мире, необходимо найти в себе достаточную решимость для того, чтобы ринуться в разрушительный ход событий и пройти через него. Следует помнить, что в такой период ломки прежних достижений нельзя оставаться стойко-неизменным, а надо через само разрушение пробиться к возможности нового созидания. Поэтому и текст говорит только: Слабая черта на третьем месте. Разрушай это. Хулы не будет. 4 Участие в процессе разрушения хотя и необходимо в такой ситуации, однако от этого участия положение самого участвующего не становится менее опасным. Действуя внутри процесса разрушения, он способствует тому, чтобы развить этот процесс до возможной высоты, но это может оказать влияние и на самого разрушающего, ибо здесь он стоит лицом к лицу с самыми разрушительными силами. Текст разными комментаторами понимается несколько различно: основным образом считается «кожа», понимаемая одними как верхняя обивка ложа, тогда это образ разрушения, доведенного до высшего предела, или полагают (например, Вань И), что «кожа» – это кожа человека, лежащего на ложе, т. е. самого разрушающего, т. е. видят в тексте образ обратного действия на самого разрушителя. Пожалуй, не будет чрезмерным риском усмотреть в данном тексте игру слов, приняв одновременно обе интерпретации, ибо они обе характеризуют данный момент ситуации, не противореча по существу одна другой. Для допущения возможности понимать текст двояко приходится конструкцию его передать в переводе менее дословно, чем в предыдущих афоризмах данной гексаграммы: Слабая черта на четвертом месте. Ложе разрушено до кожи. Несчастье. 3 Две первые позиции в данной гексаграмме изображали положение, в котором, крепко держась за свою стойкость, можно добиться того, что процесс разрушения не коснется самого человека. Две вторые черты говорят о том положении, когда человек не имеет выбора и должен с достоинством пробиться сквозь весь процесс разрушения. Наконец, две верхние черты характеризуют ослабление данного процесса, его отлив и выход из данной ситуации. Но серьезное и активное вмешательство со стороны самого человека здесь еще невозможно. Он будет проводить время за развлечениями и из данной ситуации может выйти лишь благодаря протекции. Однако здесь все будет благоприятствовать ему, как это выражено в тексте: Слабая черта на пятом месте. Рыбная ловля. Милость благодаря придворной женщине. Ничего неблагоприятного. 6 Разрушение – плод воздействия проступков, совершенных в прошлом. Это «огромный плод», который вкусить до конца невозможно. Здесь, где данная ситуация подходит к концу, уже не может действовать она с прежней силой, ибо и она, в конце концов, будет преодолена. Но для того, чтобы преодолеть разрушение, необходимы активные, созидающие моральные силы человека. При их наличии благородный человек извлечет из пережитого опыта весьма значительный урок. Ничтожный же человек, тот, кто не развил в себе мужества, необходимого для преодоления этой разрушительной ситуации, не сможет сам противостоять ей и будет вынужден пережить всю полноту разрушения. Текст характеризует это положение следующим образом: Наверху сильная черта. Огромный плод не съеден. Благородный человек обретет воз. У ничтожного человека будет разрушено жилье. № 24. Фу. Возврат Уже в самом начертании данной гексаграммы символически выражено ее основное значение. Известно, что движение отдельных черт гексаграммы считается снизу вверх. Когда гексаграмма Исполнение, состоящая только из теневых черт, кончает свое действие, то ее замена происходит оттого, что к ней «приходит» (т. е. вступает в нее снизу) одна световая черта. Вновь полученная гексаграмма символизирует то время, когда после самого темного времени в году, после времени, предшествующего зимнему солнцевороту, свет вновь начинает прибывать и наступает возврат к светлой половине года. В начале это возвращение света едва заметно: и в графике единственная световая линия находится в самом низу; она покрыта всеми силами тьмы. Но именно ей суждено дальнейшее ее развитие. При этом ее развитие настолько неизбежно, что силы тьмы не могут ей препятствовать. Наоборот, они лишь всемерно способствуют развитию света. Все его действия протекают в дальнейшем без малейшей торопливости, ибо торопливость была бы только признаком неестественности развития. Все силы, как друзья, приходят здесь на помощь свету, который возвращается на свой собственный путь развития. Рано или поздно (хотя бы через «семь дней», что на языке «Книги Перемен» означает – «не сразу») свет возвращается к своему действию, прерванному на время действием тьмы, и перед началом его развития все благоприятствует его выступлению. Концепция, лежащая в основе данной гексаграммы, да и в основе того, что она помещена непосредственно после гексаграммы Разрушение, – это то, что всякая ситуация, в том числе и Разрушение, – процесс, протекающий во времени, рано или поздно приходящий к концу. Пожалуй, в момент, когда Разрушение кончается, ничто не может стоять к нему в более тесной связи, чем Возврат. Ибо если бы даже вслед за Разрушением допустить любой иной процесс, то все же его исходной точкой будет прекращение разрушения и возврат к неразрушению, к созидательной деятельности. Вот почему в тексте данной гексаграммы читаем: Возврат. Свершение. В выходе и входе нет торопливости. Друзья придут, и хулы не будет. Обратно вернешься на свой путь. И через семь дней – возврат. Благоприятно иметь куда выступить. 1 Когда дело испорчено еще незначительно, то и возвращение на верный путь не требует больших усилий. Рассматривая процесс возвращения, мы прежде всего можем указать на такое возвращение не издалека. Для него может и не потребоваться особый и новый акт познания. Достаточно и прежде накопленного опыта, ибо ошибки еще не зашли настолько далеко, чтобы вызывать раскаяние. Несмотря на такую малую затрату сил для возвращения на верный путь на данном этапе, это возвращение все же совершенно полноценно и может до конца искупить совершенную прежде ошибку. А раз она будет погашена сполна, то и «изначальное счастье» не может быть ею омрачено ни в какой степени. Вот почему в тексте сказано: В начале сильная черта. Возвращение не издалека. [Дело] не доведено до раскаяния, [и поэтому] изначальное счастье. 2 Но если заблуждение было и более глубокое, все же и от него возможно вернуться на правый путь. Однако для этого уже необходимо нечто большее, чем усилия, описанные на предыдущей ступени. Гармоническое единство разума, приобретенного в пропілом, и нового акта познания может здесь привести к прекрасно проведенному возвращению. Оно прекрасно именно в силу этой гармонии. Она символически выражена в контексте данной гексаграммы и тем, что это вторая, центральная позиция, и тем, что она, четная, занята слабой чертой, что означает гармоническое соответствие сил и положения. Поэтому лаконичный текст гласит только: Слабая черта на втором месте. Прекрасное возвращение. Счастье. 3 Данная гексаграмма – одна из благоприятных. Поэтому момент кризиса здесь протекает благополучно, однако даже здесь он оказывает до некоторой степени свое влияние. Здесь уже невозможна та гармония, которая была указана на предыдущей ступени. Графически это выражено и третьей, не центральной позицией, и дисгармонией между нечетной позицией и слабой чертой. Поэтому здесь описание такого возвращения, которое не проходит как простой, мгновенный процесс. Здесь возможно лишь постепенное[709 - Вань И, как всегда, перенося образы «Книги Перемен» в сферу познания, говорит здесь, что на таком пути возвращения в познании может сначала быть отклонение в абстрактный релятивизм, потом – в гипотетическую аллегоричность и лишь после этого будет найден синтез – серединность подлинного возврата к истине.], колеблющееся возвращение. И если даже всякое колебание лишь усиливает опасности, делая положение ужасным, то все же, в силу благоприятности данной ситуации в целом, дурного исхода ожидать здесь не следует. В тексте мы читаем: Слабая черта на третьем месте. Постепенное возвращение. Ужасно. Но хулы не будет. 4 Эта позиция в данной гексаграмме описывает последнее положение, в котором еще возможна поддержка от активно действующего светлого начала первой позиции. Оно здесь еще возможно, и это выражено правильным соответствием первой и четвертой черт, световой и теневой, тяготеющих друг к другу. Однако здесь из прошлого лишь поддержка, но не соединение действий. Даже можно сказать, что на этой ступени впервые может ощущаться одиночество действия, но тем самым и самостоятельность в нем. При этом тому, кто так действует, прежде всего надо иметь в виду полную необходимость того, о чем предупреждает текст с самого начала данного афоризма: Слабая черта на четвертом месте. В верных поступках. Одинокое возвращение. 5 Возвращение, как погашение ошибки, может быть полноценным лишь после того, как пройдена предыдущая ступень: только после нее можно допустить непринужденность, а тем самым и полноценность отказа от ошибки и свободного возвращения к истине. Здесь это полноценное возвращение совершается даже без поддержки из прошлого (ибо соответствия между слабыми чертами – второй и пятой – здесь нет). Поэтому можно было бы, по крайней мере, сомневаться в успехе такого возвращения. Однако благоприятность гексаграммы и самой пятой позиции отвергает сомнения, и текст здесь заверяет: Слабая черта на пятом месте. Полноценное возвращение. Раскаяния не будет. 6 После того как достигнута ступень полноценного возвращения, никакое иное возвращение уже невозможно, ибо оно здесь уже перестает быть самим собой и превращается в мертвую и механическую реставрацию. Она же безжизненна с самого начала и может привести лишь к бедствию. При этом такое бедствие, вызванное не естественным ходом развития мира, а собственной деятельностью реставратора, влечет наряду с собой и бедствия стихийного порядка, по мнению древнекитайских авторов данного текста. Представление о воздействии моральных качеств на процессы природы – исконное для Китая представление. Оно отмечено еще в главе «Великий план» («Хун фань») из «Шуцзина». По этой главе именно моральные качества государя отображаются в метеорологических явлениях. Но не только в них, в политической жизни реставраторство не может вызвать ничего, кроме поражения, которого не восстановить на протяжении долгих лет. Об этом с полной определенностью говорит текст: Наверху слабая черта. Заблуждающееся возвращение. Несчастие. Будут стихийные бедствия и личные беды. Если и применишь действующие войска, то, в конце концов, будешь наголову разбит. Несчастие для государя данной страны. До десяти лет поход не будет возможен. № 25. У-ван. Беспорочность Подлинное возвращение, которое было рассмотрено в предыдущей гексаграмме, если оно не является механической реставрацией, приводит к столь же полному погашению вины, к совершенному исчезновению какой бы то ни было опороченности. Совершенно естественно поэтому, что вслед за ситуацией Возвращение следует непосредственно Беспорочность – как первый результат снятия погрешности. Однако было бы большой ошибкой полагать, что данная ситуация – это то время, когда может быть ослаблена бдительность, внимательнейшее отношение к своим мыслям, словам и действиям. Именно здесь все это особенно нужно, ибо из беспорочности данной ситуации возможно и необходимо дальнейшее правильное развитие. Оно еще не наступило, и эта ситуация момент перед ее наступлением – не предрасположена к тому, чтобы сразу же предпринимать какие-нибудь действия. Поэтому и в тексте мы читаем: Беспорочность. Изначальное развитие. Благоприятна стойкость. Если кто не прав, [у того] будет беда. Неблагоприятно иметь куда выступить. 1 Если предыдущий текст и указывает на необходимость «не выступления», пребывания на месте, то это не обозначает полной бездеятельности и неподвижности. Движение и развитие в пределах данной ситуации, движение, руководимое бдительностью к поступку, отмеченное выше, движение, сохраняющее специфику данной ситуации, здесь гармонически включено в общее развитие мира. Не соблюсти такое требование бдительности – это значит выйти из данной ситуации в нечто иное, т. е. в порочность того или иного рода. Это положение, вытекающее из общего содержания текстов данной гексаграммы, необходимо иметь в виду при интерпретации лаконичного текста: В начале сильная черта. Беспорочное выступление. К счастью. 2 Интерпретация данного момента особенно затруднена тем, что по поводу соответствующего текста существуют совершенно различные мнения в комментаторской литературе, что указано уже нами в примечании к переводу данного текста в филологическом рассмотрении. Комментатор Вань И, которого мы придерживаемся главным образом при идеологической интерпретации, дает понимание текста, которое в начале не отличается от понимания этого места у Р. Вильгельма. Однако было уже указано, что здесь лучше отдать предпочтение пониманию Ван Би. Весь смысл данной гексаграммы в совершенстве беспорочности, в ее естественности, при которой излишни подготовительные действия. Дело не в том, чтобы, «запахав поле, не думать об урожае…», как полагает Р. Вильгельм, а в том, чтобы «собирать урожай, не запахав поле», т. е. чтобы удовольствоваться тем (малым?), что дается в данной ситуации само собой. Последнее понимание предпочтительнее и потому, что в древнейшем комментарии четвертого слоя «Книги Перемен» [ «Сяо сян-чжуань»] здесь говорится только: «[это] еще не богатство». Такое именно понимание данного места у Ван Би особенно подчеркивает один из лучших комментариев. Я имею в виду субкомментарии к комментарию Ван Би, которые были созданы целой комиссией начетчиков под руководством Кун Ин-да при Танской династии. Фраза Ван Би: «собирать урожай, не запахав поле» по данному субкомментарию значит: «…сделать все, что необходимо на пути подданного, не сметь создавать того, что стоит в начале, а только сохранять то, что [оказывается] в конце. Так, например, земледельцу: не сметь, полагая начало – запахать, а только стоя на втором месте – собрать урожай…» и т. д. Однако и наш комментатор Вань И приходит в конце отрывка комментария к данному месту к пониманию, которому положил начало Ван Би: «…Не пахать, не разработать поле по первому году – это значит совершенно не рассчитывать на сбор урожая, на применение поля на третьем году[710 - До этого места Вань И еще может быть понят так, как это сделано у Р. Вильгельма.]. Но как же можно тогда достичь того, чтобы и урожай собрать, и применить на третий год поле? Конфуций говорил о «живущих в тени и так добивающихся своих стремлений, осуществляющих должное и так достигающих своей правды»[711 - Выбор такой синтаксической конструкции необходим при учете полного контекста. См. «Луньюй», XVI, II. Мой перевод очевидно расходится с переводом Легга.]; кроме того, он говорил: «В пахоте, уже в ней заключен голод (как то, что стимулирует к целеустремленной деятельности); в обучении, уже в нем заключено жалованье (как объект стремлений)»[712 - См. «Луньюй», XV, 31.]. Слабая черта на второй позиции обладает пассивной податливостью, уравновешенностью и правотой, она наверху имеет соответствие с государем – сильной чертой на пятой позиции, которая обладает активной напряженностью, уравновешенностью и правотой. В такой ситуации следует только думать о том, как добиться стремлений и достигнуть правды, и ни на волос не мечтать о богатстве, знатности, выгоде и жалованье. И тогда будет «благоприятно иметь куда выступить», и не изменить своей основы (позиции). Так как и это место комментария Вань И может быть все же истолковано в духе Р. Вильгельма, а не в духе Ван Би, то было необходимо дать объяснение, несколько превышающее размеры наших вводных замечаний, для того, чтобы оправдать перевод текста: Слабая черта на втором месте. Если, не запахав, собираешь урожай, не разработав поля [в первый год], воспользуешься им [на третий], то будет благоприятно иметь куда выступить. 3 В положении беспорочности существуют три качества: непреклонность, умение быть всегда на своем месте и так называемое отсутствие корреспонденции, т. е. отсутствие отзвука в ином, которое может быть понято как отсутствие личных связей. Беспорочность объективна и потому лишена личных связей. Естественно, что наличие последних привело бы только к несчастью. Так как третья позиция представляет собою выход вовне, то здесь этот выход вовне затруднен еще тем, что подлинного знания здесь не накоплено. Тем не менее при выходе вовне человек может почувствовать желание поучать других. Для них, для других эти поучения, может быть, и будут на пользу, но сам человек не сможет достичь ничего. Собственно говоря, такой человек стал бы только топтаться на месте. Кто-то другой может завладеть его имуществом, но он, зашифрованный в данном тексте в виде человека, живущего в своем городе, не получит ничего. Поэтому в тексте мы читаем: Слабая черта на третьем месте. Беспорочному – бедствие. Он, может быть, привяжет своего быка, а прохожий завладеет им. Для него, живущего в этом городе, бедствие. 4 Четвертая позиция, как мы знаем, представляет собою позицию, тяготеющую к пятой. Пятая, как центральная, занимает самое главное, доминирующее положение во всей гексаграмме. Суть данной гексаграммы беспорочности – это подготовительный период, о котором сказано в введении ко всей гексаграмме. Поэтому четвертая позиция, тяготеющая здесь к пятой, охарактеризована весьма лаконично. Здесь нужна только стойкость, стойкое соблюдение своей беспорочности, – больше ничего. Поэтому и текст весьма лаконично в этом случае говорит только: Сильная черта на четвертом месте. Если сможешь быть стойким, хулы не будет. 5 Пятая черта – главная в данной гексаграмме. Все существует для человека, но человек, переживающий такую ситуацию, где все он осознает существующим для себя, невольно может склониться к ошибке, к эгоистическому восприятию мира. Для ситуации беспорочности такое состояние человека может быть названо только болезненным. Но такую болезненность лечить чем-то внешним было бы совершенно неправильно. Внешнее здесь символизировано шестой чертой. Как мы знаем, шестая черта представляет собою выход из данного положения, т. е. выход из беспорочности, превращение беспорочности в иное, т. е. в порочность. Поэтому шестая черта символизировать исцеляющую силу никак не может. Следовательно, выход из данного положения – исцеление болезней – может быть только внутренний, только теми силами, которые были указаны во второй черте. Поэтому в тексте говорится: Сильная черта на пятом месте. Болезнь беспорочного. Не принимай лекарств, – будет радость. 6 Шестая черта характеризует переразвитие данного процесса. Характер всей этой гексаграммы беспорочности, которая требует полной бдительности в исполнении ее, указывает нам на то, что здесь наибольшую роль играет сознание собственной ответственности за все свои действия. Поскольку мы здесь имеем конец ситуации, постольку и конец этой бдительности, конец собственной, личной ответственности. Отсюда образ беды, которую человек накликал по своей вине на себя, появляется в тексте, в котором мы читаем: Наверху сильная черта. Беспорочность уходит. Будет беда, вызванная по своей вине. Ничего благоприятного. № 26. Да-чу. Воспитание великим Предыдущая ситуация беспорочности является тем временем, когда человек вырабатывает в себе свои лучшие качества и накопляет свои заслуги. Если она проведена правильно, то и человек может приобрести громадные моральные силы. Они-то, собственно говоря, и являются тем великим, которое дальше может воспитывать. Но для этих великих моральных сил необходим и великий объект их действия. Объект этот должен быть настолько широк, чтобы можно было выйти за пределы только личного. Поэтому самое существенное в данной ситуации – это выход из своей узкой сферы. В предыдущей ситуации уже был достигнут известный синтез того, что познано, и познаваемого вновь. Но если этот синтез человек обратил бы только на свою собственную пользу, то он обозначил бы только преодоление своих пороков. Здесь надо действовать так, чтобы это действие простиралось и на других людей, только тогда оно может быть названо великим. С этой стороны можно сказать, что здесь имеется в виду не только воспитание великим, но великое воспитание, хотя эта интерпретация и расходится с интерпретацией, данной нами в филологическом переводе. Поэтому в тексте мы видим следующее: Воспитание великим. Благоприятна стойкость. Кормись не только от своего дома. Счастье. Благоприятен брод через великую реку. 1 Основная опасность, которая может быть перед человеком на данной позиции, – по-прежнему, как было в предыдущей ситуации, все дальше и дальше работать над накоплением своих моральных достоинств, ради самого себя. Это особенно сильно заметно на первой позиции, потому что первая позиция характеризует пребывание человека в самой глубине своей внутренней жизни. Здесь больше всего опасность остаться в самом себе и не выйти к окружающим людям. Но этому необходимо положить конец, только тогда возможно достигнуть положительных результатов. В тексте мы читаем: В начале сильная черта. Будет опасность. Благоприятно остановить[713 - Ср. «Даодэцзин»; LXIV; «Тысячеверстный поход начинается под ногой».] [свою деятельность]. 2 Если первая позиция есть только начало процесса в его развитии внутри, то вторая позиция – максимальное развитие процесса в его внутреннем аспекте. Но в данной ситуации, как мы видели из общего введения, это как раз лишнее, ибо для внутренней жизни все сделано в предыдущей ситуации. Потому стойкое пребывание в ней приводит только к беспомощности. Оставаться только в себе значило бы не идти вперед. В кратком, но выразительном образе «Книга Перемен» выражает это: Сильная черта на втором месте. У воза выпали спицы. 3 Третья позиция, обыкновенно указывающая на выход из внутренней жизни к деятельности вовне, как нельзя более гармонирует с общим смыслом данной гексаграммы, где мы видим как самое существенное выход вовне. Обыкновенно третья позиция, именно в силу этого своего качества, бывает позицией кризиса, и в большинстве случаев в «Книге Перемен» на третьей позиции мы находим весьма строгие предупреждающие афоризмы. Однако здесь, где выход вовне, характеризующий третью позицию, гармонически сочетается с выходом вовне, необходимым по смыслу данной ситуации в целом, он является чем-то благоприятным. Он, так сказать, по-своему гармонирует со всей гексаграммой. Поэтому и в тексте мы находим: Сильная черта на третьем месте. Погоня на хорошем коне. Благоприятна в трудности стойкость. И вот, если будешь упражняться в применении боевых колесниц, то благоприятно иметь куда выступить. 4 Вся данная ситуация предрасположена для деятельности вовне. Поэтому эта деятельность вовне все время подчеркивается успокоительными образами. Если бы она и представляла собой некую опасность, то «Книга Перемен» спешит предупредить, что здесь в ситуации воспитания великим опасность действия вовне не существует, она может только казаться. Для того чтобы понять образ, в котором зашифрована эта мысль в нашем памятнике, надо вспомнить, что в древнем Китае был обычай: для того чтобы сделать безопасными рога быка, надевали ему особым образом устроенную доску на рога. Доска эта надевалась на самое острие рогов, и после этого они не были так страшны. «Книга Перемен» здесь не говорит даже о быке. Она говорит о теленке, который и без защитной доски не страшен, тем более он является чем-то совершенно безопасным, если на него надета защитная доска. Поэтому в тексте, не лишенном известного остроумия, мы читаем: Слабая черта на четвертом месте. Защитная доска теленка. Изначальное счастье. 5 Верхняя триграмма, символизирующая внешнее, в свою очередь делится на два типа черт: первый – четвертая и шестая черты, которые, являясь наружными, характеризуют только внешнюю сторону деятельности вовне, и другой тип – пятая черта, которая характеризует внутреннюю сторону той же деятельности вовне. Поэтому для того, чтобы опять подчеркнуть здесь безопасность действия вовне, выбран несколько иной образ. Если рога могут быть поняты как нечто торчащее вовне, то клык больше может быть понят как оружие, спрятанное внутри животного. Поэтому здесь говорится о клыках. Но чтобы подчеркнуть безопасность этих клыков, «Книга Перемен» говорит о выхолощенном вепре. Если вепрь может быть страшен, то выхолощенный вепрь лишен ярости. Вот почему в тексте мы находим образ: Слабая черта на пятом месте. Клыки выхолощенного вепря – счастье. 6 На предыдущей позиции, собственно говоря, может быть достигнуто все, что достижимо в данной ситуации, и шестая позиция является лишь переразвитием. Если для всей гексаграммы характерен выход вовне, то чрезмерное продолжение такого выхода вовне было бы, собственно говоря, выходом в небо, но там нет никаких дорог. Поэтому предполагается только дальнейшее развитие тех путей, которые были уже намечены в предыдущем, и тех путей, которые намечаются в следующей гексаграмме – 27-й. Поэтому и в тексте мы находим: Наверху сильная черта. Какие могут быть дороги на небе?! Развитие. № 27. И. Питание Для того чтобы понять данную ситуацию, нам необходимо обратить внимание на составляющие ее триграммы. Верхняя триграмма, так называемая гэнъ («гора»), являет качество стойкости, неподвижности. Нижняя триграмма чжэнъ, которая образно выражается в молнии, представляет, наоборот, полную подвижность. Итак, нечто неподвижное – наверху и нечто движущееся, действующее – внизу. Это именно видно в действии челюстей: верхняя челюсть неподвижна во время еды, а нижняя челюсть движется. Но этот образ действующих челюстей был переосмыслен согласно технике мышления авторов «Книги Перемен». Поскольку нижняя триграмма является символом внутренней жизни или личной жизни, а верхняя – внешней деятельности или совместной общественной жизни, где возможна помощь одного другому, то здесь, где во внешнем дан символ неподвижности, всякая помощь друг другу отпадает. Собственно говоря, все, что должно было бы быть сделано для помощи друг другу, уже выполнено на предыдущем этапе. Здесь возможно действие только каждого на свой риск и страх. Поэтому текст предлагает: Питание. Стойкость – к счастью. Созерцай челюсти. Они сами добывают то, что наполняет рот. 1 Данная ситуация рассматривается не только со стороны образа челюстей, но рассматривается и со стороны их деятельности, их участия в питании. Вот почему на первой позиции прежде всего рекомендуется человеку обратить самое большое внимание на питание. Оно должно быть для человека в данной позиции ценней, чем что бы то ни было. Мы имели уже случаи видеть, что, по воззрениям авторов «Книги Перемен», самое ценное – это предсказание оракула. Для некоторых целей оракулы в Китае пользовались черепахой. Здесь ради питания должна быть отброшена даже такая ценность, как черепаха, нужная для оракула. Но и другое, то, что было уже указано в общем введении – самостоятельность действий каждого человека, – здесь продолжает играть не менее значительную роль. Поэтому алчное стремление к имуществу другого человека не может привести ни к чему хорошему. Вот почему в тексте мы читаем: В начале сильная черта. Ты забросишь свою волшебную черепаху и, смотря на мое [добро], раскроешь рот от алчности. Несчастье. 2 Уже указано, что прежде всего здесь речь может идти о питании, но о самостоятельном питании. Поэтому рассчитывать на какую-нибудь помощь извне здесь совершенно излишне. Так как вторая черта стоит в соответствии с пятой, то помощь извне, если бы и была оказана, то только со стороны того, кто занимает пятую позицию. Но пятая черта здесь охарактеризована слабостью. Поэтому в образе самой гексаграммы вполне указана невозможность помощи извне. Рассчитывать на помощь в крайнем случае можно было бы только при обращении вспять к первой позиции, которая во всей данной гексаграмме является главной. Пятая же позиция, выраженная в образе песчаного холма в данном тексте, настолько слаба, что не может даже найти удовлетворительного выхода для самой себя. Песчаным холмом она названа потому, что она слабая (некрепкий песок), и холмом она именно названа потому, что она наверху. Движение (предполагается движение вверх к пятой черте) может привести только к бедствию, к несчастью. Поэтому всякий выход вовне, всякий поход может быть здесь только неблагоприятен. И текст говорит: Слабая черта на втором месте. Питание навыворот. Отклонишься от основы, чтобы питаться на песчаном холме. Поход – к несчастью. 3 Тема выхода вовне, намеченная в предыдущем, здесь повторяется еще раз, что вполне соответствует третьей позиции – позиции выхода из внутреннего во внешнее. Но как мы видели уже по сути данной гексаграммы, выход вовне – собственно, значит сбиться с пути. Если человек даже понял это, но все-таки продолжает двигаться вперед, только сохраняя прежнее направление, то такое движение не может увенчаться успехом. Наоборот, он должен возможно дольше (как говорит «Книга Перемен», 10 лет) не действовать, ибо в действии он не может найти ничего благоприятного. Поэтому и текст говорит: Слабая черта на третьем месте. Сбившееся питание; стойкость – к несчастью. Десять лет не действуй. Ничего благоприятного. 4 Нормальное движение в развитии ситуации, как оно выражено в символах гексаграмм, это – движение вверх. Но здесь такое движение было бы неэффективным. Причины этого уже указаны при объяснении второй черты. Здесь, прежде всего, нужно понять, что основная деятельность для данной ситуации выражена в том, что было сказано о первой черте. Движение вниз – движение ненормальное для «Книги Перемен», но оно как раз должно быть на этой позиции. Однако четвертая черта тяготеет к пятой, ибо является лишь вступлением к ней. Но в этом как раз опасность, которая угрожает в данной ситуации. Опасность со стороны пятой черты выражена в образе тигра. Этот «тигр» только угрожает и не бросается потому, что здесь возможен выход вниз, к первой черте. Текст говорит о том, что хулы не будет. Полностью в образах текста это выражено так: Слабая черта на четвертом месте. Питание навыворот – к счастью. Тигр смотрит, вперясь в упор. Его желание – погнаться вслед. Хулы не будет. 5 На пятой позиции мы видим слабую черту. Она должна выразить то, что здесь не хватает сил даже для собственного развития. Однако основная норма для пятой позиции – это оказывать помощь другим. Поскольку здесь это невозможно, постольку здесь говорится об отклонении от основы. Единственно, что может посоветовать «Книга Перемен» человеку, стоявшему в данной ситуации, – это только переждать время. Всякое предпринятое большого дела не поведет здесь к благоприятному исходу. Поэтому текст предупреждает: Слабая черта на пятом месте. Отклонишься от основы. Но если пребудешь в стойкости, – счастье. Невозможен брод через великую реку. 6 И вот наступает конец этого времени. Человек его уже переждал. Он выходит из данной ситуации – ситуации питания. Если выход из внутреннего во внешнее уже может быть рассмотрен как кризис, то тем более выход из одной ситуации в другую представляет собой кризис, более того, даже опасный кризис. Но, несмотря на всю его опасность, он необходим, ибо мир движется, проходя через ряд ситуаций, и человек должен переходить от одной к другой. Поэтому в конечном счете она приводит к счастью, нужно только вынести из всей данной ситуации на будущее то, что в ней было сделано положительного. Как мы видели, единственная положительная черта в данной гексаграмме – первая, где, собственно говоря, сделано уже все для питания. Поэтому и в тексте мы находим: Наверху сильная черта. Исход из питания. Хотя и опасно, но будет счастье. Благоприятен брод через великую реку. № 28. Да-го. Переразвитие великого Для того чтобы понять данную гексаграмму, небесполезно обратить внимание на ее внешний вид. Нижняя и верхняя черты в ней слабые, все остальные – сильные. Она точно указывает на какой-то предмет, у которого сила сосредоточена на всем протяжении, кроме концов, которые лишены этой силы. Это, согласно комментаторской литературе, образ балки стропил, прогнившей на обоих концах. Предыдущее положение могло быть охарактеризовано известным застоем, ибо все черты там тяготели вспять к первой. Всякий застой приводит к тому, что даже в самой мирной обстановке рождаются зачатки будущей смуты. Будет ли это взято в чисто внешнем образе, или будет перенесено на деятельность завоевателей, – везде мы будем видеть одно и то же: порок, зарождающийся от бездеятельности, от застоя. Этот застой отображен в образе концов балки. Поэтому в тексте здесь не раз встречается образ стропил. По существу, данная ситуация является неблагоприятной, и поэтому единственное, что может рекомендовать «Книга Перемен» – это как можно скорее выйти из нее. В этом – смысл того, что здесь благоприятно иметь куда выступить. Текст говорит: Переразвитие великого. Стропила прогибаются. Благоприятно иметь куда выступить. Свершение. 1 Комментаторы обыкновенно рассматривали гексаграммы и со стороны их пространственного расположения. Поэтому во многих случаях нижняя черта символизирует что-нибудь находящееся внизу. Так, например, подстил- ка ложа может быть символизирована нижней чертой, фундамент тоже может быть отнесен к нижней черте. Здесь нижняя черта – слабая. Поэтому в переводе на язык образов «Книга Перемен» говорит о мягком белом камыше, который берется для подстилки. Само собой понятно, что слабая черта – мягкий белый камыш – не может быть прочным и основательным фундаментом. Если человек пребывает в данной ситуации и занимает именно эту позицию, то его может охватить испуг, что вся его деятельность построена на недостаточно твердом основании. Но все здесь сводится к тому, чтобы выступить из данной ситуации, выйти из нее. Поэтому здесь излишне строить благополучие, не основанное на крепком фундаменте. Вот почему здесь текст «Книги Перемен» стремится успокоить тревогу: В начале слабая черта. Для подстилки пользуйся белым камышом. Хулы не будет. 2 Вся гексаграмма, выражающая переразвитие великого, напоминает характерные качества верхней черты. Это образ старости, которая достигла всего и которая ждет только покоя. Здесь в образах «Книги Перемен» отражено сочетание такой старости с чем-то, несущим новые импульсы. Именно эти новые импульсы, которые выражены в почках на старом тополе, могут привести к выходу из данной, в общем неблагоприятной ситуации. Поэтому «Книга Перемен» говорит в достаточно ясных образах: Сильная черта на втором месте. На иссохшем тополе вырастают почки. Старый человек получает эту девушку в жены. Ничего неблагоприятного. 3 Выход из данной ситуации наступить должен, но он должен наступить во благовремении. Третья черта характеризует здесь кризис выхода во внешнее, который несколько преждевременен. С другой стороны, образ, данный в «Книге Перемен», может быть понят и так, что выход из данной ситуации для человека является ломкой, ломкой старого. Для ситуации это – несчастье, гибель. Но это не значит, что данная ситуация является гибелью и для человека, проходящего ее. В «Книге Перемен» выражена лишь часть этих мыслей, сохраненных комментаторской литературой. Текст говорит только: Сильная черта на третьем месте. Стропила прогибаются, – несчастье. 4 Четвертая позиция, целиком тяготеющая к пятой, которая представляет максимальное развитие данных качеств гексаграммы, вся озарена силами пятой. Поэтому и текст здесь говорит о «великолепии». Однако нельзя думать, что это великолепие может быть понято как нечто положительное, ибо именно оно может приковать внимание человека настолько, что он остановится, тогда как самое основное требование «Книги Перемен», обращенное к человеку, находящемуся в данной ситуации, это – выход из нее, т. е. выход из застоя. Если человек отдастся чему-нибудь иному, кроме выхода из ситуации переразвития великого, то он остановится на месте, не выйдет из нее, и ему придется пожалеть об упущенном времени. Исходя из этих несколько противоречивых мыслей, текст говорит: Сильная черта на четвертом месте. Стропила великолепны. Счастье. А если что-нибудь другое, то будет сожаление. 5 Тот процесс, который был намечен во второй позиции, поскольку она стоит в соответствии с пятой, здесь показывается в его завершении. Если там был образ почек, то здесь дан образ цветов. Но сама пятая позиция не тяготеет никуда. Поэтому здесь выступает образ безразличной старухи. Правда, она находит своего старого мужа – служилого, который дряхл и поэтому выражен слабой шестой чертой, – и они замыкаются в своей личной жизни, не обращая внимания на окружающих их. Это – удовлетворение, замкнутое в себе. Правда, удовлетворение это заработано всем, что было сделано на предыдущих ступенях. За него никто не будет хулить, но и похвалы человек, стоящий в такой ситуации, не заслуживает, ибо он замыкается в себе. Вот почему в тексте мы можем прочитать: Сильная черта на пятом месте. На иссохшем тополе вырастают цветы. Старая женщина получает этого служилого мужа. Хулы не будет. Хвалы не будет. 6 Всякая чрезмерность приводит к гибели. Гибель может быть понята и как несчастье. Но поскольку ни одна из ситуаций, выраженных в гексаграммах, не может длиться вечно, то эта гибель возникает совершенно естественно. Здесь шестую позицию занимает слабая черта, и это символизирует отсутствие сил, необходимых на переход, который нужно сделать, т. е. на переход к новой ситуации. Поэтому здесь особенно подчеркнута гибель. Сама динамика перехода может захлестнуть переходящего человека. Но, как уже было указано, это совершенно естественное положение. Поэтому «Книга Перемен» говорит, что никто не осмелится хулить человека, погибшего в этом положении. Иными словами, в тексте мы видим: Наверху слабая черта. При переходе вброд исчезнет темя. Несчастье. Хулы не будет. № 29. Си-кань. Повторная опасность Данная гексаграмма имеет название, которое может быть переведено и понято двояко: это или опасность, или бездна. Поэтому, если комментаторы уделяют некоторое внимание пониманию ее через слово опасность, то сам текст приводит образы бездны на каждом шагу. Появление ее в данном месте текста объясняется тем, что предыдущее состояние, указанное в ряде ближайших гексаграмм, дает образ сравнительно мирного существования человека. Но самое мирное пребывание, если недостаточно обращено внимание на подготовку к будущим затруднительным положениям и бедствиям, приводит к некоторой распущенности. На гносеологических путях комментаторы отмечают здесь замену акта познания запоминанием уже накопленного опыта. Но если бы главное внимание было обращено на констатацию самого факта опасности пребывания в бездне, то это не соответствовало бы характеру «Книги Перемен», которая ставит своей целью давать человеку предупреждение и указывать на пути преодоления тех или иных положений жизни. Поэтому совершенно естественно, что здесь дается указание на то, как можно найти выход из создавшегося положения. Яркий образ триграмм, составляющих данную гексаграмму, представляет собою бескомпромиссное движение среди отставшей косной среды. Между прочим, Р. Вильгельм дает интересную расшифровку образа триграммы кань. Здесь все сильные черты помещены между двумя слабыми. Но слабые черты выражают не столько слабость, сколько нечто противоположное силе, т. е. инерцию, косность. И Р. Вильгельм говорит об образе потока, который мчится меж обледенелых берегов. Так же должна быть направлена моральная деятельность человека сквозь окружающие его привычные взгляды, традиционные представления и т. п. Из этого уже намечается основной тон, взятый в данной гексаграмме, состоящей в стремительном призыве к исканию истины, т. е. внутренней правдивости, о которой говорит текст. Ибо только внутренняя правдивость может, в конце концов, привести к тому, что действия человека будут гармонически включены в мировое развитие и поэтому вызовут одобрение. Так, в тексте мы читаем: Повторная опасность. Обладателю правды – только в сердце свершение. Действия будут одобрены. 1 Поскольку данная ситуация указывает на искания внутренней правды, постольку нельзя предполагать ее наличие уже в самом начале. Поэтому первая позиция говорит о том, что внутреннюю правду еще только можно найти. Здесь человек пребывает еще целиком в бездне, качествен- но иной, чем то, что в результате данной ситуации может быть достигнуто, т. е. в бездне незнания, в бездне лжи, неправоты. Поэтому здесь «Книга Перемен» только констатирует: В начале слабая черта. Двойная бездна. Войдешь в пещеру в бездне. Несчастье. 2 В той бездне, о которой говорится здесь, как уже было указано, старые привычки, опыт, накопленный прежде, могут подменить содержание нового акта познания. Поэтому, хотя вторая черта в общем благоприятна в символах «Книги Перемен» (и благоприятна именно потому, что она представляет собой качество уравновешенности), хотя здесь эта черта и символизирует сравнительно благоприятную позицию в отношении внутренней правды, но все же внутренняя правда еще не достигнута. На каждом шагу человеку еще грозит опасность. Только активное завоевание внутренней правдивости может привести к каким-нибудь результатам. Поэтому и текст говорит здесь: Сильная черта на втором месте. В бездне есть опасность. Добиваясь, кое-что получишь. 3 Выход из внутреннего во внешнее, из той среды, в которой человек находится в данный момент, характерен для третьей позиции, как мы знаем из многочисленных предыдущих примеров. Но качество данной ситуации в целом оказывает свое воздействие здесь в том смысле, что выход из бездны еще не гарантирует окончательного ухода от нее, ибо за одной бездной может быть вторая, как это показывает уже самое заглавие гексаграммы. Поэтому и текст дает указание на возможность новых бездн, в которые проваливается человек в своем действии – искании истины. Самое важное здесь – не слишком полагаться на себя. Поэтому действие, исходящее только из личной инициативы и не считающееся с помощью извне, не может быть благоприятно. Вот почему в тексте сказано: Слабая черта на третьем месте. Придешь или уйдешь, – будет бездна за бездной. Пусть и опасно, но все же есть поддержка. Войдешь в пещеру в бездне, – не действуй. 4 То, что еще не познано, в известном смысле лежит за пределами сознания, вовне. Поэтому при переходе к внешней верхней триграмме может быть речь о новом акте познания как таковом. Этот новый акт познания может и должен возбудить в человеке прежде накопленный опыт, для того чтобы впоследствии быть гармонически синтезированным с ним. Новый акт познания возбуждает человека, как возбуждает его вино. Но новый акт познания, с другой стороны, должен быть сам, в свою очередь, облечен в некоторую форму из прежде накопленного опыта. Точно еда, лежащая в чаше, он должен быть облечен в форму этой чаши. При этом необходимо помнить, что в конечном счете истина сама в себе проста и эта простота истины выражена в образе простого глиняного кувшина, о котором говорит текст. Если это понято так, тогда человек может прибегнуть ко всему тому, что помогает ему на пути синтезирования нового акта познания, и в этом синтезе перед ним должно открываться окно для прозрения в истину. Приблизительно такую интерпретацию этих образов можем найти в комментарии Вань И. Однако эти образы интерпретировались и иначе, о чем можно прочитать в нашем филологическом переводе. Существуют различные интерпретации, построенные по поводу одного и того же текста: Слабая черта на четвертом месте. Всего кружка вина, миска еды, и в придачу нужен лишь глиняный кувшин. Принятие обязательств через окно. В конце концов, хулы не будет. 5 Здесь, несмотря на всю благоприятность пятой позиции, еще нельзя говорить о ликвидации данной ситуации. И необходимо помнить, что вся ситуация – ситуация опасной бездны. Здесь, собственно говоря, только начало процесса выхода из бездны. Она еще не может быть наполнена, т. е. не может исчезнуть. Но бездна – вода, взволнованная бурей, – здесь уже отходит на второй план. Бурную поверхность заменяет водная гладь. Это единственное, что может быть достигнуто здесь. Но если это достигнуто, то положено начало правильного выхода из данной ситуации. Так, в тексте мы читаем: Сильная черта на пятом месте. Бездна не наполняется. Когда уже выровняешь ее, хулы не будет. 6 Поскольку шестая позиция – позиция переразвития, постольку тот новый акт познания, о котором говорилось в предыдущих этапах, акт познания правды, необходимой для выхода из бездны, является здесь тоже переразвитием, т. е. он доминирует над опытом, накопленным прежде. Но опыт знания, приобретенного прежде, является тем, что может систематизировать познанное вновь, тем, что может и должно связать его и укрепить. Следовательно, знание, накопленное встарь, должно быть прочно, надежно и крепко. Без этой связи прежнего и нового человек может только запутаться, заблудиться в дебрях несистематизированного опыта, приобретенного вновь. Если человек попал бы в такое состояние, то из него, именно в силу его качества, выбраться было бы не так просто. Поэтому текст предупреждает здесь так: Наверху слабая черта. Для связывания нужен канат и аркан. Заключение в чаще терновника. И в три года ничего не получишь. Несчастье. № 30. Ли. Сияние Данная гексаграмма состоит из двух триграмм, одноименных с названием гексаграммы. По символике образов «Книги Перемен» триграммами является знаком огня. Отсюда и название, которое указано выше. С другой стороны, с древнейших времен комментаторы указывают на то, что огонь не существует сам по себе, а он цепко держится за горящий материал. Поэтому слово ли имеет также значение «крепко держаться за что-нибудь». Поэтому комментаторская литература подчеркивает обозначение этого термина и говорит о том, что в предыдущей ситуации, где все окружение действующего человека напоминало опасность, бездну, где ничто не поддерживало его, нужно было добиться и найти внутреннюю правду. Здесь уже все это сделано и нужно только научиться крепко держаться найденной внутренней правды. Это умение держаться, которое в предыдущей ситуации выступает лишь как побочное качество действующего человека, здесь выделено как особая самостоятельная ситуация. Поэтому здесь говорится об умении придерживаться той истины, которая найдена в предыдущем. Придерживаться необходимо с полной стойкостью, ибо только это может гарантировать правильное развитие и свершение того, что должно быть свершено в данном положении. Кроме того, для понимания данного текста необходимо принимать во внимание, что по символике животных в «Книге Перемен» корова является символом податливой исполнительности, но исполнительности, не лишенной силы, а, наоборот, исполненной большой мощи. Кроме того, то, что корова может родить теленка, указывает на возможность из данной ситуации перейти к чему-то новому, иному. Только принимая это во внимание, можно понять несколько неожиданный и бессвязный образ, данный в тексте: Сияние. Благоприятна стойкость. Свершение. Разводить коров – к счастью. 1 Когда наше познание направлено на приобретение новых сведений, то, несмотря на наличие знания, накопленного прежде, наши поступки и наши познавательные акты могут быть еще лишены систематичности. Здесь еще вполне возможна путаница, о которой говорит текст. Даже напряженная наша деятельность в данном состоянии может привести нас к некоторой неудовлетворительности ее, но эта неудовлетворительность, как и ошибки предыдущего опыта, должны быть уничтожены в самый момент их появления. Нужно бдительное и строгое отношение к себе, чтобы предупреждать ошибки, чем исправлять их после того, как они уже совершены. Так, текст говорит об этом следующее: В начале сильная черта. Путаница поступков. Но если отнесешься к ним с серьезностью, хулы не будет. 2 Во второй гексаграмме мы уже видели на других ступенях, что желтый цвет является символом уравновешенности и серединного положения черты, которая, как известно, идет изнутри вовне. Так и качество данной позиции из внутреннего центра исходит вовне. Качество второй позиции как нельзя более совпадает с качеством данной гексаграммы в целом. Поэтому текст здесь чрезвычайно лаконично говорит только о благоприятности ситуации вокруг человека: Сильная черта на втором месте. Желтое сияние. Изначальное счастье. 3 Поскольку третья позиция является концом нижней триграммы и переходом к следующей, постольку в ней совершенно естественно появление образа заката, будет ли это закат, понимаемый реально, или закат, понимаемый в переносном смысле. Как было указано в нашем филологическом переводе, только средняя фраза о песне, по всей вероятности, является позднейшей вставкой в текст, и поэтому ее довольно трудно пояснить рациональным образом. Но песня-аккомпанемент такого «постукивания по глиняному кувшину», очень может быть, является также мотивом, который встречаем уже в притчах Чжуан-цзы, где говорится о том, как на закате своих дней, похоронив жену, Чжуан-цзы распевал под такой аккомпанемент. Итак, текст говорит здесь: Сильная черта на третьем месте. Сияние солнечного заката. Если не песня под постукивание по глиняному кувшину, то вздохи глубокого старца. Несчастье. 4 В первой гексаграмме мы рассматривали четвертую позицию как сильный, внезапный порыв от прошлого к будущему. Здесь та же динамика звучит в афоризме данной черты. Все, что было, все, что найдено на предыдущих ступенях, должно сгореть и быть отвергнутым. Здесь говорится только о материале, который горит, ибо все здесь для того, чтобы было само горение, горение, выраженное во второй черте. Поэтому текст только констатирует: Сильная черта на четвертом месте. Внезапно наступает это! Сгорание, отмирание, отверженность. 5 Если нижняя триграмма рассматривает огонь с точки зрения его сияния, то верхняя скорее рассматривает его с точки зрения сгорания, ибо оно не внутреннее качество огня, не сам он, а лишь условие его существования. И поскольку пятая позиция больше других выражает подлинные качества верхней триграммы, постольку здесь с особенной силой дан образ сгорания. Но для наличия огня необходимо сгорание. Можно только сочувствовать тому, что сжигается. Так, можно только сочувствовать опыту предыдущего познания, который служит лишь топливом, материалом для нового познания. В общем же ситуация, взятая в контексте со второй позицией, дает утверждение счастливого исхода. Об этом говорит и текст: Слабая черта на пятом месте. Выступившие слезы льются потоком. Но будут сочувственные вздохи близких. Счастье. 6 С одной стороны, сиянию свойственно излучение вовне, уничтожение окружающей тьмы. С другой стороны, верхняя черта символизирует выход за пределы, вне данной ситуации. Поэтому совершенно понятно, что текст, сложившийся в условиях раннего феодализма, по-своему выражает это настроение: Наверху сильная черта. Царю надо выступить в карательный поход. Будет радость. Ему надо казнить главаря и переловить тех, кто не предан ему. Хулы не будет. Вторая часть № 31. Сянь. Взаимодействие Здесь начинается вторая часть «Книги Перемен». Поэтому комментаторская литература обращает внимание и на те гексаграммы, которые начинают первую часть и кончают ее, и на те гексаграммы, которые начинают вторую часть и кончают ее. Если в первой части мы имели сначала творчество как первый импульс к бытию, и вслед за ним была гексаграмма исполнения как осуществление этого творческого замысла, то в конце первой части мы встречаем две гексаграммы. Первая из них бездна – опасность, стоящая перед вновь созданным предметом, и дальше, как преодоление этой опасности – сияние. В отличие от первой части, которая занимается главным образом процессом творчества в космосе и является в переводе на язык гносеологии отношением уже познанного и нового акта познания, вторая часть в отличие от этого занимается вопросом практики, главным образом общественной практики человека, при которой предполагается, что уже достигнута известная гармония между новым актом познания и накопленным прежде опытом знания. Здесь самое существенное – синтез. Это исходная точка для всей практической деятельности. Поэтому неудивительно, что вторая часть начинается с гексаграммы, которая называется «Взаимодействие», и может быть также переведена нашим словом «брак» в самом широком смысле этого слова. Дальше – переход в гексаграмму «Постоянство», трактуемую как постоянный закон действий, исходящих из синтеза, указанного выше. И, что замечательнее всего, вторая часть кончается двумя гексаграммами, из которых первая называется «Уже конец», т. е. уже достигнуто полное завершение и единство всего, что должно было быть достигнуто на протяжении ситуаций, охарактеризованных во второй части, и эта гексаграмма переходит в гексаграмму, которая называется «Еще не конец». Этим «Книга Перемен» указывает на то, что тот цикл ситуаций, который рассмотрен в ней, является лишь одним кольцом развития, идущего все дальше и дальше. Интерпретация данной (31-й) гексаграммы как брака объясняется еще и следующим. Дело в том, что составляющие ее триграммы, если рассмотреть их со стороны символики триграммы в семье, символизируют младшую дочь и младшего сына. Здесь сочетаются младшая дочь одной семьи и младший сын другой семьи. Это брак. Он должен быть плодотворным и ненарушенным. Поэтому в тексте здесь мы встречаем: Взаимодействие. Свершение. Благоприятна стойкость. Брать жену – к счастью. 1 Для того чтобы понять образы афоризмов данной гексаграммы, необходимо принять во внимание то, что, как указывалось в нашей монографии, всякая гексаграмма может быть рассмотрена как символика человеческого тела, где верхняя черта символизирует голову, а нижняя черта – ноги. Этим, собственно говоря, можно объяснить постепенное развитие образов, которые даны в афоризмах данной гексаграммы. Так, в первой черте мы имеем указания на взаимодействие, которое только еще начинается. Поскольку начало гексаграммы находится внизу, постольку в образе человеческого тела мы здесь встречаем указание на ноги. Так, на символическом языке, вместо того чтобы сказать о первом начале процесса взаимодействия, в «Книге Перемен» говорится: Взаимодействие. Оно коснется лишь твоего большого пальца на ноге. 2 В данной гексаграмме говорится только о процессе взаимодействия, а еще не о том, что может быть достигнуто в результате такого взаимодействия. Поэтому непосредственно приступить к какой-нибудь деятельности здесь было бы преждевременно, ибо взаимодействие еще не доведено до конца. Поэтому, указывая на следующую ступень развития этого процесса взаимодействия, «Книга Перемен» предостерегает от поспешной и необдуманной деятельности. Вот почему здесь говорится: Взаимодействие. Оно коснется лишь твоих голеней. Несчастье. Но если пребудешь на месте, то будет счастье. 3 Здесь мы имеем лишь дальнейшее развитие того, что было намечено во второй черте. Однако кризис, характерный для третьей черты, дает себя чувствовать. Поэтому здесь особенно не могут быть рекомендованы самостоятельные действия и выступления. Только совершенная пассивность и отдача тому, кто достиг уже полного развития процессов взаимодействия, т. е. тому, кто символизирован последней, шестой чертой, может привести к благополучному исходу ситуации. Образ, данный в афоризме, объясняется тем, что уже было указано как символика тела в объяснении первой черты. Поэтому в тексте говорится: Сильная черта на третьем месте. Взаимодействие. Оно коснется лишь твоих бедер. Держись того, за кем следуешь. Если выступишь, – будешь сожалеть. 4 Четвертая черта характеризует ту ситуацию, которая несамостоятельна и тяготеет больше к тому, что символизировано пятой чертой. Здесь совершенно необходимо общение, ибо здесь процесс взаимодействия начинает выявляться вовне. Это взаимодействие должно быть вполне непрерывным, ибо только такое взаимодействие может привести к правильному положению в жизни. При этом чрезвычайно важно помнить о том, что взаимодействие имеет своей целью дальнейшую деятельность человека в мире, т. е. деятельность не только для себя, но и для других. Если эта деятельность в том смысле, который указан здесь, проводится с полной стойкостью, то она может гарантировать благоприятный исход ситуации. Поэтому необходимость общения указывается в тексте так: Сильная черта на четвертом месте. Непрерывное общение. Друзья последуют за твоими мыслями. Стойкость – к счастью. Раскаяние исчезнет. 