Вечная мудрость Конфуций Книга «Вечная мудрость» – это записи высказываний Конфуция, сделанные его учениками и последователями. В 25 лет за свои бесспорные достоинства Конфуций получил общественное признание. Благородный правитель пригласил его посетить столицу Победоносной. Это путешествие дало Конфуцию почувствовать себя наследником и хранителем древней традиции. Он решил создать свою школу для познания Законов окружающего мира. Учение, созданное им, впоследствии стало идеологией и краеугольным камнем философии Древнего Китая. Конфуций Вечная мудрость © ООО «Издательство АСТ», 2016 * * * В 15 лет я обратил свои помыслы к учению. В 30 лет – я обрел прочную основу. В 40 лет – я сумел освободиться от сомнений. В 50 лет – я познал волю Неба. В 60 лет – я научился отличать правду от лжи. В 70 лет – я стал следовать зову моего сердца и не нарушал Ритуала.     Конфуций Отец хотел сына, у матери были видения, предвещающие появление великого человека. Когда ребенок родился, на его теле имелись 49 знаков будущего величия. Это был Кун Фуцзы, или Конфуций. Конфуций имел необыкновенную восприимчивость к учению. Его развитый ум усваивал все знания, изложенные в классических книгах. В 17 лет Конфуций уже занимал должность государственного чиновника. В 25 лет за свои бесспорные достоинства Конфуций получил общественное признание. Благородный правитель пригласил его посетить столицу Победоносной. Это путешествие дало Конфуцию почувствовать себя наследником и хранителем древней традиции. Он решил создать свою школу для познания Законов окружающего мира. Учение, созданное им, впоследствии стало государственной идеологией. Книга «Вечная мудрость» – это записи высказываний Конфуция, сделанные его учениками и последователями. Глава I. Не приятно ли учиться… 1 Философ сказал: «Не приятно ли учиться и постоянно упражняться? Не приятно ли встретиться с другом, возвратившимся из далеких стран? Не тот ли благородный муж, кто не гневается, что он не известен другим?» 2 Философ сказал: «Молодежь дома должна быть почтительна к родителям, вне дома – уважительна к старшим, отличаться осторожностью и искренностью (правдивостью), обильною любовью ко всем и сближаться с людьми гуманными. Если по исполнении сего останется свободное время, то посвящать его учению». 3 Цзы-ся сказал: «Если кто из уважения к людям достойным отказывается от похоти, служит родителям до истощения сил, государю – до самопожертвования и в сношениях с друзьями честен в своих словах, то я, конечно, назову такого ученым, хотя бы другие признали его невежей». Цзы-ся – ученик Конфуция по фамилии Бу, по имени Шан[1 - Курсивом даны примечания переводчика.]. 4 Учитель сказал: «Если совершенный муж (изюнь-цзы) не солиден, то он не будет вызывать уважения к себе в других и знание его не будет прочно. Поэтому поставь себе за главное преданность и искренность; не дружись с людьми, которые хуже тебя; если ошибся, не бойся исправиться». 5 Ю-цзы сказал: «В приложении церемоний (житейских правил) дорогá естественная непринужденность, которая в правилах древних царей признавалась превосходной вещью и которой следовали и в малых, и в больших делах. Но бывают случаи, что и она не действует, ибо знать только, что она дорога, и ограничиваться ею одною, не регулируя ее церемониями, также невозможно». По толкованию Чэн-цзы, между церемониями, или житейскими правилами, и гармонией, или естественной непринужденностью, должно существовать полное равновесие без малейшего преобладания, и тогда только деятельность человека будет следовать правильным путем. 6 Ю-цзы сказал: «Если условие согласно с справедливостью, то сказанное можно исполнить. Почтение, если оно согласуется с нормою, избавляет нас от срама. Если тот, на кого опираются, заслуживает сближения с ним, то его можно взять в руководители». 7 Философ сказал: «О том благородном муже, который в еде не заботится о насыщении, в жилище не ищет комфорта, быстр в деятельности, осторожен в речах и обращается, для исправления себя, к людям нравственным, можно сказать, что он любит учиться». 8 Философ сказал: «Не беспокойся о том, что тебя люди не знают, а беспокойся о том, что ты не знаешь людей». Глава II. Кто управляет… 1 Философ сказал: «Кто управляет при помощи добродетели, того можно уподобить Северной Полярной звезде, которая пребывает на своем месте, а остальные звезды с почтением окружают ее». 2 Философ сказал: «Если руководить народом посредством законов и поддерживать порядок посредством наказаний, то хотя он и будет стараться избегать их, но у него не будет чувства стыда; если же руководить им посредством добродетели и поддерживать в нем порядок при помощи церемоний, то у него будет чувство стыда и он будет исправляться». По мнению китайцев, законы – это орудие установления порядка, а наказания – вспомогательные для этого средства. 3 Философ сказал: «В 15 лет у меня явилась охота к учению; в 30 лет я уже установился; в 40 лет у меня не было сомнений; в 50 лет я знал волю Неба; в 60 лет мой слух был открыт для немедленного восприятия истины; а в 70 лет я следовал влечениям своего сердца, не преходя должной меры». Под именем воли Неба разумеются небесные законы, разлитые во вселенной, присущие каждой вещи, каждому явлению и определяющие его деятельность. С полным познанием и совершенным усвоением этих законов, или, выражаясь другими словами, мировой истины, слух человека делается немедленным, непосредственным и покорным проводником ее. Это есть высшая степень знания. В 70 лет человек достигает полного равновесия, той желанной для конфуцианства средины, которая исключает возможность уклонений, и потому нет необходимости напрягать усилия для того, чтобы действия его были правильны, они сами по себе свободно правильны: при таком состоянии он, конечно, может следовать влечениям своего сердца без опасения, что оно увлечет его на недолжный путь. В древности в 15 лет начинали великое учение, т. е. приступали к изучению этико-философских принципов, необходимых для взрослых. 4 Философ сказал: «Я разговариваю с Хуэем целый день, и он не возражает, как будто совершенно глуп; но когда после его ухода я вникаю в его частную жизнь, то нахожу, что он в состоянии уяснить мое Учение. Хуэй неглуп». Хуэй – ученик Конфуция по фамилии Янь, по прозванию Цзыюань, лу-ский уроженец. Хуэй (Янь Хуэй, Цзыюань) – один из наиболее замечательных учеников Конфуция, был моложе учителя на 30 лет. 5 Философ сказал «Где может укрыться человек, где он сможет укрыться, если мы будем обращать внимание на его деятельность, всматриваться в его побуждения и вникать в то, что ему доставляет удовольствие?» 6 Философ сказал: «Кто повторит старое и узнает новое, тот может быть руководителем для других». 7 Философ сказал: «Благородный муж не есть оружие, годное только для одного какого-либо употребления». 8 Цзы-гун спросил: «Кто есть благородный муж?» Философ сказал: «Тот, который сначала действует, а потом говорит». 9 Философ сказал: «Благородный муж заботится об общих, а не о партийных интересах, а низкий человек, наоборот, заботится о партийных, а не об общих интересах». 10 Философ сказал: «Ю, научить ли тебя Знанию? Что знаешь, то и считай, что знаешь; чего не знаешь, то и считай, что не знаешь, – вот это и будет Знание». Ю – ученик Конфуция по фамилии Чжун, по имени Цзы-лу, отличавшийся храбростью. 11 Ай-гун спросил: «Что нужно сделать, чтобы народ был покорен?» Философ отвечал: «Если возвышать прямых людей и устранять бесчестных, то народ будет покорен; если же возвышать бесчестных и устранять прямых людей, то он не будет покорен». Ай-гун – луский князь по имени Цзян. 12 На вопрос Цзи Кан-цзы, как заставить народ быть почтительным и преданным, чтобы побудить его к добру, Философ отвечал: «Управляй им с достоинством, и он будет почтителен; почитай своих родителей и будь милостив, и он будет предан; возвышай добрых и наставляй неспособных, и он устремится к добру». Цзи Кан-цзы – луский вельможа из фамилии Цзи-Сунь по имени Фэй. 13 Некто, обратясь к Конфуцию, спросил: «Почему вы не служите?» Философ сказал: «Что сказано в «Шуцзине» о сыновней почтительности [государя Чэня]? «Он был всегда почтителен к родителям, дружен с братьями и распространял это на управляемых (т. е. домашних)» – это и будет служба. Почему же только занятие известного поста следует считать службой?» 14 Философ сказал: «Приносить жертвы чужим пенатам – это значит выслуживаться. Сознавать долг и не исполнять его – это трусость». Глава III. Восемь рядов 1 Конфуций отозвался о фамилии Цзи, у которой было 8 рядов танцоров, танцевавших во дворце, что, если у нее на это хватило присутствия духа, то на что у нее не хватит его? У императора было 8 рядов танцоров по 8 человек в каждом, у удельных князей – 6 по 6 человек в каждом, у вельможи – 4 по 4 человека в ряде, а у простого чиновника – 2 ряда по 2 человека в каждом. Таким образом, вельможи этой фамилии предвосхитили привилегии императоров. 2 Философ сказал: «Если человек негуманен, то что толку в церемониях? Если человек негуманен, то что толку в музыке?» Чэн-цзы говорит: «Гуманность – это истинный Небесный закон, и когда он утрачен, тогда нет ни порядка, ни гармонии; а когда их нет, то для чего же нужны правила и музыка?» 3 Линь-фан спросил о сущности (основе) церемоний. Философ сказал: «Как велик этот вопрос! В соблюдении церемоний лучше быть скромным, а в исполнении траурных церемоний лучше проявлять скорбь, чем благолепие». 4 Перед отправлением вельможи Цзи на гору Тай-шань для принесения жертвы Философ, обратившись к Жань-ю, сказал: «Не можешь ли ты переубедить его?» Тот ответил: «Не могу». Тогда Философ сказал: «Увы! Ужели дух горы Тай-шань хуже Линь-фана?» Принесение жертв знаменитым горам и рекам составляло привилегию императоров. Впрочем, и удельные князья пользовались правом принесения жертв духам известных гор и рек, но только лежащих на территории их владений. Таким образом, принесение жертвы духу горы Тай-шань, лежавшей в пределах княжества Лу, вельможею Цзи было предвосхищением прав луского князя. 5 Цзы-ся спросил: «Что значит стих Ши-цзина: «Прелестна ее лукавая улыбка, выразительны ее прекрасные очи, словно разрисованные по грунту?»» Философ сказал: «Разрисовка производится после грунтовки». «В таком случае и церемонии отходят на задний план», – сказал Цзы-ся. Философ сказал: «Понимающий меня – это Шан (Цзы-ся), с которым только и можно говорить о «Ши-цзине»». Смысл этого разговора заключается в том, что как в живописи грунт является основою для рисования, так и преданность и искренность являются основами, сущностью церемонии или правил, определяющих жизнь человека, которые поэтому, как наружное проявление этих принципов, занимают второстепенное место. 6 Приноси жертву предкам с таким благоговением, как будто бы они сами присутствуют здесь. Приноси жертву духам, как будто бы духи присутствуют при этом. Философ сказал: «Если я не участвую лично в жертвоприношениях, то это как будто я не приносил их вовсе». Чэн-цзы говорит: «Я полагаю, что эти слова записаны были учениками Конфуция, как выражение того, с каким почтением (искренностью) он относился к жертвам. А между прочим, мы прибавим, что когда у него спрашивали о духах или загробном мире, то он отзывался неведением». 7 Философ, войдя в храм предков, спрашивал о каждой вещи. Тогда некто сказал: «Кто говорит, что сын цзоуского уроженца знает церемонии? Вступил в Великий храм и расспрашивает о каждой вещи!» Услышав это, Конфуций сказал: «Это-то и есть правило вежливости». Цзоу – название города в луском княжестве, правителем которого был отец Конфуция Шу Лян-хэ. 8 Философ сказал: «При стрельбе из лука суть дела не в том, чтобы попасть в центр мишени, а чтобы вообще попасть в мишень, потому что силы не у всех одинаковы. Это древнее правило состязания». В древности стрельба из лука служила для воспитания духа и для проявления искусства, а не силы; а потому в состязательной стрельбе вся суть заключалась не в том, чтобы пронизать центр мишени, что составляет дело силы, а только попасть в цель, что есть дело искусства. В смутный период уделов, эпоху всеобщей борьбы, от стрельбы уже требовалось не только искусство, но и сила. 9 Ай-гун спросила Цзай-во относительно жертвенника духу-покровителю Земли. Цзай-во отвечал: «Сяские государи обсаживали жертвенники соснами, иньские – кипарисами, а чжоуские – каштанами, чтобы заставить народ трепетать». Услышав об этом, Философ сказал: «Когда дело сделано, нечего говорить о нем, делу дан ход, нечего соваться с увещаниями и за прошлое нечего винить». Эти самые деревья служили олицетворением духа земли, который будто бы вселялся в них, как ныне, например, люди называют какое-нибудь дерево святым. Фраза «чтобы заставить народ трепетать», сама по себе непонятная, объясняется тем, что знак „Ли“, «каштан», в то же время имеет значение «трепетать», и потому чжоусцы, сажая в ограде жертвенника земли каштаны, как бы имели целью внушить трепет народу. И действительно, это было страшное место, потому что в древности здесь казнили за ослушание царских приказаний; во время походов возили с собою дщицу, представлявшую духа земли, и перед нею казнили ослушников. Цзай-во – ученик Конфуция по имени Юй, луский уроженец. 10 Философ, объясняя музыку главному лускому капельмейстеру, сказал: «Музыку, ее можно знать: сначала настраивают инструменты, затем звуки должны быть гармоничны, отчетливы и литься непрерывно до окончания пьесы». 11 Пограничный чиновник города И просил дозволения представиться Конфуцию, говоря: «Всякий раз, как благородный муж жаловал сюда, я никогда не лишался возможности видеть его». Ученики Конфуция ввели чиновника. По удалении его Конфуций сказал: «Дети мои, чего вы беспокоитесь, что я потерял место? Империя давно уже находится в беспорядке, и Небо хочет, чтобы ваш Учитель был колоколом с деревянным языком (провозвестником истины)». Факт этот, говорят, относится к тому времени, когда Конфуций, потеряв место президента Уголовной палаты в уделе Лу, удалился оттуда. 12 Философ отозвался о музыке Шао (Шуня), что она вполне прекрасна и вполне нравственна, а о музыке У-вана, что она вполне прекрасна, но не вполне нравственна. Такая разница в характеристике музыки Шуня и У-вана обусловливается тем, что первый получил престол мирным путем посредством уступки его Яо и является идеалом мирного государя, тогда как У-ван достиг его силою оружия и является идеалом воинственного государя. 13 Философ сказал: «Когда правитель не великодушен, в исполнении церемоний невнимателен и во время траура не выражает скорби, то где же у меня критерий для суждения о его деятельности?» Глава IV. Прекрасна та деревня… 1 Философ сказал: «Прекрасна та деревня, в которой господствует любовь. Если при выборе места мы не будем селиться там, где царит любовь, то откуда можем набраться ума?» 2 Философ сказал: «Человек, не имеющий любви, не может долго выносить бедность и не может постоянно пребывать в радости. Человеколюбивый находит спокойствие в любви, а мудрый находит в ней выгоду». В первом случае человеколюбие отождествляется с человеком; я – это человеколюбие, человек – это я, а во втором – оно раздвояется, т. е. сердце человека и человеколюбие не составляют одного целого. Впрочем, тот и другой исполняют требования человеколюбия, но первый побуждается к этому самим же человеколюбием, а второй – выгодой. 3 Философ сказал: «Только гуманист может любить людей и ненавидеть их». Такое право приобретается им в силу того, что только он обладает полнейшим беспристрастием, бескорыстием и правотою. 4 Философ сказал: «Я не видел человека, любящего гуманность, который бы ненавидел негуманность, потому что тот, кто любит гуманность, ставит ее превыше всего; тот, кто ненавидит гуманность, поэтому и будет поступать негуманно и не дозволять ничему негуманному прикасаться к нему. Но я не видел, чтобы у человека недостало сил быть гуманным, если бы он хоть однажды смог приложить для этого старание. Может быть, и есть, но я не видел такого». 5 Философ сказал: «Если человек поутру постигает истинный закон вещей, то вечером он может умереть без сожаления». 6 Философ сказал: «С ученым, который, стремясь к истине, в то же время стыдится плохого платья и дурной пищи, не стоит рассуждать об Учении». 7 Философ сказал: «Благородный муж думает о добродетели, а низкий – о спокойствии; благородный муж боится закона, а низкий – жаждет корысти». 8 Философ сказал: «Если кто сможет управлять государством с уступчивостью, требуемою церемониями, то какие затруднения встретит он в этом? Если кто не будет в состоянии управлять государством с уступчивостью, к которой обязывают церемонии, то для чего ему эти церемонии?» Уступчивость есть сущность церемоний, или житейских правил. 9 Философ сказал: «Не беспокойся, что у тебя нет должности, а беспокойся, каким образом устоять на ней; не беспокойся, что люди не знают тебя, а старайся поступать так, чтобы тебя могли знать». 10 Философ сказал: «При виде достойного человека думай о том, чтобы сравняться с ним, а при виде недостойного – исследуй самого себя (из опасения, как бы у тебя не было таких же недостатков)». 11 Философ сказал: «Служа родителям, следует осторожно увещевать их; если замечаешь, что они не слушают, увеличь почтительность, но не оставляй увещеваний; будут удручать тебя, не ропщи». Толкователи идут далее: сын не должен роптать на родителей даже в том случае, если они за обращенные к ним увещевания подвергнут его жестоким побоям. 12 Философ сказал: «Когда родители живы, не отлучайся далеко, а если отлучишься, то чтобы место пребывания непременно было известно». 13 Философ сказал: «Нельзя не помнить возраста своих родителей, чтобы, с одной стороны, радоваться за их долголетие, а с другой – опасаться, как бы преклонный возраст не свел их в могилу». 