Африка, Франческо Петрарка Неревод, составление, статья, примечания Предуведомление к поэме «Африка», Петром Павлом Вергерием изложенное Нервая песнь ведет в небеса, в приюты блаженных; песнь вторая гласит о судьбе и Рима и римлян; третья глаголет, отколе пошло Ромулидово племя, Лелий в четвертой гласит о вождя младого геройстват; в пятой — плачевный рассказ о браке царицы нумидян; в песни шестой Ганнибал отплывает из Лация в море; далее — бой: Сципион победил, финикиец, повержен; песнь восьмая дарит побежденным условия мира; в песни девятой грядет Сципион: в небывалом триумфе. Предуведомление к песни первой В чем причина бед, какой рововою ошибкой римский мен фипикийским мечам подъялся навстречу, чтобы решить борьбу по воле неверного Марса,— это — первой песни предмет. Объятый глубоким сном Сципион, увидя себя на своде небесном, здесь узнает про жестокую смерть отца и отцова брата, здесь узнает, какая посмертная участь лучшим дана из мужей, и видит души блаженных, коим не скоро еще суждено сойти. к человекам. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ Тоже и мне честного в трудах и грозного в бранях, муза! мужа воспой, которому Африка званье в вечную славу дала, сокрутась клинком Италийским! Всласть уста утолить Геликонской влагой святою, милые девять сестер! дозвольте, если забавны вам стихотворства мои: я вновь в пристанище сельском, луг со мной п ручей и полей безмолвие праздных, реки со мной и холмы, со мною сени лесные — все воротила мне Фортуна, а вы воротите песни певцу, вы пыл воротите! Ты же, надежды горний Оплот, Упованье людей, присночтимый Попратель прежних богов и Эреба цепей, Ты, Коего тело беспорочное зрим в наготе и в стигматных ранах, — иже если в небесех, номоги! С Нарнасских отрогов благочестивую песнь принесу к Тебе, ежели будут любы песни Тебе, а если придутся нелюбы, слезы примешь мои. Безумный, капля по капле долгий коплю я плач, пока изольюсь пред Тобою! Песнь первая "Гы, из героев герой, властитель земли Тринакрийской, страи закагных краси, поколенья нашего слава, ты. чьим судом на престоле певцов воссесть я достигнул. лавр долгожданный стижая и Цоэта зпатное званъе, выие тебя молю! Иримы приветно и кротко соб подносимый дар: пусть в екуке виршей неспошных мнитея, будто бы слух я тешу ворожним бряцаньсм, так уж зато и в конце читателю мевьше досады, Ты сквозь годон череду навек и наверно к потомкам дальлий мостьшь себе путь -- кому же дерзости стапет хаять то, что но нраву тебо? ‘Гакого оспорит всякий сведущий муж, которого сведущим мужем сам ты -— лишь миагни! —- о назначиль. Гляди, как во храмах робкой толпе па позор висят трофеи, а выкань вон их — им зрителей яет, Толико с честью твоею соиряжена удача моя: в сени милосердной ‚лавного имени я не страшусь извящей отравы зависти - лак захоти сокрыть и от злого забвенья, дабы п снедь червям обо мно не сгинула намять. Лучший из королей, молю, приди мне ие помощь, ласковым взором приветь, затцити благочестною дланью, я же до звезд досягоу твоих деяний хвалою достодолжной и песнь сложу, коль случай дозволит — скоро сложу, ибо близкая смерть не терцит отсрочек! — песль о честном короле и дивных твомх королевских подвигах. конм мы все самовидцы, хоть рапьше о равном слуху никто не слыхал! В заботах сходных нередко вспять обращались певцы: иные стремились не ближе тысячелетней меты, а иным и такая зазорна, Собственный век не уважил никто, дозволяя привольно музе лукавой бродить по торным тропам ничейных дел и времен; один вспоминал троянцев погибель, Фивы пел другой и Ахилла юного прятки, третий гласил о римских костях в Эмафийских долинах — так не иристало и мие деянья педавние славить, но преисполию дух Авсонийским Марсом, исторгшим Афрекую нечисть © земли вперекор всесильной гордыне! Сердцем влекомый всегда к тебе, король, воротиться, ныне тропу ироложу в обход твойх подвигов громких, робость смутивших мою: величью подетать величавость, я же помыслить страпгусь соседствовать в чести е тобою. Лучше дар испытать, где проще, и ежели в деле не нодведет простом, тогда с окрепиею силой к высям твоим воспарю! Преславная Парфенонея спова откроет мне широкие стогны и снова в римском меня венке узрит н в званье Поэта. Нынче я первый росток щинлю с нерасцветитего древа, Африка ради почина в предмет молодца избрав Сципиона, после придет черед плодопосным ветвям — героем станешь сказанию ты, сиятельный! мой укрепляя шаткий калам, певцу твоему твоею же славой 7` лучший прежнего лавр добудешь от нашего века, Где причина зол? Откуда бедствий начало произошло? И кто виноват, что лютой враждою влажной меже вопреки взъярилось племя на нлемя? Ливию кто воздвиг на бврону? Нто двинул Европу в Ливию, обе страны очередным губя истребленьем? Что до меня, то без долгих трудов таковую причину уразуметь могу: всех зол отравленный корень — зависть, коей побег при самом всходе смертелен. Грустно в слезах лицезреть любую чужую удачу, а на процветиий Рим глядеть наипаче несносно. Так ревновал Карфаген от начала, а после со злобой равным совместника зрит, а вскорости силой возросший видит град — и нора учиться покорству пред новым мощным владыкой и дани нести. п чуждых закопов слушаться, и глотать обиды, пепями полнясь, полнясь угрозами, ибо левмочь злосчастной тордыне, не закусить удила, свои же беды удвоив. Суткат тоска и стыд мужей, надолго познавших рабского бремени груз, да притом в жестокие души *® подлая вкралась корысть, ненасытная в алчных желацьях Оба города ждут одного: надеются оба править своим и чужим, н оба мнят, что достойны оба народа держать, пад целым начальствуя светом, Да и урон велик: уже насильем неправым остров Сардинский отъят, взята в нолон Тринакрия, тоже Испания, общий сосед враждебных народов. Эта страна, желанная всем. завидной добычей всем на терзалье дана и в долгие ввергнута муки -- точно как стаей волков настигвута, мечется в страхе *° тучная жиром овца: сюда ли от насти зубастой или туда? —но нет! мокра от собственной крови надает, чтобы ее размыкали хищники тело. Самая местность стране во вред: положила Природа быть ей меж двух племец, у коих враждою воздвиглись брег па брег, на душу душа. на державу держава, бог на бога, закон на закон и злоба на злобу; даже стихии — в войне: друг другу ветры вавстречу рвутся, и в пелном бою морские дыбятся волны. Трижды в схватках лихих изливалась ненависть кровью: первая — битвам почин, во второй почти до победы 10 Африка дело дошло, как ведаеть сам, а в третьей навеки бранный репгалея спор, пепомерных трудов не доставив. Повести нашей предмет — великой распри средина, подвиги славных вождей и второй войны занершенье. Звездного юношу зрит, изнурясь мятежною смутой, жестоковыйный край Гесперийский -- время изведать Римского бремя ярма и ратей мощь Авсонийских: время пришло стремглав бежать морскою дорогой фипикиялпам — все для них в страх: полководца младого громоразящая длань и нрав, и самое имя, и новизна страстей боевых, и бедетвий воевных знатный кровью почин -— итак, Гасдрубал вероломпый еле до маврских брегов достигпул, от скорого ирячась натиска, -- так олень затравленный мчитси в испуте, чуя псов за спиной, по крутым отрогам: смятенный перевести бы дух в укрытье дальних утесоп. Вот до края земли шагнул укротитель иберов, до рубежа, где челпы и волны трудом иеременным камень крушат Столпов -- сюда колесницу с зенита гонит вечерний Феб омыться от нота и ираха. Сей рубеж для силы людской заповедан Природой властпой: никто преступить да не смеет! --и тут полководеи стал, не насытив пыл воипственный и сокрушаясь о недобитых врагов спасенье. Нежнее Фортуна не приласкала дух любочестный, ибо пятнала подвигов славных блеск Карфагена прежняя хелость. Въяве отселе видать, как упрямец издали метит дротом дрожащим, вцепясь в древко полумертвою дланью.. да и худая молва, докативюмись от дальней отчизны, войску гласит и вождю о новом великом позоре: как одпу за другой Авсонийские крепости боем взял Ганлибал и до Римских врат достигнул пожаром, как изничтожил вельмож, дотла закатные земли выжег и пашни всхолмил телами мертвыми павших. Мести сыновий долг велиг благочестью немедля мачатый труд завершить: да уньются мучителей кровью лютой родимых святынь непелижща и отчие маны, да истребится стыд с чела страны Италийской! Страсть сия трепещет в груди пресветлого сына Сцитионова — лик озазяет, огнем полыхает в юных очах. ножар расналяет в пламениом сердце: ночь в тревогах, в заботах день, полководцу локоя нет ни на час, ибо нет узды ретивому духу. Песнь первая 41 Средь таковых трудов, когда, укутаны мраком ласковой ночи, луга росистые дремлют и греет нежных объятий теплом 'Гифония хладного старца — треет, пока не зовут госпожу рабыпи, на прялках века прядущие нить, отворить розоцветные двери настежь и распахнуть окошек сверкающих ставни — как-то притилось и ему забыться. Усталые вежды сладким смежились сном — и тут с безмолвного свода сквозь пелену облаков исполинскок, тенью родитель милому. чаду предстал, являя отверзтые раны на животе, на груди и на всем изрубленпом теле. Юноша, сколь ни смел, цепенеех в ужасе: члены хладны, дыбом власы, по пришиец отеческой лаской страх упимает и к сыну гласит приветное слово: «Нашего рода краса бессмертная и во вселенной слава! едивый оплот качаемой смутой отчизне! ты не пугайся, но все, что скажу, прилежно запомни. Сей короткий час -- из коего, если захоченть многое выйдег тебе па радость —-- Олимпа владыки редкостный дар: мольбами склонен, соизволил оп неба звездный отверзнуть рубеж, допустив до полюсов горних вживе тебя, а меня тебе назвачив вожатым, дабы ты светила прозрел на петлистых дорогах и отечества труд, и твой, и судьбы какие туго-натуго странам земли прядут зтихомолку сестры — зорко гляди! Видны ль в обители Австра грузные стены и гнусный чертог, на холме проклятом строенный хитрой женой? Видны ли лютых смутьянов сходки и жаркий ток толною пролитой крови? Горе! на нашу беду сия твердыня воздвиглась! Горе! край к италияпкам злой! иль вповь воздымаенть сломанный меч и гонишь полки в кладбименский ценел? Баёграда топкая! ты ль над Тибром победным взгордилась? Дикая Бирса! ты ль взпеслась Калитолия выше? Что ж, попробуй опять —ло плетке признаешь хозяйку! Этот подвиг тебе, дитя! и этою славой Марс по праву тебя с богами сравняет — порукой раны святые мои, которыми щедрой отчизне долг я отдал сполпа и которые доблести бранной путь открыли горе, и когда терзали мне члены вражьи клинки и скорбела дута, отрываясь от плоти, боль утишалась — клянусь! — линии, созпаньем великой отрадлы, ибо я зрел, как по смерти моей отважный отметитель в пашем восстанот роду, и сия благая падежда, прежде изгнав боязнь, легчила горькую муку». Африка Так он изрек, а сын к нему ириникает, взирая в скорбной тоске на злодейство рав, кровавящих тело от головы до пят,— душа томится кручиной, слезы рекою текут, из груди без удержу рвется стон, и, прервав отца, возглашает юноша с плачем: «Горе и ужас очам! Цто смел жестоким железом милое сердце пронзить? И чья десница дерзнула достопочтенный лик оскорбить преступным ударом? Отче, ответь! никакую речь невозможно мне слышать прежде ответа!» — и слезной мольбы возвышенный отзвук, полня небес немоту, обители звездной досгигнул. ““ Если прилично сравнить высокое с низким, то рыба, из пресноводной реки нырнувтши в море и горечь чуждой соли хлебнув взамен знакомой и сладкой влаги,— даже опа павряд ли так изумится, как изумился сонм святой. Обида и злоба. гнев, печаль, пред будущим страх, пред смертию трепет, тысячи прочих забот горемычного нашего мира, ради которых мы счастья часы упускаем и скукой лучшие годы мрачим, — вот зрелище бренной юдоли; а в небесах, осиян присносущим светом, не меркпет 12 ясный дець — не грызет его грусть, тоска не тревожит, ненависть не иламенит; но впервые звук непривычный слуха коснулся богов: взмеслось благочестное слово В недостижимый свет, безмолвие вечное полня. Сына крепко обняв и нежною лаской смиривши слезные всхлипы, отец его наставляет сурово: «Не расточай печаль, сие отнюдь неуместно здесь и сейчас, а ежели ты столь сильно растроган зрелищем ран, то нора отечества беды проведать. Слушай же -— много сказать в словах я должен немногих! Средь Гесперийских полей победоносные стяги наши и дружные нам тиестое видело лето, но заскучал я в трудах войяы носпешной -- тотда-то ты мне, Фортуна, совет писпослала со знаменьем. Знатлый и несчастливый совет: тайком песносное бремя с братом родным поделить и войну тихоходную разом с двух пришнорить боков. Вот так, ненравой вещуньей разлучены, мы полки с половинной у каждого силой гоним вдогонку врагу, в походе все далее розиясь. Тут отрясли с веретен усталые пряхи до срока нашу пряжу, и Марс свои знамена нокинул, ибо, честного боя страшась © превосходной судьбою, мавры в трудный свой час прибегают к уловке коварной — Песнь первая нам на погибель они сию изощрили науку! Так растлены врагом кельтиберы: подсобною ратью с братниным войском шли они в бой, но в постыдное бегство подлою мздой увлеклись, на вечные веки наглядный нашим вождям урок преподав — да не будут надежны мощью чужой, а лучше своим воителям верят. Брат