Путешествие с нигилистом. Николай Семенович Лесков Кто скачет, кто мчится в таинственной мгле? Гете Глава первая Случилось провести мне рождественскую ночь в вагоне и не без приключений. Дело было на одной из маленьких железнодорожных ветвей, так сказать, совсем в стороне от «большого света». Линия была еще не совсем окончена, поезда ходили неаккуратно, и публику помещали как попало. Какой класс ни возьми, все выходит одно и то же – все являются вместе. Буфетов еще нет; многие, чувствуя холод, греются из дорожных фляжек. Согревающие напитки развивают общение и разговоры. Больше всего толкуют о дороге и судят о ней снисходительно, что бывает у нас не часто. – Да, плохо нас везут, – сказал какой-то военный, – а все спасибо им, – лучше, чем на конях. На конях в сутки бы не доехали, а тут завтра к утру будем и завтра назад можно. Должностным людям то удобство, что завтра с родными повидаешься, а послезавтра и опять к службе. – Вот и я то же самое, – поддержал, встав на ноги и держась за спинку скамьи, большой сухощавый духовный. – Вот у них в городе дьякон гласом подупавши, многолетие вроде как петух выводит. Пригласили меня за десятку позднюю обедню сделать. Многолетие проворчу и опять в ночь в свое село. Одно находили на лошадях лучше, что можно ехать в своей компании и где угодно остановиться. – Ну, да ведь здесь компания-то не навек, а на час, – молвил купец. – Однако иной если и на час навяжется, то можно всю жизнь помнить, – отозвался дьякон. – Чего же это так? – А если, например, нигилист, да в полном своем облачении, со всеми составами и револьвер-барбосом. – Это сужект полицейский. – Всякого это касается, потому, вы знаете ли, что одного даже трясения… паф – и готово. – Оставьте, пожалуйста… К чему вы это к ночи завели. У нас этого звания еще нет. – Может с поля взяться. – Лучше спать давайте. Все послушались купца и заснули, и не могу уже вам сказать, сколько мы проспали, как вдруг нас так сильно встряхнуло, что все мы проснулись, а в вагоне с нами уже был нигилист. Глава вторая Откуда он взялся? Никто не заметил, где этот неприятный гость мог взойти, но не было ни малейшего сомнения, что это настоящий, чистокровный нигилист, и потому сон у всех пропал сразу. Рассмотреть его еще было невозможно, потому что он сидел в потемочках в углу у окна, но и смотреть не надо – это так уже чувствовалось. Впрочем, дьякон попробовал произвести обозрение личности: он прошелся к выходной двери вагона, мимо самого нигилиста, и, возвратясь, объявил потихоньку, что весьма ясно приметил «рукава с фибрами», за которыми непременно спрятан револьвер-барбос или бинамид. Дьякон оказывался человеком очень живым и, для своего сельского звания, весьма просвещенным и любознательным, а к тому же и находчивым. Он немедленно стал подбивать военного, чтобы тот вынул папироску и пошел к нигилисту попросить огня от его сигары. – Вы, – говорит, – не цивильные, а вы со шпорою – вы можете на него так топнуть, что он как биллиардный шар выкатится. Военному все смелее. К поездовому начальству напрасно было обращаться, потому что оно нас заперло на ключ и само отсутствовало. Военный согласился: он встал, постоял у одного окна, потом у другого и, наконец, подошел к нигилисту и попросил закурить от его сигары. Мы зорко наблюдали за этим маневром и видели, как нигилист схитрил: он не дал сигары, а зажег спичку и молча подал ее офицеру. Все это холодно, кратко, отчетисто, но безучастливо и в совершенном молчании. Ткнул в руки зажженную спичку и отворотился. Но однако, для нашего напряженного внимания было довольно и одного этого светового момента, пока сверкнула спичка. Мы разглядели, что это человек совершенно сомнительный, даже неопределенного возраста. Точно донской рыбец, которого не отличишь – нынешний он или прошлогодний. Но подозрительного много: грефовские круглые очки, неблагонамеренная фуражка, не православным блином, а с еретическим надзатыльником, и на плечах типический плед, составляющий в нигилистическом сословии своего рода «мундирную пару», но