Барышня и дурак. Максим Горький Стёртые камни панелей покрыты холодной слизью; над улицей колышется мокрая кисея тумана, а сквозь неё лениво сочится полуснег, полудождь какой-то грязноватый пепел. Голубые шары фонарей освещают тёмный измятый снег, сырые стены домов, слёзные потоки на тусклых стёклах окон. Столбы фонарей не видны в тумане, круглые шары огня скучно и непонятно висят в воздухе, насыщенном запахами дыма и конского навоза. Барышне грустно почти до слёз, до тихого отчаяния. Она трижды прошла взад и вперёд всю улицу от моста до площади, - никто из мужчин не пригласил её, сегодня все бегут в туман, точно желая скорее спрятаться или боясь опоздать куда-то. А уже скоро полночь и пора домой, где ждёт её брат, сердитый пьяница и бездельник. Сам он всегда возится с проститутками, но сестру презирает за её ремесло. Медленно передвигая ноги, боясь, чтоб не свалились растоптанные галоши, барышня идёт и щурится, глядя на огни в воздухе, - когда прищуришься, голубые шары фонарей покрываются серебряными иглами. А если на ресницах осядут капельки тумана - эти иглы горят радужно. Из переулка, прямо на неё, вышел мужчина и остановился под фонарём, оглядываясь, как заплутавшийся. На нём широкая шляпа, мокрые усы обвисли, закрыв рот. Он похож на военного. Барышня улыбнулась ему, он, приподняв шляпу, тоже ответил улыбкой. - Пойдёте? - спросила барышня. - Если позволите, - глухо сказал он. - Почему же нет? Он наклонил к ней костлявое лицо, тихо спросив: - А куда? - Куда хотите. - Вы далеко живёте? - Да, очень. Ко мне - нельзя! - Тогда - как же? - А тут, близко, есть такие комнаты, - сказала барышня и, шагнув вперёд, поскользнулась. - Осторожно, - тихонько воскликнул он, подхватив её под руку, и тихонько, неловко повёл. Барышня поглядела на него из-под намокшей шляпы опасливо; она знала мужчин, - в этом чувствовалось что-то неясное, непривычное ей: он говорит вежливо, даже ласково, и смотрит в лицо её как-то особенно, словно влюблённый. Глаза у него серые, усталые и кроткие, как у комнатной собаки. В нём есть что-то смешное. "За сорок", - подумала барышня и деловито сказала: - Я дешевле трёх не беру! - О! - воскликнул он, шевеля усами. - Сколько хотите, сколько угодно. Это возбудило у барышни чувство тревоги. "Распутник, должно быть", - подумала она и даже вздрогнула от брезгливости. Улица, задушенная туманом, бесконечно плыла в даль. Миновали площадь, пронёсся одноглазый автомобиль, проехал извозчик, среди улицы чёрным столбом стоял полицейский. Было тихо, и в этой мокрой тишине - точно лилась вода по водосточным трубам - звучал глуховатый, воющий голос. "Жалуется, что ли? - соображала барышня, вслушиваясь в звук и не улавливая связи слов. - Врёт, наверно..." Остановились у высоких ворот пред серым домом без огней в окнах; барышня толкнула рукою калитку, в тёмной дыре под воротами кто-то завозился, закашлял и сказал хрипло: - Черти носят... - Трущоба, - пробормотал мужчина, выпустив руку барышни и вытягивая её вперёд, но тотчас споткнулся и схватил барышню за плечо. - Не надо падать, - сердито посоветовала она, ускользнув из-под его руки, открыла дверь в стене, под ноги ей легла полоса серого света, она нерешительно потопталась на нём и, сказав: "Ну?" - вошла в узкий коридор с дверями направо и налево, как в тюрьме. Из серой стены выпрыгнул лысый старичок в очках, с папиросой, воткнутой в грязную бороду, уставился на них стеклянными глазами, вытирая ладони рук о ляжки. - В рубль? - спросила барышня. - Что? - Комнату. - Получше, - тихо сказал мужчина. Тогда старик лягнул ногою дверь сзади себя и проговорил детским голосом: - Три целковых. Что подать - лимонаду, чаю? - Чаю, - приказала барышня. Вспыхнул холодный белый огонь, осветив маленькую комнату с диваном, двумя креслами, столом, широкой кроватью у стены