грозит беглецам богами, долгом и честью — тщетно! бегут наутек — толико злато всевластно! Святость, верность, стыд — вы пред золотом прах и бесценок! Строй без подмоги гол, и вот напролом без дороги брат отступает, полки торопя в знакомые горы: нет им иного пути, напирает недруг свиреный, скорый догнать и добить отходящих носледним ударом. Тоже и я в ноходе моем в отдаленье от брата ратью настигнут врагов, которых помощью тайной злобный предатель крепит. Пора трубить отступленье, но и того нельзя! От милого брата отрезан, войском скуден и с трех сторон безвыходно заперт вражьими станами, был я в плену у гиблого края. С нами мечи, бежать не дано, единое можем в свой последний час — и колем, и рубим, и режем мавров проклитых, да канут в Эреб лукавые тени! Только гнев н боль нас бодрят, отнюдь не рассудок и не наука войны! Вот так же пасечник хитрый в ладном досиехе на сладостный рой выходит походом: пчелы трепещут во тьме, а после в тоске покидают гнезда сытных сот, что постным устланы воском,— рвутся наружу, жужжат наугад, отовсюду вслепую жалят обидчика лик, но настойчив и неотступен сметливый вор и, стерпев безвредные раны, победно рушит и грабит медовый дом благочестного рода. Равно и нам средь беды последняя лучшая радость — месть враждебной орде, которую в ярости скорой бъем копьем и мечом, мешая ненависть с кровью, но недвижим их строй, как незыблемы натиском Австра Эрикс в венце облаков и звездодержательный Атлас. Длить ли рассказ? Вот так, беспечные, гибнем под тьмами воинов и клинков — привычно зависть Фортуны правым противится! Тут в груди у меня цененеет сердце: уловку врага постигаю и смерти соседетво. В страхе — не за себя, за отечества честь! — поспешаю речью уместной взбодрить смятевных соратников души: «Воин! открылась тебе тропа крутая к кончине 14 Африха славной — иди же за мной, как часто хаживал прежде с большей удачею, но никогда не с большею честью! Да не страшит тебя острый булат и лик предстоящей смерти: за краткую боль великий Маворс заплатит щедро, и кровью твоей воссияют милые внуки. Помни свой род и с охотой прими отеческий жребий! Робкий умрет и храбрый умрет — обоим Природы непререкаем закон и недолог век у обоих, пусть же после трудов опасных на суше и море будет нам смертный час угоден: только для храбрых радостной смерти удел, а жалкой толпе достается с жизнью прощаться в слезах, причитая в ужасе тщетном. Долгую славу сулит быстротечность мгновений последних -- ринься же смело вперед, латинского племени отпрыск, в поле открытом умри! Пока дозволяла Фортуна, мы побеждали и сеяли смерть меченосною дланью; ныне вспять катит колесо, а нам предовольно, если телами путь врагу заградим — и по грудям, по плечам, по очам свирепым, по яростным лицам пусть посмеет пройти! Замкнем их мертвой горою, валом осадным запрем — да узнает лютая дикость истинных доблесть мужей, да протопчет дорогу по трупам римским, кои врагу и в бледности смертной ужасны. В бой, благородный полк! Впереди завидная смелым тибель, которой в хвалу вовеки в капищах римских будут ладан курить и лить благочестные слезы». Речью моей зажжены, онн, как град из отверстой тучи, рушатся в бой: я первый под колья и стрелы в гущу кидаюсь врагов безвозвратно кануть средь брани, следом на верную смерть молодцы отважные рвутся — рубим и гибнем. Что же еще, коль малой дружине противустали тьмы? Но ты об участи брата ждешь услыхать. Увы! ему в краях Гесперийских счастья не больше: вотще из гибельной бездны стараясь вынырнуть — точно как я — задавлен бедою великой был наконец и он. Не бывало смерти прекрасней братниной смерти! Сколь дивно для всех согласие жизней, ненарунимое ни на миг ни малою распрей: дом един и хлеб един, и дума едина, после едина смерть, и сокрыт в единой могиле прах обоих тел, и почти в единое время мы вознеслись сюда, где нет нам дела до прежней бренной темницы,—глядим с высоты на презренные извы плоти постылой и вида оков страшимся знакомых, кои свободе тесны. Что мы ныне, то пам и любо». Песнь первая 45 Сын ему в слезах: «Братолюбием, милый родитель, сердце мое ты до дна проницаешь, однако же мщенью мало бездейственных слов, но потребно сущее дело. Только ты прежде ответь, предивный, чтить ли живыми брата, тебя и других, кого именует привычно мертвыми Рим?» — На это отец с улыбкою тихой рек: «Горемычный люд! в сколь темпом влачишься ты мраке! Сколь непроглядна мгла, в которой без ‘правды коснеет род человечий! ведь сущая жизнь — единственно эта, ваша же мнимая жизнь есть смерть. Ты пристальным оком глянь на брата: ужели не зришть, как твердая поступь смерть попирает? как грудь необорною силою дышит? как пламенеет взор и краса чарует живая? Даже в затылках видпа собранья славного знатность —- кто же при мне дерзнет сих мужей ругать мертвецами? А между тем и они, людской причастные доле, дух испустили честной и в срок земле воротили плоть. Но приметил лн ты приближение нового сонма, коего радостный блеск лучезарного полдня светлее?» «Вижу, сиятельный! нраво, вовек очам не бывало зрелища слаще — и ныне душой пытливой взыскую ведать их имена. Не отвергни просьбы, родитель, ради Юпитера, радн богов, ради Солнца всезряща, ради Фригийских святынь, коль пращуров помнишь пенаты. ради родных очагов, коль и тут они милы — исполни! Истинно, если глаза не лгут, немало знакомцев зрю среди сих пришлецов: мне памятны стать и повадка, тоже и лица, хоть в чуждых лучах, — знакомые лица, видел я их, я жил среди них в отеческом граде!» «Память твоя верна! Вот этого маврская хитрость только педавно с землей разлучила: в битве неравной стинул, увы! Марцелл, в таких-то годах легковерен; ныне, еще не забыв о погибельной брани, он с нами радостный делит полет в ‘пространности высей небесных. Следом поодаль Криспин, которого враг вероломный за день единый хотел погубить, однако же смерти был он © отсрочкой вручен мытарством медленной раны. Ну а этот на месте пал, в засаду попавши, и без препопы сюда вспарил его дух невесомый, хладные члены внизу палачам оставив кровавить. Вот и Фабий: величие дел и великая знатность имени стали ему вожатыми к гориему свету — сущего зри вождя! Хотя прозванье Медлитель было ему от людей, но мудростью неторопливой слава честная цветет. Не меч и не огвь у латинян мужа отъяли сего, по покуда пунийская сила Африка нашу теснила, он старостью лет восхитился к небу. Вот и другой — глядит! Духом жарче, ретивее к брани, вот он, Гракх, себе на беду оплошавший в засаде, дабы прочь воспарить от мощи оружья и тела. Зависть судьбы чрезмерна была и к Эмилию Павлу — только глянь, сколько ран отважную грудь прободают! В битве при Каннах ему плачевной отечества участь мнилась, итак, не желав пережить разгром, он отринул взять у трибуна коня, а на многие просьбы ответил с твердостью: «Я изжил мой век! Окрепни же духом, мальчик, и торопись отсюда выбраться целым — жизнь у тебя впереди, сохрани себя для удачи! Вот мой Сенату наказ: городите башни и стены, к худшей готовьтесь беде, ибо лютой напастью Фортуна подлая нам грозит и победно недруг свирепый близится! Вот мой привет последний Фабию: верек был я приказам его всю жизнь и, верный приказу, пал у тебя на глазах — будь свидетель! Судьба и злонравный мой сотоварищ смешали ряды всеобщим смятеньем, доблесть нагую явить не достало в давке простору. Смерти моей не жди, но беги — иначе речами долгими я и тебя ногублю». Все ближе к обоим вражьи клинки; наконец улетает юноша -- ужас тело легчит и шпоры вострит и коня окрыляет. Словно в гнезде, осажденном змеей, всполошенная птица мечется: то бежать от зримой смерти скорее жаждет, а то птеицов покинуть медлит любимых -- все же в последний миг поддается победиому страху матери бедной любовь, вверяется птаха разнету крыльев и с ближних ветвей взирает с дрожью на мука чад и на лютость врага, задыхаясь в горестных пенях, плачем полня лес и страдая в стренете скорбном — так же бежал и трибун достопамятный, часто бросая вспять опечаленный взор. Видны юноше всюду на поле римлян крушенье и гибель полков, а после удары, коими злобный мавр вождя священное сердце люто произает,-— и тщетный плач возносится к небу. Длить ли рассказ? Ты сам признаешь несчетные сонмы юных бойцов, что пали тогда во спасенье отчизны! Да, воистину, сил не жалев на пагубу пашу, сирый лишивши наш град защиты отважнейших граждан. злой Ганнибал небеса наполиил толлами теней». Слушая полесть сию, со вздохом юноша тяжким молвит: «Верно ты рек — я патешил жадные взоры видом желанным и глянуть успел на милые лики. Песнь переая 47 Ныне дозволь вкусить долгожданной отрады — услышать голос второго отца».— «Не колеблись! тотчас и прямо с ним говори, как и сам он ждет с приветным вниманьем», Сын послущно вперед зтагнул, смиренно склонивши голову, и — очей не сводя с родного -- промолвил: «О досточтимый, о ты, неизменно мною любимый равно с отцом! Если Бог дозволил зреть ваши лики смертным моим очам, если горний предел мирозданья нред недостойным отверз и явил сиянье Олимпа, то удели, молю, для беседы малое время: истинно краткий час, ибо скоро пора мне вернуться в стан на морском берегу, туда, где великая Кальна давит пятой Океан и небо вершиной пронзает, — там взнесены и ждут своего полководца знамена римские, там порог, на коем войне промедленье». Юного родича крепко обняв, в ответ изрекает кроткий герой: «Коль волею сил всевышних ты в небо смертною плотью вспарил — а иною волей такое сделать нельзя, и тебе одному дарован в награду сей небывалый почет! — коли так, то вымолвить трудно, сколь я надежен тобой, которому вживе открыли боги свою тропу. Воистину, если не божий дух в человеке, Фортуна ему в подобном откажет, ибо сыплет дары попроще. Таинства видеть горние, зреть наперед дела грядущих столетий, собетвенный ведать рок, созерцать блажевные души изблизи, чтобы внизу под ногами сияло лучами солнце и чтобы вверху небесные попризца длились, — нет, сего не дарит Фортуна, ибо владеет сим лишь всесильный Бог. Но ежели божьим сияньем ты осиян, то нам какою почтить тебя честью? Стало быть, мы не зря провидели напрочь разбитых недругов, что полегли повсюду в полях Гесперийских,— месть за смерть свою мы видели! Ты же, отмститель, славу стяжаешь в веках величьем любови сыновней; а потому со мной не стыдись — и слухом, и духом я для тебя открыт. Ответствуй, к какому предмету нам сперва приступить в беседы недолгое время!» Юноша молвит: «Скажи, коль жизнь за костром погребальным есть — а свидетель отец!--и коль жизиь эта вправду навеки, наша же словно смерть, то зачем я в бренной юдоли медлю? Неужто душе не лучше, если возможно, вспрянуть на крыльях сюда, покинув равнины земные?» «Худо ты рассудил! От Бога и от природы непререкаем закон для людей — стоять на постое 18 Африка в теле, покуда в путь ве позвали гласным приказом. Нет, нельзя спенить, но надобно в кротком смиренье краткой жизни невзгоды нести до крайнего срока, дабы себя не явить попрателем Промысла Божья. Промысел людям велит хранить, блюсти и лелеять низшие царства, ибо земля им дана в попеченъе вместе со всем, что на лике земном и в море бездонном. Вот почему тебе и всякому доброму мужу в плоти удерживать дух пристало, где быть ему должно, дабы в честных трудах отличиться и в ревностной страсти к знанью — и так до поры, покуда нежданно от тела не отлетит душа и в звездные дали не внидет. Здесь достойный приют, обретенный святыми мужами, кои, взыскуя добра, к блаженству путь проложили, но пока телом силен — ненадолго! — ты внемли советам пашим о воле богов. Справедливость и святость и верность чти! Пусть в сердце твоем обитает и с нравами дружит дивная доблесть — любовь благочестная, коей послужишь много отцу, отечеству маче, а наилаче Господу на небесех! Таковыми благими делами красная жизнь есть путь прямой, которым взойдете в горнюю высь, когда день предельный бренное бремя с вас отряхнет и душу вернет в прозрачность эфира. Помни, прошу, еще и о том, что Отцу и Владыке, неба Царю и земли ничего угодней из ваших подвигов нет, чем согласъе людей, повязавных правдой, и в городах людских законов честных устроенье: если отечество кто умом вознесет иль возвысит силою, иль из беды оружною вызволит мощью, тот наверное жди приюта вечного в чистой нашей обители, правым делам взыскуя награды, ибо таков закон у Бога — всякому делу должная мзда и должная месть». В ободрительной речи . так изъяенял он любовь к племяннику, ждавшему жадно. А между тем является соим другой, но знакомых. ликов не видно: все пришлецы повадкою сходны, все, как в звездный свет, в блестящие ризы одеты. Шли вибреди остальных немногие мужи — в седипах важных и вскинув чело державное в гордом величье. «Се череда царей», — он рек,-— «что городом нашим правили древле -- в обличье самом их царственность зрима! Первый Ромул идет: от него преславное имя, ибо и Рим от него,— примечаешь ли, милый, сколь ярко отнь полыхает в душе? Такого мужа искали царства грядущие! Следом другой явился — смирнее, Дабы жестокий люд обуздать благочинием новым: Песнь первая прежде доблесть его в отеческих Квирах Сабинских чтили, а после за то он на нашем посажен престоле. Зорко гляди! Это он жены наущением дивной граду дает закон и