5 Здесь уже намечается та тема неподвижной стойкости, того постоянства, которое как частный момент данной ситуации будет развито в следующей гексаграмме. Поэтому как образ чего-то неподвижного, того, что является как бы стержнем всей ситуации, здесь выбирается образ спины, ведь спина характеризуется триграммой гэнъ, которая сама по себе в «Книге Перемен» имеет афоризм, указывающий на неподвижность. Это постоянство приводит к тому, что если в предыдущей деятельности и были какие-нибудь упущения, которые могли бы вызвать раскаяние, то они здесь могут быть исправлены. Поэтому и текст говорит: Сильная черта на пятом месте. Взаимодействие. Оно коснется лишь твоей спины. Раскаяния не будет. 6 Взаимодействие, которое намечено здесь, имеет своей целью дальнейшую деятельность. Эта деятельность может быть прежде всего проявлена в обращении к окружающим людям, в речи, но при этом «Книга Перемен» не говорит о благоприятности или неблагоприятности исхода такой проповеди, обращения к окружающим людям, ибо здесь символизируется лишь взаимодействие приобретенного вновь знания и опыта, накопленного прежде. Как этот синтез будет использован человеком, зависит уже не от данной ситуации, а от деятельности самого человека, который символизируется в следующих гексаграммах. Поэтому «Книга Перемен» молчит о благоприятности или неблагоприятности исхода данной ситуации и говорит только: Наверху слабая черта. Взаимодействие. Оно коснется лишь твоих зубов, щек и языка. № 32. Хэн. Постоянство Уже в предыдущей гексаграмме, когда мы говорили о пятой черте, наметилась тема постоянства. Если бы взаимодействие не было подчинено каким-нибудь определенным ненарушимым и постоянным законам, то оно не могло бы приобрести своего качества единения. Поэтому как частный момент предыдущего процесса рассматривается ситуация, имеющая название постоянства. В переносе на символику семьи это – то постоянство брака, о котором было сказано в предыдущей гексаграмме при рассмотрении ее в целом. Однако постоянство имеет своей целью подготовку к дальнейшей деятельности человека. Поэтому здесь надо иметь в виду не только само постоянство, но и будущий выход вовне. Это состояние символизировано самим образом триграмм, которые составляют данную гексаграмму. Внизу в ней помещается триграмма, которая имеет своим качеством проникновение, даже взаимопроникновение. Здесь указано на то, что было приобретено как результат взаимодействия на предыдущей ступени. Верхняя триграмма, которая обозначает выход вовне, молния, которая имеет своим качеством активнейшую деятельность, т. е. выход вовне, который проявляется в этой активнейшей деятельности. Но именно в этой деятельности необходимо особенно строго соблюдать закон постоянства. Вот почему в тексте данной гексаграммы говорится: Постоянство. Свершение. Благоприятна стойкость. Хулы не будет. Благоприятно иметь куда выступить. 1 В предыдущей ситуации важнее всего было обратить внимание на то, чтобы было взаимодействие, т. е. известная деятельность. Здесь же, наоборот, акцентируется момент неподвижности. Но эта неподвижность, как указывается в общем вступлении, не должна быть замкнутой исключительно в себе. Если нижняя триграмма выражает внутренний мир, то первая черта выражает наибольшие глубины этой внутренней жизни, те глубины, в которых человек замкнут исключительно в себе. Поэтому данная позиция является символом как раз того замкнутого пребывания в себе, стойкое соблюдение которого может привести только к неблагоприятному исходу. Вот почему в «Книге Перемен» мы читаем: В начале слабая черта. Углубленное постоянство. Стойкость – к несчастью. Ничего благоприятного. 2 Как уже указано в филологическом переводе, здесь, по-видимому, испорчен текст, ибо не хватает самого афоризма, а есть только гадательный вывод из него, который говорит: Сильная черта на втором месте. Раскаяние исчезнет. 3 Третья позиция, представляющая собою переход к внешней деятельности, в ситуации, где речь идет о соблюдении постоянства именно во внешней деятельности, может иметь своим дурным последствием нарушение советов, т. е. утрату своего постоянства – пребывание стойко на месте. Поэтому текст здесь звучит предупреждением: Сильная черта на третьем месте. Не будешь постоянным в своих достоинствах. А, может быть, попадешь с ними в неловкое положение. Стойкость – к сожалению. 4 Одно из качеств охотника, которое для него совершенно необходимо, – это выдержка и умение выждать. Только тогда он может рассчитывать добыть на охоте дичь. На четвертой позиции, которая является первой в триграмме, обозначающей действие, именно постоянство, т. е. выдержка, может быть утрачено. На языке охотника это может обозначать неудачную охоту. Все шансы здесь за то, что человек может потерять свое постоянство при первом переходе к реальной деятельности. Поэтому лаконичный образ «Книги Перемен» здесь говорит: Сильная черта на четвертом месте. На поле нет дичи. 5 Если на третьей позиции речь шла об утрате постоянства, то в пятой позиции, которая является самым интенсивным выявлением данной ситуации, постоянство достигнуто и существует во всей своей полноте. Но, с точки зрения китайской традиции, постоянство и пребывание на месте в доме является по преимуществу деятельностью жены, тогда как муж призван действовать вовне. Поэтому в данном тексте есть следующие указания: Слабая черта на пятом месте. Будешь постоянным в своих достоинствах. Стойкость. Для жены – счастье. Для мужа – несчастье. 6 Поскольку шестая позиция представляет собою конец данной ситуации и переход к следующей, постольку здесь основное качество, охарактеризованное в данной гексаграмме, т. е. постоянство, нарушается. Но это нарушение, собственно, не должно идти по линии утраты постоянства, ибо, как сказано было в начале данной гексаграм- мы, постоянство должно быть соблюдено в самой активной деятельности. Поэтому утрата постоянства, о которой говорит текст, может привести только к неблагоприятному исходу, вот почему в тексте сказано: Наверху слабая черта. Нарушенное постоянство. Несчастье. № 33. Дунь. Бегство Если постоянство намечалось как свойство человека, который, исходя из синтеза всех своих предыдущих достижений, переходит к деятельности, то думать, что эта деятельность может наступить сразу после достижения синтеза, не приходится, ибо мир и деятельность человека гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Существует известный момент, который разделяет готовность к действию и само действие. Этот момент, поскольку он существует, должен быть осознан, и ему «Книга Перемен» посвящает особую гексаграмму. Если человек и способен к действию и обладает всеми необходимыми для этого действия силами, то все же он должен поступать обдуманно. Для того чтобы поступать обдуманно, необходимо на некоторое время задержаться, т. е. «бежать» от возможной деятельности. Поэтому данная гексаграмма говорит о бегстве, об известном сознательном отходе от деятельности на время. Здесь происходит нечто подобное тому, когда мы предварительно отступаем на несколько шагов назад перед тем, как прыгнуть с разбега. Если абстрагирование рассматривать момент этой задержки, то естественно, что в нем, в его пределах, никакая деятельность крупного размаха невозможна. Поэтому лишь малому, лишь тому, кто действует в малом, здесь может быть предсказана благоприятность исхода его ситуации. Вот почему текст здесь говорит: Бегство. Свершение. Малому – благоприятна стойкость. 1 Как в шестой черте намечается переход к следующей гексаграмме, т. е. к следующей ситуации в жизни, так первая черта является своего рода реминисценцией – воспоминанием предыдущей ситуации. Это воспоминание символически выражено в образе хвоста. Предыдущая ситуация была охарактеризована отчасти и деятельностью. Здесь, если в момент необходимости воздержаться от действия воспоминания о предыдущей ситуации, по инерции будет продолжаться какая-то деятельность («хвост»), то благоприятного исхода не может быть. Здесь важнее всего стойко пребывать на том месте, на котором данная ситуация застает человека в жизни. Лишь постепенно может развиться дальше эта ситуация, перейдя в следующую, и лишь постепенно человек может получить возможность действовать. В этом смысле приходится понимать: В начале слабая черта. Не надо, чтобы предстояло кому-нибудь выступать. 2 При рассмотрении пятой черты второй гексаграммы уже указывалась символика желтого цвета, цвета середины. Здесь, на второй позиции, позиции центральной для нижней триграммы, совершенно естественно появляется желтый цвет. Далее эта вторая позиция занята слабой чертой, которая символизирует податливость, мягкость, а эти качества по символике животных в «Книге Перемен» выражены коровой. Поэтому для того, чтобы удержать бегущего на месте, т. е. помочь человеку воздержаться от деятельности, здесь нужно качество пребывания в середине, т. е. недействия. Поэтому и текст говорит: Слабая черта на втором месте. Чтобы удержать бегущего, нужна кожа желтой коровы. Тогда никто не сможет выпустить его. 3 Кризис, характерный для третьей позиции, здесь понимается несколько своеобразно. В общем для данной ситуации необходимо пребывание на месте, бегство от деятельности. Но в переводе на язык ситуации кризиса это бегство может быть рассмотрено как известная обуза, как то именно, что вызывает само бегство, т. е. данное качество переходит в свою противоположность. Само собою, в этом состоянии невозможно предпринять какую-либо широкую общественную деятельность. Поэтому здесь может привести к благоприятному исходу только ограничение себя, действия в пределах своей вотчины, своего дома. Таким образом, связанный своим бегством беглец невольно попадает в опасное положение, и ему лучше не выходить никуда за пределы своих, может быть, и ограниченных владений. Это выражено в тексте следующим образом: Сильная черта на третьем месте. Связанному беглецу будет болезнь, опасность. Держащему слуг и служанок – счастье. 4 Четвертая позиция стоит в соответствии с первой. Основные качества, необходимые для данной ситуации, развиваются при правильном соблюдении того совета, который дается в первой. Поэтому на четвертой позиции, где есть поддержка от того человека, который символизирован первой чертой, можно ожидать благоприятного исхода. Но для этого надо уметь самому остановиться и остановиться как раз тогда, когда налицо вся полнота творческих сил, а то, что здесь эта полнота творческих сил есть, символизировано верхней триграммой, которая начинается четвертой чертой, триграммой творчества. На такое самоограничение способен лишь человек большой внутренней культуры и большой воли. Человеку рядовому, само собой, такое ограничение невозможно. Вот почему текст говорит здесь: Сильная черта на четвертом месте. Хорошее богатство. Благородному человеку – счастье. Ничтожному человеку – несчастье. 5 В пятой черте символизируется обыкновенно максимальное проявление данной ситуации вовне, но именно здесь внешняя деятельность вся сводится к отходу от проявления вовне, к тому, чтобы не проявлять все свои лучшие силы вовне. Поэтому здесь можно говорить о том бегстве, которое вполне удовлетворено, о том бегстве, которое может быть с этой точки зрения признано счастливым. В нем, само собой, необходима полная стойкость. Поэтому в тексте говорится: Сильная черта на пятом месте. Счастливое бегство. Стойкость – к счастью. 6 Последняя позиция, представляя собой некий отрыв от всей ситуации, может быть символизирована неким полетом. Поскольку в ней намечаются определенные качества данной позиции, постольку ее можно рассматривать как бегство от самого бегства, т. е. переход к деятельности. Здесь он вполне уместен. Поэтому краткий текст говорит: Наверху сильная черта. Летящее бегство. Ничего неблагоприятного. № 34. Да-чжуань. Мощь великого За время предыдущего периода человек может выработать все силы, которые нужны ему для дальнейшей деятельности. Весь смысл этой временной задержки в деятельности, которая была намечена в предыдущем, состоит именно в том, чтобы в спокойствии выработать возможно большую силу, необходимую для какого-нибудь крупного дела, которое может быть осуществлено в дальнейшем. Во время этого спокойствия вырабатывается великая мощь, которая является темой данной ситуации, но при этом всегда надо иметь в виду, что великая мощь может быть только тогда, когда человек не полагается исключительно на одного себя, а действует совместно с коллективом. В этом отношении нужно с полной стойкостью соблюдать свои связи с окружающими людьми. Поэтому весьма краткий текст говорит: Мощь великого. Благоприятна стойкость. 1 В общем вступлении мы уже указали на стойкость. Здесь для дальнейшего рассмотрения нужно принять во внимание, что стойкость (чжэн) интерпретируется постоянно и как правота. И именно с этим значением правоты, верности приходится здесь считаться. Для понимания образа данной черты необходимо вспомнить то, что говорилось в 32-й гексаграмме относительно символики тела в «Книге Перемен». В первый момент проявления великой мощи, о которой говорит данная ситуация, прежде всего необходимо принять во внимание, что стойкость (она же – правота) должна быть понята как объективная правота, как та, которая подтверждена всем окружением человека. Ибо если бы, наоборот, человек рассчитывал на стойкость как на свое собственное качество, он впал бы в ошибку так же, как впал бы в ошибку, если бы успокоил себя тем, что мощь его велика. Поэтому всякое выступление к деятельности здесь еще не может быть благоприятным, ибо на данной ступени, ступени первого момента ситуации мощи великого, нужно только собрать силы к развитию данной ситуации по дальнейшим этапам. Поэтому текст «Книги Перемен» говорит здесь: В начале сильная черта. Мощь в пальцах ног. Поход – к несчастью. Так будет подлинно! 2 Стойкость, понимаемая как правота, является в данной ситуации подлинным внутренним качеством занимающего ее лица. Именно на второй позиции мы всегда встречаем максимальное выражение внутренних качеств. Поэтому лаконичный текст здесь только напоминает: Сильная черта на втором месте. Стойкость – к счастью. з Третья позиция, как позиция кризиса, характеризуется тем, что за деятельность человек берется, не обладая достаточным количеством сил. Хотя здесь в ситуации мощи великого предполагается наличие больших сил, однако подлинно большие силы у человека могут быть лишь в том случае, если он опирается на окружение, т. е. если он в этическом плане связан с другими людьми и с их деятельностью. Поскольку третья черта представляет собой замыкание в себе как противоположность выхода вовне, постольку не сможет здесь человек рассчитывать на поддержку окружающих его людей. Если бы он все же стал действовать вопреки нормальной ситуации, то он проявил бы себя как человек, лишенный этических качеств, т. е. неблагородный человек. И все же, если бы такой человек стал действовать, то настойчивость его в этом действии была бы ужасной. И это «Книга Перемен» выражает в образе, полном юмора: Сильная черта на третьем месте. Ничтожному человеку придется быть мощным. Благородному человеку придется погибнуть. Стойкость – ужасна. Когда козел бодает изгородь, то в ней застрянут его рога. 4 Для того чтобы понять афоризм данной черты, необходимо вспомнить, из чего состоит данная гексаграмма. В ней внизу «творчество», т. е. творческие силы, которыми полна внутренняя жизнь человека: вовне триграмма «молния», т. е. активнейшая деятельность. Само по себе творчество, поскольку оно только внутри, может быть понято как творчество в потенциальном состоянии. Верхняя же триграмма действия характеризует уже проявления этой творческой мощи вовне. Поэтому нижняя черта верхней триграммы, т. е. первый выход вовне, обусловлен самой ситуацией, выраженной здесь в образе пробитой изгороди, которую можно понять, лишь сопоставив ее с образом предыдущего афоризма. Здесь имеется в виду выход к деятельности большого размаха. Такая деятельность может охватить большие пространства. Поэтому здесь появляется образ колесницы как средства передвижения. И в этом стремлении к действию вовне должна быть соблюдена полная стойкость, которая в данном контексте понимается и как правота этого действия. В тексте мы здесь читаем: Сильная черта на четвертом месте. Изгородь пробита. В ней не застрянешь. Мощь – в осях большой колесницы. Стойкость – к счастью. Раскаяние исчезнет. 5 На третьей позиции встретился образ козла, бодающего изгородь. Этот козел – символ необузданной силы, которая бросается к внешней деятельности, не соразмерившись с препятствием. Поскольку пятая позиция представляет собою самое гармоничное проявление вовне качеств данной ситуации, постольку качества, символизируемые этим козлом, должны быть здесь отражены. Более того, они должны отойти от человека настолько и быть заменены своей противоположностью, что должно наступить исправление совершенных прежде ошибок. Вот почему текст говорит здесь: Слабая черта на пятом месте. Утратишь козла даже в легких обстоятельствах. Раскаяния не будет. 6 Параллельно с мощью, о которой говорилось в данной гексаграмме, в ней говорилось о стремлении проявить эту мощь. В момент переразвития, который символизируется верхней чертой, положительное качество, т. е. мощность, отступает на задний план, и необдуманный поступок, и стремление к проявлению вовне без достаточных сил выступают как характеристика данного момента. Но если на третьей позиции, которая представляет собою лишь переход к внешней деятельности, это уже приводило к неблагоприятным результатам, то здесь это качество может привести к совершенно безвыходному положению. Собственно говоря, здесь нельзя ожидать ничего благоприятного. Но если человек в этих самых неблагоприятных условиях будет ими спровоцирован на напряжение своих сил, а тем самым и на развитие их, то, в конце концов, он может найти благоприятный выход из создавшегося положения. Эта мысль выражена в тексте в следующих образах: Наверху слаба черта. Козел бодает изгородь и не может отступить, не может и продвинуться. Ничего благоприятного. Но если будет трудно, то будет и счастье. № 35. Цзинь. Восход. Образ, данный в этой гексаграмме, расшифровывается из образов триграмм, ее составляющих. Здесь внизу триграмма, обозначающая землю, а наверху – сияние, которое иногда интерпретируется как солнце, т. е. перед нами картина солнца, восходящего над землей, что обозначается и самим названием гексаграммы, которое мы переводим соответственно с этим словом – Восход. Если сопоставить эту гексаграмму с предыдущими, то намечается следующая линия развития ситуации. Нужно начать с 31-й гексаграммы, которая представляет собой синтез всех приобретенных ранее качеств и сил в их полном слиянии, в браке. Дальше говорилось о необходимости подчинения этих сил какому-нибудь постоянному закону, после чего этот постоянный закон должен быть проверен и углублен в уединении человека, на время отошедшего от деятельности. Это уединение приводит к развитию в человеке той великой мощи, которая в дальнейшем может гарантировать благоприятную деятельность вовне. Только после всех этих ситуаций может, наконец, появиться та, которая представляет собою реальный выход вовне, символизированный в образе солнца, восходящего над землей. Но, как было видно из комментариев предыдущих гексаграмм, в таком выходе вовне совершенно необходимо направлять свою деятельность не только на пользу для самого себя, но и на пользу окружающим людям. Здесь больше, чем где бы то ни было, должна проявиться полная щедрость. Как солнце щедро раздает свои лучи всему окружению, так и деятельность человека должна быть направлена на пользу всех окружающих его людей. Так деятельность может быть расшифрована, конечно, в различных масштабах, ибо окружение человека может простираться на большее или меньшее количество людей. Но Вань И здесь говорит даже о развитии щедрости до космических размеров. Однако это на совести данного комментатора, ибо текст в «Книге Перемен», сложившийся в конкретных условиях раннего феодального общества в Китае, выразил это в образах, не имеющих еще отношения к космическому размаху мыслей, которые характеризуют указанного сейчас комментатора. В тексте эти мысли выражены следующим образом: Восход. Сиятельному князю надо жаловать коней в великом обилии и в круговороте дня трижды принимать подданных. 1 На первой позиции, где еще только начинается данный процесс, выступление вовне, восход еще не намечен с полной очевидностью. Он до известной степени еще нерешителен, так что иногда он напоминает даже отступление. Поэтому возможно, что менее чуткие люди не смогут заметить самого выступления. И поэтому человек, который охарактеризован в данной ситуации, может и не встретить доверия со стороны окружающих. Однако он должен научиться смотреть на такое непризнание своего восхода со стороны окружающих как на нечто само собой понятное и отнестись к окружающим с полным великодушием. Тогда минет данная ситуация, и человек все же получит возможность блестящего проявления деятельности своей вовне. Поэтому текст говорит здесь (незначительные расхождения по сравнению с переводом, данным выше, объясняются тем, что здесь интерпретация с точки зрения Вань И): В начале слабая черта. Если, выступая и отступая, пробудешь в стойкости, будет счастье. Не будет доверия. Но если отнесешься к этому великодушно, то хулы не будет. 2 Вторая позиция, как апогей внутреннего развития гексаграммы, указывает на пребывание человека в самом себе. Для такого человека, который находится в ситуации восхода, пребывание только в себе неразрывно связано с некоторой подавленностью. Однако, поняв, что эта подавленность является временным состоянием, человек может продолжать стойко стремиться к своему восходу. Во всяком случае его стойкость, в конце концов, приведет к благоприятному исходу, и это особенно потому, что здесь человек может рассчитывать на поддержку извне. По символике «Книги Перемен» эта поддержка может исходить из того, кто обозначен пятой позицией данной гексаграммы. Поскольку пятая позиция здесь занята слабой чертой, которая характеризует женщину, и поскольку пятая позиция в социальном разрезе символизирует государя (слово «вождь» в филологическом переводе восстановлено палеографически, здесь дается более позднее понимание слова), постольку здесь говорится о поддержке матери государя. В тексте это выражено в следующих словах: Слабая черта на втором месте. Если в выступлении и в подавленности пребудешь стойким, то будет счастье. Обретешь такую великую милость от матери твоего государя. 3 Если в большинстве случаев третья позиция связана с кризисом, предшествующим выходу вовне, то здесь, где вся ситуация представляет собой выход вовне третья позиция лишена своей характерной черты кризиса как чего-то отрицательного. Наоборот, здесь, наконец, выступает такое проявление человека во внешнем, которое воспринимается окружающими его людьми, и поэтому-то доверие со стороны других людей, которое не оказали человеку, стоящему в данной ситуации на первой позиции, здесь наличествует полностью. Поэтому текст говорит здесь только: Слабая черта на третьем месте. Доверие многих. Раскаяние исчезнет. 4 Ошибка, которая может быть совершена на четвертой позиции, состоит в следующем. Четвертая позиция – лишь подготовительная к пятой, ибо центр гексаграммы – в пятой. Четвертая позиция поэтому при ошибочном использовании ее может стать чем-то вроде подделки, замены настоящего ненастоящим. Это выражено в образе хомяка. Между прочим, Вань И, чтобы сделать этот экзотический образ понятным, рассказывает следующее: «Некогда я, только что прибыв в область Минь, увидел человека, продававшего белого зайца. Люди, споря друг с другом, хотели купить его за 100 золотых монет, но это им не удавалось. Купец выкормил очень много зайцев, и тогда цена на них постепенно упала до одной денежки с чем-то. Любители странностей попробовали убить их и сварить, но они были так зловонны, что есть их было нельзя. И стало так, что ни один человек не покупал их. Можно сказать, что это не белый заяц, а просто хомяк. Увы! По существу он – ничтожная крыса, и обманным порядком ему было присуждено имя белого зайца. Это значит, что он, не имея нужных достоинств, занял высокое место. Так с людьми такого рода». После этого рассказа, может быть, нам не покажется странным образ, данный в тексте: Сильная черта на четвертом месте. Если выдвинешься, как хомяк, то стойкость будет ужасна. 5 Пятая черта, представляя собою самое совершенное проявление вовне, больше всего ассоциируется с тем образом, который дан в символике триграмм, составляющих данную гексаграмму. Это солнце, взошедшее над землей, так полно сил и так щедро, что никакая утрата и никакое приобретение не могут его огорчить. И человек, занимающий данную позицию, исправляя все ошибки, допущенные им в прошлом, в полной щедрости дает свои силы окружению. В тексте это отражено в следующих словах: Слабая черта на пятом месте. Раскаяние исчезнет. Не принимай близко к сердцу ни утрату, ни приобретение. Ничего неблагоприятного. 6 Поскольку третья черта верхней триграммы сильная (как максимальное проявление этого сияния вовне), больше всего характеризует качества сияния, постольку в обществе неблагоприятная шестая позиция здесь лишена этого качества. Но это лишь внешнее проявление сияния, совершенно лишенное существа, как нечто самое крайнее, наиболее вышедшее вовне, оно выражено в образе рогов. Они могут быть проявлением вовне, но только внешним проявлением. И вот здесь дан образ ясности вовне при отсутствии ясности внутри. Поэтому сил, присутствующих у человека, здесь может хватить, конечно, на какое-нибудь дело, но оно не столь велико, сколь велико дело щедрости, выраженное на предыдущей позиции. Все же в общем благоприятный характер данной позиции (конечно, только в контексте данной гексаграммы) выражен в тексте так: Наверху сильная черта. Выставляй свои рога лишь для того, чтобы покарать свой город. Это положение ужасно, но оно – к счастью. улы не будет. Стойкость к сожалению. № 36. Мин-и. Поражение света При чтении «Книги Перемен» нетрудно заметить, что гексаграммы следуют друг за другом по противоположности. Так, если первая гексаграмма сплошь состояла из сильных черт и обозначала чистое творчество, то вторая гексаграмма состояла только из слабых черт и представляла чистое исполнение. Предыдущая гексаграмма, была изображением солнца, восходящего над землей, а эта 36-я гексаграмма представляет собою образ солнца, опустившегося под землю. Этим, собственно говоря, указывается на следующий момент: на умение не только выступать, а на умение также в нужную минуту отступить, ибо если бы человек только выступал вовне, то был бы нарушен правильный ритм деятельности человека, перед нами была бы угроза поражения его сияния. Поэтому данная ситуация носит название Поражение света. Здесь свет должен опуститься во тьму, в толщу земли. Кроме того, существует еще другая интерпретация названия гексаграммы, ибо второе из слов, обозначающих ее, обозначает также варвара. Если исходить из этого значения, то название Мин-и может быть переведено «просвещение варваров», т. е. нисхождение с культурной высоты большого уровня к людям низкой культуры. Оба варианта существуют в комментаторской литературе, хотя Вань И настаивает только на первом. При таком нисхождении человек, естественно, встречает трудности. Но именно в трудностях, в частности в потускнении, он должен пребывать стойким, т. е. всегда выступать, исходя из своей правоты. Поэтому и краткий текст говорит здесь: Поражение света. Благоприятна в трудностях стойкость. 1 Поскольку исходной позицией для данной ситуации было восхождение света, т. е. солнца, на его высоты, постольку первая позиция данной гексаграммы начинает с образа полета, ибо с высот своих свет здесь опускается вниз. Эта гексаграмма является образом поражения света. Поэтому здесь лучше не действовать для самого себя. Здесь нужно иметь мужество на прекращение своего восхождения и нужно иметь мужество на то, чтобы в своих действиях, направленных в пользу другим людям, переносить лишения, ибо именно в преодолении трудностей здесь может быть достигнуто то, что является целью деятельности данной ситуации. Только при деятельности, направленной таким образом, человек может рассчитывать на то, что лицо, стоящее выше его, обратит на него внимание. Поэтому текст говорит здесь: В начале сильная черта. Поражение света. У него в полете опускаются крылья. Благородный человек в пути три дня не ест, но ему есть куда выступить, и его господин будет говорить о нем. 2 Поражение, которое характерно для данной ситуации, здесь начинает действовать все дальше и дальше. И нужна очень большая мощь того, кто оказывает поддержку, чтобы ситуация имела благоприятный исход. Лошадь в символике животных по «Книге Перемен» обозначает большую мощь, активную силу. Поэтому в тексте мы читаем: Слабая черта на втором месте. Поражение света. Он поражен в левое бедро. Нужна поддержка мощная, как конь. Счастье. 3 В древних китайских воззрениях юг рассматривался не как область, наиболее озаренная солнечным светом, но, ввиду динамичности этого мировоззрения, как область, где солнце начинает постепенно клониться к закату. Поэтому третья позиция, где больше всего дает себя чувствовать общая характеристика данной ситуации, – поражение света – дает образ именно южной охоты. Но в это время может быть победа над большим злом, ибо свет, вознесенный над землей, здесь нисходит обратно к земле для того, чтобы озарить отставших, т. е. уничтожить их зло незнания. Конечно, при таком нисхождении человек может отойти от своего собственного величия, в известном смысле утерять его, но именно об этом он не должен печалиться, ибо такова его миссия – нисхождение к отставшим. Эти мысли выражены в тексте следующим образом: Сильна черта на третьем месте. Свет поражен на южной охоте. Но будет получена большая голова. Нельзя болеть о стойкости. 4 Настроение самоотдачи, жертвенного отхода от своей высоты очень чувствуется в афоризме четвертой черты. Здесь из своего собственного бытия человек уже выходит к иному. Ибо здесь начинается уже верхняя, т. е. внешняя триграмма. Это – настроение человека, покидающего свое присущее ему место. И оно все пронизано чувством поражения света. Это поражение касается самой середины и глубины, выражено в образе левой части живота. Поэтому в тексте написано: Слабая черта на четвертом месте. Поражение вонзится в левую часть живота. Сохранишь чувство поражения света, когда выйдешь за ворота дома и двора. 5 В арсенале китайских национальных героев есть знаменитый царедворец Цзи-цзы. Это – человек, живший в XI в. до н. э., если верить традиции, и бывший главным советником при дворе тогдашнего царя. В это время произошла смена династий. Цзи-цзы, несмотря на то, что правитель новой династии всячески старался его, как человека, достигшего искусства в управлении государством, склонить на свою сторону, все же предпочел удалиться от всякой политической деятельности и, как говорит предание, поселиться на краю страны, где-то на территории современной Кореи. Он предпочел полное уединение и жизнь среди людей чужой и менее развитой культуры, чем службу тому, кого он считал узурпатором. Предание говорит о том, что он написал так называемый «Великий план» («Хун фань»). Это произведение впоследствии получило весьма широкую известность. Даже для нас, как первые зачатки философствования в Китае (хотя вряд ли верно авторство Цзи-цзы), оно представляет большой интерес. И китайские авторы рассматривают Цзи-цзы как образ человека, отошедшего сознательно от своей возможной славы, отдавшего свои знания менее развитым людям, но тем не менее впоследствии прославленного и вознесенного на высоту. Пятая позиция представляет собой максимальное выражение данной ситуации в целом. Поэтому здесь выявлен образ, связанный с именем Цзи-цзы. (Относительно иной интерпретации слова Цзи-цзы см. выше.) Текст говорит здесь: Слабая черта на пятом месте. Поражение света Цзи-цзы. Благоприятна стойкость. 6 Окончательное завершение процесса приводит к тому, что все силы света, которые были приобретены в предыдущей ситуации, здесь должны померкнуть. Тут только возможно воспоминание того, что было в прошлом славой данного человека, но именно здесь возможно самое интенсивное сопоставление того, что было достигнуто в прошлом, и того, к чему привела необходимость в настоящем. Поэтому текст говорит здесь: Наверху слабая черта. Не просияешь, а померкнешь. Сначала поднимешься на небо, а потом погрузишься в землю. № 37. Цзя-жэнь. Домашние Отход от широкого проявления вовне, которое было охарактеризовано в предыдущей гексаграмме, приводит к ситуации, в которой человек ограничивается деятельностью в пределах только своей семьи. Он занят целиком только своими домашними. Поэтому здесь рассматривается среда домашних. Однако не следует забывать, что устройство дома, которое базируется на усовершенствовании домоправителя в древнем Китае, как это, например, отражено в «Великом учении» («Дасюэ»), является основой для приведения в порядок всего мира. В семье значительную роль играет женщина, так, по крайней мере, полагали комментаторы «Книги Перемен». Здесь говорится о том, какой должна быть женщина в семье. Афоризмы отдельных черт еще больше развивают это. Здесь же сказано только: Домашние. Благоприятна женщине стойкость. 1 На первой позиции человек целиком погружен в это замыкание в пределах своей собственной семьи. Это и должно быть здесь. Ему не придется ни в чем раскаиваться, если он, оставшись в этой узкой среде, займется его устройством. Поэтому текст говорит здесь только следующее: В начале сильная черта. Замкнись и заведи свой дом. Раскаяние исчезнет. 2 Деятельность женщины, жены и хозяйки, замкнута интересами семьи, причем главным образом интересами питания. Этот образ замкнутости в пределах семьи характеризуется в данной позиции. Никуда не требуется выступать, да и не за кем идти. Нужна только та стойкость, о которой было сказано в общем введении. Поэтому текст здесь говорит простыми словами следующее: Слабая черта на втором месте. Ей (жене) не за кем следовать. А дело ее в том, чтобы сосредоточиться на продовольствии. Стойкость к счастью. 3 Человек, находящийся в данной ситуации, если и должен действовать, то только в пределах своей семьи. Однако в этих пределах ему необходимо принять на себя ответственность за свой дом, реально управлять им. Для того, чтобы управлять своей семьей, он должен быть суровым, не жестоким, но суровым. Хотя его суровость может быть воспринята, как нечто ужасное, однако она приводит к тому, что дом подчинен ему и он, приняв на себя ответственность за успешную жизнь своей семьи, ведет ее по вполне осознанному пути. Наоборот, распустить своих домашних, предоставить им возможность своевольных поступков – это значит повести дело так, что впоследствии придется о многом пожалеть. Поэтому в данном случае текст говорит: Сильная черта на третьем месте. Когда среди домашних суровые окрики, то будет раскаяние в строгости, но будет и счастье. Когда же жена и дети болтают и хохочут, то, в конце концов, будет сожаление. 4 В результате той деятельности, которая планомерно руководится главой семьи, и если эта деятельность проходит правильно, в доме наступает достаток. Правильность такой деятельности подчеркивается близостью данной позиции к пятой крайней черте. Поэтому текст здесь говорит только: Слабая черта на четвертом месте. Богатый дом. Великое счастье. 5 Человек должен настолько уйти в дела своей семьи, что ожидание каких бы то ни было благ со стороны вышепоставленных людей для него является чем-то неестественным и несвойственным. Однако, если человек не учитывает правильно свое положение, то ему может импонировать милость, оказанная свыше. Это привело бы к известной заинтересованности в общественной жизни за пределами его дома, т. е. дисгармонировало бы с данной ситуацией. Поэтому текст здесь предупреждает: Сильная черта на пятом месте. Царь приближается к обладателю семьи. Не принимай это близко к сердцу. Счастье. 6 Здесь опять выступает тема суровости, намеченная уже в третьей черте, которая стоит в соответствии с шестой. Но прежде всего нужно подчеркнуть, что имеется в виду суровость, а не жестокость. Жестокость лишена правдивости, тогда как суровость может быть вполне правдивой. Поэтому текст советует: Наверху сильная черта. В обладании правдой – суровость. В конце концов – счастье. № 38. Куй. Разлад Если семья устроена неправильно, т. е. если прежде всего глава ее не развивает в себе необходимых для этого моральных качеств, если семья предоставлена самой себе, то в ней с необходимостью возникает разлад, т. е. та ситуация, которая рассматривается здесь. Данная гексаграмма комментируется еще со следующей стороны. Триграммы, ее составляющие, по семейной символике «Книги Перемен», обозначают среднюю дочь и младшую дочь, т. е. двух женщин. Как говорят китайские комментаторы, в одном доме две женщины не могут жить в мире, между ними с необходимостью возникает разлад. Само собой, и в такой обстановке кое-что может быть сделано, но это только незначительные мелкие дела. Поэтому и текст говорит здесь о мелких делах, которые могут быть благоприятны. С другой стороны, этот образ, независимо от символики семьи, рассматривается еще комментаторами и так: верхняя триграмма здесь огонь, могущий подняться, двигаться вверх; нижняя триграмма здесь водоем, для него характерно движение в глубину, т. е. вниз. Таким образом, между верхней и нижней триграммой происходит разрыв, который самым ярким образом выражен был в 12-й гексаграмме. Как там был распад, так здесь – разлад. Поэтому в тексте мы читаем: Разлад. В незначительных делах счастье. 1 Во время разлада самое лучшее – не принимать в нем участия, предоставив событиям течь самим по себе и, не вмешиваясь в них, ждать, когда данная ситуация минет и можно будет что-нибудь сделать. Достаточно увидеть этот разлад, и самое созерцание его и понимание его качества дадут возможность направить свою деятельность так, что она не приведет к дурному результату. Так, достаточно увидеть злого человека как именно злого, для того чтобы понять, как следует себя вести по отношению к нему, и тем самым обезопасить себя от его действий. В этом смысле текст говорит: В начале сильная черта. Раскаяние исчезнет. Когда потеряешь коня, не гонись за ним. Он и сам вернется. Увидишь злого человека, – хулы не будет. 2 Пассивная выжидательная позиция, которая должна быть занята здесь, не исключает возможности встречи с высшим, ибо оно может оказаться и в таком захолустье, которое представляет собою атмосфера разлада. То, что здесь эта встреча возможна, объясняется комментаторами через образ соответствия второй позиции и пятой, которой свойственно качество мягкости и податливости в контексте данной гексаграммы, т. е. качество милостивой снисходительности. В этом смысле приходится понимать афоризм текста: Сильная черта на втором месте. Встретишь господина в закоулке. Хулы не будет. 3 Третья позиция, расположенная между второй и четвертой, склоняет человека к тому, что он обращает на них больше внимания, чем это следует. Здесь именно не следует обращать внимания на действия окружения, т. е. вторую и четвертую позиции, которые, конкурируя друг с другом, представляют собой этот разлад. Наоборот, если бы человек обратил внимание на воздействие извне, на спорящие стороны, то это значило бы, что он остановился на данной позиции, тогда как именно с нее нужно сойти. Это значило бы, что он лишился возможности движения вперед, или, иными словами, он сам подверг себя казни. Для того, чтобы преодолеть это, надо думать, что в данной ситуации сам человек невиновен, не в его власти начало этой ситуации, и только правильным поведением своим он может достигнуть того, что конец этой ситуации будет сделан таким, каким это необходимо для него. Текст это облекает в следующие образы: Слабая черта на третьем месте. Увидишь, что воз оттягивает вспять и его вола задерживают. У человека в нем обрезаны волосы и нос. Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец. 4 Первая позиция характеризовалась стремлением предоставить событиям течь, как они протекают. Поэтому силы первой позиции не оказывают никакого влияния на остальные события. И четвертая позиция, которая по закону соответствий могла бы быть поддержана только первой, указывается символом того, кто оставлен в полном одиночестве. Кроме того, это – одиночество во время разлада. Здесь следует не столько рассчитывать на поддержку со стороны первой позиции, сколько на связь с тем, кто символизирован на следующей позиции. Само собой, это положение может быть названо ужасным, но если связь с вышестоящим будет правдивой, то даже в одиночестве будут найдены необходимые силы для преодоления разлада. Текст говорит здесь: Сильная черта на четвертом месте. Разлад и одиночество. Если встретишь великого мужа и если связь с ним будет правдивой, то хотя это и ужасное положение, хулы не будет. 5 Пятая позиция, наконец, приводит к тому, что намечается выход из ситуации разлада. Поэтому при правильном действии на ней не в чем будет раскаиваться. Кроме того, пятая позиция здесь может найти поддержку в том человеке, который представлен второй чертой. Если она отстоит от данного человека на некотором расстоянии и две черты их разделяют, точно перегородка, «кожа», о которой говорит текст, то все же в силу соответствия это препятствие может быть устранено. И самое лучшее здесь при полном развитии сил, нужных для преодоления разлада, – выступить из данной ситуации. В этом случае приходится понимать текст: Слабая черта на пятом месте. Раскаяние исчезнет. Этот сообщник прокусит кожу. Если выступишь, то какая же может быть хула? 6 На шестой позиции, т. е. в апогее разлада, перед человеком предстает разлад во всей своей силе, во всей своей грязи и безобразии. Если человек здесь и предпринимает какие-нибудь действия против него, то вскоре может убедиться, что действия эти тщетны, ибо разлад, как ложное отношение между людьми, лишен субстанциональности. Такой человек увидит, что это не подлинные, а потому и непостоянные отношения между людьми. Поэтому, если он предпринимает против разлада какие-нибудь действия, то вскоре поймет, что эти действия излишни, ибо ситуация сама собой должна миновать. Здесь могло бы быть полное воссоединение враждующих сторон. Но все же сам разлад, олицетворенный в образе разбойника, здесь еще продолжает действовать. Но действие его таково, что в силу окончания данной ситуации напряженная атмосфера должна разрядиться, точно грозовая туча должна пролить дождь. В этом смысле в «Книге Перемен» сказано: Наверху сильная черта. Разлад и одиночество. Увидишь свинью, покрытую грязью. Увидишь, что бесы наполняют всю колесницу. Сперва натянешь лук против этого, а потом отложишь его в сторону. Если бы не разбойник, был бы брак. Если выступая, встретишь дождь, то будет счастье. № 39. Цзянь. Препятствие Разлад сам по себе является препятствием всякой деятельности, и поэтому момент препятствия характеризуется как следующая ситуация. Такие случаи раскрытия одной из сторон предыдущей ситуации в последующей уже встречались, и потому здесь не приходится удивляться гексаграмме, которая носит название Препятствие. Для того, чтобы интерпретировать афоризм данной гексаграммы, надо вспомнить, что существует определенная пространственная символика триграмм, по которой на юго-западе помещается триграмма дуй – «разрешение», т. е. разрешение какого-то в предыдущем напряженного состояния; наоборот, северо-восток символизируется триграммой гэнь, которая обозначает остановку, т. е. «сохранение». Поэтому в ситуации Препятствие все благоприятные воздействия могут идти от разрешения этой напряженной обстановки, в особенности от обстановки разлада, очерченной в предыдущей гексаграмме. Кроме того, само присутствие сил, воздействующих извне, сил разрешения, символизируется здесь в образе великого человека. Поэтому в данной гексаграмме, где внутренняя жизнь охарактеризована неподвижностью, а внешняя – опасностью, единственный выход из положения указывается афоризмом: Препятствие. Благоприятен юго-запад. Неблагоприятен северо-восток. Благоприятно свидание с великим человеком. Стойкость – к счастью. 1 Движение от первой позиции к шестой на техническом языке «Книги Перемен» называется уходом. Наоборот, погружение от шестой позиции к первой называется приходом, т. е. приходить – это значит углубляться в самого себя. В данной ситуации во внешнем символизирована опасность. Следовательно, уход в самого себя может быть понят как известный обход препятствия, обход опасности. В этом смысле понимается текст: В начале слабая черта. Уйдешь – будут препятствия. Придешь – будет хвала. 2 По общественной символике гексаграмм вторая черта – это изображение царского слуги. Поэтому речь здесь идет именно о нем. Он на данной позиции находится в ситуации препятствий. Однако поскольку эти препятствия, как было сказано выше, являются одним из слагаемых предыдущей ситуации, постольку человек, символизированный данной чертой, не является сам виновником этих препятствий. Поэтому текст говорит здесь: Слабая черта на втором месте. Царскому слуге препятствие за препятствием. Это не из-за него самого. 3 Поскольку третья черта символизирует выход вовне, постольку здесь «Книга Перемен» еще раз напоминает в данной ситуации о необходимости ухода в свою замкнутость, которая была уже указана на первой позиции. Поэтому текст здесь говорит только: Сильная черта на третьем месте. Уйдешь, – будут препятствия. Придешь, – вернешься [на правый путь]. 4 На четвертой позиции, где происходит выступление вовне, в верхнюю триграмму, которая является бездной, опасностью, опасность препятствий дает себя чувствовать с особой силой. Поэтому здесь дальнейшее движение встречает особенно сильное препятствие. Наоборот, уход от этого препятствия для того, чтобы его обойти какимнибудь иным путем, приводит к возвращению к первой черте, с которой стоит в соответствии четвертая. И благодаря этому, т. е. благодаря полному погружению в самого себя, человек достигает возможности, во-первых, найти себе помощь соответственно с теми силами, которые имеются в виду в основном афоризме гексаграммы, во-вторых, такой человек имеет возможность найти выход из данной ситуации препятствий. Поэтому в тексте сказано: Слабая черта на четвертом месте. Уйдешь – будут препятствия. Придешь – будет связь с близкими людьми. 5 Поскольку пятая позиция представляет собою максимальное выявление качеств данной гексаграммы, постольку здесь препятствие особенно сильно. Это – великое препятствие, ибо оно находится в самой середине бездны, т. е. опасности, т. е. того, что символизировано верхней триграммой. С другой стороны, так как пятая позиция вообще является позицией благоприятной и с ней в теснейшей связи стоит вторая позиция, помогающая ей, «ее друг», то текст здесь говорит только следующее: Сильная черта на пятом месте. Великое препятствие. Друзья придут. 6 Здесь еще раз звучит напоминание необходимости погрузиться в самого себя, для того чтобы, временно остановившись на месте, обойти предстоящее препятствие. Еще раз напоминается о помощи, приходящей извне. Но это уже звучит только как напоминание. Поэтому в тексте говорится: Наверху слабая черта. Уйдешь, – будет препятствие. Придешь, – будешь великим. Счастье. Благоприятно свидание с великим человеком. № 40. Цзе. Разрешение Тема освобождения, разрешения, затронутая в предыдущей гексаграмме, здесь является основной. Здесь имеется прежде всего в виду то разрешение, которое приходит с юго-запада, о котором было сказано во введении к предыдущей гексаграмме. Разрешение напряженной обстановки должно наступить, ибо ни одна из ситуаций не может оставаться вечной. Таким образом, конечный исход данной ситуации представляется все же благополучным. Вот почему в тексте говорится: Разрешение. Благоприятен юго-запад. Если некуда выступить, то когда оно [разрешение] наступит, опять будет счастье. Если же есть куда выступить, то уже заранее предуготовано счастье. 1 Можно предполагать, что текст здесь неполный. В нем только одно успокоительное изречение: В начале слабая черта. Хулы не будет. 2 Поскольку данная ситуация является разрешением, постольку нужно довериться именно ей. Всякое сомнение в возможности разрешения напряженной обстановки могло бы послужить только задержкой этого разрешения. Сомнение, как результат хитрости, идущей извне, символизируется в образе лисицы. Против этого образа поставлен другой – образ стрелы, который символизирует прямоту и неуклонность, стойкое проведение предпринятого плана. Поэтому текст, с одной стороны, указывает на возможность сомнений, с другой стороны, говорит о прямоте и неукоснительности предпринятого движения. То, что стрела, упоминаемая здесь, названа желтой, обусловлено тем, что данная черта – вторая, т. е. срединная, а желтый цвет – цвет середины. Это указание на сопротивление сомнениям выражено в тексте следующими образами: Сильная черта на втором месте. На охоте поймаешь трех лисиц. Получишь желтую стрелу. Стойкость – к сожалению. з Третья черта должна была бы быть подготовкой к четвертой, но поскольку в общем эта позиция неблагоприятная, постольку здесь есть возможность не последовать правильному пути, т. е., вместо того, чтобы помочь дальнейшему, может появиться стремление воспользоваться тем, что было выработано на предыдущей ступени. Вместо того, чтобы выступать как носильщик, человек может постараться стать седоком. Но так он может накликать на себя сам беду. И если, даже поняв это, он будет продолжать действовать так же, т. е., если он будет стойким в своем стремлении воспользоваться приобретенными прежде силами и опытом, то в дальнейшем ему предстоит только сожаление. Поэтому текст говорит: Слабая черта на третьем месте. Носильщик, а едет на другом. Сам привлечешь приход разбойников. Стойкость – к сожалению. 4 В данном случае четвертая позиция в развитии данной ситуации главным образом указывает на сочетание необходимой здесь деятельности, на ликвидацию тех вредных влияний, которые могут исходить из предыдущей третьей позиции. Это вряд ли было бы возможно, если бы данная позиция была взята в изолированном ее состоянии. Но поскольку имеется в виду указание на помощь соседней, пятой позиции, постольку в тексте говорится: Сильная черта на четвертом месте. Разреши путы на больших пальцах твоих ног. Друг придет, и в нем будет правда. 5 На предыдущей ступени уже было намечено, что от лица, занимающего пятую позицию в данной ситуации, исходит помощь предыдущей ситуации. Эта помощь прежде всего является поступком, лишенным всякого эгоизма, т. е. представляет собой моральный поступок. Моральный поступок свойствен благородному человеку, и его деятельность здесь может привести к счастью. Он может поступать со всей правотой, на которую он способен, с правотой и правдивостью, которая простирается даже на людей, отставших от него в своем развитии. В этом смысле текст говорит: Слабая черта на пятом месте. Благородный человек, – лишь для него есть разрешение. Счастье. Он обладает правдивостью по отношению к ничтожным людям. 6 Шестая позиция здесь характеризует полное активности стремление к тому, чтобы окончательно уничтожить те путы, которые связывали человека в предыдущей ситуации. Так намечается переход к следующей гексаграмме, которая называется «Убыль» и понимается двояко, т. е. не только как убыль накопленного прежде, но и как убыль всего отрицательного, что еще есть на данной ступени. Это отрицательное выражено в образе ястреба, в которого стреляет человек. Он поставлен в благоприятные условия. Он стоит на высокой стене, как говорит текст, а высокая стена символизирует здесь высокое положение шестой черты. Этот выстрел, однако, может быть как удачным, так и неудачным, т. е. переход к следующей ситуации может быть совершен с большей или меньшей успешностью. Поэтому здесь говорится о благоприятном исходе только в гипотетическом смысле, а именно: Наверху слабая черта. Князю надо стрелять в ястреба на высокой стене. Когда он попадет в него, то не будет ничего неблагоприятного. № 41. Сунь. Убыль Разрешение, достигнутое на предыдущей ступени, приводит к некоторой свободе. Но эта свобода, если она не сдержана надлежащими импульсами, может привести лишь к произволу, т. е. к хаосу. Для того, чтобы избежать этого, совершенно необходимо внести известные ограничения. Но лучше всего ограничения могут вноситься в том случае, если человек сам от себя вносит их. В этом отношении он должен провести некоторые убавления достигнутого на предыдущей ступени. Это возможно лишь в том случае, если человек обладает в достаточной мере внутренней правдивостью и остается стойким. Образно в афоризме «Книги Перемен» убавление, имеющееся здесь в виду, выражено в совете во время жертвоприношения сделать его более ограниченным. Дело в том, что в некоторых случаях при жертвоприношении полагалось восемь жертвенных чаш. Здесь «Книга Перемен» советует ограничиться хотя бы двумя. При этом имеется в виду то, что важно не количество принесенных жертв, а важно то настроение, с которым они приносятся, т. е. опять-таки та внутренняя правдивость, которая имеется в виду в начале афоризма. Так, в тексте это выражено следующим образом: Убыль. Обладателю правды – изначальное счастье. Хулы не будет. Возможна стойкость. Благоприятно иметь, куда выступить. Что нужно для жертвоприношения? И двух [вместо восьми] чаш достаточно для жертвоприношения. 1 Всякая личная деятельность, т. е. деятельность, направленная на свою собственную пользу, здесь должна быть особенно строгим образом отведена на задний план, ибо самое правильное ограничение себя – это ограничение своего эгоизма. Альтруистические действия здесь направлены главным образом на пользу того, кто занимает четвертую позицию, ибо это требуется законом соответствия позиции. Но деятельность, направленная на угашение своего эгоизма, должна быть опять-таки не чрезмерной: это должно быть весьма взвешенным и продуманным убавлением тех или иных качеств. Важно только возможно скорее прекратить свой личный произвол и двинуться по намеченному выше пути. Поэтому текст советует: В начале сильная черта. Прекрати свои дела и скорее выступай. Хулы не будет. Разобравшись в деле, убавь то, что должно быть убавлено. 2 Уравновешенность, которая свойственна второй позиции, здесь выступает как ведущая тема. Но здесь же намечается и нечто другое, то, что вся эта ситуация убыли в известном смысле предвосхищает следующую ситуацию – ситуацию прибавления, ибо, поскольку убавились одни качества, нарастают другие. Уравновешенность этой второй позиции приводит к тому, что всякое выступление из нее может привести к неблагоприятному исходу. В этом смысле приходится понимать текст: Сильная черта на втором месте. Благоприятна стойкость. Поход – к несчастью. Прибавь к тому, чего не убавляешь. 3 На третьей позиции в известном смысле прекращается свободный выбор деятельности, ибо она сильно определена действиями, приближающимися извне. Поэтому здесь афоризм в «Книге Перемен» звучит скорее как простая констатация факта, а не совет. Чтобы расшифровать образы, данные в этом афоризме, необходимо принять во внимание следующее. Первые две черты в данной гексаграмме сильнее, третья и пятая – слабые, т. е. на пятой позиции в известном смысле меняются качества предыдущих. Таким образом, среди трех людей, которые имеются в афоризме, один качественно отличный. В этом смысле и говорится, что трое убудут на одного человека. С другой стороны, в силу соответствия между третьей и шестой позициями здесь возможно благотворное влияние шестой. Если принять во внимание вышеизложенное, то будет понятен афоризм: Слабая черта на третьем месте. Если идут трое, то они убудут на одного человека. Если идет один человек, то он найдет своего друга. 4 Та торопливость, о которой говорилось на первой позиции, поскольку первая позиция представляла стремление к четвертой, здесь уже отступает на задний план, она перестает быть, исчезает. И дурного влияния она не оказывает, ибо убавление эгоистического начала в деятельности человека не может привести к дурному исходу, пока это не идет по линии уменьшения достоинств самого человека. В этом смысле можно понять текст: Слабая черта на четвертом месте. Убавь свою торопливость. Но даже если и будешь спешить, – будет веселье. Хулы не будет. 