14 Философ сказал: «Благородный муж желает быть медленным на слова и бодрым на дела». Глава V. Гун Е-чан 1 Философ сказал о Гун Е-чане, что его можно женить, несмотря на то, что он [был некогда] связан [тюремными] узами, ибо это не его вина, с чем и женил его на своей дочери. Гун Е-чан, ученик Конфуция, возвращаясь из Вэй в Лу услышал крик птиц, направлявшихся к горному ручью клевать там труп человека. Спустя немного времени он увидел плачущую старуху, которая на вопрос о причине ее плача отвечала, что ее сын, отлучившийся несколько дней тому назад, до сих пор не возвращается, – вероятно, он уже умер. На это Е-чан отвечал: «Сейчас стая птиц направилась к горному ручью клевать человеческий труп». Отправившаяся к ручью старуха, узнав о трупе своего сына, заявила об этом деревенским властям, которые спросили ее, откуда она узнала все это. Старуха передала им свой разговор с Е-чаном, которого и арестовали по подозрению в убийстве. 2 Философ сказал о Нань-жуне: «В государстве, где есть закон, он не пропадет; где нет его – избежит казни», – и вследствие этого женил его на своей племяннице. Нань-жун – ученик Конфуция по имени Тао, иначе Го, по прозванию Цзы-жун, имевший посмертный титул Цзин-шу. 3 Некто сказал: «Юн – человек гуманный, но не говорун». Философ сказал: «К чему нужна говорливость? Парировать людям софизмами – вызывать у них отвращение к себе. О его гуманизме я не знаю, но к чему ему красноречие?» Юн – ученик Конфуция по фамилии Жан, по прозванию Чжун-гун, луский уроженец. 4 Философ посылал Ци Дяо-кая служить. Тот отвечал: «Я не могу быть уверен в том, что гожусь для этого». Конфуций остался доволен. Ци Дяо-кай – ученик Конфуция по прозванию Цзы-жо, цайский уроженец. 5 Мэн У-бо спросил: «Гуманен ли Цзы-лу?» Философ сказал: «Не знаю». Тот спросил его в другой раз. Тогда философ сказал: «В удельном княжестве, располагающем 1000 колесниц, Цзы-лу можно поручить управление войском, но я не знаю, гуманен ли он». Мэн У-бо вновь спросил: «А каков Цю?» Конфуций ответил: «Цю можно сделать правителем города в 100 семей или владения фамилии, имеющей 100 колесниц, но гуманен ли он, я не знаю». «А Чи каков?» – вновь поинтересовался Мэн У-бо. Философ ответил: «Чи, если он наденет пояс и станет во дворце, то ему можно поручить занимать чужеземных гостей, но гуманен ли он, я не знаю». Чи – ученик Конфуция по фамилии Гун-си, по прозванию Цзы-хуа, луский уроженец. 6 Философ, разговаривая с Цзы-гуном, спросил: «А из вас с Хуэем кто лучше?» Цзы-гун ответил: «Как я осмелюсь сравнивать себя с Хуэем? Если он услышит о чем-либо одно, то, основываясь на этом одном, узнает о нем все. А я, услышав о чем-либо одно, узнаю только вдвое». Философ сказал: «Да, это верно, я согласен, что ты не равен ему». 7 Цзы-лу боялся услышать что-нибудь новое, прежде чем услышанное им ранее могло быть приведено в исполнение. Другой перевод: «Цзы-лу, услышав что-нибудь доброе, чего он покуда еще не мог привести в исполнение, боялся только, как бы не услышать еще чего-нибудь нового». 8 Цзы-гун спросил: «Почему Кун Вэнь-цзы назвали „образован-ным“?» На это Философ сказал: «Несмотря на быстрый ум, он любит учиться и не стыдится обращаться с вопросами к низшим, поэтому-то его и назвали образованным». Кун Вэнь-цзы – вэйский вельможа по имени Юй. Кун – это его фамилия, а «Вэнь-цзы» (образованный муж) – это посмертный титул, который был дан ему за любовь к знанию. Между тем об этом господине рассказывают, что он отбил у другого его жену, а когда последний вступил в связь с ее сестрою, то, воспылав гневом, этот господин принудил бежать его в другое царство. 9 Конфуций отозвался о Цзы-чане, что он обладал четырьмя качествами благородного мужа: скромен по своему поведению, почтителен к старшим, щедр в пропитании народа и справедлив в пользовании его трудом. Цзы-чань – прозвище чжэнского вельможи Гун Сунь-цяо. 10 Философ сказал: «Янь Пинчжун был искусен в обращении с людьми, сохраняя к ним почтительность и после продолжительного знакомства». Янь Пин-чжун – цийский вельможа по имени Ин. 11 Философ сказал: «Цзан Вэньчжун посадил большую черепаху в комнату, в которой на капителях были вырезаны горы, а на столбиках над матицей нарисованы были водяные растения. Каков же его ум?» Как видно из объяснений, мотивом для устройства такого роскошного помещения для черепахи служило то, что этот господин считал черепаху породы цай за божество и приносил ей жертвы, а Конфуций признавал это за суеверие – продукт невежества, и потому, конечно, не мог считать Вэнь-чжуна за человека умного. Впрочем, черепаха и до сих пор у соотечественников мудреца находится в числе пяти предметов поклонения, пред одним из которых, а именно змеей, во время наводнения в Тянь-цзине преклонял колена такой знаменитый государственный и ученый муж, как покойник Ли Хун-чжан. Цзан Вэнь-чжун – луский вельможа. 12 Цзи Вэнь-цзы трижды подумает, а потом уже исполнит. Услышав об этом, Философ сказал: «И дважды довольно». Цзи Вэнь-цзи – луский вельможа по имени Син-фу. 13 Философ, находясь в уделе Чэнь, сказал: «Надо возвратиться! Мои детки стали высокоумны и небрежны в деле; хотя внешнее образование их и закончено, но они не знают, как сдерживать себя». Слова эти были сказаны Конфуцием после продолжительного и утомительного странствования, безрезультатного и исполненного разочарований, так как его излюбленные политические доктрины нигде не встретили полной симпатии и искренней готовности к их осуществлению. 14 Философ сказал: «Цзо Цю-мин стыдился лукавых речей, вкрадчивой наружности и чрезмерной почтительности, и я также стыжусь их. Цзо Цю-мин стыдился дружить с человеком, против которого таил в душе неудовольствие, и я стыжусь этого». 15 Философ, обратившись к присутствовавшим Янь-юаню и Цзы-лу, сказал: «Почему каждый из вас не выскажет своих желаний?» Тогда Цзы-лу сказал: «Я желал бы иметь экипаж, лошадей и легкую шубу, которыми бы я делился с друзьями и не роптал бы, когда бы они пришли в ветхость». Янь-юань сказал: «Я желал бы не хвастаться своими совершенствами и не разглашать о своих подвигах». Цзы-лу сказал: «Мы хотели бы слышать о ваших желаниях». Философ сказал: «Я желал бы старых успокоить, с друзьями быть искренним и малых лелеять». Глава VI. Юна можно поставить… 1 Философ сказал: «Юна можно поставить лицом к югу». Тогда Чжун-гун спросил Конфуция о Цзы Сан-бо-цзы; тот отвечал: «Годится – он нетребователен». Чжун-гун спросил: «Разве нельзя управлять народом, будучи внимательным к самому себе и либеральным в деятельности? Но быть нетребовательным как к самому себе, так и к своей деятельности – разве это не будет уж слишком нетребовательно?» Философ сказал: «Слова Юна справедливы». Юн – ученик Конфуция по имени Чжун-гун; он отличался великодушием, нетребовательностью и солидностью – качествами, необходимыми для государя, для правителя, который решает государственные дела, сидя на троне с лицом, обращенным на юг; а потому эта фраза является синонимом царской или княжеской власти. 2 Когда Цзы-хуа был отправлен в Ци, то Жань-цзы просил хлеба для его матери. Философ сказал: «Дай ей один фу (6 мер 4 гарнца)». Жань-цзы просил прибавить. Философ сказал: «Дай ей один юй (16 мер)». Жань-цзы дал ей 5 бинов (80 мешков по 4 пуда 12 футов в каждом). Тогда Философ сказал: «Я слышал, что когда Чи (Цзы-хуа) отправился в Ци, то он поехал на сытой лошади и одет был в легкую (богатую) шубу. Благородный муж помогает нуждающимся, но не прибавляет к богатствам богатых». 3 Когда Юань-сы был при Конфуции управляющим и Конфуций давал ему 900 мер хлеба, то тот отказывался. Учитель сказал: «Не отказывайся, а возьми и раздай соседям, живущим с тобою в одном хуторе, деревне, селе или волости». Юань-сы – ученик Конфуция по имени Сянь, бывший при Конфуции управляющим в то время, когда он сам был министром уголовных дел в Лу. 4 Цзи Кан-цзы спросил Философа: «Можно ли допустить Чжун-ю до участия в управлении?» Тот ответил: «Ю – человек решительный. Что для него значит участвовать в управлении?» Цзи Кан-цзы спросил: «Ну, а Цю можно допустить?» Философ сказал: «Цю, он талантливый человек. Какая трудность для него участвовать в управлении?» 5 Цзи-ши посылал Минь-цзы-няня правителем города Ми. Минь-цзы-цянь сказал посланному к нему с известием: «Вежливо откажись за меня, а если в другой раз будет приглашать меня, то я непременно уйду на реку Вэнь». Минь-цзы-нянь – ученик Конфуция по имени Сунь, луский уроженец. 6 Бо-ню заболел. Философ, навестив его, взял через окно его руку и сказал: «Умрет – такова судьба. Такой человек и умирает от такой болезни!» Бо-ню, по фамилии Жань, по имени Цзин, луский уроженец. Согласно церемониям, больного, в случае посещения его владетельными особами, из-под северного окна, где он обыкновенно лежал, переносили под южное для того, чтобы лицо правителя оставалось обращенным на юг. Родные Бо-ню из уважения к Конфуцию тоже перенесли его под южное окно; но Конфуций отклонил эту честь. Бо-ню умирал от проказы. Он был известен своими добродетелями и уступал в этом отношении только одному Янь-хуэю. 7 Философ сказал: «Какой достойным человек Янь-хуэй! Он довольствовался одною чашкою риса и одним ковшом воды и жил в отвратительном переулке. Другой бы не мог вынести этих лишений, а он не изменял своей веселости. Какой достойный человек Хуэй!» 8 Жань-цю сказал: «Не потому, чтобы я не находил удовольствия в твоем Учении, а сил у меня не хватает». Философ сказал: «Те, у которых не достает сил, останавливаются на полпути; теперь ты сам себя ограничиваешь». Этим Конфуций хотел сказать, что Жан-цю имеет достаточно сил, но не хочет двигаться вперед. 9 Философ сказал: «Мэн-чжи-фань не хвастался своими заслугами. Когда его войско обратилось в бегство, он следовал позади его, а при вступлении в город стегнул своего коня, сказав: «Я не смел бы оставаться позади, да конь не шел вперед». Мэн-чжи-фань, луский вельможа по имени Це, это тот самый, который, по замечанию г-на Ху, у Чжуан-цзы известен под именем Мэн-цзы-фаня. 10 Философ сказал: «Без красноречия Чжу-То и красоты сунского принца Чжао трудно избежать ненависти в наш век». Чжу – название чина в храме предков. То – вэйский вельможа по прозванию Цзы-юй, известный своим красноречием. Сунский принц Чжао, известный своей красотой и развратом, пользовался благосклонностью своей сестры, известной развратницы, вэйской княгини Нань-цзы. 11 Философ сказал: «Когда природа берет перевес над искусственностью, то мы имеем грубость, а когда искусственность преобладает над природой, то мы имеем лицемерие; и только пропорциональное соединение природы и искусственности дает благородного человека». 12 Философ сказал: «Тот, кто знает Учение, уступает тому, кто находит в нем удовольствие». 13 Философ сказал: «С человеком, способности которого выше посредственных, можно говорить и о высоких предметах, а с тем, у которого они ниже, нельзя». 14 Фань-чи спросил: «Кого можно назвать умным?» Философ ответил: «Умным можно назвать того, кто прилагает исключительное старание к тому, что свойственно человеку, почитает духов, но удаляется от них». «А человеколюбивым?» – спросил Фань-чи. «А человеколюбивым, – сказал Философ, – можно назвать того, кто на первом плане ставит преодоление трудного (т. е. победу над собой), а выгоду – на втором». 15 Философ сказал: «Умный находит удовольствие в воде, потому что видит в ней, вечно текущей, неустанную и никогда не знающую покоя силу ума в его стремлении к познанию истины; тогда как гуманный любит горы как символ постоянства и незыблемости тех непреложных и неизменных основ, из которых вытекает гуманизм». 16 Цзы-гун сказал: «Вот если бы нашелся человек, который, щедро раздавая народу, мог бы помочь всем! Что бы вы сказали о нем? Можно ли его назвать гуманным?» «Только не гуманным, – сказал Философ, – но непременно мудрым. Ведь об этом скорбели даже Яо и Шунь. Гуманист, сам желая иметь устои, создает их и для других; сам желая развиваться, развивает и других. Быть в состоянии смотреть на других, как на самого себя, – вот что можно назвать искусством гуманизма!» По толкованию Чэн-цзы, гуманист смотрит на всю природу как на один организм, как на самого себя, а признавая ее за самого себя – чего он не может сделать для нее?! Китайцы называют паралич негуманностью, выражая этим то, что парализованный член уже не принадлежит организму, потерял с ним всякую связь и не входит в область его заботливости. Мысль в основе своей весьма оригинальная и глубокая. Поэтому-то щедрое подаяние и помощь всем членам организма как высшее проявление гуманности – это работа святого, работа мудреца. Глава VII. Я передаю старину… 1 Философ сказал: «Я передаю старину, а не сочиняю; верю в старину и люблю ее, и позволяю себе сравнивать себя с моим старым Лао-пыном». Говорят, что Лао-пын был достойный вельможа шанской династии. Труд Конфуция как собирателя и ценителя всего того, что было сделано и оставлено древними мудрецами, Чжу-си ставит выше творчества. 2 Философ сказал: «В молчании обогащать себя познаниями, учиться с ненасытною жаждою и просвещать людей, не зная усталости, – какое из этих трех качеств есть во мне?» 3 Философ сказал: «То, что мы не преуспеваем в добродетели, не уясняем себе изучаемого, не можем устремляться на зов долга и не в состоянии исправить свои недостатки, – вот о чем я скорблю». 4 Философ сказал: «Ужасно я опустился и давно уже не вижу во сне Чжоу-гуна». Этим Философ хочет сказать, что из-за упадка сил у него остыло стремление к осуществлению принципов Чжоу-гуна, что составляло всегда его заветную мечту. 5 Философ сказал: «Стремись к истине, держись добродетели, опирайся на гуманность и забавляйся свободными искусствами». Под свободными искусствами разумеются: церемонии, музыка, стрельба, управление колесницей, письмо и счет. 6 Философ сказал: «Неретивых я не просвещаю; не сгорающим от нетерпения получить разъяснения – не объясняю; своих уроков не повторяю тем, которые по одному приподнятому углу не отгадывают трех остальных». Другой перевод: «Которые на основании одной сообщенной им о предмете идеи не в состоянии обнять остальных его сторон». 7 Когда Философу приходилось кушать после лиц, одетых в траур, он никогда не наедался досыта. 8 Философ не ел в тот день, когда плакал. 9 Философ, обратясь к Янь-юаню, сказал: «Употребляют нас в дело – мы действуем, устраняют нас от него – мы скрываемся. На это способны только мы с тобой». Цзы-лу спросил: «Если бы вы предводительствовали армией, то кого бы вы взяли с собой?» Философ сказал: «Я не взял бы с собою того, кто бросается на тигра с голыми руками или пускается без лодки по реке и умирает без сожаления. Я взял бы непременно того, кто в момент действия чрезвычайно осторожен и, любя действовать обдуманно, достигает успеха». 10 Философ сказал: «Если бы богатства можно было домогаться, хотя бы для этого пришлось быть кучером или погонщиком, я сделался бы им, а как его нельзя домогаться, то я займусь тем, что мне нравится». По мнению китайцев, богатство зависит от судьбы или предопределения Неба, и оттого благородный муж не ищет богатства и почестей; не потому, чтобы он питал к ним отвращение, а именно в силу того, что достижение их не зависит от человека. 11 Философ во время пребывания в Ци, услышав музыку Шао, в течение трех месяцев не находил вкуса в мясе, говоря, что он не ожидал, чтобы эта музыка была в такой степени очаровательна. В исторических записках Сы-ма-цяня перед словами «три месяца» поставлены еще слова: сио-чжи, изучал ее, т. е. музыку Шао. По объяснению толкователей, музыка Шао был самою прекраснейшею и нравственнейшею. 12 Жань-ю спросил Цзы-гуна: «Учитель за вэйского государя, а?» «Хорошо, – сказал Цзы-гун, – я спрошу его», – и, войдя к Конфуцию, он сказал: «Что за люди были Бо-и и Шу-ци?» «Древние добродетельные люди», – отвечал Философ. Цзы-гун снова спросил: «Роптали ли они?» Конфуций отвечал: «Они стремились к гуманности и обрели ее. Чего же им было роптать?» Цзы-гун вышел и сказал Жань-ю: «Учитель не за вэйского государя». Под именем вэйского государя здесь разумеется Чу-гун-чжэ. Когда после смерти князя Лина, изгнавшего своего сына Куай-гуя за покушение на мать, Нань-цзы, вэйцы возвели на престол сына последнего – Чжэ, то удел Цзинь принял сторону Куай-гуя, но Чжэ оказал вооруженное сопротивление своему отцу. В это время Конфуций находился в Вэй. О Бо-и и Шу-ци известно следующее. Это были два сына гучжуского владельца, который перед смертью назначил своим преемником Шу-ци, т. е. младшего сына. Когда он умер, Шу-ци стал уступать престол Бо-и, как старшему брату, но Бо-и, сказав, что такова воля родителя, бежал; в свою очередь Шу-ци также бежал. Потом, когда У-ван собирался в поход против последнего иньского императора Чжоу, то братья, удерживая его лошадь, останавливали его от этого похода. Но У-ван все-таки уничтожил шанскую династию. Тогда братья, стыдясь есть хлеб У-вана как узурпатора, удалились в горы и там погибли с голода. Приведя эти примеры в ответ на вопрос Жань-ю, Конфуций хотел этим сказать, что он не одобряет поступка Чжэ, вставшего против своего отца. 13 Философ сказал: «Если бы мне прибавили несколько лет жизни для окончания изучения «И-цзина», тогда у меня не было бы больших погрешностей». 14 Предметом постоянного разговора Философа служили «Ши-цзин», «Шу-цзин» и соблюдение церемоний; обо всем этом он постоянно говорил. 15 Философ сказал: «Я не тот, который обладает Знанием от рождения, а тот, который, любя древность, усердно ищет ее». 16 Философ не говорил о чудесном, о физической силе, о смутах и о духах. 17 Философ сказал: «Если идут вместе три человека, то между ними непременно есть мой учитель, я избираю из них хорошего и следую за ним, а дурной побуждает меня к исправлению». 18 Философ учил четырем предметам: письменам, нравственности, преданности и искренности. 19 Философ удил рыбу, но не ловил ее сетью; не метал стрел в сидячую птицу. 20 Философ сказал: «Мудреца мне не удалось видеть; но если бы мне удалось видеть одаренных, выдающихся талантами и нравственными достоинствами, и то ладно». Философ также сказал: «Доброго человека мне не удалось видеть; но если мне удалось видеть человека постоянного, и то ладно. Кто не имеет чего-либо и делает вид, что имеет, пуст, а делает вид, что полон; беден, а делает вид, что он богат, – тому трудно быть постоянным». Так как, по объяснению Чжу-си, эти три действия суть проявления хвастовства, то люди, имеющие эти недостатки, без сомнения, не могут соблюдать постоянства. 