Переправа. Виктор Платонович Некрасов Дивизия наша подошла к селу Кашперовка уже под вечер. Разведка донесла, что немцы сидят на том берегу Южного Буга, но почему-то молчат и что ни мостов, ни каких-либо других переправочных средств в этом районе не обнаружено. Майор, командир сапёрного батальона, — я был тогда заместителем по строевой — вызвал меня к себе и, как всегда перед заданием, ворчливо-недовольным тоном сказал: — Фриц не знает, что мы вышли к реке, поэтому, очевидно, и молчит. Надо, значит, воспользоваться этим делом и за ночь организовать переправу. Нет — не за ночь, за полночи. Понимаешь, почему? Чтоб пехота до рассвета успела переправиться (это была его манера — задавать вопросы и самому на них отвечать). Комдив так и сказал Сергееву — чтоб полк его до шести утра был уже на той стороне, с пушками и со всем прочим. А сапёров у Сергеева, сам знаешь, — три калеки. Вот и придётся нам отдуваться. Займись-ка этим делом. Я пошёл во вторую роту. Народу в ней было человек двадцать — в основном плотники, — за командира же орудовал временно Савчук, расторопный и страшно хитрый старший сержант — одессит. Командира роты ранило на Ингуле, и он трясся где-то позади на медсанбатовских подводах. — Бери роту и двигай на берег, — сказал я Савчуку. — Я поужинаю и через полчасика приду к вам. Разведай пока берег, заготовь телеграфные столбы для плота — там их на шоссе видал сколько… В общем, подготовь всё, а я приду, и тогда начнём. К трём кончишь? — Зачем к трём? К двум кончим. Трос у нас есть, инструмент наточен. Под пушки, что ли, плот делать? — Под пушки. Полковые. — Ясно. Савчук щёлкнул каблуками — парень он был фасонистый, из кадровичков, и делал это всегда с истинным кадровым блеском — и побежал к роте. С ужином я задержался, потом плутал в темноте по незнакомым улицам, угодил в какое-то болото — короче, на переправу попал часам к девяти. Особенно я не беспокоился — Савчук парень толковый, энергичный, наверное, всё уже заготовил и сидит где-нибудь в халупе, дожидается меня… Но получилось не так. Не дошёл я каких-нибудь пятисот метров до условленного места, как понял, что на берегу творится что-то неладное. Крики, ругань, безалаберщина… Что за чёрт! У Савчука обычно всё тихо, чин чином. Я нарочно даже велел Крысаку, командиру взвода, — Савчук с ним часто сцеплялся — остаться в расположении и в минном хозяйстве разобраться. А тут… Ничего не пойму. Тьма непроглядная. За два шага ничего не видать. Кричат, ругаются… — Савчук! Где ты? — Это вы, товарищ капитан? — слышу его голос, совсем уже охрипший. — Скобы наши попёрли все… — Кто попёр? — А чёрт его знает. Принесло сюда ещё каких-то. Армейские, что ли? Говорят, что это их место. Тоже плот делают. Я уже трос стал натягивать, а там какой-то — майор, что ли, — ругается, пистолетом размахивает… Вы б с ним… — А где он? — Да вон там — разоряется. Слышите? Два столба у нас стащили. А теперь вот скобы… — Кто тут старший? — спрашиваю кого-то большого, громоздкого, в шуршащей плащ-палатке. — Я. А вы кто такой? — Комендант переправы, — вру я. — Чепуха! Комендант — я. — Ладно… Забирайте своих бойцов и не мешайте работать. — Кому? Вам? Мне это нравится! Кто вы такой? Командующий армией, что ли? — Кто бы я ни был. Это вас не касается. Освободите берег и верните скобы, которые у нас взяли. — Я? У вас? Скобы? Спятили, ей-богу… Это ваши бойцы три топора у нас свистнули… — Нужны нам ваши топоры… — вмешивается Савчук. — Своих будто не имеем… Вы лучше скобы отдайте. Я их сразу узнаю. — Ори, ори побольше, — вступился ещё кто-то, из того уже лагеря. — Фриц услышит, даст дрозда, тогда не только скобы побросаете. — Вам не оставим, не беспокойся… Поругались мы так ещё минут пять или десять и ни к чему, конечно, не пришли. Единственная польза, что Савчук, воспользовавшись ссорой начальства, захватил берег в самом узком месте реки и стал забивать колья для троса. Стало тише. Майоровы бойцы подвинулись немного вправо. В темноте трудно было разобрать, где наши, где его, и только редкие уже вспышки ругани показывали, где проходит между нами линия «фронта». Я сел на бревно и закурил. Река в этом месте была неширокая, но извилистая, с множеством рукавов. Немцы сидели на высоком правом берегу, километрах в полутора от нас, и время от времени бросали ракеты. Но нам они не мешали. Стрельбы ни с нашей, ни с немецкой стороны не было никакой. Минут двадцать всё шло спокойно. Вдруг слышу опять голос майора: — Где этот… начальник ихний? — Чего вам ещё надо? — спрашиваю. Майор подходит. Задыхается от бешенства: — Если вы сейчас же не уберётесь отсюда, я