и умывальником. - Грязновато, - сказал мужчина, сняв шляпу. - Дороже - нет, - отозвалась барышня. С этим человеком не хотелось говорить, и в то же время он возбуждал желание сказать ему что-нибудь обидное. Вот он снимает мохнатое пальто, украшенное серебряным инеем тумана, и бормочет, раздражая: - Здесь пахнет старым одеялом и бараниной... Поправляет длинными пальцами слежавшиеся под шляпой волосы. Он - худой, угловатый, лицо унылое. Но одет чисто - в тёмно-синюю пару дорогого сукна, в хорошие ботинки с гамашами, а в галстухе - булавка с бирюзой. "Какой-нибудь по электричеству", - сообразила барышня, усевшись в кресло, осматривая мужчину. - Вы по электричеству служите? Он круто обернулся к ней. - Почему вы так думаете? - Догадываюсь. - Нет, я по другой части... Старичок внёс два стакана чая, положил на стол ключ от двери. - Больше ничего? Барышня, не ответив старику, взяла стакан чая в ладони. - Холодно! - Да, холодно, - слишком торопливо повторил мужчина, садясь в продавленное кресло и потирая колени. - И, главное, - внутри холодно, в душе холодно и пусто. Даже как будто и вовсе нет души, - это бывает с вами? - Бывает, отчего же нет? - солидно отозвалась барышня. - Вы боитесь этого? Она посмотрела на него исподлобья, не отвечая. Мужчина улыбался, и это было неприятно: говорит грустно, а сам улыбается. Всё шло не так, не обычно. Другой бы сел рядом, обнял и весело заговорил о разных пакостях. А этот сидит где-то далеко, не обращая внимания на даму, тянет слово за словом, как полусонный; время идёт медленно и скучно. Улыбается он какой-то раздавленной улыбкой, - это не улыбка весёлого человека, который собрался пошалить, и не улыбка привычного распутника, презирающего женщину. Выпив стакан горячего чая, барышня спросила, перебив его речь: - Ну, что же, будем раздеваться? Он вскинул голову; смешно, с явным удивлением посмотрел на неё и вдруг задёргался, ощупывая карманы, торопливо говоря: - Нет... Извините меня! Я ведь хотел только побеседовать. Иногда, знаете, ужасно хочется поговорить с незнакомым человеком. Потому что знакомые, видите ли, - как это вам сказать? Всё ужасно опустошено. Неужели все так, а? У всех эта пустота в душе? Ужасная жизнь! - Ужа, ужи, - вполголоса повторила барышня, сдвигая брови. - Почему вы такой скушный? - Да, я, должно быть, очень скучный. Ей стало немножко жаль этого чудака. - Вы - женатый? - Нет... - Да? Конечно, бывают и весёлые. Но у всякого - свой характер - верно? - Иногда - нестерпимо хочется чего-то... - Чего, котик? - Чего-то небывалого, особенного. - Барышня подозрительно отодвинулась, а он, хрустнув пальцами, сказал: - Всё так знакомо... И опустил голову. "Вынет пистолет да и..." - вздрогнув, подумала барышня и тотчас, сделав ласковое лицо, кокетливо прищурилась, говоря: - Разве я вам не нравлюсь? - О, нет, - сказал он вполголоса, не поднимая головы. - Нет, не в этом дело! Подвинулся к ней, сжав кулак до того крепко, что побелела кожа на суставах пальцев, виновато выговаривая: - Видите ли, - поймите меня! - я хотел просто поговорить... с человеком... Усмехнувшись, он разжал кулак. Барышня спросила: - Это мне? И двумя пальцами взяла с ладони красную бумажку. - Пожалуйста! Вы извините меня! Я - уйду. Барышня расправила билет, подёргала его за углы и великодушно предложила: - А то - останьтесь? Но он, уже одетый, сунул ей руку: - Прощайте! Барышня ласково кивнула головой: - До свиданья, котик! Сунув ноги в галоши, он с треском растворил дверь, обернулся и, заглядывая в комнату, сказал: - Вы - не беспокойтесь, я сам заплачу старику... - Ф-фу, - вздохнула барышня, услыхав, как хлопнула наружная дверь. Потом, посмотрев бумажку на свет лампы, сказала вполголоса: - Какой дурак!.. И начала не торопясь одеваться, напевая: Что он ходит за мной, Всюду ищет м-меня? 1916 г.