21 Философ сказал: «Вероятно, есть люди, которые делают что-либо, не зная почему. Я не таков. Я преуспеваю в достижении знаний, потому что знаю, как приобретать их. Много слушать, избирать из этого хорошее и следовать ему; много наблюдать и запоминать – это второстепенное знание». 22 Когда Философ заболел, то Цзи-лу просил у него дозволения помолиться духам о его выздоровлении. Философ сказал: «А существует ли правильное предписание на это?» – «Существует, – отвечал Цзы-лу, – в одной эпитафии сказано: «Молимся за тебя духам Неба и Земли». Тогда Философ сказал: «Я давно уже молюсь». Последней фразой: «Я давно уже молюсь» – Конфуций хочет сказать, что вся его деятельность есть молитва. Затем, так как Конфуций признавал человека, достигшего конечного развития добрых свойств, вложенных в него Небом, или святого, не только равным по своим совершенствам самому Небу, но даже отождествлял его с ним, а равно с Землею и духами, то, конечно, в силу этого он и должен был отклонить молитву, тем более что о духовном мире и о связи с ним человека он даже отказывался говорить. Впрочем, по чжоускому обряднику во время болезни допускались молитвы духам ворот, дверей, очага, дороги и средины комнаты, которые возносились родными и близкими больного, а за государя – чинами его. 23 Философ сказал: «Расточительность ведет к непослушанию, а бережливость – к скаредности; лучше быть скаредным, чем непочтительным». 24 Философ сказал: «Благородный муж безмятежен и свободен, а низкий человек разочарован и скорбен». Глава VIII. Тай-бо 1 Философ сказал: «О Тай-бо можно сказать, что он был в высшей степени добродетелен; он трижды отказывался от императорского трона; но так как народу было это неизвестно, то он не мог прославлять его». У родоначальника чжоуской династии Тай-вана, деда Вэй-вана, было три сына: старший Тай-бо, второй Чжун-юн и третий Цзи-ли. В это время шанская династия пришла в упадок, а дом Чжоу с каждым днем усиливался и увеличивался. У Цзи-ли родился сын Чан, будущий Вэн-ван, обладавший качествами мудреца. Имея намерение уничтожить династию Шан и встречая несогласие со стороны старшего сына, Тай-ван решился передать престол третьему сыну, Цзи-ли, чтобы он потом достался многообещающему Чану. Вследствие этого Тай-бо со вторым братом бежали к цзинским (ху-бэйским) инородцам. Вот и вся добродетель его! 2 Философ сказал: «Почтительность, не сдерживаемая церемониями (правилами), ведет к трусости; храбрость – к смутам, прямота – к запальчивости. Когда человек, занимающий высокое положение, крепко привязан к родным, то народ проникается чувствами гуманности; когда он не оставляет старых друзей, то народ не бывает скаредным». 3 Цзэн-цзы сказал: «Будучи способным, обращаться с вопросами к неспособным; обладая большими знаниями, обращаться с вопросами к малознающим; иметь, как бы не иметь, быть полным, как бы пустым, и не считаться за оскорбления – так поступал один мой друг». Под именем друга разумеют Янь-юаня, единственного из учеников Конфуция, который, как человек, почти достигший свойственного только святому мужу или мудрецу полного отрицания своей личности, мог поступать таким образом; только он, смотревший на других, как на самого себя, мог не обращать внимания на оскорбления, потому что при счетах за оскорбления выступило бы наружу «я» и «не я». 4 Цзэн-цзи сказал: «Ученый не может быть широкою натурой, твердым и выносливым, потому что обязанность его тяжела и путь его далек. Гуманизм он считает своей обязанностью. Разве это не тяжелое бремя? Только со смертью оканчивается эта обязанность – разве это не далекий путь?» 5 Конфуций сказал: «Начинай образование с поэзии, упрочивай его церемониями и завершай музыкою». Поэзия, имея своим основанием чувства и целью – возбуждение любви к добру и отвращения ко злу, при размеренном чтении с интонациями легче воздействует на душу и усвояется. 6 Конфуций сказал: «Народ можно заставлять следовать должным путем, но нельзя ему объяснить почему». Этим конфуцианцы хотят сказать, что народ по своему невежеству не в состоянии понять отвлеченных рассуждений о побуждениях в области нравственной деятельности, а ему нужен живой пример исполнения нравственных принципов их руководителями и правителями. Хороши правители и руководители – хорош и народ, и наоборот. Каков поп, таков и приход, как говорит русская пословица. 7 Конфуций сказал: «Искренне веруй и люби учиться, храни до смерти свои убеждения и совершенствуй свой путь. В государство, находящееся в опасности, не входи; в государстве, объятом мятежом, не живи; появляйся, когда во Вселенной царит закон, и скрывайся в эпоху беззакония. Стыдно быть бедным и занимать низкое положение, когда в государстве царит закон; равно стыдно быть богатым и знатным, когда в государстве царит беззаконие». Кто беден в государстве, где царит порядок, тот, значит, не учен, а кто богат в государстве беззаконном, тот, значит, человек без поведения, бесчестный. 8 Конфуций сказал: «Не в свое дело не мешайся». 9 Конфуций сказал: «Заносчив и непрям, невежественен и некроток, неспособен и неискренен – таких я не признаю». 10 Конфуций сказал: «Учись так, как будто боишься не достигнуть предмета, да еще опасаешься потерять его». 11 Конфуций сказал: «Возвышенны Юй и Шунь, которые, обладая Вселенной, относились к этому безучастно». 12 Конфуций сказал: «В Юе я не нахожу никакого недостатка. Он употреблял скудную пищу, но в высшей степени был почтителен к духам; обыкновенное платье было у него плохое, но зато наколенники и корона отличались необыкновенною красотою; дворцовые комнаты были низкие, но зато он прилагал все старание к проведению каналов и арыков. Да, в Юе нет порока». Глава IX. Конфуций редко… 1 Конфуций редко говорил о выгоде, судьбе и человеколюбии. Конфуций не говорил о судьбе или предопределении из опасения парализовать человеческую деятельность. Что касается человеколюбия, то он говорил иногда о способах достижения его, но никогда о самой сущности его. 2 Человек из деревни Да-сянь сказал: «Как велик Конфуций! Обладая обширною ученостью, он, однако, ни в чем не составил себе имени». Услыхав об этом, Конфуций, обратясь к своим ученикам, сказал: «Чем бы мне заняться: стрельбою или кучерством?» 3 Конфуций сказал: «Церемонии требуют пеньковой шапки; но так как в настоящее время шелк сходнее, то я последую общему примеру. Кланяться внизу, перед залою – этого требуют церемонии; но ныне кланяются наверху – это дерзко, и потому, хотя это будет вопреки всем, я буду кланяться внизу». 4 Философ был свободен от следующих четырех предметов: предвзятого взгляда, уверенности, упрямства и эгоизма. 5 Конфуций, которому угрожали жители местечка Куань, сказал ученикам: «Со смертью Вэнь-вана разве просвещение не находится здесь, во мне? Если бы Небо хотело погубить это просвещение, то я не имел бы участия в нем. Следовательно, оно не хочет погубить его; в таком случае что же могут сделать мне куанцы?» Жители местечка Куан, приняв Конфуция по наружности за Ян-ху, от которого они терпели угнетения, продержали философа с учениками в осадном положении пять дней. 6 Один президент палаты чинов спросил у Цзы-гуна: «Ведь философ – мудрец? Как много у него талантов!» Цзы-гун сказал: «Верно, Небо щедро одарило его, приблизив к святости, и даровало ему много талантов». Конфуций, услышав об этом, сказал: «Президент палаты чинов знает ли меня? В молодости я находился в низком положении и потому знал много вульгарных (низких) профессий. Благородному мужу много ли нужно знать? Немного». 7 Лао сказал: «Конфуций говорил о себе: „Меня не испытывали для государственной деятельности, потому что я занимался свободными художествами“». Лао – ученик Конфуция по фамилии Цинь, по прозванию Цзы-кай, инпче Цзы-чан, вэйский уроженец. 8 Конфуций сказал: «Есть ли у меня Знание? Нет, я не имею его. Но если простой человек спрашивает меня о чем-нибудь, то, как бы ни был пуст вопрос, я беру его с двух противоположных сторон и объясняю человеку во всей его полноте». Мудрец – это наивысочайший человек, к которому простому смертному трудно приблизиться, и потому, чтобы облегчить доступ к себе, он должен снисходить с своей высоты и приближаться к нему. 9 Конфуций сказал: «Феникс не появляется, и река не посылает карты. Конец мне!» Только в цветущие времена мира и всеобщего благоденствия, по легендарным сказаниям, появляются эти благовещие знамения. Так, феникс появляется при Шуне, а при Фу-си из Желтой реки вышел гиппопотам с рисунками на спине, которые навели Фу-си на мысль о гексаграммах «И-цзина». 10 Янь-юань с глубоким вздохом сказал: «Чем более взираешь на Учение Конфуция, тем оно кажется еще выше; чем более стараешься проникнуть в него, тем оно становится еще непроницаемее; смотришь – оно впереди, как вдруг – уже позади (неуловимо). Но Философ – человек систематичный; он умеет завлечь человека, обогащает его всевозможными познаниями и сдерживает его правилами церемоний. Хотел я оставить Учение Конфуция и не мог; и когда истощил все свои способности, оно как будто бы встало предо мною, выдаваясь; хотя бы я хотел последовать за ним (овладеть), но у меня нет для этого средства (пути)». В этом параграфе Янь-юань выражает свой восторг и удивление пред высотою Учения своего Учителя, которое было бы недоступно и непроницаемо для него без методического руководства Конфуция, сначала обогащавшего познаниями по части древности и современности и уразумения эволюции, а затем сдерживавшего его поведение церемониями. Он стремился к познанию, подобно путешественнику, стремящемуся домой. Желал бы оставить его, но уже не мог, и, после необыкновенных усилий, он наконец прозрел истину. 11 Однажды Конфуций тяжело заболел. Тогда Цзы-лу прислал к нему своего ученика, чтобы тот состоял при Конфуции в качестве домашнего чиновника. Но Конфуцию стало лучше, и он сказал: «Цзы-лу, давно уже твое поведение фальшиво. Не имея права на чиновника и обладая таковым, кого я обману? Разве Небо? Кроме того, не лучше ли мне умереть на руках моих учеников, чем на руках чиновников? Вдобавок допустим, что я не удостоюсь пышных похорон, но не бросят же меня на дороге, когда умру?!» 12 Конфуций хотел удалиться к восточным варварам. На это кто-то заметил: «Ведь они грубы! Как же можно?» – Конфуций отвечал: «Там, где живет благородный муж, нет места грубости». 13 Конфуций сказал: «Во внешней жизни служить князьям и вельможам, во внутренней – отцу и братьям, не сметь не усердствовать в делах похоронных и не пьянеть от вина, – что есть во мне из всего этого?» 14 Конфуций, находясь на реке, сказал: «Все проходящее подобно этому течению, не останавливающемуся ни днем, ни ночью». Этим Конфуций намекает на вечный круговорот в природе, на смену времен года и т. п. 15 Конфуций сказал: «Я не видел, чтобы люди любили добро так же, как красоту». 16 Конфуций сказал: «Например, я делаю горку, и для окончания ее недостает одной плетушки земли, – останавливаюсь, – эта остановка моя; возьмем опять для примера уравнивание земли; хотя бы вывалена была одна плетушка и я подвинулся в работе на эту плетушку – ведь это я сам подвинулся». Пример этот относится к Учению, которое требует непрерывного труда, которым только и обеспечивается успех. 17 Конфуций сказал: «На молодежь следует смотреть с уважением. Почем знать, что будущее поколение не будет равняться с настоящим? Но тот, кто в 40–50 лет все еще не приобрел известности, уже не заслуживает уважения». По древнему толкованию вместо «не приобрел известности» – «не слышал Учения». 18 Конфуций сказал: «Можно ли не следовать резонным советам? Да, но в этом случае важно исправление. Можно ли не быть довольным ласковыми внушениями? Да, но важно, чтобы они понимались. Но если человек доволен внушениями, однако не вникает в их смысл, принимает советы, но не исправляется, – с таким я не могу ничего поделать». 19 Конфуций сказал: «У многочисленной армии можно отнять главнокомандующего, а у обыкновенного человека нельзя отнять его воли». Потому что храбрость армии зависит от людей, а решимость – от самого себя. 20 Конфуций сказал: «Только с наступлением холодного времени года мы узнаем, что сосна и кипарис опадают последними». Так точно и благородные люди в мирную эпоху не отличаются от толпы и познаются только в годину испытаний и смут, когда они выделяются из толпы неуклонным исполнением своего долга. 21 Конфуций сказал: «Умный не заблуждается, гуманист не печалится и мужественный не боится». 22 Конфуций сказал: «Человек, с которым можно вместе учиться, еще не есть человек, с которым можно утвердиться в добродетели; человек, с которым можно вместе идти по пути добродетели, еще не есть человек, с которым можно утвердиться в добродетели; человек, с которым можно утвердиться в добродетели, еще не есть человек, с которым можно взвешивать должное (т. е. принимать решение, сообразное с обстоятельствами и требованиями времени)». 23 «Колышутся и перевертываются цветы груши… Разве я не думаю о тебе? Думаю, да дом далеко». Конфуций сказал: «Не думаешь, а то что за даль!» Глава X. В своей деревне 1 Конфуций в своей родной деревне имел простодушный вид, как будто бы не мог сказать слова. А в храме предков и при дворе он говорил обстоятельно, но только с осторожностью. 2 В ожидании аудиенции в разговоре с низшими вельможами он был тверд и прям, а в разговоре с высшими был любезен. В присутствии государя он выступал с благоговением, но с должным достоинством. 3 Когда государь подзывал его и приказывал принять иностранных посланников, то он менялся в лице и ноги у него подкашивались. Когда он делал приветствие руками направо и налево стоящим в ряд сослуживцам, то его платье спереди и сзади сидело гладко; когда спешил вперед в царские покои, был подобен птице с растопыренными крыльями. Когда гости удалялись, то он непременно докладывал государю, говоря: «Гости не оглядываются». 4 В ворота княжеского дворца он входил наклонившись, как бы не помещаясь в них. В воротах он не останавливался и, проходя, не ступал на порог. Следуя мимо престола, он менялся в лице, ноги его подгибались и он говорил, как будто бы у него недоставало духа. Подобрав подол платья, он вступал в залу, согнувшись и затаив дыхание, словно не дышал вовсе. По выходе, когда он спускался на одну ступеньку, лицо его распускалось и делалось спокойным и веселым. Спустившись, он быстро бежал, растопырив руки, и благоговейно возвращался на свое место. 5 Конфуций держал символ власти своего князя согнувшись, как бы подавленный его тяжестью, подняв его вверх не выше рук, сложенных для приветствия, и не опуская ниже рук, словно протянутых для отдавания чего-либо. Лицо его менялось и словно трепетало, он двигался мелкими шажками, на пятках, не поднимая ног; при представлении подарков выражение лица его было спокойное. При частных визитах он имел веселый вид. 6 Конфуций не оторачивал своего воротника темно-красной или коричневой материей. Не употреблял на домашнее платье материи красного или фиолетового цветов (как цветов промежуточных, более идущих женскому полу). В летнюю жару у него был однорядный халат из тонкого или грубого травяного полотна, который при выходе из дому он непременно накидывал поверх исподнего платья. Поверх нагольной шубы из черного барашка он надевал черную однорядку, поверх пыжиковой – белую, а поверх лисьей – желтую. У него был меховой халат, длинный, с коротким правым рукавом (для удобства в работе). Он непременно имел спальное платье длиною в 7,5 своего роста. В домашней жизни Конфуций употреблял [для сиденья] пушистые лисьи и енотовые меха. По окончании траура он носил всевозможные подвески. Если это было не парадное платье, то оно непременно скашивалось вверху. Барашковая шуба и черная шапка не употреблялись при визитах с выражением соболезнования. Первого числа каждого месяца он непременно одевался в парадное платье и являлся ко двору. Барашковая шуба – придворное платье; пыжиковая надевалась при представлении вассалов и их послов к сюзеренному двору, и лисья – при принесении благодарственной жертвы в конце года за сохранение хлебов от вредных насекомых и зверей – это па чжа, т. е. жертва восьми духам. На левом боку висели: утиральник, нож, оселок, маленькое шило для развязывания узлов и зажигательное металлическое зеркало. На правой стороне: кольцо для натягивания лука, дерево для вытирания огня в пасмурную погоду, большое шило из слоновой кости, кисти и ножны. 7 Во время поста после омовения непременно надевал чистое полотняное платье; непременно менял пищу и платье (т. е. не ел скоромного, пряностей и не пил водки, до которой он был большой охотник), и в комнате непременно менял место сидения. 8 Не гнушался кашею из обрушенного риса и мясом, изрубленным на мелкие куски. Он не ел ни каши, испортившейся от жары или влажности, ни испортившейся рыбы и тухлого мяса; не ел также кушанья с изменившимся цветом и запахом, а также приготовленного не в пору, и вообще всего не созревшего; порезанного неправильно (не квадратиками) или приготовленного с несоответствующим соусом – не ел. Хотя бы мяса и было много подано, но он не допускал, чтобы оно получало перевес над растительною пищею (рисом); только в вине он не ограничивал себя, но не пил до помрачения. Покупного вина и базарного мяса он не ел (опасаясь, что они не чисты или вредны для здоровья). Он никогда не обходился без имбиря. Ел немного Как видно, и в древности китайцы были не только гурманами, но и гигиенистами, заботясь, чтобы каждое кушанье имело соответствующую ему приправу и соус. Между прочим, из книги обрядов мы узнаем, что рыба, например, варилась в соусе из икры с Polygonum (горец), курица – в мясном соку с тем же горцем. Преобладание животной пищи над растительной, составляющей главный материал для поддержания жизненных сил, признается китайской гигиеной вредной для здоровья и ведущей к сокращению жизни. Имбирь – по мнению китайцев – освежает ум и уничтожает зловоние. 