года движение делит, это его Природа на свет стариком породила, ибо измлада был он бел бородой и висками. Следом третий — как ныне ты, изощрял он науку бранную, всех царей превзойдя отвагой и силой, мощью перун, и победа над ним далась лишь перуну. Вот и четвертый: зиждитель стен, прозорливый строитель гавани Тибрской, куда притекут богатства вселенной; он же впервые мостом ‘съединил раздвоенный город. Нятого лик мне едва знаком, но мню, не его ли древле нам в цари Коринф даровал горделивый? Да, воистину он! я зрю багряницу и тогу, кресла престольные, в розгах топор, наряд величавый, бранных паренье наград, четверню с колесницею, роскошь шествий победных и все красы державпого Рима. Ну а того, которого зришь по счету шестого, рабская кровь вознесла государить на царском престоле — звуком прозвания раб, но сущий царь разуменьзм, подлость рождения он искупил честными трудами; он же перепись нам впервые устроил — да знает Рим о силе своей, дабы силы ничьей не страшиться». Старший емолк, а младший спросил: «Коль верно я помню книги, о семерых венценосцах с Ромулом вкупе я слыхал и все имена прилежно запомнил — где же еще один?» «Дитя», — ответствует старитий, «ввек не внидут сюда ни томная лень, ви гордыня дерзкая: злые дела, дух лютый, наглое имя общим грузом его увлекли в Авернские бездны. Ты вопрошаешь о том, кто скинтром владел напоследок: царь жестокий, но тем и хоронг, ибо скорбь об отъятой воле впервые внушив, научил вольполюбию римлян. Лучше на радостный рой, что с доблестью сущею дружен ныне гляди, да узришь государей праведных тени». Тут рука в руке приблизились поступью бодрой трое, и всех троих приветным плеском почтили сонмища душ, и всяк из троих приязненно встречен. Младший в восторге спросил: «За что подобная милость этим троим? И что за любовь пришлецов съединяет?» «В свет они рождены единым отцом и единым чревом —с того и любовь, а после им вверили Рима волю — за то и почет. Увы! взгляни, сколь жестоко двое уязвлены в грудь насмерть и сколь благороден свежих ран багрец! Народов битву могучих Африка было дано разрешить поединку братьев тройному, дабы малая кровь прекратила всеобщую гибель — так под встречными взорами войск противных схватились в этом последнем бою трое наших с троицей зражьей. Наша свобода в тот час, неверным колеблема Марсом, еле не пала —судьба одного ей стала оплотом, длань ей в поруку одна. Из наших воителей двое нали, и чересчур начинала альбанцам Фортуна благоволить, однако вот оп, хотя и последний, был невредим и отмстил за братьев, нашу удачу нам воротив: врагов победных он вынуждает по полю гнаться, рознит их строй и, обильною кровью дав истечь, наконец истомленных боем и бегом поодиночке всех трех крушит проворною сталью. Ныне счастлив он, помня подвиг, а вместе ликуют братья, ибо к богам взнеслись без кровного долга, а рукоплещут кругом те мужи, коим держава — дар от сего храбреца. По зачем твержу о едином? Разве не видишь тысячи душ в небесном просторе и впереди других Публиколу, славным прозваньем знатного, ибо слывет отчизне отцом благочестным? » Юноша жадно глядит и видит несчетную стаю рядом с собою — там, где к недвижному тянется Аркту млечной дороги изгиб, осиянный звездной каймою. Он изумлен, он повести ждет о мужах и деяньях, но отвечает тот: «Дитя, захоти я поведать все, что достойно слов, не хватит ночи. Заходят звезды и небосвод запрокипулся. Глянь: на востоке светлый мерцает лик готовой заняться Авроры. и в океанских волнах Денница сонная млеет. Вот уж и сам отец торопит, на бегство созвездий нам указуя — медлить нельзя! Тебе же довольно знать, что ныне зришь сограждан, коим заботой главною было спасти отечество: эти престолы собственной кровью они стяжали и, в тяготах лютых горечь кончины прияв, присносущую жизнь заслужили». Предуведомление к несни второй Это отец рассказав, велит ему: «В путь/» — но отважный юноша алчет познать, какие ждут. его судьбы. Просьбе — достойный ответ: за кем останется слава этой войны, какая грозит финикийскому участь городу и вождю, чтобы после падения Бирсы не устыдился уже никто покорствовать Риму. Лалее зрится великих вождей и дальних потомков кесарский род; и внимательный слух старательно ловит все, что претерпит Рим и отчие в Риме гробницы. ПЕСНЬ ВТОРАЯ Ласково кличет отец изумленного зрелищем сына: «Время спускаться с пебес! Небывалой милостью было здесь побывать, а послушно уйти есть вежества признак». Тот в ответ: «Погоди, отец-благодетель! Поведай самую малость, наставь смятенного в правде грядущей!» Молвит родитель: «Дитя! от краткого часа сверх меры просишь: скоро тебе виденья двусмысленной ночи станут без пользы и образы сна рассеются втуне, если же вдруг и останется след, то будет пустою память сия для тебя и ложным почтется мечтаньем. Но не хочу мольбой пренебречь: скажи о тревоге главной и Фебов бег обтони непространною речью». «Отче, если тебе открыта Промысла воля, если въяве зришь времен наступающих виды, мне удостой изъяснить начертанья рока. Нред нами ныне лютость войны сотрясает ужасом Лаций, злой Ганнибал у ворот, все рушится, все предприятья нам же во вред, и пашни влажны от нашей же крови, Африка все полководцы мертвы. Вы оба, светлые очи славной державы, оба вы смерть об эту же пору яриляли — и тогда лишилась Италия солнца, сам великий Рим двойным всколыхнулся разгромом. Что впереди? что ждет от судьбы владетельный Город? Рухнет иль выстоит? Если зотще мы машем мечами, душу мою от забот избавь и от тяжкой работы, сон вороти очам и покой усталому телу! Коль суждена отчизне и мне от Бога посибель, много ли толку ломить супротив и силой людекою рока осиливать груз? Тогда умрем безоружны — пусть Ганнибал жестокий живет и вселепною правит!» Гневпую речь оборвав. «Нет».— родитель речет благородный. - «нет! суждено мечу одноглазого гнать негодяя из Авсонийской страны! Отступать он станет в тревоге и без охоты — страшась нокинуть чуждую землю, в коей желанны ему добыча и кровь; но из дому собственной скорбью и близкой войной народ устрашенный снешио его назад потребует. Он же, достигнув Афрского брега и боя боясь на погибельном поле, прежде захочет с тобой говорить. Улонок и козней остерегайся его! Тебе да будет в науку родичей лютая смерть от лукавства варвара злого. Все же пойди, погляди на свирепость пражъего лика, вражью послушай речь и —-бдительной верный оглядке! — в хитрые вникни слола, что скажет старик вероломпый, да от беседы отнюдь не беги, ипаче по свету станут одни тебя звать гордецом и трусом другие. Будет речистый лжец твой разум хитростью новой снова и снова пытать, тьердя о сладостном мире, только о мире — коварство скрынат!. под имепем мира ловок мира первейший враг! Упорно и тнердо стой на своем и никак пе позволь умалить неличья Римского и твоего. Возрошщет противник, постигпув изблизи горестный рок, притворные примется пени голосом жалким стелать: привычного к вечной удаче юношу увещевать начнет, что нужно Фортуну уразповесить, начнет нугать пророчеством темным будущих бед для вождей, но едва увидит, что речью не досягнуть души высокой, он © яростью скорбной нылко зойну возгласит и немедля з свой стан воротится. Будет бой, и судьба на него яоззрит с неременной милостью, а исход содрогнет нселенную страхом. Войска вождь одного божествен, другого — бесчестен: тут добродетель, противная злу, надежная верность, скромность, стыдливость, честная любовь, а с ней спразедлиности, Неснь вторая вкупе с сопмом сестер благородных мечи воздымают; там воздымают мечи гнев, злоба, коварство, презренье к правде, похоти пыл, забвезие Бога, слепая лютость, что силой взросла, а вкуне © пими иные подлых пороков полки, которым имен не исчислить. Ты наконец победишь, по от бравной этой победы ве запесенться, а он Фортуной враждебною сразу будет повергнут: одва побежден. бежит и пристанег к чуждым брегам — туда, где страны Азийские греков бурный разъял Геллеснонт,— а там ом все испытает, там припадет к стопам царей недостойпых, мольбами их донимая и слезно прося о войске заемвом, если Фортуна подаст. Но Фортупа к нам благосклонней, долгою нашей бедой пасытясь,— и гвусные козни вспять она обратит. Что далее? Стапет бродяжить жалкий изгиаиних и в каждой земле рассеет заразу, лишь бы римлян сгубить. Как змея, которой нежданно на перекрестке обвалом камней хребет перебило, яд и ярость в предсмертный миг изрыгает, свивает тысячью гнусных узлов четуею покрытое тело, самым видом своим грозит, шинит напоследок, взором тускнеющим ищет врага и тщетною знобой пышет к нему, — вот так и этот в лютости буйной нам не устанет грозить и при смерти! Ты же в ту пору будешь по должности послан в путь —и вдруг безоружным, сам безопасен, узришь насильника злого вселенной. Благоприятен день для дружеской вашей беседы, счастлив Ефес впимать великих мужей разговору, но на обманных весах молва бесчестно неправых с правыми вровень взнесет: едва о грозном и дивном вызнает деле, повсюду © нем зазвонит бестолково, не различая причин. Тот отечество спас ог крушенья? Вечная слава ему! А этот свиреным разбоем много стяжал и держазвство ‘свое упрочивал златом? Будет славен и он! Ганнибалу и Сципиону славу одну на двоих возгласят в восторге потомки — так, увы! сравнип несходное и от различных звезд низошедитее в мир. Воистину, чернь не умеет видеть. сколь далеко стоит от злодейства геройство. Примется сразу хитрец тебя обольцать и морочить множеством льстивых слов —потому ли, что иснови скловны мавры к лести, иль потому, что изредка доблесть и от врага хвалу стяжает. Тебе же в забаву ` будут речи его — благосклонпой отвемиль улыбкой, 24 Африка 140 = ем да и конец. Тогда, удручен погибелью близкой, неукрощенный дух безумством прежних мечтаний яростный вождь распалит, но скоро в чертогах Вифинских нримет смерть и страх упокоит Рима и мира. Вот судьба врага, который Авсонии землю долгие годы казнит, а если об участи Рима хочешь еще услыхать, то постигни готовую пряжу нарок. Победа твоя откроет новым победам легкий и торный путь: изведав мощь Карфагена, с игом державным смирясь и свыкшись с бременем даней, римскую власть без стыда повсюду примут народы. Всирязет в Этолии бунт, оружным восстанет походом суетный Антиох, но с нодмогою младшего брата ты победишь — и узнает тебя восточная Э0с, как узнали Зефир и Австр, изобильный дождями. Войны родятся от войн, но всех врагов побеждает дланью могучею Рим и мир попирает стопою! Царства нлененные взденут ярмо, храбрецов македонских римский закон укротит и галлов —не будет им проку в званьях царских и в славных трудах воинственных дедов. Хоть бы сам Александр приспопамятный вдруг из могилы вспрянул, даже и с ним —в слова мои пристально ввикни! - вскорости даже и с ним простерлась бы Греция в прахе злое отмщенье приять за раны праздуров наших. Там стяжают почет Глабрион и Муммий стыдливый, тоже Фламивий лихой, который удалью бранной всех превзойдет и тебе совместинком будет во славе. Ратпым обильный трудом воинетвенниый век подступает, в блеске оружных лобед поколелья восходят героев: Скавров зрю череду и Друзов, и взысканных честью мпогих Метеллов, и как процветет Неронова дома слава, хоть древо сие родит в грядущем дурную ветвь, от которой тень смертопосна будет народам. Вот Катоны встают, все в доблести стойкой улорны -- лишь бы умерить им к семейству нашему зависть! Вот Эмилиев род: из него приемного внука ты избери — он имени честь отслужит делами, он твой труд завершит огнем и железом, распралясь круче, чем некогда ты, с неназистным логовом вражьим. Дале взор устремив, паблюдаю жестокого Суллу, важных Помпеев красу и рядом честного Брута с духом уирямым, но н ужасе зрю, куда он дерзает метить мечом. А вот наивыстей славы зершина, ибо провижу, как Цезарев род над всею вселенной Песнь вторая В станет владыкою. Длить ли рассказ? Пе будет богаче * Рим никогда ни силой вождей, ни отвагою граждан! Можно ли верить сему? Землепашец, отъятый от плуга. в бой поведет полки, донесет до обители Австра наши стяги, вновь покорит ливиян и гордых выи согсиет царей, влекомых в победном триумфе. Дважды оп Лаций спасет, в осаде страждущий, дважды вражий набег отразит: а после, от жаркого брега призванный в новый поход и п снежные посланный Альпы, он у Секстийских Нлючей — таково прозванье долины — буйных тевтопов орду укротит преславною сечей. ’в сходном затем бою повергнув камвров мятежных. К тайному краю земли, где ныпе стан свой раскинул ты, знаменитый вовек красой пебывалых деяпий, вновь молодой удалец придет —и звалье Великий ов заслужит сполна: ой Таг. и Ибер, и Бетис игом смирит и заставит их 'Гибр признать господином, после, суровость явив слерх меры, уймет оп гражданский бунт, Подальше гови от дупти твоей благородной зависть и кротко стерли, что другие горе воспаряют! Нет и ие будет таких, кому бы всецело досталась слава -- всегда у нее пришлецу отыщется место. Жизнь коротка, а дел череда долготой превосходна — как же повым векам не родить себе новых героев. дабы с грядущей судьбой охотники храбрые бились? Если бы всем временам достало единого мужа, был бы навечно Рим твоим водительством счастлив, ты же к той бранной поре со мною разделишь блаженство здесь -- и с наших высот молодца похвалить отвагу. Дел песчетных его помянаю лишь малость: достанет лучшей лире бряцать о множестве подвигов громких, ибо на быстрых крылах — иначе пе скажешь! — победно пряпет от Запада он и к Востоку победным полетом рилется, выше звезд вовнеся Италии славу. Вее склонится пред ним, и чредою триумфов Фортуна щедро вождя иаградить восхочет, не скромному нраву хватит немпогих даров: довольлый, что трижды увенчап лавром честным и что трижды Рим его колесницу благоговейно зрел, он уйдет из отчего града. После е пространств морских оп бродяг прогонит разбойных, он чобедит иудеев упрямых, армян двунлеменных, каппадокиян, арабов орду и Ганг многоводпый, персов п конных парфяи — вот так от брегов Ерифрейских властью победною мы досягнем морозного Аркта вплоть до недовых полей Тапаиса и Меотиды, вплоть до Рифейских вершин, подпирающих дальнее небо! “Долгой измучаев войной, цари враждебные в бегство пустятся -- прочь от царств, от битв, от жизни постылой. Вступит победная рать во врата Каспийские, внидет в олагоуханный край сабеев, взойдет в заповедный храм и святыню святынь в сокровенном увидит приделе, * но ме прельстят бойцов ци каменья, пи пурпур, ни злато. ибо с мечом наголо попирает римская бедность труды богатств, оставаясь чужда корыстным соблазнам. ‘Гак ни одиной из стран — кружатся ли звезды над ними иль недвижим небосвод — не спасти своевольной свободы: *° Ниирских роскошь дворцов державой облимется нашей, нам достанется Крит, суеверий приют и кормилец, нам Евбейский брог, пам Родос с морем ин Фобом, нам Эгейская хлябь, средь коей зьездами в небе сонм б.