Человек остановился. Владимир Владимирович Набоков

Челов?къ остановился. Дорога спускалась къ селу, огненной синевой сіяли на солнц? зажоры,?— прошум?лъ недавно ливень, ядренымъ серебромъ остался на кустахъ. Челов?къ прищурился, и?взмахомъ костляваго плеча приладилъ поудобн?е м?шокъ за спиной.

— Эвона, куды заскакала... Урка, Урка... скотинка окаянная...

Высокій бабій голосъ надрывался за ольшанникомъ. Мелькнулъ алый платъ. Жеребенокъ задравъ хвостъ, мягко шмакая копытами по мокрой трав? р?звился на лугу. Мокрое солнце прожигало его насквозь рыжимъ золотомъ. А?тамъ, за лугами, далеко-далеко мл?ла синяя мякоть сосновыхъ л?совъ, плыли, толкаясь огромными боками, расплываясь и?сливаясь вновь, б?лыя, какъ св?жая бурдава, тучи,?— Рассея, благодать, ширина, синева св?жая.

Челов?къ прищурился опять не то на осеребренный дождемъ ольшанникъ, не то на какую-то свою тайную думу, и?негромко позвалъ:

— Тетка, а?тетка...

Баба, обойдя кусты, встала на краю канавы, ладонью заслонилась отъ солнечнаго пала.

— Чего теб?? Шляешься-то откол??

— Я, тетка, въ Курайскій скитъ, я?иду изъ Сосновки. Вотъ ты мн? и?скажи, на деревн? у?васъ?— какъ, бродягъ-то не хапаютъ?

Баба подошла ближе, показала красное, рябое свое лицо.

— Чего-же то васъ хапать? сказала она весело. Мало-ли васъ тутъ ходютъ. Во дворъ не пустимъ,?— а?большакъ не тронетъ. У?насъ деревня тихая.

— Да я?такъ только, протянулъ челов?къ,?— а?то на мельниц?, въ Сосновк?, сказывали, что комиссаръ-то у?васъ больно строгій, шатуновъ не любитъ.

Онъ еще разъ поправилъ м?шокъ, и?медленно, усталыми, широкими шагами продолжалъ свой путь.

— Вотъ и?ладно... Иди, иди... все такъ же весело крикнула баба?— и?подула на овода, норовившаго с?сть ей на потную щеку.

 

Деревня была и?въ самомъ д?л? тихая. Вся погрязла, загвохала она въ жирной шоколадной грязи, осл?пленная, разморенная л?тнимъ дождемъ. Прошелъ мужикъ, и?коса его полыхнула крутымъ огнемъ. Челов?къ подошелъ къ одной изъ крайнихъ избъ,?— и?с?лъ на лавку, стоящую въ буйной заросли терпко пахнущей крапивы. Погодя, онъ рогожкой, вынутой изъ м?шка, вытеръ босыя ноги, съ которыхъ засохшіе комья грязи сыпались какъ шелуха?— неторопливо обулся, тщательно засупонилъ подъ задокъ красныя ушки разбитыхъ, съ чужой ноги штиблетъ. Въ окно избы высунулась д?тская голова, потомъ вторая. Потомъ хриплый голосъ сказалъ:

— Входи-то въ кабачишко. Чего разс?лся...

Бродяга всталъ и?вошелъ въ избу.

Челов?къ пять мужиковъ сид?ли у?низкаго халтежнаго стола, какихъ понавезли съ погибшаго почемъ зря Курайскаго завода, и?пили чай, хруст?ли сухарями. Двое ребятишекъ хлопали по мухамъ, садящимся на горячую, солнцемъ облитую лавку. Старикъ въ б?лой рубах? ломалъ щепки въ углу, покрякивая на корткахъ.

Челов?къ скинулъ м?шокъ свой подъ столъ и, разминая плечи, ус?лся.