5 Прежде всего для понимания данного текста необходимо принять во внимание то, что первые его афоризмы представляются позднейшим включением в текст, попавшим сюда по ошибке. Подлинное место этого афоризма – во второй позиции следующей гексаграммы, где он существует и где он находит отражение в древнейшей комментаторской литературе. Здесь же, поскольку этот текст утвердился и позднейшими комментаторами был принят, постольку приходится его рассматривать лишь как предвосхищение того, что будет развернуто на следующей позиции. В древнем Китае существовало гадание при помощи черепахи: черепаха, как священное культовое животное, рассматривалась как нечто весьма ценное. Поэтому в данном тексте, где говорится об автоматическом появлении лучших сторон деятельности человека, они символизированы в образе такой черепахи. Но появление этих лучших сторон здесь может быть рассмотрено лишь как результат планомерной деятельности по угашению эгоистических черт характера человека. Таким образом, лишь условно может быть допущен существующий ныне текст пятой позиции, гласящий следующее: Слабая черта на пятом месте. Можно и увеличить то, в чем недостаток, черепахой, оракулом ценой в 10 000 связок монет. От его указаний невозможно уклониться. Изначальное счастье. 6 Угасание эгоистического начала приводит к тому, что целый ряд разрозненных и самостоятельных людей может воссоединиться вокруг единого центра. Конечно, в известном смысле они теряют свою самостоятельность, но зато они приобретают силу совместного действия. Здесь опять выступает афоризм, бывший уже на второй позиции. Но, кроме него, указана еще и необходимость воссоединения многих, хотя бы ценою частичной утраты их самостоятельности. Таким образом, намечается переход к следующей ситуации, и здесь особенно заметно, что убыль, которая имеется в виду во всей этой гексаграмме, служит лишь переходной ступенью к приумножению, о котором будет толковать следующая гексаграмма. Так, в тексте мы читаем: Наверху сильная черта. Прибавь к тому, чего не убавляешь. Хулы не будет. Стойкость – к счастью. Благоприятно иметь куда выступить. Обретешь столько подданных, что уже не будет самостоятельных домов. № 42. И. Приумножение То, о чем будет говориться в данной гексаграмме, уже было частично намечено в предыдущей. Убавление отрицательных сторон приводит к приумножению положительных. Но само собой такое приумножение положительных сторон возможно лишь в том случае, если злу противопоставляется активное создание добра, а не простое выжидание. Поэтому в ситуации Приумножения чрезвычайно важно сохранение и действие той внутренней правдивости, которая намечалась уже из предыдущей ситуации. Здесь сама ситуация предрасполагает к тому, чтобы, исходя из внутренней правдивости, предпринять какое-нибудь серьезное и большое дело, ведущее к крупным переменам. В этом смысле говорит текст: Приумножение. Благоприятно иметь куда выступить. Благоприятен брод через великую реку. 1 Многое из того, что происходит в этой ситуации, было уже намечено в предыдущем. Первая позиция, которая представляет собою преемницу всей предыдущей ситуации, особенно предрасположена к тому, чтобы совершить те великие действия, о которых говорит основной афоризм. Произведение великих действий здесь является уже чем-то необходимым. И только при наличии такой деятельности, которая идет по пути приумножения не только своих собственных достоинств, но и всего окружения, осуществится тот благоприятный исход, который идеально может быть мыслим здесь. В этом смысле говорит текст: В начале сильная черта. Благоприятствует необходимости вершить великие дела. Изначальное счастье. Хулы не будет. 2 Тот афоризм, который был нами рассмотрен на пятой позиции предыдущей гексаграммы, здесь находится на подобающем месте. Поэтому, не повторяя объяснения образов данного афоризма, которое было сделано выше, непосредственно переводим самый афоризм. Он, правда, осложнен здесь еще указанием на жертвоприношение, но оно является лишь развитием основного образа, уже рассмотренного выше. Текст здесь следующий: Можно и умножить то, в чем недостаток, черепахой – оракулом ценой в 10 000 связок монет. От его указаний невозможно уклониться. Вечная стойкость – к счастью. Царю надо проникнуть – жертвами к богам. Счастье. 3 На пользу человеку может быть не только помощь, которую ему оказывает кто-нибудь другой. Но, как это ни странно, и противодействие, оказываемое человеку, может быть направлено ему на пользу и на приумножение его достоинств и сил, ибо в борьбе с препятствиями человек может закалить и укрепить свои, уже присущие ему силы. Здесь сказывается влияние шестой позиции, которая не столько способствует и помогает третьей, сколько противоборствует ей, ибо в ней процесс приумножения уже заканчивается. Но при наличии необходимой внутренней правдивости, при умении совершать нужные и верные поступки именно это противодействие может привести человека к благоприятному исходу. Он не должен скрывать свои силы, приобретенные на других путях. Он должен их выявить совершенно открыто. Но в своей деятельности он должен иметь перед собой некий руководящий образец, ибо его собственной силы для определенной своей деятельности здесь еще не хватает, так как здесь процесс приумножения еще не доведен до предельной высоты. Поэтому довольно пространный текст говорит следующее: Слабая черта на третьем месте. Приумножай и при посредстве несчастных событий. Хулы не будет. Если сам, обладая правдой, пойдешь верным путем, если заявишь об этом князю и поступишь по его мановению, то хулы не будет. 4 Те крупные события и действия, о которых говорилось в общем афоризме ко всей гексаграмме, здесь могут быть доведены до их реализации. Одним из образов крупных действий, значительных и отмечавшихся в истории, в древнем Китае, рассматривалось перенесение столицы. При нем царь должен был, конечно, считаться с голосом своих вассалов, и, только найдя в них поддержку, он мог решаться на перенесение столицы. Так расшифровывается данный текст, в образах которого по существу говорится лишь о предприятии какого-нибудь серьезного и крупного дела, которое затрагивает не только самого деятеля, но и его окружение. В тексте здесь мы читаем: Слабая черта на четвертом месте. Если, идя верным путем, заявишь об этом князю, то все за тобой пойдут. Благоприятствует необходимости, создав себе поддержку, перенести столицу. 5 Верхняя триграмма символизирует внешнее, равно как и деятельность, направленную вовне, поэтому приумножение, которое имеется в виду здесь, не может быть направлено исключительно на свою собственную пользу. Здесь более чем где бы то ни было выступает необходимость. Направить приумножение на окружающих людей, в особенности на людей, стоящих ниже в каком бы то ни было смысле. Здесь необходимо, как говорит текст, облагодетельствовать людей. Но помощь, оказываемая извне, была бы лишь искажением этой помощи, если бы оказывавший милость спрашивал людей, которые получили что-нибудь от него, о том, хорошо ли им стало. Такая помощь производила бы впечатление, в конце концов, корыстного действия. Если человек может воздержаться от этого и производит великие действия для окружающих бескорыстно, то, в конце концов, это повышает и его собственные моральные качества. В таком смысле текст говорит здесь: Сильная черта на пятом месте. Обладая правдой, облагодетельствуешь сердца людей, но не спрашивай их об этом. Изначальное счастье. Обладание правдой облагодетельствует и твои собственные достоинства. 6 Характер действия этой позиции уже был отмечен нами при рассмотрении третьей позиции. Это тоже оказание пользы и помощи другим, но оказывается эта помощь своеобразно, не столько непосредственным приумножением их достоинств, сколько оказанием препятствия их действиям. Однако, если бы человек, действующий исходя из этой позиции, стремился исключительно ставить препятствия, то он не был бы на верном пути. Косность в этом отношении была бы пагубной для него самого, ибо окружающими была бы воспринята не столько его своеобразная воспитательная деятельность, сколько его суровость, граничащая с жестокостью. Поэтому текст говорит здесь: Наверху сильная черта. Ничего не приумножит это, а пожалуй, – разобьет это. При воспитании сердец не будь косным. Иначе – несчастье. № 43. Гуай. Выход Для того, чтобы понять эту гексаграмму, необходимо обратить внимание на ее структуру. Здесь все черты, кроме последней шестой, сильные, и шестая, слабая черта, графически выраженная прерванной чертой, представляет собой возможность некоего прорыва, возможность вырваться, выйти, т. е. решаться на что-нибудь. Пять сильных черт, расположенных снизу и до пятой позиции, представляют собою большое скопление творческих сил, перед которыми расступаются препятствия. В этом смысле название гексаграммы, которое условно переведено словом Выход, должно быть понято еще и как решимость и как прорыв, ибо дальнейшие тексты показывают данный термин и с этих сторон. Почему здесь может появиться прорыв? Потому что всякое приумножение, которое было указано в предыдущей ситуации, если оно продолжается все дальше и дальше, может привести к переразвитию, т. е. к известному переходу через край. Как вода в сосуде поднимается до краев и дальше уже переливается через них, так и здесь речь идет о большом подъеме, но таком, который не задерживается уже в прежней форме, а вырывается из нее. Для того, чтобы не потеряться в такой ситуации, необходимо большое напряжение внутренней правдивости. Всякое высказывание должно быть обосновано на ней. Только тогда в этом опасном положении можно найти правильный путь. Для того, чтобы найти эту внутреннюю правдивость, необходимо исходить из самого себя, говорить от своего собственного лица. Наоборот, если человек стал бы, только пользуясь своими силами, своим оружием, агрессивно наступать на других, не заботясь совершенно о самовоспитании, то это привело бы его к самым отрицательным последствиям. В этом смысле может быть понят текст данного афоризма: Выход. Поднимаешься до царского двора. Правдиво возглашай. А если и будет опасность, то говори от своего города. Неблагоприятно браться за оружие. Благоприятно иметь куда выступить. 1 Мы видели, что первые пять позиций заняты здесь все сильными чертами. Конечно, они символизируют большую мощь, но на первой позиции эта мощь еще только в самом начале своего проявления, и здесь возможен как благоприятный, так и неблагоприятный исход. Во всяком случае, если предпринять какие-нибудь действия, только потенциально владея большой творческой силой, то, может быть, победа и не будет достигнута, хотя при малом действии она могла бы быть достигнута. Если человек такой не обеспечит себе победы, то это послужит поводом для того, что его будут хулить. Поэтому в тексте сказано: В начале сильная черта. Мощь в передней части пальцев на ногах. Если выступишь и не победишь, будет хула. 2 Вторая позиция предшествует окончанию первого этапа, которое намечается в третьей. Поэтому для второй позиции уместен образ сумерек и ночи, который упоминается в тексте данного афоризма. Но если даже эти сумерки и ночь вызывают настроение страха, то все же здесь в самом гармоничном образе сочетаются творческие силы, которые уже указывались выше. Они, собственно говоря, и являются тем орудием, которым человек мог бы действовать. Однако выше было указано, что действие оружием не может привести к благоприятному исходу. Это может сильно испугать человека. Поскольку данная позиция представляет собой уравновешенность и гармоничность, постольку «Книга Перемен» ободряет здесь указанием на излишность страха. В тексте здесь мы читаем: Сильная черта на втором месте. Опасливо возглашай. В сумерки и ночь будет действие оружия, – не бойся. 3 То, что было хорошо на предыдущей позиции, уже становится неблагоприятным на следующей, ибо время миновало. Кроме того, если первая позиция, как нижняя в первой триграмме, связывалась с образами пальцев на ногах, то верхняя в первой триграмме, т. е. третья, связывается с образом скул. По ходу самой ситуации здесь действия не могут быть благоприятными. Однако вся ситуация должна быть исполнена сил, решимости. И поэтому, даже предвидя опасность и несчастливость исхода, благородный человек, т. е. этически полноценный человек, должен решиться на действия здесь. Пусть он будет совершенно одинок, он должен пройти через период известного разрушения, ломки прежних обстоятельств и создания новых. Мы уже встречались с образом дождя как разрешения нависших туч. Здесь опять упоминается этот образ, но упоминается не как плодотворный дождь, а как дождь, от которого человек промокнет, ибо здесь окружающие благородного человека люди, недоразвитые в этическом отношении, могут оказывать на него воздействие, и эти действия могут быть ему неприятны. Однако, поскольку он понимает возможность и необходимость такого положения и тем не менее действует так, как велят его моральные убеждения, то никто не осмелится сказать о его неправоте. Текст высказывает это в следующих словах: Сильная черта на третьем месте. Мощь в скулах. Будет несчастье. Но благородный человек решается на выход. Он одиноко идет и встречает дождь. Если он и промокнет, то будет досадно, но хулы не будет. 4 Четвертая черта имеет своим основанием первую в силу закона соответствия позиций. Поскольку первая черта расположена значительно ниже четвертой, постольку она символизирована в нашем тексте в образе крестца. Первая позиция занята была сильной чертой. Сила рассматривается в символике «Книги Перемен» иногда (как, например, в данном случае) как твердость, т. е. в применении к человеческому телу как кости, лишенные мускулов. Это уже поможет нам понять своеобразный афоризм, приписанный данной позиции. Он дан только для того, чтобы указать на трудность действия на данной позиции. Человек здесь сам действовать вряд ли сможет, потому что четвертая черта представляет собою лишь переходный период к следующей, на которой, собственно говоря, достигается возможность решиться на тот выход, который указывается в общем афоризме гексаграммы. Кроме того, для понимания последней фразы данного афоризма надо принять во внимание, что неверное положение человека, свойственное данной позиции, вряд ли может гарантировать доверчивое отношение к нему со стороны окружающих. В тексте здесь мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. У кого на крестце нет мускулов, тот идет с большим трудом. Пусть лучше его тянут, как барана, тогда раскаяние исчезнет. Если услышишь эти речи, то не поверишь им. 5 Пятая, высшая черта среди сильных черт, стоит непосредственно перед тем, что символизирует прорыв, решимость и выход. Она – эта пятая черта – должна быть вознесена на каком-то холме. Поверхность его покрыта шестой, слабой чертой, которая символизирована в образе мягкой травы – шпината. Для того, чтобы совершить правильно этот выход, нужно только сохранить то качество, которое свойственно было и в предыдущем, а именно умение идти неуклонно по правому пути. Тогда только вся ситуация может быть направлена на благоприятный исход. Об этом текст говорит: Сильная черта на пятом месте. Холм, поросший шпинатом. Решись на выход. Действующему неуклонно хулы не будет. 6 Верхняя триграмма здесь – разрешение. Графический анализ знака дуй приводит к выводу, что здесь первоначально был изображен человек с раскрытым ртом. Потому этот знак в некоторых контекстах имеет значение «говорить», «возглашать». Этим, конечно, объясняется и то, что речь указывалась в общем афоризме, и здесь, в самой характерной черте верхней триграммы, опять говорится о речи. Однако говорится о ней не так, как говорилось в начале, потому что здесь весь процесс решимости и выхода (а речь является тоже известным откровением себя, т. е. выходом вовне) приходит к своему завершению. Потому здесь никакого возглашения уже не может быть. С этой стороны данная позиция стоит в противоречии со всем ходом данной ситуации. И можно сказать о неблагоприятности ее, кроме того, в ней именно намечается следующая ситуация, ситуация противоречия, перечения. Поэтому сравнительно краткий текст говорит здесь: Наверху слабая черта. Безгласность. В конце концов, будет несчастье. № 44. Гоу. Перечение То противоречие, которое намечалось на последней позиции предыдущей гексаграммы, здесь рассматривается как основная тема данной ситуации. Поэтому она и названа Перечение. Но для того чтобы ее правильно понять, а в особенности для того, чтобы понять присущий ей лаконичный афоризм, необходимо иметь в виду, что очень часто, как и в данном случае, название гексаграмм имеет не один, а несколько смыслов. Так, данное слово гоу имеет значение не только перечения, но означает еще – «царица», понимаемая как нечто иное по отношению к царю. Поэтому и афоризм говорит о женщине. Это – время, когда, вопреки обычаю, действует не царь, а царица, на ее стороне сила. Всякая попытка подчинить ее себе может привести к опасным последствиям. В переносном смысле слова здесь намечается возможность концентрации всего того зла, которое было на предыдущих ступенях еще не окончательно побеждено. На время это зло получает возможность действовать вновь. Никакой компромисс со злом по существу недопустим. Поэтому здесь не следует брать жену, которая именно только в данном контексте понимается как образ этого перечащего зла. Так расшифровывается текст: Перечение. У женщины сила. Не надо брать жену. 1 Для понимания данного и дальнейшего афоризмов следует принять во внимание структуру всей гексаграммы. Она представляет собою обращение предыдущей. Здесь только нижняя черта слабая, все остальные сильные. Первая позиция, представленная слабой чертой, при своем движении вверх встречает препятствие в виде сильной второй черты, и препятствие это подтверждено силами всех дальнейших черт. Движение здесь остановлено, точно привязано к крепкому тормозу. Само собой, в таких обстоятельствах действия не могут быть благоприятны. Наоборот, спасти положение может только стойкое пребывание на месте. Однако тупой и неразвитый человек, хотя бы он был и слаб, все же в силу закономерностей движения, отмечавшегося в движении черт гексаграмм, будет стремиться к действию. Это выражено в образе, далеко не лестном для такого человека. Так, в тексте здесь мы находим: В начале слабая черта. Привяжешь к металлическому тормозу. Стойкость к счастью. Если будешь куда-нибудь выступать, то встретишь несчастье. Но тощая свинья непременно будет рваться с привязи. 2 Во время всякого перечения действуют одновременно и противоречиво по крайней мере два слагаемых. Между ними, поскольку они различны, проходит грань. Но всякая грань является одновременно как разграничением, так и соединением. Таким образом, на второй позиции, где самым интенсивным образом выступают гармоничность, уравновешенность как внутренние качества, может быть сказано и о том синтезе, который намечается как противоположность в периоде противоречия. Рыба – это образ чего-то, чему не свойственно быть в руках. Здесь говорится о том, что рыба поймана. Так впервые намечается синтез перечащих сторон. В таких обстоятельствах крайне неблагоприятным может быть всякое отчуждение. А так как гость понимался в древнем Китае как чужестранец, то положение гостя, т. е. чего-то чуждого в данной позиции, было бы неблагоприятно. Вот почему в тексте мы читаем: Сильная черта на втором месте. В охапке есть рыба. Хулы не будет. Неблагоприятно быть гостем. 3 Если на предыдущей позиции была под нею слабая первая черта, т. е. не было препятствий изнутри, то здесь, под третьей чертой, помещается вторая, сильная черта, которая оказывает изнутри сильное сопротивление. Здесь, когда время действия второй позиции уже миновало, продолжение ее действия могло бы быть понято лишь как косность, которая символизирована в образе, уже знакомом нам, в образе кости, лишенной мяса. Однако третья позиция, как позиция кризиса и перехода, не может быть длительным временем. Поэтому через нее сравнительно быстро может пройти развитие ситуации. Вот почему в конечном счете афоризм данной черты гласит: Сильная черта на третьем месте. У кого на крестце нет мускулов, тот идет с большим трудом. Опасно, но большой хулы не будет. 4 Четвертая позиция гораздо дальше от первой, чем вторая, поэтому здесь повторяется образ второй позиции, но взятый с противоположной стороны. Здесь все больше и больше развивается перечение, характерное для всей ситуации, и поэтому все меньше и меньше возможность синтеза. Всякое самостоятельное выступление, поскольку оно подчеркивает исключительно свою правоту, здесь могло бы лишь мешать делу воссоединения. В тексте мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. В охапке нет рыбы. Восставать – к несчастью. 5 Пятая позиция расположена высоко над первой, но действие ее должно простираться до самого низа. Это действие в силу уравновешенности центральной, пятой позиции должно быть мягким, лишенным всякого насилия. Автор дает афоризмы в образе ивовых веток, которые гибки, нежны и длинны. Им противопоставляется тыква как плод, лежащий на земле. Ветки ивы должны покрывать, свешиваясь сверху, тыкву. В этом образе действие, идущее с пятой позиции, т. е. от максимального выявления данной ситуации вовне, до самых глубин ее содержания. Но особенно важно при действии, исходящем из этой позиции, во имя преодоления добиться гармоничного включения своей деятельности в среду, окружающую действующего человека. Если пятая позиция склонна к выявлению себя вовне, то здесь это внешнее проявление должно быть затаено, спрятано. Не следует думать, что скрывание своих собственных достоинств может здесь привести к дурным последствиям – к неизвестности данного человека. Его слава проявится хотя бы в том, что, как говорит «Книга Перемен», он получит благословение свыше. В таком смысле приходится понимать образы текста: Сильная черта на пятом месте. Ивой покрыта тыква. Затаи свой блеск, и будет тебе ниспослано от неба. 6 Завершение всего процесса перечения выступает как нечто совершенно непримиримое. Это – движение в разные стороны, окончательно окосневшее в самом себе. Как рога торчат в разные стороны, так перечащие идут по разным направлениям. Человеку, занимающему данную позицию, может быть стыдно, и он может сожалеть о том, что на предыдущих, более благоприятных позициях не было достигнуто синтеза противоречия. Но поскольку вся ситуация перечения здесь приходит к концу и намечается переход к следующей, к ее противоположности, постольку «Книга Перемен» дает здесь успокоительный афоризм: Наверху сильная черта. Перечение – это рога. Сожаление. Но хулы не будет. № 45. Цуй. Воссоединение Мы имели случай неоднократно убедиться в том, что гексаграммы в «Книге Перемен» одна за другой следуют по принципу противоположности. Так и в этом случае после перечения как разрозненности, идет гексаграмма, обозначающая воссоединение. Это воссоединение, собственно говоря, намечалось уже как внутреннее качество в предыдущей ситуации. Здесь оно является основной темой данной ситуации. В древнем Китае царь рассматривался как живой представитель всех отцов, т. е. предыдущих царей. В этом отношении антитеза живого и мертвого использована в данном афоризме. Но афоризм говорит не только об антитезе, но также и о воссоединении этих противоположностей. В этом же смысле приходится понимать и встречу с великим человеком, о которой говорит текст. Так как здесь говорится о воссоединении в целом, во всех его возможных вариантах, то дается указание на воссоединение как на серьезное и крупное дело, для которого необходимы великие жертвоприношения. Если все это соблюдено человеком, то благоприятность его действия, хотя бы оно было и крупным, гарантирована сама собой. В тексте здесь мы читаем: Воссоединение. Свершение. Царь подходит к обладателям храма (к духам предков). Благоприятна встреча с великим человеком. Благоприятна стойкость. Необходимо великое жертвоприношение, тогда – счастье. Благоприятно иметь куда выступить. 1 Правда как отражение действительности рождается в синтезе. Поскольку здесь, на первой позиции, лишь намечается возможность синтеза, постольку правдивость здесь не может быть доведена до конца. Благодаря этому и результат деятельности, построенной на такой неполной правдивости, может быть как гармоничен, так и негармоничен. Если результат деятельности приведет к хаосу, то человек может лишь скорбно воскликнуть об этом. Наоборот, если результат приведет все-таки к воссоединению, то оно и будет достигнуто. Во всяком случае, страх в такой деятельности мог бы только повредить человеку. Поэтому «Книга Перемен» советует: В начале слабая черта. Если будешь правдивым, но не до конца, то может быть как растерянность, так и воссоединение. Тогда воскликнешь, но все сразу соберутся, и будет смех. Не бойся. Если отправишься, то хулы не будет. 2 Воссоединение может наступить и при пассивности одной из соединяющихся сторон. Она может быть лишь увлечена. Но даже и это может гарантировать благоприятный исход. А если этот исход будет благоприятным, то он потребует затраты лишь небольших жертв, ибо не в количестве жертв дело, а в той правдивости и благоговении, с которыми приносится жертва. В этом смысле текст говорит: Слабая черта на втором месте. Дашь себя увлечь, и будет счастье. Хулы не будет. Если ты правдив, то это благоприятствует необходимости принести даже малую жертву. 3 Процесс воссоединения может идти и неправильно, он может привести к сожалению. И именно эта возмож- ность отражена в третьей позиции кризиса. Поскольку на ней не заканчивается процесс, постольку из нее нужно выступить. Это лучшее, что может быть сделано, но даже и тогда человек может пожалеть, что пропустил более благоприятный момент – предыдущую вторую позицию. Так, в тексте сказано: Слабая черта на третьем месте. Воссоединение и вздохи. Ничего благоприятного. Если выступишь, то хулы не будет, а будет лишь небольшое сожаление. 4 Но вот момент кризиса миновал, и впервые перед человеком появляется возможность подлинного воссоединения. Само собою, что этот момент охвачен переживанием счастья. Поэтому лаконичный текст говорит: Сильная черта на четвертом месте. Великое счастье. Хулы не будет. 5 То счастье, которое переживается на предыдущей ступени, может быть силой, которая притягивает к себе всех окружающих. Поэтому в данной ситуации все могут стремиться не к тому человеку, который занимает главную, пятую позицию, т. е. к тому, кто является носителем воссоединения по преимуществу, а к его предтече – человеку, символизированному четвертой чертой. Поэтому к главному носителю принципа воссоединения может быть проявлено некоторое недоверие. Однако это недоверие не должно его смущать. Он должен от самого начала и навеки оставаться стойким, ибо ему, как прошедшему через опыт предыдущей ступени, известно, что тяготение к предтече является лишь переходным этапом, лишь частью пути, который проходят все, стремящиеся к воссоединению именно с ним, стоящим на пятой позиции. Поэтому «Книга Перемен» здесь только констатирует: Сильная черта на пятом месте. Воссоединение у того, кто занимает престол. Хулы не будет. Если все же нет доверия, то будь от начала и вовеки стойким, тогда раскаяние исчезнет. 6 Ситуация воссоединения является благоприятной, но на шестой позиции она приходит к своему концу, это может быть пережито человеком как большое горе. Он может отдаться плачу, описанному в «Книге Перемен» в самых реалистических чертах. Но дальнейшая ситуация является тоже благоприятной. Поэтому «Книга Перемен» утешает здесь так: Наверху слабая черта. Жалобы, и стоны, и слезы – до насморка. Хулы не будет. № 46. Шэн. Подъем На предыдущей ступени было достигнуто воссоединение всех сил. Здесь сказывается результат этого воссоединения. Сам образ гексаграммы указывает на рост, являющийся результатом воссоединения всех сил, ибо здесь внизу гексаграммы мы имеем триграмму Сунь, которая символизирует дерево, вверху мы имеем триграмму Кунъ, которая символизирует землю. Так указывается образ дерева, которое, собрав весной все свои силы, пробивается сквозь толщу земли и растет. Уже в этом движении дерева дано указание возможности развития и указано направление этого развития, т. е. вверх. Кроме того, благодаря такому движению вверх здесь достигается возможность проявления, но тем самым и возможность увидеть более развитого и высокостоящего человека. Поэтому беспокоиться здесь о возможности быть покинутым не приходится. И текст, предупреждая об отсутствии всякой опасности, упоминает еще только о том, что поход на юг – к счастью. Юг рассматривается как место, где солнце достигает своего максимального проявления, а поэтому место проявления вообще. Так, в тексте мы читаем: Подъем. Изначальное свершение. Благоприятно свидание с великим человеком. Не скорби! Поход на юг – к счастью. 1 В самом начале процесса подъема, который является, конечно, важным моментом, необходимо только одно – строго отдавать себе отчет в том, каковы будут условия подъема и как можно его осуществлять. Поэтому текст здесь, отмечая лишь безусловно положительный ход процесса, говорит: В начале слабая черта. Как подобает, подымайся. Великое счастье. 2 Умение подыматься правильно – это самое главное свойство, которое является иной формой внутренней правдивости, отмечаемой на второй позиции. При подъеме совершенно не существенно, сколько жертв человеком будет вложено в этот подъем. Существенно только правильное его проведение и движение неуклонно вверх. Текст говорит здесь: Сильная черта на втором месте. Будь правдивым, и тогда это будет благоприятствовать приношению незначительной жертвы. Хулы не будет. 3 Уже сам образ верхней триграммы, предстоящей перед третьей позицией, может быть ключом к расшифровке образа, данного в афоризме этой третьей черты. Все три линии верхней триграммы прерваны посредине. Это символизирует пустоту. С другой стороны, эта триграмма обозначает город, ибо город является одним из слагаемых земли, т. е. триграммы Кунъ. Поэтому здесь говорится о пустом городе. Но образ пустого города понимается и в переносном смысле, косвенно указывая на тщетность подъема, если ограничиться подъемом только на этой ступени. Это ясно само собою, если принять во внимание все сказанное в предыдущем о третьей позиции как позиции кризиса. Вот почему в тексте мы находим только: Сильная черта на третьем месте. Поднимешься в пустой город. 4 На этой позиции верхняя триграмма, по существу обозначающая землю, рассматривается при помощи другого образа – образа горы Ци. Само название «гора Ци», несмотря на критические замечания Наит-, нас смущать не может, ибо мы относим составление «Книги Перемен» не к традиционной дате, а к более поздней, когда уже образ знаменитой горы Ци мог попасть в текст. Здесь образ подъема выражается также при помощи горы, но этот подъем вполне благополучен; о нем текст «Книги Перемен» говорит дважды как о приносящем счастливый исход. Может показаться странным появление на четвертой позиции образа царя, ибо скорее можно было бы ожидать этот образ на пятой позиции. Однако здесь, как указывает Вань И, имеется в виду деятельность царя, поскольку она проявлена в его приближенном. Действует, собственно говоря, не приближенный, но для окружающих вся деятельность сосредоточена в нем. В таком смысле можно понять текст: Слабая черта на четвертом месте. Царю надо проникнуть к горе Ци. Счастье. Хулы не будет. 5 На пятой позиции достигается максимальная точка подъема. Здесь необходимо, как внутреннее качество, только стойкое сохранение своей позиции, и уже это одно может привести к благоприятному исходу. Но ограничиться им значило бы не выполнить всего того морального долга, который стоит перед человеком, занимающим эту позицию, ибо деятельность, направленная на свое собственное благо, никоим образом не рассматривается в «Книге Перемен», говорит о тех людях, которые стоят, может быть, на более низких ступенях, но и для них также ситуация подъема вполне действенна. Поэтому надо понимать, что подъем идет по ступеням, и, несмотря на все различие этих ступеней, тот человек, который в силу жизненных условий оказывается на пятой позиции ситуации подъема, должен оказывать максимальную помощь всем тем, которые, может быть, и не замечая его, движутся вверх. В этом смысле расшифровывается в комментаторской литературе текст: Слабая черта на пятом месте. Подъем по ступеням. Стойкость – к счастью. 6 Воссоединение всех сил, охарактеризованное в предыдущей ситуации, по-видимому, рассматривается настолько полным, что даже на шестой позиции данной ситуации не перестает сказываться подъем (мы видели неоднократно прекращение характерных черт ситуации на шестой позиции). Правда, характерная черта шестой позиции сказывается только в том, что внешняя проявленность качества данной ситуации в целом здесь стоит на заднем плане. Кроме того, высота шестой позиции, представляющая собой максимальную высоту всякой гексаграммы, проявляется в образе подъема, уходящего из виду, но все-таки это подъем. И в силу указанной выше совокупности мощи, приобретенной на предыдущей позиции, здесь текст говорит даже о непрерывно стойком сохранении этого подъема. Так, в тексте мы читаем: Наверху слабая черта. Скрывающийся из виду подъем. Он будет благоприятен от непрерывной стойкости. № 47. Кунь. Истощение Сколько бы ни было проявлено сил в предыдущей ситуации, но все-таки это какое-то ограниченное количество, ибо эти силы не бесконечны, рано или поздно в подъеме они будут исчерпаны. Вот почему подъем с полной необходимостью приводит к истощению. Но в этом истощении необходимо не столько констатировать самый факт истощения сил, сколько необходимо указать возможный выход из данной ситуации, ибо, как и всякая другая, она не может быть вечной. Уже это одно указывает на возможность развития, которое на техническом языке «Книги Перемен» называется свершением. Конечно, для преодоления данной ситуации человек должен быть достаточно развитым, как называет «Книга Перемен», великим человеком; только для него возможен благоприятный исход. Пусть его деятельность в данном состоянии и вызовет толки, ибо не всем в его окружении будет понятна его деятельность, – этим толкам все же придавать значения не следует, ибо здесь человек должен полагаться только на самого себя. Поэтому текст здесь говорит: Истощение. Свершение. Стойкость. Великому человеку – счастье. Будут речи, но они неверны. Хулы не будет. 1 В данной ситуации все окружение предрасполагает к тому, чтобы стойкости, указанной в общем афоризме, были поставлены препятствия. На первой позиции это начинает уже давать себя чувствовать. Чтобы указать, что эта позиция не способствует стойкой деятельности, исходящей от самого человека, здесь говорится о том, как неудобно сидеть на пне. Более того, здесь указывается и путь, проходящий через сумрачную долину, и, кроме того, указывается на одиночество, на которое обречен в данной ситуации человек. Если здесь текст говорит о трех годах такого одиночества, то образно он указывает на три первые позиции, которые заняты триграммой – бездна или опасность. По-видимому, на этом же основании здесь появляется образ сумрачной долины, понимаемой как бездна. В этом смысле можно понять текст: В начале слабая черта. Сидение затруднено на пне. Войдешь в сумрачную долину. Три года не будешь ничего видеть. 2 Уравновешенность, характерная для второй позиции, представляется здесь в известной стойкости пребывания на ней. Кроме того, ее связь с пятой позицией обнаруживается в образе дара, идущего от пятой позиции, т. е. по существу от человека, занимающего пятую позицию, дара, приносимого посланцем его. В таком положении, когда человек может в своей уравновешенности не сходить со своего места, в положении, когда ему ниспослано от вышестоящего, ему, конечно, не следует предпринимать никаких крупных дел и выждать время, пока не изменится вся ситуация. Здесь он может лишь служить чему-то, что он считает выше самого себя. Эта служба мыслится авторами «Книги Перемен» как некое культовое действие – жертвоприношение. Поэтому текст данного афоризма звучит так: Сильная черта на втором месте. Затруднение с вином и пищей. Внезапно придет человек в алых наколенниках. Благоприятно необходимости приносить жертвы. Поход – к несчастью. Хулы не будет. 3 На третьей позиции сказывается влияние предстоящей четвертой, которая занята сильной чертой. Эта сильная черта, как своего рода крепость, выражена в образе камня, загораживающего путь. Поэтому движение дальнейшего развития на этой позиции затруднено. Если бы человек на этой позиции повернул вспять, то он натолкнулся бы на стойкие, непреклонные силы первой позиции, которая, конечно, не способствует такому возвращению. Таким образом, человек здесь поставлен в крайне затруднительные обстоятельства, он не может двигаться ни вперед, ни назад. Кроме того, отсутствует соответствие с шестой позицией. Это выражено в образе одиночества человека, который, вернувшись домой, не находит своей жены. В тексте здесь мы читаем: Слабая черта на третьем месте. Преткнешься о камень. Будешь держаться на терниях и шипах. Войдешь в свой терем, но не увидишь своей жены. Несчастье. 4 Стойкость, которая была отмечена как характерная черта первой позиции данной гексаграммы, приводит к тому, что если человек, занимающий первую позицию, и движется на помощь к тому, кто занимает четвертую, то все же его приход, несущий с собой помощь, медлителен. Далее третья черта, которая охарактеризована достаточно мрачно, может служить той металлической повозкой, о которой говорит текст и которая вызывает затруднение. Однако тяготение четвертой черты к пятой, т. е. стремление вперед, здесь настолько сильно, что, несмотря на сожаление об упущенном времени, все же дело может быть доведено до своего завершения. Вот почему в тексте мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. Приход медлителен-медлителен. Затруднишься из-за металлической повозки. Сожаление. Но дело доведешь до конца. 5 Движение вперед на пятой позиции в данном случае затруднено истощением сил, которое характеризует шестую. Двигаться вперед здесь нельзя. Человек, который захотел бы двигаться вперед, здесь подвергся бы казни, у него отрезали бы нос как ту часть тела, которая впереди. Стоять на месте здесь тоже нельзя, ибо конечный фундамент – первая позиция – была охарактеризована как позиция, неудобная для пребывания на ней. Если бы человек все же хотел остановиться на этом фундаменте, то это было бы то же самое, как если бы он подвергся казни отсечения ног. Рассчитывать на помощь второй позиции здесь тоже не приходится, потому что она такова, что ей самой должна быть оказана помощь. Мы видели, что человеку, занимающему вторую позицию, отправлен на помощь посланник в красных наколенниках. Таким образом, положение выглядит безвыходным. Единственное, на что можно здесь рассчитывать – это на то, что пятая позиция уже близка к окончанию всего процесса, и, таким образом, может постепенно наступить радость от его окончания. Эта радость указана уже в самой верхней триграмме, которая обозначает именно радость. Но здесь можно только рассчитывать на помощь извне, как полагали комментаторы «Книги Перемен», и потому здесь говорится о необходимости жертвоприношений. В общем текст здесь говорит: Сильная черта на пятом месте. Казня, отрежут нос и ноги. Будет трудность от человека в красных наколенниках. Но вот понемногу наступит радость. Благоприятствует необходимости возносить жертвы и моления. 6 Шестая позиция здесь занята слабой чертой. Она выражена в образе зарослей. Если заросли и могут быть восприняты как нечто слабое, мягкое, то все же, когда их набирается достаточное количество, они могут быть сильным препятствием к движению вперед и могут привести человека в самое затруднительное положение. Увидя, что не сила, а слабость мешает ему двигаться вперед, человек может попасть в полное недоумение. Он может решить, что всякое движение приведет его к дурному исходу положения. Однако такое мнение было бы лишь заблуждением, ибо здесь, наконец, нужно найти в себе силы для того, чтобы окончательно освободиться от данной ситуации истощения. Поэтому в тексте здесь сказано: Наверху слабая черта. Будет затруднение в запутанных зарослях. В неустойчивости воскликнешь: «Движение к раскаянию». И будет раскаяние. Но поход – к счастью. № 48. Цзин. Колодец В предыдущей ситуации все иссякшие силы должны были быть вновь найдены. Но находить их в окружении было невозможно, ибо само окружение, сама ситуация характеризовалась истощением этих сил. Поэтому выход из предыдущей ситуации (т. е. то, что происходит на данной ситуации) может быть найден только в том случае, если поиски сил будут направлены внутрь самого ищущего. Только в самом себе в данном случае он может найти силы для выхода из предыдущей ситуации. Он не должен никуда за ними отправляться, а должен искать их в себе. Иными словами, это положение должно быть облечено в образ, который, с одной стороны, неподвижен, с другой стороны – обладает лишь внутренней подвижностью. И авторы «Книги Перемен» нашли этот образ, когда говорили о колодце. Действительно, колодец не переносится с места на место, но в нем может прибывать и убывать вода, дающая жизнь. Вот почему здесь мы видим ситуацию, которая называется Колодец. Однако образ колодца таков, что в нем никогда нельзя быть уверенным в возможности приобретения тех сил, которые были утрачены в прошлом. Имеется много разных обстоятельств, благодаря которым вода в колодце может быть или не быть, а если она и есть, то бывает непригодной для питья. Словом, далеко не всегда в нем может быть нужная вода. Далее, если даже колодец полон воды, иными словами, если человек находит в себе эти силы, то перед ним еще вопрос, как выявить вовне эти силы, говоря образно, как достать воды из колодца. Уже на само выявление сил в свою очередь нужны силы, иными словами, нужны веревка и бадья для того, чтобы зачерпнуть воды из колодца. В этом образе для человека также могут быть затруднения. Поэтому назидательный текст говорит здесь следующее: Колодец. Меняют города, но не меняют колодец. Ничего не утратишь, но ничего и не приобретешь. Уйдешь и придешь, но колодец останется колодцем. Если почти достанешь воду, но еще не хватает веревки, или если разобьешь бадью, – несчастье. 1 Низшая первая позиция образно выражается в самом дне колодца. Дно покрыто илом, мягкость которого символизируется слабой чертой. Если в колодце нет ничего, кроме ила, а на первой позиции ни о чем другом говорить еще нельзя, то ясно, что такой колодец не может быть питьевым колодцем, – это старый, запущенный, высохший колодец. Но на этой позиции продолжается еще влияние предыдущего. У такого старого колодца не только нет людей, но и животные обходят его. Вот почему в тексте здесь сказано только: В начале слабая черта. В колодце ил – им не прокормишься. При запущенном колодце не будет живости. 2 На второй позиции колодец еще недостаточно глубок; если в нем и есть вода, то она упала настолько, что вряд ли ее можно зачерпнуть, если бы даже хватило веревки. Вода настолько мелка, что рыбы просвечивают сквозь нее. Так текст говорит о том, что силы, которые могут быть здесь восстановлены, еще недостаточны для того, чтобы предпринять действие при помощи их. Кроме того, и подготовка к проявлению этих сил здесь еще недостаточна, т. е. в этой подготовке слишком много от прежнего состояния, от состояния истощения. И это выражено в образе ветхой текущей бадьи. В тексте здесь сказано: Сильная черта на втором месте. Вода в колодце падает. Просвечивают рыбы на дне. Бадья же ветхая, и она течет. 3 Если на третьей позиции сил уже накоплено столько, что их наличие можно выразить в образе очищенного колодца, то, поскольку данная позиция является лишь переходной и поскольку человек, занимающий ее, не может привлечь к себе внимание других людей, постольку здесь говорится о том, что даже таким очищенным колодцем люди не пользуются. Само собою, тому, кто очищает колодец таким образом, т. е. тому, кто для себя накопил достаточное количество сил, но это количество еще не достаточно для помощи другим, тому это положение доставляет большое огорчение. Действительно, ведь можно было бы воспользоваться его силами, но эти силы должны быть сначала еще выявлены. Если бы они были явны для всех, то, само собою, это могло бы привести к благополучию не только самого человека, но и его окружения. Однако здесь этой проявленности еще нет. Поэтому текст говорит здесь: Сильная черта на третьем месте. Колодец очищен, но из него не пьют. В этом скорбь моей души. Ведь можно было бы черпать из него. Если бы царь был просвещен, то все обрели бы свое благополучие. 4 Но вот миновал кризис, и остается лишь то, что завоевано во время него. Силы собраны, образно говоря, колодец очищен окончательно. Следовательно, можно приступить к тому, чтобы при помощи этих сил оказывать содействие окружающим людям. Поэтому текст «Книги Перемен» здесь говорит лаконично следующее: Слабая черта на четвертом месте. Колодец облицован черепицей. Хулы не будет. 5 На позиции максимального выявления характерных черт данной ситуации, т. е. на пятой позиции, мы находим простое констатирование факта: Сильная черта на пятом месте. Колодец чист, как холодный ключ. Из него пьют. 6 Только на предыдущей позиции было достигнуто то, что является основной целью всей данной ситуации. Поэтому на шестой позиции процесс, несмотря на его тенденцию к угасанию, должен быть поддержан. Если колодец открыт и из него черпают воду, то надо следить хотя бы за тем, чтобы его не закрыли. При этом надо помнить, что образ колодца и его воды есть только образ, а речь идет, собственно говоря, о тех внутренних силах, которые человек должен был собрать в себе на данной ситуации для своего дальнейшего действия. Поэтому здесь только образ колодца, в самом же тексте это расшифровывается как внутренняя правда, т. е. как сила истины, осознанной человеком. Поэтому текст говорит здесь: Наверху слабая черта. Из колодца берут воду. Не закрывайте его. Владеющему правдой – изначальное счастье. № 49. Гэ. Смена В предыдущей ситуации мы встречали две стороны одного и того же: неподвижность колодца и движение, происходящее в нем. Это движение, происходящее в самом колодце, иными словами, движение всей накопленной внутренней силы, т. е. внутренней правдивости, о которой говорилось на последней позиции предыдущей ситуации, здесь может служить исходной точкой для дальнейшего рассуждения. Пусть колодец и не меняется, но его полнота меняется. Таким образом, предыдущая ситуация стоит на грани двух: перед ней мы находим истощение как известную остановку в динамике сил; после нее мы находим истощение как известную остановку в динамике сил; после нее мы находим смену, т. е., наконец, наступает обновление исчезнувших было сил. Сам образ гексаграммы легче всего расшифровывается из ее названия. Если мы его и переводим Смена, то это далеко не первое его значение, ибо первое его значение – кожа, которая сброшена змеей. Так, здесь должна быть отменена предыдущая, уже изжившая себя форма и должна быть найдена новая форма для проявления вновь накопленных сил. В известном смысле здесь момент нового начала творчества. Поэтому здесь целиком повторяется тот афоризм, который стоял первым во всей «Книге Перемен» как характеристика творческого процесса. Здесь мы имеем и импульс к бытию, его развитие, т. е. то, что называется «изначальным свершением», и его определение в нем, и стойкое бытие созданной вещи, т. е. то, что разумеется под словами «благоприятна стойкость». Если в предыдущей деятельности и были какие-либо ошибки, то здесь, при повторном и новом акте творчества, наступает погашение всех предыдущих ошибок, ибо все творится заново. В этом смысле не может быть раскаяния о прошлом, здесь оно не может наступить. Но все это может быть человеком осуществлено правильно только в том случае, если до последнего дня он сохранит в себе ту внутреннюю правду, указанием на которую кончились афоризмы предыдущей ситуации. Эти мысли выражены в следующем афоризме текста: Смена. Если до последнего дня будешь полон правды, то будет изначальное свершение и благоприятная стойкость. Раскаяние исчезнет. 1 Текст данного афоризма построен на игре слов, которая нами указана была выше. Речь идет, конечно, о смене, но она выражена при помощи образа кожи. Если здесь говорится об укреплении сил, приобретенных на предыдущей ступени, то они должны быть укреплены именно самим фактом смены, по игре слов (не переводимой на русский язык) – при помощи кожи. Но, поскольку первая позиция еще не выявляет всех тех сил, которые характерны в нижней триграмме и которые находят свое выражение лишь во второй позиции, постольку на вторую позицию здесь указывает образ, уже неоднократно разбиравшийся нами, – образ желтого цвета. То, что он относится ко второй позиции, подчеркивается еще и тем, что слабая вторая черта выражена в образе коровы. В этом смысле и может быть понят афоризм, который без комментариев у нашего читателя мог бы вызвать лишь улыбку: В начале сильная черта. Для укрепления примени кожу желтой коровы. 2 Вторая позиция, представляя собою внутреннее выражение качеств всей ситуации, является своего рода максимальной подготовкой к внешней деятельности, но это еще не сама деятельность вовне. Поэтому здесь упоминается о том, что должно наступить по окончании дня, т. е. указывается на ту правду, которая в течение данной ситуации должна сопутствовать человеку до конца дней. Но если это качество налицо, то дальнейшее движение может быть только счастливым. Вот почему текст говорит здесь: Слабая черта на втором месте. Лишь по окончании дня производи смену. Поход – к счастью. Хулы не будет. 3 После периода истощения всех сил и лишь внутреннего их накопления их наличие в человеке может быть еще не выявлено вовне, и поэтому вряд ли окружающие люди могут иметь повод к тому, чтобы отнестись с доверием к наличию этих сил, т. е. внутренней правдивости. На первых двух позициях люди не смогут признать наличия этих накопленных в предыдущей ситуации сил. Лишь на третьей позиции, как говорит «Книга Перемен», лишь после того, как трижды речь коснется смены, т. е. обновления, может быть достигнуто известное доверие. Само собою, что такое положение человека, когда после долгих речей он может завоевать доверие к себе, им самим может быть пережито как положение тяжелое, и в таком состоянии депрессии вряд ли он смог бы действовать благоприятно. Поэтому текст здесь говорит: Сильная черта на третьем месте. В смене речь трижды коснется ее, и лишь тогда к ней будет доверие. Поход – к несчастью. Стойкость – ужасна. 4 Все то, что сложилось как результат проведенных прежде действий, является предопределенной судьбой, которая действует как некий неизменный закон, но неизменность его лишь относительна, ибо наступает рано или поздно пора активного вмешательства, если не в свое прошлое, то в свое будущее, и благодаря ему человек достигает возможности переделать свою судьбу. Конечно, для этого он должен подлинно обладать большими личными силами. Он должен переплавить свою судьбу. И образ переплавки, который здесь упомянут, комментаторами объясняется тем, что верхняя триграмма, в которую мы вступаем на данной ситуации, триграмма Дуй, символизирует металл, под которым действует триграмма Ли – огонь. Благодаря такой переплавке и переделке своей собственной будущей судьбы всякое раскаяние в неправильных поступках, бывших в прошлом, отпадет. Вот почему в тексте мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. Владея правдой, изменишь судьбу. Счастье. Раскаяние исчезнет. 5 При максимальном выявлении смены на пятой позиции «Книга Перемен» указывает образ подвижный и сильный в своей деятельности вовне, образ все время движущегося тигра. Но это только образ, ибо по существу здесь речь идет о человеке, полном больших внутренних сил, которые для него во всей его деятельности настолько убедительны, насколько они убедительны и для окружающих людей, так что он может во всей своей деятельности исходить из них самих и не ждать каких-либо предсказаний, указаний извне и т. п. Вот почему в тексте здесь сказано: Сильная черта на пятом месте. Великий человек подвижен, как тигр. И до гадания он уже владеет правдой. 6 Переразвитие изменчивости и подвижности приводит лишь к внешнему подтверждению смены. По существу смена уже достигнута, и лишь по инерции самое внешнее в ней продолжает еще здесь действовать. Если при максимальном выявлении смены речь шла о подвижности тигра, то здесь выбрано животное, похожее на тигра, но лишенное его мощи. Здесь речь только о подвижности барса, но и она, являясь все же движением, возможностью смены, может быть присуща лишь внутренне развитому человеку. Человек же, не развитый в этическом отношении, ничтожный, способен лишь на чисто внешнее подтверждение смены. Он может менять не больше, чем «выражение своего лица». Если он предложил бы выступить вовне, по существу никак себя не проявив, то такое выступление привело бы только к несчастью. Лучше ему оставаться тем, что он есть, и работать над подлинным изменением своего качества. Вследствие этого текст говорит здесь: Наверху слабая черта. Благородный человек подвижен, как барс. У ничтожного человека меняется лицо. Поход – к несчастью. Стойкое пребывание на месте – к счастью. № 50. Дин. Жертвенник Образу динамичной смены противопоставляется здесь нечто статичное. Треножный жертвенник – вот образ данной ситуации. Его треноги гарантируют устойчивость; так после динамического момента наступает статический. Но здесь дело обстоит несколько сложнее, и образ данной гексаграммы надо рассмотреть и с других сторон, чтобы сделать понятным текст. Если в предыдущей гексаграмме мы упоминали в комментариях к четвертой позиции переплавку, то здесь этот жертвенник появляется как орудие переплавки, как тот тигель, в котором плавится металл. Образно это выражено в том, что внизу мы имеем триграмму Сунь, которая символизирует дерево, понимаемое здесь как топливо, а наверху мы имеем триграмму Ли, которая обозначает огонь, возникающий из этого топлива. Здесь показано действие огня на подогреваемый им тигель, и внутри тигля в расплавленном металле проявляется действие огня как жар. В этой переплавке намечаются дальнейшие и новые пути развития всех ситуаций. Но здесь пока берется лишь устойчивый момент самой переплавки. В этом смысле жертвенник понимается как устойчивость. Данный образ выражается в контекстах афоризмов при отдельных чертах. Общий же афоризм здесь крайне краток, он говорит только о начале нового периода и о возможности дальнейшего развития и свершения. Кроме того, необходимо сказать, что текст здесь, по-видимому, подвергся значительной порче, ибо в разных изданиях «Книги Перемен» мы здесь находим разные тексты. Филологически критический выбор текста сделан в критическом переводе. Здесь же, поскольку данные комментарии строятся главным образом на работе Вань И, постольку мы придерживаемся его издания. Так, в его издании мы читаем: Жертвенник. Изначальное счастье. Свершение. 1 Основная особенность первой позиции в данном случае в том, что она, с одной стороны, приходит на смену предыдущей ситуации, которая должна быть целиком отметена, с другой же стороны, – в том, чтобы стремиться к высшим позициям, т. е. к дальнейшему развитию ситуации. Поэтому здесь говорится о том, что жертвенник опрокинут вверх ногами. Естественно, что при этом остатки прежних жертв из него выпадают. Так же должно выпасть все, что является остатком от предыдущих ошибок. Но по этим остаткам предыдущего можно судить и о качестве данной ситуации. Так, здесь повторяется мысль, которая неоднократно встречается в древних китайских текстах (например, «Даодэцзин»), что «по сыну узнают мать». Поскольку здесь предполагается дальнейшее развитие, которое возможно именно благодаря очищению от остатков предыдущих ошибок, постольку здесь говорится о благоприятном исходе данной позиции. Эти образы в тексте выражены так: В начале слабая черта. Жертвенник опрокинут вверх ногами. Благоприятствует изгнанию упадка. Наложницу берут ради ее потомства. Хулы не будет. 