9 Участвуя в княжеских жертвоприношениях, он не допускал, чтобы мясо оставалось более трех дней; в противном случае он его не ел. 10 Во время еды не отвечал; во время спанья не разговаривал. Легкие служат главным органом дыхания и источником звуков; во время принятия пищи и сна дыхание несвободно, и потому разговор может повредить человеку, – так думают некоторые ученые китайцы. 11 Хотя бы пища его состояла из кашицы или овощного супа, он непременно отделял из них жертву, и непременно делал это с благоговением. 12 На рогожку, постланную неровно, он не садился. Потому что это могло нарушить душевное спокойствие. 13 На деревенском пире он не выходил из-за стола ранее стариков. 14 Когда жители его родной деревни прогоняли поветрие (т. е. изгоняли духов), то он в парадном платье стоял на восточной стороне крыльца. Обряд отгнания поветрия совершался волхвом, который накидывал на себя медвежью шкуру с четырьмя золотыми глазами, одет был в черный камзол и красную юбку с копьем в одной и щитом в другой руке и в этом наряде в сопровождении народа отправлялся по комнатам искать духов заразы и изгонять их. Несмотря на то, что этот древний обычай близок к забаве, тем не менее при совершении его присутствовали в парадном одеянии из почтения, а по другим источникам потому, что, опасаясь потревожить духов предков и демонов, хотели, чтобы они, благодаря заступничеству своих потомков, оставались покойными. 15 Когда отправлял человека в другое владение наведаться о чьем-либо здоровье, то провожал его двукратным поклоном вослед. 16 Когда Кан-цзы послал Конфуцию лекарства, то тот, приняв его с поклоном, сказал: «Не зная его свойств, я не смею отведать их». 17 Когда у него сгорела конюшня, Конфуций, возвратившись из дворца, сказал: «Ранен ли кто-нибудь?» – а о лошадях не осведомился. 18 Когда владетельный князь жаловал его кушаньем, то он непременно, поправив рогожку, предварительно отведывал его. Если князь жаловал его сырым мясом, то он непременно варил его и делал предложение предкам; а если князь жаловал живую скотину, то он кормил ее. Когда он присутствовал при столе у государя, то государь приносил жертву, после чего Конфуций прежде всех начинал есть. 19 Во время болезни, когда государь навещал его, Конфуций обращал голову на восток и покрывал себя парадным платьем, разложив на нем пояс. Восток – источник света и жизни. 20 В случае приказания государя явиться он отправлялся пешком, не ожидая, пока для него запрягут телегу. 21 Входя в храм предков, Конфуций спрашивал обо всем. 22 Когда умирал друг, которого было некому похоронить, Конфуций говорил: «Я похороню его». 23 За подарки друзей, хотя бы они состояли из телеги и лошади, но не из жертвенного мяса, он не кланялся. 24 Он не спал наподобие трупа навзничь и в обыденной жизни не принимал на себя важного вида. 25 Увидев одетого в траур, хотя бы и коротко знакомого, он менялся в лице; увидев кого-либо в парадной шапке или слепца, хотя бы часто встречался с ними, он непременно выказывал к ним вежливость. Когда, сидя в телеге, он встречал одетого в траур, опираясь на перекладину, наклонялся в знак соболезнования; такую же вежливость он оказывал и лицам, несшим списки населения. При виде роскошного угощения он непременно менялся в лице и вставал [в знак почтения]. Во время грозы и бури он непременно менялся в лице. 26 Поднявшись в телегу, он стоял в ней прямо, держась за веревку. Находясь в телеге, он не оглядывался назад, не говорил быстро и не указывал пальцем. Древние люди вообще стояли [передвигаясь] в телеге или колеснице; сидели только старики и женщины, для которых были особые покойные колесницы. 27 При виде недоброго выражения лица человека птицы поднимаются и летают взад и вперед, а потом опять опускаются. «Сидящая на этом мосту фазаниха, – сказал Конфуций, – действительно знает свое время, знает свое время!» Тогда Цзы-лу находился поодаль от Конфуция, и они вместе направились к птице, как бы имея намерение поймать ее, но она, вскрикнув трижды, поднялась. Знает свое время, т. е. когда нужно лететь, она летает, когда нужно опуститься – опускается. Глава XI. Хотя прежние люди… 1 Конфуций сказал: «Хотя прежние люди в церемониях и музыке были дикарями, а последующие – людьми образованными, если бы дело коснулось употребления их, то я бы последовал за первыми». Потому что у них искусственность, или внешний лоск, и природа находились в полном соответствии, а у последующих поколений искусственность получила перевес над природой. 2 Конфуций сказал: «Хуэй – не помощник мне; во всех моих речах он находил удовольствие». Он молча замечал и душою постигал без всякого сомнения и вопросов. 3 Нань-жун три раза в день повторял стихотворение «Ши-цзина» о белом скипетре; поэтому Конфуций выдал за него дочь своего старшего брата. В «Ши-цзине» сказано: «Пятнышко на белом скипетре еще можно зашлифовать, но ошибку в слове нельзя поправить». 4 Когда Янь-юань умер, то Янь-лу (отец его) просил у Конфуция телегу, чтобы на вырученную за нее сумму сделать саркофаг. Конфуций сказал: «Каждый почитает своего сына вне зависимости от того, способен он или нет. Когда Ли умер, то у него был гроб, но не было саркофага. Не пешком же мне ходить ради саркофага! Так как я состою в списках вельмож, то не могу ходить пешком». Говорят, что вельможам жаловались экипажи, которые они не могли продавать. 5 Когда Янь-юань умер, то Конфуций сказал: «Ах! Небо погубило меня! Небо погубило меня!» Такое восклицание глубокой горести вырвалось у Конфуция потому, что из числа своих учеников он считал только Янь-юаня способным распространять свое Учение. 6 Когда Янь-юань умер, то Конфуций горько плакал. Сопутствовавшие ему сказали: «Философ, ты предаешься чрезмерной скорби!» Он отвечал: «Чрезмерной скорби? О ком же мне еще глубоко скорбеть, как не об этом человеке?!» 7 Когда Янь-юань умер, ученики хотели устроить ему богатые похороны. Конфуций сказал: «Нельзя!» Но ученики все-таки пышно похоронили Янь-юаня. Конфуций сказал на это: «Хуэй смотрел на меня как на отца, но я не могу смотреть на него как на сына; не я, а вы виноваты в этом!» Потому что устроили ему несоответствующие похороны и таким образом лишили его спокойствия в земле. 8 Цзы-лу спросил о служении духам умерших. Конфуций отвечал: «Мы не умеем служить людям, как же можно служить духам?» Цзы-лу сказал: «Осмелюсь спросить о смерти». Конфуций ответил: мы не знаем жизни, как же мы можем знать смерть?» По мнению китайских толкователей, для мира загробного и мира живых, для начала и конца, собственно, нет двух законов, а только при изучении их должна быть последовательность, порядок, в природе мы видим только скопление и рассеяние, расширение или сокращение начал Инь и Ян; в первом случае мы имеем жизнь, а во втором смерть. 9 Конфуций сказал: «Ю (Цзы-лу) не в моей школе научился играть на гуслях». Ученики Конфуция не уважали Цзы-лу. Философ сказал: «Ю вошел в зал, но не вступил во внутренние покои (т. е. не постиг всей сути мудрости)». Игра Цзы-лу отличалась грубостью и воинственностью. 10 Конфуций сказал: «Чай – он глуп, Шэн – туп, Ши – лицемерен, а Ю – неотесанный». Чай – ученик Конфуция по фамилии Гао, по прозванию Цзы-гао, вэйский уроженец; о нем рассказывают, что он не наступал на тень, не убивал оживших насекомых, не ломал распускавшихся растений; находясь в трауре по родителям, три года плакал горючими слезами, никогда не улыбался, не ходил по тропинкам и не пролезал через канавы. Шэн был человек безыскусный, простой и чистосердечный, но тупоумный. Между учениками Конфуция не было недостатка в людях умных и красноречивых, но честь распространения его Учения принадлежала не умницам, а таким бесхитростным и чистосердечным людям, как Цзэн-цзы. Такие люди хотя и медленнее понимали, но зато усваивали лучше и прочнее. Указывая на эти недостатки своих учеников, Конфуций хотел, чтобы они сами сознали их и приняли меры к исправлению этих уклонений от неизменной средины. 11 Цзы-чжан спросил о характеристике доброго человека. Конфуций отвечал: «Он не идет по стопам древних мудрецов и потому не войдет в храмину мудрости». Добрый – это человек прекрасный от природы, но неученый; его желания направлены к гуманизму, он не делает зла и действует по собственной воле, а не по установившимся образцам; но так как он не учился, то и не может войти в храм конфуцианской мудрости. 12 Когда Конфуцию угрожала опасность в местности Куан и Янь-юань отстал, то он потом сказал последнему: «Я считал тебя умершим». На это последовал ответ: «Когда Учитель жив, как я смею умереть?!» Этим ответом Хуэй хотел сказать, что жизнь свою он считает принадлежащею ему, Конфуцию; узнав, что Учитель избежал опасности, он не считал себя вправе рисковать жизнью, хотя для спасения его охотно пожертвовал бы ею. 13 Цзы-лу, Цзэн-си, Жань-ю и Гун-си-хуа сидели подле Конфуция, который сказал им: «Не стесняйтесь говорить потому, что я несколько старше вас. Вы постоянно говорите, что вас не знают, а что бы вы сделали, если бы вас знали?» На это Цзы-лу легкомысленно отвечал: «Если бы я управлял владением в тысячу колесниц, окруженным большим государством, испытавшим нашествие неприятеля, а вследствие этого – удручаемым голодом, то по прошествии трех лет мог бы внушить ему мужество и направить к сознанию долга». Конфуций усмехнулся: «Ну а ты как, Цю?» Цю отвечал: «Если бы я управлял маленьким владением в шестьдесят – семьдесят ли, а то и в пятьдесят – семьдесят ли, то в течение трех лет я мог бы довести народ до довольства. Что же касается церемоний и музыки, то для этого пришлось бы подождать достойного человека». – «Ну а ты, Чи, что?» Последний отвечал: «Я не скажу, чтобы я мог это, но я желал бы поучиться; и при жертвоприношениях в храме предков, при представлениях удельных князей и их сановников желал бы в черном парадном платье и парадной шапке исполнять обязанности младшего церемониймейстера». – «Ну а ты, Дянь (Цзэн-си), что скажешь?» Когда замерли звуки гуслей, на которых играл Цзэн-си, он отложил их и, поднявшись, отвечал: «Мой выбор отличается от выбора трех господ». Конфуций сказал: «Что за беда? Ведь каждый высказывает свои желания». Тогда Дянь сказал: «Под конец весны, когда весеннее платье все готово, я желал бы с пятью-шестью молодыми людьми да с шестью-семью юнцами купаться в реке, наслаждаться затем прохладою на холме У-юй и с песнями возвращаться домой». Конфуций с глубоким вздохом сказал: «Я одобряю Дяня». Когда трое учеников удалились, Цзэн-си, оставшись подле Конфуция, спросил: «Что вы думаете о речах трех учеников?» Конфуций сказал: «Каждый из них выразил только свое желание». «Почему вы улыбнулись, когда говорил Ю?» – продолжал Цзэн-си. «Хочет управлять государством посредством церемоний, а между тем речи его не дышали уступчивостью – вот почему я улыбнулся», – ответил Конфуций. Дянь спросил: «А разве Цю говорил не о государстве?» «Откуда же это видно, что пространство в пятьдесят, шестьдесят или семьдесят ли не государство?» – «А разве Чи говорил не о государстве?» – «Храм предков и собрание князей разве не касаются князей? Если бы Чи был младшим церемониймейстером, то кто же мог бы быть старшим?» Достойный человек – Цзюнь-цзы, муж, украшенный совершенствами. Глава XII. Янь-юань 1 На вопрос Янь-юаня о гуманизме Конфуций сказал: «Победить себя и вернуться к церемониям – значит стать гуманистом. И в тот день, когда человек победит себя и возвратится к церемониям, Вселенная возвратится к гуманизму. Быть гуманистом зависит ли от себя, или от людей?» Янь-юань сказал: «Позволю себе просить вас указать мне подробности». Конфуций отвечал: «Не смотри на то, что противно правилам, не слушай того, что противно им, не говори того, что противно им, и не совершай действий, противных им». Янь-юань сказал: «Хотя я и не отличаюсь быстротою ума, но пытаюсь осуществить эти слова». По учению конфуцианцев, Небо даровало человеку добрую природу и начертало для него неизменные законы. К сожалению, страсти помрачили, затемнили эту добрую природу, и вот для того, чтобы просветить, очистить ее, человеку необходимо возвратиться к церемониям, т. е. к правилам, которые, являясь выражением присущих человеку небесных законов, определяют деятельность человека во всех ее проявлениях. Законодателями и творцами этих церемоний являются мудрецы, или святые люди, потому что они сохранили дарованную Небом человеку добрую природу с присущими ей законами во всей ее чистоте. Поэтому победа над страстями, при содействии церемоний или правил, воплощающих небесные законы, является единственным средством к достижению гуманизма, обнимающего собою всю совокупность наших душевных качеств, и, следовательно, к очищению нашей затемненной природы или возвращению всех присущих ей добродетелей. Победа над собою и возвращение к дарованным нам Небом правилам представляет собою работу сложную и продолжительную, и однодневная случайная победа над собою не может возвратить утраченных законов или правил, а тем более оказать могущественное нравственно-образовательное влияние на вселенную. 2 На вопрос Чжун-гуна о человеколюбии (гуманности) Конфуций отвечал: «Вне дома веди себя, как будто бы ты принимал знатного гостя; распоряжайся народом, как будто бы ты участвовал при великом жертвоприношении; чего не желаешь себе, не делай и другим, и тогда как в государстве, так и дома не будет против тебя ропота». Чжун-гун отвечал: «Хотя я и не отличаюсь быстротою ума, но попытаюсь осуществить эти слова». Когда с почтением будешь держать себя и снисходительно обращаться с другими, тогда в душе не будет места эгоизму и будет полнота душевных добродетелей. 3 На вопрос Цзы-чжана об умном Конфуций отвечал: «Умным и даже дальновидным можно назвать того, на кого не действуют ни медленно всасывающаяся клевета, ни жалобы на кровные обилы». Умный и дальновидный есть тот, кто сумеет по достоинству и в точной мере понять и оценить медленный яд клеветы и горячие жалобы на обиды. 4 На вопрос Цзы-гуна, в чем состоит управление, Конфуций отвечал: «В достаточности пищи, в достаточности военных сил и в доверии народа». Цзы-гун сказал: «Но если бы предстояла неизбежная необходимость исключить одну из этих трех статей, то какую исключить прежде?» – «Военную часть», – отвечал Конфуций. Цзы-гун сказал: «А если бы правительство вынуждено было пожертвовать одною из этих двух, то какою прежде?» «Пищею, – сказал Конфуций, – потому что смерть всегда была общим уделом, а без доверия народа правительство не может стоять». То есть заботы правительства должны заключаться в том, чтобы магазины были полны хлеба и на военное дело было обращено внимание; после этого его просветительное влияние распространится на народ, и он будет верен ему. Новейшие толкователи разумеют здесь взаимное доверие между правительством и народом, без которого невозможно их сосуществование. 5 Цзы-чжан спросил: «Как возвысить добродетель и отличить заблуждение?» Конфуций отвечал: «Принимать за руководительное начало преданность и искренность и обращаться к справедливости – это значит возвышать добродетель. Любя, кого вы желаете, чтобы он жил, ненавидя, кого вы желаете, чтобы он умер. Коль скоро вы желаете жизни и в то же время желаете смерти – это будет заблуждение. В „Ши-цзине“ сказано: положительно не из-за богатства (он бросил меня), а только из-за разнообразия (т. е. что новая любовь имеет для него особую прелесть)». Толкователи замечают, что хотя любовь и ненависть суть обычные человеческие чувства, но жизнь и смерть человеческая зависят от судьбы, а не от человеческих желаний, а потому из-за любви или ненависти желать кому жизни или смерти значит заблуждаться; а желание в одно и то же время и жизни и смерти является еще большим заблуждением. Всякое бессмысленное желание есть заблуждение. Приведенные слова «Ши-цзина», которые так мало вяжутся с текстом, по мнению Чэн-Цзы вставлены здесь по ошибке и должны быть помещены в § 12 главы XVI выше слов: «Циский князь Цзин-Гун имел тысячу четверок лошадей». 6 В ответ на вопрос циского князя Цзина о правлении, предложенный им Конфуцию, последний отвечал: «Правление есть там, где государь есть государь, министр – министр, отец – отец и сын – сын». На это князь сказал: «Прекрасно! Действительно, если государь не будет государем, министр – министром, отец – отцом и сын сыном, – то хотя бы у меня был хлеб, буду ли я в состоянии пользоваться им?» Это великий и неизменный закон человеческих отношений и корень правительственной политики. Князь Цзин-гун, хотя и одобрил слова Конфуция, но не сумел воспользоваться ими. Впоследствии действительно неопределенность в наследовании княжеств послужила поводом к тому, что фамилия Чэн (Тянь-ци) убила князя и овладела государством Ци, население которого уже давно было расположено к нему за то, что он выдавал народу хлеб большою мерой, а принимал от него малою. 7 В ответ на вопрос Цзы-чана насчет управления Философ отвечал: «Управление заключается в том, чтобы неустанно сосредоточиваться на нем и нелицемерно осуществлять его». 8 Философ сказал: «Благородный муж содействует людям в осуществлении их добрых дел, но не злых, а низкий человек поступает противно этому (наоборот)». 9 Цзы-чжан спросил: «Каков должен быть ученый, которого можно было бы назвать истинно славным?» «Кого это ты называешь истинно славным?» – спросил Конфуций. Цзы-чжан отвечал: «Того, кто непременно пользуется известностью как в государстве, так и в семье». «Но это будет известный, а не истинно славный, – возразил Конфуций, – истинно славный обладает природною прямотою и любит правду, вникает в слова и вглядывается в выражение лица, заботится о том, чтобы поставить себя ниже других, – такой, без сомнения, будет истинно славным как в государстве, так и в семье. А известный – это тот, кто принимает вид гуманиста, тогда как действия его противоречат этому, и он, не подозревая, пребывает в этом заблуждении. Такой будет известен как в государстве, так и в семье». Учащийся должен ставить своею задачею внутреннее самоусовершенствование, а не домогательство славы. 