— Далече м?тишь? коротко спросилъ одинъ изъ мужиковъ, тощій, въ старой хабан?, порвавшейся на плечахъ, съ живыми зеленовато-карими глазками, такъ и?снующими по лицу, по рукамъ вошедшаго челов?ка.

— Не... Въ Курайскій скитъ. Тамъ у?меня братецъ...

— Не по нашему что-то баешь... проговорилъ другой мужикъ, проц?живая желтую бороду сквозь короткія пальцы. Изъ какихъ м?стъ?

— Изъ Сосновки, братъ. Чайкомъ угостите?

— Чаешь чайкомъ... бормотнулъ первый мужикъ и?хот?лъ что-то добавить, но вм?сто этого почесалъ себ? грудь подъ рубахой.

И вдругъ челов?къ, приложивъ кулакъ ко лбу, затрясся см?хомъ. Онъ см?ялся такъ, что все лицо прыгало, и?острые плечи ходуномъ ходили, и?дрожащій свистъ см?ха разрывалъ грудь.

— Чтой-то, сказалъ бородатый, хохотунъ какой на тебя напалъ. Никакъ шалый...

Челов?къ поднялъ голову. См?хъ все еще б?жалъ по его лицу. Широко раскрытые глаза гор?ли влажнымъ блескомъ.

— Все по-старому, сказалъ онъ, словно про себя. Эхъ вы, мужики...

Выпрямился. Вскинулъ за плечо м?шокъ.

— Куда-жъ это ты? недоуменно уставился мужикъ; другой подхватилъ: Пьянъ ты што-ли?

Челов?къ опять засм?ялся, но уже тише и?легче, и?не оглядываясь вышелъ изъ избы. Широко ступая по жирной грязи, онъ свернулъ на лебедой поросшую тропинку, льющуюся вдоль забора въ трепещущій, осл?пительно зеленый березнякъ. Тамъ онъ остановился, глядя снизу вверхъ на березы, словно м?рилъ ихъ ростъ. Точно, он? были очень стройны, очень хороши. Тройнымъ звучнымъ и?влажнымъ свистомъ заливалась иволга.

Погодя, челов?къ пошелъ дальше, миновалъ полуразвалившуюся калитку. Въ глубин? аллеи б?л?лъ бывшій пом?щичій домъ. На песк? аллеи янтарными кругами ходило солнце.

Челов?къ по этой алле? пошелъ тише. Что-то робкое, почти воровское было въ его походк?. И?когда неожиданный окрикъ грянулъ на него гд?-то сбоку, онъ спотыкнулся и?какъ-то по-бабьи приложилъ руку ко рту.

На деревянной тумб??— оставшейся отъ исчезнувшей скамейки?— сид?лъ огромный, весь обросшій б?лой шерстью старикъ и, чавкая беззубымъ ртомъ, гляд?лъ себ? подъ ноги.

— Тутъ теб? не про?зжая дорога, проговорилъ онъ, все не поднимая головы... Всякая шустрядь тутъ пображничаетъ.

Челов?къ подошелъ къ нему и?опустился рядомъ съ нимъ.

— Я?такъ, проходилъ, сказалъ онъ тихо. Не сердись, д?дъ.

— Школьный я?сторожъ, зашамкалъ старикъ. Вот и?мое д?ло сл?дить. Тамъ-то школа,?— мотнулъ онъ головой на б?лый блескъ дома въ глубин? аллеи.?— Старая сгор?ла,?— вотъ туда и?перебрались. Ран? господскій домъ былъ.

Челов?къ обхватилъ кол?ни руками, прикрылъ глаза.

— ...Домъ былъ, сказалъ погодя старикъ.?— Тутъ бы тебя псы за?ли, коли въ садъ эдакъ зашелъ, безъ спросу. Хозяева-то теперь за границей, добавилъ онъ равнодушно.?— Л?тъ восемь, что-ли, а?то и?вс? десять. А?убили-бы ихъ безпрем?нно, коли тогда не удрали.