2 На предыдущей ступени уже были приобретены известные силы. Они являются содержанием данной ситуа- ции. Поэтому на второй ступени ситуации, которая называется Жертвенник, говорится о содержимом жертвенника, здесь он должен быть полным. Если человек занимает данную позицию в этой ситуации, то эта полнота касается именно его. Наоборот, у людей, которые враждебно противостоят ему, т. е. у людей, качественно отличных от него, этой позиции быть не может. В силу антитезы о них может быть сказано как о людях, переживающих нужду. Но эта нужда в силу разграничения данного человека и его противника не может коснуться его самого, ибо здесь, на второй позиции, он еще целиком пребывает в себе со своими силами. Поэтому в тексте здесь мы читаем: Сильная черта на втором месте. В жертвеннике есть полнота. У моих противников нужда, но до меня она не достигнет. Счастье. 3 Образ жертвенника все время упоминается в афоризмах отдельных черт. Третья черта – самая середина жертвенника, представляет собою то место, где у него начинаются ушки. Но поскольку третья черта является переломным моментом, постольку здесь говорится об изменении формы этих ушек. С другой же стороны, образ жертвенника есть только образ, образ переплавки тех сил и качеств, которые остались от прошлого и которые лишь в переделанном виде могут быть использованы в дальнейшем. На третьей позиции эта переплавка еще, конечно, не доведена до своего конца, здесь еще почти нет сил, которые должны быть приобретены. Поэтому «Книга Перемен» здесь говорит о жире фазана. Как известно, мясо фазана имеет мало жира. Поэтому жир фазана – это, собственно говоря, еще почти отсутствие жира. Но все же здесь намечается известное развитие и хотя бы частичный переход к разрежению атмосферы, сгущенной в предыдущем, и поэтому здесь делается упоминание о конечном благополучии, которое может быть достигнуто в том случае, если данная позиция пройдена правильно. В этом смысле приходится понимать текст: Сильная черта на третьем месте. Ушки жертвенника изменены. В действии будут препятствия. Жиром фазана не насытишься. Как только пройдет дождь, так он и иссякнет. Раскаяние. Но, в конце концов, – счастье. 4 При выходе вовне в данной ситуации должна была бы быть помощь со стороны того, что уже существует в самом начале ее, ибо ситуация эта статична, в ней нет постоянного накопления сил. Соответствие четвертой и первой позиций здесь давало бы возможность ожидать эту помощь от первой позиции, но она была охарактеризована образом жертвенника, опрокинутого вверх ногами. Поэтому с точки зрения четвертой позиции здесь ноги жертвенника подломлены, т. е., если мы расшифруем этот образ, исходная точка деятельности человека, занимающего эту позицию, лишена всякой устойчивости. Надежность такой позиции «Книга Перемен» выражает путем развития образа жертвенника, у которого подломлена нога. Поэтому в тексте здесь мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. У жертвенника подломилась нога. Опрокинуты жертвы князей, и снаружи жертвенник выпачкан. Несчастье. 5 Устойчивость, характерная для данной гексаграммы, достигает своего выражения вовне на пятой позиции. Поскольку четвертая охарактеризована как позиция отрицательная, постольку исправление ее может исходить не от нее самой, а от предвосхищения дальнейшего развития, т. е. того, что выражено на шестой позиции. Сильная черта, характеризующая шестую позицию, здесь воспринимается как дужка, которая соединяет ушки жертвенника. Она здесь названа золотой дужкой, и этот образ, образ твердого металла, и выражает собою сильную черту, т. е. в конечном счете те накопленные силы, которые выразятся на следующей позиции. Эти ушки жертвенника здесь названы желтыми, но, как мы неоднократно видели, только потому, что это средняя черта и ей присущ цвет середины. На данной позиции необходимо только правдивое и верное соблюдение полной стойкости тех качеств, которые являются результатом переплавки, упоминаемой в данной ситуации. Поэтому текст говорит здесь: Слабая черта на пятом месте. У жертвенника желтые ушки и золотая дужка. Благоприятна стойкость. 6 В контексте данной гексаграммы верхняя черта не ощущается как переразвитие, потому что подлинное выявление всех сил, приобретенных на пятой позиции, там еще не дано. Пятая позиция здесь лишь подводит к шестой, а не является самостоятельной. Если с точки зрения пятой позиции сильная верхняя черта была выражена в образе золотой дужки, то в контексте самой шестой позиции, где важно подчеркнуть отсутствие чрезмерности на ней, говорится уже не о золотой дужке, а яшмовой дужке, ибо яшма в арсенале китайской образности является символом гармонической полноты развития всех высших качеств. Поэтому текст здесь говорит следующее: Наверху сильная черта. У жертвенника яшмовая дужка, Великое счастье. Ничего неблагоприятного. № 51. Чжэнь. Возбуждение (Молния) Для предыдущей ситуации была характерна статичность. Она сменяется максимальной динамичностью, которая свойственна данной ситуации. Уже само название ее – Возбуждение и ее образ – молния указывают на динамичность данной ситуации. Это самая динамичная из всех ситуаций, указанных в «Книге Перемен». Она символизирует то развитие, которое может наступить после того, как не только накоплены обновленные силы, но и обновлены и переплавлены. Кроме того, данная гексаграмма состоит из повторения триграммы «чжэнь», которая по семейной символике обозначает старшего сына. Старший сын – это тот, который, наследуя отцу, вынужден дальше развивать дело, начатое отцом. Поэтому ему именно предстоит действие, и он достигнет того свершения; энергичное вмешательство в жизнь окружающей среды не проходит просто. И потому в начале наступления этой ситуации динамика может показаться человеку чемто сильно меняющим обстоятельства, чем-то потрясающим их до основ, и лишь в конце, по завершении данной ситуации, если она проведена правильно, может наступить известное удовлетворение. Здесь «Книга Перемен» выражает это в образе молнии. Когда «приходит» молния, она пугает человека. Если он уже услышал и увидел ее, то он сам остается невредимым, и испуг сменяется радостью. Кроме того, молния видна издалека. Это символизирует то, что здесь имеется в виду напряженная активная деятельность, захватывающая очень широкие круги. И тем не менее та опасность, которая свойственна молнии, если ситуация проведена правильно, не может оказать дурного влияния даже в мелочах. В таком смысле понимается основной афоризм данной ситуации: Возбуждение. Свершение. Молния приходит, и воскликнешь: ого! А пройдет, и засмеешься: ха-ха! Молния пугает за сотни верст. Но она не опрокинет и ложки жертвенного вина. 1 В данной ситуации первая позиция является главной. Здесь возникает сразу, без всяких предупреждений первый удар молнии. Здесь именно мы застаем тот первый удар, который больше всего пугает. Поэтому здесь опять повторяется афоризм об испуге. Но здесь же дается напоминание о том, что этот испуг, если молния осознана и увидена, не приведет к дурному последствию. Поэтому в тексте здесь сказано: В начале сильная черта. Молния приходит, и воскликнешь: ого! А пройдет, и засмеешься: ха-ха! Счастье. 2 Вслед за ударом молнии человек может ощутить страх. Само собой, это положение опасно. И поскольку импульс первой черты здесь действует весьма сильно, движение к ней вспять невозможно. Можно только двигаться дальше, вперед. В момент такой динамики, которая имеется в виду в первой позиции, всякое движение вспять было бы полным разрывом с условиями, окружающими человека, привело бы его к утрате всего того, что он имеет. Но здесь, если он будет двигаться неизменно вперед, пусть бы он бесчисленное количество раз терял все, чем он обладает, об этом заботиться не следует, следует неуклонно двигаться дальше. Такое движение может привести к высочайшему успеху. Человек может достигнуть последних высот, которые называются на языке «Книги Перемен» «девятой высотой». Но такое движение должно идти исключительно импульсированное собственными силами человека. Гнаться за чем-нибудь, т. е. видеть перед собой какую-нибудь цель, – это значит уже отстоять от этой цели. Поэтому здесь «Книга Перемен», предупреждая, что, в конце концов, все будет достигнуто, говорит: Слабая черта на втором месте. Когда молния приходит, она ужасна. Ты можешь сто тысяч раз потерять свои богатства, но поднимешься на девятую высоту. Не гонись, – через семь дней и так получишь. 3 Момент перехода от внутренней жизни к внешней является тогда, когда человек может потерять уверенность в своих действиях. В особенности в такой ситуации, как данная, эта растерянность может проявиться с особенной силой; чтобы не оказаться застигнутым врасплох, надо и здесь не изменить принципу неуклонного действия и стремления вперед, ибо в противном случае человек сам может накликать на себя беду, без того чтобы эта беда была предопределена самой ситуацией. В тексте это высказано так: Слабая черта на третьем месте. От молнии растеряешься. Но, как молния, действуй и не накличешь беды. 4 Самый импульс развивается, с точки зрения авторов «Книги Перемен», волнообразно. За одним ударом молнии следует второй. Но вот второй удар уже является лишь отголоском первого, в котором сосредоточена вся сила. Это удар по тому, что не оказывает достаточного сопротивления и что поглощает в себя силу удара без того, чтобы был налицо эффект этого удара. Молния ударяет в нечто инертное, мягкое, податливое, в чем только теряется сила удара. Такой повторный ослабленный удар «Книга Перемен» облекает в следующий образ: Сильная черта на четвертом месте. Молния попадает в ил. 5 Как на второй позиции, так и на пятой говорится о возможности утраты, ибо это соответствующие друг другу позиции с той только разницей, что вторая характеризует внутреннюю жизнь, а пятая – внешнюю. Но разбег, динамика, которые были уже на предыдущих позициях, приводят к тому, что на пятой позиции развития данной ситуации, несмотря на всю опасность ее, все же есть возможность выйти – и выйти умело – из того положения, в которое поставила человека в данном случае жизнь. В этом смысле «Книга Перемен» говорит: Слабая черта на пятом месте. Молния отходит и приходит. Ужасно! Хотя бы и в стотысячный раз, не утратишь умения действовать. 6 Как на третьей позиции, так и на шестой, которая стоит в соответствии с ней, человека при повторном ударе может охватить страх и растерянность. Однако там, на третьей позиции, перед ним была возможность дальнейшего развертывания данной ситуации. Удар молнии ощущался еще сильнее, и поэтому испуг человека мог больше найти оправданий. Здесь же такой испуг, когда удар молнии очень далеко от места, занимаемого данным человеком, может быть воспринят лишь как чрезмерная пугливость, что понятно, ибо шестая позиция представляет собой чрезмерность. Поэтому если человек здесь впадает в растерянность и страх, то всякое его дальнейшее действие и выступление могут быть испорчены в полной мере. Чтобы не впасть в этот страх, нужно иметь в виду, что основной удар молнии далеко, что он никак не касается самого действующего человека, а лишь его соседей. Кроме того, здесь мы встречаем ту позицию, на которой динамика всей данной ситуации пронизывает собою уже все окружение человека и касается даже его быта. Если здесь не будет сильных потрясений, то, во всяком случае, будут хотя бы толки и разговоры. Вот почему в тексте здесь мы читаем: Наверху слабая черта. От молнии потеряешь самообладание и будешь пугливо озираться вокруг. Поход – к несчастью. Но молния не касается тебя, а лишь твоих соседей. Хулы не будет. Но даже по поводу брака будут толки. № 52. Гэнь. Сосредоточенность В одном из своих афоризмов крупнейший сунский философ Чэн И-чуань сказал, что человек, понявший суть данной гексаграммы, тем самым уже понял всю суть буддизма. Чэн И-чуань не был буддистом, но был хорошо знаком с буддийской философией своего времени. По-видимому, он дал правильную характеристику, ибо Вань И, который рассматривал «Книгу Перемен» с точки зрения буддийской философии, этой гексаграмме уделяет совершенно исключительное внимание. Если рассматривать то, что он здесь высказывает, то в кратких словах это может быть сведено к следующему. Движение не отделено от покоя. Это коррелятивное понятие. Кроме того, движение неразрывно связано с покоем, так что движение зависит от покоя, как и покой зависит от движения. Следовательно, как движение, так и покой лишены самостоятельного бытия, а возникают лишь одно от другого. И, наконец, остановка движения является покоем, а покой покоя, т. е. остановка покоя, есть движение. Таким образом, эти оба понятия зависимы друг от друга. Если в предыдущей ситуации было показано максимальное движение, то, собственно говоря, в ней самой уже было указано и на покой, и в силу чисто технических причин, в силу невозможности говорить одновременно двоякое в «Книге Перемен», это рассматривается как два последовательных момента. Таким образом, данная ситуация, ситуация максимального покоя и сосредоточенности, следует за ситуацией возбуждения. Главные органы восприятия, возбуждающие наше познание, – глаза, – расположены на передней части лица. Поэтому спина, лишенная зрения, слуха, обоняния, вкуса, представляет собою символ, противоположный органам восприятия. Спина – это то, в чем больше всего человек статичен, если считать вместе с Вань И, что динамика восприятия сосредоточена в самих органах восприятия. В данной ситуации имеется в виду такая сосредоточенность, при которой человек не ощущает даже самого себя, он целиком пребывает в своей неподвижности, в своей спине. Может быть, он даже и будет действовать, но в этом действии он не воспримет ничего из окружающих его вещей и людей. Можно было бы думать, что такая отрешенность, погруженность в себя могли бы привести к полному отрыву от мира. Однако, поскольку здесь имеется в виду лишь временная, преходящая ситуация, лишь один абстрагированный момент, постольку в общем данная ситуация не может привести к дурному результату. По поводу этого текст говорит следующее: Сосредоточенность. Сосредоточишься на своей спине. Не воспримешь своего тела. Проходя по своему двору, не заметишь своих людей. Хулы не будет. 1 Стойкость и неподвижность, не изменяющиеся в самих себе, гармонически сочетаются со всем смыслом данной ситуации. Поэтому она может быть здесь наиболее благоприятной. Но процесс сосредоточенности здесь только в самом начале своего развития. По символике тела здесь «Книга Перемен» совершенно естественно говорит о сосредоточенности в пальцах ног. Постепенно эта сосредоточенность должна распространиться все дальше и дальше на всего человека. Но здесь текст говорит только: В начале слабая черта. Сосредоточенность в пальцах ног. Хулы не будет. Благоприятна вечная стойкость. 2 Вторая пассивная позиция занята здесь слабой чертой, и это вдвойне характеризует сосредоточенность, остановку, бессилие, неподвижность и т. п. Однако ситуация должна как-то развиваться. Более того, вторая позиция характеризуется тем, что она должна вести за собой и следующую, должна импульсировать ее к дальнейшему движению. Однако слабость, свойственная ей, приводит к тому, что это импульсирование здесь в высшей степени затруднено. Вот почему в тексте здесь мы читаем: Слабая черта на втором месте. Сосредоточенность в икрах. Не спасешь того, за кем следуешь. Его сердце невесело. 3 После двух позиций покоя, т. е. первой и второй, наступает третья, которая является сама по себе переломным моментом и которая занята качественно иной, сильной чертой. Перелом здесь особенно ощутим. Вся опасность данной ситуации сосредоточена в этой позиции. Остановка, сосредоточенность охватывает человека все дальше и дальше. Он уже не может шелохнуться, и в нем самом точно происходит раскол. «Книга Перемен» здесь констатирует только ужас данной ситуации и говорит: Сильная черта на третьем месте. Остановка в бедрах. Они отходят от поясницы. Ужас охватывает сердце. 4 Все дальше развивающаяся статичность данной ситуации приводит к тому, что сосредоточенностью охвачено все тело человека, но поскольку здесь опять, как и на второй позиции, мы встречаем гармоническое сочетание пассивной, четной позиции и слабой теневой черты, постольку здесь это положение хотя и может казаться опасным, однако страх будет напрасен. И «Книга Перемен» успокаивает: Слабая черта на четвертом месте. Сосредоточенность в туловище. Хулы не будет. 5 Наконец, максимально выявляется сущность ситуации. Если ее сущность – покой, то, как мы видели в общем введении, покой чередуется с движением, как и движение с покоем. Именно благодаря этому возможно наступление ритмического чередования покоя и движения и их гармоническая последовательность. Больше всего ритмика выражается в речи, главным органом которой является гортань, скрытая в шее. При правильном действии речи может быть достигнута та ритмическая гармония, которая помогает человеку исправить все ошибки, допущенные в прошлом. В этом смысле текст говорит: Слабая черта на пятом месте. Остановка в шее. В речах пусть будет стойкость, и раскаяние исчезнет. 6 Шестая позиция данной гексаграммы является главной в ней. Здесь больше всего достигается остановка, сосредоточенность, покой. Максимальное развитие покоя приводит к тому, что он сам останавливает себя, и так дается выход из всей данной ситуации. Закрепить покой, т. е. приостановить его, – значит перейти к движению. Поскольку шестая черта должна приводить к переходу в следующую ситуацию, постольку здесь имеется в виду благоприятный исход закрепления, о котором говорит текст: Наверху сильная черта. Закрепи сосредоточенность. Счастье. № 53. Цзянь. Течение В предыдущем силы были накоплены, восстановлены, переплавлены. Им был сообщен импульс. Они были испытаны в стойкости и теперь могут свободно двинуться вперед к деятельности. Они могут, как широкий поток, течь все дальше и становиться все шире. Поэтому данная ситуация называется течением. Надо также отметить, что главный образ, проходящий почти через все черты, – это образ лебедя. Он выявлен здесь не напрасно. Это образ водяной птицы, которая гармонирует с названием гексаграммы – Течением. Но для того, чтобы понять данный афоризм, необходимо принять во внимание, что это течение не безразличное, а имеет определенную цель, такую цель, как цель девушки выйти замуж. Само собою, для того, чтобы не сбиться с правильного пути, здесь нужна полная стойкость. Поэтому основной афоризм говорит только: Течение. Женщина уходит к мужу. Счастье. Благоприятна стойкость. 1 Начиная с первого афоризма и далее, текст «Книги Перемен» говорит здесь о постепенном продвижении лебедя. Между прочим, образ лебедя Су Сюнь расшифровывает так: «Лебедь принадлежит к птицам Света, но живет в воде (относимой к категории Тьмы – Ю. Щ). Когда он находится на воде, то он считает для себя успокоением добраться до суши. Когда же он находится на суше, то он считает для себя радостью добраться до воды». Двойственный характер данной ситуации, где необходим отрыв от исходной точки, выражен здесь в образе лебедя, который с водяной поверхности, удобной для него и к которой он приспособлен, выходит на берег в обстановку, менее свойственную ему. Тем не менее этот путь возникает как необходимый. И «Книга Перемен» рассматривает лишь постепенные этапы его. На первой позиции лебедь только приближается к берегу. Выступление к деятельности может показаться и страшным, но не человеку, полному сил. Только ребенка могла бы напугать большая и длительная дорога. Поэтому если здесь опасность и вызывает некоторые толки, то в конечном счете, поскольку выход вовне здесь необходим, ситуация развернется благополучно. Поэтому в тексте здесь сказано: В начале слабая черта. Лебедь приближается к берегу. Малому ребенку страшно. Будут толки, но хулы не будет. 2 Дальнейшее постепенное развертывание сил, выраженное в образе лебедя, добравшегося до прибрежных утесов, должно быть прежде всего построено на гармоническом восприятии того, что помогает человеку и что исходит из окружающей его среды. Пища и питье – это то, что все время проникает в человека извне. И в этой поддержке извне человек должен в наибольшей степени проявить свою уравновешенность. Вот почему текст говорит здесь: Слабая черта на втором месте. Лебедь приближается к скале. В питье и пище – уравновешенность. Счастье. 3 На третьей позиции намечается выход из внутренней среды, т. е. из той, которая свойственна действующему, а в переводе на образы, данные в «Книге Перемен», – выход из воды, которая так радует лебедя. Таким образом, здесь лебедь достигает суши, он выходит на нее. Но к жизни на суше он не приспособлен так же, как на первых порах человек, приходящий к деятельности и исходящий из своего неизменного покоя, не приспособлен к деятельности. Поэтому здесь может, как угроза, предстать перед человеком неправильное развитие его пути. Если мужчина уходит в поход, то неправильный и неблагополучный исход его предприятия выражается в том, что он гибнет в походе и не возвращается. Древние китайские авторы «Книги Перемен» единственное назначение женщины видели в продолжении рода. Поэтому для женщины неблагоприятный исход ее выражается в образе возможности зачатия, но невозможности рождения. Такая ситуация может привести лишь к действию, но в нем во имя того, чтобы выбиться из данной ситуации, необходимо совладеть со всеми мешающими элементами ее, необходимо справиться с разбойником, который символизирует все отклонения от правильного пути, т. е. от дальнейшего развития. В этом смысле можно понять текст: Сильная черта на третьем месте. Лебедь приближается к суше. Муж уйдет в поход, но не вернется. Жена забеременеет, но не выносит. Несчастье. Благоприятно встретиться с разбойником. 4 Неприспособленность человека к действию, которая ограничивает его возможности здесь ввиду отсутствия опыта, в значительной мере приводит к тому, что если он и прошел предыдущую ситуацию благополучно, здесь окончательной благоприятности он еще не встречал. Дальнейшее развертывание событий может быть для него как удачно, так и неудачно. Виной всему, конечно, его неприспособленность. Лебедь не приспособлен к тому, чтобы гнездиться на дереве, однако, может быть, он найдет достаточно крепкий сук, на котором он мог бы усесться. Так и действующий человек может найти достаточно крепкую опору для своей дальнейшей деятельности. В последнем случае ситуация может развернуться благополучно. Но это необязательно. Поэтому «Книга Перемен» говорит лишь гипотетически: Слабая черта на четвертом месте. Лебедь приближается к дереву. Может быть, он и достигнет своего сука. Хулы не будет. 5 Пятая позиция, расположенная высоко в гексаграмме, выражена здесь в образе холма, на который еще дальше проникает лебедь. Но эта позиция уже настолько удалена от второй и отделена от нее опасной третьей позицией, что плодотворность ее ставится под сомнение. Тот, кто неплодотворен и не создает ничего, может развиться ради самого себя и уже в себе самом и для себя может быть сильным. Эта сила, однако, приводит лишь к удовлетворению самого себя, но отнюдь не следует забывать о непродуктивности ее. Поэтому текст говорит здесь: Сильная черта на пятом месте. Лебедь приближается к холму. Женщина три года не беременеет. В конце концов никто ее не одолеет. Счастье. 6 Шестая позиция стоит в соответствии с третьей, поэтому здесь опять появляется образ суши, на которую движется лебедь. Но цель уже достигнута, уже возможен по достижении цели выход к дальнейшей ситуации. И достижение цели выражается в ценности данной ситуации. С точки зрения авторов «Книги Перемен», обряд представляет собою действие, в котором с особенной силой выступают на первый план достоинство и ценность. Поэтому, если здесь говорится, что перья лебедя могут быть применены при обрядах, постольку здесь указывается на конечную плодотворность данной ситуации. На предыдущих ступенях «Книга Перемен» предупреждала о замкнутости и неплодотворности, ибо такая замкнутость в себе была бы рецидивом, уже пройденной предыдущей ситуацией и в этом смысле являлась бы злом. Самое важное, таким образом, здесь дать возможность воспользоваться кому-нибудь другому теми результатами, которые получены самим человеком, проходящим данную ситуацию. Перья лебедя, если бы они остались на нем самом, были бы лишены всякого смысла, кроме того, который в них заключен для самого лебедя. Они же, примененные в обряде, являются символом благоприятно достигнутой цели. Так, в тексте мы здесь читаем: Наверху сильная черта. Лебедь приближается к суше. Его перья могут быть применены в обрядах. Счастье. № 54. Гуй-мэй. Невеста Если предыдущая ситуация представляла собою только движение вперед и в нем только намечалась цель, то данная ситуация представляет собою уже достижение известной цели. Если там было указано, что жена уходит к своему мужу, то здесь эта тема развита как особая ситуация. Данная гексаграмма называется Невеста. Здесь опять повторен образ брака, но уже в иных соотношениях сил. Внутри, т. е. внизу, здесь триграмма, символизирующая старшую сестру. Вверху, т. е. вовне, – триграмма, символизирующая младшего сына. Таким образом, здесь опять повторяется тема брака. Соотношение возрастов нас не должно удивлять, если мы вспомним, что в Китае, как правило, жена бывала старше мужа. Здесь говорится главным образом о том поведении, которое должна принять для себя невеста. Став женой, она прежде всего должна быть хозяйкой дома и оставаться в доме. Поэтому всякое выступление, то, что на языке «Книги Перемен» называется Поход, для нее может окончиться лишь неудачей. В тексте читаем: Невеста. В походе – несчастье. Ничего благоприятного. 1 На первой позиции изображен тот момент, когда невеста отправляется к своему будущему мужу. В переносном смысле это тот момент, когда человек только еще приступает к своей работе. Самостоятельно взяться задело на первых порах, может быть, и трудно, необходима помощь со стороны других. Так, здесь говорится о том, что невесту должны сопровождать ее дружки. Это выступление в мир на первых порах еще может быть весьма неуверенным. Поэтому здесь дается уже знакомый нам образ хромого, который, хотя и может наступать, однако его наступление весьма ограниченно. Тем не менее здесь предстоит выйти вовне, и поэтому афоризм первой черты гласит: В начале сильная черта. Если отправляют невесту, то с дружками. Она как хромой, который может наступать. Поход – к несчастью. 2 Собственно говоря, сама невеста изображена в данной гексаграмме третьей чертой. Первые же две черты изображают сопровождающих дружек. Путь в дом будущего мужа предстоит самой невесте, дружки ее только провожают. Они не могут дойти до конца, ибо, доведя невесту до дома будущего мужа, они должны повернуть назад. Если человек занимает в данной ситуации такую обособленную позицию, то его деятельность является деятельностью своего рода отшельника. Присутствуя в мире, он как бы отсутствует в нем, видя мир, он видит лишь его наполовину. Вот почему в тексте здесь мы находим: Слабая черта на втором месте. И кривой может видеть. Благоприятна стойкость отшельника. 3 Нижняя триграмма в данной гексаграмме обозначает радость как известное допущение любой формы деятельности. Но здесь, поскольку это третья черта, в которой больше всего выражаются свобода и произвол, поскольку она символизирует саму невесту, постольку здесь может сказаться вредное влияние произвола, т. е. распущенности. Поэтому говорится о необходимости выждать, как служанке, обождать некоторое время, пока не будет приказа со стороны мужа, изображенного пятой чертой. Серьезность действий его выражена в том, что если бы даже невеста оказалась недостойной и ее отправляют назад, то все же отправлять ее следует также в сопровождении дружек, т. е. если человек, взявшись за какую-нибудь работу, не может справиться с ней как следует, то, отстранив его от этой работы, необходимо позаботиться о его сохранности. В этом смысле можно расшифровать текст: Слабая черта на третьем месте. Если отправляют невесту, то с дружками. Если, не приняв ее, отправляют назад, то тоже с дружками. 4 Четвертая позиция представляет собою тот момент, когда подходящий срок для отправления невесты уже миновал. Однако поскольку здесь вся ситуация тяготеет к достижению цели (в переводе на образный язык – к браку), постольку здесь не придется заботиться о том, что срок пропущен. Если не сейчас, то позже, но все же цель должна быть достигнута, и она может быть достигнута. В этом смысле в тексте говорится: Сильная черта на четвертом месте. Если при отправлении невесты будет упущен срок, то позже ее отправят. Будет время! 5 Существует предание, отраженное в комментаторской литературе «Книги Перемен», что один из древних царей, царь И, выдал двух своих дочерей за своих подданных. Этот мотив в дальнейшем послужил темой для разговоров о его внимании к своим подданным, о том, что он, занимая столь высокий пост, не погнушался породниться со своими подданными. И здесь, на пятой позиции, говорится о том, как этот легендарный царь И отправлял невест. Поскольку он, занимающий более высокое социальное положение, отдал своих дочерей людям низшим, постольку его дочери, хотя и царского происхождения, были одеты не слишком роскошно. Это было заметно, как говорит предание, настолько, что убранство дружек выделялось своей нарядностью. Но несмотря на это, героинями действия все-таки были сравнительно скромно одетые невесты, ибо они были теми, ради которых и дружки оделись. Поскольку здесь говорится о невестах, т. е. в переводе с образного языка «Книги Перемен» о человеке, еще не приступившем к действию, а только приступающем к нему, постольку здесь дается образ луны, приближающийся к полнолунию. В общем, в данном афоризме сказано: Слабая черта на пятом месте. Царь И отправлял невест. Но царский наряд не сравнится с блеском наряда дружек. Луна почти в полнолунии. Счастье. 6 Достижение цели, которое является темой данной гексаграммы, уже было отмечено на предыдущей, пятой позиции. Здесь, на шестой позиции, может быть лишь пустоцвет. Он выражен в образе пустых кошниц или в образе барана, которого режут, но в котором нет крови. Конечно, эти образы уже сами указывают на неблагоприятность данной позиции. В самом деле, когда цель достигнута, то после ее достижения уже следует переходить к чему-то другому, к какому-то иному действию. Здесь же чрезмерная задержка в пределах данной ситуация не может привести ни к чему благоприятному. Поэтому в тексте сказано: Наверху слабая черта. Женщина подносит кошницы, но они не наполнены. Слуга обдирает барана, но крови нет. Ничего благоприятного. № 55. Фын. Изобилие В предыдущей ситуации цель достигнута. Брак состоялся. Дом заведен. Если все это сделано так, как этого требовала окружающая жизнь, то дому предстоит изобилие, и данная ситуация изображает собою полную чашу. Даже пиктографический анализ знака фын показывает жертвенную чашу, которая наполнена до краев. Но само изобилие и полнота действительны лишь в динамике. Если бы даже к такому полному дому приближался выше его стоящий царь, то и здесь беспокоиться нечего, ибо дом действительно полон. Но эта полнота не должна быть ограничена одним домом. Ее нужно распространить на всех окружающих людей. Как солнце, стоящее в середине своего пути, отдает свои лучи всему окружающему пространству, так и изобилие, о котором говорится в данной гексаграмме, должно простираться на всех. Поэтому текст говорит здесь: Изобилие. Свершение. Царь приближается к нему. Не беспокойся. Надо солнцу быть в середине своего пути. 1 Динамичность изобилия, которая имеется здесь в виду, охарактеризована даже структурой самой гексаграммы. Внутри – это огонь, солнце, свет, излучающийся во все стороны. Вовне – это возбуждение, молния. Как из светового центра разлетаются во все стороны лучи, как молния, так изобилие дома простирается на всех. Поэтому уже на первой позиции здесь возможна встреча с хозяином, но с хозяином, подобным самому действующему человеку. Настолько данный человек богат достигнутым в предыдущем, что всякое выступление здесь продиктовано самим изобилием. Поэтому «Книга Перемен» говорит здесь о выступлении в самом положительном духе. Но для понимания данной позиции и всех остальных необходимо принять во внимание еще следующее. Один из древнейших китайских политических текстов, уже упоминавшийся нами, – «Хун фань», говорит, между прочим, о том, что среди управляемых людей могут встретиться три типа: во-первых, люди, которые обладают как твердостью характера, так и податливостью его, и эти два качества в них уравновешены; во-вторых, люди, у которых твердость и непреклонность характера преобладают; и, в-третьих, люди, которых по преимуществу характеризует их мягкость и обходительность. Управлять людьми первого типа сравнительно просто, ибо для этого нужна только гармоническая многосторонняя политика. При управлении людьми второго и третьего типа необходимо, как говорится в данном памятнике, принять во внимание, в чем проявляется их сила или слабость. Если сила или слабость таких людей проявляется в сфере воли, то сильным людям надо противопоставить сильную политику, а слабым – слабую. Если же их сила или слабость проявляются в сфере интеллекта, то для управления людьми со слабым интеллектом необходима интеллектуальная сила управляющего, и для управления людьми с сильно развитым интеллектом управляющий должен применить всю мягкость и обходительность политики. В переводе на символику «Книги Перемен», как говорит об этом Вань И, первое, т. е. возможность управления людьми, чрезмерно сильными или чрезмерно слабыми в области воли, соответствует только данной гексаграмме, и второе, т. е. управление людьми, у которых сила или слабость проявляются в сфере интеллекта, выражено во всех остальных гексаграммах. Мы обыкновенно видели, что слабая черта находит отзвук и соответствие, если на соответствующей позиции находится сильная, и наоборот. Здесь же, в контексте данной гексаграммы, соответствие между чертами возникает только тогда, когда соответствующие позиции заняты чертами одного и того же рода. Здесь первая сильная черта стоит в соответствии с четвертой, тоже сильной чертой. И поэтому «Книга Перемен» дает следующий положительный афоризм: В начале сильная черта. Встретишь подобного тебе хозяина. Даже если ты равен с ним, хулы не будет. Если отправишься, то будешь награжден. 2 Поскольку вторая позиция характеризует выявление данного качества внутри, а четвертая позиция выражает первые шаги выявления данного качества вовне, постольку между этими двумя позициями соответствия нет. Кроме того, они заняты разнородными линиями, что в контексте данной гексаграммы лишь подчеркивает отсутствие соответствия. Поэтому сильная четвертая черта для второй черты является своего рода препятствием. Так говорится о тех препятствиях, которые стоят в окружении человека, когда он только еще в себе самом нашел это изобилие, полноту своих сил. Здесь говорится о тех занавесях, которыми окружает себя человек. В переводе с образного языка «Книги Перемен» эти занавеси – не что иное, как сомнения в возможности действовать, сомнение в себе самом, а отсюда неуверенность в действии вызывает среди окружающих как результат недоверие, ненависть. Поэтому здесь, в той ситуации, в которой занавеси настолько плотны, что темнота напоминает ночь, когда видна Большая Медведица, необходимо с полной силой и напряжением раскрыть свою внутреннюю правду, ибо это единственный способ преодоления того недоверия, которое встречает здесь человек, еще не приступивший к действию – раздаче своего изобилия. Но если это раскрытие внутренней правды наступит, то исход будет счастливым. Поэтому в тексте здесь находим: Слабая черта на втором месте. Сделаешь обильными свои занавеси так, что среди дня увидишь Большую Медведицу. Если выступишь, то попадешь под сомнение и ненависть. Если владеешь правдой, то путь открыт. Счастье. 3 (Для интерпретации афоризма данной третьей позиции в комментаторской литературе приводятся два мнения. Одно высказывает Вань И, другое высказывают такие комментаторы, как Ван Би и японский комментатор Итб Тбгай. Дело сводится к пониманию седьмого иероглифа данного афоризма. Одни, как например Ван Би, понимают его в чтении мэй, и тогда он значит «еле заметная звезда». Другие же, как, например, Вань И, понимают этот знак, как мо, и тогда это значит «пена, брызги». Поскольку мы исходим по преимуществу из комментария Вань И, постольку следовало бы принять его чтение. Но его чтение я нахожу ошибочным, потому что Вань И не заметил здесь рифмы, ибо данное слово должно рифмовать с третьим словом, которое, как известно, читается пэй. Таким образом, чтение седьмого иероглифа мэй, совпадающее не только по произношению, но и по тону со словом пэй, которое предложено еще Ван Би, приходится признать правильным чтением. Поэтому объяснение данного афоризма построено на основании комментария Итб Тбгай.) Дальнейшее развитие изобилия приводит к тому, что оно становится все полнее и полнее, но все ближе и ближе закрывающая изобилие четвертая черта. Все сильнее и сильнее сомнение, закрывающее изобилие внутренних сил человека. Если на предыдущей ступени эти сомнения окутывали такой темнотой, что она напоминала ночь, во время которой видна Большая Медведица, то здесь ночь еще темнее, так что видна самая незаметная маленькая звездочка. Данное слово, которое мы переводим незаметной звездой, означает, по некоторым версиям, Полярную Звезду. И мы останавливаемся именно на этом значении, чтобы приблизить ее к контексту, где говорится о Большой Медведице. В этих условиях полной окутанности сомнениями, когда они, как полог, покрывают человека со всех сторон, самая его деятельность будет сильно затруднена. Ибо чем больше человек мешает своим сомнением возможности действовать дальше, тем больше стеснена возможность раздачи того благосостояния, которое в изобилии есть у человека. Затрудненность его действий выражена в образе перелома правой руки, именно правой, которой человек действует. Если человек примет во внимание все то, что указано здесь о недопустимости сомнений в своих собственных силах, то он может избежать задержки, поставленной им самому себе. И тогда перед ним возможность избежать дурного результата. Вот почему «Книга Перемен» говорит здесь: Сильная черта на третьем месте. Сделаешь обильным свой полог так, что среди дня увидишь Полярную Звезду. Сломаешь правый локоть. Хулы не будет. 4 Данная гексаграмма состоит из триграммы Ли, которая обозначает солнце, и триграммы Чжэнъ, которая обозначает молнию. Но ее значение несколько шире, чем только молния. Это, собственно говоря, гроза. Отсюда и грозовые тучи, которые закрывают солнце, в особенности здесь, где «гроза» помещена над «солнцем». Поэтому здесь, на четвертой позиции, когда мы переходим к верхней триграмме, опять повторяется образ занавеси, которая покрывает человека густой непроглядной мглой, напоминающей темную ночь. Поскольку четвертая черта стоит в соответствии с первой, где упоминался образ хозяина, постольку и здесь упоминается этот образ. В таких образах выражено то, что человек, даже будучи окутан сомнениями, все же должен пробиться сквозь них и встретить другого человека, равного ему. Только тогда исход его деятельности может быть благоприятным, ибо действие одного человека не может привести к плодотворным результатам. Здесь уже подготовляется та поддержка, которая выступит на следующей позиции. Поэтому в тексте здесь мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. Сделаешь обильными свои занавеси, так что среди дня увидишь Большую Медведицу. Встретишь равного тебе хозяина. Счастье. 5 Суть данной ситуации в том, чтобы изобилие, присущее ей, было распространено на людей, окружающих данного человека. Поэтому здесь, на пятой позиции, которой свойственно максимальное выявление вовне, с особой силой выявляется эта суть. Поскольку между данной позицией и сутью данной гексаграммы есть созвучие, постольку здесь «Книга Перемен» говорит о той хвале, которая предстоит человеку. Вообще «Книга Перемен» чаще всего говорит о том, что хулы или хвалы не будет, и только в нескольких местах дается упоминание о том, что наступит хвала или хула. Тем сильнее звучат эти слова. Поэтому они и здесь сказаны ненапрасно. Так, в тексте здесь мы читаем: Слабая черта на пятом месте. Придешь с блеском. Будет поддержка. Хвала! Счастье. 6 На последней позиции переразвитие ситуации изобилия в самой себе. Она замкнута в себе. Безусловно, в такой деятельности, в которой человек не делится своим достоянием с другими, а замыкается в себе, его деятельность не может быть благополучной. Он сам отрезал себя от окружающих людей. «Книга Перемен» говорит о его трехлетнем одиночестве. Под тремя годами разумеются, с одной стороны, длительный срок, с другой стороны – те три позиции, которые отделяют шестую позицию от созвучной ей третьей, считая, конечно, и саму третью позицию. По поводу такого переразвития и замыкания человека «Книга Перемен» предупреждает: Наверху слабая черта. Сделаешь обильным свое жилище. Сделаешь занавеси в своем доме. Взглянешь на свою дверь, и в тиши не будет никого. Три года никого не будешь видеть. Несчастье. № 56. Люй. Странствие Если в предыдущей ситуации рассматривался человек, имеющий большое изобилие в своем доме, и лишь вскользь говорилось о том пути, который предназначен его богатствам, т. е. пути вовне, то здесь рассматривается именно этот путь. Здесь говорится о странствии. Но само странствие, как бы оно ни было далеко, должно начаться с первых шагов[19]. Поэтому лишь в малом может быть развитие и свершение, но нужно помнить, что даже первые шаги могут быть первыми шагами длительного странствия, в течение которого должна быть сохранена стойкость. В предыдущей ситуации говорилось о том, что солнце находится в середине своего пути, но именно поэтому оно должно начать склоняться к закату, оно должно зайти. И сам образ гексаграммы представляет собою верхнюю триграмму – солнце, расположенную над нижней триграммой – горой. Так солнце заходит за гору, и в этом движении его дан образ постепенного выхода из «странствия»: Странствие. Малому развитие. В странствии стойкость – к счастью. 1 Странствие, которое представляет собою по преимуществу выход вовне, обязывает человека к наличию мужества. Наоборот, всякая нерешительность обозначала бы здесь только консервацию предыдущей ситуации, в скупом пребывании наедине со своим богатством. Поэтому здесь особенно нужно предостеречь человека от мелочной трусливости. Она может только накликать несчастье на самого же человека. Поэтому здесь текст говорит следующее: В начале слабая черта. Если в странствии будешь труслив в мелочах, то благодаря этому накличешь на себя беду. 2 Движение от позиции, которая проходит во всех гексаграммах, отмечается и здесь. И каждая следующая позиция в контексте данной гексаграммы называется или «порядком», или «местом», или «гнездом». Когда здесь рассматривается странствие, особенное внимание уделено наступающим новым позициям. Если на первой позиции была угроза со стороны мелочной трусливости, то вторая позиция, являясь до известной степени подтверждением первой, говорит о порядке, который восстанавливается, т. е. о движении вперед. Если первая позиция характеризовалась с отрицательной стороны желанием закрепить свое достояние, то здесь это достояние путник кладет себе за пазуху, конечно, в тех размерах, в которых он может с собой захватить. Первая позиция, как и вторая, занята аналогичными слабыми чертами, и в этом сказывается однородность их. Но поскольку первая позиция представляет собою позицию, подчиненную второй, постольку она символизируется как челядь, состоящая при человеке, занимающем вторую позицию, но та челядь, которая сохраняет в стойкости свои положительные отношения к хозяину. Поэтому текст говорит здесь: Слабая черта на втором месте. В странствии восстановишь порядок. За пазуху положишь свое состояние и обретешь стойкость челяди и рабов. 3 Здесь также учитывается наступающая позиция, но наступающая четвертая позиция уже включена в триграмму Ли, которая обозначает огонь, и действие огня сказывается уже и для третьей позиции, поскольку она, как и все позиции данной гексаграммы, устремлена к своей последующей. Огонь сжигает тот «порядок», который может характеризовать человека, занимающего третью позицию. С одной стороны, следовательно, перед ним до известной степени закрыта возможность продвижения вперед. С другой стороны, связь с челядью, которая имелась в виду на второй позиции, уже не может здесь существовать. Таким образом, отступление назад к поддержке челяди невозможно. Но и стойкое пребывание на месте здесь тоже может внушить лишь чувство ужаса, ибо задержаться на этой позиции – это значит все снова и снова переживать невозможность движения ни вперед, ни назад. Так эта позиция кризиса должна быть преодолена смелым движением вперед, несмотря на то, что с этой позиции движение вперед кажется бесцельным, ибо путь впереди разрушен. Тем не менее, только решимость может человека вывести из состояния, охарактеризованного в данной позиции. В тексте по этому поводу мы читаем: Сильная черта на третьем месте. В странствии спалишь этот порядок. Потеряешь челядь и рабов. Стойкость ужасна. 4 Если человек достигает четвертой позиции данной ситуации, то это значит, что на предыдущей он нашел в себе достаточно мужества для преодоления всех переживаний ужаса, которые были охарактеризованы выше. В этом смысле он может двинуться дальше и достичь своего места, т. е. следующей позиции своей цели. Благодаря этому он может восстановить потерянное состояние. Но все-таки, поскольку данная позиция еще не является полным достижением цели, постольку радость здесь еще не может наступить. На этой позиции, тяготеющей более, чем какая бы то ни было другая, к своей последующей, необходимость движения вперед сказывается особенно сильно. Поэтому текст здесь говорит: Сильная черта на четвертом месте. В странствии пребудешь на месте. Найдешь свои средства на странствие. Но в собственной душе нет успокоения. 5 Всякое движение вовне (а в особенности в ситуации странствия) связано с известными затратами. Невозможно двигаться вперед, не затрачивая сил. Эта утрата, конечно, лишь частичная, здесь выражена в образе потерянной стрелы. Но если даже такая стрела при охоте на фазана и бу- дет потеряна, то все же это не значит, что охота будет безрезультатной. Именно не надо бояться затрачивать силы при движении вовне, тогда только может быть достигнут результат, и, в конце концов, оно приведет к тому, что человек найдет похвалу, и эта похвала будет действовать с необходимостью рока. В тексте мы здесь читаем: Слабая черта на пятом месте. Выстрелишь в фазана, и одна стрела погибнет. Но в конце концов, благодаря этому будешь похвален свыше. 6 Смысл странствия в том, чтобы двигаться все дальше и дальше. Шестая черта – последняя в гексаграмме – уже не имеет над собой ни «места», ни «гнезда», ни «порядка». Здесь, таким образом, прекращается возможность странствия. Шестая черта, как верхняя, представляет собою то, что названо в «Книге Перемен» образом гнезда. Но поскольку она входит в состав триграммы «огонь» и представляет собою сильнейший жар этого огня, постольку гнездо здесь сожжено. Оставаться на месте нельзя, но и двигаться дальше некуда, ибо двигаться дальше – это значит выйти за пределы данной ситуации. И, с точки зрения самой ситуации, конец ее представляет собою утрату. Поэтому, если в предыдущем и была возможность движения вперед соответственного завоевания новых позиций, то здесь остается лишь плач об утерянных возможностях, и эта утрата выражена в образе утраты быка. Ничего благоприятного здесь не может быть, ибо единственный выход из положения – преодоление данной ситуации в целом и переход к следующему. Поэтому текст «Книги Перемен» говорит здесь: Наверху сильная черта. Птицам спалили гнезда. Странник сначала смеется, а потом издает крики и вопли. Потеряешь быка на площади. Несчастье. № 57. Сунь. Проникновение Во время странствия человек проникает во все новые и новые места. И это содержание предыдущей ситуации – проникновение рассматривается здесь как самостоятельный момент. Поэтому данная гексаграмма называется Проникновение. Но проникнуть во что-нибудь, в какую-нибудь инородную среду можно лишь постепенно. Поэтому лишь в малом может быть здесь развитие. Конечно, окрепнув, оно может идти и дальше, и человек может достигнуть своей цели – свидания с тем, что выше его самого, с тем, кто назван на языке «Книги Перемен» великим человеком. Образно и графически это проницание малого выражено в том, что данная гексаграмма состоит из повторения триграммы Сунь, в которой одна теневая черта находится под двумя световыми. Теневые, слабые черты на технической терминологии «Книги Перемен» обозначают малое, а световые, сильные черты – великое. Поскольку движение черт идет снизу вверх, постольку здесь в образе самой триграммы уже указано проникновение чего-то малого и незначительного, которое может быть лишь очень мягким и податливым. А это тоже черты, закрепленные комментаторской литературой за триграммой Сунь. Вот почему в тексте мы находим следующие стандартные афоризмы: Проникновение. Малому развитие. Благоприятно иметь куда выступить. Благоприятно свидание с великим человеком. 1 Когда нечто малое выступает вперед, то оно не может обладать большой силой для решительного движения. Поэтому первое выступление и первый момент проникновения характеризуются нерешительностью. Человек то наступает, то отступает. Но длительное пребывание в таком колеблющемся состоянии может привести лишь к остановке на данной позиции или, иными словами, к сохранению качеств, от которых следует отходить. С такими качествами человек ни во что не сможет проникнуть. Когда проникновение требуется всей жизненной обстановкой в данной ситуации, тогда для успешного развития здесь необходимо собрать все силы, которыми располагает человек, и решительно двинуться вперед, двинуться со стойкостью и мужеством, которыми обладает воин. Поэтому в тексте сказано: В начале слабая черта. Наступление и отступление. Благоприятна стойкость воина. 2 Вторая позиция выражается иногда в образе поверхности земли, иногда же, как здесь, в образе ложа, на котором лежит человек. Но поскольку это проникновение началось уже на предыдущей позиции, постольку здесь и говорится о том, что оно находится ниже ложа. Однако на данной позиции, несмотря на то, что проникновение уже начато (в переводе на язык мышления – начато продвижение в познаваемое), человек может еще не до конца доверять силам своего познания. С одной стороны, ему необходимо учесть весь свой опыт, нужно записать его для новой необходимой деятельности в память, которая в этом отношении похожа на писца; с другой стороны, ему необходимо предвидение будущих событий, а эта способность у авторов «Книги Перемен» осознавалась в образе волхва. Человек может, таким образом, обратиться только к своей способности памяти и к своей способности предвидения в то время, как ему следовало бы отдаться ясной деятельности познания. Недоверие к своим силам памяти и предвидения приводит все же его к тому, что он может прибегнуть к помощи своих сил познания. И если они связаны с положительным, уже сложившимся знанием, то в результате вся ситуация может быть развернута в положительную сторону. В этом смысле текст говорит: Сильная черта на втором месте. Проникновение находится ниже ложа. Применение писцов и применение волхвов вызовет смущение. Счастье. Хулы не будет. 3 Предыдущая позиция характеризовала внутреннюю жизнь. Здесь намечается выход вовне. Если деятельность познания на предыдущей ступени выступала как нечто положительное, то здесь от познания необходим переход к действию. Если бы человек остановился только на одном познании и все снова и снова прибегал бы к нему, то оно, не обогащенное опытом действия, привело бы его к поверхности знаний. Если даже эти акты познания были бы многочисленны, то все же время упущено и человеку пришлось бы пожалеть о том, что силы, которые он тратит на данной позиции, он не истратил на предыдущей. Поэтому лаконичный текст говорит здесь следующее: Сильная черта на третьем месте. Многократное проникновение. Сожаление. 4 Если человек достигает четвертой позиции, то, значит, он сумел преодолеть все те ошибки, в которых ему нужно было бы раскаиваться. Так он искупает свое раскаяние. Здесь он может двигаться дальше к достижению своей цели. И в этой погоне за целью, в такой «охоте», как говорит «Книга Перемен», он может достигнуть результатов именно в силу погашения своих прошлых ошибок. Если здесь говорится о трояком, то только потому, что все сильные черты (кроме пятой, совершенно самостоятельной) по закону противоположностей тяготеют к данной четвертой, слабой черте. Вот почему текст говорит здесь: Слабая черта на четвертом месте. Раскаяние исчезнет. На охоте добудешь троякое. Относительно порядка фраз в этом афоризме см. примечание в филологическом переводе. Здесь сохранен традиционный порядок, поскольку и развертывание комментария строится на основании Вань И. 5 Человек достигает здесь завершения процесса проникновения, и его напутствует «Книга Перемен» только указанием на необходимость сохранения стойкости. Уже это гарантирует благоприятный исход. Но при этом важно осознать две вещи. Во-первых, то, что начало процесса (поскольку оно определено причинной связью всех предыдущих поступков) не во власти самого человека. И только здесь активным вмешательством в свою судьбу человек может добиться того, что конец процесса может зависеть от его действия. Прошлое необходимо, будущее свободно. Но когда человек сам берется за построение своей будущей судьбы, требуется глубокое обдумывание поступков. «Книга Перемен» говорит о том, что за три дня до поступка его надо обдумать и, свершив поступок, испытав свою мысль в практике, необходимо еще и еще ее обдумывать, для того чтобы в соответствии с ней направлять свою деятельность. Вот почему в тексте здесь мы находим: Сильная черта на пятом месте. Стойкость к счастью. Раскаяние исчезнет. Ничего неблагоприятного. Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец. Но обдумай это дело и за три дня до его свершения, и через три дня по его свершении. 6 Цель данной ситуации была достигнута уже на предыдущей позиции. Поэтому на шестой мы встречаем нормальный для «Книги Перемен» афоризм, говорящий о ненадежности данной позиции. Здесь опять говорится о том, что проникновение находится под ложем, т. е. делается упоминание о первой черте. Но возвращение к ней совершенно невозможно. Таким образом, силы для дальнейшего развития уже истрачены, истрачены средства на странствие, как говорит «Книга Перемен». И стойкое сохранение этой позиции, которой противопоставляется выход из всей ситуации, может привести лишь к неудаче. Поэтому в тексте здесь написано: Наверху сильная черта. Проникновение находится ниже ложа. Потеряешь свои средства на странствие. Стойкость – к несчастью. № 58. Дуй. Радость Если проникновение приводит к достижению известной цели, то в достижении цели человек находит большое удовлетворение. Это удовлетворение приводит его к переживанию радости. С одной стороны, в радости достигается выражение самодовольства, с другой стороны, в радости легко может наступить рассеяние. Поэтому данная гексаграмма рассматривает процесс, возникающий в переживании человека после того, как им что-нибудь достигнуто, и наступает этот процесс радости. Самое существенное – то, что такая радость должна быть не только достоянием самого человека, но и простираться на его окружение, ибо в противном случае, если бы он оставался только замкнутым в себе, это привело бы его лишь к злоупотреблению той радостью, которая была бы им достигнута на предыдущей ступени. Здесь нужно достичь развития радости, расширения ее. Но это возможно только в том случае, если человек не отдается целиком радости, не захвачен ею всем своим существом, а сознательно следит за правильностью своих поступков и отдает свою радость окружению. В этом смысле в тексте здесь мы читаем: Радость. Свершение. Благоприятна стойкость. 1 На первой ступени радость наступает непосредственно от достижения. В достижении можно найти большое согласие между сделанным и результатом действия. Таким образом, здесь можно говорить о гармонии. Это именно гармония приводит человека к переживанию радости. И поэтому в тексте здесь мы находим: В начале сильная черта. Радость – от согласия. Счастье. 