10 Фань-чи, сопутствуя Конфуцию в прогулке под У и Юй, сказал: «Осмелюсь спросить вас о возвышении добродетели, искоренении зла и различении заблуждения». «Прекрасный вопрос, – сказал Философ, – прежде дело, а потом успех, разве это не значит возвышать добродетель? При нападении на свое зло не нападать на чужое зло, разве это не значит искоренять зло? Под влиянием минутной досады забывать себя и своих родителей – разве это не заблуждение?» Ставить долг на первом плане, а выгоды на втором. Зло нельзя искоренить, если мы не будем обращать внимания на свои погрешности, а только замечать погрешности других. Ничто так легко не возбуждает человека и не доводит его до самозабвения, влекущего к самым пагубным последствиям для него и родителей, как мгновенные вспышки гнева и досады, а потому для избежания великих заблуждений необходимо различать их в самом зародыше. 11 На вопрос Фань-чи о человеколюбии (гуманности) Философ отвечал: «Гуманность – это любовь к людям». На вопрос, что такое знание, Философ сказал: «Знание – это знание людей». Фань-чи не понял. Философ сказал: «Возвышая людей честных (прямых) и преграждая путь бесчестным (кривым), мы можем сделать бесчестных честными». Фань-чи ушел и, встретив Цзы-ся, сказал: «Недавно я был у Философа и спросил его, в чем состоит знание. Он отвечал: „Возвышая людей честных и преграждая путь бесчестным, мы можем сделать бесчестных людей честными“. Что это значит?» Цзы-ся отвечал: «Богатое (капитальное) изречение! Шунь, получив царство, выбирал из всех и возвысил Гао-яо; вследствие этого люди негуманные удалились. Тан, получив престол, выбирая из всех, возвысил И-иня, и люди негуманные также удалились». Толкователи говорят, что эти достойные люди своим примером обратили негуманных людей в гуманных. Знание Шуня и Тана выразилось в умении узнавать и выбирать достойных людей, а гуманность их выразилась в том, что благодаря им дурные люди сделались хорошими. 12 Цзы-гун спросил: «В чем состоит дружба?» Философ ответил: «В искреннем увещании и в добром руководстве; нельзя – прекрати, не срами себя». 13 Цзэн-цзы сказал: «Благородный муж сходится с друзьями через ученость и пользуется ими для усовершенствования в гуманности (добродетели)». Глава XIII. Цзы-лу 1 Цзы-лу спросил: «В чем состоит правление?» Философ ответил: «В том, чтобы предупреждать народ своим примером и трудиться для него». На просьбу о дальнейших объяснениях Философ сказал: «Не ленись». Толкователи говорят, что энтузиаст охотно предается деятельности, но энергия его скоро ослабевает, потому Конфуций и советует не облениваться. 2 Чжун-гун, сделавшись правителем у фамилии Цзи, спросил об управлении. Философ сказал: «Сначала обращай внимание на подчиненных чиновников, прощай малые ошибки и возвышай достойных и способных». Чжун-гун сказал: «Как узнавать достойных и способных и возвышать их?» Философ ответил: «Возвышай известных тебе, а неизвестных тебе люди не бросят». 3 Цзы-лу сказал: «Вэйский государь Чу-гин-чжэ ожидает вас, Философ, чтобы с вами управлять государством. С чего вы намерены начать?» «Необходимо исправить имена», – ответил Конфуций. «Вот как! Вы далеко заходите. К чему это исправление?» – спросил Цзы-лу. «Дикарь ты, Ю, – отвечал Философ. – Благородный муж осторожен по отношению к тому, чего не знает. Если имя неправильно (не соответствует сущности), то слово противоречит делу, а когда слово противоречит делу, то дело не будет исполнено, а если дело не будет исполнено, то церемонии и музыка не будут процветать, а если церемонии и музыка не будут процветать, то наказания не будут правильны, а когда наказания будут извращены, то народ не будет знать, как ему вести себя. Поэтому для благородного мужа необходимо, чтобы он непременно [мог назвать правильные имена вещей с тем, чтобы] сказанное исполнить и чтобы в словах его не было ничего бесчестного (недобросовестного)». По выражению китайских ученых, имя – это часть действительного предмета, а действительный предмет есть хозяин имени, и между тем и другим должно быть полное соответствие. Например: для тушения пожара необходима вода, а человеку говорят: «Принеси огня», – ясно, что дело не может быть сделано вследствие извращения имени. Все это довольно-таки туманное резонирование направлено было Конфуцием против следующего случая: вэйский наследник Куай-туй, стыдясь развратного поведения своей матери Нань-цзы, хотел умертвить ее, но это ему не удалось, и он бежал. Тогда отец его Лин-гун хотел сделать наследником второго сына своего Ина, но он отказался. Сам князь умер, и княгиня опять-таки хотела назначить Ина, но он снова отказался, и тогда на место его был назначен сын Куай-туя Чжэ (Чу-гун. – Ред.), ставший во враждебные отношения к отцу. Таким образом, Куай-туй и Чжэ явились людьми, не признававшими своих отцов, и Конфуций под исправлением имен будто бы разумел возведение на княжеский престол Ина. 4 Фань-чи просил научить его земледелию. Философ ответил: «Я хуже опытного земледельца». «Ну, прошу научить огородничеству», – попросил Фань-чи. Философ ответил: «Я хуже опытного огородника». Когда Фань-чи вышел, Философ сказал: «Мелкий человек этот Фань-чи. Если наверху любят церемонии, то народ не осмелится быть непочтительным; если наверху любят правду, то народ не осмелится не покоряться; если наверху любят искренность, то народ не осмелится не выражать привязанности. А при таких условиях народ, неся в пеленках за плечами малых детей, устремится к вам. Зачем же заниматься земледелием?» 5 Конфуций сказал: «Человек прочитает весь „Ши-цзин“, а дадут ему какое-нибудь правительственное дело, то он не понимает его; пошлют его в чужое государство, а он не в состоянии один справиться с ним. Хотя он и много знает, но какая от этого польза?» Конфуций здесь вовсе не отрицает пользы «Ши-цзина», к которому он питал такую привязанность и уважение, а указывает только на то, что в его время изучение «Ши-цзина» ограничивалось распеванием фраз его без углубления в смысл их и приложения на практике. 6 Конфуций сказал: «Если сам правитель корректен, то народ без приказаний будет исполнять, что нужно; если же правитель сам некорректен, то, хотя бы он приказывал, его не послушают». 7 Философ отправился в Вэй с Жань-сю в качестве кучера и, обратившись к нему, сказал: «Как много народа!» Жань спросил: «Коль скоро много, то чего еще можно было бы прибавить?» «Обогатить его», – отвечал Философ. «А когда он разбогатеет, то что еще можно бы сделать для него?» – «Научить его», – отвечал Философ. Толкователи по этому поводу замечают: Небо, сотворив людей, дало им правителей (пастырей), вручив им три дела: отцу – питание, наставнику – обучение, и правителю – управление. 8 Философ сказал: «Если кто исправит себя, то какая трудность для него участвовать в управлении? Если же кто не в состоянии исправить самого себя, то каким образом он будет исправлять других?» 9 Дин-гун спросил: «Возможно ли одним словом возвысить государство?» Конфуций отвечал: «От одного слова нельзя ожидать таких результатов. Людская пословица говорит: „Быть государем трудно, но нелегко быть и министром“. Если будем понимать, что трудно быть государем, то разве нельзя надеяться одним этим словом поднять государство?» «А бывало ли, чтобы одно слово губило государство?» – спросил Дин-гун. Конфуций отвечал: «От одного слова нельзя ожидать этого. Народная пословица говорит: „Я не радуюсь быть правителем, потому что словам его только поддакивают и никто не противоречит ему“. Если слова его хороши и им не противоречат, разве это не хорошо? Если же они не хороши и им не противоречат, не близко ли это к тому, что одно слово губит государство?» 10 Шэ-гун в разговоре с Конфуцием сказал: «В нашей деревне был один прямолинейный парень; отец его удержал (угнал) чужого барана, а сын явился в качестве обвинителя». Конфуций сказал: «В нашей деревне прямолинейные люди отличаются от этого: у нас отец прикрывает сына, сын прикрывает отца. В этом и есть прямота». Взаимное укрывательство отца сыном и сына отцом составляет высшее проявление небесных законов и человеческих чувств, поэтому в таком укрывательстве хотя и не видно стремления к прямоте, но она естественным образом заключается в этом деянии. 11 Цзы-гун спросил: «Каков должен быть тот, кого можно бы назвать ученым?» Философ сказал: «Ученым можно назвать того, кто не зазорен в своем поведении и, будучи послан в чужие края, не посрамит повеления государя». «Смею спросить: кто будет следующий за этим?» – поинтересовался Цзы-гун. «Тот, кто непременно остается верен своему слову и непременно приводит в исполнение то, что делает; таким образом, крепкие и ограниченные люди все-таки могут занимать следующее место (в разряде ученых)». Цзы-гун сказал: «А каковы настоящие соучастники в правлении?» «Эх, – ответил Философ, – стоит ли брать в расчет этих мелких людишек?» 12 Цзы-гун спросил: «Что вы скажете о человеке, которого все земляки любят?» «Не годится», – сказал Философ. «А что вы скажете о человеке, которого все ненавидят?» – продолжал спрашивать Цзы-гун. «Тоже не годится, – сказал Философ. – Лучше тот, которого любят хорошие земляки и ненавидят нехорошие». 13 Философ сказал: «Благородному человеку легко служить, но трудно угодить; угождаешь ему не по закону, он не будет доволен. Что касается употребления им людей на службу, то он дает им дело, смотря по их способностям. Подлому человеку трудно служить, но легко угодить, потому что хотя угождаешь ему и не по закону, но он будет доволен. Что же касается употребления им людей на службу, то он ищет таких, которые были бы способны на все». Благородный муж беспристрастен и снисходителен, а подлый – своекорыстен и придирчив. 14 Цзы-лу спросил: «Каков должен быть человек, чтобы можно было назвать его ученым?» Конфуций отвечал: «Ученым можно назвать того, кто настойчив, убедителен и любезен. По отношению к другим – настойчив и убедителен, по отношению к братьям – любезен». Конфуций дал такой ответ Цзы-лу, потому что последний в недостаточной степени обладал перечисленными качествами. 15 «Когда хороший человек будет учить народ в течение семи лет, то с таким народом можно идти на войну», – сказал Конфуций. По толкованию китайских ученых, под обучением здесь разумеются обучение нравственным принципам, земледелению как основе народного благосостояния, военному искусству и развитие в народе чувства патриотизма. 16 Философ сказал: «Посылать на войну людей необученных – значит бросать их». Глава XIV. Сянь спросил… 1 Сянь спросил: «Что постыдно?» Философ ответил: «Думать только о жалованье, когда в государстве царит порядок, и думать о том же, когда в нем нет порядка, – это постыдно». «Когда тщеславие, самомнение, ропот и алчность подавлены, то можно ли это считать за гуманизм?» – снова спросил Сянь. Философ ответил: «Это можно считать за совершение трудного дела, но гуманизм ли это – я не знаю». Гуманизм, или человеколюбие, представляет собою всю совокупность совершенств, дарованных Небом человеку, – это то целостное, что делает человека человеком, а потому и не может быть исчерпано отсутствием четырех вышеупомянутых недостатков, хотя только гуманист может подавить в себе тщеславие, самомнение, ропот и алчность. Засим ведь подавление в себе этих страстей не означает еще полного искоренения их, а предполагает, что они продолжают пребывать в человеке в скрытом состоянии. 2 Нань-гун-ко спросил Конфуция: «И стрелял искусно, а Ао двигал лодку посуху, и оба они умерли неестественною смертью. Юй и Цзи лично занимались земледелием и получили Вселенную». Философ не отвечал. Когда Нань-гун-ко вышел, Философ сказал: «Благородный муж этот человек, уважающий достоинства!» И владетель Ю-цюни был искусный стрелок. Умертвив сяского государя Сяна, он овладел его престолом, но министр его Хань-чжо убил его самого, и сам занял его место. Ао, или Яо, его сын, отличался силою и мог посуху двигать лодку (зависит от размеров); он был убит сяским государем Шао-каном (2118–2057 гг. до н. э.). Потомок Цзи, сына императора Ди-Ку (за 2435), У-ван также получил Вселенную (Китай). 3 Философ сказал: «Любящий человек разве может не поощрять к труду того, кого он любит? Преданный разве может не вразумлять своего государя?» Без первого условия любовь будет чисто животным чувством, а без второго преданность будет преданностью женщин и евнухов, т. е., хочет сказать толкователь, не бескорыстною. 4 Философ сказал: «Быть бедным и не роптать – трудно. Быть богатым и не гордиться – легко». 5 Философ сказал: «Мэн-гун-чо, сделавшись министром двора у Чжао и Вэй, был с избытком годен для этого поста, но не мог бы быть вельможей в Тэн и Сюэ». Объясняют это многосложностью и трудностью государственных обязанностей, лежавших на вельможе в таких маленьких уделах, как Тэн и Сюэ, так как в таких больших уделах, как Чжао и Вэй, должность министра двора была почетная и неответственная, и потому Мэн, при своей честности и бесстрастии, мог свободно занимать ее, но, как человек малоспособный, он не мог занимать никакого ответственного поста. 6 На вопрос Цзы-лу о совершенном человеке Философ отвечал: «Если взять знания Цзан У-чжуна, бесстрастие Гун-чо, мужество Чжу-ан-цзы, искусство Жань-цю и украсить церемониями и музыкой, то такого еще можно было бы признать совершенным». «Для современных совершенных людей, – прибавил он, – зачем непременно такая роскошь? Если ныне человек при виде корысти думает о долге, при виде опасности готов пожертвовать жизнью, отдает людям давно обещанное и не забывает слов, данных в жизни, то и такого можно назвать совершенным». У-чжун по имени Хэ славился своим умом, и современники называли его мудрецом. Чжуан-цзы – правитель города Бянь в княжестве Лу. 7 Философ спросил у Гун-мин-цзя о Гун-шу Вэнь-цзы: «Правда ли, что твой учитель не говорит, не смеется и не берет взяток?» Гун-мин-цзя отвечал: «Сказавший вам пересолил. Мой учитель говорит вовремя, и потому его речь не надоедает людям; смеется, когда весел, и его смех не надоедает людям; берет, когда справедливость допускает, и люди не тяготятся тем, что он берет. Так-то!» «Неужели это так?» – спросил Философ. Гун-шу Вэнь-цзы – вэйский вельможа Гун-сунь-чжи. Гун-мин цзя – также вэйский уроженец; Гун-мин – это его имя, а Цзя – фамилия. 8 Цзы-лу сказал: «Когда Хуань-гун умертвил княжича Цзю, то Шао-ху умертвил себя, а Гуань-чжун остался жив. Не могу ли я сказать, что он не был гуманистом?» Философ сказал: «Что Хуань-гун соединил удельных князей не силою оружия – это заслуга Гуань-чжу-на. Кто был так человеколюбив, как он? Кто был так человеколюбив, как он?» По поводу этих событий мы узнаем из «Чунь-цю» следующее: вследствие того, что циский Сян-гун был беззаконник, Бао-шу-я с княжичем Сяо-бо бежали в Цзюй, а Гуань-чжун и Шао-ху после убиения Сян-гуна бежали с другим княжичем Цзю, младшим братом Сяо-бо, в княжество Лу. Впоследствии Сяо-бо, сделавшись циским князем под именем Хуань-гуна, убил своего брата Цзю и просил выдать Гуань-чжуна и Шао-ху; последний покончил самоубийством, а Гуань-чжун, доставленный в клетке, по рекомендации Бао-шу-я сделался министром у Хуань-гуна. 9 Цзы-гун сказал: «Мне кажется, что Гуань-чжун не гуманист. Когда Хуань-гун умертвил своего брата, княжича Цзю, то он не только не мог умереть вместе с ним, но еще сделался министром у убийцы его». На это Философ заметил: «Гуань-чжун в качестве министра Хуань-гуна поставил его во главе удельных князей, объединил и упорядочил всю Вселенную, и народ до сего времени пользуется его благодеяниями. Если бы не Гуань-чжун, мы ходили бы с распущенными волосами и запахивали левую полу (т. е. были бы дикарями). Разве можно требовать от него щепетильности простых мужиков и баб, умерщвляющих себя в канавах и рвах в полной неизвестности?» Конфуцианская мораль оказывается весьма покладистой, признавая для Гуань-чжуна необязательным исполнение его долга по отношению к принятому им под свое покровительство младшему брату Хуань-гуна Цзю на том только основании, что он был младшим, а не старшим братом, и оправдывая этим поступление его на службу к убийце своего протеже. 10 Когда Чэнь Чэн-цзы умертвил Цзянь-гуна, тогда Конфуций обмылся и, представившись во дворец, заявил Ай-гуну, своему государю: «Чэнь Хэн убил своего государя, прошу о наказании его». Ай-гун сказал ему: «Сообщи трем именитым мужам». Конфуций сказал самому себе: «Так как я принадлежал к вельможам, то не смел не объявить об этом государю, а он говорит: „Объяви трем именитым мужам!“» Конфуций пошел к ним, а они объявили ему, что все-таки нельзя требовать наказания. Тогда Кун-цзы и им сказал, что, как состоявший в числе вельмож, он не смел заявить им. Чэн-цзы – циский вельможа по имени Хэн. Цзянь-гун – циский государь по имени Жэнь. Убийство случилось в 480 г. до Р. Х. Пред отправлением к своему государю Конфуций купался и даже постился ввиду важности такого ужасного преступления, как цареубийство. Ввиду того, что государственная власть находилась в руках трех фамилий Цзи, Мэн и Сунь, Ай-гун, конечно, не мог сделать никакого самостоятельного шага, а трое сильных временщиков, всегда питавших мятежные замыслы против своего государя, конечно, не могли согласиться на предложение Конфуция. Факт этот указывает на крайне смутное положение Китая в то время. 11 Философ сказал: «Благородный муж постепенно поднимается вверх по пути нравственного и умственного совершенствования, а подлый человек постепенно опускается вниз, погрязает в страстях». 12 Цюй-бо-юй послал человека к Конфуцию. Сидя с ним, Конфуций спросил его: «Чем занимается твой господин?» «Он желает уменьшить свои погрешности, и не может», – отвечал посланный. По уходе посланного Конфуций сказал: «Вот так посланный, вот так посланный!» Цзюй-бо-юй – вэйский вельможа по имени Юань, гостеприимством которого пользовался Конфуций во время пребывания в Вэй. До глубокой старости он без устали работал над своим нравственным самоусовершенствованием, и потому поступки его отличались полнейшей искренностью и слава его гремела повсюду. Ныне (в 1910 г. – Ред.) занимает первое место на восточной стороне во внешнем (переднем) дворе храма Конфуция, своего Учителя. 