— Я-бы домъ-то... того... посмотр?ть хот?лъ, вдругъ сказалъ челов?къ не открывая глазъ.

— Чего тамъ... осмотр?ть. Иди своей дорогой. Чай, не весь в?къ тутъ съ тобой лясы точить.

— Такъ, сказалъ челов?къ и?всталъ. Потеръ лобъ, виски. Спросилъ скучнымъ голосомъ:

— А?хозяевъ зд?шнихъ ты, д?дъ, помнишь?

— Не... старикъ недовольно тряхнулъ головой. — Я?не изъ зд?шнихъ. Дочка тутъ за мужика вышла, вотъ и?меня привезли. А?такъ?— слыхалъ отъ людей. Господа были, богато жили... Сынокъ, что-ли, былъ, въ офицерахъ. Да теперь что толку-то болтать... Укатили, туды имъ и?дорога, значитъ. А?ты, братецъ, гуляй.

— Прощай, д?дъ, сказалъ челов?къ и?зашагалъ прочь. Отойдя шаговъ сто, онъ оглянулся?— и?быстро шагнулъ въ кусты. Зат?мъ, прыгая по кочкамъ черникъ, онъ пробрался назадъ между частыхъ стволовъ, къ самому дому.

Тогда челов?къ прислонился плечомъ къ зеленой колонн? стараго клена и?долго смотр?лъ, ошаривалъ влажнымъ взглядомъ крыльцо дома, р?зьбу надъ окнами, осл?пительную лужу подъ водосточной трубой. Въ одномъ окн? син?ла географическая карта. Потомъ вышла из дому и?с?ла съ книгой на ступеньку худая стриженая д?вица въ макинтош?.

Челов?къ оторвался отъ дерева и?безшумно пошелъ прочь. Снова онъ вышелъ къ сломанной калитк?, снова услышалъ шепотокъ березовой листвы, тройной крикъ иволги. Потомъ вышелъ на деревню, зашлепалъ по шоколадной, уже высыхающей грязи. Мальчишки играли въ городки. Чурки съ громкимъ звономъ взлетали, брехала лохматая собаченка. Челов?къ миновалъ село, пошелъ быстр?е по той же дорог? въ сіяющихъ зажорахъ, по которой онъ поднимался недавно. У?поворота ему повстр?чались дв? бабы?— одна въ аломъ платк?, которую онъ окликнулъ, когда раньше проходилъ.

— Что назадъ-то идешь, звонко спросила она, поровнявшись.?— Аль раздумалъ?

— Раздумалъ, тетенька, отв?тилъ онъ, усм?хнулся и?прошелъ.

На пятой верст? он вдругъ остановился, посмотр?лъ себ? на ноги, потомъ прис?лъ на щебень при дорог?. Осторожно стянулъ сапоги, стукнулъ ими объ камни, отряхивая сухую грязь, всунулъ въ м?шокъ. И?съ едва зам?тной улыбочкой оглянувшись вокругъ, пошелъ дальше, твердо шлепая по теплой мягкой кор? дороги, въ голубое марево л?тняго дня, обратно, къ дальней польской границ?.

 

Василій Шалфеевъ

 

Послесловие Геннадия Барабтарло

 

Весьма вероятно, что этот рассказ Набокова — без заглавия, без точной даты — последний из неопубликованных. Собственно, дата на первой странице рукописи имеется (1925), но поставлена она очевидно много позже и по памяти. Скорее всего рассказ был написан летом 1926 года, когда Набоков из отчужденного любопытства прочел несколько книг молодых советских писателей из числа орнаментальных стилизаторов простонародной речи: «Виринею» Сейфуллиной, «Барсуки» Леонова, может быть кого-нибудь еще из «Серапионовых братцев». Этого рода узорчатый, будто-бы крестьянский, на самом же деле ярко-искусственный слог напрашивается на пародию, и можно думать, что Набоков поначалу это и имел в виду: чрезмерность, густота и настойчивость просторечий создают свойственную нарочитой имитации натянутость. Первые же фразы подводят к границе шаржа, и все, что за нею, должно, казалось бы, только подтверждать, что все это не всерьез.