что всего более нам не понравилось, – это его лицо. Не патлатое и воеводственнное, как бывало у ортодоксальных нигилистов шестидесятых годов, а нынешнее – щуковатое, так сказать фальсифицированное и представляющее как бы некую невозможную помесь нигилистки с жандармом. В общем, это являет собою подобие геральдического козерога. Я не говорю геральдического льва, а именно геральдического козерога. Помните, как их обыкновенно изображают по бокам аристократических гербов: посредине пустой шлем и забрало, а на него щерятся лев и козерог. У последнего вся фигура беспокойная и острая, как будто «счастья он не ищет и не от счастия бежит». Вдобавок и колера, в которые был окрашен наш неприятный сопутник, не обещали ничего доброго: волосенки цвета гаванна, лицо зеленоватое, а глаза серые и бегают как метроном, поставленный на скорый темп «allegro udiratto». (Такого темпа в музыке, разумеется, нет, но он есть в нигилистическом жаргоне.) Черт его знает: не то его кто-то догоняет, или он за кем-то гонится, – никак не разберешь. Глава третья Военный, возвратясь на свое место, сказал, что на его взгляд нигилист немножко чисто одет, и что у него на руках есть перчатки, а перед ним на противоположной лавочке стоит бельевая корзинка. Дьякон, впрочем, сейчас же доказал, что все это ничего не значит, и привел к тому несколько любопытных историй, которые он знал от своего брата, служащего где-то при таможне. – Через них, – говорил он, – раз проезжал даже не в простых перчатках, а филь-де-пом, а как стали его обыскивать – обозначился шульер. Думали, смирный – посадили его в подводную тюрьму, а он из-под воды ушел. Все заинтересовались: как шульер ушел из-под воды! – А очень просто, – разъяснил дьякон, – он начал притворяться, что его занапрасно посадили, и начал просить свечку. «Мне, говорит, в темноте очень скучно, прошу дозволить свечечку, я хочу в поверхностную комиссию графу Лорис-Мелихову объявление написать, кто я таков, и в каких упованиях прошу прощады и хорошее место». Но комендант был старый, мушкетного пороху, – знал все их хитрости и не позволил. «Кто к нам, говорит, залучен, тому нет прощады», и так все его впотьмах и томил; а как этот помер, а нового назначили, шульер видит, что этот из неопытных, – навзрыд перед ним зарыдал и начал просить, чтобы ему хоть самый маленький сальный огарочек дали и какую-нибудь божественную книгу: «для того, говорит, что я хочу благочестивые мысли читать и в раскаяние прийти». Новый комендант и дал ему свечной огарок и духовный журнал «Православное воображение», а тот и ушел. – Как же он ушел? – С огарком и ушел. Военный посмотрел на дьякона и сказал: – Вы какой-то вздор рассказываете! – Нимало не вздор, а следствие было. – Да что же ему огарок значил? – А черт его знает, что значил! Только после стал везде по каморке смотреть – ни дыры никакой, ни щелочки – ничего нет, и огарка нет, а из листов из «Православного воображения» остались одни корневильские корешки. – Ну, вы совсем черт знает что говорите! – нетерпеливо молвил военный. – Ничего не вздор, а я вам говорю – и следствие было, и узнали потом, кто он такой, да уже поздно. – А кто же он такой был? – Нахалкиканец из-за Ташкенту. Генерал Черняев его верхом на битюке послал, чтобы он болгарам от Кокорева пятьсот рублей отвез, а он, по театрам да по балам все деньги в карты проиграл и убежал. Свечным салом смазался, а с светилем ушел. Военный только рукою махнул и отвернулся. Но другим пассажирам словоохотливый дьякон нимало наскучил: они любовно слушали, как он от коварного нахалкиканца с корневильскими корешками перешел к настоящему нашему собственному положению с подозрительным нигилистом. Дьякон говорил: – Я на его чистоту не льщусь, а как вот придет сейчас первая станция – здесь одна сторожиха из керосиновой бутылочки водку продает, – я поднесу кондуктору бутершафт, и мы его встряхнем и что в бельевой корзине есть, посмотрим… какие там у него составы… – Только надо осторожнее. – Будьте покойны – мы с молитвою. Помилуй мя, Боже… Тут нас вдруг и