истает Никлад, нам щит Тринакрни могучий, нам изобильлый тук небес Сардинни влажной, нам Корсаканских скал жарой опалепиая скудость — нам достанется ное, что омыто Тусской, Иберской или Гадрийской волыой! Но дерзлет ли кто в Океане муть проложить судам? Да! отвагою всех превзошедший ° в племени патием иайдется герой, приспославный повсюду, тот, кто галлов поля сотрясет пезнаемым страхом, талльских стремпины рек окрасив черною кровью, тот, кто в заморском краю укритых под небом далеким лолотокосмых сразит братайнов натиском скорым, тот, кто уздою мостов укротит свирелые ноды вольного Рейна и. станом став па вражъей границе, будет лихою лойной германцев крушать синеоких, холь бы он счастлив был, мощь меча умерив законом, 00 яе хотел и не мог. увы! злосчастный, в безумье "он дерзнет посягнуть всоиобедною силой на Рима отчую плоть, осквернив сограждан кровью былые подвиги и замарав свои же триумфы нечестьем. Стыдпо сказать о позорной резне, в которой погрязнет знатных деяний краса! Сколь гнуспо тщеславная гордость *"* все попирает! Себе одному домогаясь державства, первый — другим в пример! —он казну гражданскую нагло опустошит и Сенат оскорбит своевольпым уставом. Нет, о Фарсальских смертях, о Тапсе. о Мунде. о брани злой Ифирейской, у том. нак кровь Канитолий влажнила, я говорить не хочу! Сему наследует мужу родич великий — прееветлой сестры сиятельный отпрыск. Зрю. как римский закон ой к иядусам прострет отдаленным. деракий Етииет смирит и в дикарские бьющую систры нленом осилит жену вождя латинского, — веюду > Песнь вторая взблещут перуны его, низвергая царей горделивых! Он принудит терпеть державство властное Рима буйный. Иетр и страну под светом обеих Медведиц, он справедливый триумф отпразднует в Городе трижды, оп законы впушит племенам, не знавшим законов, ов на высокий престол взойдет и простертых увидит перед собою царей и вождей и простолюдинов — все ему дани несут и все усердствуют в лести. К склопу годов он войной укротит упрямых иберов, это — последний труд; а после в чреде безмятожных лет надолго в дому двувидного Януса скорбном накрепко медная дверь замкнется тяжким засовом. Так до старости он дожив почтенной, кончину примет, и спидет во гроб из объятий любезной супруги. Вижу, как после него отступает счастье от Рима вспять и как портит порок благолепие прежнее нравов. Горе, что смертен ты! С тобою нашего рода славная отрасль умрет! Но ты но праву под крышей горней стяжаешь приют, а что ожидает злодеев буйных? Станут они предкам в стыд, в посмешище миру и по заслугам капут во мрак Стигийской юдоли. Нет, я поспешен в словах! Вот зрю равно благородных сына © отцом, что триумфом двойным веселят Капитолий: лавра зеленых два, две алые ризы, по где же две колесницы? Я вижу одну! единой достало двум благочестным вождям — пример прекрасный и новый Ерусалим от пих падет, расточится железом вера великая, правым клипком сокрущится святыня храма и должную казнь претернит народ многогрешный. Горько мне длить рассказ, ибо всею красою и силой этой державы, что в стольких трудах основана нами, станут владеть чужаки, испанцев и афров отродье. Как перенесть, что отребье племен, недобитая нечисть, наших избогнув мечей, на хребет взберетсл вселенной?» Сердце теснящую скорбь осилить сын не умеет и восклицает в тоске, возвысив рыданием голос: «Отче, зачем беду пророчишь? Ужели Фортуна так повернет? О пет! В Стигийские прежде болота звезды падут, а угрюмый царь преисподнего Орка горний захватит престол и взгремит перунами с неба прежде, чем Африка Рим победит, отхитив разбойно наши законы и честь!» В утешенье сыновней печали молвит отец: «Молю, оставь стенанья и страхи! Африка Чести латинской жить и вечно державе единым именем зваться — Рим, но порой бразды управлелья будут пе в римских руках: во власть сириянин томный вцепится, после галл свирепый, а после болтливый грек, а после далмат, а после Бореево племя в силу войдет — таково грядет вращение судеб. Лишь через множество дет во вселенской погибели пору в свой старопрежиий приют воротится снова Фортупа. Глубже и зорче гляди, да постигцешь отчего Града дальние судьбы! особо одну, которую мраком вышший скрывает Бог, во которая вещему духу не заповедна, познай: отнюдь не воинством вражьим Рим сокрушится — подобная честь никакому народу в славу не будет дана! — нет, годы его одолеот, мало-помалу он стаяет стареть и от немощи дряхлой сам рассынлется в прах: ему ни единого века пе отдохнуть ни от лютых войн, пи от распрей гражданских. Время такое придет, что сыщелл, пасилу средь Рима сущих римлян, зато толпой отовсюду сберется разноплеменный сброд, но и тут з усобице лютой вздымет чернь клинки, и когда бы знатный отвагой доблестный муж, достойный жить и в лучшие лета, меж сторонами пе стал и манием грозной десницы бунт не смирил, то сии смутьяны в кощунственной распре римской крови могли бы пролить последние капли. Вот утешенье тебе: под могучими звездами древле благоустроенный Рим разоренне словом и делом выдержит и среди бед номялутых долго пребудет мира владыкою — пусть от всего лишь имя святое он сбережет, но званье сие не утратит вовеки! Словно дряхлеющий лев. у коего силы и пына самая малость, но грозный рык и царственный облик прежний внушалот страх: хоть он с собственной сходствует тенью. шагом неверным бредя, однако беззубому старцу весь нокорствует лес. | Кому достанет отваги правду наверное знать и предел величью отмерить? Хочешь, скажу? Твой Рим доживет, хотя и во прахе, до окончания дней и зкуле со всею вселеппой сгинет в исходе времен». Так молвив. со вздохом глубоким он замолчал и в обратпый путь по блистающим тропам за руку сына повел. Вот так по отлогому своду легким шагом они под уклон поспешно нисходят прочь от горних светил; их в спину лучистым стрекалом Люцифер гонит, по тень от двоих единая зрима. Песнь вторая 29 С высей Атласских катясь, отражепным братниным блеском круглый Кинфии лик привечает близкое утро, н напоследок опять родитель уста отверзает словом святым — покуда мир в истоме рассветной тих и покуда путем пеизменным движутся звезды. «Сын, ты в жизни былой мне лучшим был утешеньзм, ныне же здесь ты радость небес для меня умножаешь! Чаял ли я в блаженстве моем, что тебя лицезрея — смертпого! — счастье вкушу моего же счастливее счастья? Так напряги благочестный слух — и с познанной правдой вниз воротишься. Наш короток час, завистливой ночи тает тень и в пучинах морских созвездия тонут. Все, что взросло, умрет, и всякая младость увянет, бревна бренная тварь — так можно ли тентить надеждой мужа иль целый народ, что будто вовек ие иссякнет римская сила? Чреда поколений сменяется скорых, годы уносятся прочь, а вы поснешаете к смерти, вы — словно тень, словно прах, словно дым средь неба пустого ветра порывом в ничто развеянный! Стоит ли крови слава? и стоит ли мир преходящий толиких стараний? Как ни цепляйтесь за жизнь, а скорого неба круженье вапг торопит конец; взгляни отеюда, как мало держит земли в рубежах держава жалкая наша, да и сия теснота, увы! нам мукой досталась — ныне храпить вам ее суждено в опасностях многих! Вникни, что может быть и будет, если в почине благоприятном судьба не раскастся: целому свету станет главою Рим и владыкой земель подначальных. Много ль величия в сем? и много ль ты славой твоею приобретешь? Ваш мир, границами тесными сжатый, — лишь островок, круг которого ток извилистый плещет вод Океанских; столь мал, хоть вселенной именем знатен! Да и такой-то не всюду обжит, ибо инде болота, ипде дремучесть лесов или екал застылая дикость. или студеные льды, или в пыль спалоивые степи, тде под горячим песком холодные змеи ютятся, — все и вдруг разгляди, очи долу зорко уставии! Зришь ли оси концы недвижной, которая держит свода небесного твердь? Полюсов обоих округу вечпый сковал мороз и никак пельзя человекам жить близ сих рубежей, ибо там бесплодная почва в корм пичего не родит. А вот там, где солаца дорога шире и звезд хоровод окольным движется ходом, — там пылают поля от жара, срединиое море паром стоит и небеспый огопъ умерить бессильна дольняя влага,за Сюда, как гласили ахеяне древле, боги спускались на пир разделить с царем эфиопским еб и зино, а потом под Атласа тяжкою сенью мирную ночь скоротать и понежиться в сладкой прохладе. Так сочиняли певцы, ибо чтили светила богами сильнодержавными, кои сперва в обители влажной у Эфиопских брегов трамезуют, а притомившись к Западу правят путь, где вздымается Атлас великий, крайний предел земли блюдущий и гостеприимно зв педрах простраппых нещер пришельцев приемлющий звездных, Но продолжаю: итак, средиземье для жизни пегодно, ибо педобрый эфир человеков оттуда далеко гонит. Только в краях умеренных уравновешен жаром хлад — обитать в двух странах подобных возможно. Вирочем, одна Для’ вас заповедна. огнем и водою отделена — и в пристанище вам единый и малый дан клочок земли, да и тот степным запустеньем располосовап, разъят разнозвучием многих языков и несоглаеным житьем, которые славе мешают влтирь разойтись. Не дапо никому по целому сзету слыть, и ежели кто под Арктом дальним в почете, имя его не взгремит у неведомых Нила истоков, тот же, кто славой своей Тапробану полнит, бозвестен на Гибернийских брегах. И впрямь, куда любочестье смертных влечет? Им слава мила чем шире — тем лучше, но загражден простор, и так в узилище тесном тешатся снами они, а когда заря папоследок дрему рассеет и мрак, то сии злосчастные правду слишком поздно, увы! постигают -— па годы взирают тщетных трудов и мир покидают в скорби о прошлом. Опым безумьем, хотя и смешным, упования смертных полны: жаждете вы нескончаемой славиться славой, схладостный счет векам зедете, поздних потомков зрите в мечтах и ученых мужей, что твердят и склоняют преодолевшие смерть прозвания ваши, — из гроба ° тесного, дескать, вольней вам славиться будет по свету. После кончины жить, одолев насилие судеб, — истинно сладкий удел, но славою он не стяжаем: надобио жить честней и вёрней — грядите по круче к счастию горнему ввысь н беды покиньте земные! Здесь вам назначена эпизпь, не движимая бегом столетий, здесь вам ни летний зной, ни зимняя грусть не в досаду, здесь вам нет забот о докучливых ваших именьях — чахлой печаль нищеты и смерти ледужная бледность Песнь вторая 3 здесь не страшны, ибо плоть и дух от скорби блюдутся благостью добрых светил. Живите без времени злого, коего бег сокрушит и вас и преславное ваше имя — скоро прейдет все, что вы приснопамятным мнили, только доблесть пребудет вовек незабвенной и сущей, путь пролагая к богам. Сиешите же храбро в дорогу, да усхоят пред тяжким трудом усталые ноги! Если же шаткий ум еще тешится лживою славой, вникли в мечтанья твои. Протекут года, одряхлеет тело и канут во тлен могильный бренные члены, только и жалкий сей склеп не навек: осыплется имя с камия и новую смерть ты, дитя, претерпиии, по смерти. Как бы ни долго жила в искуспоцисавых книгах имени зпатпого честь, но и книгам мрак уготован: пусть и взтремит молва о тебе в поколении ближнем, вскорости гром отзвучит — от времени портится память н па столетья ты буденгь забыт у беспамятных внуков. Больше свершевлого ты совершинь и в бранях зеликих будешь победен, стяжая мечом достодолжную славу,-— много хвалят тебя, а восхвалят больше, чем ныне! Зрю сквозь веков череду, как родится в пределах Этрусских юноша, коему труд — о твоих восповедать деяньях, коему будет судьба явиться нам Эннием новым. Оба мие милы певцы и оба рвеньем отменны! Этот в Лаций привел еще без ладу й складу и пенаряженных муз, а тот