Но если таково было первоначальное намерение, то скоро Набоков словно забывает о нем, усмешка уступает место грустной улыбке, подмигиванье — серьезному и даже несколько влажному выражению глаз. Так клоун, жонглируя полыми гирями, гримасничая и отдуваясь, как если бы они в самом деле были пудовыми, по ходу номера вдруг чувствует, что они каким-то образом и впрямь наливаются чугуном и нужно внимательно следить, чтобы не уронить одну из них себе на ногу, не то бутафорские слезы могут обернуться настоящими.

Дело тут в болезненно незаживавшей теме, которую Набоков выбрал для своего стилистического опыта: «человек», по-видимому бывший белый офицер, ежеминутно рискуя жизнью, в середине двадцатых годов переходит смертоносную советскую границу для того только, чтобы увидеть свой дом, из которого он и те, кто ему дорог, были безпощадно вышвырнуты. Вероятия погибнуть в этих случаях значительно превосходили шансы возвратиться невредимым в трагическую безопасность беженства. Но и обдумывать такую возможность было до того упоительно, что Набоков много раз разыгрывал ее в воображении — поэтическом, прозаическом, и даже драматическом (в пьесе «Человек из С.С.С.Р.»). В 1927-м и снова в 1928 году Набоков написал два стихотворения под названием «Расстрел»; второе страшно прозаической точностью описания, первое — одно из самых его пронзительных:

 

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

 

Мартын Эдельвейс, герой «Подвига», переходит финскую границу с совдепией и пропадает там, а Федор Годунов, герой «Дара», не раз совершает мучительную мысленную экспедицию в свое петербургское имение. В последний раз эта тема звучит, уже в другой тональности и как бы выдыхаясь, в последнем романе Набокова «Взгляни на арлекинов!», где повествователь — у которого те же инициалы, что у автора и очень похожие заглавия написанных книг — с фальшивым паспортом приезжает на три дня в Ленинград, но только особенный колер петербургских закатов да тень от гранитного парапета невской набережной вызвали у него в памяти город, где он родился, город, стоявший на том же месте, но под другим именем: теперь все казалось вытоптано, искажено и заменено на советский продукт — виды, звуки, запахи, и особенно речь.

Рукопись рассказа находится в архиве нью-йоркской публичной библиотеки. Отсутствие названия и некоторая внезапность начала могут навести на мысль, что не достает первой страницы. Однако глубокая отступка от края листа в начале и нумерация страниц от первой до восьмой (правда, сделанная позже, но зато скорее всего рукою Набокова или его вдовы) указывают на то, что текст по-видимому полный, причем это не черновик, но по крайней мере один раз перебеленный вариант. Он воспроизводится здесь так, как написан, т.е. согласно русскому правописанию; исправлены только явные описки. Четыре слова, по всей видимости, придуманы Набоковым специально, может быть в угоду первому замыслу о пародии. Несколько фарсовый псевдоним — созвучный его «Василию Шишкову» конца тридцатых годов, — может означать, что он собирался напечатать рассказ в каком-нибудь эмигрантском издании.

 

В Esquire, выходившем тогда в Чикаго, Набоков напечатал несколько своих вещей, в том числе английские версии таких знаменитых рассказов, как «Картофельный Эльф» и «Посещение музея» (последний описывает леденящий ужас человека, заурядный эмигрантский ночной кошмар которого сделался страшной явью: он неведомо как очутился на набережной Невы в конце тридцатых годов.) В Esquire же в 1969 году был помещен его восторженный отзыв на полет американских астронавтов на Луну. В этом месяце исполняется семьдесят пять лет эмиграции Набокова из Европы в Америку, где он перестал сочинять по-русски, но и в английских своих романах не оставил темы воображаемого возвращения в бывшую Россию — как бы ни понимать это слово.