13 Конфуций сказал: «У благородного мужа есть три предмета, которых я не в состоянии достигнуть: человеколюбия без скорби, знания без заблуждения и храбрости без страха». Цзы-гун на это сказал: «Это Учитель сказал из скромности». 14 Философ сказал: «Не беспокойся, что люди тебя не знают, а беспокойся о своей неспособности». Мысль эта, которой Конфуций придавал чрезвычайно важное значение, встречается в афоризмах четыре раза. Профессор Васильев предполагает, что это просто четыре редакции одной и той же мысли. 15 Некто сказал: «Что вы скажете о воздаянии добром за обиду?» На это Конфуций сказал: «А чем же тогда платить за добро? Следует воздавать справедливостью (т. е. должным) за обиду и добром за добро». Под справедливостью здесь разумеется абсолютная справедливость, полнейшее беспристрастие, исключающее всякую идею о личных чувствах любви, ненависти и т. п. 16 Конфуций сказал: «Люди умные и нравственные удаляются от мира, когда во Вселенной царит беззаконие; другие удаляются из государства, объятого смутой, в государство, наслаждающееся покоем; другие удаляются от небрежного обращения (при упадке вежливости); а другие удаляются из-за слов государя (оскорбительных, конечно)». Конфуций добавил: «Удалившихся таким образом было семь человек». 17 Цзы-лу заночевал в Ши-мыне. Привратник у городских ворот спросил его: «Ты откуда?» «От Конфуция», – отвечал Цзы-лу. Тогда привратник сказал: «А, это тот, который, сознавая невозможность исправить мир, тем не менее действует?» 18 Философ, находясь в царстве Вэй, ударял в било. Человек с плетушкой за плечами, проходивший у ворот дома фамилии Кун, сказал: «С душою ударяющий в било!» Потом он прибавил: «Как отвратителен ты со своими назойливыми звуками! Не хотят знать тебя, ну и остановись! „Где глубоко, там переправляются в платье, а где мелко, там поднимают его“». На это Философ сказал: «Как он решителен в своем отрешении от мира! Но это нетрудно». Этот человек с плетушкой за плечами, которого толкователи признают отшельником, оставившим мирские дела ввиду страшных смут, царивших в Китае в период уделов, своим замечанием относительно ударения Конфуцием в било хотел сказать: «Зачем ты надоедаешь людям своим Учением, они не знают тебя, ну и оставь их». Ответ Конфуция заключает в себе мысль, что бросить мир в годину смут и взаимных войн – дело нетрудное, которое по плечу всякому мало-мальски честному человеку, а действовать в это время – дело нелегкое и не всякому по плечу. Только святой человек смотрит на Вселенную как на одну семью, на государство как на одного человека и потому ни на одну минуту не может забыть общих интересов. 19 На вопрос Цзы-лу, что значит быть благородным человеком, Философ сказал: «С благоговением относиться к самосовершенствованию». «Это всё?» – спросил Цзы-лу. Философ сказал: «Исправлять себя для доставления спокойствия народу – о трудности этого скорбели даже Яо и Шунь». По учению конфуцианцев, благотворные плоды самоусовершенствования в крайнем своем развитии распространяются не только на людей, но и на всю природу в полном ее объеме – все будет тогда на своем месте и исполнит свое назначение. 20 Юань-жан сидел по-варварски на корточках, поджидая Конфуция. Философ сказал: «Кто в юности не отличался послушанием и братскою любовью, возмужав, не сделал ничего замечательного, состарился и не умирает, – тот разбойник (т. е. человек, вредный для общества)», – при этом ударил его палкою по лодыжке. Говорят, что Юань-жан был старый приятель Конфуция; у него умерла мать, и он, вероятно, пришел к нему за помощью; но его непочтительная поза вызвала со стороны Конфуция упреки в варварстве. 22 Когда мальчик из деревни Цюэ докладывал, то некто спросил Конфуция: «Преуспевает?» Философ отвечал: «Смотря на то, что он занимает место с нами, идет со старшими рядом, я думаю, что он не стремится к преуспеянию, а желает поскорее достигнуть совершенства». Толкователи полагают, что мальчик был докладчиком у Конфуция. В его поведении хотя и усматривается нарушение правил приличия – что он держал себя со старшими как с равными, но Конфуций, говорят, допускал это, чтобы дать мальчику возможность присматриваться к людям и изучать их образ действий и манеры. Глава XV. Вэйский князь Лин-гун 1 На вопрос вэйского князя Лин-гуна о военном деле Конфуций отвечал: «Дело жертвоприношений мне известно, но военного дела я не изучал». На следующий день он пустился в путь. Лин-гун был беззаконный государь и вдобавок замышлял войну. Как сторонник мира и науки, Конфуций отвечал ему, что военного дела он не изучал, и, чтобы показать князю свое неудовольствие, на другой же день оставил его царство. 2 Во время истощения запасов продовольствия в царстве Чэнь ученики Конфуция заболели от голода и не могли подняться. Тогда Цзы-лу в досаде явившись к Конфуцию, сказал: «Видно, и благородный человек бывает в стесненном положении!» Философ отвечал: «Благородный человек строго соблюдает себя в стесненном положении, а подлый (низкий) делается распущенным (т. е. способным на беззакония)». Другой перевод: «Конечно бывает, – ответил Философ, – но подлый человек, когда бывает в стесненном положении, то делается распущенным. 3 Цзы-чжан спросил: «Как сделаться известным?» Философ сказал: «При искренности и верности в слове, твердости и благоговении в деятельности и в царстве дикарей можно преуспевать (сделаться известным). При отсутствии этих качеств, хотя бы даже в близком соседстве, разве можно преуспевать? Когда стоишь, представляй, что они (эти качества) предстоят пред тобою; когда находишься в экипаже, представляй, что они опираются на ярмо, и тогда преуспеешь». Цзы-чжан записал эти слова на поясе. 4 Философ сказал: «Не говорить с человеком, с которым можно говорить, – значит потерять человека; говорить с человеком, с которым нельзя говорить, – значит потерять слова. Умный человек не теряет человека и не теряет слов». 5 На вопрос Цзи-гуна о том, как сделаться гуманистом, Философ сказал: «Ремесленник, желая хорошо исполнить свою работу, должен предварительно непременно оттачивать свои инструменты. Живя в известном государстве, служи его достойным сановникам и дружись с его гуманными учеными». 6 На вопрос Янь-юаня о том, как устроить государство, Философ сказал: «Руководствоваться счислением времени династии Ся; ездить в колеснице династии Инь; носить шапку династии Чжоу; употреблять музыку шао с пантомимами; исключить чжэнский напев и удалить льстецов, потому что первый сладострастен, а вторые – опасны». Три династии: Ся, Шан и Чжоу начинали свой год в разное время. Ся начинала свой год с месяца под циклическим знаком Инь, так как под этим знаком родился человек; Шан – с Чоу, под которым, говорят, появилась земля, и Чжоу – с Цзы, под которым появилось небо. Луна под знаком Цзы приходится на 11-ю луну, в которую бывает зимнее солнцестояние. Конфуций отдает предпочтение сяскому времяисчислению, потому что время предназначается для деятельности, которая начинается с появлением человека, Иньскую колесницу Конфуций предпочитает по ее простоте и солидности, тогда как при Чжоу ее стали уже украшать золотом и яшмою. Чжоу скую шапку он предпочитает, с одной стороны, потому, что по своему совершенству она более прилична торжественным случаям, при которых она надевалась, и притом, как вещь малая, не разорительна. Музыка «Шао» считается самою прекрасною и совершенною. В объяснении по поводу музыки знаменитый воскреситель Конфуция Чэн-цзы между прочим замечает, что «все инструменты Трех династий изменялись сообразно требованиям времени». Но, проповедуя такое совершенно разумное и прогрессивное начало, конфуцианизм до последнего времени являлся противником всякого прогресса и изменения более или менее радикального. 7 Философ сказал: «Если человек во всяком деле не спрашивает себя: „Как же быть, как же быть?“, то и я не знаю, как с ним быть (как ему помочь)». Толкуют, что если человек поступает без зрелого размышления, наобум, то с таким сам мудрец не может ничего сделать. Та к как успех всякого дела зависит от внимательного к нему отношения, а неуспех – от небрежности, то во всяком деле человек сначала должен спрашивать себя: как же я должен поступить, как же я должен поступить? Если он этого не делает, то сам мудрец не в состоянии помочь ему. 8 Философ сказал: «Трудно тем, которые, проводя целые дни в компании, не обмолвятся словом о делах долга, а только любят пробавляться своим хитроумием». Отсутствие разговоров о долге ведет к распущенности и безнравственности, а хитроумие научает искусству строить козни и добиваться успеха в жизни незаконным путем. 9 Цзы-гун спросил: «Есть ли слово, которым можно было бы руководствоваться всю жизнь?» Философ сказал: «Это – снисходительность; чего сам не желаешь, того не делай другим». 10 Философ сказал: «Человек может расширить истину, но не истина человека». Истина, или закон, вместилищем которой в ее скрытом виде служит человек, сама по себе инертна, и оттого самодеятельность человека может развить ее до полной ее нормы. 11 Философ сказал: «Я целые дни проводил без пищи и целые ночи – без сна, но нашел, что одни размышления бесполезны и что лучше учиться». Одни только пустые размышления без прочных реальных основ, которые даются наукой, признаются не только бесполезными, но даже опасными. 12 Философ сказал: «Благородный муж заботится об истине, а не о насущном хлебе. Вот земледелие, но и в нем скрывается возможность голода; а вот – Учение, в котором скрывается и жалованье. Благородный муж беспокоится о том, что он не достигнет познания истины, а не о том, что он беден». 13 Философ сказал: «Если, достигнув знания, мы не в состоянии будем хранить его при помощи гуманности, но будем управлять без соблюдения внешнего достоинства, то народ не будет уважать нас. Но если и знание достигнуто, и мы сможем хранить его при помощи гуманности, и будем управлять с достоинством, но не будем вдохновлять народ при помощи обрядовых правил, то это нехорошо». Одни теоретические познания без практического применения их, т. е. без постоянной и непрерывной практики в гуманизме и подавления своекорыстных желаний, останутся мертвым капиталом. 14 Философ сказал: «Благородный муж иногда может не знать мелочей, но может нести важные обязанности; между тем как мелкий человек не может нести важных обязанностей, но он может проявить свое знание в малых делах». Другой перевод: «Благородный муж едва ли может показать себя в мелочах, но он в состоянии нести важные обязанности. Ничтожный же человек не может нести важных обязанностей, но может показать себя в малых делах». Ничтожный человек, несмотря на узость своей натуры, конечно, может обладать одной какой-либо способностью. 15 Когда учитель музыки капельмейстер Мянь, представляясь Конфуцию, приблизился к крыльцу, то Философ сказал: «Здесь крыльцо». Когда музыкант подошел к рогожке, на которой обыкновенно сидел, он сказал ему: «Здесь рогожка». Когда оба сели, Философ объявил ему: «Здесь такой-то, а здесь такой-то». Когда слепой музыкант ушел, Цзы-чжан спросил: «Следует ли так говорить со слепым музыкантом?» «Да, это непременное правило для того, кто ведет», – отвечал Философ. Глава XVI. Цзи-ти 1 Когда фамилия Цзи намеревалась сделать нападение на феодальное владение Чжуань-юй, Жань-ю и Цзы-лу, явившись к Конфуцию, сказали: «Цзи намерены вступить в войну с Чжуань-юй». Тогда Конфуций сказал: «Цю, на самом деле не твоя ли это вина? Ведь Чжуань-юйский владетель сделан был владетелем горы Дун-мэн в старину прежним царем, кроме того, владение его находится в пределах княжества Лу и владетель его есть подданный сюзеренного двора. С какой же стати нападать на него?» На это Жань-ю сказал: «Наш господин желает этого, а мы оба не желаем». Конфуций сказал: «Цю, Чжоу-жэнь говаривал: „Покажи силу своего содействия, оставаясь на посту; не можешь – удались“. Если вожак не поддерживает в опасном месте и не удерживает от падения, то на что нужен он? Кроме того, твои слова ошибочны. Когда тигр или носорог выскочат из клетки или же черепаха и яшма будут изломаны, находясь в шкафу, то чья это будет вина?» Жань-ю на это сказал: «В настоящее время владение Чжуань-юй сильно и смежно с городом Би; если теперь не взять его, впоследствии оно непременно будет предметом беспокойства для потомства фамилии Цзи». На это Конфуций сказал: «Цю, благородный муж не любит, когда люди умалчивают о своих корыстных побуждениях и непременно приискивают отговорки. Я слыхал, что правители государства и главы домов не беспокоятся о том, что у них мало людей, а печалуются о неравномерном распределении, не опасаются бедности, а опасаются смут; потому что при равномерном распределении богатств нет бедных, при согласии не бывает недостатка в людях, а при спокойствии невозможно падение государства. Поэтому, если отдаленные народы не идут с покорностью, то для привлечения их следует заботиться о просвещении и нравственности, а когда придут, следует доставить им спокойную жизнь, а не принуждать к военной службе. Теперь вы, Ю и Цю, помогаете вашему господину, а отдаленные народы не покоряются, и вы не в состоянии привлечь их; его государство распадается, народ удаляется и разбредается, и вы не можете сохранить его; а тут задумываете еще поднять войну внутри государства! Я боюсь, что опасность для Цзи-суня не в Чжуань-юе, а в стенах собственного дворца». Чжуань-юй – небольшое вассальное владение, находившееся недалеко от горы Тайшань в Шань-дуне, в нынешнем уезде Фэй-сянь, области И-Чжоу. Чжоу-жэнь – замечательный древний историк. 2 Конфуций сказал: «Полезных друзей трое и вредных – трое. Полезные друзья – это друг прямой, друг искренний и друг, много слышавший. Вредные друзья – это друг лицемерный, друг льстивый и друг болтливый». 3 Конфуций сказал: «Влечений, доставляющих человеку пользу, три и влечений, причиняющих ему вред, три. Полезные влечения – это находить удовольствие в упражнении в церемониях и музыке, не преступая должных границ; в рассказах о добре других и во множестве достойных друзей. Вредные влечения – это находить удовольствие в стремлении к роскоши, в разгуле и в страсти к пирам». 4 Конфуций сказал: «В присутствии лиц достойных и почтенных возможны три ошибки: говорить, когда не следует говорить, это называется опрометчивостью; не говорить, когда следует говорить, это называется скрытностью; и не обращать внимание на выражение лица почтенного человека – это называется слепотою». 5 Конфуций сказал: «Те, которые имеют знание от рождения, суть высшие люди, следующие за ними – это те, которые учатся, несмотря на свою непонятливость; непонятливые и не учащиеся составляют самый низший класс». 6 Конфуций сказал: «У благородного мужа – девять дум: взирая на что-либо, думает о том, чтобы видеть ясно; слушая – чтобы слышать отчетливо; по отношению к выражению лица думает о том, чтобы оно было любезное; по отношению к наружному виду думает о том, чтобы тон был почтительным; по отношению к речи – чтобы она была искренна; по отношению к делам – чтобы быть внимательным к ним; в случае сомнения думает о том, чтобы кого-нибудь спросить; по его отношению ко гневу думает о тех бедствиях, которые он влечет за собою; при виде возможности приобрести что-либо думает о справедливости». 7 Чэнь-кан спросил у Бо-юя, сына Конфуция: «Вы слышали что-нибудь особенное от вашего батюшки?» Тот отвечал: «Нет, а только когда отец один стоял и я пробегал по двору, он спросил меня: „Учишь ли «Книгу Стихотворений»?“ „Нет“, – отвечал я». «Если не учишь, то мне не о чем говорить с тобою». Я удалился и стал учить „Ши-цзин“. В другой раз он опять стоял один, а я пробегал по двору. Он спросил меня: „Изучаешь ли церемонии?“ – „Нет“, – отвечал я. „Без изучения их у тебя не будет успехов“, – сказал он. Я удалился и принялся за изучение церемоний. Я слышал от него только об этих двух предметах». Чэнь-кан, удалившись, с удовольствием заметил: «Я спросил об одном, а услышал о трех предметах: о „Ши-цзине“, церемониях и о том, что благородный муж удаляется от своего сына». Глава XVII. Ян-хо 1 Ян-хо хотел видеть Конфуция. Конфуций не являлся к нему. Тогда Хо послал ему поросенка. Конфуций, улучив время, когда Хо не было дома, отправился к нему с визитом и встретился с ним на дороге. Тогда Хо, обратившись к Конфуцию, сказал: «Поди сюда, я с тобой поговорю, – и вслед за тем спросил его: – Можно ли назвать гуманным того, кто скрывает свою драгоценность и тем оставляет в смутном положении государство?» «Нельзя», – был ответ. «Можно ли назвать умным того, кто, любя действовать на пользу человечества, неоднократно упускал время? Дни и месяцы уходят безвозвратно, годы не ждут нас», – продолжал Ян-хо. Конфуций сказал: «Верно. Я поступлю на службу». Под именем драгоценности разумеются доктрины и добродетели Конфуция, которые он не прилагал к делу и не употреблял непосредственно для того, чтобы водворить в государстве порядок и прекратить смуты. Ян-хо по имени Ху был домашним чиновником у известной фамилии Цзи. Заключив в темницу своего владыку Цзи-хуань-цзы и захватив правление в свои руки, он хотел, чтобы Конфуций представился ему, и для того, чтобы сделать этот визит обязательным для Конфуция, послал ему в подарок поросенка, за которого Конфуций обязан был по правилам вежливости благодарить. 2 Философ, прибыв в У-чэн и услышав звуки музыки и пения, с улыбкою сказал: «Чтобы зарезать курицу, зачем употреблять нож, которым режут быков?» Цзы-ю сказал ему в ответ: «В прежнее время я слыхал от тебя, Учитель, следующее: „Человек, занимающий высокое положение, если он изучил нравственный закон, то любит людей; человек же, занимающий скромное положение, когда он изучал нравственный закон, то высшему легче им распоряжаться“». Тогда Философ сказал: «Ученики мои, слова Яня верны, а прежние слова мои были шуткою». Цзы-ю был в это время начальником города У-чэн и научил жителей его церемониям и музыке, что, конечно, содействовало смягчению нравов. Но Конфуций нашел, что музыка для такого ничтожного городка – роскошь. 