2 Во внутреннем аспекте радость является большой правдивостью. Она закончена в самой себе. И на второй позиции, которая характеризует именно внутренний аспект данной ситуации, мы находим краткий, но вполне понятный афоризм: Сильная черта на втором месте. Радость от правоты. Счастье. Раскаяние исчезнет. 3 Мы уже видели не раз, что движение в гексаграмме предполагается от нижней черты к верхней. Это – движение вовне, уход, как называет это «Книга Перемен». С другой стороны, обратное движение сверху вниз – переход от внешнего к внутреннему – называется приходом. По сути данной гексаграммы, которую мы видели в вводном замечании, радость должна здесь распространяться на других людей. Всякое замыкание в себе того, кто переживает радость, отрывает его от окружающей среды и приводит к неудачным действиям. Поэтому радость, которая возникает и погружена в себя все время, когда следовало бы, наоборот, выйти со своей радостью к людям, не может привести ни к чему иному, как к неудачному исходу. Поэтому в тексте здесь написано: Слабая черта на третьем месте. Радость – от прихода. Несчастье. 4 После того как пережито состояние кризиса, на четвертой позиции уже наступает возможность дойти до известной гармонии. Эта гармония, как мы видели выше, является характерной чертой радости. Но здесь после кризиса она должна быть опять восстановлена. Необходима известная договоренность сторон, пусть даже между ними и нет равенства. Пусть четвертая позиция, с одной стороны, имеет за собой опасную третью позицию, с другой стороны, впереди максимально выявляющую данную ситуацию пятую позицию, все-таки между этими сторонами нет равенства, и тем не менее, если возможно достичь примирения обеих сторон, то возможен и благоприятный исход данной позиции. В этом смысле приходится понимать текст: Сильная черта на четвертом месте. Радость – от договоренности, но еще нет равенства. Если же стороны поспешат, то будет и веселье. 5 Когда перед человеком стоит задача с полной положительностью отдать свою радость окружающим людям, то при максимальном выявлении его радости он может не различать положительных и отрицательных типов людей. Он может отдавать ее всем. При таком устремлении своей радости вовне без учета качества окружающих людей и именно из-за того, что эта радость передается даже отрицательным людям, положение может показаться человеку ужасным. Тем не менее этот этап должен быть пережит, и лишь впоследствии может наступить то, что гармонирует его и определяет место того или иного человека в окружающей среде. Пятая позиция по своему характеру предрасположена к тому, чтобы действие, исходящее из нее, не ограничивалось нуждами и интересами самого человека. Здесь именно можно очень многое создать в своем окружении. А как мы увидим дальше, данная ситуация в целом подготовляет ту индивидуализацию, в результате которой возникает не один, а множество отдельных индивидуумов. Поэтому здесь вопреки опасности, которая все-таки упоминается «Книгой Перемен», необходимо действие, характеризующее данную позицию. В тексте здесь сказано: Сильная черта на пятом месте. Если оправдаешь разорителей, то это будет ужасно. 6 Этап творчества ради других, распространение радости на других уже целиком было изжито на предыдущей ступени. Поэтому на шестой позиции речь может идти только о личном переживании своей собственной радости. Человек замыкается со своей радостью в себе. Конечно, по общему ходу данной ситуации это не соответствует задачам, которые ставятся перед человеком его окружением. Тем не менее, поскольку все, что нужно было отдать, уже отдано, человек сам остается со своим переживанием радости, и это не приводит все-таки его к несчастью. Поэтому текст «Книги Перемен» не говорит о предстоящем несчастии, а констатирует только: Наверху слабая черта. Влекущая радость. № 59. Хуань. Раздробление Для понимания данной гексаграммы необходимо вспомнить то, что уже было указано нами в 31-й гексаграмме, – то, что тематика первой части «Книги Перемен» и второй части ее несколько различаются. В первой части мы видели создание деятеля, исходящее из космических сил. Вторая часть – это уже скорее практическая деятельность человека в окружающей его среде. Кроме того, во второй части намечается создание личности, возникновение индивидуального. И именно здесь после всей эпопеи развития сил, их накопления, их переплавки, их выявления вовне, реинтеграции в каждом из окружающих людей, после этого сложного пути, который был очерчен в предыдущих гексаграммах, наступает, наконец, та гексаграмма, которая говорит об индивидуализации, о проявлении полноты самосознания в каждом отдельном человеке. Она носит название Раздробление. Раздробление здесь указывает на возникновение индивидуальности в частном. Так, единое здесь превращается в единичное. Образ, который авторы «Книги Перемен» выбрали для изображения этого раздробления, заслуживает нашего внимания. Верхняя триграмма здесь – ветер, нижняя – вода. Образ этот указывает на то, что если водная гладь, пока ветер не действует, представляется нам некоторым единством, то при первом же ударе ветра на ней появляется рябь, появляется множество отдельных раздробленных блесток. И каждый человек, каждая личность воспринимается здесь как нечто самостоятельное. Во время этого процесса само собою должно происходить развитие и свершение этого развития. Этот процесс возникает потому, что радость, бывшая достоянием достигнувшего цели человека, распространена и на всех окружающих людей, и каждый, кто воспринял в себя эту радость, осознавая ее, осознает и самого себя как переживающего эту радость. Таким образом, человек, даровавший радость, может ощущать, что он выполнил все, чему его обязывало его бытие. Он может ощущать, что он выполнил свой долг перед людьми, давшими ему это бытие, перед своими предками. Процесс индивидуализации, намечающийся здесь, является процессом важным и серьезным, и поэтому здесь необходимо предпринимать большие и ответственные действия, в которых, само собою, необходимо сохранять полную стойкость, понимаемую в этом случае как подлинная правота в мыслях, в действиях, в словах. В этом смысле следует понимать текст: Раздробление. Свершение. Царь приближается к обладателям храма (к духам предков). Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость. 1 Первая позиция характеризует пребывание в самом себе, непроявление вовне; поэтому здесь силами одной первой позиции еще не достигнута необходимая индивидуализация и раздробленность. Здесь нужна помощь, идущая извне. И ее отмечает «Книга Перемен». Помощь эта должна быть сильна. Если здесь выбран образ лошади, то, во-первых, потому, что триграмма Кань, стоящая внизу, в символике животных относится к лошади, и, во-вторых, потому, что здесь помощь исходит даже от второй позиции, которая занята сильной чертой, также символизирующей лошадь. Поэтому в тексте мы здесь читаем: В начале слабая черта. Необходима помощь. Лошадь сильна. Счастье. 2 Во время процесса индивидуализации самое важное – найти свое собственное место. Оно должно быть именно собственным и прочным, тем, чем с точки зрения феодальных авторов «Книги Перемен» представлялся престол. Поэтому в процессе индивидуализации каждый человек должен стремиться к своему престолу. Мы бы сказали, каждый должен занять подобающее ему место. Если это выполнено, то сглаживаются ошибки, совершенные в прошлом, и раскаяние исчезнет. Таким образом, текст говорит здесь так: Сильная черта на втором месте. При раздроблении беги к своему престолу. Раскаяние исчезнет. 3 В процессе раздробления и индивидуализации наибольшую опасность представляет безостановочность этого процесса. Когда в процессе раздробления ему подвергается даже сама индивидуальность, т. е. нечто неделимое, то благоприятный исход наступить не может. Человек будет вынужден горько раскаиваться в том, что он вовремя не остановил процесса раздробления. Однако, поскольку третья позиция по самому своему смыслу является устремлением вовне, распадом внутреннего, постольку в данном случае человеку не предстоит раскаяния, ибо, проводя все дальше и дальше распад, он действует только в духе той позиции, которую он занимает в пределах данной ситуации. Поэтому здесь в тексте мы читаем: Слабая черта на третьем месте. Раздробишь свое тело. Раскаяния не будет. 4 Процесс раздробления, индивидуализации может быть рассмотрен как двусторонний процесс еще и с другой стороны. Если в известном смысле слова это – раздробление некоего целого и тем самым уничтожение его как целого, то, с другой стороны, здесь вместо многого возникают многие. Их множество в известном смысле слова представляет собою опять-таки некое единство, единство, в котором они представляются целым холмом. Поэтому, если единое «стадо» и разбито на отдельные индивидуумы, то, с другой стороны, коллектив этих индивидуумов представляет собой большой холм. По-видимому, авторы «Книги Перемен» осознавали, что такая мысль, по существу диалектичная, трудна для восприятия, если человек недостаточно развит в культурном отношении. Сознавая трудность данной мысли, текст гласит: Слабая черта на четвертом месте. Раздробишь свое стадо. Изначальное счастье. В раздроблении будет холм. Это не то, о чем думают варвары. 5 Процесс индивидуализации, раздробления исходит из некоего центра и устремляется к периферии, и на периферии возникают отдельные индивидуумы. Чтобы выразить этот процесс образно, текст говорит здесь о том, как отдельные капельки пота выступают на периферии кожи вследствие того, что внутри человек ощущает жар. Этот процесс индивидуализации должен разноситься повсюду как громкий голос. Но на пятой позиции, которая должна быть руководящей, необходимо поставить себя в центре, что выражается на языке «Книги Перемен» в образе царя, живущего в центре. Это необходимо потому, чтобы внутренне противостоять процессу раздробления и удержаться в нем, не раздробляясь. Только тогда исход может быть благоприятным. В этом смысле в тексте сказано: Сильная черта на пятом месте. При раздроблении выступает пот от громких воплей. При раздроблении, как царь, живи. Хулы не будет. 6 Чрезмерное развитие процесса раздробления, когда личность отдает себя ради того, чтобы возникли в окружении самостоятельные индивидуумы, приводит к полной отдаче своих сил окружению. Но это так и должно быть. Тут необходим выход за пределы самого себя. В этой жертвенной самоотдаче возможно выправить неудачность шестой позиции, по поводу которой в тексте сказано: Наверху сильная черта. При раздроблении твоя кровь уйдет. Удались. Выйди. И хулы не будет. № 60. Цзе. Ограничение Во время процесса раздробления и индивидуализации недостатком его может явиться его безостановочность. Он должен быть взят в известные рамки. Если в предыдущем был дан образ ряби на воде, причем никак не было указано, что эта вода ограничена, то могла появиться мысль: вода эта разольется, иными словами, данный процесс индивидуализации может идти все дальше и дальше, и внутренние противоречия его уже сами могут привести к истощению. Поэтому на смену ему говорится о процессе ограничения. Образно это выражено в гексаграмме тем, что триграмма «вода» помещена над триграммой «водоем». Так, вода введена в русло, введена в берега. Таким образом, дано ограничение. Это ограничение служит развитию, потому что развитие предполагает сознание новых ценностей, и если бы не было ограничения, то индивидуализация, не имеющая остановки, не вела бы к созданию новых ценностей, ибо ничто не могло бы в этом процессе устоять, все подвергалось бы распаду все дальше и дальше. Таким образом, то горе, которое могло бы возникнуть в результате безостановочного раздробления, тоже подвержено ограничению, ибо, как и все остальное, оно не может навеки оставаться неизменным. Поэтому в тексте здесь говорится: Ограничение. Свершение. Горе ограниченно. Оно не может быть стойким. 1 На первой позиции ограничение проявляется в образе максимальной замкнутости. Поскольку первая позиция представляет собою пребывание в самых глубинах индивидуальности, здесь человек никуда не выходит из самого себя, он ограничен в самом себе. Осознав себя как индивидуальность, он остается только наедине с самим собою. Из контекста предыдущих гексаграмм следовало, что такое пребывание в себе самом может привести к неблагоприятным последствиям. Однако, поскольку здесь рассматривается как необходимый именно процесс ограничения, постольку «Книга Перемен» говорит о благоприятном исходе, ибо такой процесс здесь необходим. Так, в тексте мы читаем: В начале сильная черта. Не выйдешь из внутреннего двора. Хулы не будет. 2 Если такое пребывание в себе, которое указано выше, и бывает необходимым, то только до известного срока, ибо сохранение предыдущего состояния во время последующего этапа приводит лишь к несчастью. Если бы человек даже распространил свою деятельность несколько дальше, чем было возможно и нужно в предыдущей позиции, но не достиг бы того широкого охвата своего окружения, который требуется в таком периоде времени, то это привело бы лишь к несчастью. В тексте здесь сказано: Сильная черта на втором месте. Не выйдешь из внешнего двора. Несчастье. 3 На третьей позиции выход вовне становится уже необходимым, поэтому о наличии его текст здесь даже и не упоминает, ибо такой выход вовне наступит сам собой, если человек достиг в развитии своей жизненной ситуации до этой третьей позиции. Однако при выходе вовне человек должен сам в себе найти сдерживающие стимулы, должен сам себя уметь ограничивать. Ибо если не будет ограничивать сам себя, то он безусловно будет совершать поступки, стоящие в противоречии с такой же необходимостью выхода вовне у других людей. Если это принято им во внимание, то он может выйти с достоинством из создавшегося положения. В таком отношении находится последнее замечание данного афоризма к его первому утверждению. В тексте это сказано так: Слабая черта на третьем месте. Если не будешь ограничивать себя, то будет о чем вздыхать. Хулы не будет. 4 Все, что должно было быть сделано во внутренней жизни, здесь является достигнутым. Человек может приобрести известную уверенность в своих действиях. Если он находит в себе самом умение ставить себе цель и ставить пределы своей деятельности, то человек может достичь того спокойствия, которое возникает благодаря умению ограничить себя, и того развития в дальнейшем, которое наступает в результате самостоятельного ведения своих поступков. Поэтому в тексте здесь говорится: Слабая черта на четвертом месте. Успокоишься в ограничении. Свершение. 5 Характерная черта пятой позиции – это уравновешенность, одинаковая удаленность от обеих крайностей. Такая гармония, которая проявляется и вне, и внутри, приводит к тому, что человек может находить наслаждение в своем ограничении. С другой стороны, пятая позиция предназначена для широкого действия во внешнем. Но человек, действующий на этой позиции, если он исходит из ее сути, может совершить лишь великие дела, – такие, которые вызывают похвалу со стороны окружающих людей. Вот почему в тексте здесь сказано: Сильная черта на пятом месте. Сладкое ограничение. Счастье. Если выступишь, то будет похвала. 6 Уравновешенность, свойственная предыдущей позиции, здесь уже утрачена. Поэтому ограничение воспринимается здесь как нечто внешнее. Символически это выражено уже в самой позиции, которая является самой внешней позицией всей гексаграммы. Поэтому ограничение, которое возникает здесь, может быть пережито как некое давление извне, и осознается лишь как нечто горестное и гнетущее. Стойкое пребывание в таком состояний может вызвать лишь несчастье. Здесь следовало бы принять во внимание переходный характер данной позиции, перейти к следующей ситуации степени процесса ограничения и стремиться к работе над самим собой в пределах тех рамок, которые поставлены уже в предыдущем. Если это принято во внимание, то раскаяние в предыдущих ошибках может отпасть. Потому в тексте здесь следует видеть два афоризма: один, характеризующий объективность данной ситуации, и второй – отсутствие раскаяния как результата правильно понятой и исправленной ситуации. Так, в тексте здесь написано: Наверху слабая черта. Горькое ограничение. Стойкость – к несчастью. Раскаяние исчезнет. № 61. Чжун-фу. Внутренняя правда В процессе раздробления возникли отдельные индивидуумы. Процесс этот подвергался ограничению. Таким образом, индивидуальное представляло известную стойкость. Но для дальнейшего своего бытия, собственно, для того, чтобы возникнуть в подлинном смысле этого слова, индивидуальное должно быть внутренне самостоятельно, оно должно быть наполнено внутренней правдой. Поэтому данная ситуация, идущая на смену предыдущим, называется Внутренняя правда. Независимо от того, насколько развит данный индивидуум, эта внутренняя правда должна присутствовать в нем. С точки зрения авторов «Книги Перемен», вепри и рыбы представляют собой существа, наиболее тупые и ограниченные в дурном смысле слова. Конечно, это лишь образ, обозначающий слаборазвитого человека. Но даже такой человек, несмотря на всю его ограниченность, если он обладает этой внутренней правдой, все же является человеком и может действовать в окружающей его жизни. При наличии такой внутренней правды он способен к серьезной и большой деятельности, в которой, само собою, он должен сохранять стойкость, т. е. умение гармонировать внешнее побуждение к действию и внутреннюю реакцию на это побуждение. Именно в гармонии восприятия и реакции должна протекать эта серьезная и большая деятельность, которая имеется здесь в виду. Эту мысль «Книга Перемен» облекает в следующие образы: Внутренняя правда. Даже вепрям и рыбам счастье. Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость. 1 В самом начале данной ситуации, когда она еще не только не выявлена вовне, но и не найдена внутри, соразмерность и гармоничность, о которой только что было сказано, являются еще проблематичными. Но только при наличии их может быть достигнуто счастье. Всякое отклонение от этого, если не приведет к несчастью, во всяком случае вызовет беспокойство, а оно именно мешает правильному и нормальному ходу всего процесса. Поэтому в предупреждение «Книга Перемен» говорит: В начале сильная черта. Если будет соразмерность, то будет счастье. Если отвлечешься к другому, будет неспокойно. 2 Каждый индивидуум, возникший в ходе творчества, которое было охарактеризовано на предыдущей ступени, представляет собою нечто самостоятельное. И отношение между индивидуумами рассматривается с точки зрения их подлинного внутреннего содержания. Это не их внешнее соотношение, а соотношение их сущностей. Внешне они могут и не видеть друг друга, могут оставаться в тени один по отношению к другому, но в силу их внутреннего созвучия, в силу того, что в каждом из них есть эта внутренняя правда, они могут гармонически вторить друг другу. При таком внутреннем согласии, естественно, в них может возникнуть желание поделиться своим состоянием. Поэтому текст «Книги Перемен» здесь говорит: Сильная черта на втором месте. Кричащий журавль находится в тени. Его птенцы вторят ему. У меня есть хороший кубок, я разделю его с тобой. 3 При выходе вовне, свойственном третьей позиции, когда уже возникли отдельные индивидуумы, человек встречает равного себе противника. Поэтому успех или неуспех заранее здесь не может быть предопределен, и альтернативность данной позиции «Книга Перемен» выражает следующим образом: Слабая черта на третьем месте. Найдешь противника. То забьешь в барабан, то перестанешь. То заплачешь, то запоешь. 4 В некоторых случаях гексаграмма рассматривается не как состоящая из двух триграмм, а состоящая из трех пар отдельных черт. В данном случае четвертая и третья черты представляют собою известную пару. Но третья черта была здесь охарактеризована полной неуверенностью. Само собою, сочетание с таким человеком, который совсем не уверен в своих действиях, не может быть благоприятным. Здесь больше следует обратиться вперед к выявлению той внутренней правдивости, которая характеризует всю данную ситуацию. Однако полное выявление ее на позиции, где эта внутренняя правдивость еще недостаточно созрела для того, чтобы распространиться вовне, еще невозможно. Здесь область «почти». Все дело в том, что здесь луна почти достигла полнолуния. И поэтому человеку может показаться данное положение опасным. Однако невозможность связи с предыдущим и устремление к последующему приводит к тому, что исход данной позиции все-таки благоприятен. Поэтому в тексте здесь говорится: Слабая черта на четвертом месте. Луна близится к полнолунию. Пара коней погибнет. Хулы не будет. 5 Вторая позиция, характеризующая данную ситуацию изнутри, говорила о созвучии сущностей. Пятая позиция, характеризующая тот же процесс извне, говорит о результате такого созвучия – об объединении. Само наличие внутренней правдивости приводит к такому объединению. Поэтому текст здесь говорит только: Сильная черта на пятом месте. Обладай правдой. Она объединяет. Хулы не будет. 6 Все, что нужно было сделать для развития внутренней правдивости, и все, что нужно было сделать для объединения с другими личностями, также исполненными этой внутренней правдивости, уже было достигнуто. Продолжение той же деятельности привело бы лишь к стремлению чрезмерного подъема самого себя. Однако, поскольку в данной ситуации оно еще невозможно, то это было бы равносильно стремлению подняться на небо. Упорное и стойкое сохранение этого желания, само собою, может привести лишь к несчастью, т. е. к тому, что внутренняя правдивость, характерная для данной ситуации, отошла бы от человека. В этом смысле текст говорит: Наверху сильная черта. Голоса пернатых поднимаются в небе. Стойкость к несчастью. № 62. Сяо-го. Переразвитие малого На предыдущей ступени была выработана внутренняя правда, поэтому ошибки, которые все же тоже могут наступить, не могут быть крупными и серьезными ошибками. Нужно иметь доверие к самой правде, ибо она будет руководить деятельностью человека. Поэтому, если и возможно какое-нибудь переразвитие, т. е. нарушение гармонии, то лишь переразвитие малого. Для того чтобы достичь правильного развития, корректирующего ошибочность действий, необходимо стойкое соблюдение честного образа действий как результатов правды. Человек здесь может действовать в малом, но не в великом, ибо здесь только еще начинается деятельность уже созданного и насыщенного внутренней правдивостью индивидуума. Всякое стремление подняться выше положенных возможностей приводит к утрате того, что может быть достигнуто. Точно птица, эта возможность отлетает от человека, и до человека долетает лишь ее голос. Этот голос движется сверху вниз, и погоня за ним привела бы лишь к утрате его. Наоборот, пребывание внизу может привести к тому, что он будет услышан. Образ птицы, который дается здесь, усматривается некоторыми комментаторами в самом образе гексаграммы. В ней посредине две сильные черты. Они изображают туловище птицы. Под ними и над ними мы видим по паре слабых черт, и эти слабые черты, понимаемые иногда как мягкие, изображают мягкие крылья птицы. Поэтому для выражения чего-то отходящего от человека здесь использован образ летящей птицы. Гармоничность самого образа гексаграммы, его симметрия, по мнению Вань И, должна указывать на гармоничность действий человека, на его далекость от обеих крайностей. А это необходимо для того, чтобы найти правильный выход из тех небольших ошибок, которые могут наступить при индивидуальной деятельности отдельного человека. Эта мысль выражена в тексте так: Переразвитие малого. Свершение. Благоприятна стойкость. Можно действовать в малом. Нельзя действовать в великом. От летящей птицы остается лишь голос ее. Не следует подыматься. Следует опускаться. Тогда будет великое счастье. 1 Первый момент возникновения ошибки еще не является тем временем, когда она может быть исправлена. Поэтому здесь, на первой ступени, только характеризуется отход правдивости, исчезновение ее в момент свершения неправильного поступка. В тексте читаем: В начале слабая черта. Летящая птица. И, может быть, – несчастье. 2 Незначительность ошибки, которая может возникнуть здесь и от которой предупреждает текст «Книги Перемен», может состоять прежде всего в том, что предыдущая ступень – преддверие цели – может быть принята за последующую ступень, за самую цель. В стремлении к предку человек может сначала встретить свою праматерь и остановиться на этом. Ошибка будет состоять в том, что он может пройти мимо своего предка, он может пройти мимо своей цели и удовлетвориться чем-то, почти заменяющим объект его стремлений. Но поскольку он коечего достигает, постольку «Книга Перемен» говорит о результате, который является в общем благополучным. Так, в тексте здесь мы читаем: Слабая черта на втором месте. Пройдешь мимо своего праотца и встретишь свою праматерь. Не дойдешь до своего государя, а встретишь его слугу. Хулы не будет. 3 Переразвитие является в известном смысле движением, проходящим мимо цели. Если человек проходит мимо цели, не замечая ее, то в известном смысле он не достигает ее, хотя бы он сделал и больше, чем то, что требовалось от него самым положением его в жизни. Так, недостигнутая (т. е. неосознанная и незамеченная) цель, стоящая позади человека, точно предъявляет ему известный счет, нападает на него сзади. Здесь, на третьей позиции, именно это имеется в виду. Если человек будет действовать вовне, не осознав и, таким образом, не достигнув тех внутренних целей, которые должны были быть достигнуты в предыдущем, если человек не защитится от возможного нападения со стороны своей собственной совести, то его ждет несчастье. Вот почему в тексте здесь указано: Сильная черта на третьем месте. Если, проходя мимо, не защитишься, то кто-нибудь сзади нападет на тебя. Несчастье. 4 Динамика четвертой позиции в ее стремлении к пятой позиции может лишь усилить такое движение, которое проходит мимо своей собственной цели. Безостановочность этого движения может быть пережита как нечто ужасное. Для того чтобы избежать его, необходимо самому себе поставить известные запреты и не слишком напряженно отдаваться деятельности. Вот почему в тексте здесь мы читаем: Сильная черта на четвертом месте. Если, проходя мимо, не встретишься, то выступление будет ужасно. Необходимы запреты. Не действуй. Вечная стойкость. 5 По своему характеру пятая позиция должна была бы изображать деятельность, которая направлена на пользу окружающим людям. Но здесь остаются ошибки, хотя и малые. И эта деятельность, дарующая другим, в этих условиях невозможна. Все силы для того, чтобы оказывать помощь другим, здесь налицо, и тем не менее эта помощь здесь не наступает. Точно плотные тучи, которые приходят с западной окраины, осознаваемой авторами «Книги Перемен» как земля, принадлежащая им самим, не дают дождя. Тем не менее самой этой позиции может быть оказана помощь силами предыдущей. Если пятая позиция в общественной символике изображает царя, то четвертая изображает князя; человек, занимающий пятую позицию в данной ситуации (поскольку он не выходит за пределы самого себя), точно сидит в пещере. Влияние предыдущей позиции на данную выражается в образе выстрела, который попадает в такого, сидящего в пещере, т. е. в личной замкнутости, человека. Поэтому в тексте мы здесь видим следующие образы: Слабая черта на пятом месте. Плотные тучи, и нет дождя. Они с нашей западной окраины. Князь выстрелит и попадет в того, кто в пещере. 6 Малая ошибка в случае ее переразвития становится уже крупной ошибкой. Переразвитие свойственно верхней позиции. Поэтому ничего благоприятного не может быть на ней. Эта неудачность положения выражена в образах, уже знакомых нам и не требующих особой расшифровки. Так, в тексте мы читаем: Наверху слабая черта. Не встретишь, а пройдешь мимо. Летящая птица удалится. Несчастье. Это называется бедствия и беды. № 63. Цзи-цзи. Уже конец В том ходе творчества, который был охарактеризован во второй части «Книги Перемен», здесь достигнут уже этап, когда индивидуальность создана. В этом смысле процесс завершен, и предпоследняя гексаграмма называется «Уже конец». Она представляет собою гармоническое завершение самого процесса, и это выражено в самой структуре гексаграммы. Дело в том, что по теории «Книги Перемен» на нечетных, сильных позициях гармонически могут находиться сильные черты, а на четных, слабых позициях – слабые. В данной гексаграмме все черты расположены именно таким образом. Первая, третья и пятая позиции заняты сильными чертами; вторая, четвертая и шестая позиции – слабыми. Казалось бы, в этом дается образ такого гармонического развития и результаты его, которые не предполагают возможности дальнейшего развития. Все уже достигнуто. Отдельное, индивидуальное уже создано. Если оно и понимается как нечто малое, то все же ему предстоит развитие вплоть до того момента, когда оно станет великим. В этом смысле говорится о возможности развития малого. Стойкость и устойчивость, охарактеризованные расположением черт данной гексаграммы, здесь благоприятствуют всему процессу. Но именно здесь необходимо принять во внимание другой закон, существующий в теории «Книги Перемен» и состоящий в том, что все имеет тенденцию превратиться в свою противоположность. Каждая сильная черта имеет в себе самой заложенные тенденции превратиться в слабую, и наоборот. Поэтому, как увидим ниже, последняя гексаграмма представляет собою полную противоположность данной. Таким образом, если весь предыдущий процесс, от первого импульса творчества и до достижения полной гармонии, которая выражена в данной гексаграмме, является тем счастьем, которое стоит в начале и которое упоминается данным текстом, то именно это счастье приводит также к необходимости полной и кардинальной смены, приводит к тому хаосу, который стоит в конце и упоминается в данном афоризме. Чтобы правильно пройти через данную ситуацию, называемую в «Книге Перемен» «Уже конец», необходимо предпринять целый ряд предосторожностей. И если предыдущие гексаграммы по позициям рассматривали этапы данной ситуации, то здесь разворачивается целый ряд предупреждений, которые необходимы для правильного переживания всей этой ситуации. Не нужно, однако, понимать движение к хаосу, указанное здесь, как нечто отрицательное, ибо, как увидим ниже, этот хаос, представляя собою нечто аморфное, послужит тем материалом, в пределах которого может развернуться новый цикл, начинающийся с творчества, и т. д. Принимая все это во внимание, можно понять текст, гласящий: Уже конец. Свершение. Малому благоприятна стойкость. В начале – счастье. В конце беспорядок. 1 Как бы ни была устойчива в самой себе данная ситуация, она должна быть пройдена, должна быть преодолена, ибо остановка в ней обозначала бы гибель. Поэтому здесь дается указание на то, что остановка привела бы к недостаточно быстрому темпу прохождения через данную ситуацию, и в последнюю минуту эта переправа через данную ситуацию была бы подвержена опасности. Данная гексаграмма теснейшим образом даже самим названием связана со следующей, и для ее объяснения необходимо воспользоваться контекстом следующей гексаграммы, где дается образ молодого лиса, который почти переправился через реку, но в последнюю минуту вымочил хвост. Чтобы не было именно этого, «Книга Перемен» здесь напоминает: В начале сильная черта. Затормозишь колеса, – подмочишь хвост. Хулы не будет. 2 В процессе творчества вещь уже создана, она существует как для себя, так и для своего окружения. Скрыться она уже больше не может. Она явно видна всем. Если бы у человека, стоящего на второй позиции, т. е. там, где он пребывает в себе самом, появилось желание быть скрытым, то это было бы для него недостижимо. Это облечено в образ женщины, потерявшей занавес на колеснице. Упорная погоня за своей непроявленностью, поиски потерянных занавесей не могут здесь привести ни к какому результату. Когда в дальнейшем наступит время (а оно, безусловно, может наступить), тогда все будет восстановлено, человек может быть замкнут в самом себе. Здесь это недостижимо, и будущее должно быть предоставлено будущему. В таком смысле в тексте здесь говорится: Слабая черта на втором месте. Женщина потеряет занавеси на колеснице. Не гонись. Через семь дней получишь. 3 В данной ситуации, в преддверии к хаосу, выход вовне воспринимается как выход для трудной и ожесточенной борьбы. Не с людьми сражаться предстоит здесь, а с чемто худшим. Здесь имеется в виду поход на страну бесов. Победа над ними должна быть удержана. Но эта победа достижима лишь тому, кто обладает большой силой, а не рядовому человеку. Но даже для такого человека, исполненного и сил, и жизненного опыта, для высокого предка, как его называет «Книга Перемен», эта победа дается не даром. Нужен длительный срок для достижения ее. Тем более понятно, что ничтожному человеку в таких условиях действовать нельзя. Вот почему в «Книге Перемен» здесь сказано: Сильная черта на третьем месте. Высокий предок идет в поход на страну бесов. И в три года победит ее. Ничтожествам – не действовать. 4 Предвидение хаоса и приближение его чувствуется на каждой ступени данной ситуации, несмотря на то, что она сама по себе представляет завершение всего предыдущего. Поэтому здесь необходимо иметь в виду, что никакое достижение не остается навеки в руках достигнувшего. В таком смысле, как напоминание, звучит текст: Слабая черта на четвертом месте. И на парче будут лохмотья. До конца дней соблюди запреты. 5 Все ближе выход из данной ситуации, все ближе к хаосу. Поэтому здесь дается еще раз напоминание о том, что может спасти человека в той среде, в которую он с неизбежностью попадет в следующей ситуации. Не пышность и роскошь жертв, а правдивость, не внешняя полнота, а внутренние силы – вот что может привести его к устойчивости во время стихийного хаоса, в который он неизбежно попадет. Чтобы расшифровать образы, в которых дается данный афоризм, нужно принять во внимание, что нижняя триграмма – огонь – приписана к востоку, а верхняя триграмма – вода – к западу. То, что было достигнуто внутренне, что было достигнуто на первых трех позициях, здесь уже не играет никакой роли. Поэтому если восточные соседи, т. е. три нижние позиции, и приносят значительную жертву, в ней смысла нет. И только то, что человек уносит с собой, устремляясь к хаосу, то, что является его неотъемлемым, ему лично принадлежащим, только это может привести к благополучию. И это незначительное, та малая жертва, о которой говорится в тексте, есть не что иное, как внутренняя устойчивость и правдивость, умение исходить из самого себя. Поэтому в тексте здесь сказано: Сильная черта на пятом месте. Корова, убитая у восточных соседей, не сравнится с небольшой жертвой западных соседей. Если будешь правдивым, то поистине найдешь свое счастье. 6 В общем афоризме данной ситуации было сказано о том, что в начале процесса было счастье, в конце его хаос. Шестая позиция представляет собою переход к этому хаосу. «Книга Перемен» не говорит, что здесь человеку грозит определенное несчастье. Она только констатирует опасность и ужас данного положения. Волна хаоса захлестывает человека. Если в первой позиции говорилось о переправе и о возможности в последнюю минуту испортить свой путь, то на этой позиции говорится о том, как хаос с головой покроет человека. И тем не менее это необходимо, ибо человек должен выйти из своего гармонического развития и, сознательно нарушив эту гармонию, двинуться в хаос, ибо в хаосе он находит свободу для своего творчества. Так, в тексте здесь мы читаем только: Наверху слабая черта. Промочишь голову. Ужас. № 64. Вэй-цзи. Еще не конец! Ситуации разворачиваются так, что, наконец, наступает хаос, но хаос рассматривается не как распад созданного, а как бесконечность, как возможность бесконечного творчества все вновь и вновь. Не как нечто отрицательное выступает здесь хаос, а как среда, в которой может быть создано нечто совершенно новое. Безусловно, это новое творчество должно пойти по законам (и с точки зрения авторов «Книги Перемен», по тем же законам, которые были указаны выше). В этом усматривается цикличность в «Книге Перемен». В последнюю минуту в этой последней ситуации «Книга Перемен», точно напутствие, дает указание, что здесь может произойти и чего надо остерегаться. Самое важное здесь – это наличие полноты сил. Лучше, если их будет больше, чем надо, чем если их не хватит в последнюю минуту, ибо если бы их не хватило в последнюю минуту, то ничего благоприятного нельзя было бы ожидать. Вот почему текст говорит здесь: Еще не конец. Свершение. Молодой лис почти переправился. Если вымочит хвост, то не будет ничего благоприятного. 1 Первая позиция представляет собой лишь начало данного процесса, т. е. начало выработки необходимых сил, поэтому можно предположить, что их здесь еще мало. В первую очередь текст «Книги Перемен» указывает на то, что человеку придется сильно пожалеть, если в прошлом, до того, как ему приходится переходить через хаос, он не выработал достаточного количества сил. Поэтому в тексте здесь сказано только следующее: В начале слабая черта. Подмочишь свой хвост. Сожаление. 2 В то время, когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться. Он должен на второй позиции, которая как раз характеризует внутреннюю жизнь человека и его замкнутость, полнейшим образом держаться на самом себе, сохранить самого себя. Поэтому в тексте здесь говорится: Сильная черта на втором месте. Затормози колеса. Стойкость – к счастью. 3 Но вот наступает выход вовне. Он не может не наступить, и третья позиция характеризует именно его. Но здесь, когда «еще не конец», собственно говоря, еще ничего не достигнуто и еще сил не хватает. Поход, который был бы предпринят, исходя из этой позиции, мог бы быть только неудачным. И тем не менее необходимость этого выхода вовне, необходимость предпринять новый цикл творчества здесь выступает настолько сильно, что позиция сама благоприятствует этому. Противоречивость данной позиции выражается в противоречивости афоризма, приписанного к ней: Слабая черта на третьем месте. Еще не конец. Поход – к несчастью. Благоприятен брод через великую реку. 4 Необходимым условием работы, которая может быть предпринята на данной позиции, является та стойкость, которая свидетельствует о полноте сил. Только она может привести к удачному исходу. Но эта стойкость имеет перед собой не спокойную среду, а возбужденный хаос, и именно против него должен здесь выступать человек. Пусть его ожидают большие труды, пусть долгий срок он будет вынужден бороться, но если он будет, сохраняя стойкость, продолжать свою борьбу, то все в мире, весь мир, зашифрованный в образе великого царства, одобрит его деятельность. Против всех сил тьмы должен выступить он здесь. И «Книга Перемен» советует ему: Сильная черта на четвертом месте. Стойкость – к счастью. Раскаяние исчезнет. При потрясении надо напасть на страну бесов. И через три года будет похвала от великого царства. 5 Стойкость, охарактеризованная на предыдущей ступени, здесь является центральной характерной чертой человека. Она сообщает ему благородство. И это благородство, как из некоего центра, может излучаться во все окружение, облагораживая его. Суть этого внутреннего благородства – в той гармонии, которая подчеркивается средней позицией в верхней триграмме. Это внутренняя правдивость. То, что она должна излучаться и сиять, указывается тем, что данная черта является центральной в триграмме сияния. Так, здесь, в пределах мрака и хаоса, внутренняя правда сияет, озаряя все вокруг, и в этом указывается возможность дальнейшего проявления света, т. е. творчества. Иными словами, здесь дается исходная точка для нового цикла, начинающегося опять в первой гексаграмме творчества. В таком смысле может быть понят текст: Слабая черта на пятом месте. Стойкость – к счастью. Не будет раскаяния. Если с блеском благородного человека будет правда, то будет и счастье. 6 После того, что достигнуто уже на предыдущей позиции, остается лишь умиротворение старости. Если человек вовремя не успел приступить к творчеству, то перед ним, как возможность, остается лишь найти удовлетворение в спокойном пире. Для того, чтобы дойти до такого пира, надо обладать многими силами, надо обладать внутренней правдивостью. За бездеятельность здесь нельзя винить человека, и никто его не будет хулить за это. Он заслужил свой покой. Но если бы он предпринял какоенибудь действие, когда уже время для этого действия миновало, то он был бы захлестнут силами хаоса с головой. Все было бы им потеряно. Поэтому в тексте сказано: Наверху сильная черта. Обладай правдой, когда льешь вино. Хулы не будет. Если промочишь голову, то, даже обладая правдой, потеряешь эту правду. Приложения Сыма Цянь Старинный род Конфуция Конфуций был рожден в селении Цзоу волости Чанпин княжества Лу. Его предка, уроженца Сун, звали Кун Фаншу. От Фаншу был рожден Бося, от Бося – Шулян Хэ. У Хэ от девушки из рода Янь, с которой он сошелся в поле, Конфуций и родился. Она молилась на холме Ницю и обрела Конфуция. Князь Лу Возвышенный был на престоле двадцать второй год, когда Конфуций появился на свет. На темени его с рождения имелась впадина, поэтому ему и дали имя Цю (Холма). Чжунни – его второе имя. Кун – фамилия. Когда он родился, его отец скончался и погребен был на горе Фаншань, в восточной части Лу. Но Конфуций не знал точного местонахождения могилы своего отца, ибо мать его об этом умолчала. В детстве Конфуций, играя, часто расставлял согласно ритуальному уставу жертвенные чаши и сосуды. И после смерти матери, из осторожности, временно поставил ее гроб на Перепутье у Пяти отцов. И лишь когда мать Ваньфу, уроженца Цзоу, поведала ему о том, где расположена отцовская могила, пошел он и там на горе Фаншань захоронил рядом с отцом и мать. Конфуций еще пребывал в трауре, когда вельможа Младший устроил для ученых угощение. К нему пошел вместе с другими и Конфуций. Ян Хо, гоня его, сказал: – Младший потчует ученых, и тебе угощение не положено. Конфуций из-за этого ушел. Конфуцию исполнилось семнадцать лет, когда сановник Лу Радостный из Старших заболел и перед смертью, наставляя своего наследника Благостного, сказал: – Конфуций из потомков человека высшей мудрости, их истребляли в Сун. Его предок Фуфу Хэ владел по первородству княжеством Сун, но уступил преемственно князю Строгому. А Чжэй Каофу помогал князьям – Уважительному, Воинственному и Открытому. Он трижды ими призывался и становился с каждым разом все почтительней. Поэтому и надпись на треножнике в храме у него гласит: Призвали в первый раз – склонялся, Призвали во второй – сгибался, Призвали в третий – падал ниц; Ходил лишь вдоль по стенке, И мной никто не мог пренебрегать; Здесь каша жидкая, А здесь густая, Чтоб утолить мой голод. Такова была его почтительность. Я слышал, что средь отпрысков человека высшей мудрости, пусть и непризнанных, бывают непременно люди мудрые. И в наши дни, Конфуций с детства любил ритуал, уж не мудрец ли он? Коль я умру, то обязательно возьми его себе в наставники. Когда Радостный скончался, Благостный и уроженец Лу Наньгун Почтительный пошли учиться ритуалу у Конфуция. В тот год скончался Воинственный из Младших и Мирный заступил ему на смену. Конфуций был незнатен, беден. Когда он стал постарше, то назначался регистратором в дом Младших – считал, вымеривал, ровнял; служил приказчиком и занимался разведением скота. Поэтому и был назначен управителем общественных работ. Потом, отвергнутый, ушел из Лу; его прогнали из Ци, преследовали в Сун и Вэй, дошел до крайности меж Чэнь и Цай и после возвратился в Лу. Конфуций был девяти чи и шести цуней ростом[714 - 1 м 91 см.], этому все дивились и звали его «великаном». В Лу он вернулся потому, что здесь его вновь встретили радушно. Наньгун Почтительный из Лу обратился к государю Лу: – Позвольте мне с Конфуцием поехать в Чжоу. И государь им дал повозку, двух коней, подростка, чтобы с ними находился. Приехав в Чжоу справиться о ритуале, они, кажется, встречались с Лаоцзы. Когда прощались, Лаоцзы, их провожая, говорил: – Я слышал, богачи и знать при проводах богатством наделяют, а тот, кто обладает человечностью, говорит напутственное слово. Я не способен сделать знатным и богатым, но незаслуженно считаюсь человечным, поэтому скажу вам на прощание: кто въедлив и сметлив до умопомрачения, тот любит осуждать других; кто отличается безудержным красноречием, тот подвергает себя опасности, пробуждая зло в других. Но сыну следует не думать о себе, и слугам следует не думать о себе. Когда из Чжоу Конфуций возвратился в Лу, то постепенно все больше стало приходить к нему учеников. В те времена распутничал князь Мирный из удела Цзинь и властью овладели шесть вельмож, вели войну с князьями на востоке; у чуского царя Чудотворного были мощные войска, он попирал срединные уделы. Ци было велико и близко к Лу, а Лу – небольшим и слабым; коль Лу сближалось с Чу, то в Цзинь сердились; когда же примыкало к Цзинь, то подвергалось нападению из Чу, а не остерегалось Ци – и циские войска вторгались в Лу. На двадцатом году правления князя Блестящего в Лу Конфуцию было примерно тридцать лет. Князь Великий из удела Ци вместе с Янь Ином прибыл в Лу и спросил Конфуция: – Удел Цинь князя Прекрасного в прошлом был небольшим и находился в захолустье, но как же стал его правитель гегемоном? Конфуций ответил: – Хоть Цинь был небольшим, но отличался силой устремлений; хотя и находился в захолустье, но действовал согласно справедливости. И сам князь выдвинул Угу, возвел его в сановники, освободил от пут, с ним говорил три дня, вручил ему бразды правления. Коль этим брал, то для него быть гегемоном мало, он мог бы даже стать царем. Князю Великому ответ понравился. Когда Конфуцию было тридцать пять лет, Мирный из Младших и Блистающий из Хоу провинились перед князем Лу Блестящим при проведении петушиных боев. Блестящий возглавил войско и напал на Мирного, Мирный со Старшим и Средним Сунем, тремя родами вместе, атаковали князя Блестящего, армию его разбили, он бежал в Ци и там поселился в Ганьхоу. Спустя немного времени в Лу наступила смута. Конфуций удалился в Ци и стал подданным дома Гао Блестящего, стремясь через него вступить в общение с князем Великим. Он говорил о музыке со старшим музыкантом из удела Ци, внимал «Весеннему» напеву, ему учился, три месяца не ведал вкуса мяса и был прославлен цисцами. Когда князь Великий спросил Конфуция о том, в чем заключается правление, Конфуций ему ответил: – Это когда будет государем государь, слугой слуга, отцом отец и сыном сын. Князь Великий сказал: – Отлично! Воистину, если не будет государем государь, слуга слугой, отец отцом и сыном сын, то пусть бы даже у меня был хлеб, смогу ли я его вкушать?! Когда на следующий день он опять спросил Конфуция о правлении, Конфуций ему ответил: – Править – значит бережно расходовать богатства. Ответ понравился князю Великому, и он уже собрался жаловать Конфуция полями Ниси, но тут вперед выступил Янь Ин и возразил: – Ученые так на язык остры, но не способны следовать канонам; они заносчивы, упрямы, не могут править низшими; чтут траур, предаются скорби, дом разоряют пышным погребением, не могут направлять нравы; с речами странствуют, берут взаймы, не могут править государством. Когда великих мудрецов не стало и захирел совсем дом Чжоу, в обряд и музыку проникли пропуски, изъяны. Конфуций же заполняет их внешними прикрасами, запутывает ритуалами восшествия и спуска. Коль попытаться вникнуть в эти правила, то и за несколько поколений нельзя будет их выучить, за годы зрелости не уяснить его обрядов. Вы, государь, желаете использовать Конфуция для исправления нравов, но это ведь совсем не то, что может Вас поставить впереди людишек. Князь Великий позднее принял Конфуция с уважением, но не расспрашивал его о ритуале. В другой же день князь, остановив его, сказал: – Я не могу принять Вас как главу семейства Младших. И принял его по положению между Младшими и Старшими. Циские сановники стремились погубить Конфуция; и Конфуций это знал. Князь сказал: – Я стар, не в силах Вас использовать. Конфуций тут же удалился и вернулся в Лу. Конфуцию было сорок два года, когда в Ганьхоу умер луский князь Блестящий и в Лу стал править князь Твердый. Князь Твердый был на престоле пятый год, летом скончался Мирный из Младших, вельможа Столп по наследству занял его место. И вот у него при рытье колодца обнаружили глиняный сосуд, в котором помещалось что-то наподобие овцы. Столп спросил у Конфуция: – Это что, собака? Конфуций ответил: – Судя по тому, что я слыхал, – овца. Я слышал, что божества скал, деревьев – это одноногий Куй, леший Ванлян, божества вод – дракон и водяной Вансян, божество недр – овца Фэньян. Когда У напало на Юэ, оно разрушило Гуйцзи, и усцы там нашли обломок кости, занявший всю телегу. Из У отправили гонца спросить Конфуция о том, «кому принадлежит самая большая кость». Конфуций так ответил: – Когда Юй сзывал всех духов на горе Гуйцзи, Фан-фэн пришел последним, и Юй его казнил, выставил на обозрение останки. Один сустав Фанфэна занял всю телегу. Это самая большая кость. Гонец из У спросил: – Кто правит духами? Конфуций ответил: – Духи рек и гор достаточно сильны, чтобы с их поддержкой править Поднебесной; ее хранители повелевают духами; духи же земли и злаков правят высшими князьями, но все они подвластны царю. Гонец спросил: – А над чем властвовал Фанфэн? Конфуций ответил: – Государь Ванвана властвовал над горами Фэн и Юй, носил фамилию Си, при Юй, Ся, Шан там жили ванваны, при Чжоу – долговязые северные дикари, а теперь их называют великанами. Гонец спросил: – Какого роста бывают люди? Конфуций ответил: – Три чи, рост пигмеев, – самый низкий, а люди рослые – не выше десяти – предел для роста человека. Гонец из У воскликнул: – Воистину, о Мудрейший! У Столпа из Младших был любимый подданный по имени Чжунлян Хуай, и он поссорился с Ян Хо; Ян Хо решил прогнать Хуая, Гуншань Строптивый его от этого удерживал. Осенью Хуай стал еще более заносчив, и Ян Хо его схватил. Столп рассердился, тогда Ян Хо арестовал и Столпа. Затем, заключив с ним мир, поил вином. Поэтому Ян Хо стал относиться к Младшему все более пренебрежительно. Младший в свою очередь не считался с князем. Побочный подданный присвоил в государстве власть, и все в Лу, от сановников и ниже, утратив меру, сбились с правильной стези. Поэтому Конфуций не служил, ушел и занимался Песнями, Преданиями, обрядами и музыкой. Все больше становилось у него учеников, к нему шли издалека, и всех он принимал. На восьмом году правления князя Твердого Гуншань Строптивый вызвал недовольство Младшего. Затем Ян Хо затеял смуту. Желая уничтожить сыновей от главных жен троих потомков князя Столпа и взамен их поставить побочных сыновей, к которым он давно благоволил, Ян Хо схватил Столпа, но Столп обманул его и сумел спастись. На девятом же году правления Твердого Ян Хо, ослабев, бежал в Ци. В ту пору Конфуцию было пятьдесят. Гуншань Строптивый восстал против Младших, укрепившись в Би, и прислал людей позвать Конфуция. Конфуций следовал пути давно, но из-за мягкости своей нигде не подвергался испытанию службой, ни у кого не мог себя использовать, поэтому сказал: – Поднявшись во владеньях Фэн и Хао, Просвещенный и Воинственный стали царями, основав дом Чжоу, а ныне Би, пускай и мал, но, может быть, к ним близок. И решил пойти. Но Цзылу выразил недовольство и хотел остановить Конфуция. Конфуций же сказал: – Разве напрасно пригласил меня? Если использует меня, то это будет Чжоу на Востоке! Но так и не пошел. После этого князь Твердый сделал Конфуция управляющим Чжунду, и через год ему уж подражали все в округе. Из управляющих он был назначен управителем общественных работ, затем – судебным управителем. Когда правлению князя Твердого шел десятый год, весной достигли мира с Ци. А летом сановник Ци Ли Чу сказал князю Великому: – Конфуций служит в Лу, для Ци это становится опасным. И тогда отправили посланца в Лу с предложением встретиться в Цзягу на дружеском свидании. Князь Лу хотел уже отправиться на колеснице, но Конфуций, временно замещавший распорядителя обряда, сказал: – Я слышал, что тот, кто занят мирными делами, непременно озабочен и подготовкой к войне; тот же, кто ведет войну, непременно озабочен подготовкой к миру. В древности князья, выезжая из своих владений, обязательно включали в свою свиту все чины. Прошу взять старшего и младшего военачальников. Князь ответил: – Да будет так. Старшего и младшего военачальников включили в свиту. Для встречи с князем Ци в Цзягу соорудили жертвенник и глиняную лестницу с тремя ступенями. Правители сошлись по ритуалу встречи, взошли по лестнице, друг другу кланяясь и уступая. Когда ритуал угощения закончился, распорядитель Ци поспешно приблизился и попросил: – Позвольте выступить музыкантам с Запада. Князь ответил: – Позволяю. И тут поднялся крик, загрохотали барабаны, замельтешили копья, алебарды и мечи, штандарты, стяги, бунчуки и перья. Конфуций торопливо выступил вперед, стал подниматься по ступеням, остановился перед верхней и, воздевая руки, сказал: – У ваших государей дружеская встреча, зачем же исполнять здесь варварскую музыку?! Прошу дать указание распорядителю! Распорядитель попытался оттеснить Конфуция, но тот не уходил; тогда вся свита посмотрела на Янь Ина и князя Великого. Князь Ци почувствовал смущение в душе и мановением руки удалил артистов. Немного времени спустя распорядитель Ци поспешно подошел и попросил: – Позвольте выступить придворным музыкантам. Князь Ци ответил: – Позволяю. Кривляясь, выбежали к ним шуты и карлики. Конфуций торопливо выступил вперед, стал подниматься по ступеням, остановился перед верхней и сказал: – Когда простолюдины потешаются над князем, за это преступление они заслуживают казни! Прошу дать указание распорядителю! Распорядитель предал шутов казни, их руки, ноги разбросали. Князь Ци в испуге двинулся в обратный путь, он неважно знал должное; когда вернулся, пребывал в сильном страхе и сказал своим чинам: – В Лу помогают своему правителю, используя путь благородных, вы же наставляете меня, используя путь варваров; и в результате оказались виноваты перед государем Лу. Как же поступить? Распорядитель выступил вперед и ответил ему: – Если ошибку совершает благородный муж, он приносит извинения по существу; если делает ошибку малый человек, то приносит извинения лишь внешне. Раз вы об этом сожалеете, то принесите извинения по существу. Тогда, чтоб искупить свою ошибку, князь Ци вернул захваченные им у Лу поля Гуйинь, Вэньян и Юнь. На тринадцатом году правления князя Твердого, летом, Конфуций в разговоре с ним сказал: – Слугам не следует прятать у себя латников, и сановники не должны сооружать мощную городскую стену. И послал Чжун Ю на должность управляющего у семейства Младших, чтобы повести войска на разрушение селений трех родов. И вот Сунь Средний сперва разрушил Хоу. Когда же Младший отправился на разрушение селения Би, Гуншань Строптивый и Сунь Средний Чжэ, возглавив жителей Би, ударили по Лу. Князь вместе с Младшим, Средним Сунем, Старшим Сунем скрылись во дворце у Младшего и поднялись на террасу Уцзы. Жители Би атаковали их, но безуспешно, и тогда стали окружать. Конфуций приказал тут Шэнь Цзюйсюю и Юэ Ци спуститься и по ним ударить. Войско Би ушло на север. Люди княжества за ним погнались и нанесли поражение в Туме. Гуншань Строптивый и Сунь Средний Чжэ бежали в Ци, и тут же Би был разорен. Тогда отправились на разрушение селения Чэн, но его управляющий Гунлянь Чуфу сказал Старшему Суню: – Если Чэн разрушат, цисцы обязательно подступят к Северным воротам. К тому же Чэн – оплот ваш, и без Чэна не станет рода Старших. Я помогу Вам сохранить его. В двенадцатой луне князь взял в осаду Чэн, но успеха не добился. Правлению князя Твердого шел четырнадцатый год, Конфуцию же исполнилось пятьдесят шесть лет. Как судебный управитель, он временно стал замещать первого советника, весь вид его при этом выражал радость. Привратник у него спросил: – Я слышал, благородные мужи в несчастье не страшатся, а в счастье не испытывают радости. Конфуций ответил: – Так говорят. Но не говорят ли: «Радуюсь, что низшие в почете»? Затем казнил луского сановника Шаочжэн Мао, ввергавшего правление в смуту. Три месяца вместе с другими вершил дела правления, и продавцы барашков, поросят не набивали цен; мужчины не ходили с женщинами по одной стороне улицы; не брали ничего, что обронили другие на дороге; гостей, пришедших отовсюду в стольный град, без всякого их