толкнуло, и завизжало. Многие вздрогнули и перекрестились. – Вот оно и есть, – воскликнул дьякон, – наехали на станцию! Он вышел и побежал, а на его место пришел кондуктор. Глава четвертая Кондуктор стал прямо перед нигилистом и ласково молвил: – Не желаете ли, господин, корзиночку в багаж сдать? Нигилист на него посмотрел и не ответил. Кондуктор повторил предложение. Тогда мы в первый раз услыхали звук голоса нашего ненавистного попутчика. Он дерзко отвечал: – Не желаю. Кондуктор ему представил резоны, что «таких больших вещей не дозволено с собой в вагоны вносить». Он процедил сквозь зубы: – И прекрасно, что не дозволено. – Так желаете, я корзиночку сдам в багаж? – Не желаю. – Как же, сами правильно рассуждаете, что это не дозволяется, и сами не желаете? – Не желаю. Взошедший на эту историю дьякон не утерпел и воскликнул: «Разве так можно!» – но, услыхав, что кондуктор пригрозил «обером» и протоколом, успокоился и согласился ждать следующей станции. – Там город, – сказал он нам, – там его и скрутят. И что в самом деле за упрямый человек: ничего от него не добьются, кроме одного – «не желаю». Неужто тут и взаправду замешаны корневилъские корешки? Стало очень интересно, и мы ждали следующей станции с нетерпением. Дьякон объявил, что тут у него жандарм даже кум и человек старого мушкетного пороху. – Он, – говорит, – ему такую завинтушку под ребро ткнет, что из него все это рояльное воспитание выскочит. Обер явился еще на ходу поезда и настойчиво сказал: – Как приедем на станцию, извольте эту корзину взять. А тот опять тем же тоном отвечает: – Не желаю. – Да вы прочитайте правила! – Не желаю. – Так пожалуйте со мною объясниться к начальнику станции. Сейчас остановка. Глава пятая Приехали. Станционное здание побольше других и поотделаннее: видны огни, самовар, на платформе и за стеклянными дверями буфет и жандармы. Словом, все, что нужно. И вообразите себе: наш нигилист, который оказывал столько грубого сопротивления во всю дорогу, вдруг обнаружил намерение сделать движение, известное у них под именем allegro udiratto. Он взял в руки свой маленький саквояжик и направился к двери, но дьякон заметил это и очень ловким манером загородил ему выход. В эту же самую минуту появился обер-кондуктор, начальник станции и жандарм. – Это ваша корзина? – спросил начальник. – Нет, – отвечал нигилист. – Как нет?! – Нет. – Все равно, пожалуйте. – Не уйдешь, брат, не уйдешь, – говорил дьякон. Нигилиста и всех нас, в качестве свидетелей, попросили в комнату начальника станции и сюда же внесли корзину. – Какие здесь вещи? – спросил строго начальник. – Не знаю, – отвечал нигилист. Но с ним больше не церемонились: корзинку мгновенно раскрыли и увидали новенькое голубое дамское платье, а в то же самое мгновение в контору с отчаянным воплем ворвался еврей и закричал, что это его корзинка и что платье, которое в ней, он везет одной знатной даме; а что корзину действительно поставил он, а не кто другой, в том он сослался на нигилиста. Тот подтвердил, что они взошли вместе и еврей действительно внес корзинку и поставил ее на лавочку, а сам лег под сиденье. – А билет? – спросили у еврея. – Ну, что билет… – отвечал он. – Я не знал, где брать билет… Еврея велено придержать, а от нигилиста потребовали удостоверения его личности. Он молча подал листок, взглянув на который начальник станции резко переменил тон и попросил его в кабинет, добавив при этом: – Ваше превосходительство здесь ожидают. А когда тот скрылся за дверью, начальник станции приложил ладони рук рупором ко рту и отчетливо объявил нам: – Это прокурор судебной палаты! Все ощутили полное удовольствие и перенесли его в молчании; только один военный вскрикнул: – А все это наделал этот болтун дьякон! Ну-ка – где он… куда он делся? Но все напрасно оглядывались: «куда он делся», – дьякона уже не было; он исчез, как нахалкиканец, даже и без свечки. Она, впрочем, была и не нужна, потому что на небе уже светало и в городе звонили к рождественской заутрене. Впервые опубликовано – газета «Новое время», 1882.