3 Цзы-чжан спросил относительно гуманности. Конфуций сказал: «Кто в состоянии исполнить пять требований, тот будет гуманным повсюду». «Позволю спросить, что это такое?» – поинтересовался Цзы-чжан. Конфуций сказал: «Почтительность, великодушие, искренность, сметливость и доброта. Если человек почтителен, то он не подвергается пренебрежению; если человек великодушен, то он привлекает к себе всех; если он честен, то люди полагаются на него; если он сметлив (умен), то он будет иметь заслуги (успех); если он милостив, то в состоянии будет распоряжаться людьми». Говорят, что это сказано было для Цзы-чжана, который будто бы не в достаточной мере обладал вышеупомянутыми качествами. 4 Би-си звал Конфуция к себе, и Философ хотел отправиться к нему. Тогда Цзы-лу сказал ему: «Прежде я слышал, как вы, Учитель, говорили, что благородный муж не вступает в сообщество с теми людьми, которые сами лично делают себе зло. Би-си возмутился и держит Чжун-моу. Как же это так, что вы отправитесь туда?» «Правда, – сказал Философ, – были такие слова, но не говорил ли я, что крепкий предмет не стачивается? Не говорил ли я, что белое, погруженное в черную краску, не делается черным? Что я – тыква горлянка?! Как можно привязать меня так, чтобы люди не старались воспользоваться мною?» Би-си был цзиньский вельможа и правитель города Чжун-моу, принадлежащего фамилии Чжао. Очевидно, Конфуцию было досадно, что ученик удерживал его от ложного шага, и потому он привел в свое оправдание сказанные им прежде два изречения, смысл которых заключался в том, что чужая грязь к нему пристать не может, что основные убеждения его не могут измениться, но что ему не хотелось бы оставаться не у дел. 5 Философ сказал: «Ю, слышал ли ты шесть слов о шести недостатках?» «Нет», – был ответ. «Ну, постой, я объясню тебе: питать любовь к гуманности и не учиться – недостатком этого будет глупость (простота); питать любовь к знанию и не любить учиться – недостатком этого будет шаткость (беспочвенность); питать любовь к четкости и не любить учиться – недостатком этого будет горячность; любить мужество и не любить учиться – недостатком этого будет возмущение; любить твердость и не учиться – недостатком этого будет сумасбродство». Для того чтобы шесть таких прекрасных качеств, как гуманность, знание, честность, прямота, мужество и твердость были свободны от вышеуказанных недостатков, необходимо Учение, образование, которое одно только и может уяснить присущие каждому из них законы и таким образом дать должный ход каждому из них. Таким образом, по учению конфуцианцев, только Учение может сделать человека сознательно нравственным существом. 6 Философ сказал: «Дети, почему не изучаете „Книгу Стихот-ворений“? Ведь она может воодушевлять, может служить для того, чтобы видеть свои достоинства и недостатки, может делать человека общительным, может вызывать законное негодование; в семье – научить служить отцу, в государстве – правителю; из нее вы узнаете множество названий птиц, животных, деревьев и растений!» 7 Философ сказал: «Церемонии, говорят, да церемонии! А разве под ними разумеются только подарки (яшмы и шелка)? Музыка, говорят, да музыка! А разве под нею разумеются только колокола и барабаны?» Сущность церемоний, их основа, заключается в почтении, а подарки служат только внешним выражением их. Точно так же и основа музыки заключается в гармонии, а инструменты являются только орудием для внешнего выражения ее. Церемонии – это порядок, а музыка – гармония; поэтому в мире нет ни одного предмета, в котором бы отсутствовали эти два начала. Они есть даже у воров и разбойников, потому что им для совершения воровства и грабежей необходимо иметь начальника, которого бы все слушались; без этого у них пойдут раздоры и безначалие, при которых они не могут заниматься своим ремеслом. 8 Философ сказал: «Есть досыта целый день и ничем не заниматься – разве это не тяжело? Разве нет шахмат и шашек? Играть в них все-таки лучше, чем ничего не делать». И, или в просторечии игра в шашки, состоящая из 361 шашки, изобретение которой приписывается императору Яо. У китайцев есть также игра в шахматы, называемая Сян-ци, имеющая большое сходство с нашей игрой в шахматы. Некоторые полагают, что она занесена в Китай из Индии. 9 Цзы-лу спросил: «Предпочитает ли высокопоставленный человек мужество?» Философ отвечал: «Он ставит долг выше всего, потому что человек, занимающий высокое положение, обладая мужеством, но не имея сознания долга, делается мятежником, а человек, занимающий низкое положение, обладая мужеством, но не имея сознания долга, делается разбойником». 10 Философ сказал: «Если кого ненавидят в сорок лет, тому уже делать нечего». Сорокалетний возраст – это та пора, в которую человек должен достигнуть добродетели, т. е. приобрести нравственные устои, которые снискивают ему уважение других, а если вместо этого он возбуждает в людях чувство ненависти, то, значит, он никуда не гож, так как в 40 лет невозможно иззмениться к лучщему. Глава XVIII. Вэй-цзы ушел… 1 Вэй-цзы ушел, Цзи-цзы сделан рабом, а Би-ган умер за увещания. Конфуций сказал: «Иньский дом имел трех гуманных людей». Вэй-цзы был родной брат иньского государя Чжоу от наложницы, а Цзи-цзы и Би-гань будто бы были его дяди. Вэй-цзы при виде беззаконий Чжоу-вана удалился, а Цзи-цзы и Би-гань стали увещевать, за что Чжоу-синь умертвил Би-ганя, а Цзи-цзы был сделан рабом и притворился сумасшедшим. 2 Циский князь Цзин по поводу обхождения с Конфуцием сказал: «Я не могу принять его как Цзи-ши (первого сановника); приму его по этикету, среднему между приемом Цзи-ши и Мэн-ши», а вслед за тем сказал: «Я уже стар и не могу воспользоваться его услугами». Конфуций удалился. 3 Цисцы послали лускому князю певиц. Цзи Хуань-цзы (временщик) принял их. В течение трех дней не было представлений ко двору. Конфуций удалился. В 14 г. правления Дин-гуна Конфуций, говорят, был министром уголовных дел (Президентом уголовной палаты) и в течение трех месяцев привел все в такой порядок и благоустройство, что циский князь, опасаясь, что дальнейшая деятельность Конфуция доставит лускому князю первое между удельными князьями место, решился при помощи циских певиц отвлечь князя от правительственной деятельности и выжить Конфуция – что, как мы видим, ему вполне удалось. 4 Чуский сумасшедший Цзе-юй, проходя мимо Конфуция с песнями, сказал: «О феникс, феникс! Как упали твои добродетели! Прошедшего невозможно остановить увенчаниями, а будущее еще поправимо. Оставь, оставь службу! В настоящее время участие в правлении опасно». Конфуций вышел из телеги и хотел поговорить с ним, но тот убежал, и им не удалось поговорить. Цзи-юй, говорят, был отшельник, притворившийся сумасшедшим. Он встретил Конфуция на пути его в Чу. Сравнивая Конфуция с фениксом, который будто бы появляется в эпоху мира и благоденствия, он как бы издевается над ним за несвоевременное появление и советует ему исправить свою ошибку – удалиться от мира и отказаться от опасной погони за служебной карьерой. 5 Сопровождая Конфуция на пути из Чу в Цай, Цзы-лу отстал и, встретившись со старцем, несшим на палке за плечами навозную корзину, обратился к нему со следующим вопросом: «Не видели ли вы моего Учителя?» Старец сказал: «Ты не трудишься, не в состоянии различить сортов хлеба. Почем я знаю, кто твой учитель?» С этими словами он воткнул палку в землю и стал полоть, Цзы-лу стоял, сложив почтительно руки. Тронутый его почтительностью, старик оставил Цзы-лу ночевать, зарезал курицу, приготовил просо, накормил его и представил своих двух сыновей. На другой день Цзы-лу отправился в путь и сообщил о случившемся Конфуцию. Философ сказал: «Это отшельник» – и послал Цзы-лу опять повидаться с ним. Но когда Цзы-лу пришел к прежнему месту, то увидел, что старец уже ушел. Цзы-лу сказал: «Не служить – значит отрицать долг. Если нельзя упразднить нравственную связь между старшими и младшими, то как же можно упразднить долг между государем и подданным? Желая держать себя чистыми (т. е. укрыться от житейской грязи и смуты), мы нарушаем великие социальные законы. Службою благородный муж исполняет свой долг по отношению к государю. Что Учение не распространяется, это мы знаем». Старец, или почтенный человек, о котором идет речь, также принадлежал, говорят, к категории отшельников, которые в то смутное и бесправное время, не видя возможности принести пользу своей родине и, быть может, из желания спасти свою жизнь, удалялись от мира и вели уединенную жизнь, заботясь о своем нравственном преуспеянии. Им не нравилась суетливая и, по их мнению, бесполезная деятельность Конфуция и его учеников, направленная к осуществлению на практике в государственном управлении своих идеалов. Потому-то все они и относились к Конфуцию и его последователям с явным пренебрежением. Последние также платили им той же монетой, считая их нарушителями одного из пяти основных принципов социальных отношений, который, по их мнению, они приносят в жертву своему эгоизму. Эти пять принципов суть: любовь в отношениях между родителями и детьми, долг в отношениях между государем и подданным, различение между супругами, порядок между старшими и младшими и искренность (доверие) между друзьями. 6 Главный капельмейстер Чжи отправился в Ци; Гань, распорядитель музыки при завтраке, отправился в Чу; Ляо, распорядитель музыки при обеде, ушел в Цай, и Цюэ, распорядитель музыки при ужине, отправился в Цинь; барабанщик Фан-Шу удалился в Хэ-нэй, к северу от Желтой реки; тамбурист У удалился в Хань-чжун, а младший капельмейстер Ян с [игравшим на каменном гонге] Сянем удалились на взморье. Известно, что музыка составляла одну из прерогатив владетельных князей. Между тем после преобразования музыки Конфуцием в царстве Лу три знатные фамилии предвосхитили это право; тогда музыканты, не желая служить узурпаторам, разбрелись по разным частям тогдашнего Китая. Глава XIX. Цзы-чжан 1 Цзы-чжан сказал: «Если ученый при виде опасности жертвует жизнию, при виде корысти думает о справедливости, при жертвоприношении думает о благоговении и при похоронах – как бы проявить свою скорбь, – то этого довольно». 2 Цзы-ся сказал: «О том, кто ежедневно узнаёт, чего он не знал, и ежеминутно вспоминает то, чему научился, можно сказать, что любит учиться». 3 Цзы-ся сказал: «В многоучении и непреклонной воле, неотступном вопрошании и тщательном размышлении есть также и гуманность». Так как эти четыре качества являются необходимыми агентами в выборе, усвоении и осуществлении добра, то само собой разумеется, что и гуманность как Summa summarum всякого добра заключается в них. 4 Цзы-ся сказал: «Ремесленники, чтобы изучить в совершенстве свое дело, помещаются в казенных мастерских; благородный муж учится, чтобы достигнуть высшего понимания своих принципов». Если ремесленники, говорят толкователи, помещались бы в других местах, то могли бы обратиться к другим занятиям, обращали бы внимание на другие дела и, конечно, не могли бы достигнуть совершенства в своем ремесле. Если такое исключительное сосредоточение внимания на своем ремесле необходимо для простого ремесленника, то тем более необходимо ученому для достижения наивысшего знания сосредоточить все свое внимание на Учении. 5 Цзы-ю сказал: «Ученики Цзы-ся в подметании пола, в ответах и движениях (манерах) годятся, но ведь это – последнее дело! Что же касается существенного, то этого у них нет (т. е. познаний нравственно-философских). Как же тут быть?» Услыхав это, Цзы-ся сказал: «Эх, Янь-ю ошибается! Разве благородный муж в системе обучения признает что-либо за главное и потому преподает его, равно как не признает чего-либо за второстепенное и потому ленится преподавать его? Подобно растениям он только сортирует своих учеников по степени их развития. В преподавании благородный муж разве может прибегать к обману? Ведь только для святого мужа возможно достижение полного высшего Знания». Отчаянный лаконизм этого параграфа делает правильный и удобопонятный перевод его без помощи толкований и внимания к каждой букве его совершенно невозможным. На саркастическое замечание Цзы-ю, что знание учеников Цзя-ся ограничивается только подметанием пола, умением отвечать и знанием, как подходить и как отступать, – последний совершенно основательно замечает, что благородный муж в обучении людей не обращает внимания на то, что главное и что второстепенное, а сообразуется со степенью развития своих учеников, подобно тому, как в уходе за растениями сообразуются со степенью их роста и различием пород; что насильственное преподавание высших истин всем, не соразмеряясь со степенью их подготовленности к восприятию их, было бы обманом. Подметание же пола, умение отвечать и обращаться служат средством для обуздания природы, воспитания добра, ограждения от соблазна и укрепления природной чистоты. Ведь только один мудрец, обладающий врожденным знанием, может достигнуть высшего знания без постепенного накопления его. 6 Мэн-ши сделал Ян-фу уголовным чиновником, и тот обратился за советом к Цзэн-цзы, который сказал ему следующее: «Правительство утратило истинный путь, народ давно отшатнулся от него. Если ты констатируешь факт преступления, то пожалей преступника, а не восхищайся своим умом». Ян-фу был учеником Цзэн-цзы. В толкованиях китайских ученых для нас весьма интересен взгляд их на причины, вызывающие преступления. Когда правительство, говорят ученые, перестает заботиться о пропитании и просвещении народа, то народ отшатывается от него, между ним и правительством теряется связь. При таких условиях преступления совершаются, если не по нужде, то по невежеству. Поэтому к преступникам следует относиться с сожалением, а не с жестокостью. Как, однако, китайская криминальная практика далеко расходится с этими гуманными теоретическими началами! К каким бесчеловечным пыткам и истязаниям прибегают представители китайского правосудия для того, чтобы вынудить у человека признание иногда даже в небывалом преступлении! 7 Шу-сунь У-шу обратившись к вельможам при дворе, сказал: «Цзы-гун даровитее и умнее Чжун-ни». Цзы-фу Цзинь-бо на это сказал: «Возьмем для примера дворцовую стену; моя стена доходит до плеч, и через нее можно видеть, что есть хорошего в комнатах (т. е. стена низкая и комнаты плохие); стена же Философа – в несколько саженей, и если не отыскать надлежащих ворот и не войти в них, то не увидишь красот храмов предков и богатства чинов империи; но отыскавших эти ворота, кажется, немного. Не таково ли должно бы быть и замечание твоего начальника?» Шу-сунь У-шу был луским вельможей и носил имя Чжоу-чоу. 8 Чэнь Цзы-цинь, обратившись к Цзы-гуну сказал: «Ты только из почтения говоришь так. Возможно ли, чтобы Чжун-ни был достойнее тебя?» Цзы-гун сказал: «Благородного мужа за одно слово считают умным и за одно слово считают невежей; поэтому в словах нельзя не быть осторожным. Философ недосягаем, подобно Небу, на которое нельзя подняться по ступенькам. Если бы Философ получил в управление княжество, то на нем оправдалось бы следующее изречение: „Кого он поставил бы на ноги, тот стоял бы; кого он повел бы, тот последовал бы за ним; кого приласкал бы, тот покорился бы ему; кого поощрил бы, те жили бы в согласии и мире“. При жизни он был бы славен; его смерть была бы оплакиваема. Каким же образом возможно сравняться с ним?» Здесь Цзы-гун только иллюстрирует, так сказать, неоднократно выраженную самим его Учителем мысль о тех благодетельных и блестящих результатах, которые дало бы управление. Глава XX. Яо сказал… 1 Яо сказал: «О Шунь! Небом установленное преемство царственной власти остановилось на тебе. В управлении следует неуклонно держаться середины (т. е. справедливости). Если китайский народ в пределах четырех морей обеднеет, то и благополучие государя прекратится навеки». С таким же наказом обратился к Юю и сам Шунь, уступая ему престол. Тан (Чэн-тан), обращаясь к Верховному Владыке, сказал: «Я, недостойный сын твой Ли, осмеливаюсь принести тебе в жертву черного быка и осмеливаюсь заявить тебе, Верховный Владыка, что император Цзе был виноват, и я не смел простить его, а достойные слуги твои мною не сокрыты под спудом. Его (императора) преступления и их (твоих слуг) добродетели зримы тебе, Владыка. В твоем сердце я был избран. Если я лично согрешу, то пусть это не будет вменено в вину моим подданным; если же они согрешат, то вина не должна пасть на меня». Чжоуский У-ван раздал большие награды, добрые люди обогатились. Он говорил: «У Чжоу-синя хотя и были ближайшие родственники, но они не стоили моих добродетельных (гуманных) людей. Грехи моего народа лежат на мне одном». Он (У-ван) обратил тщательное внимание на меры и весы, уяснил законы, восстановил упраздненные чины, и государственное правление пошло! Он восстановил угасшие государства, возобновил прервавшиеся поколения, вызвал к деятельности отшельников, и народ искренне покорился ему. Особенное внимание его было обращено на народное пропитание, на траур и на жертвоприношения. Если государь великодушен, то он приобретет расположение народа; если он разумен, то совершит подвиги, и если будет справедлив, то будут довольны им. Это манифест Чэн-тана 1766 г. до Р.Х., приведенный из «Шу-цзина», с которым он обратился к своим вассалам после того, как наказал последнего сяского императора Цзе. В начале этой главы заключается наказ императора Яо, обращенный к Шуню, по случаю отречения его от царства в пользу последнего. Далее, начиная со слова, пред которым, по толкованию, должно стоять имя основателя иньской династии Чэн-тана, говорят, идет заимствованный из «Шу-цзина» манифест этого государя к своим вассалам по случаю низложения последнего государя династии Ся тирана Цзе, с молитвенным воззванием к Верховному Владыке. Затем следует краткая характеристика чжоуского князя У-вана, начинающаяся щедрыми наградами по случаю утверждения дома Чжоу в царственном достоинстве. Заключительные же слова о «великодушии, приобретающем расположение народа», и т. д. сами толкователи, не зная, кому приписать, считают их общими рассуждениями о принципах, которыми должны руководствоваться цари в своей деятельности. 