бегущих удержит; оба — по-своему всяк — о подвигах наших сказацья сложат и так продлить возусордетвуют нашего века краткость. Воистиву, мие стихотворец ноздний милее — тот, который на нас воззрит из времен отдаленных, ибо его вдохновит пе корысть, пе страх и не злоба, и не всесильный наш род, ему сулящий награду, но лишь восторг души пред величием дел непомерных, лишь к правдивости страсть. Но много ли толку в стараньях? Скорая смерть суждена и книгам, ибо по праву смертно все, что в смертных трудах содеяно тщетным разумом. Пусть сохранить иные писапья потомки ин пожелали бы, силой восстав на язвящую тлепом ветхость и быстрым векам противясь бдепием бодрым, — не преуспеют: им вперекор всегда и повсюду рек разливы и жар народам губительных засух и моровая болезнь -- та от неба, эта от моря и наипаче ярость войны, что целому свету мига покоя не даст,—а со смертью смертных сказаний канешь и ты в ничто и третьею копчишься смертью. Мало ли было преславных мужей на Востоке далеком или па Юге? Однако до вас они не сумели славой своей досягнуть! А мало ли в древности было знатных мужей, притязавших вовек героями зваться? Ныне безвестны они! Дитя, теснят человеков мест и годов рубежи -- постигнув сие, подобает духом сюда воспарить и отсюда узреть поозорливо суетность праздной толпы, что тебя на земле превозносит. Не снисходи же к молве и, если моим маставленьям внемлешь, велю: нрезирай хвалу и славу земпую, не уповай на людей, коль великое дело замыслил, пусть лишь доблесть тебя красой несказанною манит. Если ты славу стараньям твоим метою поставизнь, сколько к пей не спеши — непременио прокатишься’‘ мимо, если же будешь, дитя, небесной чаять награды, то навсегда себе обретешь без срока и меры счастье. Но ежели ты покуда к сладости славы неравнодушен и колет тебя любочестья стрекало, верь! деяпьям твдим назначен почет небывалый: всю, мой сын, стяжаешь хвалу, которой желаешь, — хоть и беги от молвы, она побежит за тобою. Словно в солнечный день неотступная тень за идущим следует, так и она за тобою: если шагнешь ты — вместе шагнет, а стапь — вместе станет. Невольно иль вольно всяк молву за собой влачит! Но неужто не скажешь, что лишь глупец бредет по нескам зыбучим, глазея, ворно ли тень у него за спиной? Да и тот не умпее, кто понапрасну тратит года в изнурении тела и в беспокойстве души, себе добывая в награду только честей тщету и толки несмысленной черни! Хочешь сужденье мое об этом ведать? Отвечу. Тот стремится к мете, хотя бы бежала по следу тепь,— & этот ретив единой доблести ради и небеса метою ему; но презренная слава все же спешит вослед деяньям его достославным. Так по тропе крутой, дитя, указанной мною, ныне гряди — а верней, держись обретенной дороги! Рим под началом твоим процветет и взпесется победно вверх по дуге колеед Фортуны, а © высей надзвездных подвиг твой призрит вседержащий Олимпа Владыка, славой твоей веевлясь, наипаче же тем услаждаясь, сколь надежно тобою подперт волеблемый Город, сколь подобает тебе Сципиона имя; прозваньем Песнь вторая новым украшено в намять и честь свершенного дела. Дам и другой совет, который крепко запомни: рнение к правде, к отечеству долг, к родителю верность в сердце твоем с любовью к друзьям да будут совместны — узы, что доблесть скрепит, приемли и дружбу такую ты от начала лелей — не отвергни просьбы отцовой! Слаще нет ничего, чем с товарищем искренним обок жизнь и думу делить, съединяя согласием души! Ныне из многих, что рядом с тобой вернейший и лучший Лелий: в тайных делах он добрым советчиком будет, страсти поможет тебе усмирить, тебя распознает до глубины, незримой другим. Чрез многие годы явится Лелий второй для нашего рода — любезный славному внуку и связанный с ним не меньшею дружбой. Тут ошибется молва грядущая, ибо единый станет чтить образец — Сциниона и Лелия дружбу, словно такое лишь раз от начала мира случалось, словно не тезки друзья и не в разных веках обитают. Первого ты приветь и, хоть знатен, друга-плебея не презирай: порой возвышались из подлого званья мужи достойные, коих взнесли с вельможами вровень доблесть деяний и дух, честиее отчего чина». Так он сказал, а сын в ответ: «Вослед за тобою ввысь восходя, ни на миг я об отчей чести и славе не забывал, но теперь, вразумленный, с усердием пущим всюду, куда повелишь, пойду! Однако же дивно, что о судьбе моей ты пе молвил, отче, ни слова». Грустно родитель рек: «Пусть твоя же доблесть, мой милый, горькое горе терпеть тебя научит! Напрасно хочешь ты знать о конце, что твоим деяньям назначен. Стыдно сказать, но увы! к тебе отечество будет неблагодарно: уйдешь в изгнанье, столь легкой расплате рад и навек отлучен от войн и от воинств, хоть силы бранной още не избыл. Покорствовать воле Фортуны должно: отнюдь не желай вредить спасенной державе, подвигам собственным враг не будь! Она изгоняет? Ты удались! Не зовет назад? Будь стоек! В опале славной умри, а позор, что снес при жизни, накажешь словом: твой прах погребать воспрети неправой отчизне и об обиде твоей поведай на камне могильном — вот отмщенью предел, а более мстить не пристало. Дольше мне медлить нельзя! Прощай, возлюбленный отпрыск, не забывай отца и пекись о взрастающем брате, 2 Франческо Петрарка 34 Африка что по твоим стопам пойдет, быть может, с годами!» Молвил и вспять поспешил с бегущими звездами вместе. А между тем рассвет, воссияв над наметом, блистаньем ° алых лучей озарил полководца жесткое ложе, зорю пропела труба, и, ревом встревожены гулким, от потрясенного сына отец и сон ускользают. Предуведомление к песни третьей Солнце в положенный срок на свод взошло звездоносный и озарило весь мир. Сцилион, восстав от дремоты, перебирает в уме видения вещие ночи, в гордом сердце своем лелеет большие надежды и, пожелав, чтобы стал ему и друг и союзник царь Сифак, из ливийских царей превостоднейший силой, вот к Сифаку он шлет с дарами и устным посланьем мудрого Лелия; тот во дворце за богатым застольем повесть ведет о начале, делах и трудах Ромулидов. ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ Лишь звездоносный свод сотрясло неустанное солнце топотом резвых коней, как пустились в поспешное бегство трепетных сонмы светил и герой пробудился могучий. Снова и снова одно за другим он душой испытует все, что привиделось в сне: «Зачем я отца дорогого поцеловать не успел? Зачем я в миг расставанья не удержал его — хоть и силком? Зачем пробежала краткая ночь и нельзя продлить утешные речи? Сколько спросить я хотел! Где назначено битве последней быть — на каких полях или где над бездной морскою? Можно ли верить друзьям, коль себя именуют друзьями варварских стран цари? В каком краю упокоюсь? Смертью какою велит умереть властительный жребий брату и мне? Какую судьбу и какую кончину примет доблестью нас упредивший двоюродный милый? Я ли единый вступлюсь за все обиды и беды милой отчизны, что ныне в нужде? Нет, лучше не ведать слишком много теперь — не то при исходе известном вдруг сверкет паруса пред противными ветрами доблесть! Начатым следуй путем и прости отчизне злодейство, что по незнанью творит». Рассудивши так, призывает Лелия спешно к себе, и друг, повинуясь приказу, мигом является — молча стал и взором учтивым встретил взор вождя. Тот молвил: «Возлюбленный Лелий, дума мне душу теснит! Что с тобою вдвоем мы свершили, вдосталь, быть может, другим — но нам пеужто не малость в пору, когда средь стыда и муки Италия гибнет, рати испанские бить? Сей враг нам силою бранной вовсе не грозен, а нашим мечам не мивуть позора, ежели труд довершить не сумеем, будто страшимся извергу глянуть в лицо и вот взыскуем сражений дальних, робея на отчей земле ратоборство затеять и осажденные стены спасти любезного Рима, — как бы не зваться нам у своих и чужих беглецами! Что у тебя на уме иль на сердце, того я не знаю, но невеликого ждать не хочу: пусть могут иные, взявшись за дело, уж это одно вменять себе в’подвиг, мне же покоя нет до конца! Пока не увижу, как изрыгнет Ганнибал коварную душу в уплату сгинувшим нашим вождям, Карфаген нечестивый покуда павшим во прах не узрю, дотоле праведным гневом буду кипеть и рад умереть, если скорбною смертью недругов муку могу сравнять со страданьем сограждан! Разве Бог ради нас клинок правосудный не вздымет столько злодейств покарать? Ужель не грянут неруны с неба? Ужель в ответ громаднокаменный Атлас, щит пространной земли, сокровепной юдоли блюститель. не содрогнется всей высотой от тверди до бездны, в бой не двинет полки преисподних гадов и горы жгучих песков, не дыхнет на преступников смерчами Австра? Баграды топкой ужель не взбурлят струи над брегами гнусные стены ломать свирепей студеного Иетра и негодяев крыть с головой отмстительной влагой? Мы победим: пусть стиснут меч усталые руки — с нами Бог, ненавидящий зло, войну довоюет! Знаю заранее, бремя сие на наши с тобою ляжет плечи. Мешкать нельзя, но многое прежде надобно нам рассчитать и все наперед порасчислить. Африка гневом на нас пылает: ни судну причала нечего ждать, ни приюта гостям, ни крова, ни корма — всюду, куда ни глянь, одно увидишь, прямую ненависть. К чьим берегам мореходному воинству править? Где дружинам привал? Где вождям наметы раскинуть? Песнь третья Кто нам покажет путь? Кто расскажет о градах и селах и о повадках людей? Кто брод безопасный укажет, если глубокость реки полки устрашит на походе? Стало быть, надобно впредь любую разведывать мелочь! Первое знать хочу, возможно ли — если возможно — варварским верить сердцам. Тебе доводилось ли слышать имя Сифака? Молва гласит, что он меж царями всех богаче казной и над всеми возносится родом, исстари знатным, а царство его велико и обильно. Нужно его испытать и, ежели славы латинской отзвук мог донестись до глухих ливийских окраин, вдруг да прельстится учтивостью просьб и щедрой хвалою — даже дикарской души огрубелой не раз досигала сладкою ласкою честь. Тогда для прибытия войска, как я замыслил, мы гавань найдем у этого брега вражьей страны и выйдем в поход из этого стана. Вот забота тебе, ибо ты честнейший и лучший, вежествен словом, умом изощрен, понятлив душою — будь же речист с дикарем, смягчи учтивостью грубость!» Так он сказал, и тот, немедля снявшись с причала, пересекает узкий пролив, что Иберские скалы теплою рознит волной с песками Ливии ближней. Тем же днем успел он пристать к Африканскому брегу и поспешил к царю. Подпорой столбов белоснежных . ввысь вознесен дворец и повсюду желтым металлом царский чертог осиян, блеском наряжен лучей, от узорочья нестрого бьющих. Этот камень шафраном горит, тот зеленью светит — глянь в Потолок и словно бы свод узришь многозвездный. Там золотой Зодиак под изгибом кровли высокой замер в самом верху, на круге венца отчеканив бег укяончивый. Там подобно подвижным светилам, коих на небе семь, семь каменьев искуснограненых Атлас, когда еще не был горой, исхитрился приладить. Тускло светит один на радость хладному старцу, грозно рдеет другой, а вот этот словно ласкает блеском лучистым взор и красит кротким мерцаньем ° весь рукотворный свод. Посредине солнечным жаром алый пылает лал, горением граней несчетных сумерки гонит прочь, и мнится, что дивною мощью ясный день творит и тьму побеждает ночную, Феба пример переняв. По соседству заходят и веходят в очередь две звезды, и та, чей блеск золотистей, зрящего душу вмиг зажигает любовною страстью. Круто выгнуз рога, адамантовой острые гранью, неутомимо Луна поспешает дорогой отлогой -— цветом темна, но горних лучей украшена светом. Выше видна череда многоббразных тварей, для глаза страшных и дивным литьем в различных представленных статях. Первым стоит Овен — рога закручены в кольца, морда к спине склонена, как будто в ужасе скорбном все еще зрит он средь волн царевны бесценное тело. Рядом свирепый Бык — такой Агенора чадо по морю вплавь уносил, а подле пресветлые лики юных двух Близнецов — благородных отпрысков Леды. Следом представлен Рак водяной в ужасном обличье, с ним кровожадный Лев устрашает лютым оскалом, & по соседству в румяной красе миловидная Дева. Далее плечи Весов, в качании грузном колеблясь, быстрых часов череду отмеряют равною мерой. Тут Скорпион грозит клешнями громадными, к бою злой изготовив хвост; а там Фессалийское диво в образе полулюдском: лицо и руки и плечи, как человечьи, хоть стар, но яр, препоясан колчаном кости слоновой и с силою лук напряг смертоносный, вниз же от пояса скот; а вот взнесенное к тверди легкое тело Козы — рога червоным блистают златом, а ноги ее двойными копытами крепки. Рядом наг и могуч, с головою в облаке черном изображен богатырь, который небесную влагу льет из ковша, и в его струе многозвездной резвятся Рыбы — хвостами бьют и влагу секут плавниками. Светлый водя хоровод, вся дюжина знаков небесных взор совершенством дивит и по своду лепится стройно близ пестроцветных картин, где в златой представлены славе лики богов и героев краса и деяния предков. Первый Юлитер: воссел на престоле царственном гордо, скиптр держа и перун, а рядом молниеносец в лапах когтистых влечет Идейского отрока к звездам. Обок, старостью скорбной согбен и осанкою грузен, от головы до пят укутан сизым покровом, ° серп и мотыгу вздымает Сатурн — простоватым обличьем с пахарем схож и чад родных пожирает свирено. Тут же дракон изрыгает огонь, вцепившись зубами в загнутый хвост и вия огромными кольцами тело. Неподалеку виден Нелтун: разливисто трубит в гнутый рог, препону волны расторонным трезубцем режет и так плывет в глубинах пространного моря. Круг него тритонов стада и нимф хороводы Неснь третья свитою вьются, почет воздавая царю водяному; тут же и конь — из разлома скалы послушно на сушу вынырнул и песок прибрежный копытами тончет. Вог вблизи Аполлон — безбородый и долговолосый отроком, юношей нежным глядит, однако висками сед добела. Священный скакун, охочий до бега, льнет к хозяйским ногам, удила грызя в нетерпенье. Рядом невиданный зверь — исполинский, трехглавый, трехзевый — взором умильным глядит, господской радуясь ласке: правой главою он пес, а левою волк кровожадный, посередине лев; змеиный хребет воедино тело тройное крепит, чешуею покрытое скользкой. Тут же кифары святой столь правдиво выведен облик, будто бы звонких струн достигают звуки до слуха; тут же лук и колчан, летучими стрелами полный; тут же громадный Пифон, в Киррейской простертый пещере. Рядом желанный певцам италийским и греческим стройно лавр возрастает златой, под сладкой и благоуханной сенью дающий приют девяти голосистым каменам -- тем, чьих песен трель способна, мнится, светила на непременных путях задержать чарующим звуком. Обок со старшим — младший брат: лицо не скрывает хитрости, посох в руках оплетают лютыю змеи, издали на голове приметна нарядная шапка, в блеске крылатых подошв обуты перьями ноги. Бодрствует рядом петух, простерт зарубленный Аргус, слева в гордой красе восседает жена молодая с ликом веселым — мил ей вид благородных художеств. Неподалеку видны пресловутые сестры Горгоны, тут же Персей: в зерцало глядит, от главы змеекудрой взор отвратив и братнип клинок ей в горло вонзая. Каменный рядом старик и кровью рожденное диво — конь крылатый, и муз преблагих источник священцый. Дальше глянь — и узришь кровавого Маворса облик: на колеснице злой он пугает натиском ярым; обок с ним волк и спплых сестер проклятая стая, кнут в руках, покрыта глава сверкающим шлемом. Вот, прознав обо всех грехах и проделках супруги прелюбодейной, собрался Вулкан кособокий в погоню, да оступился хромото ногой, а боги толною смотрят — и звездный рой смеется над мужем ревнивым. Рядом, с румяным лицом, с взнесенпыми к тверди рогами Пана великого зришь: убор звездами наряжен, 40 Африка 210 215 22 я $30 235 ноги косматые бьют копытами козьими в скалы, гнутый посох при нем пастуший — и гулким вацпевом в семь тростников гудит свирель исполинская бога. А по соседству царица богов, Юпитером чтима сразу сестрой и женой, на державном воссела престоле: гордо глава взнесена в венце облаков достославнем, кои красою своей Ирида пестрая красит; тут же кротко к стопам госпожи прильнули павлины. Рядом внушает страх в боевом доспехе Минерва, именем девы знатна: колье вздымает десницей, гребнем шелома трясет и грозит оскалом Горгоны, что на блестящем щите прилажен; за нею ночная птица простерла крыла, покорствуя зоркой хозяйке, и зеленеет Кекропов сад младою оливой. Отчей главой рождена, она презирает Венеры отпрыска наглого мощь и сестры гнушается родом. Вот нагая встает Венера из моря — неславно это рождение ей! — увлекая резво с собою в алых розах жемчужный дом, а с нею голубки свитой летучей и три нагие прекрасные девы: девы, из коих одна отвернулась, а обе другие прямо к нам обращают лик и приветные взоры и в хороводе тройном сплетают белые руки. Здесь и крылатый сын: колчан у него за спиною полон острых стрел, а лук пощады не знает, коим прицелился он в Аполлона и выстрелом метким ранил — звезды с небес от вопля носынались бога, злой же шалун спешит в материнских укрыться объятьях. Вот Диана с сонмом дриад под сенью лесною: быстрые фавны кругом, ореады, гурьбою сатиры ей рукоплещут; и тут же пастух, приязнью богини взысканный, сладко храпит, примостясь на травке зеленой. Древле узрел Актеон горемычный в брызжущей влаге дивного тела красу и был в наказанье немедля сворой растерзан псов — тебе же, Дева, за это с тщетным усердьем дарят оленей жертвенных скифы. Вот наконец Кибела-мать, которой милее Ида иных краев, восседает: плотью огромна, видом стара, с ключом и жезлом, в почете державном, пестрым нарядом горда. Башненосной стеною фрагийской ей, многодетной, высокий венец главу украшает, ибо всем богам и с ними Владыке перуна Песнь третья А #40 250 260 21 = 215 матерь у древних она, хотя уместно напомнить, что плодовитое чрево ее и гигантов свирепых произвело, на века породивших пагубы миру; львы ручные влекут колесницу великой богини. Следом поодаль, воссев на престоле серном, владыка лютый подземной страны бесплотным державствует людом Тартара; рядом с ним немилая ликом сунруга, якобы древле с Геннейских лугов уведенная силой. Здесь за земные грехи слезами платят и скорбью, здесь на девять кругов разделяется стенами зримо бледное царство, здесь черный Стикс с водою стоячей — в омут его Ахеронт устремляется мрачным потоком и заставляет вскипать болото вязкое тиной. Здесь рыдальца-Коцита исток, что слезной струею обнял Авернский дол, в преисподних нещерах стеная с сонмами теней в лад; здесь в дымных водоворотах волны стремит Флегетон; здесь льются забывчивой Леты тихие воды — и, черный челн направляя кормилом, лодочник старый везет через реку грустную души. Зорко глядя сквозь мрак, с суровой супругою вместе все наблюдает Стигийский царь и грозные очи видом множества мук услаждает, свирепою властью верных бодря палачей — Смерть и Скорбь у него под началом, Фурии служат ему и кривопрядущие Парки, льнет трехглавый к стопам его Страж ужасного царства. Всю многовидность картин и в каком порядке предивном изображают они все уделы с верху до визу Лелий успел разглядеть, отнюдь не прельщаяся златом: мило оно другим, а ему — что пыль под ногами. Вот, пространный чертог пройдя от края до. края, он предстал пред царем: с высокого трона поспентно тот поднялся поскорее обнять желанного гостя. После уселись — и тут начинает Лелий учтиво: «Царь наилучший! судьба тебя удостоила другом, столь великим, каких от брега Индского Солнце в долгом своем пути к Гесперийскому сонному ложу больше не зрит, не узрит и — коль сам я зряч — не узрело. Слушай же, дабы слова не метал я праздно на ветер: сам Сципион — на великой земле величайтий из смертных — шлет тебе привет! Коль святость и благочестность живы, коль верность чиста и о славе прекрасной забота не позабыта людьми, то знай: в народе едином все сие процвело и вождь един у народа — Рим всему головой, а ему Сципион головою! Речь нелжива моя, ибо ныне сей муж превосходный Африка ищет дружбы твоей, государь. Сердца финикиян ты испытал — неверны, но внемли мне: если. Фортуна счастием их одарит военным — о пусть не дозволит этого Бог богов! — то множество бед испытает царство твое и для жизни твоей настанет угроза. Их до поры линть страх, а отнюдь не приязненность дружбы держит, у римлян же нет знатней и надежней науки, нежели верность беречь драгоценную — наше богатство мерить привычно нам друзей любезных обильем. Слов свидетель моих недалече — Испания рядом, тоже Авсония. Ныне и ты, о Африка, верность наших обетов узнай — испытай народ тогоносный! 2** (Сам рассуди, насколько тебе полезнее дружба с нами: мы далеко, а издали частой докукой вряд ли доймем, но чуть нужда — корабли наготове наши в морской поход при малейнем отправиться ветре. Так в надлежащий час для врагов изумленных нежданно *° римские ваблещут мечи твоим воителям в помощь. Больше скажу: коль путь, пролагаемый нами, Фортуна злая не загородит заставою неодолимой, то непременная наша цель — державцев ораву поразогнать и лишить нечестивых тиранов престола, %* дабы немногим все досталось. С единым владыкой царства во благе стоят, но когда не знают законов пастыри, паства у них горемычная. Африка так же вся отойдет к царю одному единым уделом. Длить ли слова? Достойней тебя ужели другого можно сыскать меж Атласских скал и волн Ерифрейских? Так не презри дары, подносимые другом могучим! Вот он шлет тебе скакуна Апулийской породы — вскормлен для браней конь, а резвостью быстрому Австру равен и, словно перун Юпитеров, рвется в сраженье. *13 Вот и сбруя коню, и златые на белую шею гривны — этот убор у Самнитского отнят тирана. Вот и доспех для бойца из руд изготовленный твердых, кои открыты для нас изобильной металлами Ильвой: глянь, как черен шелом, как светел меч заостренный, глинь, как надежна броня, что для целой кована груди, глянь, как поножи легки, как плащ багряный сверкает, пестрым узором прикрыв железа темного хладность; глянь, как стрекало блестит — железное в золоте желтом, как дальнобойно копье, как щита изгиб ограждает 32° от остроты клинков. Итак, отныне для брани римский вздень доспех — молю! па доброе счастье эти прими дары, о великого друг Сципиона! Вот желанье его и Рима согласного просьба: клятвою с нами союз скрепи, да будет счастливым 2 320 Песнь третья $30 $58 380 155 350 355 360 365 т ъ нынешний день и вовек Европа с Ливией вместе праздником общим да чтят его память». Так возгласивши, Лелий окончил речь и взор в молчанье потупил. Ласково царь отвечал: «С охотою, римский посланец, все принимаю от вас — ни даров столь знатного друга, ни обещаний твоих не отрину, однако же в спешке клятвой крепить договор опасаюсь и с новым союзом несколько пообожду, покуда вождь благородный не посетит меня сам,— я пожать самолично желаю победоносную длань, которая лучшей порукой станет союзу навек и миру надежным залогом. Ведомо нам, сколь доблестен он и сколь во вселенной славен — доселе никто в державе Римской знатнее не был, никто не умел с такой необорною силой речью умы увлечь и восхитить обликом души. Нам и заслуги его и самое имя любезны, | ныне же свидеться с ним хотим: десницу десницей тронуть, глазами глянуть в глаза и слову услышать слово в ответ — да придет поручителем собственной славы! Право, наши сердца не настолько грубы и свирепы и не настолько в груди одичали варварством души, чтобы не тронула взор красота, а явная доблесть не обаяла бы ум! Меня на месте о царстве бедственном держит печаль: нельзя из отчих пределов выйти, покинув удел изобильный окрестным тиранам,— иначе я бы и сам отправился, ибо’ немало чести тому, кто спешит по морям к столь славному другу. Он же, напротив, отнюдь не сдержан обидной уздою страхов и годы его младые, а юноше легче тяготы снесть пути. Коль ко мне он вправду приязнен, коль доверяет мне, то для дружеской дельной беседы пусть навестит меня здесь — дорога в морях безопасна! Ну а пока пора нам за стол: уже протянулись в сумерках тени и гаснущий день торолит к обеду». Молвив, с престола восстал, радушно Лелию руку подал и выше всех его устроил на ложе, крытым багряным ковром. Разнесся в пространных чертогах трубный зов — и толпой расторопной забегали слуги взад и вперед: не обычный обед и не будпичный ужин был им в заботу вменен, но иные с чашей златою бережно шли, у иных кристальнограненые блюда или же кубки из цельных камней самоцветных, резные, полные пенным вином, которое матерь. Мероэ произвела в старину, пламенея от. ближнего Феба,— весь сверкает дворец и звонкой гудит суетою. А Африка 375 380 385 380 %05 $2 $ Так же устраивал пир, если верить Гомерову слову, некогда царь Алкиной: там Улисс восседал сладкоглаеный, здесь достопамятный гость — с устами медовыми Лелий. Только откушали, как предстает пирующих взору отрок в алом плаще с певучею лирой и струны строит на отческий лад: предизной сладости звуки слух ласкают — а вот и песня вослед за игрою: «Нрисномогучий Алкид, когда во вселенной чудовищ всех истребил, во плоти к звездам обрести удостоясь путь, то покинул Лернейскую топь и Немейскую пущу, и навевавшие страх Эримаифа лесистого сени, и Гемонийских ущелья гор, и двух достославных прах городов, и груду тел гордецов двуприродных, и Гериона тройного труп, а после отважно к этой стране снизошел и разом с нашей бедою кончил, из отчей земли жестокого вырваз Антея. Воля настала для нас! гнуснейшая пагуба наша дланью искоренена Геркулесовой! Освобожденный край процвел, и вновь из изгнанья пахари к пашням полузабытый путь нашли. Вселенную кроткой неустрашимый зрит и вот уже к Орка порогу рвется, дерзая взглянуть Мегере в лютые очи. Неподалеку от наших границ — о диво! — средь моря бурного два Столна герой воздвигнул высоко, дабы предел указать человекам, до коего можно плыть. Миновали века, покуда недавно с Востока юный к нам сумасброд не явился, дерзко взыскуя древнюю свергнуть мету,— но и он не успел от утесов честь Геркулеса отъять, которому ветхий владыка здешних полей, Атлант, изнурен непомерною ношей, звездный доверил свод и отдых обрел долгожданный, но ненадолго, увы! ибо, сладким разнежась покоем, глянуть решился бедняк в проклятые очи Медузы и обратился в скалу. Великого Атласа ныне видим, которого тень осеняет громадою землю, коего вширь и вдаль простерся хребет, а макушка горних касается звезд — седины его снеговые треплют ветер и дождь, и гроза, и град леденистый. Только недолго была его неотмщенной