обращения к распорядителю одаривали как вернувшихся домой. Узнав об этом, цисцы испугались и сказали: – Конфуций правит так, что Лу неотвратимо станет гегемоном, а наши земли от него всех ближе, и, став гегемоном, Лу нас первыми захватит. Но почему бы их тогда ему не подарить?! Ли Чу сказал: – Сперва попытаемся им помешать. А не сумеем помешать, то неужели опоздаем отдать земли?! И вот по всему Ци набрали восемьдесят юных чаровниц, одели их в узорчатые платья и обучили танцу «Наслаждение»; на тридцати упряжках по четыре пегих лошади отправили их в подарок государю Лу. Танцовщиц и пегих лошадей построили за Высокими воротами южнее городских стен Лу. Столп из Младших два или три раза ходил туда переодетым посмотреть на них и, пожелав их впустить, уговорил князя Твердого прогуляться по большой дороге; они пошли и целый день смотрели, забросив дела правления. Цзылу сказал: – Учитель может удалиться. Конфуций же ему ответил: – Но если бы в предместье Лу преподнесли сановникам жертвенного мяса, то я бы еще мог остаться. Столп из Младших все-таки принял танцовщиц удела Ци. Три дня не слушались дела правления и сановникам в предместье не пожаловали жертвенного мяса. Конфуций сразу же ушел. Когда остановился в Чуне на ночлег, Ши Цзи, который провожал его, сказал: – Ведь Вы не виноваты. Конфуций попросил: – Можно я спою? И спел: Те женщины своими языками Способны изгонять из дому; А посещение тех женщин Способно извести, убить; Поэтому так весело на воле Гуляю до скончания жизни. Когда Ши Цзи вернулся. Столп его спросил: – Что говорил Конфуций? Ши Цзи ему все рассказал. Столп тяжело вздохнул: – Учитель порицал меня за танцовщиц. Конфуций вслед за этим прибыл в Вэй и управлял там домом Янь Чжоцзоу, который приходился старшим братом жене Цзылу. Князь Вэй Чудотворный спросил Конфуция: – Какое жалованье Вы получали в Лу? – Получал хлебами шесть десятков тысяч, – был ответ. И вэйцы тоже дали ему шесть десятков тысяч хлебами. Спустя немного времени кто-то очернил Конфуция перед князем. Князь велел Гунсунь Юйцзя показаться несколько раз с оружием в руках. Конфуций опасался быть обвиненным в преступлении и, прожив в Вэй десять месяцев, ушел оттуда. По дороге в Чэнь, куда он направлялся, подъехали к Куану, и Янь Кэ, который был возницей, указав своим кнутом, сказал: – Я был здесь прежде, это место подвергалось разорению. Это услышали куанцы и тут же задержали Конфуция, ибо они приняли его за Ян Хо из Лу, который некогда их притеснял. Конфуций был по виду схож с Ян Хо, и куанцы его пять дней не отпускали. Янь Юань пришел позднее, и учитель сказал: – Я думал, ты уж мертв. Янь Юань ответил: – Как я посмею умереть, когда Учитель жив?! Куанцы проявляли к Конфуцию все большую враждебность, и ученики испытывали страх. Конфуций же сказал: – Разве после смерти государя Просвещенного тут, во мне, не уцелела просвещенность? Если бы Небо пожелало эту просвещенность погубить, то я не смог бы приобщиться к ней. Но Небеса ее не погубили. А куанцы? Как им со мною справиться? Конфуций смог уйти лишь после того, как послал ученика в Вэй в услужение Нину Воинственному. Уйдя оттуда, прибыл в Пу. Но через месяц с лишним возвратился в Вэй и управлял там домом Цюй Боюя. Женой князя Чудотворного была Наньцзы, она послала человека сказать Конфуцию: – Те благородные мужи отовсюду, кто не считает для себя позором желание быть с нашим государем братьями, обязательно со мной встречались. Я бы хотела с Вами встретиться. Конфуций поначалу отказался, но потом был вынужден к ней пойти. Она расположилась за тонким пологом. Войдя, Конфуций обратил лицо на север и склонился ниц. Она за пологом поклонилась дважды, подвески из нефрита у нее на поясе издали нежный звук. Конфуций же сказал: – Я направлялся не на встречу с ней, когда же она появилась, то ответил ей по ритуалу. Цзылу был недоволен. Кланяясь ему, Конфуций говорил: – Коль я неверно поступил, пусть Небеса меня отвергнут! Пусть Небеса меня отвергнут! Когда он прожил в Вэй больше месяца, князь Чудотворный выехал с женой в одной коляске, евнух Юн Цюй сел с ними третьим, Конфуция же вынудили следовать во второй коляске и, подъехав к рынку, там слонялись. Конфуций сказал: – Я не встречал еще того, кто любил бы добродетель так же сильно, как чувственные наслаждения. Затем, испытывая омерзение, покинул Вэй и прибыл в Цао. В тот год князь Твердый из удела Лу скончался. Конфуций, выехав из Цао, прибыл в Сун и там с учениками под огромным деревом совершенствовался в ритуалах. Военачальник Хуань Туй из Сун, желая погубить Конфуция, это дерево обрушил. Конфуций отошел, и ученики сказали: – Можно было бы идти и побыстрей. Конфуций им ответил: – У меня от Неба добродетель. А Хуань Туй? Что может он мне сделать?! Когда Конфуций прибыл в Чжэн, он и его ученики друг друга потеряли. Конфуций одиноко стоял в предместье у Восточных ворот. Какой-то чжэнец сказал Цзы-гуну: – Есть у ворот Восточных человек, своим челом напоминает Яо, своею шеей – Гао Яо, плечами схож с Цзычанем, но от пояса до низа недостает ему трех цуней, чтоб сравняться с Юем, стоит понурый, как бездомный пес. Цзыгун потом все передал Конфуцию. Конфуций этому обрадовался, засмеялся и сказал: – Внешний облик значит мало, но как верно, как верно он сказал, что я схож с бездомным псом! Затем Конфуций прибыл в Чэнь и управлял там домом у Сычэна Правдивого. Прошел год с лишним; Фуча, царь У, напал на Чэнь, взял три селения и ушел. Чжао Ян напал на Чжаогэ. Чу окружило Цай, и Цай перенесло столицу ближе к У. У разгромило при Гуйцзи юэского царя Гоуцзяня. К князю Чэнь на двор сел коршун и издох. Он был пронзен стрелой из прутняка, с наконечником из камня и длиною в одно чи и чжи. Князь удела Чэнь Сострадающий послал гонца спросить об этом у Конфуция. И Конфуций разъяснил: – Этот коршун прилетел издалека. Он был пронзен стрелой сушэньцев. Когда в былое время царь Воинственный поверг дом Шан, он проложил дорогу ко всем варварам на юге и востоке и повелел им вносить дань богатствами из каждой местности, чтобы они не забывали свои промыслы. С тех пор сушэньцы и вносили дань стрелами из прутняка, с каменными наконечниками и длиною в один чи и чжи. Царь-предок пожелал прославить их высокие достоинства и одарил стрелами сушэньцев свою дочь Дацзи, дал ей в мужья князя Юй Долголетнего и жаловал ему владение Чэнь. Ценя родство, он наделял редкими нефритами своих родных со стороны отца и назначал заведовать далекими краями родичей по женской линии, чтоб не забыли своего предназначения. Так Чэнь было наделено стрелами сушэньцев. Попробовали поискать их в старой кладовой, и они действительно там были. Конфуций прожил в Чэнь три года, и тут схватились меж собою царства Цзинь и Чу, попеременно стали нападать на Чэнь, и У вторгалось в Чэнь. Чэнь постоянно подвергалось разорению. Конфуций сказал: – Я возвращаюсь! Возвращаюсь! Мои сынки стали необузданны и дерзки; стремясь вперед, не забывайте о своем начале. И после этого покинул Чэнь. Приехал в Пу, а там как раз восстал Гуншу и люди Пу не стали пропускать Конфуция. Среди его учеников был Гунлянь Жу, следовавший за Конфуцием с пятью своими повозками. Это был человек выдающихся достоинств, смелый и могучий, и он сказал Конфуцию: – Я и прежде, сопровождая Вас, познал беду в Куане, и вот теперь здесь новая напасть, уж такова судьба. Мы с Вами подвергаемся опасности вторично, но лучше я умру в бою. Он дрался очень яростно, в Пу испугались и обратились с предложением к Конфуцию: – Мы Вас отпустим, если не пойдете в Вэй. И заключив с ним договор, выпустили Конфуция через Восточные ворота. Конфуций сразу же поехал в Вэй. Цзыгун спросил: – Можно ли нарушить договор? – Вынужденной клятве духи не внемлют, – был ответ. Князь Вэй Чудотворный был рад, когда услышал, что пришел Конфуций, и встречал его в предместье. Он спросил Конфуция: – Пу можно уничтожить? – Можно, – отвечал Конфуций. Князь сказал: – Мои советники считают, что нельзя. Пу ныне – это то, чем Вэй обороняется от Цзинь и Чу. Но можно ли тогда, чтоб Вэй пошло войной на Пу?! Конфуций ответил: – Мужчины Пу готовы умереть, а женщины хотят лишь сохранить Западную реку. И нападавших на меня людей было не больше четырех-пяти. Князь сказал: – Прекрасно! Но нападать на Пу не стал. Князь был стар, пренебрегал правлением и не использовал Конфуция. Конфуций тяжело вздохнул: – Когда какой-нибудь правитель пригласит меня на службу, то у него уже в течение года станет лучше, а через три он обретет успех. И ушел. Би Си был управляющим Чжунмоу. Чжао Цзяньцзы напал на Фань, Чжунсин, ударил по Чжунмоу. Би Си восстал и послал гонца позвать Конфуция. Конфуций пожелал пойти. Цзылу сказал: – Я от Вас, Учитель, слышал: «Кто лично сам вершит дурное, к тому не ходят благородные мужи». Би Си ведь сам восстал в Чжунмоу, так как же Вы желаете к нему идти?! Конфуций ответил: – Я это говорил. Но не говорилось ли: «Так тверд, что точишь – и не поддается»?! Не говорилось ли: «Так чист, что пачкаешь – и не грязнится»?! Разве я похож на тыкву?! Как можно не испробовать меня, держа на привязи?! Конфуций бил в каменный гонг. Какой-то человек с плетушкой за плечами, проходя мимо ворот, сказал: – Как тяжело на сердце у того, кто так играет на гонге! Как мелки эти звуки и назойливы! А всего-то только – что тебя никто не знает! Конфуций обучался у наставника Возвышенного игре на лютне. Десять дней не отходил. Возвышенный сказал: – Можешь изучить и глубже. Конфуций ответил: – Я уже знаю эту музыку, но не постиг еще ее искусства. Спустя немного времени Возвышенный сказал: – Уже постиг ее искусство, можешь изучить и глубже. Конфуций ответил: – Я не постиг еще того, к чему в ней человек стремится. Спустя немного времени Возвышенный сказал: – Уже постиг его стремление, можешь изучить и глубже. Конфуций ответил: – Я не постиг еще, какой это был человек. Спустя немного времени Конфуций впал в благоговение, глубокую задумчивость, стал весел, преисполнился высоких устремлений и далеких помыслов и сказал: – Знаю, что за человек он был; внутри него полный мрак и темнота, стоит он высокий и великий, со взглядом, устремленным вдаль, как властелин над всеми странами. Кто может это быть, как лишь не Просвещенный царь?! Возвышенный слез с циновки, дважды поклонился и сказал: – Наставник говорит, должно быть, о «Мелодии для лютни Просвещенного царя». Не добившись, чтоб его использовали в Вэй, Конфуций выехал на запад к Чжао Цзяньцзы. Когда достиг реки, узнал о смерти Доу Минду и Шунь Хуа и, вздохнув, сказал: – Прекрасны эти воды! Как широки они! Я их не перейду, уж такова судьба! Цзыгун приблизился поспешно и сказал: – Позвольте Вас спросить, что это значит? Конфуций ответил: – Доу Минду и Шунь Хуа – достойные сановники из Цзинь. – Когда Чжао Цзяньцзы не достиг еще, чего хотел, то ждал их, чтоб затем вершить правление; когда же он, верша правление, достиг, чего хотел, то их убил. Я слышал, что там, где вытравливают плод и губят юных, Цилинь-единорог не появляется; коль осушают водоем для сбора рыбы, то водяной дракон не чередует холода и жара; когда выбрасывают гнезда и бьют яйца, то фениксы не прилетают. А почему? Благородный муж страшится навредить себе подобным. Ведь даже птицы, звери помышляют избежать того, что делать не пристало, тем паче я! И тогда Конфуций возвратился отдохнуть в селение Цзоу и там создал в честь скорбной памяти погибших Доу Минду и Шунь Хуа «Мелодию для лютни Цзоу». Затем вернулся в Вэй и принял управление над домом Цюй Воюя. Когда князь Чудотворный спросил Конфуция однажды, как построить войско, тот ответил: – Я знаю, как расставить жертвенные чаши и сосуды, но как построить войско, – этому пока не обучился. На следующий день, беседуя с Конфуцием, князь увидел в небе пролетающих гусей и, запрокинув голову, принялся за ними следить, а на Конфуция уж больше не глядел. Конфуций сразу же ушел и снова прибыл в Чэнь. Летом князь Чудотворный скончался, взошел на трон его внук Чжэ; то был князь Вэй Выдающийся. В шестой луне Чжао Ян вернул наследника князя Чудотворного, его сына Куайвая, в Ци. Ян Ху заставил Куайвая облачиться в траурное платье, восемь человек, как бы из Вэй, в траурных одеждах, его притворно встретили и, плача, провели и поселили в Ци. Зимой в уделе Цай перенесли столицу в Чжоулай. Тогда шел третий год правления князя Скорбной Памяти удела Лу, Конфуцию же было шестьдесят. Цисцы оказали помощь Вэй при окружении поселения Ци из-за того, что там был Куайвай, наследник Вэйского престола. Летом в Лу сгорел храм князя Ли, внука Столпа; Наньгун Почтительный тушил пожар. Конфуций находился в Чэнь и, когда услышал о пожаре, то спросил: – Пожар, должно быть, в храме князя Ли? В действительности так и было. Осенью занедужил вельможа Столп из Младших; сидя в повозке, он взглянул на стены Лу, вздохнул печально и сказал: – В былое время это княжество едва не стало процветающим и лишь из-за моей вины перед Конфуцием не достигло процветания. Он оглянулся и сказал своему наследнику Благодетельному: – Когда умру, то непременно будешь в Лу главным из советников, а станешь им, то непременно пригласи Конфуция. Прошло несколько дней, и он скончался. Благодетельный занял его место; когда же завершились похороны, решил позвать Конфуция. Но Гун Чжиюй сказал: – В былое время наши предки – государи его использовать не стали до конца и их в конечном счете все князья подвергли осмеянию. Коль ныне вновь использовать его не сможем до конца, то нас уже вторично все князья подвергнут осмеянию. – Кого же тогда можно пригласить? – спросил его Цзи Канцзы. И тот ответил: – Надо пригласить Жань Цю. Тогда отправили гонца позвать Жань Цю. Когда же уезжал Жань Цю, Конфуций так ему сказал: – Тебя призвали в Лу не ради малого, а для великого. Конфуций в тот же день сказал: – Я возвращаюсь! Возвращаюсь! Мои сынки стали необузданны и дерзки. Они достигли многого, и я не знаю, как их обуздать. Цзыгун знал о желании Конфуция вернуться, поэтому, когда он провожал Жань Цю, то наставлял его: – Ты, как приступишь, постарайся, чтоб Конфуция позвали. В следующем году, как Жань Цю ушел, Конфуций выехал из Чэнь и поселился в Цай. В то время цайского князя Блестящего призвал к себе правитель У. Собравшись ехать в У, князь Блестящий, пренебрегая подданными, перенес столицу в Чжоулай. Когда же позже вновь намерился ехать в У, сановники У боялись, что он опять перенесет столицу, и Гунсунь Пянь его убил. Чу вторглось в Цай. А осенью скончался циский князь Великий. В следующем году Конфуций выехал из Цай и прибыл в Шэ. Когда князь Шэ спросил Конфуция о правлении, он ответил: – Правление – в приходе дальних и смыкании близких. На следующий день князь Шэ спросил Цзылу о том, что за человек Конфуций. Цзылу не ответил. Узнав об этом, Конфуций у него спросил: – Ю, почему ты не сказал: вот это человек какой – он учится пути без устали, увещевает ненасытно, не помнит в горестном порыве о еде, испытывая радость, забывает все печали и не замечает подступившей близко старости? Конфуций выехал из Шэ и возвратился в Цай. Чан Цзюй с Цзе Ни пахали вдвоем. Конфуций, думая, что они отшельники, послал Цзылу спросить у них, где находится переправа. Чан Цзюй сказал: – А кто это в повозке с вожжами в руках? Цзылу ответил: – Это Кун Цю. – Не луский ли Кун Цю? – Да, он. – Этот сам знает, где переправа. Цзе Ни спросил Цзылу: – А ты кто? – Я Чжуй Ю. – Ты ученик Конфуция? – Да. Цзе Ни сказал: – Вся Поднебесная – словно бушующие воды, с кем сможете добиться перемен? Чем следовать за тем, кто избегает того или иного человека, не лучше ли следовать за теми, кто бежит от мира? Сказав это, он продолжал без остановки рыхлить землю. Цзылу об этом рассказал Конфуцию. Конфуций с огорчением сказал: – Человек не может жить с животными и птицами. Если был бы в Поднебесной путь, я не стремился бы с вами добиться перемен. На следующий день Цзылу ушел и встретил старика с корзиной за плечами. Цзылу его спросил: – Вы видели Учителя? Старик ответил: – Не утруждаешь рук и ног, не различаешь хлебных злаков, какой же у тебя учитель?! И, воткнув в землю палку, принялся полоть. Когда Цзылу об этом рассказал, Конфуций пояснил: – Это отшельник. Цзылу опять ходил к нему, но не застал на месте. Конфуций прожил в Цай три года. У вторглось в Чэнь, Чу поддержало Чэнь, расположив войска в Чэнфу. Услышав, что Конфуций находится меж Чэнь и Цай, князь Чу послал гонца пригласить Конфуция. Конфуций уж собрался пойти и поблагодарить за приглашение. Но тут сановники из Чэнь и Цай стали совещаться: – Конфуций – мудрый человек, его укоры и насмешки разят князей в их язвы. И вот теперь надолго задержался между Чэнь и Цай, ему не по душе все наши действия. Чу – княжество большое, послало приглашение Конфуцию. Коль в Чу используют Конфуция, то все сановники на службе в Чэнь и Цай окажутся в опасности. И вслед за этим сообща послали стражу, чтобы окружить Конфуция на открытом месте. Уйти не смог, запас зерна иссяк, ученики все расхворались, не могли подняться. Конфуций же по-прежнему без устали учил, играл на лютне, пел. Цзылу был недоволен, подошел к нему и спросил: – И благородный муж живет в нужде? – Благородный муж в нужде не отступает, малый человек, терпя нужду, становится распущенным, – отвечал Конфуций. Лицо Цзыгуна выражало недовольство. Конфуций у него спросил: – Цы, ты думаешь, что я из тех, кто изучает многое и все запоминает? – Да, а разве нет? Конфуций сказал: – Нет. У меня все пронзено одним. Конфуций видел, что ученики таят в душе обиду, поэтому он пригласил Цзылу и его спросил: – В Песнях сказано: Не носороги и не тигры По той степи просторной рыщут. Почему мы здесь? Мы выбрали неверный путь? Цзылу ответил: – Быть может, мы нечеловечны? И люди нам не доверяют. Быть может, не умудрены? И люди нас не пропускают. Конфуций сказал: – Ты, Ю, так думаешь? Но если бы, допустим, непременно доверяли человечному, тогда ужель бы умерли Старший Ровный с Младшим Равным?! И если б непременно пропускали мудрого, ужель бы что-нибудь случилось с царским сыном и Биганем?! Цзылу вышел, и вошел Цзыгун. Конфуций у него спросил: – Цы, в Песнях сказано: Не носороги и не тигры По той степи просторной рыщут. Почему мы здесь? Мы выбрали неверный путь? Цзыгун ответил: – Ваш путь весьма велик, поэтому никто под Небесами не может Вас принять. А что, если Вы сделаете его меньше? Конфуций ответил: – Цы, ведь искусный сеятель умеет сеять, но не жать; искусный мастер может проявить свое умение, но не способен привести к покорности. И благородный муж способен совершенствовать свой путь; владеет, управляет им, но он не может его сделать для других приемлемым. А ты свой путь не совершенствуешь, а требуешь, чтоб был он принят. Стремления твои, Цы, недалеки! Цзыгун вышел, и вошел Янь Хуэй. Конфуций у него спросил: – Хуэй, в Песнях сказано: Не носороги и не тигры По той степи просторной рыщут. Почему мы здесь? Мы выбрали неверный путь? Янь Хуэй ответил: – Ваш путь весьма велик, поэтому никто под Небесами его принять не в силах. Пусть так, но Вы его проводите, распространяете. Какая ж в том беда, что его не принимают?! Ведь лишь когда не принимают, и появляется благородный муж! Конфуций этому обрадовался, засмеялся и сказал: – Истину сказал сын Яня! Коль был бы ты богат, то я бы у тебя стал управляющим. Затем послал Цзыгуна в Чу. Конфуций смог освободиться, лишь когда чуский царь Блестящий поднял свои войска ему навстречу. Царь Блестящий хотел пожаловать Конфуцию семь сотен ли записанной за общиной земли. Но канцлер царства Чу Цзыси его стал спрашивать: – Имеются ль у Вас среди посланцев, отправляемых к князьям, такие, как Цзыгун? – Нет. – Имеются ль у Вас среди советников такие, как Янь Хуэй? – Нет. – Имеются ль у Вас среди военачальников такие, как Цзылу? – Нет. – Имеются ль у Вас средь глав палат такие, как Цзай Юй? – Нет. – К тому же предков царства Чу дом Чжоу жаловал землею в пять десятков ли и княжескими титулами третьей и четвертой степени. И вот теперь Конфуций излагает каноны трех властителей, пяти владык, берется разъяснять заветы князя Чжоу, князя Шао. Коль станете его использовать, ужель тогда навечно сохраните свое прекрасное владение, простертое на много тысяч ли?! Царь Просвещенный находился в Фэне, а царь Воинственный пребывал в Хао, правители земель лишь в сотню ли в конечном счете стали властелинами всей Поднебесной. Когда Конфуций обретет опору на земле и станут помогать ему его ученики, для Чу не будет это благом. И царь Блестящий отступил. Той же осенью в Чэнфу царь Блестящий скончался. Безумец из царства Чу, «Встречающий повозки», напевая, шел мимо Конфуция и сказал: – О, феникс, феникс! Как твоя добродетель оскудела! Нельзя корить за то, что было; но то, что будет, еще достижимо. Избавься же! Избавься же! Рискует ныне тот, кто занимается правлением! Конфуций, желая с ним поговорить, слез с повозки, но тот быстро ушел, и Конфуцию поговорить с ним не удалось. Затем из Чу Конфуций возвратился в Вэй. В то время ему было шестьдесят три года, а в Лу шестой год правил князь Скорбной Памяти. На седьмом году его правления при встрече в Цзэне государей У и Лу уский царь потребовал от Лу сто жертвенных животных; старший над чинами усец Пи позвал вельможу Благодетельного из Младших, Благодетельный приказал идти Цзыгуну, и после этого смогли отвергнуть требование усцев. Конфуций сказал: – У княжеств Лу и Вэй – братские правления. В то время родитель государства Чжэ, правившего в Вэй, не мог взойти на трон, жил у чужих, князья корили Чжэ, побуждая уступить престол отцу. Но многие ученики Конфуция служили в Вэй, и вэйский государь желал привлечь Конфуция к правлению. Цзылу спросил: – Вэйский государь Вас ждет для дел правления. С чего Вы начнете? Конфуций ответил: – Нужно исправить имена. – Вы так считаете? – возразил Цзылу. – Это слишком непонятно. Зачем их исправлять? Конфуций ответил: – Как ты необразован, Ю! Ведь если не подходит имя, то неуместно его толкование; а неуместно толкование, не может быть успеха в деле; а без успеха в деле не процветают ритуал и музыка; но если ритуал и музыка не процветают, то наказания бьют мимо цели; когда же наказания бьют мимо цели, народ находится в растерянности. Тому, что совершает благородный муж, он непременно может дать название, и что бы ни сказал, способен непременно выполнить; благородный муж избегает в толковании лишь небрежности. На восьмом году правления князя Скорбной Памяти Жань Ю стал полководцем у семейства Младших и победил в сражении при Лане войско Ци. Благодетельный из Младших его спросил: – Вы обучались ратному искусству, иль это Ваш природный дар? Жань Ю ответил: – Я этому учился у Конфуция. – А что за человек Конфуций? – спросил Благодетельный. – Пошлют ли его к знатным, изгонят ли к простому люду или представят демонам и духам, он не подведет. А до чего своею стезей я могу дойти, пускай объединил бы тысячу общин, ему все это не покажется успехом, – был ответ. Благодетельный спросил: – Мне бы хотелось пригласить его. Возможно ль это? Жань Ю ответил: – Коль Вы желаете, не ждите, что он будет служить Вам как малый человек, и можете тогда позвать. Кун Просвещенный из удела Вэй, когда решил напасть на Тайшу, попросил Конфуция составить план; ссылаясь на незнание, Конфуций отказался, вышел, приказал закладывать повозку и, перед тем как выехать, сказал: – Птица знает, на какое дерево ей сесть, как может дерево распоряжаться птицей? Просвещенный его долго не пускал. Но тут как раз Благодетельный из Младших, прогоняя Гунхуа, Гунбиня и Гунлиня, выехал с подарками ему навстречу, и Конфуций возвратился в Лу. Конфуций возвратился в Лу спустя четырнадцать лет после того, как ушел оттуда. Князь Скорбной Памяти из Лу спросил Конфуция о том, в чем заключается правление, и он ответил: – Правление – в отборе слуг. Когда Благодетельный из Младших спросил Конфуция о правлении, он ответил: – Если возвышать прямых и ставить над кривыми, то и кривые станут прямы. Благодетельный был обеспокоен воровством, и Конфуций ему сказал: – Коль сами будете скромны в желаниях, не согласятся воровать и за награду. Но в Лу использовать Конфуция так и не смогли, Конфуций тоже не стремился к службе. Во времена Конфуция дом Чжоу ослабел, и ритуалы, музыка пришли в упадок, песни и предания оскудели. Конфуций неустанно следовал обрядам трех династий, вносил порядок в записи и книги. Он начинал с эпохи Яо и доходил до циньца Мяо, определяя очередность всех событий. Конфуций говорил: – Я мог бы рассказать о ритуале дома Ся, да в Ци недостает свидетельств; я мог бы рассказать о ритуале дома Инь, да в Сун недостает свидетельств; а доставало бы, тогда я мог бы подтвердить свои слова. Обозревая то, что Инь и Ся добавили и сократили в ритуалах, он сказал: – Что будет после, даже через сотню поколений, вникая то во внешнее, то в суть, постигнуть можно. Дом Чжоу зрел пример двух предыдущих царствований. Какой в нем блеск учености! Я подражаю Чжоу. Поэтому с Конфуция берут начало «Комментарии к Преданиям» и «Записи о ритуале». Конфуций говорил со старшим музыкантом из удела Лу: – А музыку, ее знать можно! В начале исполняют – как бы слита, затем – как бы без примеси, как бы светла и как бы непрерывно тянется в конце. Когда из Вэй я возвратился в Лу, музыка была исправлена, все оды, гимны обрели свои места. Песен в древности насчитывалось более трех тысяч; когда же оказались у Конфуция, то он отбросил лишние и выбрал годные для церемоний и обрядов, взял по времени из высших песни Се и Господина Просо, средними поведал о расцвете Инь и Чжоу и дошел до прегрешений Ю и Ли. Зачинают на циновке в спальной, поэтому Конфуций и сказал: – Начало Нравам положило завершение песни «Крики чаек»; началом Малых од является «Олений зов», начало Великих од – «Царь Просвещенный», начало Гимнов – «Чистый храм». И все триста пять песен Конфуций распевал, перебирая струны, чтобы достичь созвучия с напевами «Весенний», «Воинственный», мелодиями од и гимнов. С тех пор стала возможной передача ритуалов, музыки и появилось шесть искусств для устроения стези царей. На склоне лет Конфуций полюбил книгу «Перемен», определил порядок в ней «Суждений», «Приложений», «Образов», «Истолкования триграмм», «Письмен и слов». Пока зачитывался книгой «Перемен», бамбуковые планки с ее записью рассыпались. Он сказал: – Если бы у меня было еще несколько лет и я бы по-прежнему занимался «Переменами», то стал бы целостным. Конфуций учил Песням, Преданиям, ритуалам и музыке. Учеников у него было около трех тысяч, семьдесят два из них постигли полностью все шесть искусств, а тех, кто, подобно Янь Чжоцзоу, усвоил учение, насчитывалось очень много. Конфуций обучал по четырем разделам: учености, поступкам, честности и преданности. Ему были чужды четыре недостатка: склонность к домыслам, излишняя категоричность, упрямство, себялюбие. Относился бдительно к посту, войне, болезни. Учитель редко говорил о выгоде, судьбе и человечности. Кто не проникнут горестным порывом, тех не просвещал; не повторял тому, кто не способен отыскать по одному углу три остальных. В своей деревне он казался простодушным и безыскусным в речах, а при дворе и в храме предков говорил красноречиво, хотя и мало. В ожидании аудиенции, беседуя с высшими чинами, он казался твердым, в беседе с низшими чинами – ласковым. Когда входил в дворцовые ворота, казалось, изгибался весь, спешил вперед, растопырив руки, словно крылья; когда князь приказывал ему принять гостей, он как бы и в лице менялся; если князь приказывал ему явиться, то шел, не дожидаясь, когда для него запрягут коней. Не ел несвежих рыбы или мяса, неправильно разделанного мяса. Он не садился на циновку, постланную криво. Когда ел вместе с человеком в трауре, то никогда не наедался досыта. В тот день, когда Учитель плакал, он не предавался пению. Встречая человека в траурной одежде иль слепца, пускай бы это даже был подросток, неизменно проявлял к нему глубокую почтительность. Конфуций говорил: – Я непременно нахожу себе наставника в каждом из двоих моих попутчиков. Я испытываю печаль, когда не улучшают нравы, не уясняют то, что учат, а зная долг, не могут ему следовать и не стремятся устранить порок. Если кто-либо искусно пел, он просил его начать сначала и затем к нему присоединялся. Учитель не высказывался о чудесном, силе, смуте, духах. Цзыгун сказал: – Можно изведать просвещенность нашего Учителя, но слов о пути Неба и судьбе, природе человека от него не услышишь. Янь Юань вздохнул печально и сказал: – Смотрю – оно все выше, вникаю – все сокрытей, гляжу – передо мною, то вдруг уж позади. Учитель сразу все не раскрывает, умеет завлекать людей. Он всесторонне просвещает нас и сдерживает ритуалом. Мне это не отбросить, даже если пожелаю. И вот когда все мои силы на исходе, оно как будто уж возвышается вблизи. Я хочу следовать за ним, но не могу этого сделать. Житель улицы Состоятельных сказал: – Как велик Конфуций! Его ученость необъятна, вот только не сумел ни в чем прославиться. Учитель, услышав об этом, сказал: – Чем же мне заняться? Заняться ли управлением колесницей? Заняться ли стрельбой из лука? Займусь-ка управлением колесницей! Лао сказал: – Учитель говорил: «Я умею много, так как не был испытан на службе». Когда правлению князя Скорбной Памяти из Лу пошел четырнадцатый год, весной князь совершал объезд земель в Дае. Чушэн, каретник Суня Среднего, поймал зверя, подумали, что не к добру. Конфуций посмотрел на зверя и сказал: – Это Линь – единорог. И единорога взяли. Конфуций же воскликнул: – Не шлет Река предначертаний. Не появляется из Ло письмен. Свершается мой час последний! Когда умер Янь Юань, Конфуций сказал: – Гибну я от Неба! Увидев при объезде западных земель единорога, заметил: – Пришел к концу мой путь! Вздохнул печально и сказал: – Увы! Никто меня не знает. – Но почему же Вас никто не знает? – спросил Цзыгун. Учитель ответил: – Не ропщу на Небо, не виню людей, занимаясь низшим, высшее постиг, не Небесам ли и известен я?! Конфуций говорил: – Старший Ровный с Младшим Равным были людьми, которые не отказались от своих стремлений и не опозорили себя. Он сказал о Милостивом из Люся и Шао Лине: – Они отказались от своих стремлений и опозорили себя. Он отозвался также о Юйчжуне и Ии: – Они в своем уединении сохранили себя в чистоте и проявили гибкость, удалясь от мира. Но что касается меня, то я, в отличие от них, не предрешаю, как мне можно поступить и как нельзя. Учитель сказал: – О, нет! Только не это! Благородный муж страшится, что умрет он и не будет его имя прославляться. Путем моим не следуют. Как я смогу себя увидеть в поколениях потомков? И на основе записей хронистов создал он летопись «Весна и осень». В глубине времен достиг князя Уединившегося, а завершил четырнадцатым годом правления князя Скорбной Памяти, охватив правления двенадцати князей. Основой сделал Лу, близко касался Чжоу, поэтому вовлек в свое повествование Три династии. Все выражения его были очень сдержанны, но глубоки по смыслу. Так, государи У и Чу себя звали царями, а в «Весне и осени» из осуждения о них просто сказано: «мужи». На съезд в Цзяньу Сын Неба Чжоуской династии на самом деле был приглашен, а в «Весне и осени» об этом не упоминается, но говорится: – Небесный царь совершал объезд земель в Хэяне. Наталкивал на эти сравнения, чтобы исправить современников. Впоследствии отдельными царями смысл принижения был извлечен, раскрыт; когда же этот смысл «Весны и осени» стал широко известен, то все сановники-бунтовщики и сыновья-отцеубийцы устрашились. По долгу службы разбирая тяжбу, Конфуций никогда один не принимал решений, если можно было это сделать вместе с кем-либо другим. Но при создании «Весны и осени» он коль писал, так уж писал, коли вычеркивал, то уж вычеркивал; ученики ему помочь были не в силах ни в единой строчке. Когда ученики уже прочли «Весну и осень», Конфуций им сказал: – Последующие поколения будут знать меня благодаря «Весне и осени», но станут осуждать меня тоже за «Весну и осень». На пятнадцатом году правления князя Скорбной Памяти в Вэй умер Цзылу. Конфуций расхворался, а Цзыгун попросил его принять. Конфуций стоял непринужденно у ворот, опершись на палку, и сказал: – Цы, почему пришел так поздно? Вслед за тем Конфуций вздохнул и пропел: – Гора Великая обрушилась! Столбы и устои рухнули! Мудрец совсем зачах! Затем заплакал и сказал Цзыгуну: – Под Небесами нет пути уже давно, никто не в силах следовать за мной. При Ся гроб со своим умершим оставляли на восточной лестнице, при Чжоу же – на западной, а иньцы – меж двух столбов. А я происхожу от иньцев. И через семь дней он скончался. Конфуцию было семьдесят три года, он умер на шестнадцатом году правления князя Скорбной Памяти в Лу, в шестой луне, в день Цзичоу. Князь Скорбной Памяти сказал о нем в надгробном слове: – Безжалостные Небеса не пожелали старика оставить, чтобы изгнать меня, единственного, с трона и ввергнуть, сирого, в страдания. Увы! О, горе! О, несчастье! Конфуций, отче, не казни собой! Цзыгун сказал: – Разве он не сгинул в Лу? Учитель говорил: «Ошибиться в ритуале – значит помрачиться умом; ошибиться в имени – значит совершить проступок. Утрата воли означает помрачнение, ее утрата и ведет к проступку». При жизни не суметь использовать, а после смерти оплакивать – это прегрешение против ритуала; назвать себя «единственным» – это прегрешение против имени. Конфуция похоронили над рекою Сы, к северу от городских стен Лу. Все его ученики три года соблюдали траур. Когда трехлетний траур по Учителю закончился и они, прощаясь, стали расходиться, то расплакались, вновь повергнутые в безутешное горе, а некоторые опять остались. Но лишь Цзыгун жил на могиле в хижине шесть лет. А вдоль могильного холма расположилось больше сотни домов учеников Конфуция и уроженцев Лу, которые здесь поселились с семьями и были названы «Деревнею Конфуция». В Лу по преемству поколений в соответствии со сменой сезонов совершались жертвоприношения на могиле Конфуция, а ученые вблизи нее обучались ритуалам, устраивали волостные пиршества и большие состязания в стрельбе из лука. Могильный холм Конфуция занимает один цин. Благодаря тому, что ученики толпились у покоев, где он жил, а потомки сохраняли в храме Конфуция его одежду, шапку, лютню, книги и повозку, все эти вещи не пропали вплоть до Ханей, в течение уже более двухсот лет. Когда же августейший повелитель Возвышенный проезжал по Лу, то принес на могиле Конфуция в жертву быка. Князья, вельможи и сановники бывают там, сперва обычно посетят, а уж потом приступают к правлению. От Конфуция родился Ли, по второму имени Воюй; Воюй дожил до пятидесяти лет и умер раньше, чем Конфуций. От Воюя же родился Цзи, по второму имени Цзысы, дожил до шестидесяти двух лет. Он притеснялся в Сун; Цзысы создал «Незыблемую середину». А от Цзысы родился Бай, по второму имени Цзышан, и дожил до сорока семи лет. У Цзышана же родился Цю, по второму имени Цзьцзя, дожил до сорока пяти лет. А от Цзыцзя родился Цзи, по второму имени Цзыцзин, дожил до сорока шести лет. А от Цзыцзина был рожден Чуань, по второму имени Цзыгао, дожил до пятидесяти одного года. От Цзыгао был рожден Цзышэнь, дожил до пятидесяти семи, был в Вэй министром. От Цзышэня же родился Фу, дожил до пятидесяти семи лет, был советником князя Шэ из Чэнь. У Фу был младший брат Цзысян, дожил до пятидесяти семи лет, был советником августейшего владыки Милосердного и стал правителем Чанша; был ростом девять чи, шесть цуней. От Цзысяна же родился У, от У – Яньнянь с Аньго. Аньго был советником при ныне царствующем августейшем повелителе, достиг поста правителя Линьхуая, скончался рано. От Аньго родился Ан, от Ана же – Хуань. Я, придворный летописец, так скажу: есть в Песнях строки: К горам высоким рвемся мы, Стремимся к светлому пути. Хоть и не можем добрести, Но увлекает нас порыв души. Я читал книги Конфуция, и захотелось мне узнать, каким он был человеком. Поехав в Лу, увидел храм Конфуция, его жилье, повозку, платье и предметы ритуала; ученые в положенное время обучались ритуалу в его доме. Я задержался там в раздумье, не в силах уйти. Царей, как и людей достойных, в Поднебесной было много, они при жизни процветали, а умерли – и канули. Имя же Конфуция, простолюдина, уж более чем десять поколений на устах. Ученые его считают своим родоначальником. Все, кто в Срединном государстве, начиная с Сына Неба и князей, толкуют о шести искусствах, обращаются за истиной к Учителю. Могу назвать его самым великим из людей, достигших высшей мудрости. Вольтер о Конфуции Китайцы не могли упрекнуть себя ни в каком суеверии и шарлатанстве, обычных у других народов. Китайское правительство показывало в течение более четырех тысяч лет и продолжает показывать людям сейчас, что можно управлять ими без того, чтобы их обманывать; что не ложью надо служить богу истины; что суеверие не только бесполезно, но и вредно для религии. Никогда почитание бога не было столь чистым и святым, как в Китае (вплоть до богооткровенности). Я не говорю о народных сектах, я говорю о религии государя, всех судей и всех тех, кто не принадлежит к черни. В чем заключается религия всех благородных людей в Китае в течение стольких веков? А вот: Чтите Небо и будьте справедливыми. Часто великого Кун-фу цзы, которого мы именуем Конфуцием, помещают в число древних законодателей, основоположников религии, – это большая оплошность. Кун-фу цзы принадлежит сравнительно позднему времени: он жил всего за 550 лет до нашей эры. Никогда он не учреждал никакого культа и никаких обрядов; никогда не объявлял себя ни боговдохновенным, ни пророком; он всего только собрал воедино все древние нравственные установления. Он призывает людей прощать оскорбления и помнить об одних лишь благодеяниях; непрестанно следить за самими собой и исправлять сегодня ошибки, допущенные вчера; подавлять свои страсти и поддерживать дружбу; давать без излишеств и принимать лишь крайне необходимое, не унижаясь. Он не говорит, будто не надо чинить другому то, что мы не хотим, чтобы причиняли нам: ведь это означает лишь запрет зла; он стремится к большему, он советует делать добро: «Поступай с другим так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Он учит не просто скромности, но смирению: он поощряет все добродетели. Л. Н. Толстой Изложение китайского учения ВЕЛИКАЯ НАУКА Сущность китайского учения такая: Истинное (великое) учение научает людей высшему добру – обновлению людей и пребыванию в этом состоянии. Чтобы обладать высшим благом, нужно 1) чтобы было благоустройство во всем народе. Для того, чтобы было благоустройство во всем народе, нужно 2) чтобы было благоустройство в семье. Для того, чтобы было благоустройство в семье, нужно 3) чтобы было благоустройство в самом себе. Для того, чтобы было благоустройство в самом себе, нужно 4) чтобы сердце было чисто, исправлено. (Ибо где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше.) Для того, чтобы сердце было чисто, исправлено, нужна 5) правдивость, сознательность мысли. Для того, чтобы была сознательность мысли, нужна 6) высшая степень знания. Для того, чтобы была высшая степень знания, нужно 7) изучение самого себя (как объясняет один комментатор). Все вещи имеют корень и его последствия; все дела имеют конец и начало. Знать, что самое важное, что должно быть первым и что последним, есть то, чему учит истинное учение. Усовершенствование человека есть начало всего. Если корень в пренебрежении, то не может быть хорошо то, что должно вырасти из него. Когда ясно определена цель, к которой должно стремиться, можно, откинув другие ничтожные цели, достигнуть спокойствия и постоянства. Достигнув спокойствия и постоянства, можно ясно обдумать предмет. Ясно обдумав предмет, можно достигнуть цели. УЧЕНИЕ СЕРЕДИНЫ Небо дало человеку свойственную ему природу. Следовать своей природе есть истинный путь человека. (Я есмь жизнь, путь и истина.) Указание этого пути и дает учение. Путь следования своей природе таков, что всякое отступление лишает жизни, и потому мудрый человек старается узнать путь прежде, чем он видит вещи, и боится сбиться с пути прежде, чем слышит о них, потому что нет ничего важнее того, как то, что невидимо, и то, что незаметно. В то время, как человек находится вне влияний удовольствия, досады, горя, радости, он находится в состоянии равновесия и в этом состоянии может познать самого себя (свою природу и свой путь). Когда же чувства эти возбуждены в нем после того, как он познал самого себя, то чувства эти проявляются в должных пределах и наступает состояние согласия. Внутреннее равновесие есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния; согласие же есть всемирный закон всех человеческих деяний. Только бы состояния равновесия и согласия существовали в людях, и счастливый порядок тогда царствовал бы в мире и все существа процветали бы. И потому мудрый человек внимателен к себе тогда, когда он один, и всегда держится равновесия и согласия. И хотя его не знает мир и не уважает, он не жалеет о том. То, что он делает, совершается тайно, но достигает самых далеких пределов. Поступки его просты в отношениях с людьми, но в последствиях своих они неизмеримы. Знать же, как достигнуть этого совершенства, человек всегда может. Вытесывающий топорище имеет всегда образец перед собою. То же и с совершенствованием: образец совершенства человек находит всегда в себе и себя же творит по этому образцу. Если человек на основании своей природы понимает, что не должно делать другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, то он близок к истине. Добродетельный человек исправляет себя и ничего не требует от других, так что для него не может быть ничего неприятного. Он не ропщет на людей и не осуждает Небо. И потому добродетельный человек спокоен и тих, сообразуясь с предписаниями Неба, тогда как низкий человек, ходя ложными путями, всегда тревожен, ожидая счастливых случайностей. Человек, чтобы быть добродетельным, должен поступать так же, как поступает стрелок из лука: если он промахивается, то ищет причину неудачи не в цели, а в себе. Человек совершенствующийся подобен путнику, который должен всегда сначала пройти близкое расстояние и всход на гору должен начинать снизу. Небо действует сознательно. Человек должен стремиться к достижению сознательности. Тот, кто обладает сознательностью, тот без усилия знает, что справедливо, и, понимая все без усилия мысли, легко вступает на путь истины. Тот, кто достиг сознательности, избирает то, что хорошо, и твердо держится того, что избрал. Для достижения же сознательности нужно изучение того, что добро, внимательное исследование этого, размышление о нем, ясное различение его и серьезное исполнение его. Пусть человек делает это, и, если он был глуп, он станет умен, и, если он был слаб, он сделается силен. Если у человека есть разум, вытекающий из сознательности, это должно приписать природе, если же у него есть сознательность, происшедшая от разума, то это должно быть приписано учению. Будь сознательность – и будет разум. Будь разум – и будет сознательность. Только тот, кто достиг высшей сознательности, может дать полное развитие своей природе. А как скоро он может дать полное развитие своей природе, он может дать полное развитие и природе других людей, природе животных, природе всего существующего. Когда он достиг этого, он делается посланником Неба. Близок к этому тот, кто развивает в себе ростки добра. Посредством их он может достигнуть высшей сознательности. Сознательность в нем становится явной; становясь явной, становится блестящей; становясь блестящей, влияет на других. Так что только тот, кто обладает высшей сознательностью, может обновлять людей. Тот, кто обладает такой сознательностью, не только восполняет себя, но и других людей. Себя он восполняет добродетелью, других он восполняет знанием. Добродетель и знание суть свойства природы человека. И таким образом совершается соединение внешнего и внутреннего. От этого сознательности естественна бесконечность. Сообщаясь другим, она не прекращается. Она делается явной; делаясь явной и не прекращаясь, достигает самых дальних пределов; достигая же дальних пределов, она становится бесконечной, истинно существующею. Так что и тот, кто обладает ею, становится бесконечным и истинно существующим. Будучи такова по своей природе, сознательность без выказывания себя становится явной, без движения производит перемены и без усилия достигает своих целей. Путь Неба и земли может быть выражен в одном изречении: «в них нет двойственности, и потому они производят вещи непостижимым образом». Пускай невежественный человек судит о вещах, не зная их; пускай гордый человек приписывает себе власть решать вопросы своим суждением; пускай человек, живущий в современности, возвращается к тому, что исповедовалось в прошедшие века, – все, поступающие так, теряют жизнь. Добродетельный же человек, не упуская никаких мелочей и самых незаметнейших проявлений своей природы, старается довести ее во всех направлениях до высшего совершенства. Он дорожит своими старыми знаниями и постоянно приобретает новое. Тогда как низкий человек, все более и более уходя в погибель, старается приобрести как можно больше известности, добродетельный человек предпочитает скрывать свою добродетель по мере того, как она становится все более и более известной. Забота добродетельного человека одна: рассматривать свое сердце, чтобы там не было ничего дурного. То, в чем никто не может сравниться с добродетельным человеком, – есть то, чего другие люди не могут видеть. Действия Неба не имеют ни света, ни звука, ни запаха. Таковы же действия добродетельного человека. notes Сноски 1 Цит. по кн.: Конфуций. Я верю в древность. – М.: Республика, 1995. – С. 10. 2 Цит. по кн.: Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба.-М.: Наука, 1993. – С. 49. 3 Там же. 4 Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба. – С. 54–55. 5 Цит. по кн.: Переломов Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба.-С. 58. 6 Там же. – С. 62. 7 Конфуций. Я верю в древность. – С. 93. 8 Будда. Конфуций. Жизнь и учение. – М.: Искусство, 1995. – С. 67. 9 Конфуций. Я верю в древность. – С. 59. 10 Малявин В. Конфуций. – М.: Молодая гвардия, 1992. – С. 151. 11 Там же. – С. 206–207. 12 Конфуций. Я верю в древность. – С. 70. 13 В кн.: Конфуций. Я верю в древность; Фингаретт Г. Конфуций: мирянин как святой. – С. 310–311. 14 Там же. «Луньюй». – С. 58. 15 Конфуций. Я верю в древность. Луньюй. – С. 93–94. 16 Царство Чжоу. – Племя чжоу в конце XII в. до н. э. покорило земли в центральной части бассейна р. Хуанхэ. С этих пор до времени Конфуция (VI–V вв. до н. э.), эпохи собирания «Книги песен», и позже все сопредельные княжества были в подчинении у царя Чжоу. Центр древнего царства Чжоу, согласно легенде, лежал у горы Ци, на территории нынешней провинции Шэньси. 17 Селезень с уткой в Китае с древности являются символом супружеской любви и целомудрия. 18 С цитрой и гуслями. – В китайском тексте цинь и сэ, настольные струнные инструменты. 19 Водяные растения отваривались и применялись новобрачной при жертвоприношении в храме предков мужа. См. также песни I, II, 2 и I, II, 4. 20 Образ дерева, за ветки и ствол которого цепляются вьющиеся растения, появляется также в оде II, VII, 3, где он относится к старшему в роде. 21 Песня зародилась, по-видимому, в среде кочевников, для которых саранча не только не являлась бичом (как для земледельческого населения), но могла служить и обильным источником питания. Как обрядовая песня (пожелание плодовитости женам) она не забылась и при переходе к иному способу хозяйствования. 22 Жу – приток р. Хуай, протекающей в провинции Хэнань. 23 Китайский философ и филолог Чжу Си (XII в.) разъяснял эту строку так: «Если рыба утомилась, то хвост ее краснеет. Хвост леща от природы белый, а теперь он стал красным, значит, усталость его весьма велика». Супруг, вернувшийся после года службы царю, крайне утомлен и подобен лещу с покрасневшим хвостом. 24 Линь – мифическое животное, самка единорога с телом оленя, хвостом быка, копытами лошади и с рогом, имеющим мясистый нарост. Появление его предвещает счастье. «Природа линя добра и благородна, поэтому и стопы его добры и благородны. Он не придавит живой травы, не наступит на живого червя» (Чжу Си). 25 Царство Шао – удел, пожалованный царем Вэнем князю Ши, принадлежавшему к роду царя. Находился к югу от горы Ци на землях древнего царства Чжоу, после передвижения самого царства Чжоу на юго-восток. 26 Выезд невесты – песня о выезде княжны, предназначенной в жены правителю другого княжества. 27 Смысл этих строк таков: воробьи живут под пробитою кровлей, но это не значит, что у них есть рога, которыми они могли бы кровлю пробить. Ты вызываешь меня на суд, обвиняя в пренебрежении к брачным обрядам, и, может быть, найдутся люди, которые, узнав об этом, поверят в твою правоту. Однако наш брачный обряд не был закончен, и твое обращение в суд не является доказательством существования брака между нами, как и пробитая кровля – доказательством наличия рогов у воробья. 28 Прогрызенная мышами стена не является доказательством того, что у мыши есть клыки (их и на самом деле нет); точно так же и твой вызов меня в суд, обвинение меня в пренебрежении к брачным обрядам не является доказательством того, что эти обряды были в действительности совершены и имеют силу обязательств. 29 Мао – созвездие Плеяд; Шэнь – созвездие Ориона. 30 В песне глухим отзвуком раскрывается тема пережитков экзогамного группового брака, видимо; долго существовавших среди древней китайской аристократии, особенно среди удельных китайских князей, которые женились на группе близких между собою родственниц, носящих общее родовое имя, не совпадающее с родовым именем их общего супруга. 31 Та – река, впадающая в Янцзыцзян. 32 Пин-ван – царь (770–720 гг. до н. э.). 33 Сын циского князя – сын князя (царя) Ци. См. примеч. к I, VIII. 34 Чжу Си разъясняет: как сплетение шелковых нитей образует лесу, так и соединение мужчины и женщины образует супружество. 35 Цзоу-юй – название мифического животного. «Белый тигр с черными полосами, который не пожирает ничего живого» (Чжу Си). Здесь это прозвище дано охотнику. 36 Царство Бэй – удел, располагавшийся в пределах нынешней провинции Хэнань. По словам Чжу Си, песни, составившие эту главу, собраны после присоединения удела к княжеству Вэй и рассказывают также о событиях в землях Вэй. 37 Жалобы жены на мужа, отдавшего предпочтение наложнице, что так же не подобает ему, как ношение зеленого поверх желтого. 38 По мнению Чжу Си, в песне поется о том, как Чжуан-цзян, вдова вэйского князя Чжуана (756–734 гг. до н. э.), провожала свою подругу Дай-гуй (госпожу Чжун), что возвращалась на родину после смерти князя Хуана (733–718 гг. до н. э.), сына Дай-гуй и приемного сына Чжуан-цзян, убитого своим братом Чжоу-юем, захватившим княжескую власть. Бездетная главная жена князя Чжуана – Чжуан-цзян усыновила сына приехавшей из княжества Чэнь (см. примеч. к I, XII) наложницы Дай-гуй, который и стал благодаря этому законным наследником престола, а впоследствии князем Хуанем. После его убийства его мать возвратилась на родину, в Чэнь. 39 Иносказательно о себе. В Китае принято было восхвалять собеседника и высказываться о себе уничижительно. 40 Цао – город в княжестве Вэй. Мобилизуя часть мужского населения на войну, князья проводили земляные работы для обороны своих городов, занимая на них остальное население. 41 Сун – сильное царство, располагавшееся в древности на части территорий нынешних провинций Хэнань и Цзянсу. 42 По положению солнца на небе и по фазам луны женщина определяет счет времени, вспоминая при этом, как долго муж ее несет службу у царя. 43 Если у репы портится корневище, остается еще годная в пищу листва… Оставленная жена напоминает: пусть красота ее поблекла, но осталось доброе имя, которым муж пренебрегает более, чем крестьянин листвой репы. 44 Горечь одиночества, утверждает женщина, много сильнее горечи молочая. 45 Вэй – река, приток Хуанхэ; Цзин – приток Вэй, Цзин мутна, а Вэй чиста, но это бросается в глаза лишь при их слиянии. Да и не всюду мутна Цзин: у разделяющих ее на рукава островов и там, где течение ее несколько замедляется, в ней есть и прозрачные места. Старая жена пользуется этим образом для того, чтобы заметить: увядание ее красоты стало заметным лишь с появлением новой жены. Но и она, стареющая, не утратила известных достоинств. 46 «При всех обстоятельствах, – утверждает женщина, – и в богатстве и в нужде я всегда выполняла свой долг». 47 В древних исследованиях «Шицзина» сообщается, что мелкое княжество Ли, лежавшее к западу от Вэй, подверглось набегу варваров. Князь и вельможи Ли бежали в царство Вэй. В этом стихотворении и в следующем (I, III, 12) вельможи княжества Ли пеняют своему князю, что не торопится воротиться на родину, жалуются на советников вэйского князя за промедление с оказанием помощи Ли. 48 Смысл фразы: разве не к вам, старшие родичи, прибыли наши колесницы с сообщением о нашей беде и с просьбой о помощи? Если к вам, то почему мы не находим в вас сочувствия? 49 Песнь о тоске женщины, выданной замуж в другое княжество, по своей родине, которую после смерти своих родителей она, в силу обычая, уже не может более посетить. Несоблюдение обычая считалось нарушением долга, приравнивалось к бесчестию. 50 Ци – река в древнем царстве Вэй. Воды потока, стремясь слиться с Ци, бегут на родину тоскующей женщины, которая ныне ей уже недоступна. Мысли женщины также устремлены к берегам Ци. 51 Цзи и Ни- местности, которые проезжала новобрачная и ехавшие с нею в качестве вторых жен ее родственницы при путешествии из родного дома в другое княжество, к мужу. 52 Гань и Янь – местности, лежащие по дороге в Вэй. 53 Фэйцюань – река, Цао и Сюй – города в царстве Вэй. 54 Гуань – деревянный духовой инструмент. 55 Царство Юн – удел в пределах уезда Цзи нынешней провинции Хэнань; был, как и княжество Бэй, поглощен царством Вэй. Песни этой главы традиция также связывает с событиями, имевшими место в Вэй. 56 Второе замужество для вдовы считалось в Китае до недавнего времени поступком предосудительным. 57 Мэй – город в царстве Вэй. 58 Песнь о том, как князь Вэнь переносил свою столицу из местности Цао (см. I, III, 6) в местность Чу после разгрома ее варварами в 659 г. до н. э. Наивысшее положение над горизонтом созвездия Дин поздней осенью, в десятую луну по календарю древней династии Ся, служило знаком окончания земледельческих работ для крестьян и начала строительных (повинность в пользу князя). 59 Тан – город в близком соседстве с местностью Чу. 60 Речь идет о древнейшем из известных в Китае способов гадания. Археологами обнаружены гадательные черепаховые щиты, относящиеся ко II тысячелетию до н. э. 61 Радуга представляется древнему комментатору примером предосудительного соития светлого мужского начала в природе (солнце) с темным женским (дождь), то есть зримым проявлением безудержности неба и земли. Появление радуги указывает на то, что брак, к которому стремится девушка, не удовлетворяет строгим нормам обычая и осуждается ее близкими, которых она, пренебрегая знамением, безрассудно покидает. 62 Мчалась утешить – жалоба вэйской княжны, выданной в царство Сюй, на то, что ей препятствуют посетить в нарушение обычая свою родину после смерти родителей и утешить брата, находящегося в беде. 63 Царские кудри – растение, считавшееся целебным средством, разгоняющим печаль. 64 Вэй подверглось набегу варваров и не в состоянии защищаться своими силами; Сюй слишком мало и не может оказать помощь Вэй. Нужно просить помощи в чужом, более сильном царстве. 65 Царство Вэй было одним из мощных удельных княжеств, сохранившим свою территориальную целостность и независимость во времена правления династии Чжоу вплоть до объединения всего Китая в единую империю династией Цинь в III в. до н. э. Князья Вэй принадлежали к роду царей Чжоу. Государство это занимало части территорий нынешних провинций Хэнань, Хэбэй и Шаньдун. 66 Удельные князья в древнем Китае по своему достоинству делились на пять степеней: гун, хоу, бо, цзы, нань. Эмблемой достоинства первых трех степеней был нефритовый жезл – каменная пластинка продолговатой формы, двух последующих – яшмовый кружок с отверстием внутри. 67 Речь идет о колесницах с двумя вертикальными гнутыми столбиками впереди, на которые опирались, когда ехали стоя. Ездить на таких колесницах могли только лица знатного происхождения. 68 Песня о приезде в царство Вэй невесты князя Чжуана циской княжны Чжуан-цзян, о ее красоте, знатности ее рода. См. также I, III, 3. 