вынужден буду… — Что? — Выкину вас отсюда. Силой. — Попробуйте. — Отдайте лодку! Сейчас же отдайте лодку! Или я… — Он заковыристо выругался и, мне показалось, полез в кобуру. — Какую лодку? — Что вы дурачком прикидываетесь? Лодку, которой… Мы трос на ней тянули, а ваши… Она стояла здесь, на берегу. В общем… Я — майор, командир батальона, и приказываю… — Я тоже майор, и тоже командир батальона. — Короче, отдадите лодку или нет? — Никакой лодки я не знаю. — Значит, не отдадите? — Оглохли, что ли? — Хорошо. — Голос его принял угрожающе-ледяной тон. — В три часа здесь будет генерал Мякишев, я думаю, вы его знаете… — Знаю, — ответил я. Мякишев был начальником инженерных войск армии. — Вот тогда посмотрите. Доложу ему. — Ладно, не пугайте. Пуганые… К двум часам ночи плот был готов — добротный, большой, с перилами и даже настилом. А те всё ещё возились. Савчук натянул трос, великодушно отдал лодку соседям, и теперь было слышно, как ругаются на том берегу майоровы бойцы, забивая колья. — Ну что — домой двинем? — подошёл и сел рядом со мной Савчук. — Слово сдержал, как видите. К двум кончил — впритирочку. — Всё? — Всё. — И пристань кончил? — А как же. — Он вздохнул. — Не представляю только, как это две дивизии сразу грузиться будут. Мостик от мостика — метров десять, не больше. Переругаются, вот увидите. Как мы с этим майором. — Придётся тебе посидеть здесь с бойцами, — сказал я, — пока пехота придёт. А то растаскают. А я пойду в штаб, доложу. Проходя мимо майора, я не удержался и съязвил: — Привет генералу. И не засиживайтесь особенно — светать скоро будет. Майор только буркнул в ответ, что где-то в каком-то месте ещё поговорит со мной, но мне было наплевать — работа сделана, а впереди ещё полночи, можно и заснуть, чего ещё надо. Ноги у меня замёрзли, аппетит разыгрался, и я не пошёл, а побежал к штабу. Только стал подыматься по крутой уличке, ведущей к нашему расположению, как налетел на меня отряд всадников. — Кто идёт? — осветил меня кто-то фонариком. — Сапёр, что ли? — Сапёр, товарищ генерал. — Я узнал голос Мякишева. — Переправу сделал? — Сделал, товарищ генерал. — А ну пойдём, покажешь. Генерал грузно слез с лошади и кинул поводья ординарцу: — Здесь подождёшь. На переправе генерал зажёг фонарик, прикрыв его рукой, и попробовал ногой настил. — Выдержит? — Выдержит. — Ну смотри же, не искупай мне пушки. — Товарищ генерал! Это не наш… — подскочил вдруг майор. — Наш вот, правее… Белый луч фонаря осветил круглое и потное лицо майора со съехавшей на затылок пилоткой и… — ах ты, сукин сын! — погоны старшего лейтенанта. — Вот сюда, товарищ генерал. Только настил осталось. А там уже… — Ничего не понимаю. — Генерал осветил фонариком соседний плот. — Что значит «наш»? А это чей? — Мой, — ответил я. — А ты кто такой? Я отрекомендовался. — А ты? Старший лейтенант стоял и растерянно смотрел то на генерала, то на меня. — Оглох, что ли? Старший лейтенант вытянулся: — Командир роты армейского сапёрного батальона старший лейтенант Костриков. — Чего ж глазами хлопаешь? — А… Тут, товарищ генерал, недоразумение какое-то, сам не пойму. — Какое недоразумение? — А мне, видите ли, товарищ генерал, приказано было переправу сделать… Для ихней, теперь оказывается, дивизии… Ну, и мы сделали, и они сделали… — Две, значит, переправы сделали? — Выходит, что две. — И ты что ж, огорчён? — Не то что огорчён, но, видите ли, товарищ генерал… Мы с ним, — он указал на меня, — поругались даже по этому поводу. А теперь… — Что теперь? — Теперь ему ж и сдавать надо. Генерал хлопнул его слегка по плечу нагайкой: — Эх вы, сапёрщики. Горе мне с вами. Нажимай-ка там со своим настилом. А то полки подойдут — не завидую тогда тебе. Со стороны Кашперовки доносилось уже бряцание котелков, лопаток, сдержанно ржали артиллерийские и обозные лошади.   Месяца через четыре, летом уже, мы попали с этим самым Костриковым в один и тот же госпиталь — недалеко от Люблина, в Лущуве. Оба мы были ранены в руку, лежали в одной палате и даже койки свои поставили рядом. — Ну сознайся, — спросил он меня как-то, — дело уже прошлое, лодку мою вы спёрли тогда? — Мы, — сознался я, — а вы скобы… Он расхохотался. — А ты знаешь, что стащили-то мы их только после того, как твой сержант, или кто это у тебя там был, начал скандалить. Мы и не подозревали, что они у вас есть. А он выдал. Я разозлился и велел весь берег обыскать, но скобы у тебя стащить… Между прочим, я до сих пор не знаю, почему получилось так, что оба наши батальона послали на одну и ту же работу. Но так или иначе, а полк тогда переправился вместо четырёх за два с половиной часа.