обида, ибо Горгоны главу, хитроумной научен Палладой, мститель Аркадский срубил, и зараза мерзостной крови, гнусным гноем сочась, отравила Ливийские степи — так, хоть жива хоть мертва, вредила миру Медуза! После царица, из Тира сюда бежавши, стенами огородила простор, Карфаген воздвигнув могучий, прозванный хитрости в честь. Бладыку ближнего царства = Песнь третья #3. я %50 взять не желая в мужья и тем своего же народа воле переча, она покойному верность супругу смертью своей соблюла — столь отважная древле царица сей заложила град! Ей великою будет обидой, ежели вдруг — но нет! возможно ль такое помыслить? — явится дерзкий пиит и в песне игривой святое имя ее сопряжет с позором преступной любови. Так был выстроен град и так в недолгое время силою взрос, но увы! неизменная спутпица счастья зависть взъярила на брань великие мощью народы. Жили в ту пору бойцы лихие, из коих доныне чтит Карфаген за любовь пебывалую к милой отчизне братьев Филенов: они причислены издавна оба к сонму богов и общий алтарь водружен для обоих — если бы братья тогда не расстались радостно с жизнью, тысячи их земляков легли бы ва поле Киренском. Ныне последний век полыхает битвепным пылом, и ни кипучий моря простор, пи алчная Сцилла вкупе с Харибдой сдержать финикиян натиск не могут, ибо сам Ганнибал приснославный Лация холмы тяжкой попрал стопой: одолел неприступные горы, уксусом камни травя, и провел он войско но кручам, в коих и диким козлам опереться негде копытом. Всюду битва и брань, сочатся нажити кровью, кровью алеют ручьи, и сорною всходит травою тук Италийских лугов — но тут по воле небесной вдруг молодой герой отечества скорбного беды принял на плечи: подвиг его Испания видит, Африка слышит о нем. Меж двумя вождями Фортуна ныне в сомненье стоит, колеблема бременем тяжким, — дело решит судьба, но свершиться великому должно!» Так он играл и пел, а на этом слове поспешно песнь оборвал, и прощальный звон исторгнула лира. Руконлесканьем певца наградили вельможи и слуги, царь же промолвил: «Гость, ты слышал преданья ливиян все по порядку и наш народ узнал от начала — ежели стоит сие ответного дара, поведай также о ваших вождях и началах». С улыбкой узтивой Лелий ответствовал: «Долгих речей, о царь наилучший, ты ожидаешь! Ужель о наших повесть победах кратко будет? Поверь, продлилось бы более года то, что желаешь вместить в остаток часов предрассветных, кои почти истекли, а если бы даже к рассказу я приступил, то усталый язык лопотал бы дремотно попусту — нет! речам пространным ночи не хватит. 46 Африка 480 „30 $95 506 $05 510 Разве легко изъяснить, как веками Италия бьется в бранях лихих? обо всех поведать с тусками распрях и обо всех боях с самнитами и о набегах галльских орд? и в том, что свершили мы в землях Ливийских и среди хляби морской, когда нежданно столкнулись наши и вражьи суда, круша уключины весел? Разве легко изъяснить Испании бедственной горе, где изобильная смерть запрудила трупами реки и повсеместно поля дымятся свежею кровью, пролитой пашим мечом? В старинных хранится сказаньях перечень этих побед — лишь малая часть от свершенных, перечень, коего список тебе из Тарпейского храма, если угодно, пришлет Сципион: в сем капище держат летопись всех трудов, ради общей содеянных пользы. Многое вычитать там возможно, однако же полной правды и здесь не найдешь — не в словах свидетельства верность. но в очевидности дел! Никогда не водилось у римлян неисчислимых писак, которыми греки се избытком полнят вселенную: нам куда как приятнее делать, чем сочинять, — чем хвалить других, мы лучше заслужим сами от них похвалу, потому-то о подвигах наших скудные книги, коль видеть тебе таковые случалось, нисаны чуждой рукой, но даже и грекам речистым трудно в должных словах изъяснить величье свершений римских — сие надлежит вам к случаю крепко запомнить. Ныве, сколько часы ночные дозволят поведать, я о началах скажу. От крови Тевкровой древле наш изошел народ, чей град, по преданию, греки приступом взяли, держав в осаде два пятилетья,— тот, кто злодейство сие отметит, в земле Италийской верно уже рожден! Ворочусь, однако, к зачину. От таковой беды из тысячи граждан едва ли мог и единый спастись. Когда на бреге Фригийском дымным тлело костром пожарище матери Трои . и оседала черной золой раскаленнал сажа, знатный вождь и во бранях лихих преславный воитель — отпрыск Анхизов — узрел, что нельзя ни в собственных землях, ни у союзных друзей приют обрести безопасный, и удалился в слезах от отечества и от супруги нежнолюбимой: итак, испытав превратности странствий, посуху долно блуждав и по хляби бедственной плаваз, неутомимый беглец Авсонийского брега достигнул. Ратную Трои мощь узнали тогда старожилы Лация, и наконец Лавиния пришлому мужу мир принесла и любовь. Благочестного тело героя дивный отхитил поток, и его васледовал царство Неснь третья & 535 340 545 555 юный Юл, а за ним другие. Сначала державой те володели цари, у которых градом престольным долгая Альба была, покуда близ Тибрекого тока новой столицы себе пастух не воздвигнул отважный. Мститель за деда, каратель злодейств, он потомками чтится пращуром, кончившим жизнь в эфире горнем,— усердно ладан потомки курят отъятому небом Квирину. Вот тебе повесть о том, откуда вырос наш город. Что же сказать о вождях? имена какие успею ныне назвать? Предо мной несчетные множатся сонмы, а особливо с поры, когда сеяла щедро свобода знатных мужей и созреть помогала в тиши безопасной душам великим. Новерь, многозвездной ночи светила или же волны в морях и песок по песчинке прибрежный легче мне перечесть, чем вождей имена достославных, коими Город горд: отважных Камиллов, бесстрашных Куриев, Павлов честных, три сотни Фабиев смелых, разом в единый день за отечество жизнь положивших, грозных Торкватоз, Лепидов семью, суровых Катонов, скромных Фабрициев дом и тех кому имя стяжала резвость, и род другой, небесною прозванный птицей, храбрых Марцеллов чреду горделивую, дерзостных Гракхов. Регулов верных — молва военная, сколько я знаю, имя сие уже донесла до вашего слуха! — и наконец помяну надо всеми знатнейших и лучших Сципионов, чей род священным Корнелиев домом был от небес обретен и сравнял человеков с богами, — нап: над вождями вождь от них. Мне труд непомерный всех досточтимых семейств исчислить хотя бы прозванья -- как же поведать теперь о делах достопамятных? Силы нет мне такой! Язык у меня отнюдь не железный, тоже и уши твои! Но чтобы никто не помыслил, будто мы скудней той верностью, коей Филены ваши повсюду слывут и всеми воспеты ладами, самую малость и я передам из многих преданий. Древле разверзлась земля — то ли ветра неявным порывом, то ли еще почему — и вот зияющей бездной сделалось Городу в страх вечевое римское место. Всею гурьбою кругом Сенат стоял изумленный, тут же толпа горожан: поспешали иные в смятенье к яме тащить валуны, иные носили мешками землю иль волокли потолще бревна, но тщетны все труды и въяве видать, что от божьего гнева эта стряслась беда и лишь у богов избавленье. Робко гадания ждет народ — и глаголет кудесник: 48 Африка 560 $70 575 580 585 590 $8. я 800 «Племя пресветлое, днесь устрашенное ужасом дивным! надобно пропасть сию не так, как мните, заполнить, ибо не в радость богам ни булыжные груды, ни кучи пустопорожней земли! Хоть скалу Тарлейскую бросьте в сей провал, да со всеми шестью иными холмами, хоть Апеннинский хребет взгромоздите сверху и Этну — втуне! Отверзтая пасть ножрать все лучшее ваше жаждет и малою мздой ее невозможно насытить!» От таковых словес сердца цепенеют, бледнеют лица, но люди несут — кто золото, кто самоцветы, кто серебро, ибо это и мнят сокровищем лучшим все, у которых душа коснеет в неведенье блага сущего, ослеплена к богатству бренному страстью, замкнута в черной тьме узилища тееного плоти. Тут-то единый храбрец молодой толпе в укоризну громко гласит: «Что толку от вас, незрячие души? Надобен дар дорогой, а вы несете дешевый! Много ли в злате цены? Его земля изблевала из потрохов, а копит его в бесплодных каменьях! Верно вам говорю: нет богам ничего драгоценней доблести нашей и наших мечей — сокровище Рима истинно лучшее в них, и коль боги лучшего просят, вот им меч и боец!» Так молвив, оп ясные очи ввысь устремил — к небесам и на храм Юпитера, город с холма блюдущий — взмахнул горе и долу руками, вышнним взмолясь богам и манов призвав преисподних, к коим спешил, а затем скакуна припиторил лихого и самовольно ринулся в пасть отверзнутой бездны — только блеснула броня удальца с затихающим звоном. Грянул гром, и провала края сошлись воедино сразу, едва острие копья из виду пропало — так небеса порой зиянием огненным блещут, словно бы щель разомкнув в глубины надзвездного мира, но налетает вихрь, полыхавшее заревом пламя гаснет, и горний свод обретает прежнюю кротость. Вот тебе славный муж, который отечества ради канул в землю трупом живым, — иначе не скажешь! — во всеоружье путь проложив средь кущей Стигийских: памятен Курций честной в преданиях наших вовеки! Хочешь о Дециях зпать? Из этого рода старейпий, видя, как римскую рать обращают в бегство латины, гневный исторгнул стон, добровольно богам всемогущим жертвой себя обрек и в гущу врагов устремился, кудри повязкой обвив, на габийский лад препоясан. Так он пал, прияв клинков несчетных удары и до скончания дия для нас добывши победу Песнь третья 49 81 я $20 830 $35 845 смертью своей: он умы помрачил враждебным латинам, он им души потряс внезапного ужаса дрожью, ибо воистину был обличьем страшен — и мнилось, будто не смертный муж, но сущий бог вороного гонит вскачь скакуна! Сию наследовал вскоре сын но праву честь, изгнавши вторгитихся галлов орды и подвиг отца повторив благочестным деяньем, ибо средь брани призвал родителя и с громоглаесным кличем вперед -- сквозь мечи, сквозь колья, сквозь ропот смятенных галлов — на верную смерть устремился к вражьему стану, бегство, погибель и страх перевлекши недругам сильным! Третий в семействе — внук, что отцово и дедово имя не уронил, хоть молва ему уделила почета меньше: луканов мощь он повергнул столь же святою жертвой н так низошел тропою сходною к теням. Трижды за разом раз в трех битвах жизнь положили трое, победу стяжав добровольной смерти ценою, — род достославный! Ему по праву и по уставу вечно гремят хвалы, которых вовеки забвенье злое не сильно стереть из памяти поздних потомков. Я не хочу повторять известное всем и повсюду, ибо ты ведаешь сам — не настолько давнее дело, чтобы тебе не знать! — как преданно Регул отважный верность клятве хранил и, врагам, отдавшийся, принял лютую казнь, взбодрен к отечеству пылкой любовью. О благочестный старик! твоя не умалится слава временем: ты опочил, но она неизменно пребудет ныне и присно живой! Стоит ли длить рассказ о родах и мужах благородных, если столь часто зрим, как спешат на верную гибель строем полки за вождем по примеру его и приказу? Лишь возгласит оп: «Вперед, бойцы, отступать не пристало!» — вспять никто устремить не мыслит ни шага, ни взгляда, но не колеблясь стремглав бросается в смертную сечу. Так повелось, поверь, у римлян, чтобы случайность счастья презреть и весело смерть грядущую встретить — все презреть, что народам иным желанно и мило, радостно все приять, что другим ужасно и страшно: горькую боль победить, попрать телесные муки и предпочесть своевольную смерть прозябанью в презренье!» Молвил и смолк, а царь возразил; «Ты прервал в середине повесть! Зачем о последних царях не сказал ты ни слова?» Гость в ответ: «Ты прав, царю об участи царской л1обо поболее знать. Я только краткости ради 50 Африка 660 87 > 88 > 83 > их обошел, а тебе подозрительным мнится молчанье, Дабы не понял ты так, что если мы древле дерзнули наших изгнать царей, то поять их богатства желали алчно, а после злодейству нашли красивое имя, выслушай честный рассказ, почему сменилось правленье. Вольность желанна была давно и души манила светом, но груз престола давил таковые искавья, и утесняла царской лозы самовластная лютость люд подневольный — объял столбняк бездейственных граждан, право забывших свое. От этого гнусного дома столько снесли мы, что стыдно сказать, а стыднее припомнить, сколько раз, негодным царем ведомые в битву, были мы биты на чуждых полях с превеликим позором - это за рабскую лень! Безделицей было владыке, что заслужил он чредою злодейств прозвание Гордый, лишь бы имя сие преступленьями новыми слыло дома и в чуждых краях. Сколь дико и мерзостно видеть тысячи мужей — народ, которому доблесть дорогу всюду могла проторить и который судьба наделила всем и который вздевал ярмо на царства, — в испуге перед единым подлым вождем, чья кризда всевластна, словно священный закон! Вот так медоносные ичелы истово служат царице своей, от трутней зловредных и от лихой мошкары охраняя улей ретиво: даже хозяина сот они зачастую пугают, чтобы не смел подойти, а тем паче жалят и гонят псов и овец —и притом сокровенна, мала и бессильна их страшит госпожа, которую войско и челядь самозабвенно чтят, толкутся круг царской палаты и на своем же’горбу носилки царицыны тащат. Так же точь в точь и мы царя страшились и чтили благоговейно, пока не взросло с гордынею