69 Восточные покои отводились обычно наследнику княжеской власти. 70 Син – древнее княжество в пределах нынешней провинции Хэбэй; в 634 г. до н. э. было поглощено царством Вэй. Сестра Чжуан-цзян была выдана замуж за синского князя. 71 Тань – соседнее с Ци мелкое княжество, присоединенное впоследствии циским князем Хуаном к своим владениям. За таньского князя также была выдана замуж одна из сестер Чжуан-цзян. 72 Щиты скрывали от посторонних глаз едущую в повозке женщину. 73 Вельможи! Спешите домой – не задерживайтесь на приеме у князя, не мешайте ему скорее увидеть невесту. 74 Река. – Имеется в виду р. Хуанхэ. 75 Ци- река, Дуньцю – местность в царстве Вэй. 76 Имеется в виду гадание на щите черепахи. Гадали на тростнике, определяли сочетания непрерывных и прерванных прямых линий на стебле тростника и отыскивали такое же сочетание их и ответ в «Книге перемен», которая использовалась для гадания. 77 Ягоды тута одурманивают голубей. Точно так же любовь юноши может привести к печальным для девушки последствиям. 78 И то и другое имеет свои сдерживающие границы, и только ты не сдерживаешь своих поступков никакими нормами поведения. 79 Женщина вспоминает время своей юности, когда она еще носила девичью прическу. 80 Цюаньюань (Фэйцюань) – река в царстве Вэй. 81 Пример неправомерного поступка: игла из слоновой кости являлась поясным украшением зрелого мужа, но не отрока. 82 Дочь вэйской княгини Сюань-цзян, выданная замуж в княжество Сун за князя Хуаня, родила ему сына, но была затем разведена и выслана на родину. Обычай запрещал ей возвратиться в Сун, и мать не имела возможности повидать сына. 83 Хэ – р. Хуанхэ. 84 Существует ряд толкований этой песни. Переводчик считает, что речь в ней идет о похотливом и хитром мужчине, стремящемся воспользоваться бедностью понравившейся ему девушки. 85 Песни царской столицы. – В эту главу входят песни, собранные в пределах личных владений царей Чжоу вокруг города Л о (вблизи современного Лояна в провинции Хэнань), куда в 769 г. до н. э. царь Чэн перенес столицу из города Хао (территория нынешней провинции Шэньси). 86 Шэн – духовой язычковый музыкальный инструмент, состоящий из многочисленных бамбуковых трубок, вставленных в тыкву. 87 Щит, состоящий из пучка перьев, прикрепленных к древку, являлся обычной принадлежностью танцора. 88 Людей, связанных узами родства, не разъединят даже самые неблагоприятные обстоятельства. 89 Шэнь – древнее княжество, управлявшееся князьями из рода Цзян. К роду Цзян принадлежала мать чжоуского царя Пина (см. I, II, 13); Шэнь подвергалось нападениям со стороны сильного царства Чу, и поэтому чжоуский Пин-ван послал войска для защиты Шэнь. 90 Фу и Сюй- княжества, расположенные вблизи Шэнь. Их князья также принадлежали к роду Цзян. 91 Древний комментатор полагает, что речь в песне идет о вынужденном расставании мужа и жены из-за наступившей засухи и вызванного ею голода. Переводчик считает, что в песне поется о девушке, которая не решается бежать с тем, кто, одетый в дворцовое платье, сидит в колеснице для царских сановников. Нерешительность той, от чьего имени поется песня, вполне понятна. Многие песни «Шицзина» говорят о печальных для девушки последствиях такого поступка. 92 Чжэн – первоначальное название города, пожалованного чжоуским царем Сюанем (826–781 гг. до н. э.) своему младшему брату князю Хуаню. Город находился в пределах территории нынешней провинции Шэньси. После нападения на царство Чжоу варваров жун и перенесения столицы Чжоу на восток удел Чжэн был перенесен сыном Хуаня в пределы нынешней провинции Хэнань. Впоследствии княжество Чжэн было поглощено княжеством Хань. 93 В стихах о посещении двора царей Чжоу чжэнскими князьями речь, видимо, идет о подворье, отведенном князю в столице Чжоу на время его службы у царя. 94 Цинские люди. – Имеется в виду войско, набранное в городе Чжэн и посланное князем для защиты границ от варваров ди. 95 Пэн, Сяо, Чжу – названия пунктов (местностей) на р. Хуанхэ. 96 Чжэнь, Вей – названия рек, протекающих по территории княжества Чжэн. 97 Имеется в виду башня на глинобитной стене изогнутой формы, сооружаемой вокруг ворот в главной стене города. Эта стена и башня на ней прикрывали таким образом доступ к воротам в город. 98 Ци было одним из наиболее сильных царств эпохи Чжоу. Владения его занимали значительную часть Шаньдунского полуострова. Властители Ци принадлежали к роду Цзян. 99 Заслон перед входом – экран или стена, поставленная непосредственно перед воротами и закрывавшая с улицы вид на дом и внутренний двор; загородка от злых духов, которые, как считалось, летают только по прямой. 100 Южные горы возвысились. – Древние комментаторы указывают, что в песне нашли отзвук следующие события. В 708 г. до н. э. князь Хуань, владетель удела Лу, женился на циской княжне Вэнь-цзян, питавшей непозволительную склонность к своему брату, князю Сяну. Когда последний стал правителем в Ци, Хуань посетил Ци вместе с супругой, хотя обычай запрещал Вэнь-цзян возвращение на родину после смерти родителей. Встретившись, брат и сестра вступили в кровосмесительную связь, князь Хуань был убит. 101 Похотливому лису, обитающему в высоких горах, уподоблен князь Сян, занявший высокое положение и творивший неправедное. 102 Речь здесь идет о приготовлениях к свадьбе, и парность вещей в данном случае символизирует брак. 103 Или, если отец и мать уже умерли, сделать провозглашение о будущей свадьбе перед их таблицами в храме предков. 104 Двойное, тройное кольцо – кольца с подвешенными внутри кольцами меньшего размера. 105 Лу – княжество, лежащее к югу от Ци на полуострове Шаньдун. 106 Вэнь – река, естественный рубеж между княжествами Ци и Лу. 107 И стрелы не выходят за щиты – то есть за квадратные куски кожи, которые пришивались к центру мишеней. 108 Удел Вэй, песни которого собраны в настоящей главе, в отличие от царства Вэй (см. примеч. к главам III, IV, V), представлял собой небольшое княжество, занимавшее незначительную территорию в пределах нынешней провинции Шаньси. В 660 г. до н. э. удел был поглощен княжеством Цзинь. 109 В древнем Китае правая сторона считалась более почетной, поэтому отойти в левую сторону, уступив другому место справа, являлось выражением вежливости. 110 Фэнь – приток р. Хуанхэ, протекающий по территории современной провинции Шаньси. 111 Правитель княжьих путей – ведающий колесницами князя. Эти обязанности возлагались на лиц знатного происхождения. 112 Моу – мepa земли; колебалась от 100 до 240 кв. бу (двойных шагов). 113 Удел Тан был пожалован чжоуским царем Чэном своему младшему брату в 1106 г. до н. э. Впоследствии название удела было изменено на Цзинь, а столица его перенесена с территории в нынешней Шаньси на территорию в пределах нынешнего Шаньдуна. Удел Цзинь (Тан) был одним из самых могущественных княжеств эпохи династии Чжоу. 114 Бурные, бурные воды реки… См. Нравы царств, гл. VI, примеч. 4. 115 У и Ху – названия селений в Тан. 116 Тройное созвездие. – Имеются в виду три звезды из созвездия Скорпиона. 117 Рог изголовья – вырезанный из рога валик, который, отходя ко сну, подкладывают под голову. 118 Вдове кажется, что еще очень не скоро соединится она с погибшим мужем в его последнем прибежище. 119 Цинь – крупное царство в древнем Китае; постепенно поглощая один удел за другим, подчинило себе весь Китай и впервые объединило его в III в. до н. э. в мощную империю. Древняя столица Цинь находилась на территории нынешней области Цинь-чжоу в провинции Ганьсу. 120 Чжу Си отмечал, что зимой приносят в жертву волков, летом – кабаргу, весной и осенью – оленей и вепрей. 121 Вожжи колесницы продевались для облегчения управления ею в одно подвижное кольцо и затем уже собирались в руках возницы; кольцо это висело, таким образом, между передком колесницы и лошадьми. 122 Тройное копье – трезубец, копье с тремя остриями. 123 Кони с резными значками – с металлическими резными пряжками на груди. 124 Факт, о котором здесь идет речь, имел место в 621 г. до н. э. Традиция погребения живых людей вместе с покойными князьями держалась в Цинь очень долго. В III в. до н. э. она была соблюдена при погребении первого циньского императора. В других царствах Китая эпохи Чжоу этот обычай сохранился лишь в виде пережитка – захоронения кукол. 125 Чэнь – мелкое удельное княжество древнего Китая в пределах территории нынешней провинции Хэнань. Родовое имя чэньских князей было Гуй, они не принадлежали к роду царей Чжоу. 126 Перо белой цапли – принадлежность танцора. 127 Накры – ударный музыкальный инструмент, напоминающий литавры. 128 Хэские лещи – лещи из р. Хуанхэ. 129 Цзян из Ци ищи. – Цзян – родовое имя циских князей. Ужели в жены обязательно брать девушку, принадлежащую к княжескому роду? 130 Цзы – родовое имя сунских князей. 131 Гуй – мелкое удельное княжество в пределах территории нынешней провинции Хэнань; в VIII в. до н. э. было присоединено к владениям княжества Чжэн. 132 Под шапкою белой… в белой одежде – то есть в трауре. 133 Песнь об упадке царства Чжоу, о том, что не осталось уже зависимых от чжоуского двора князей. 134 …ехать на Запад – то есть в столицу Чжоу. 135 Цао – небольшой удел, находившийся в пределах нынешней провинции Шаньдун. В конце XII в. до н. э. был пожалован чжоуским царем У своему младшему брату Чжэньдо. Впоследствии удел был присоединен к сильному княжеству Сун. 136 Алые наколенники являлись знаком высокого достоинства их носителя. 137 Княжество Сюнь, позднее поглощенное княжеством Цзинь, было расположено в пределах территории нынешней провинции Шаньси. Сюньский князь – потомок первого чжоуского царя Вэня, являясь наместником царя Чжоу, ведал делами нескольких удельных княжеств. 138 Бинь называлась территория (современная область Бинь-чжоу в провинции Шэньси), занимаемая племенем чжоу до его вторжения в XII в. до н. э. на восток и создания царства Чжоу. Песни, собранные в настоящей главе, приписываются князю Чжоу (Чжоу-гуну), регенту царства и опекуну юного царя Чэна (1115–1078 гг. до н. э.). Первая из них воссоздает порядок хозяйственных работ и нравы народа, которые он наблюдал в Бинь. Отсюда и название главы. 139 Звезда Огня – Антар в созвездии Скорпиона. 140 Рот не сжат. Каждый солдат держал во рту кляп, чем обеспечивалась бесшумность передвижения войск. 141 Меркой для нового топорища служит старое, которое я, мастер, держу в руках. 142 Сосуды поставлены вряд – для свадебного торжества. 143 Изображениями дракона могли украшаться только парадные одежды царя и его высших советников. Царская одежда украшалась изображениями взлетающего и опускающегося дракона, а одежда советника только изображением опускающегося дракона. 144 Шэн. – См. Нравы царств, гл. VI, примеч. 2. 145 …позвана в гости родня – родственники по отцу, носящие одно с хозяином родовое имя. В этой же строфе есть специальное упоминание о приглашении родственников по матери. 146 Достоинство духа… – Утверждение с таким, видимо, смыслом: не пристало нам быть жадными, принимая гостей. 147 Время избрав и очистивши все – избрав благоприятные дни для жертвоприношении и очистившись постом и омовениями. 148 Жертвы четыре в году принесешь. – Имеются в виду жертвоприношения царя своим предкам, совершаемые им в храме весною, летом, осенью и зимой. 149 Заместитель (предков) – лицо, представляющее предков при жертвоприношениях им. 150 Ты, как луна, чье сиянье растет – то есть подобен нарастающей день ото дня луне. 151 Северных варваров сянюнь времени «Шицзина» китайские историки отождествляют с сюнну – гуннами, обитавшими, например, в III в. до н. э. у северо-западных границ Китая. Именно для защиты от гуннов в III в. до н. э. императором Цинь Ши Хуанди была начата постройка Великой китайской стены. 152 Шофан – область на крайнем северо-западе Китая того времени, в пределах нынешней провинции Ганьсу. Как видно из последующего текста, первые попытки укрепиться стенами от вторжения кочевников с северо-запада, завершившиеся через несколько веков постройкой Великой стены, были предприняты еще в эпоху «Шицзина». 153 Сын Неба – так в Китае называли императора. 154 Иль в старости брови не будут густы? – То есть ужели не доживете вы до глубокой старости, признаком которой являются густые брови? 155 До желтой ужель не дожить головы? – То есть ужели не проживете вы до глубокой старости, когда седые волосы приобретают желтый оттенок? 156 …крепость дал ему – то есть поместил лук в бамбуковую раму, сохраняя таким образом его упругость. 157 …место справа сохранял ему. – См. Нравы царств, гл. IX, примеч. 2. 158 Описанная в оде победа над гуннами относится приблизительно к 827 г. до н. э. 159 …тридцать ли мы за день проводили. – Ли – мера длины, не имевшая в древности точного стандарта, примерно равная 0,5 км. Медленность продвижения можно объяснить тем, что вместе с колесницами двигались пехота и обоз с ручными телегами. 160 Цзяо и другие упомянутые в оде местности находились в пределах территорий нынешних провинций Шэньси и Ганьсу. 161 Поход, о котором идет речь, был совершен в 825 г. до н. э. 162 На каждую колесницу приходилось сто солдат: возница, лучник и копьеносец в самой колеснице, семьдесят два пехотинца, сопровождающих колесницу в бою, и двадцать пять обозных, обслуживающих этот отряд. Таким образом, речь идет об огромной для того времени армии в триста тысяч человек. 163 К поясу подвешивались гребень, костяная игла для развязывания узлов и прочее. 164 Имеется в виду состязание бьющего в гонг с барабанщиком. 165 Цзин – древнее название племен южных областей Китая. 166 Ao – название горы на территории нынешней провинции Хэнань. 167 Чтобы лучше натягивать тетиву, на большой палец правой руки надевалось кольцо из слоновой кости, а для упора лука на левую руку надевался кожаный налокотник. 168 День под циклическим знаком моу (согласно древнему китайскому календарю) считался благоприятным для охоты, для выступления в поход и т. д. 169 Речь идет о молении и жертвоприношениях богу, покровителю коней. Охота велась с особых охотничьих колесниц. 170 День гэн-у считался особенно благоприятным для охоты. 171 Речь здесь идет о принудительном переселении крестьян в новые, отдаленные места на окраины государства. См. также II, IV, 9 (строфа VI). 172 Колокольчиков звон – в сбруе коней в колесницах. 173 Ратей отец – царский конюший, ведавший войсками. 174 Яшмовый жезл – знак княжеского достоинства, вручаемый царем как знак власти при назначении удела. Точно такой же жезл (вторая его половина) оставался у царя как знак подданства владетеля (удельного князя) царю. 175 Раковины в древности не только служили украшением, но и заменяли деньги. 176 Сыну небес – то есть царю, приносящему жертву небу как своему отцу. 177 Речь идет о междоусобицах князей и крупных владетелей. 178 Ода написана в поучение царю Ю-вану (780–770 гг. до н. э.), отвергнувшему добрых советчиков и приблизившему злых. 179 В древности преступников превращали в рабов. Здесь речь идет о том, что рабами должны стать все безвинные люди погибшего царства, пленники захватчиков. 180 Смысл утверждения: некому заглушить голос клеветы. 181 Смысл утверждения: меня принимали за образец, идеал, которого не могли достигнуть. 182 Известная красотой наложница царя Ю-вана Бао Сы своим развратным поведением, завистью, клеветой и лестью па- губно влияла на царя и, по мнению китайских историков, содействовала ослаблению царства Чжоу и падению его столицы – Хао. 183 Совет царю: дорожить испытанными слугами, быть строгим к своему главному советнику, которому доверено управление государством. 184 В мире, где царят недоброжелательство и жестокость, никто не может быть уверен в своей безопасности. 185 Древние китайские историки относят это событие к шестому году правления царя Ю-вана, десятому месяцу лунного календаря и дню, стоящему под циклическим знаком синь-мао (29-й день цикла). Эта дата соответствует 29 августа 775 г. до н. э. Согласно вычислениям европейских астрономов, в этот день действительно происходило солнечное затмение, наблюдавшееся в Китае, причем солнечному затмению предшествовало лунное. Текст оды, таким образом, является убедительным доказательством подлинности Книги песен и гимнов. 186 Речь идет о Бао Сы, наложнице царя Ю-вана. 187 …не скажет, что не время для работ – то есть что в разгар полевых работ нельзя отрывать земледельцев для выполнения повинностей царю. 188 Здесь упоминается старинный способ гадания по трещинам на щите черепахи, обжигаемом на огне. Имеется в виду, что беспрерывно повторяемые гадания относительно результатов того или иного начинания бесплодны, ибо щиты черепах в конце концов перестают давать правильные ответы. 189 Ода о жалобе царевича И-цзю на немилость отца, царя Ю-вана, лишившего его, старшего сына, прав на отчий престол в пользу Бо-фу – сына своей любимой наложницы Бао Сы. 190 Багровые наколенники были знаком царского достоинства, багрово-желтые – княжеского. 191 Намек на лишение царевича царства незаконным наследником. 192 Великие клятвы – торжественные, сопровождаемые закланием жертвенного животного клятвы во взаимной верности между царем и удельными князьями. 193 Стань – духовой керамический инструмент. Имеется в виду, что старший брат играл на сюани, а младший вторил на флейте. 194 Три жертвы – собака, свинья и петух, кровью которых скреплялись торжественные, нерушимые клятвы. 195 Созвездие Сита – четыре звезды созвездия Стрельца. Две из них считаются «языком» созвездия Сита. 196 Клевета, распространившаяся вначале в низах, постепенно охватывает верхи. 197 Звание евнуха дает основание полагать, что автор оды сам пал жертвой клеветы и подвергся мучительному и позорному наказанию оскоплением, существовавшему в древнем Китае. 198 Ода об упадке Хао – восточной столицы царей Чжоу (в нынешнем Шаньдуне) и о возвеличении Лояна – западной их столицы (в нынешней Хэнани). 199 Млечный Путь остается равнодушным к нашим страданиям. 200 Созвездие Ткачихи, образующее угол из трех звезд, проходит, как считали древние китайские астрономы, за сутки полный круг по небесной сфере, поделенной на двенадцать частей: семь делений за день с пяти часов утра до семи часов вечера и пять за ночь с семи часов вечера до пяти часов утра. Пути небесных светил остаются неизменными, говорится в этих строках. 201 Бык в ярме – шея созвездия Орла. 202 Звезда зари та Чан-гэн – Венера. 203 Созвездие Теней – созвездие Лавра. 204 Хань и Янцзы – большие реки в южном Китае. 205 Имеется в виду начало нового года. 206 Заместитель – лицо, определяемое гаданием и происходящее из одного рода с приносящим жертву. Заместитель представляет духов предков: его сажают на почетное место и воздают ему почести как предку. 207 Люди чтут дело рук своих предков, завещанные потомкам традиции. 208 Прорицатель – лицо, передающее просьбы духам и возвещающее их ответы. Он становится у дверей храма предков, чтобы встретить духов. 209 Духохранитель – заместитель предков. 210 Юй – легендарный царь древнего Китая (см. Гимны, гл. IV, примеч. 5). 211 Шерсти клочок от ушей у быка отстрижем – чтобы доказать духам, что бык чистой рыжей масти. 212 Имеются в виду духи четырех стран света. 213 …предку и нив и полей. – Имеется в виду дух-земледелец Шэнь-нун, легендарный царь Китая. 214 Шэнь-нун, по преданию, имел власть над стихией огня и назывался также Огненным государем. 215 Общее поле сообща обрабатывалось многими земледельцами. Урожай с него шел в пользу владельца земли. 216 Ло – река в центральном Китае. На ее северном берегу находилась древняя столица Китая – Лоян. 217 Все должностные лица при дворе делились на левую и правую стороны, чиновники становились на приемах каждый на свое место слева или справа от престола. Речь здесь идет о человеке, достойном и способном занять любую должность. 218 Побежденные на соревнованиях в стрельбе из лука должны были выпивать, как бы в наказание за свою неловкость, чару вина. 219 Многозначные иероглифы этой строки содержат такой не вмещающийся в стихи смысл: одарить ли «черной верхней одеждой с вышитыми на ней драконами и юбками с вышитыми на них топорами». Речь, таким образом, идет об одеянии, приличествующем достоинству князей. 220 Избрать таких животных, которых требуют правила обряда, – одномастных, с правильно поставленными рогами и т. д. 221 Удельные князья в установленные сроки должны были являться ко двору царя Чжоу и приносить дань со своей земли. Однако право царя на земли князей и власть его над ними с ослаблением дома Чжоу оказывались нередко чисто номинальными, между тем как аппетиты двора росли. Были случаи, когда князья отказывались являться ко двору с данью. 222 Инь и Цзи – названия наиболее известных родов эпохи Чжоу. 223 Экспедиция под командованием шаоского князя Му-гуна для постройки новой столицы княжества Шэнь была отправлена в годы правления чжоуского царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.). Се – местность в пределах территории нынешней провинции Хэнань. 224 Кормленье – уделы, получаемые князьями за службу царю. Доходы с этих владений поступали в распоряжение князей, приносящих установленную дань царю. 225 Отвергнутая жена сетует: отличные тутовые дрова использованы ею не в очаге для тепла, а лишь на лучину. Так же поступает и супруг, лишив женщину достоинства главной жены. 226 Недостойная наложница заняла место жены, в то время как законная супруга томится в неподобающем ей месте. 227 Царь Просвещенный – Вэнь-ван в действительности никогда не царствовал. В XII в. до н. э. был главою удела Чжоу и, по преданию, своим духовным совершенством стяжал милость неба, отвернувшегося от последних представителей династии Инь (Шан) за их недостойное поведение. Сын Вэнь-вана, царь У-ван (Воинственный), вторгся в царство Шан и подчинил себе древний Китай. Царем Вэнь-ван был наречен посмертно благодарными потомками, подчеркнувшими этим, что нецарствовавший Вэнь-ван явился родоначальником династии Чжоу и по мудрости своей был достоин престола. 228 Древний княжеский род Чжоу, управлявший уделом, получил по воле неба царский престол. 229 Разве воля верховного владыки не проявилась своевременно, даровав Чжоу престол? 230 Отряд состоял из пятисот человек, в рать входило пять отрядов. 231 Подымется ли дух Вэнь-вана в небо или опустится на землю для принятия жертвоприношений от благодарных потомков. 232 Корню с ветвями – то есть всевластному царю Чжоу и его родичам, принявшим от царя в управление уделы и мелкие владения. 233 Воля небес понимается здесь как вручение небом власти в стране какой-либо династии, как бы мандат от неба на престол. 234 Ныне побежденные потомки дома Инь в своих древних одеждах и шапках, отличных от наших, прислуживают при жертвоприношениях родоначальнику нашей династии Вэнь-вану. 235 Когда внизу, на земле, появляется человек, сияющий светом духовной доблести и совершенной мудрости, на него нисходит величественная воля неба, дарующего ему престол. 236 Би – созвездие Гиады. 237 Голова овцы выглядит непомерно большой, так как тело ее истощено голодом. 238 Рыбы в реке нет, и мереже нечего ловить, кроме отразившихся в воде звезд. 239 Старшая дочь шэньского князя вошла в дом Вэнь-вана его супругой, заменив в хозяйстве его покойную мать. 240 Пустыня Муе – территория в пределах нынешней провинции Хэнань (см. Гимны, гл. IV, примеч. 8). 241 Дань-фу – один из предков дома Чжоу. 242 Ударами в барабан, видимо, соразмерялся темп работ. В данном случае трудовой ритм был быстрее ударов. 243 Все походы, общие работы и прочее начинались с жертвоприношения духам земли. 244 Юйский и жуйский князь… Князья царств Юй и Жуй спорили друг с другом в течение долгого времени из-за пахотного поля и наконец пошли разрешить свой спор в Чжоу к царю Вэнь-вану. Там они увидели, что везде, куда бы они ни пошли, жители Чжоу во всем уступали друг другу. Князья устыдились, повернули обратно и, уступая один другому спорное поле, оставили его свободным. Узнав об этом, сорок с лишним государств присоединились к Вэнь-вану. 245 Царь совершал возлияние при жертвоприношении предкам. 246 Журавль кричит, скрывшись в глубине девяти болот, но крик его несется до диких полей и самого неба. Рыба живет, то скрываясь в глубочайшей бездне, то всплывая на отмели, являющейся противоположностью этой бездны. В прекрасном саду растет красавица катальпа, но под нею лежат мертвые листья и растет безобразный тутовник. Огромные камни горы могут быть превращены в мелкие осколки, годные для обточки нефрита. Все эти образы показывают противоречивость в развитии и смене явлений природы. Исходя из такого понимания текста, переводчик дал оде название «Противоречия». 247 Свекровь свою – Цзян – то есть супругу чжоуского князя Тай-вана, бабку Вэнь-вана. 248 Тай-сы, супруга Вэнь-вана, унаследовала и продолжила прекрасную славу своей свекрови. 249 Духи предков Вэнь-вана не были недовольны его поступками и жертвами, которые он приносил. 250 Последний царь династии Шан заключил Вэнь-вана в темницу, а на княжество его совершали набеги варварские племена. 251 Оба великие царства – династии Ся и Инь-Шан, правившие Китаем до династии Чжоу. 252 Воли небесной достойных – достойных царского престола. 253 Тай-бо, видя, что от Ван-цзи уже родился Вэнь-ван, и зная при этом, что небо остановило на Вэнь-ване свой выбор, удалился в страну У и не возвращался. После смерти предка царствовавшего дома царство Тай-вана было передано Ван-цзи. 254 Ми (Ми-сюй) – название древнего матриархального рода. Этим именем называлось царство на территории нынешней провинции Ганьсу, в пределах современной области Цзинчжоу. Там же находились княжество Юань и местность Гун. 255 На острове в своем парке Вэнь-ван устроил школу, в которой молодые люди обучались стрельбе из лука, идеальным нормам поведения и обрядам. 256 У-ван – царь Воинственный, основатель династии Чжоу. 257 Предки царствующего дома – Тай-ван, Ван-цзи и Вэньван. 258 Чун – древнее царство, находившееся на территории нынешнего уезда Хусянь провинции Шэньси. 259 Фын – приток реки Вэн, впадающей в Хуанхэ. От него получили название прилегающая местность и столица царя Вэнь-вана. 260 Юй – легендарный царь Китая, прорывший каналы и изменивший течения рек. С этой строфы речь в оде идет о царе У-ване. 261 Царь У-ван перенес свою столицу в город Хао, неподалеку от города Фын. Перед дворцом он приказал вырыть пруд в форме яшмового кольца – знака княжеской власти, в центре пруда на острове основал школу. 262 Почтительный сын – царь Чэн-ван (1115–1078 гг. до н. э.). 263 Хоу-цзи – государь Зерно – легендарный предок племени чжоу, научивший народ возделывать землю и впоследствии считавшийся богом – покровителем земледелия. 264 Полагали, что необычайность рождения Хоу-цзи чревата несчастьями, и решили таким образом от него отделаться. 265 Черное просо, содержащее два зерна в одной оболочке. 266 В оде описан пир, дававшийся главой знатного рода своим родичам после храмового жертвоприношения общему предку. Пир сопровождался пением под аккомпанемент арф и боем барабанов, а также состязанием гостей в стрельбе из лука. 267 Во время состязания каждому стрелку полагалось выпустить четыре стрелы, у которых строго выравнивался центр тяжести, что обеспечивало их прямой полет. 268 Речь идет о пожелании дожить до самой глубокой старости, когда белые волосы желтеют, а на спине появляются пятна. 269 Мертвых наместник – лицо, представляющее предков и принимающее от их имени жертвоприношение. 270 Имеется в виду помощь при жертвоприношениях общему предку. 271 Законный наследник из-за своих пороков отвратил от себя небо и лишился царства. 272 Ван-цзи – отец Вэнь-вана, один из предков дома Чжоу. 273 На берегах рек Ся и Вэй лежало большое княжество Шэнь (в пределах территории нынешней Шэньси). 274 …как предка чтут его – признают его главой рода. 275 Речь идет об определении сторон света по тени, отбрасываемой шестом. 276 Жуй – приток реки Цзин. 277 Да продолжишь ты жертвоприношения духам своих предков, как это надлежит главе рода, да воздашь им почести в храме. 278 Небо давно уже вручило царство твоему предку, твоему роду. 279 Нефрит и яшма издавна считались в Китае символом чистоты. 280 Если вы, государь, не будете передоверять свою власть недостойным людям, а будете лично заниматься делами управления, то и ваши слуги будут заботиться о народе и любить его. 281 На яшмовом скипетре (знак царского достоинства) устанавливалась чаша для жертвоприношения предкам. 282 Сердцу всей страны – то есть столице. 283 …подобны… мертвецам – то есть совершенно беспомощны. 284 Небо просветляет народ с такой же легкостью, с какою звучат вместе сюань и флейта, с какою складывается из двух половин яшмовый княжеский жезл. 285 Перед входом поставленный щит. – См. Нравы царств, гл. VIII, примеч. 2. 286 Последний царь династии Шан (1766–1122 гг. до н. э.) по имени Чжоу, известный распутством и жестокостью, был свергнут с престола вторгнувшимся в пределы его царства с запада племенем чжоу, которое основало свою династию – Чжоу. Вэнь-ван – царь Просвещенный, глава племени чжоу, предупреждает шанского царя Чжоу о близкой гибели и призывает его положить конец своим беззакониям. 287 Человек от рождения добр, но натура его искажается из-за приобретаемых в течение жизни пороков, и это приводит в гнев верховного владыку. 288 В царстве Срединном – в Китае. 289 До демонских стран – до самых отдаленных стран, где обитают варвары и демоны. 290 …снова великие судьбы распасться готовы. – Небо, давшее трон династии Шан, готово изменить свое решение, и тогда династия падет. 291 Если царство, на которое не нападают извне и где нет восстаний внутри, со стороны князей, находится все же на краю гибели, то, значит, сам корень этого царства – государь его – утратил сознание долга и сам является виновником гибели. 292 Судьба тирана Цзе, последнего царя первой китайской династии Ся, свергнутого с престола первым царем шанской династии, могла бы служить зеркалом и примером для самой династии Инь (Шан) в лице ее последнего представителя. 293 В северо-западных, наиболее интимных, помещениях дворца обычно не делали окон, и свет в них проникал через особые отверстия в крыше. Перед отверстием в крыше – в месте, где тебя никто не видит. 294 Цзин – приток реки Вэй, впадающий в Хуанхэ. 295 Жертвоприношение совершалось в храме предков, в заднем притворе которого на другой день особо чествовалось лицо, представлявшее предков. 296 Преславный Лю – по преданию, потомок Хоу-цзи и предок дома Чжоу. Князь Лю вывел свой народ из страны западных варваров в сторону Бинь, где и основал свое княжество. 297 Все молодые мужчины взяты в войско или погибли, остались лишь седые старики. 298 Речь идет о тех, кто предпочитает плоды своего личного земледельческого труда доходам от должностей и поместий, жалуемых царем, и не хотят идти на службу. 299 Мудрец предвидит событие по его признакам, сам находясь вдалеке от места его свершения; слова мудреца широко распространяются. 300 Звездная река – Млечный Путь. 301 Погребены мои дары. – Одним из способов передачи жертвы духам было погребение ее в землю. 302 Царство падет, и династия прервется. 303 Дословно: обратившись с мольбой к духам всех четырех сторон и к духам земли. 304 Утунг – масличное дерево. Согласно легенде, на него садятся чудесные птицы – фениксы. 305 Никто не желает уйти в отставку – все остаются на своих местах. 306 Князь Шэнь был старшим дядей чжоуского царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.). 307 Святыми горами называли Тайшань (в пределах нынешней провинции Шаньдун), Хуашань (в Шэньси), Хэншань (в Хэбэй) и Суншань (в Хэнани). На этих горах царь совершал жертвоприношения. 308 Фу и Шэнь – названия родов, а затем княжеств в пределах нынешней провинции Хэнань. Оба рода происходят из знаменитого в древнем Китае рода Цзян, основатель которого был, по преданию, высшим сановником легендарного царя Яо и хранителем четырех святых гор. 309 Чжоу – название царствующей династии. 310 Се – княжество в пределах нынешней Хэнани. 311 Мэй – селение в пределах нынешней Шэньси. 312 Будет образцом для военной и гражданской власти. 313 Цзифу (Инь Цзифу) – советник царя Сюань-вана (827–781 гг. до н. э.), автор оды. 314 Чжун Шаньфу – первый советник, наставник и телохранитель чжоуского царя Сюань-вана. 315 Одному человеку – то есть царю. 316 И у царя есть свои недостатки. 317 Княжество Ци находилось на территории полуострова Шаньдун. 318 Хань – княжество в пределах нынешней провинции Шэньси. 319 Лянские горы служили как бы естественным укреплением княжеству Хань. 320 Ханьский князь после смерти своего отца должен явиться к царю за получением указа, утверждающего его наследственное право на его княжество, и яшмового скипетра. 321 Ты не будешь лишен княжеского достоинства и власти. 322 Сянъ-фу – советник царя Сюань-вана, дававший от имени государя прощальный пир ханьскому князю. 323 Фэнь-ван – царь реки Фэнь. Так был назван чжоуский царь Ли-ван (878–827 гг. до н. э.), свергнутый с престола за жестокости и поселившийся на берегах р. Фэнь. 324 Ханъ-цзи – дочь Гуй-фу и сестры Ли-вана, жена ханьского князя. 325 Город построен был жителями княжества Янь (в нынешнем Хэбэе). В «Шицзине» есть ряд упоминаний о том, как население различных княжеств сгонялось к границам царства Чжоу для постройки укрепленных городов. 326 Шаоский князь Ху (Шао Ху) – выдающийся полководец и строитель укрепленных городов на границах царства Чжоу в годы царствования Сюань-вана. 327 Цзян (Янцзыцзян), Хань (приток Янцзы) и Хуай – крупные реки на юге древнего Китая. 328 …когда Просвещенный престол снискал – когда основателю дома Чжоу, царю Просвещенному (Вэнь-вану), небо передало власть над страной. 329 Такие скипетры употреблялись для возлияний при торжественных жертвоприношениях предкам. 330 Готовясь к торжественной церемонии в храме предков и как бы испрашивая на нее одобрения перед таблицей основателя династии – царя Просвещенного. 331 Хуан-фу – царский советник и великий наставник при жестоком царе Ю-ване (781–770 гг. до н. э.), внук Нань-чжуна, усмирителя гуннов (см. II, I, 8). 332 Инь-господин – Инь Цзифу. 333 Сюйские земли считались варварскими. Населявшие их племена часто опустошали южные княжества царства Чжоу. 334 …посещают наш двор – являются данниками царя. 335 Царь Ю-ван, согласно китайской исторической традиции, вновь привел в упадок царство Чжоу. 336 Женщине так же не пристало вмешиваться в государственные дела, оставив свое ткачество и уход за шелкопрядом, как человеку знатному торговать на рынке втридорога. 337 Не принимая мер против усиливающихся варварских племен, которые свободно вторгаются в нашу страну, ты умеешь гневаться только на меня за мое правдивое слово. 338 Не оттого ли высыхает пруд, что высокие берега препятствуют притоку воды? Не оттого ли высыхает ключ, что вода в его глубинах иссякла? Не оттого ли растет наше горе, что вы, бесчестные правители, все больше сеете зла? 339 Шаоский князь Кан был ближайшим помощником основателя дома Чжоу – Вэнь-вана и непрестанно заботился об увеличении его владений. 340 Помощники светлые – князья, принимающие участие в царском жертвоприношении общему предку. 341 Личные наделы десяти тысяч земледельцев были равны квадрату земли со сторонами в 30 ли по периметру. 342 Древние комментаторы видят в этом гимне благодарность князьям, участвовавшим в царском жертвоприношении предкам. 343 Тай-ван (Великий царь) – титул, присвоенный посмертно деду первого чжоуского царя. В действительности Тай-ван был вождем племени чжоу и никогда не царствовал. 344 Циская гора находится в пределах провинции Шэньси. Местность вокруг нее была заселена племенем чжоу до его вторжения в центральные княжества. 345 Два государя – основоположник династии Чжоу У-ван и его отец Вэнь-ван. 346 Чэн-ван – царь (1115–1078 гг. до н. э.). 347 Ся – название первой китайской династии; древнейшее название Китая. 348 Кан-ван – царь (1078–1052 гг. до н. э.). 349 Обычно два земледельца объединяли свои хозяйства и совместно вели все земледельческие работы. 350 Чжу – деревянное било в виде открытого, суживающегося книзу ящика, в который бьют изнутри колотушкой. Юй – трещотка. Дин – каменный гонг. 351 Слушают музыку предки – духи предков, явившиеся на устроенное в их честь торжественное жертвоприношение, сопровождаемое пением гимнов, музыкой и танцами 352 Цюй и Ци- названия притоков реки Вэй в пределах территории нынешней провинции Шэньси. 353 Князья предстают перед таблицей покойного царя в храме предков и просят утвердить их инвеституры, а также законы правления в их княжествах. 354 У-ван (царь Воинственный) победил последнего царя предшествующей Иньской династии и положил этим предел его жестокостям. 355 Считалось, что дух предка то поднимается к небесам, то опускается на храмовый двор для принятия жертвоприношений. 356 В гимне описаны приготовления к царскому жертвоприношению общему предку, которое обычно производилось князьями, родичами царя. 357 В торжественных случаях в Китае принято было не снимать шапки, а надевать их. 358 Древние комментаторы считают, что это гимн основателю династии Чжоу – царю Воинственному. 359 Гимн исполнялся в храме при церемонии раздачи инвеститур князьям на их владения. 360 Священные горы крутые. – На них царь приносил жертву небу. 361 Лу – небольшое княжество на Шаньдунском полуострове, родина Конфуция и конфуцианства, официально принятого в Китае со II в. до н. э. философского, политического и этического учения. 362 Цапель слетается белая стая – танцоры, украшенные перьями этих птиц и подражающие им в танце. 363 В учреждаемых князьями по примеру Вэнь-вана школах, обязательной принадлежностью которых был пруд, преподавались правила поведения, музыка, письменность, счет, стрельба из лука, а также искусство управления боевой колесницей. Школы подготавливали управленческий аппарат княжеств, бывший одновременно и командным составом армий. 364 Гао-ю – советник легендарного царя Шуня, прославившийся мудростью. 365 Легендарный царь Юй после постигшего страну потопа (легенду о потопе породили периодические разливы р. Хуанхэ, причинявшие стране огромные опустошения) изменил русла рек, провел каналы, разделил страну на девять областей и обложил окрестные племена данью; предок чжоуских царей и луских князей – государь Зерно (Хоу-цзи), продолжая дело Юя, научил народ земледелию. 366 Тай-ван. – См. Гимны, гл. I, примеч. 3. 367 Привлекал к себе народ как добродетельный правитель (вождь племени чжоу), ослабляя этим царствовавшую династию Инь (Шан). 368 Равнина Муе находится в пределах территории нынешнего уезда Цисянь провинции Хэнань. На этой равнине произошел бой между племенем чжоу и войсками последнего шанского царя. 369 Если правитель явит народу добрые качества, то и народ воздаст ему добром. Если же правитель захочет добра от народа, не давая ему примера сам, то он уподобится человеку, желающему получить от ягненка бараньи рога. 370 Под шелковицей подразумевается царство Чжоу, прежде цветущее, а затем все более приходившее в упадок. 371 Гибель – неизбежная судьба враждующих между собой удельных князей. 372 Цзинские орды и Шу. – Княжество Цзин (Чу) – сильное государство у юго-западных окраин Китая. Государство Шу было с ним в союзе. 373 Пожелание править страной до глубокой старости. 374 Тайская гора – священная гора Тайшань (см. Великие оды, гл. III, примеч. 22). 375 Мань шмо- племена, обитавшие к югу от княжества Лу. 376 Чан и Сюйтянь – города в западной части княжества Лу, отторгнутые от него во время внутренних междоусобиц князей. 377 Старость… до детских зубов. – Древние китайцы верили, что у древних старцев на месте выпавших зубов вновь вырастают «детские», молочные зубы. 378 Шан – китайская династия (1766–1154 гг. до н. э.), переменившая в 1401 г. до н. э. свое название на Инь. 379 Чан-тан (Тан) – основатель династии Шан. В гимне вызывается его дух принять жертву, принесенную его царствующим потомком. 380 Автор имеет в виду удельных князей. 381 У-дин (1324–1265 гг. до н. э.) – царственный потомок Чэн-тана. 382 Согласно легенде, Цзянь-ди – дочь князя Сун и жена царя Гао-синя – вместе со своим супругом совершала весеннее жертвоприношение, моля о ниспослании ей потомства. К ней слетела ласточка и положила яйцо. Цзянь-ди проглотила яйцо и родила мальчика, которого назвали Се. Когда Се вырос, он был взят на службу легендарным царем Яо, поставлен главным советником царя по делам просвещения и пожалован уделом в Шан (нынешняя область Шанчжоу в провинции Шаньси). От него произошел род шанских царей. 383 Цзинскую гору (в нынешней Хэнани), у подножья которой расположена столица Бо, обтекает р. Хуанхэ. 384 …в нашей возросшей стране – в стране, протяженность границ которой весьма увеличилась. 385 Сун – название рода шанских царей. 386 Владыка. – Имеется в виду небесный владыка. 387 Черный царь – Сюань-ван. Так посмертно был титулован Се, предок шанских царей, рожденный от «черной птицы», ласточки (см. Гимны, гл. V, примеч. 5). В действительности Се никогда не царствовал. 388 Сян-ту – внук Черного царя Се. 389 Князья стали являться к нему со своими яшмовыми жезлами, и их уделы признавали свою зависимость от нового царя. 390 Три княжества – Вэй, Гу и Гунь-у в союзе с последним государем династии Ся (первая китайская династия) еще пытались оказывать сопротивление Чэн-тану. 391 Державший кормило – так именовался главный советник Чэн-тана И-инь. 392 Предок (Возвышенный) – Гао-цзун. Так был посмертно титулован царь У-дин, совершивший победоносный поход на южное княжество (царство) Цзин (Чу) (см. Гимны, гл. IV, примеч. 12). 393 {Из послесловия переводчика к изданию: Шицзин. Избранные песни. М., ГИХЛ, 1957.} 394 Сведения почерпнуты из рецензии: «Erich Hauer, / Ging, Das Buck der Wandlungen. Aus dem Chinesischen verdeutscht und erlautert von Richard Wilhelm», – «Ostasiatische Zeitschrifl». Berlin-Leipzig, 1925. S. 242–247. 395 См.: предисловие Легга к его переводу «Книги Перемен». Перевод Региса был издан под названием «Y-King, Antiquissimus Sinaram liber», quern ex latina interpretatione P. Regis alioramque ex S. J. P. P. edidit Julius Mohl, Stuttgartiae et Tubingiae, vol. I, 1834, vol. II, 1839. 396 Koniglich-Preussische Kirchen und Schulen Inspector Johan Thomas Haupt…, Neue und vollstandige Auslegung des von dem Stifter und ersten Kaiser des Chinesischen Reichs Fohi hinterlassenen Buches Ye-Kim genant, Rostock und Wismar, Bey Berger und Boeduer. 1753». 397 Erich Hauer, / Ging, Das Buch der Wandtungen. Aus dem Chinesischen verdeutscht und erlautert von Richard Wilhelm, S. 242. 398 Дальше сохраняю язык подлинника, ибо не считаю себя переводчиком, компетентным в математике. 399 См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, Hamburg, 1927, S. 11. 400 Форке имеет здесь в виду работу: J. Edkins. The Yi King with notes on the 64 kwa, – «China Review», vol. XII. 1883-84. 401 Можно указать, что это приложение к «Книге Перемен» и в Китае иногда рассматривалось как исторический документ. Так, например, начало «Ши-цзи» построено и на материалах «Сицы-чжуань». 402 См. Richard Wilhelm. Geschichte der chinesischen Kultur, Miinchen, 1928. 403 Кстати сказать, подлинность этих мест спорна, как на это уже не раз указывала китайская и японская критическая литература (Ван Ин-линь, Наитб). Об этом будет сказано ниже. 404 См. A. Forke. Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 11, Anm. 5. 405 T. McClatchie. A translation of the Confucion Yi-king, Shanghai, 1876; I. Legge. The Yi King, Oxford. 1882; M. Philastre, Le Yiking, traduit avec commentaires complets de Tsch’eng Ts’e et de Tshouhi. Annates du Musee Guirnet, vol. VIII et XXIII, 1885–1893; Ch. de Harlez, Le Yih-King, Texte primitif, retabli, traduit et commente, – «Memoires de l’Academie Royale de Belgique». 1889, t. XLVII; Ch. de Harlez, Le Yi-king, traduit d’apres les interprites chinois avec la version mandchoue, Paris, 1897. Последний перевод цитирую по указанной рецензии Хауэра. 406 Миф о фаллическом культе, как основе «Книги Перемен», частично усвоен Конради и Эркесом; см.: «Yih-king-Studien von August Conrady. Herausgegeben von Eduard Erkes», – «Asia Major», Leipzig, 1931, vol. VII, fasc. 3. S. 417 (далее: «Yihking-Studien von August Conrady»). 407 J. Legge, Yiking, p. 396. 408 A. Terien de Lacouperie, The oldest book of the Chinese; The Yi-king) and its authors, vol. I. History and method, London, 1892. 409 Какие правильные выводы из этого можно сделать, см. ниже мнение Наитб о «Книге Перемен». 410 См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13. 411 «Yih-King-Studien von August Conrady», S. 413. 412 См.: J. Legge, Yiking, p. XIX. 413 Ch. de Harlez, Le Yih-King, Texte primitif, retabli, traduit et commenti, p. 12. 414 См.: A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13. 415 Ibid. 416 Подобие этой точки зрения усвоено школой Конради: Г. Хаас, Э. Эркес. 417 Н. Maspero, Le Chine antique, t. IV, Paris, 1927, p. 444. 418 О неправильном понимании этого места см.: Е. Chavannes, Les Memoires Historiques de Se-Ma Tsien. t. V, Paris, 1905, p. 400. 419 При этом у Легга, по-видимому, недоумение, высказанное выше, исчезло (?). 420 A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophie, S. 13. 421 См. указанную выше рецензию Хауэра, стр. 244 и ел. 422 Н. Giles, A History of Chinese Literature, London, 1901, p. 23. 423 Этого одного замечания достаточно для того, чтобы иметь право упрекнуть Вигера в недостаточном знании дела. По общепринятой теории, «Перемены» происходят от гексаграммы к гексаграмме, а не внутри одной гексаграммы, в которой происходит лишь развитие ситуации во времени. Подробно об этом – в главе о составе «Книги Перемен». 424 L. Wieger, Histoire des croyances religieuses et des opinions philosophiques en Chine depuis I'origine jusqu'a nos jours, Hakienfe, 1917, p. 79. 425 См. подробнее в указанной рецензии Хауэра, стр. 244–245. 426 R. Wilhelm, / Ging, das Buch der Wandlungen, Jena, B. 1–2, 1924. 427 См.: R. Wilhelm, / Ging, das Buch der Wandlungen. B. 2. S. 194. Anm. 428 Как известно, Масперо подчеркивал с полным основанием, что в «Книге Перемен» не проводится разница между предметом и его символом. Р. Вильгельм здесь модернизирует «Книгу Перемен». 429 Может быть, в полупопулярном издании, каким была его работа, Р. Вильгельм сознательно избегал филологической аргументации, но разве нельзя было дать и в таком издании хотя бы результаты критического исследования? 430 Так переведен известный термин Лао-цзы «Дао». 431 Напомним, что в основном тексте и речи нет о «Великом пределе». Это понятие появляется лишь в «Сицы-чжуань» и составляет ее характерную отличительную черту по отношению именно к основному тексту. 432 R. Wilhelm, Geschichte der Chinesischen Kultur, Miinchen, 1928. 433 Эта интерпретация целиком лежит на ответственности Р. Вильгельма, ибо китайский материал не обосновывает ее. 434 A. Forke, Geschichte der alien chinesischen Philosophic, S. 13–14, Anm. 2. 435 В своей информационной части эта рецензия интересна как сводка европейских работ о «Книге Перемен». «Критическая» же вторая часть ее не выдерживает серьезной критики. 436 Я в дальнейшем имею в виду маньчжурский перевод «Книги Перемен» (Собрание Института востоковедения, шифр АД № 402). 437 «Yih-King-Studien von August Conrady», S. 409–468. 438 См. (Таката Тадасукэ, Словарь древней пиктографии, Токио, 1925 sub verbo). 439 Если бы последнее было возможно, то почему же не превратились в гадательные книги словари «Эр-я» и «Шо-вэнь»? Или почему бы не гадать, наконец, по «Канси цзыдянь», десятки тысяч иероглифов которого дают больше материала, чем 64 гексаграммы! 440 A. Waley, The Book of Changes, – «The Museum of Far Eastern antiquities (ostasiatiska Samlingarna)». Stockholm Bulletin, № 5, S. 121–142. 441 Гадание на стеблях тысячелистника лежит в основе гадания по «Книге Перемен». 442 Это все относится к гаданию по панцирю черепахи. 443 Это внутренняя и внешняя триграммы, т. е. нижняя и верхняя части гексаграммы. 444 См.: «Лицзи», гл. 30. 445 Курсив наш. – Ю. Щ. Интересно отметить, что здесь ни слова нет уже о гадании по «Книге Перемен». 446 То же бывало и в Китае. См. комментарии сунских ученых Гэн Нань-чжуна «Чжоу И синь цзян-и» и Ли Го «Сицы И шо». Однако эти авторы лишь не включают «Сицы-чжуань» в свои издания, но все же считаются с ней. 447 Ито имеет в виду сокращенные названия «Туань[-чжуань]>> и «Сян[-чжуань]>>. 448 А. А. Петров, Ван Би. Из истории китайской философии. М.–Л., 1936. 449 «Чжоу И чжэн-и» (638 г.). 450 Так как это место в трактате Оуян Сю играет большую роль, то приводим его полностью: «Юноша спросил: „Разве «Сицы[-чжуань]“ не составлен совершенномудрым человеком (т. е. Конфуцием)?“ – Я отвечал: «Разве только „Сицы-чжу-ань)»?! И «Взньянь[-чжуань]>> и «Шогуа[-чжуань]>>, и все, следующее за ними, сочинено не совершенномудрым человеком, а [представляет собою] смесь разных толкований, которые даже не принадлежат одному человеку. Исследователи «Щцзина]» в старину неразборчиво приводили [материалы] для обоснования своих рассуждений и толкований, и их толкования не [принадлежат] одной школе. Поэтому они то совпадают, то различаются, то верны, то неверны. И если выбирать их без тщательного внимания, то [можно] дойти до того, что будет нанесен вред классической книге и будут введены в заблуждение поколения. Однако есть [в них и то, что] примыкает к книгам совершенно-мудрых и основывается на них. Эта традиция существует уже издавна, но нет возможности проследить ее истоки и отделить в ней истину от лжи. Поэтому даже мужи, обладающие просветленной мудростью, то жадно стремятся к сложным и обширным рассуждениям и теряются в пышных и блестящих фразах, то полагают, что [традиция] разрешает сомнения. В этом благородному человеку [следует быть] осторожным! Поэтому я никогда не включал свои мысли в их среду“». 451 Чтобы пояснить, что Оуян Сю разумеет под повторением, приведем хотя бы частично его слова (стр. 8 б): «Юноша сказал: „Осмелюсь спросить об этом в общих чертах“. – Я ответил: „Под первой сильной чертой гексаграммы Цянь [1] сказано: «Нырнувший дракон. Не действуй!» Совершенномудрый человек [не обязательно Конфуций: Оуян Сю говорит об анониме. – Ю. Щ.] в комментарии образов говорит: „Сила света находится внизу [гексаграммы]“. Как тут не сказать, что этот текст уже ясен и смысл его достаточен? Но автор „Вэньянь[-чжуань]“ еще говорит: „Это – тот, кто обладает достоинством дракона и скрывается“. Далее он говорит: „Сила света находится внизу [гексаграммы]“. Или еще: „Веяние света погружено и спрятано“; и еще: „нырнуть – это значит скрыться и не показываться…“ [далее длинный пассаж, приводящий такие же тавтологии из „Сицы-чжуань“]… Сказать, что это исходит от одного человека, это значит сказать нечто спутанное, расплывчатое, неразборчивое и мелочное. Если же вслед за этим приписать это со- вершенномудрому человеку [Конфуцию], то это будет особенно крупной ошибкой“». Материал, приводимый Оуян Сю, достаточно убедителен, чтобы после него еще раз всерьез возвращаться к «авторству Конфуция». 452 В последнем Оуян Сю не совсем прав. Вспомним хотя бы различное понимание «Чуньцю» в «Цзо-чжуань» и «Гун-янчжуань». Несмотря на это, его положение остается в силе, ибо речь идет не о комментаторах, а о тексте. 453 Хэту – чертеж, вынесенный мифическим чудовищем из Желтой реки. 454 Это положение и мы кладем в основу наших суждений о памятнике в целом, как он издается теперь. В нем необходимо выделить основной текст. Но мы идем дальше, различая три диахронических слоя его. 455 Мы, однако, склонны думать, что «мантическая» теория происхождения триграмм ближе других к действительности. Ибо практика гадания, как мы уже видели, засвидетельствована достаточно хорошо. Во всяком случае это лучше, чем обращаться к фигуре Фу Си, которого по «человеческой» теории Оуян Сю приходится считать изобретателем триграмм. 456 И-чжуань – написан, вероятно, в конце 90-х годов XI в. 457 Поскольку этот нелегкий текст может быть передан иными словами, поясним, что в нем речь идет о четырех способах понимания содержания «Книги Перемен». Во-первых, чисто филологический путь, исходящий из точного понимания терминологии памятника и ведущий к правильной оценке текста. Во-вторых, путь практической деятельности, в которой непосредственно познается «закон изменчивости» (мы бы сказали – движения). Это возможно потому, что книга считалась ицзинистами учением, отражающим мир адекватно. Поэтому изучающий на практике изменчивость мира изучает тем самым основной закон в учении «Книги Перемен». В-третьих, по мнению Чэн И-чуаня, к пониманию образного содержания памятника ведет построение орудий, согласованное с образами гексаграмм; иначе говоря, в данном случае речь идет о созидательной деятельности человека в мире, в которой он должен сообразоваться с закономерностями, выраженными в образах гексаграмм. Наконец, в-четвертых, понимание «Книги Перемен» возможно через изучение ее предсказаний, которые понимаются в практике гадания. Необходимо отметить, что в данной фразе Чэн И-чуань повторяет слова гл. 10 «Сицы-чжуань», с которыми он, по-видимому, совершенно согласен. Но слова эти, как цитата, взяты нами в переводе в кавычки. 458 См. «Сицы-чжуань», гл. 2. 459 Именно гексаграммы, а не триграммы, что видно из дальнейшего приводимого нами отрывка. 460 Мы пользовались изданием 1843 г. 461 Мы не можем не отметить, что здесь Дяо Бао склоняется к несколько беспринципному эклектизму, что для него вообще характерно. Очень часто, приводя в своем комментарии различные точки зрения других авторов, он отмечает их одинаковую приемлемость. Эта чрезмерная терпимость делает работу Дяо Бао, очень полезную в иных отношениях, несколько вялой. Вероятно, поэтому Дяо не поднялся до уровня самостоятельности, и «Сыку цюаныпу цзунму» совершенно основательно считает его работу лишь подсобным текстом при изучении работ Чэн И-чуаня и Чжу Си. 462 Имеется в виду Гао Пань-лун (1561–1626), один из ученых конфуцианцев последнего периода Минской династии. Мы считаем необходимым хотя бы кратко охарактеризовать его философский облик, чтобы сделать более понятными воззрения Дяо Бао на «Ицзин». Гао Пань-лун, как и многие его современники, испытал сильное влияние Ван Ян-мина (1472–1528). Пожалуй, наиболее ярко характеризует его следующее высказывание: «Наука рядовых людей – работать над внешним [миром] и пренебрегать внутренним, любоваться вещами и погубить свою волю, потому что [люди] не обращаются к себе, чтобы искать идеи. Но [если] ищешь идеи, разве можно говорить о чем-то внутреннем и внешнем? Идеи, заключенные в сознании, и идеи, заключенные во внешних вещах, – единство. Во всем мире нет вещей, лежащих вне сущности, как нет и идей, лежащих вне сознания. Здесь дело обстоит так же, как в том случае, когда предметы озарены солнечным светом; он и здесь, и там, но солнце ведь одно! Нельзя же раздвоить его, так зачем же ждать, что оно, лишь воссоединившись, станет единым?» 463 Непереводимая игра слов: «изменчивость» и сокращенное название «Книги Перемен». 464 Вряд ли приемлема такая аргументация, ибо она, очевидно, исходит из предпосылки о неизменности техники гадания. Однако и в настоящее время существуют различные приемы гадания (не менее трех), и не удивительно, что техника гадания, на которой основывается Чжан Сюэ-чэн, может быть не первая. Поэтому мы не соединяем первый, второй и третий слои текста «Книги Перемен». 465 Здесь Чжан Сюэ-чэн, увлеченный своей мыслью, грешит недостатком критицизма. 466 Чжан Сюэ-чэн цитирует «Лицзи», по-видимому, наизусть и поэтому неточно. Пропущенные Чжан Сюэ-чэном слова заключены нами в квадратные скобки. Следует отметить также (Чжан Сюэ-чэн не считается с этим), что эта глава (IX) «Лицзи» могла быть записана лишь кем-нибудь из учеников Цзы Ю, ученика Конфуция, и не может рассматриваться как полноценный документ для суждения о самом Конфуции; кроме того, Чжан Сюэ-чэн не проводит весьма важного сравнения этой цитаты со словами Конфуция («Луньюй», гл. III. 9): «Что каса- ется ритуалов династии Ся, удел Цзи не может достаточно засвидетельствовать их. Я мог бы описать ритуал династии Инь, но удел Сун не может достаточно засвидетельствовать их. Это потому, что [в уделах этих] не хватает документов и людей, их знающих. Если бы они были достаточны, то я мог бы засвидетельствовать [мои слова]». И больше ничего! Так что о наличии «Книги Перемен», в каком бы виде ее ни предполагать, текст этот не говорит ни слова. Вместо того чтобы вслед за Чжан Сюэ-чэном усмотреть в книге «Земля и Небо» предшественницу «Книги Перемен» – «Гуй-цзан», мы, думается, будем ближе к истине, полагая, что Конфуцию (и вообще в его времена) «Книга Перемен» не была известна; когда же она получила большое распространение, то поддельный текст о ней был вложен в уста Конфуция автором данной главы «Лицзи». 