2 Цзы-чжан спросил у Конфуция: «Каким бы образом можно было вести дела правления?» Философ отвечал: «Следовать пяти прекрасным качествам и изгонять четырех скверных – этим путем можно вести дела правления». «А что такое пять прекрасных качеств?» – спросил Цзы-чжан. Философ отвечал: «Когда правитель благодетельствует, не расходуясь; налагает работу, не вызывая ропота; желает без алчности; доволен, но не горд; внушителен, но не свиреп». Цзы-чжан спросил: «Что значит благодетельствовать, не расходуясь?» Философ отвечал: «Когда он будет доставлять пользу народу исходя из того, что для него полезно, – разве это не будет благодеянием без затрат? Когда он будет выбирать пригодную работу и заставлять людей трудиться над ней, то кто же будет роптать? Когда он будет желать гуманности и приобретет ее, то где же тут место для алчности? Когда для него не будет ни сильных, ни слабых по численности, ни малых, ни великих дел и он будет относиться с одинаковым уважением ко всем и ко всему, то разве это не будет самодовольством без гордости? Когда он оправит свое платье и шапку, его взор будет проникнут достоинством, и, глядя на его внушительный вид, люди будут чувствовать уважение – разве это не будет величием без свирепости?» Цзы-чжан спросил: «А что такое четыре дурных качества?» Философ отвечал: «Казнить людей, не наставив их, – это бесчеловечность; требовать немедленного исполнения чего-либо, не предупредив заранее, – это торопливость; медлить с распоряжениями и требовать срочного исполнения их – это пагубность; давая людям что-нибудь, проявлять при выдаче скаредность (т. е. нежелание расставаться с выдаваемым предметом), – это будет мелочность, свойственная чиновнику, но не правителю». Относительно достоинств этого параграфа один ученый говорит следующее: «В „Лунь-юе“ много встречается вопросов и объяснений по поводу государственной политики, но нигде она не изложена с такой полнотой, как в настоящем параграфе, который поэтому и записан для того, чтобы служить царям пособием в государственном управлении и в то же время показать, каков был Философ в деле управления». 3 Философ сказал: «Кто не признает судьбы, тот не может сделаться благородным мужем. Кто не признает церемоний, тому неоткуда приобрести прочные устои. Кто не знает силы слова, тому неоткуда будет узнать людей». Конфуций Если верить китайцам, род Конфуция должен считаться одним из самых древнейших родов в мире. Они ведут его родословную за 11 веков до Р. Х. от Ци, старшего брата Чжоу-синя, последнего государя иньской династии, получившего потом от чжоуского князя Чэн-вана удел Сун. Но ближайшим родоначальником китайского мудреца, от которого он унаследовал свое прозвание, был Кун-фу-цзя, живший за 7 веков до Р. Х., правнук которого и прадед Конфуция вынужден был из-за родовой вражды с влиятельной фамилией Хуа переселиться в царство Лу, где, получив в управление город Фан, стал именоваться Фан-шу Отец Конфуция Шу Лян-хэ, говорят, был храбрый воин, обладавший богатырской силой, а мать его по имени Чжэн-цзай происходила из фамилии Янь. Не имея от первой жены сыновей, за исключением одного убогого Мэнни, на которого нельзя было рассчитывать как на продолжателя рода, Шу Лян-хэ, несмотря на свой 70-летний возраст, взял другую жену – именно Чжэн-цзай. От этой-то четы в 551 г. до Р. Х. в уезде Цзоу которым управлял его отец, родился Конфуций. При рождении ему было дано имя Цю, а впоследствии ему дали прозвание Чжун-ни. О детстве Конфуция, как это ни странно, мы почти не имеем никаких сведений; рассказывают только, что он любил играть, расставляя жертвенные сосуды и представляя разные обряды. Недостаток средств, а может быть, и смутные времена удельного периода, когда было не до науки, лишили Конфуция возможности получить в молодости правильное образование, несмотря на то, что у него, по его собственным словам, в 15 лет была охота учиться. В 19 лет он женился на девице из семейства Цянь-гуань, а в следующем году у него родился сын Ли. Вскоре после этого события мы встречаем Конфуция в качестве смотрителя хлебных магазинов, затем в должности смотрителя жертвенных животных. Так как, представая в некоторых памятниках в качестве смотрителя хлебных магазинов, он именовался чиновником фамилии Цзи, то из этого можно заключать, что он был сначала на службе не у самого луского князя. Как бы то ни было, но служебная карьера ему, по-видимому, не улыбалась, о чем можно заключать из того, что в 22 года он является в качестве Учителя, вокруг которого собирается немало молодых людей, жаждущих познакомиться с церемониями и истинами древней мудрости, и Конфуций, по его собственным словам, не отказывал в наставлении никому, кто являлся к нему со связкой вяленого мяса (т. е. платой за учение) и с горячим стремлением к познанию истины. Такой учительской деятельностью он занимался до тех пор, пока ему не представился случай, благодаря богатству и влиянию двух новых учеников своих Хэ-цзи и Нань-гуань-цзин-шу, осуществить свою заветную мечту – совершить путешествие к сюзеренному двору в столицу Лоян (в Хэ-паши) для изучения на месте чжоуских церемоний и древностей и чтобы расспросить о них Лао-цзы, который будто бы был придворным билиотекарем. Путешествие это несомнененно обогатило пытливый ум Конфуция новым запасом сведений по части церемоний, истории, языка и древности и в то же время подняло его значение как ученого. Вероятно, благодаря этому число учеников его по возвращении из Ло значительно возросло. Но ему не пришлось долго отдыхать в своем отечестве; начались большие смуты, обязанные своим происхождением возмутительному поведению трех знатных фамилий: Цзи, Мэн и Шу по отношению к своему государю, князю Чжао, который после безуспешной борьбы с ними в 25-й год своего княжения принужден был бежать в соседнее царство Ци; за ним последовал туда и Конфуций. В Ци в то время княжил Цзин-гун. Своими политическими беседами с этим князем, которому, между прочим, на его вопрос об управлении он сказал, что доброе правление может быть только там, где государь – государь, министр – министр, отец – отец и сын – сын (Гл. XII, § 6), Конфуций настолько успел снискать его расположение, что князь готов был дать ему землю под аренду в Ни-ци, если бы против этого не восстал первый министр Янь-ин. Эта неприятность в соединении с недовольством этикетом, который князь хотел приложить по отношению к Конфуцию, т. е. третировать его ниже первого магната Цзи и выше Мэн, сделала дальнейшее пребывание его в княжестве Ци довольно щекотливым, и он опять возвратился в Лу. Он застал свою родину в состоянии ужасных смут. Чжао-гун продолжал оставаться в княжестве Ци, где вскоре и умер, и на место его был возведен брат его, известный под именем Дин-Гуна (509 г. до Р.Х.). Известные знатные фамилии Цзи, Мэн и Шу, о которых упоминалось выше, державшие в руках своих государей, сами не в состоянии были обуздывать своих подчиненных; один из них – Ян-ху – открыто поднял знамя восстания. Такое положение дел заставило Конфуция отказаться от служебной деятельности на долгие годы, которые были им посвящены поэзии, истории, церемониям и музыке. Конфуцию был уже 51 год, когда некто Гун-шань-буню, взбунтовавшись против фамилии Цзи, пригласил его присоединиться к восстанию. Мудрец был готов отправиться на приглашение, но против этого восстал ученик его, Цзы-лу Вскоре Дин-гун назначил Конфуция правителем города Чжун-ду в округе Дун-пин. В течение своего годичного управления он до такой степени упорядочил вверенный ему город, что все окрестные правители хотели подражать ему. Такая блестящая деятельность его как администратора доставила ему более высокий пост товарища министра работ Сы-куна, затем министра уголовных дел (Ды-сы-коу). Вслед за сим он в качестве первого министра сопровождал своего князя Дина на свидание с циским князем Цзином, имевшее место в местечке Цзя-гy, и своим тактом, осторожностью и знанием приличий до такой степени пристыдил циского владетеля, что он возвратил некоторые земли, отрезанные у Лу. Желая ослабить силу и влияние трех вышеупомянутых знатных домов, Конфуций добился того, что два из них согласились разрушить свои укрепленные города. Как министр уголовных дел он отличался полным беспристрастием в отправлении правосудия. В течение трех месяцев он, говорят, успел настолько изменить распущенные нравы своих соотечественников, что в княжестве Лу восстановился полнейший порядок. Такая необычная реформа, которая при дальнейшей деятельности Конфуция должна была повести к быстрому усилению княжества Лу, навела такой страх на соседнее царство Ци, что там немедленно было решено принять меры к тому, чтобы парализовать дальнейшую благотворную деятельность Конфуция по упрочению доброго правления и порядка в Лу. С этой целью решено было прибегнуть к излюбленному в Китае средству – воздействию на чувственность правителей. В Лу немедленно было отправлено в подарок князю 80 красивейших циских девиц с музыкальными инструментами, вероятно, певиц. Результаты этой хитрости оказались вполне блестящими. Князь и вельможа Цзи-хуань были настолько очарованы красавицами, что не только перестали заниматься государственными делами и совершенно забыли о Конфуции, но даже, после великого жертвоприношения, не послали сановникам остатков жертвенного мяса. После такого ужасного нарушения великого обряда и пренебрежения делами правления Конфуций решился оставить свою злополучную родину и направился в царство Вэй (на границе Чжи-ли и Хэ-нань). С этого времени начинается его скитальческая жизнь по разным княжествам, продолжавшаяся 12 лет (с 495 по 483 гг. до Р.X.) и сопровождавшаяся разными приключениями. Так, в начале своих странствований на пути из Вэй в Чэнь (в Хэнани) он подвергся нападению со стороны жителей местечка Куан, принявших его по наружному сходству за Ян-ху, которому они хотели отомстить за его жестокое обращение. Когда сопровождавшие его ученики испугались, то Конфуций, стараясь успокоить их, сказал: «Разве после смерти Вэнь-вана просвещение не заключается во мне? Если бы, Небо хотело погубить это просвещение, то без сомнения оно не сделало бы меня причастным к нему, а так как оно вручено мне, значит Небо не хочет погубить его, а в таком случае что же могут сделать мне куанцы?» (Гл. IX. § 5). Освободившись от этой опасности, Конфуций не продолжал своего пути в Чэнь, а возвратился в Вэй, где с ним приключился другой случай, хотя и не такой опасный, но зато бросающий неблаговидную тень на его нравственный облик – это свидание его с развратницей Нань-цзы, женой владетельного князя Лин-гуна, которое заставило его поклясться пред своим учеником Цзы-лу в невинности этого свидания. «Пусть отвергнет меня небо, пусть отвергнет меня небо, если с моей стороны было что-нибудь предосудительное», – сказал мудрец. Из Вэй он отправился в Сун. Следуя туда через Цао, он расположился со своими учениками под деревом для упражнения в церемониях. Сунский офицер Хуань-туй приказал срубить дерево и умертвить Конфуция, который успокоил испугавшихся учеников, назвав себя носителем небесной добродетели, которому Хуань-туй, конечно, ничего не может сделать. Отсюда он направился в Чжэн, где у городских ворот отстал от своих учеников. Цзы-гун, отыскивая его, обратился к одному туземцу, который сказал ему, что у восточных ворот он видел человека, лоб которого походил на лоб императора Яо, шея – на шею императора Гао-тао, плечи имели сходство с плечами Цзы-чаня; вообще же он имел несчастный вид, словно заблудившаяся собака. Из Чжэна он направился в Чэнь, где прожил три года и затем возвратился опять в Вэй. На пути туда он попался в руки возмутившегося вэйского офицера, который отпустил его под клятвой не идти в Вэй; Конфуций спокойно нарушил эту клятву, находя, что она, как вынужденная обстоятельствами, не могла иметь обязательной силы. Вообще, как видно, китайский философ часто действовал сообразуясь с обстоятельствами, а не со своими убеждениями. Вэйский князь Лин-гун, хотя и принял Конфуция с почетом, но никакой должности ему не предложил, несмотря на его заявление, что если бы какой-нибудь из князей и принял его на службу, то он в течение трех лет привел бы управление княжеством в совершенный порядок. Дух авантюризма, которого, по-видимому, не чужд был Конфуций, едва не увлек его из Вэй в Цзинь, куда призывал его Би-си, правитель города Чжун-моу, возмутившийся против своего правителя. Опять тот же Цзы-лу выступил со своим увещанием в следующем роде: «Когда-то я слышал, как ты, Учитель, сказал: благородный муж не входит в общение с людьми, делающими зло. А Би-си – мятежник. Как же ты пойдешь к нему?» На это Конфуций, по-видимому нисколько не смутившись, отвечал: «Совершенно верно, я говорил это. Но не говорил ли я также, что твердое не становится тонким от трения, а белое не чернеет от погружения в черную краску? Разве я тыква-горлянка, чтобы мне висеть и не быть съеденным?» Несмотря на страстное желание философа играть выдающуюся политическую роль – желание, которое так сквозит в его ответе, благоразумный совет его ученика взял верх, и он отказался от своего намерения и снова направил стопы свои в княжество Вэй. Как видно, и в этот раз здесь ему не повезло, и когда князь Лин обратился к нему с вопросом о стратегии, то он, как поборник мира, не удостоив его ответом, немедленно удалился и направился в Чэнь. Во время пребывания его здесь в царстве Лу умер временщик Цзи-хуань-цзы и на смертном одре завещал своему сыну Кан-цзы непременно вызвать Конфуция; но этот последний, по совету своих приближенных, пригласил вместо него ученика его, Жань-цю. После этого случая, огорченный и разочарованный в своих надеждах лично переустроить Китай по своему образцу и водворить в нем мир и тишину, он, как бы в минуту овладевшего им отчаяния, воскликнул: «Пора мне возвратиться домой! Пора мне возвратиться домой!» Из Цай он отправился в Шэ (в провинции Хэ-нань). К этому времени (490-е гг. до Р.X.) относится встреча его на пути в Чу с одним чуским юродивым по имени Цзе-юй, который, проходя мимо телеги Конфуция, пел: «О, Фын-хуан! До какой степени упали твои качества! За прошлое не стоит укорять, но будущее еще поправимо. Оставь, оставь! Теперь участие в управлении опасно». При этих словах Конфуций вышел из телеги, желая поговорить с юродивым отшельником, но последний скрылся. По толкованию китайцев баснословная птица Фын со своей подругой Хуан появляется на земле тогда, когда на ней царствуют правда и мир. Приравнивая Конфуция к этой птице, юродивый отшельник хотел в своей песне сказать: ты забыл свою природу, стремясь к власти в годину смут и нестроения; но еще не поздно. Оставь свои честолюбивые намерения и скройся от мира, в котором участие в управлении грозит бедой! После этого счастье, по-видимому, улыбнулось неугомонному старику – его пригласил к своему двору в Сян-ян чуский Чжао-ван; мало того, он, говорят, сам довез его до своей столицы и хотел пожаловать его большими землями в кормление, но этому воспротивился первый министр Лин-инь, представив князю всю опасность пожалованья Конфуцию больших земельных владений. Вот как передает этот факт Сыма-цянь в своих «Исторических записках». Когда шла речь о пожаловании Конфуцию обширных земель, то министр Цзы-си, обратясь к князю, сказал: «Есть ли между вашими посланниками при дворах князей такие, как Цзы-гун?» «Нет», – отвечал князь. «Есть ли между вашими советниками такие, как Цзы-лу?» «Нет», – был ответ. «А есть ли у вас такие правители, как Цзы-юй?» «Нет. Что касается Кун-цю, то он излагает систему управления трех чжоуских государей и уяснил себе деяния Чжоу-гуна и Шао-гуна. Если Кун-цю получит землю и будет иметь помощниками своих достойных учеников, то это не послужит к благополучию чуского дома». Эта новая неудача заставила Конфуция снова возвратиться в Вэй, где Лин-гун уже умер, и наследник его Чу изъявил желание, чтобы Конфуций принял на себя управление, но он почему-то отклонил от себя эту честь. В это время Жань-цю, бывший военачальником у фамилии Цзи, отличился в войне с Ци, и Цзи-кан (или Кан-цзы), узнав от Жань-цю, что он научился военному искусству у Конфуция, вызвал последнего в Лу, для чего за ним было отправлено специальное посольство. Возвращение его имело место в 11-й год правления Ай-гуна (483 г. до Р.Х.), когда ему уже минуло 68 лет. Усталый и разочарованный, Конфуций не искал уже более службы, зная по долгому горькому опыту всю бесполезность этого стремления, и занялся учеными работами: составил предисловие к «Шу-цзи-ну», привел в порядок обрядник, урезал древние стихотворения, оставив из трех тысяч всего триста пять и переложив все их на музыку, упорядочил самую музыку. На склоне лет он с особенной любовью занимался «И-цзином», «Книгой Перемен», на которую составил пояснения, кои, по-видимому, не вполне удовлетворяли его самого, о чем можно заключить из следующих слов его: «Если бы мне прибавили еще несколько лет жизни для окончательного изучения „И-цзина“, тогда бы я мог обойтись без больших ошибок» (Гл. VII. § 13). Кроме того, он был занят составлением летописи «Чунь-цю» («Весны и Осени»), обнимающей историю луского княжества за 242 года, начиная с князя Иня и оканчивая 14-м годом княжения князя Ай-гуна, т. е. с 722 по 480 г. до Р.Х. Рассказывают, что в этом году на охоте был пойман Ци-линь, будто бы тот самый зверь, который появлялся незадолго до рождения Конфуция, рога которого мать мудреца украсила тогда лентой. Глубоко опечаленный появлением этого чудесного зверя, предвещавшего его близкую кончину, Конфуций сломал кисть и уже более не продолжал своей летописи. Спустя два года он скончался семидесяти трех лет, в 16-й год правления Ай-гуна, соответствующий 478 г. до Р.Х. П. С. Попов notes Примечания 1 Курсивом даны примечания переводчика.