467 Теория эта явно не выдерживает критики, ибо мантическая роль «Книги Перемен» засвидетельствована в древнейших упоминаниях о ней. Рациональное же истолкование – позднейшая попытка сохранить канонический текст перед судом мышления. 468 Как известно, иероглиф «изменчивость» понимался или как пиктограмма, изображающая хамелеона, – отсюда значение «изменчивость» (так объяснен он в «Шовэнь»), – или как синтетический знак, состоящий из знаков солнца и луны в их вращении. 469 Подробно об этой цитате см. ниже: перевод предисловия Ит– Дзэнс-, 1771 г. (стр. 72–74). 470 Это положение слишком решительно, но не лишено смысла. Оно во всяком случае поддерживает наше мнение о буддийском комментарии Вань И к «Книге Перемен», как самой интересной философской интерпретации «Ицзина». 471 Шань-хуа Пи Си-жуй. Общий трактат по науке о классических книгах, [б. м.], 1907. – Книга напечатана ксилографически при жизни автора; авторское предисловие помечено тем же 1907 г. Нами использован первый бэнь, посвященный «Книге Перемен». 472 Можно, однако, впасть в ошибку, приписав Пи Си-жую диалектические взгляды в научном понимании этого вопроса. На первых порах может показаться, что у него мы встречаем подлинное понимание единства противоположностей, чего, конечно, при ближайшем рассмотрении у него не оказывается. 473 Пи Си-жуй, как это часто делали китайские начетчики, цитирует текст, по-видимому, на память, поэтому его первая фраза несколько изменена. В «Лицзи» мы читаем: «[Мудрые правители] устанавливают меры веса, протяжения и емкости, они вникают в письменные документы, они исправляют календарь…» и т. д. У Пи Си-жуя же текст начинается со слов: «исправляют строй». Нетрудно усмотреть в этой переделке инстин- ктивное подчинение трехсложному ритму. Смысл, как видим, тоже несколько изменен. 474 Ясно, что Пи Си-жуй не мог отважиться на проповедь уничтожения классов! 475 Пи Си-жуй упускает из виду, что это не основной текст, а лишь комментарий «Да сян-чжуань». 476 Не потому ли, что как раз до той поры была сильна устная традиция? Дальше же с появлением книжной традиции появилась и большая самостоятельность мнений. Подробности об этой смене устной традиции письменной см. у Хонда, стр. 211–218. 477 Мы уже указывали ошибочность таких взглядов, критикуя Р. Вильгельма. Дальнейший текст Пи Си-жуя только подкрепляет наши суждения. 478 Шэнь Юй – мало известный конфуцианец времен Пинской династии. 479 Чэнь Ли – известный филолог середины XIX в. 480 Точка зрения Пи Си-жуя вряд ли убедительна; для нас под большим вопросом даже само знакомство Конфуция с «Книгой Перемен». 481 То есть так, как до сих пор в китайском пейзаже горы, тянущиеся вдаль, изображаются расположенными одна над другой и разделяются слоями облаков. 482 Игра слов: Чжоу – компонент в термине «Чжоуский „Щцзин]“» и вместе с тем имеет значения «круг», «совершенный», «полный», «весь». 483 Но в тексте «приложений», а не в основном тексте! 484 В этом тексте, правда, прямо говорится о времени конца Инь и возвышении Чжоу, однако все, кто ссылается на этот текст, забывают, что даже для его автора вопрос этот по меньшей мере сомнителен. Уже тогда вопрос этот был неясен. 485 си (сказуемое), цы (дополнение). 486 си (определение), цы (определяемое). 487 В «Луньюе» Конфуцию приписывается отрицание того, что он совершенномудрый. 488 Отметим здесь, что Пи Си-жуй упускает из виду, что Конфуций, говоря о себе, всегда подчеркивал: «Я передаю, но не сочиняю». Кроме того, как увидим ниже, язык «Книги Перемен» и язык «Луньюя» совершенно различны. 489 Против этого мнения Пи Си-жуя нетрудно привести текст из того же «Сицы-чжуань», где говорится, что «Книга Перемен» создана в древности. Ведь для учеников Конфуция его время еще не древность, а лишь старина. Правда, текст «Шогуа-чжуань» как раз и начинается со слов: «В старину совер- шенномудрый создал „Щцзин]“», но «Шогун-чжуань» – текст, не заслуживающий полного доверия, написанный в разные времена разными неизвестными людьми. Основываться на нем нельзя. 490 Мы уже достаточно критически вооружены предыдущими рассуждениями, чтобы отвергнуть эту мифическую схему. 491 Ю. К. Щуцкий в более сжатой форме излагал содержание и последующих глав трактата. Так как сам Ю. К. Щуцкий отмечал, что они не имеют прямого отношения к главной теме его работы, соответствующий текст в настоящем издании опущен. – Прим. ред. 492 В сб. «Голи чжунъян яньцзю юань». Пекин, 1928. 493 Мы считаем, однако, необходимым оговориться: это сходство менее значительно, чем ярко бросающееся в глаза различие, особенно в языке. Самыми схожими оказываются лишь те цитаты, которые представляют собою общие места, совершенно не выразительные и встречающиеся почти в любом тексте. Поэтому данный материал, являющийся в статье автора основным аргументом, нам не кажется убедительным. 494 Автор, как нам кажется, подходит к своим материалам недостаточно осторожно и внимательно. Так, например, только потому, что в тексте упоминаются (изредка) рабы, рабыни, раковины в роли денег и другие термины, характерные для начала Чжоу, он относит в основном к этому времени и весь памятник. Он не задумывается над тем, что термины эти, встречаясь в тексте лишь спорадически, не характерны для него. Их легко объяснить как архаизмы, если даже считать, что текст этот сложился не раньше VIII века до н. э. Юй Юн-лян, очевидно, строит свою гипотезу под влиянием цитаты из «Сицы-чжуань», где говорится о возникновении «Книги Перемен» на грани между династиями Инь и Чжоу. Но, во-первых, нет оснований слепо доверять «Сицы-чжуань», а во-вторых, там ведь говорится о возникновении книги, а не о ее создании в основной и главной части. В этом отношении, как и в некоторых других, наша точка зрения не совпадает со взглядом Юй Юн-ляна. 495 То есть в «Сицы-чжуань». 496 Эта фраза из «Луньюя» вызывала во всей комментаторской литературе весьма различные толкования. Спор шел главным образом по вопросу о словах «го ши» («пятьдесят»): понимать ли их как «к пятидесяти годам» или «еще пятьдесят лет». Параллельно возбуждался вопрос: в каком возрасте это было сказано Конфуцием. Одни стояли за 70 лет, другие – за 45–46. Наконец, наиболее радикально настроенный сунский комментатор Лю Ань-ши полагал, что здесь описка: «пятьдесят» вместо «в конце концов». Можно согласиться с Канно Матиаки в его критике китайской схоластической комментаторской литературы и признать наиболее вероятной версию, что Конфуцию было 45-46 лет, и перевести ее так, как это сделано здесь. Но более существенную критику мы находим в весьма серьезной и филологически точной работе Хонда Нариюки «История китайского классицизма», который доказывает, что вследствие порчи текста здесь напрасно думают о «Книге Перемен», ибо слово «Книга Перемен» является лишь опиской вместо «то же». Это, конечно, не исключает, что «Книга Перемен» в каком-то виде была известна Конфуцию. 497 Имеются в виду периоды Ся, Инь (Шан) и Чжоу. 498 Конфуция. 499 Ит– Дзинс-. 500 Ит– Т-ай. 501 Мы полагаем, что оба списка достаточно искажены многовековой традицией. Этим объясняются и их расхождения в именах (например, Гуань, цзы-Чэн, Юй и Сунь Юй, цзы-Чэн), а также в последовательности имен. 502 Разве они более достоверны, чем текст «Цзо-чжуань»? 503 Подробности о них см. в кн.: Ю. В. Бунаков, Гадательные кости из Хэнани, Л., 1934. 504 В такой аргументации, правда, нельзя не отметить противоречия, ибо за несколько страниц до этого Хонда ставил под сомнение те места «Цзо-чжуань», которые говорят о гадании по «Книге Перемен». 505 Гипотеза Хонда не до конца убедительна, ибо в условиях того времени, при слабом общении жителей отдельных уделов, вполне возможно, что «Книга Перемен» существовала при Мынцзы и, может быть, даже до него, но ему не была известна. Хонда, рассматривая проблему исключительно с филологической стороны, не принимает в расчет содержание памятника. 506 Ниже мы увидим, что «близость» языка «Книги Перемен» к языку «Цзо-чжуань» лишь кажущаяся. Хонда не может себе представить значительный памятник без значительного автора. Как человек, воспитанный в духе филологической критики, он не может, конечно, согласиться со сказкой об авторстве Конфуция, однако не может принять и анонимного автора (вернее авторов!) «Книги Перемен». 507 Работа А. Конради, указанная в части первой данной работы, в счет не идет, ибо А. Конради считает такие термины, как цзи («счастье»), сюн («несчастье») и т. п., лишь позднейшими интерполяциями, не ставя вопрос о многослойности текста. Зачатки мысли о многослойности текста можно, пожалуй, найти только у Р. Вильгельма, но в применении не к основному тексту, а к тексту комментария «Вэньянь-чжуань». 508 О выборе комментаторов см. гл. IX. 509 Вторая гексаграмма имеет своим образом «землю». 510 Поэтому и перевод Р. Вильгельма («…Erhabenes Gelingen, fordernd ist die Beharrlichkeit») не передает архаического значения этой фразы. 511 Меняю термин Бандзана на его синоним, чтобы избежать тавтологии: «Форма оформления». 512 Пример поэтизации образа «неиссякающей сокровищницы» см. мой перевод «Красной стены» Су Дун-по, помещенный в сборнике «Восток», № 1, 1935. 513 Между прочим, именно это место из «Вэньянь-чжуань» зафиксировано в «Цзо-чжуань» под 563 годом до н. э., так что такое понимание действительно древнее. 514 Нагаи первый начал систематическое изучение «Книги Перемен» путем изысканий в области терминологии, и при надлежащей критике и проверке эта работа может быть использована. 515 Таката Тадасукэ. Словарь древней пиктографии, 1925, кн. 73, стр. 34 и след. 516 См. И. Захаров, Полный маньчжурско-русский словарь, 1875, стр. 48. Сравнить там же глагол «ачамби». 517 См. Таката Тадасукэ, Словарь древней пиктографии, кн. 29, стр. 21 и 22. 518 Намек на это мы можем усмотреть в значении бу, входящем в состав знака чжэн, а именно в том, что бу значит «гадать на панцире черепахи», т. е. термин этот происходит из лексикона более ранней (охотничьей, а не земледельческой) системы гадания. Это мне кажется особенно убедительным по следующим соображениям: 1) охота древнее земледелия, 2) гадание на черепахе не имеет отношения к жизни земледельца, тогда как мировоззрение, отраженное в «Книге Перемен», целиком исходит из представлений земледельца, 3) Юй Юн-лян достаточно убедительно доказал, что гадание на панцирях черепах древнее, чем гадание по «Книге Перемен» на тысячелистнике, и 4) в культах, как правило сохраняются архаизмы. Так и термин более древней системы гадания – чжэн сохранился в более новой системе гадания, как языковый архаизм. 519 Только в этом ограниченном смысле прав Уэйли, статья которого упомянута в части первой данной работы. 520 Лу Цзю-юань, иначе – Лу Сян-шань (1139–1192) – представитель сунской философии, выступающий против школы Чжу Си. 521 Ср. «Сицы-чжуань», часть II, главы о своего рода истории культуры Китая с точки зрения «Книги Перемен». 522 Ср. «Сицы-чжуань», часть I, главу о технике мантического счисления. 523 Перевод этих терминов, данный в словаре Куврера, не учитывает параллелизма и потому неверен, как слишком суммарный: «faire connaitre». Чтобы понять данный термин, необходимо принять во внимание: а) что он осмысляется теперь как «возбудить к движению» или «рассеять»; б) что как рифма и фонетический аналог слов «неуловимое», «незаметное» и «знамя», «значок», «знамение» он уже в древности заменял второй из этих знаков. Полисемантизм противоположных значений нас не должен удивлять, ибо достаточно вспомнить хотя бы такие примеры, как: мин – «свет» // «тьма»: луань – «смута» // «приводить в порядок»; ли – «держаться за что-нибудь», «впадать в…» // «отделиться от чего-нибудь», «покинуть…», или – «незаметное» // «заметное»: в) если высказанное в пунктах а и б синтезировать в одном значении данного термина, то мы можем усмотреть в нем следующее содержание: «выявлять нечто еще не выявленное»; г) в данном контексте этот термин стоит параллельно термину «усмотреть изменчивость», который построен по формуле сказуемое – дополнение, следовательно, приходится выбирать именное, а не глагольное значение: «…открыли знамения…». 524 Ср. рассказ о создании гексаграмм на основании наблюдений над внешним миром в части первой «Сицы-чжуань». 525 Текст – вполне в духе гносеологических построений в части первой «Сицы-чжуань». 526 Эти слова – интерполяция. См. примечание к переводу этой гексаграммы. 527 Относительно правильной последовательности фраз в этом тексте см. примечание к его переводу. 528 Ибо государство рассматривается в «Книге Перемен» как система связей между низшими и высшими. 529 Подобающей она была бы, если бы нечетную (3-ю) позицию занимала световая черта. 530 Не совсем удачная попытка его систематизации, поскольку, мне известно, была сделана лишь раз, Мацуй Расю, упоминавшимся выше. 531 Характерно, что в книге Гране (М. Granet, La pensee chinoise, Paris, 1934) при речи о «Книге Перемен» чаще всего встречаются ссылки на «Сицы-чжуань», хотя это уже далеко не основной текст. 532 Пожалуй, зачатки связей можно усмотреть лишь в том, что все термины сочетаются друг с другом. Так, например, не встречается сочетание «юань-ли», хотя «юань-хэн» встречается часто. Термины осознаются не нейтральными в своих отношениях друг к другу. 533 См. «Туань-чжуань» к гексаграммам 40, 42, 44 и т. д. 534 Так, например, для «Да сян-чжуань» типично выражение причинной связи, для «Сюйгуа-чжуань» – сориты и т. д. 535 Например, внутренняя аморфность слов в санскритских composita наряду с богатейшей морфологией этого языка. 536 О термине «интеграция предложений» см.: Б. А. Васильев и Ю. К. Щуцкий. Учебник китайского языка (бай-хуа), ЛИФЛИ, 1935. 537 См. В. Karigren, On the authenticity and nature of the Tsochuan. Goteborg, 1926. 538 О последней Б. Карлгрен пишет (с. 54): – «There are no examples of the sense «if». In the sense «like as» is the rale…» 539 Б. Карлгрен пишет (с. 55): «… is the rale. (without any special function, quite synonymous with) only in certain cases and here mostly in the Kuo feng, less strictly normalized then the rest». 540 Сы в диалекте «Цзо-чжуань» отсутствует. 541 Так как известно, что «Шицзин» немонолитен, то необходимо оговориться, что данная близость установлена нами к части «Шицзина», известной под названием «Гофын», без учета наречий и говоров, представленных в ней. 542 Гипотеза Н. Хонда о том, что «Книга Перемен» и «Цзо-чжуань», вероятно, написаны одним и тем же лицом, таким образом, отпадает. Хотя она была высказана Н. Хонда на осно- ве сравнения языка этих текстов, но сравнение это проведено лишь по впечатлению, полученному японским ученым от части терминологии – от названий животных. Понятно, что этого недостаточно. 543 Связь «Сицы-чжуань» и всей дальнейшей судьбы «Книги Перемен» со школой конфуцианцев столь же для меня несомненна, сколь несомненно и то, что сам Конфуций не имел отношения к «Книге Перемен». 544 Язык даосов, менее связанных литературной традицией (конечно, только в те времена), обнаруживает совершенно иной, менее древний профиль. Простое ознакомление с языком, например «Даодэцзин» или особенно «Ле-цзы», убедит в этом. 545 См. часть I, изложение трактата Оуян Сю. 546 В пассаже о виновности бежавшего «пу» и о виновности человека, укравшего такого беглеца. См. S. Couvreur. Teh’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. Ill, pp. 129–130. 547 Cm. S. Couvreur, Tch’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. II, pp. 458–460. 548 S. Couvreur, Tch’ouen-ts’iu et Tso-tchouan, t. I, pp. 179, 180, 212–214, 217–218, 294–296, 304–305, 591, 612–618; t. II, pp. 132–133, 236–237, 419–421, 501–504; t. Ill, pp. 35–39, 150–152, 450–455, 479–482, 657–658. 549 Вспомним, что даосская литература, например, насыщена образами моря, – особенно у Чжуан-цзы и в книге «Хуай-нань-цзы». 550 По мнению Эндо, – на Памире. Я думаю, что в этом сказалось не влияние деятельности, а индогерманистики, которое, по-видимому, испытал на себе этот японский синолог. 551 Основная антитеза: Свет (солнце) и Тьма (толща земли, на которой прорастает зерно), внимает к росту посев и многие другие характерные черты памятника склоняют меня к этому утверждению. 552 Как показал А. Масперо, этот термин первоначально обозначал дворян в противоположность крестьянам, не носившим син – «фамилию». Лишь впоследствии термин этот, через значение «народ», стал означать «крестьяне». 553 Это еще не столь типичное место. В дальнейших афоризмах встречаются и более символические объяснения. Но и здесь вступает сама гексаграмма как реально существующий символ (символ неба). 554 В «Вэньянь-чжуань» читаем: «Изначальное – это значит начало добра. Всепроницающее – это значит объяснение всего прекрасного. Стройное – это значит гармония смыслов. Незыблемое – это значит бытие факта. Благородный человек, воплощая в себе сострадание, достоин того, чтобы стоять во главе людей. Красота, выступая во всей совокупности [своих качеств], достойна быть в полном соответствии с высшим порядком [в поведении людей]. Наличие стройности отдельных объектов достойно быть [выражением] гармонии идей. Наличие незыблемой достоверности достойно быть [почвой для] возможности фактов. Лучшие люди осуществляют эти четыре высшие свойства души; поэтому о них в тексте сказано, как вечное небо изначальное, всепроницающее, стройное, незыблемое. 555 Типичная глосса, почти не переводимая на другой язык. Необходимость таких глосс возникла вследствие отсутствия словарей. 556 То, что Чжу Си вводил теорию «Книги Перемен» в круг преподаваемых дисциплин, ясно хотя бы потому, что он написал специальное пособие «Чжоу И цимынь» («Чжоу И для начинающих»), игравшее и после Чжу Си роль в школьном изучении «Книги Перемен». 557 По такому плану написаны такие важные для конфуцианства трактаты, как «Да-сюэ» и «Чжун-юн». 558 См. там же, стр. 504. 559 См. A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, Hamburg, 1934. S. 16. 560 Лишь изредка они, все же, указывали на ее иррациональность и непонятность. См. например: A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, S. 76, разговор Лю Сяна и Ян Сюна, а также трактат Су Сюня (XI в. н. э.). 561 Возможно, впрочем, что «Итун» – отдельный, но утраченный уже ко времени Чжу Си трактат. Во всяком случае само наличие «Итун» среди работ Чжоу-цзы указывает на его связь с «Книгой Перемен». 562 См. мой перевод данного эссе, помещенный в сборнике «Восток», 1935, № 1, Academia, стр. 205–208. 563 Текст явно неполный. Пропуск отмечен и в комментаторской литературе. 564 О Ян Сюне см. A. Forke, Geschichte der mittelalterlichen chinesischen Philosophie, S. 74-100. 565 To есть 64. 566 См. Ямасато Мотоо, Роси-mo Экикё-то-но хикаку кэнкю, Токио, 1927. 567 Например, термины инь и ян в «Дао-дэ-цзине», космогония в гл. I «Ле-Цзы» и т. п. 568 Так, например, в этом памятнике самое важное для него место – описание работы алхимика над «философским камнем» [понимаемым в образе киновари] – выражено не без участия таких терминов, как Свет – Тьма, иначе называемых «двумя веяниями». Они, в свою очередь, связаны с представлениями солнца и луны, огня и воды, т. е. так же, как и в «Книге Перемен» (точнее говоря, в «Сицы-чжуань»). Вот эти стихи: «Наш век удлиняет даже кунжут. Волшебники киноварь в рот кладут. Ведь золота сущность чужда разложенью; Зато она всего драгоценней. И если алхимик вкусит ее, То может продлить долголетье свое… Два веяния пусть далеки искони, Но все же друг друга пронзают они. Тем легче в себе самом найти, Что тесно сплетается в сердце, в груди. Как с Солнцем, с Луною – Свет-Темнота, Так [в сердце] слиты Огонь и Вода. Сокровище – ухо, глаз и уста – Пусть будет недвижно сокрыто всегда!». 569 Их список см.: L. Wieger, Le Canon tooiste. 570 См.: О. S. Johnson. A study of Chinese alchemy. Shanghai, 1928. 571 Комментарий помечен 1641 г. 572 Цуда Сокити, Идеи даосов и их развитие, с. 567, Токио. 1927. 573 См. гексаграммы 34, 3. 574 См. гексаграммы 12, 1. 575 Первый слой см. выше. 576 См. примечание в третьем слое. 577 Эти слова в современных изданиях обычно помещаются после слова «свершение» непосредственно. Судя по комментарию Ван Би, было так и в его списке. Но Мацуй указывает на необычность такой последовательности и восстанавливает нормальный ход мысли и текста. Его гипотеза может быть принята, если подходить к тексту с точки зрения четырех слоев его. Без поправки Мацуй эти слова можно было бы рассматривать лишь как интерполяцию в первом слое. Однако, так как в четвертом слое (т. е. в «Сян-чжуань») сохранен по традиции этот неверный с точки зрения Мацуй порядок, то он считает, что ошибку надо исправить и в четвертом слое. Вряд ли можно идти так далеко. Вернее предположить, что ко времени составления четвертого слоя текст второго слоя был уже испорчен. 578 Эти слова в современных изданиях обычно помещаются после слова «свершение» непосредственно. Судя по комментарию Ван Би, было так и в его списке. Но Мацуй указывает на необычность такой последовательности и восстанавливает нормальный ход мысли и текста. Его гипотеза может быть принята, если подходить к тексту с точки зрения четырех слоев его. Без поправки Мацуй эти слова можно было бы рассматривать лишь как интерполяцию в первом слое. Однако, так как в четвертом слое (т. е. в «Сян-чжуань») сохранен по традиции этот неверный с точки зрения Мацуй порядок, то он считает, что ошибку надо исправить и в четвертом слое. Вряд ли можно идти так далеко. Вернее предположить, что ко времени составления четвертого слоя текст второго слоя был уже испорчен. 579 Мацуй полагает, что здесь описка. Но это вряд ли верно, ибо и четвертый слой совершенно ясно подтверждает текст (особенно «Да сян-чжуань»), и ханьские комментаторы. 580 Здесь, как и в 13 гекс, не чисто дефинитивное отношение, так что нельзя перевести «Благоприятна стойкость женщины», ибо наличие чисто дефинитивного отношения выражается уже в этом тексте. 581 Контекст склоняет к выбору такого значения слова. 582 Ср. порядок текста и примечание в третьем слое. 583 Древность этой фразы сомнительна. 584 Возможен перевод: «блестящее». Вероятнее первое как стереотипный термин. 585 Доведение дела до конца. 586 Число 300 объясняется тем, что здесь третья черта. Впрочем, Чжэн Сюань в комментарии к «Лицзи» указывает, что это владение меньшого вельможи. 587 Парафраз объясняется стремлением передать слово «бедствие, вызванное самим человеком» в отличие от «стихийное бедствие» и цзю «хула». 588 На основании четвертого слоя можно предполагать, что текст первоначально был такой: «Если последуешь за царем в его делах, без того чтобы совершать это ради себя, то будет счастье». 589 Из пиктографического значения «вкушать» – > «принять». Данный выбор слова обусловлен влиянием дополнения лин (приказ). 590 Цитата из второго слоя, гекс. 2. 591 Перевод – попытка совместить оба значения слова ввиду его полисемантичности. На значении «утро» настаивают комментаторы, начиная от Юй Фаня, и особенно Цуй Юань. Значение «прием», «аудиенция» требуется контекстом и поддерживается намеком комментария Сюнь Шуана. 592 Цифры в скобках показывают порядок фраз в современных изданиях. Перестановка на основании четвертого слоя. 593 Цифры в скобках показывают порядок фраз в современных изданиях. Перестановка на основании четвертого слоя. 594 Под этим местоимением на протяжении всей гексаграммы приходится разуметь «Обладателя правды», выраженного пятой световой чертой. 595 Ср. № 62, V. 596 Очень сомнительно, чтобы эти слова, не отраженные в четвертом слое, были в основном тексте. 597 На основе этого места видно, что в третьем слое «Благородный человек» надо понимать еще не в переносном значении, а в прямом. Это феодал, не принадлежащий к верхам общества, но все же имеющий возможность предпринимать походы. 598 В тексте Ли Дао-пина прибавлены два слова «благоприятна стойкость», не отраженные в четвертом слое и не существующие в других изданиях. Маловероятно, чтобы они были в оригинале «Книги Перемен». Поэтому они оставлены без перевода. 599 Ср. гекс. 54, II. 600 Ср. гекс. 54, II. 601 Поправка Мацуй. 602 Эти не отраженные в четвертом слое слова по своему содержанию – явный комментарий к словам «рвут тростник». На этом основании можно усмотреть, что части этого третьего слоя, не отраженные в четвертом слое, – комментаторские приписки. 603 Как и в предыдущих случаях, – комментаторская приписка, указывающая на напряженность и беспристрастность действия, выраженного в первом образе. 604 В издании текста в версии Ван Би не отражена в четвертом слое первая половина этой фразы, в версии Ли Дао-пина вторая, но в приводимом им самим комментарии Сун Чжуна (конец Поздней Хань см. предисловие к «Чжоу И чжэчжун») учитывается наличие второй части этой фразы в тексте четвертого слоя. 605 Ср. гексаграмму № 54, V по Наит-. 606 Ср. критические замечания во втором слое. 607 Ср. предыдущую гексаграмму, черту первую. 608 По четвертому слою – «врагов». 609 В издании Мацуй – явная описка, опровергаемая глоссой Ван Би. 610 Иероглиф («богатство», «великолепие», «роскошь») в разных изданиях имеет варианты. Такое противопоставление естественно на четвертой позиции, где почти всегда речь идет о личном обладании чем-либо и о самоотдаче тому, что символизировано пятой позицией. 611 Мацуй на основании цитаты данного места у Лю Сяна в его «Шо-юань», восстанавливает в конце фразы еще слово «Счастье». Но оно не отражено ни в четвертом слое, ни в древнейшей комментаторской литературе. По-видимому, в списке, который был у Лю Сяна, – ошибка. 612 Во всех изданиях – обратный порядок фраз, но по аналогии со всеми остальными текстами восстанавливаю на первом месте образ, а на втором – решение оракула. 613 По этому тексту необходимы два замечания. Во-первых, уже Лу Дэ-мин (цитирую по фотокопии старого ксилографа с рукописными редакторскими приписками, датированными 1610 г. и позже) отмечал, что не во всех изданиях его времени было в тексте это слово – «города». Эту поправку принимает и Мацуй в своем издании текста. Против нее можно было бы возразить, что она неверна, так как во всех старейших (начиная с ханьских) комментариях слово не существует. Однако в них оно играет столь незначительную роль, что смело можно предположить его позднейшее появление в изданиях комментариев, сравнительно недавнего происхождения. Тем более что уже во времена Лу Дэ-мина это слово было в некоторых изданиях. Как слово сомнительной (во всяком случае) древности в данном тексте оно нами взято в скобки. Вычеркнуть его, пожалуй, все же рискованно, ибо слишком единодушно ранние комментаторы утверждают его наличие. Можно думать, что если оно и приписка, то во всяком случае ранняя, утвердившаяся в тексте. Во-вторых, что более существенно, вся фраза – «…в карательные походы на [города] и страны», вероятно, вставка из четвертого слоя. В основном тексте третьего слоя ее не было. Основания для такого решения следующие: 1) Если это не так, то в четвертом слое эта фраза не имеет raison d'etre, так как «Сяо сян-чжуань» – текст, комментирующий основной текст. 2) Ван Би объясняет эту фразу лишь один раз. В современных изданиях при основном тексте, естественно – при первом, а не при втором появлении этой фразы. Но текст Ван Би таков, что при нем можно иметь в виду скорее «Сяо сян-чжуань», а не основной текст. Но и в основном тексте должен был быть по крайней мере повод к фразе «Сяо сян-чжуань» и тем самым к комментарию Ван Би. Я бы предложил считать оригинальной редакцией основного текста следующее: «Наверху шестерка. Провозгласи смирение. Благоприятно и нужно двинуть войска». В тексте же «Сяо сян-чжуань», вместо современной традиционной редакции: «Провозгласи смирение, ибо твое стремление еще не удовлетворено. Можно и нужно двинуть войска в карательный поход на [города и] страны», приходится предположить следующую редакцию: «Провозгласи смирение, ибо твое стремление еще не удовлетворено. Благоприятно и нужно двинуть войска, ибо можно пойти в карательный поход на [города и] страны». 614 Вставка комментаторского характера, не отраженная в четвертом слое. 615 Переставляю порядок фраз на следующих основаниях: 1) аналогия отношений образа и решения оракула в прочих случаях; 2) то, что в древнейших комментариях (ханьских и Ван Би) сначала объясняется первая фраза моей редакции, а потом, как вывод из нее, – вторая. Слова «стойкость к болезни» в последней фразе комментария Юй Фаня по изданию Ли Дао-пина явная интерполяция, не связанная с его контекстом. В четвертом слое надо порядок фраз представить так же в согласии с редакцией основного текста, что будет последовательно и для характера «Сяо сян-чжуань», где сначала говорится о самой черте, а потом о ее отношениях к другим. 616 Термин появился лишь после Чуньцю. Наитб ошибается, считая ван-хоу биномом. Здесь это два самостоятельных слова, бывшие и до Чуньцю. 617 Текст этой черты засвидетельствован в «Цзочжуань», Чжуан, 22 г. (671 г. до н. э). 618 Ср. тот же текст во втором слое. Там перевод сделан по значению пиктограмм. Здесь же на перевод влияет дальнейший контекст, в котором речь идет главным образом об уголовных наказаниях. Поэтому слово взято нами в его втором, более подходящем для данного текста значении: «тюрьма». 619 Уже у ханьских комментаторов (например, у Сюнь Шуана) знак понимается (что для тех времен вполне естественно) как «класть, нагружать». Контекст и стиль языка, как и большое распространение в архаической письменности приема фонетического применения иероглифов, склоняет к тому, чтобы принять это указание, сохраненное традицией. 620 Перевод версии второго слоя. В третьем слое под влиянием контекста вернее было бы перевести этот знак как «Разрушение». 621 Конструкция с и напоминает accusativus graecus. Поэтому перевод – парафраз. 622 Мацуй совершенно неправильно относит это слово к предыдущей фразе. В четвертом слое она повторена без этого слова, что указывает на то, что фразы надо поделить, как это сделано здесь. 623 См. примечание о конструкции в гекс. 23, I. 624 Существуют две версии понимания этого места. Ханьские комментаторы и Ван Би понимают его в естественной и простой конструкции. Поздние комментаторы (которыми руководствовался и Р. Вильгельм) понимают это место как такой случай, в котором отрицание относится ко второму глаголу, и Р. Вильгельм соответственно переводит: «Wenn man beim Pflugen nicht aus Eraten denkt…», и т. п. Такое же понимание функции отрицания дано и в маньчжурской версии «Иненгидари гяннаха И-цзин»: «[Если], запахав, не будешь собирать урожай, разработав поле, не будешь [через три года] им пользоваться, то…». Ввиду несколько искусственного, хотя и не невозможного понимания конструкции в этом случае, я предпочел последовать за Ван Би и его ханьскими предшественниками. 625 Эта фраза цитируется в «Лицзи», конец гл. XXX, но в обратной интерпретации: «Если будешь собирать урожай, не запахав поля, если будешь пользоваться полем за три года, не подготовив его, то будет несчастье». 626 Четвертый слой вносит новое понимание этого места, в свете которого эту фразу приходится понимать так: «Корми не (только) своих домашних», а и мудрецов. 627 Евфоническое юэ у ханьских комментаторов понимается как «ежедневно». Юй Фань находит объяснение этому пониманию в том, что внизу стоит триграмма № 1, и в том, что в случае перемены второй черты внизу получается знак «…солнце». Это нормальный для ханьских комментаторов ход объяснения. Но, естественно, он может показаться натянутым, как и все ханьские комментарии «Книги Перемен». К тому же у Ван Би это слово никак не отражено, значит, в тексте Ван Би его или не было вообще, или оно было незначительным евфоническим словом, τ е. уже во П-Ш вв. н. э. текст здесь был неустойчив. В переводе придерживаюсь наиболее вероятной, помоему, версии: наличие юэ в значении «и вот». Но традиция ханьских комментаторов сохранилась вплоть до Канси и маньчжурской версии. 628 Чтобы обезопасить себя от рогов быка, в древнем Китае, как об этом свидетельствует пиктограмма, быкам на рога надевались доски. Здесь же говорится о теленке, у которого еще не выросли рога. – Образ полной безопасности! Маньчжурский перевод образа через хябса – «зажим», «удила» неудачен. 629 То есть на неплодородной почве. Такое понимание базируется на основании маньчжурского перевода: «мешкань» (продолговатый песчаный бугор, тянущийся по долине), но пиктограмма скорее склоняет к пониманию этого слова в значении «высота, неудобная для жилья». 630 По аналогии с другими гексаграммами, представляющими собою повторение одной триграммы, слово си («повторный») некоторые комментаторы считают лишним. Но не только при Ван Би это слово было уже в тексте, о чем свидетельствует его комментарий, но и еще раньше. В четвертом слое оно отражено так, что если бы его не было, то слова из «Туань-чжуань» – явная глосса – не имели бы никакого смысла. Поэтому здесь сохранен текст. Слова в скобках отсутствуют в оригинале, но ввести их необходимо, чтобы подчеркнуть скупость описываемого ритуала. Она выражена в том, что в придачу дается всего один, да и то не целый предмет, тогда как при важных поручениях по традиции, сохраненной – комментаторской литературе (например, Ли Дао-пин и Ит– Тбгай), в случаях важных назначений полагалось в придачу давать два или три подарка. С этой точки зрения, первая часть первой фразы уже выражает данную мысль, а выражение «принятие обязательств через окно», подчеркивающее несоблюдение всех правил этикета на аудиенциях, является лишь развитием образа, носящим комментаторский характер. Кроме того, оно не отражено в четвертом слое. Поэтому оно взято в скобки, как вызывающее серьезные сомнения в подлинности. 631 Это слово в третьем слое – «Благородный человек». 632 Ввиду архаической конструкции допустим также перевод: «Появился дракон и находится на поле». 633 Эта часть фразы, не отраженная в четвертом слое, особенно сомнительна. Если она и имелась в тексте «Книги», бывшем в руках ханьских комментаторов, что нашло отражение в их трудах, то в тексте Ван Би она вряд ли существовала, ибо его комментарий по поводу ее безмолвствует. Поэтому, если в изданиях Ван Би (даже в Сунских!) она и включена в текст комментария, то во всяком случае так, что является там лишь механическим повторением современного текста «Книги Перемен» и может быть без ущерба для смысла удалена оттуда. По-видимому, слова – случайная вставка, возникшая при Хань и утвердившаяся в школе Цзинь-вэнь (Нового текста). В школе ицзинистов Гу-вэнь (Архаического текста), из которой, как показывает Пи Шань-хуа, в конечном счете исходит и Ван Би, эти слова отсутствовали. Но к времени Танской династии комментаторы школы Цзинь-вэнь играли большую роль, чем Ван Би. Их текст был принят, и лишь при Танах Кун Ин-да и Лу Дэ-мин говорили свое «новое слово»: клали в основу своих работ комментарий Ван Би, текст которого к их времени успел пострадать от вмешательства редакторов, наследовавших традицию Ханьской школы ицзинистов Цзинь-вэнь. Такой гипотезой можно объяснить появление этих слов в тексте и в комментарии Ван Би. Они, однако, значительно усложняют образ, привнося в него некое эпикурейское настроение, совершенно не свойственное примитивному оригинальному тексту. Это настроение хорошо объяснено Р. Вильгельмом, но, думаю, ничего не имеет общего с текстом «Книги Перемен» при Чжоу. К тому же развитие образов без этой фразы становится гораздо цельнее; но и в такой редакции эта фраза немонолитна. 634 Эта часть фразы, не отраженная в четвертом слое, особенно сомнительна. Если она и имелась в тексте «Книги», бывшем в руках ханьских комментаторов, что нашло отражение в их трудах, то в тексте Ван Би она вряд ли существовала, ибо его комментарий по поводу ее безмолвствует. Поэтому, если в изданиях Ван Би (даже в Сунских!) она и включена в текст комментария, то во всяком случае так, что является там лишь механическим повторением современного текста «Книги Перемен» и может быть без ущерба для смысла удалена оттуда. По-видимому, слова – случайная вставка, возникшая при Хань и утвердившаяся в школе Цзинь-вэнь (Нового текста). В школе ицзинистов Гу-вэнь (Архаического текста), из которой, как показывает Пи Шань-хуа, в конечном счете исходит и Ван Би, эти слова отсутствовали. Но к времени Танской династии комментаторы школы Цзинь-вэнь играли большую роль, чем Ван Би. Их текст был принят, и лишь при Танах Кун Ин-да и Лу Дэ-мин говорили свое «новое слово»: клали в основу своих работ комментарий Ван Би, текст которого к их времени успел пострадать от вмешательства редакторов, наследовавших традицию Ханьской школы ицзинистов Цзинь-вэнь. Такой гипотезой можно объяснить появление этих слов в тексте и в комментарии Ван Би. Они, однако, значительно усложняют образ, привнося в него некое эпикурейское настроение, совершенно не свойственное примитивному оригинальному тексту. Это настроение хорошо объяснено Р. Вильгельмом, но, думаю, ничего не имеет общего с текстом «Книги Перемен» при Чжоу. К тому же развитие образов без этой фразы становится гораздо цельнее; но и в такой редакции эта фраза немонолитна. 1. Девятка третья. Сияние солнечного заката. – Несчастье. (Основной текст Чжоу, около VII в. до н. э.). 2. Девятка третья. Сияние солнечного заката – вздохи глубокого старца. – Несчастье! (текст времени Чжань Го, около III в. до н. э.). 3. Девятка третья. Сияние солнечного заката. Не песня под постукивание по глиняному кувшину, – вздохи глубокого старца. – Несчастье! (ранняя Хань – около I в. до н. э.). 4. См. наш перевод. Дальнейшее развитие этого текста в комментаторской традиции приводит к пониманию его у Р. Вильгельма, говорящего о том, что на закате дней, понимаемом аллегорически, человек может или в эпикурейском настроении стремиться использовать остаток жизни для веселья, или отдаться мрачному предвидению конца. Но и то, и другое ведет к гибели – к несчастью. На этом примере с наглядностью выступает постепенный рост текста «Книги Перемен». 635 Такой перевод оправдан интерпретацией этого слова в четвертом слое. 636 В оригинале – порядок фраз, указанный цифрами в скобках. Он был уже при Ван Би, что ясно из порядка мыслей в его комментарии. Однако ради единообразия текста здесь, как и в нескольких других местах, этот порядок изменен. 637 О порядке фраз см. примечание к этим словам в предыдущем слое. 638 Явная лакуна. Здесь должен был быть какой-нибудь образ, так или иначе передающий понятие центральности, середины, уравновешенности и т. п. К сожалению, восстановить его текстуально не удается. 639 Очень возможно, что эта лишняя фраза ошибочно поставлена здесь вместо второй позиции. 640 См. примечание в предыдущем слое. 641 По тем временам, к которым относится текст, по тому, что слово чэнь («слуга») поставлено наряду со словом це («служанка»), полагаю, что речь идет именно о слугах. Это, конечно, уже не рабы, но и не окрепшие и самостоятельные вассалы середины и конца Чжоу. Интересно отметить, что в пиктографии слово изображает человека, повергшегося ниц. См. словарь Таката, sub verbo. 642 В современных изданиях знак фэй (жир) – лишь фонетическая передача слова фэй (летать); см. толкование Мацуй, (т. II, стр. 30). Маньчжурский перевод «сулфанга» («легкий», «свободный» и т. п.) хуже, ибо не передает образ полета, свойственный шестой черте. Однако надо отдать справедливость, что слово фэй (жир) утвердилось в значении «свободный» в этом тексте уже до ханьских комментаторов, ибо и они, и Ван Би понимают его в этом смысле. 643 В современных изданиях знак фэй (жир) – лишь фонетическая передача слова фэй (летать); см. толкование Мацуй, (т. II, стр. 30). Маньчжурский перевод «сулфанга» («легкий», «свободный» и т. п.) хуже, ибо не передает образ полета, свойственный шестой черте. Однако надо отдать справедливость, что слово фэй (жир) утвердилось в значении «свободный» в этом тексте уже до ханьских комментаторов, ибо и они, и Ван Би понимают его в этом смысле. 644 Адъективное понимание этого слова невозможно (т. е. перевод «Великая мощь» здесь не применим) на основании объяснения этого термина в четвертом слое. 645 Эти слова в оригинале начинают текст, но так как они не отражены в четвертом слое и так как они – мантическая формула, то на первом месте они оказались, вероятно, по ошибке. Однако этот ошибочный порядок, судя по порядку комментариев, был уже при Хань. 646 Это слово иногда понимается, как заместитель слова в значении «место обмена», т. е. «рынок». Однако и Ван Би, и ханьские комментаторы указывают понимание, отраженное в нашем переводе. 647 Странное появление этих слов в начале афоризма имеет большую давность, ибо эти слова в данном тексте были уже во время Ван Би: он объясняет их в связи именно с пятой позицией. Однако, так как они не отражены в четвертом слое и занимают обычное место, то естественнее всего предположить, что они в оригинале относились не к началу пятого афоризма, а к концу предыдущего четвертого. 648 Наит-, ссылаясь на Кун Ин-да, считает, что афоризм появился не раньше Чжоу-гуна. 649 Судя по объяснению четвертого слоя, именно из-за того, что «злой человек» опознан, он лишен возможности воздействовать, и его можно избежать. 650 Такой перевод, во избежание бессмыслицы, на основании палеонтологии слова «иметь», «владеть». Его противоположность – «не владеть», «не быть властным над…». Впрочем, и позднейшая комментаторская литература вкладывала в эти слова аналогичное содержание. Ср. перевод Р. Вильгельма. 651 Опять вставка в текст, появившаяся еще до Ван Би. А так как эти слова Юй Фань теснейшим образом связывает с концом всего афоризма, то в его тексте, вероятно, она была после слов «если выступишь». 652 Фраза, попавшая в данный текст еще до Юй Фаня и Ван Би, не имеет к нему отношения, ибо они комментируют эти слова по-своему, причем так, что учитывают «связь» этих слов с данным именно контекстом. Однако связь эта совершенно натянута, – не так, как в гекс. 3, где она совершенно естественна. Но даже там она не отражена в четвертом слое и носит характер позднейшей комментаторской приписки. 653 Р. Вильгельм вопреки своему переводу предпочитает, как и Мацуй, чтение се. Но иногда это слово значит «распущенность», «лень». Кун Ин-да считает допустимым оба чтения. Однако контекст склоняет меня к предпочтению цзе, ибо это прежде всего «разрешение», «освобождение» от «препятствий». 654 Так как текст афоризма этой черты начинается сразу с мантической формулы, то кажется очень вероятным, что здесь пропуск. Невозможно восстановить здесь текст оригинала, и лишь на основании четвертого слоя можно думать, что здесь был образ, имеющий отношение к взаимодействию полярности света и тьмы, причем это не образ благополучия, ибо иначе была бы излишней сохранившаяся мантическая формула. 655 Хотя эта фраза и не отражена в четвертом слое, однако, судя по аналогиям, где «желтый» цвет символизирует срединное положение черты в триграмме, – не вызывает сомнений. 656 Судя по четвертому слою, здесь вернее не «сожаление», а «хула». Однако, так как в тексте очень редко говорится положительно о том, что будет «хула» (гекс. 43, I.), то нельзя быть окончательно уверенным в несомненности такой поправки. 657 Эти слова, по-видимому, попали сюда в порядке описки. Их место в тексте шестой черты, где они есть тоже и где они отражены в четвертом слое. Предположить их исконное наличие не только в тексте шестой черты, но и здесь нельзя, ибо между второй и шестой чертой корреспонденции нет. 658 Слово юй, как это правильно доказывает Итб контекстами, здесь имеет именно это основное значение. Оно подтверждается также и пиктограммой, совершенно наглядно изображающей связку раковин-монет. Если это место и не отражено в четвертом слое, то все же, судя по терминологии, в нем сохранился древний образ. Однако наличие определительного чжи заставляет думать, что этот древний образ дан в сравнительно молодом словесном оформлении. 659 Эти слова взяты в скобки, так как они идут вразрез с общим смыслом гексаграммы и имеют свое подлинное место в гекс. 42, II, где они отражены и в четвертом слое и лишь развивают значение самой гексаграммы. 660 Ср. текст и примечание ко второй черте данной гексаграммы. 661 Полагаю, что это допустимое понимание, ибо хотя это слово можно понимать и как «слуга», но можно толковать его и шире, как вообще подчиненного человека, павшего ниц. Слово же цзя в значении «дом», как «самостоятельный аристократический род», пережиточно сохранилось до времен Сыма Цяня в термине «дома». По-видимому, речь идет о столь решительном подчинении некогда самостоятельных родов гегемону, что их самостоятельность de facto – прекращается. 662 Ср. перевод и примечания к гекс. 41, V. 663 Такая интерпретация на основании пиктографического значения термина юн, которое можно парафразировать как «осуществлять с необходимостью то, что указано оракулом» – > «наворожить» – > [?] «накликать» (конечно, лишь в данном контексте!). 664 Так как четвертый слой говорит о том, что «это, конечно, будет», то весьма странно появление здесь успокоительных слов «хулы не будет», которые, как и дальнейшие слова, не отражены в четвертом слое. Поэтому кажется вероятным, что их место – после следующих за ними фраз, понимаемых нами гипотетически. Отсюда расхождение порядка фраз в переводе и в существующих ныне некритических изданиях текста «Книги Перемен». 665 Слово го переведено, как этого требует контекст, в его пиктографическом значении «укрепленный город», который, как и в античном мире, лишь впоследствии стал пониматься как государство, управляемое данным городом. 666 То, что эти две фразы Сюнь Шуан не комментирует, дает право думать, что в его списке они отсутствовали. А в комментарии Ван Би они уже отражены. Следовательно, эти фразы могли утвердиться в тексте лишь после Сюнь Шуан и до Ван Би. 667 Ср. гекс. 44, III. 668 Ср. гекс. 43, IV. 669 Формально недопустимо переводить это слово через «отложиться [от народа]», но именно так его понимал автор четвертого слоя. 670 Ср. порядок текста, принятый в силу его логического развития во втором слое. Здесь же приходится сохранить принятый в современных изданиях порядок текста, ибо он так именно отражен и в четвертом слое. 671 Наитб, ссылаясь на Кун Ин-да, считает, что афоризм появился не раньше Чжоу-гуна. 672 Последние фразы в современных изданиях даны в обратном порядке, но это нарушает норму расположения материала и поэтому здесь они переставлены. Такая же перестановка необходима и в четвертом слое. Ее возможность подтверждается и тем, что в комментарии Ван Би обратный тексту современных изданий порядок объяснения. Следовательно, этот текст подвергся порче уже после Ван Би. 673 Эта формула, не отраженная в четвертом слое, – очевидно, позднейшая вставка, но она попала в текст еще до Ван Би, который уже учитывал ее. Однако ее подлинное место – в конце текста, а во всяком случае не там, где она помещается в современных изданиях, т. е. не перед словами «Будут речи…» 674 Лишь в неархаическом китайском языке это значит «пернатые». В пиктографии же здесь ясно выражено животное, а не птица. По Таката, это – мелкая дичь. Перевод «живность» не противоречит такому значению и более всего подходит к контексту. Перевести же его «животные» (Tiere), как это делает Р. Вильгельм, – значит упустить точное значение слова, ибо «животные» – это бином со значением «мелкая и крупная дичь». 675 Иероглиф переведен по смыслу контекста, а не по изолированному словарному значению. Это долина или ущелье, в глубину которого стекает вниз вода. Тогда как суть колодца в подъеме воды; здесь это слово – антитеза образа «колодец». 676 Перевод слова синь («сердце») как «душа» допустим, но не дословен. Он выбран лишь для того, чтобы, воспользовавшись различием грамматического рода слов «колодец» и «душа», обойтись лишь местоимением в переводе последней фразы, чтобы не повторять слово «колодец», здесь отсутствующее в тексте. При переводе синь через «сердце» получилась бы двусмысленность. 677 Хотя это место, набранное курсивом, и не отражено в четвертом слое, однако в данном случае это еще не доказывает, что здесь перед нами – позднейшая вставка. Ибо сам текст четвертого слоя здесь вызывает сомнения в его сохранности. Это, по-видимому, понимал и Ит– Т-гай, так как по поводу данного места четвертого слоя он в своем обычно подробном и критическом комментарии замечает лишь: «неясно». Возможно, что здесь порча текста не в третьем слое, а в четвертом. 678 Несмотря на сравнительно подробное объяснение этого текста в четвертом слое, данные слова в нем не отражены. Но Ван Би уже считается с ними. Следовательно, они – Ханьский вклад. 679 Непереводимая игра слов: одно и то же слово значит «смена» и «кожа». Образ «желтая корова» герменевтически объясняется как правомерная деятельность, согласованная с окружением. 680 В современных изданиях эти слова предшествуют предыдущей фразе. Но по аналогии с нормальным порядком отношу их на подобающее место. В комментарии Ван Би порядок объяснения соответствует нашему порядку. Можно предполагать, что перестановка фраз текста возникла лишь после Ван Би. 681 В современных изданиях текст начинается с этих слов. Но это нарушает систему расположения материала, и поэтому здесь они отнесены на должное место. В комментарии Ван Би они цитируются дважды: в начале и в конце. Поэтому можно предполагать позднейшую порчу текста комментария Ван Би: в начало комментария они попали ошибочно. 682 Очень возможно, что здесь описка: слово «тигр» – просто недописанный знак «пребывать». В таком случае текст следовало бы перевести: «Великий человек, пребывая в изменчивости, и до гадания владеет правдой». Важно, что Ван Би оставляет без внимания образ «тигр», как если бы это было рядовое слово. Но текст четвертого слоя, упоминающий «полосы», намекает на понимание этого слова в значении «тигр». Значит, возможно предполагать, что текст четвертого слоя – лишь поздняя приписка, после Ван Би, или что у автора четвертого слоя и у Ван Би были различные списки и поэтому различное понимание текста. Казалось бы более убедительным понимание Ван Би, т. е. перевод, указанный в данном примечании, если бы не параллелизм в верхней черте. Поэтому понимание Ван Би допустимо не в главном переводе, а лишь в примечании. 683 Судя по комментарию Ван Би, у него в его списке был текст: «Жертвенник. Изначальное счастье. Свершение!» Но у автора четвертого слоя слово «счастье» отсутствовало. 684 Так как слово гэнь значит и «сосредоточенность», и «остановка», то здесь, где изображена картина распадения нижней и верхней части гексаграммы, более уместен тот выбор слова, который принят в переводе. 685 Образ лебедя проходит через весь текст данной гексаграммы. Он мог попасть в текст лишь между временем составления четвертого слоя, в котором он не отражен, и временем ханьских комментаторов, ибо все они уже считаются с ним. Но его связь с данным текстом должна была жить в устной традиции, ибо в тексте шестой черты он мыслится как носитель «перьев», о которых идет речь. Последний образ отражен в четвертом слое. 686 Эта фраза, хотя и не отражена текстуально в четвертом слое, но последний построен так, что без ее наличия, или хотя бы предположения, он лишен смысла. Поэтому эта фраза поставлена под сомнение условно: лишь по формальному признаку. 687 Эта фраза, хотя и не отражена текстуально в четвертом слое, но последний построен так, что без ее наличия, или хотя бы предположения, он лишен смысла. Поэтому эта фраза поставлена под сомнение условно: лишь по формальному признаку. 688 Эти же слова встречаются и в гекс. 10, III. Но так как в обоих случаях в четвертом слое дана различная интерпретация их, то трудно предположить, что они в одном из случаев не относятся к тексту и попали в него по ошибке. 689 Ср. гекс. 10, III. Эти слова не отражены здесь в четвертом слое. Поэтому вероятнее всего, что они попали сюда по ошибке писцов; можно полагать, что они должны быть помещены так же, как и в гекс. 10: перед словом «хромой» в афоризме первой черты, создавая, таким образом, параллельную конструкцию. 690 Ср. гекс. 10, II. 691 Ср. гекс. II, V и примечание к термину «Царь И». 692 На основании аналогии с другими чертами, особенно же с четвертой, здесь, перед этой фразой, можно предполагать пропуск. Но восстановить его, конечно, нет возможности. 693 Уже по свидетельству Ван Би, здесь порча текста. Эта поправка в переводе учтена. 694 В переводе фразы переставлены по отношению к современным изданиям. Но это необходимо потому, что того требуют нормы расположения материала в «Книге Перемен». Кроме того, в комментарии Юй Фань предполагается тот порядок, который принят нами в переводе, ибо он исходит из образа охоты для интерпретации «раскаяния». Комментарий же Ван Би предполагает уже порядок современных изданий. Следовательно искажение порядка текста могло случиться лишь между ними, т. е. в начале III в. н. э. Ит– в своем комментарии придерживается правильного изначального порядка, но ничего не говорит о его нарушении в современных изданиях. Следовательно, или у него не хватило смелости заявить об ошибке в традиции, или у него в руках был правильный список. Однако последнее менее вероятно. 695 Так как здесь почти весь текст афоризма не отражен в четвертом слое, то естественнее предположить его правильность и порчу текста в четвертом слое. Как видно из нашей работы, такие случаи чрезвычайно редки. 696 Главная в данной гексаграмме, и поэтому выражающая качества недоразвитости в самой существенной форме. 697 Намек на гекс. 4. 698 Курсив – потому что это позднейшая вставка, не отраженная в следующем слое. В дальнейшем курсив в аналогичных случаях. 699 Вставка, не отраженная в четвертом слое. 700 Ср. перевод во втором слое. Здесь, по развитию языка, слово уже нельзя понимать пиктографически! Позднейшая вставка, не отраженная в четвертом слое. 701 Ср. перевод во втором слое. 702 Вставка, не отраженная в четвертом слое. Судя по порядку, в котором развертываются комментарии, она уже во II в. н. э. помещалась перед первой фразой. Ради единства системы расположения материала в третьем слое ставлю его на второе место, где обычно бывают в этом тексте предсказания. 703 Цитата из второго слоя, гекс. 44. 704 Мне кажется для современного текста наиболее убедительной пунктуация Дяо Бао. Ею обусловлен такой перевод (ср. филологический перевод). 705 Это полное смирение со стыдом комментатор Вань И выражает поговоркой: «Если плюнут в лицо, само высохнет; если шуба распорется, станет свободнее». 706 Существует противоположное толкование этого места, исходящее еще из четвертого слоя. На его основании следовало бы это место перевести так: «Склони свое оружие в заросли и восходи на этот высокий холм. И три года оно [т. е. оружие] не будет поднято». Но в этом понимании упущено из виду критическое положение третьей позиции. Поэтому оказалось предпочтительным остановиться на понимании Вань И-чжи. 707 Этот этап отражен и в жизни природы. Эта гексаграмма символизирует время непосредственно за летним солнцеворотом, когда начинается темная половина года. Несмотря на внешнюю ясность середины лета, с нее начинается время, когда свет меркнет. Но это приводит к возвращению света, т. е. к ситуации, отраженной в следующей гексаграмме. 708 Аргументация такого перевода с грамматической стороны см. филологический перевод текста. Что же касается образа ложа, то Дяо Бао усматривает его даже в самой гексаграмме, где верхняя черта изображает поверхность ложа, а остальные черты профиль его ножек. 709 Вань И, как всегда, перенося образы «Книги Перемен» в сферу познания, говорит здесь, что на таком пути возвращения в познании может сначала быть отклонение в абстрактный релятивизм, потом – в гипотетическую аллегоричность и лишь после этого будет найден синтез – серединность подлинного возврата к истине. 710 До этого места Вань И еще может быть понят так, как это сделано у Р. Вильгельма. 711 Выбор такой синтаксической конструкции необходим при учете полного контекста. См. «Луньюй», XVI, II. Мой перевод очевидно расходится с переводом Легга. 712 См. «Луньюй», XV, 31. 713 Ср. «Даодэцзин»; LXIV; «Тысячеверстный поход начинается под ногой». 714 1 м 91 см.