вкупе чванство его и дерзкий порок не умножился спесью. Въяве видать, что медлить нельзя, что время железом вскрыть нарыв и что ждет десницы целительной язва: даже у тех, кто смиренно сносил державную наглость, край терпенью настал от нового гнусного дела. Царский сын молодой, преступною лохотью сердце воспламенив и в безумстве своем затеяв злодейство, к наичистейшей из жен явился под тайным покровом ночи: принят как гость, у хозяйки, не чаявшей злого, он отымает стыд, а после, достигнувши подлой цели, над женщиной горд победой, в скрывающем мраке весело прочь идет и молчит о гнусном обмане. А между тем она, равно плоть и жизнь ненавидя, в гневе на тело свое, вопиет: «Презренным сосудом Песнь третья 5% похоти подлой, жена! тебе жить — ужель не навечно прелюбодейного срама грязь тебя замарала? ""° Смеешь ли ложе зреть, на коем все, что любила, отнято — муж и стыд, добродетель и добрая слава? Нет, злосчастная, лучше беги от скорбного утра, лучше спеши сокрушить враждебной узилище плоти!» Так отнлакав в тиши, она отца и супруга спешно зовет — ей только таких свидетелей нужно, чтобы скорее бремя стряхнуть ненавистного тела. В Риме отец, а супруг в отдаленном стане, но случай был вернуться — итак, отца известивший посланец встретил в дороге его и сказал, как велено было, что приключилась большая беда — но незнамо какая — в доме и, дескать, теперь поскорее родителю с мужем нужно спешить к госпоже. Таковым жены порученьем муж изумлен и понять в раздумье старается смутвом, что рассудила судьба и куда своротила Фортуна. "1? Так размышляет и сяк, наконец с испуганным тестем возле ворот сойдясь, с ним вместе торопится видеть звавшую и по пути об общей толкует заботе. Только явились, жена, приходом тронута ближних, волю дает слезам и в ответ на расспросы супруга «Ты невредима ли?» молвит: «О нет, мы разом лишились всех сокровищ и радости нам не осталось на свете! Если похищена честь, то увы! и мне, горемычной, должно сгинуть! Ложе твое, супруг наилучший, скверной чужак запятнал: осилено силою тело, но не осилен дух — смерть порукой! Прострите десницы и присягните, что к теням тать с неотмщенной виною не низойдет и срамить мой гроб не примется блудом» Далее в гневе она повествует, какое злодейство ночью свершилось: рассказ мольбами и пенями полон, Ей в утешенье твердит супруг, что нет преступленья, коль без порока дуща, но слышит в ответ: «Коль сама я и оправдаю себя, не желаю казни избегнуть, дабы примером не быть блудодейным в Городе женам!» Молвив, она клинком, что прятала в складках одежды, в белую метит грудь и себя смертельным ударом бъет наповал, разя глубоко, как будто на волю хлынет из раны стыд поруганный. Так, но преданью, нтица родных птенцов, порожденье собственной крови, злобным зубом змеи загубленных, взносит к небесным высям и гибнет сама, погребая останки их в небе. 100 705 715 120 725 730 135 Все от зрелища ран в испуге и горе рыдают, все вопиют и дом причитаньями полон и плачем. Только Брут среди всех слова пустые и слезы Африка 740 15% 755 76 > 755 175 не расточает — храбрец, великую доблесть до срока в сердце таящий честном! Клинок, обагренный кровавой ценою, он берет из раны и ввысь воздымает, пылко глася: «Клянусь Громовержцем и всеми богами, этой вот кровью клянусь, непорочною прежде и чистой, гнать огнем и мечом род царев, отродье царево и самого царя и царский сан горделивый: ныне, завтра, всегда — покуда живу я на свете, вечный я царству враг! Коль держать взаправду умеет эта десница клинок, державствовать царь не посмеет». Так присягнув, он других к таковой же подводит присяге: дивно всем, откуда взнлось нежданно у Брута столько отваги лихой и откуда в сердце решимость. Он же сограждан зовет, обозренью являет народа мертвое тело, которого вид плачевен и жалок, и указует иным на дымящийся теплою кровью меч, а иным на грудь с глубокою свежею раной; этому вспомнить велит о сестре, о супруге другому или о дочери — кто у кого в домашнем уюте узы кренит любви — и учит, что всякой опасна Царская наглость и царская спесь и жестокая похоть. Так подстрекает он гиев, и вторит зрелище речи, ибо багровая кровь, остылость бледная смерти, скорбные муж и отец —все жалостью трогает сердце, и не дерзает никто отважному Бруту перечить. Вот потому-то, едва он двинулся с места, толпою люди стремятся за ним: препоясаны мужи мечами, жены гурьбою вослед, причитая об участи горькой славной Лукреция, честь и хвалу стяжавшей навеки. Длить ли рассказ? О множестве дел повествует преданье: вождь ниспровергнул царей, в изгнании умер неславном старый Тарквиний, сыны же его и злая супруга много прияли смертей за свои злодейства в уплату — сгинул во прахе царя горделивого род самовластный! Так пришел конец царям, а после настало лучшее время — на свет народилась наша свобода. Пала бессменная власть тиранов пред властью годичной, и самовластный скиптр разрублен секирой закона: вместо единого два державствуют консула скромных, коих доныне ты зришь в их равном и кратком почете. Первый розги для нас учредил первейший зиждитель нашей свободы: храня с великим рвением волю, в муках добытую, собственных чад, пособников власти царской, велел он нытать лозою, а после секирой головы им отсечь — да будет бесскорбна свобода. Столь же честной гражданин, сколь — увы! отец несчастливый, Песнь третья 53 785 79 = в консулах столь же суров, сколь пылко свободе привержен! После он же, когда войну царевич затеял, чтобы себе оттягать в законную вотчину царство, протизустал наглецу и его смертельным ударом вкупе с гордыней младой повергнул в Оркову бездну; в бранном, однако, пылу, тесня поединщика яро, сам углядеть не успел размаха враждебного дрота: оба пали бойцы свиреные, но напоследок Брут осилил врага, на простертого рухнувши трупом сверху, — и в смерти ему победа! Отиюдь не заботясь сам уцелеть, он убитому рек: «Тебя, нечестивец, в Тартаре я догоню и отмщу за злодейство железом!» Мужи и жены, стар и млад, весь город оплакал гибель героя, скорбь небывалым изливши стенаньем, а особливо о нем причитали в слезах благодарных домовладычицы: им воссиял он мстителем чести, им он отец — и год беспросветно они горевали; тоже и ныне для жен приснопамятно Брутово имя». УТ = Предуведомление к песни четвертой Кончил повесть свою о начале римского рода и о победах его, и о дивах великой столицы Лелий, и начал рассказ о могучем своем полководце: вид описал и нрав, а потом сказал о геройских подвигах: как он отца в бою отхитил от смерти, как оробелого он Метелла сдержал при побеге, как он Испанский удел себе потребовал смело и, получив, отметил за кровь и стыд поражений. Черная ночь, наконец, велит рассказчику смолкнуть. ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ Он замолчал, а царь отвечал учтиво и кротко: «Повесть бесценна твоя! Сколь высокое низкого выше вижу и сколь далеко превосходят римляне прочих! Знаю: затем жена стыдливая ваша искала смерти, чтоб наша себе не могла присвоить Дидона всей чистоты, и в недрах земных ваш молодец сгинул, лишь бы слава не вся ногребенным нашим досталась братьям,— да в помощь ему родитель с сыном и внуком! Но из премногих чудес наипаче дивно, что может столь благородный дух обуять несметные толпы: нет ничего для людей страшнее смертного часа, коего ужас умалить сильна лишь стойкая доблесть — изредка стойкость сия одному иль немногим присуща, только у вас она всенародна, единым порывом полнит полки и в бой во спасение гонит свободы голою грудью на меч! Но того, что больше и дольше жду услыхать — каков ваш нынешний ‘вождь несравненный, - - ты не сказал: молю, хоть теперь об`этом поведай! Нрав у него каков и облик, и что он на сердце, Песнь четвертая 55 2 > * “ з > &0 4 < ® 55 40 держит, и как сумел в столь юные лета достигнуть сана высокого? К нам донеслось молвой неустанной только имя. Сперва расскажи о недавнем походе в землю иберов — коль можно просить о слишком знакомом, ибо всему ты был самовидец и скрытые думы друга ведал один, потому что искренней дружбе всякая тайна претит. Молю, ненадолго помедли, быстробегущая ночь! и покуда Лелия льется красная речь, не гони коней белоснежных, Аврора, ввысь и дрему продли в объятиях дряхлого мужа, время рассказу дай! пусть жену румяную старый с пылом забытым сожмет и жаркою лаской удержит!» Видит Лелий, как все, и дух и слух напрягая, ждут, и вот в тишине, немой и недвижной, к рассказу так приступает: «Увы! моему ли витийству под силу важный исполнить наказ? Не учен я складноплетеной речи, в которой цветет кекролского говора прелесть! Древле великий Гомер о юноше спел безрассудном, грубый Энний поет о лучшем из юношей ныне: тот от греков певца заслужил, а сей наипаче ждет от латинян невца, но Ахиллу для славы глашатай нужен, а этот сам без помощи хитрой искусства славен стал и день ото дня славнее. Приязнью я не обманут, хоть зрю, как со временем вольной хвалою будет он к небу взнесен, а если помехою ныне зависть — но нет! ворочусь к благодарному лучше зачину, Ни у кого никогда природного столько величья не было в облике — мнится, что свет источает он торний! Властная строгость чела являет к начальству призванье, молнии мечет взор, и снести никому не под силу огненных взгляда очей; до плеч изобильные кудри вьются, в солнца лучах золотясь, хотя непогодой спутаны, ибо тяжелый шелом, испарины влага, труд неустанный и к жизни простой привычная склонность не дозволяют мужскую красу по-бабьи лелеять; ростом он выше всех и часто бодрит среди брани издали войско свое высоко взнесенной главою, страх наводя на врагов, — так сразу надежду и ужас облик внушает его! Грудь у него -- дворец исполинскому духу проестором, тоже и члены: плечами мсгуч и мышцами крепок, словно бывалый боец,— такого из тысяч и тысяч ты отличишь и наверно .сейчас за ‘царя его примешь. Столь несказанной красой повергает он встречных во трепет и, обо всем позабыв, они в молчании долгом 56 Африка 55 т > 490 10. я 1‹@ дивным зрелищем взор услаждают, с готовою речью медлят, а то по тропе иной уводят беседу, ибо воистину он далеко превосходит обличьем смертных людей и насилу с ним Юпитер сравнится молниевержный иль Феб, пречистого лучник эфира. Вот и довольно: мужам в описаниях внешности долгих толку немного — смолчу. Ты сам, быть может, увидишь лик его ясный и скажешь, что я неполную правду выразил, — верно! ему одному вся слава пристала, ибо соседство с величьем чужим, что другому в убыток, ° лучшая прибыль ему. Коль года его знать пожелаешь, не утаю, что еще не изжил и третий десяток и что с течением лет его доблесть все на восходе. Даже и ныне он старцам пример суровостью строгой, но и веселость его для юности ножной завидна — горек сверх меры врагам, зато и сладок безмерно милым товарищам: глянь, каков он яростен в схватке иль после боя каков дружелюбен и кроток,— не скажешь, что ему больше к лицу! Никогда он от доброй удачи не заносился и злой не бывал повержен бедою: худо дело идет иль ладится, он неизменно тот же — покоен умом и ясным челом бестревожен. Злато презренно ему и почет от суетной черни, сущая слава одна желанна; ищет сокровищ искренней дружбы — друзей наживая верностью милых, верностью держит их. По всей стране Гесперийской о пришлеце молодом молва гласит, что с богами сходствует, неодолим никакою силой людскою, и, победивши мечом, полоняет вновь полоненных ласковой дружбой своей. Словно как дольний мрак уступает горнему свету, так вселенной края Италийским цветеньем теснимы; словно как ясность небес единым светилом яснеет, так в Италии Рим державным блеском отличен; словно как солнца лучи сияние звездное гасят, так затмевает всех Сципион! Правдивому слову верь — не скажи, что и этот герой по нашей привычке вымышлен и потому выше звезд его превозносит лживым глаголом молва. Воистину, впрямь почитают многие мужа сего нислиедшим с горнего неба. Да повторять ли сказки все? Докучные басни, но наизусть их твердит толна! Итак, примечали перед рожденьем его, что якобы к матери в спальню дивный являлся дракон, для взора людского ужасный, — тут-то и слухи пошли по городу, будто зачато семенем божьим дитя. Нодтвердил таковое поверье Леснь четвертая 57 115 120 > я 13 = 135 145 #50 155 мальчик, едва на свет родившись, а после могучий муж, ни с кем из родных не сходный, но телом и духом богоподобный, которого жизнь величием нрава освящена и дел благочестных являет примеры. Часто, от всех удалясь, поспешает он на рассвете в храм Юпитеров — тот, который на холме Тарпейском наисвятейший стоит и в котором жрецы боязливо чин наблюдают святой, — без страха в чертог заповедный входит один и, дверь заперев за собою, проводит близ алтаря часы, как будто в долгой беседе; но погляди на него, уходящего: одушевляет сила небесная лик и очи пламенем полнит! С твердой надеждой, едва нужда приспеет, за дело он берется, успех всегда суля непременный в бранях великих, словно ему обещано счастье богом,— воистину, он своим вдохновеньем средь брани войско не раз вдохновлял, сердца распаляя отвагой, так что свершали бойцы невозможное. Разумом кренки мышцы -— бессильна плоть, коль дух не дарует ей силы! Часто я видывал сам, как к врагу уязвимые спины поворотили полки и едва знаменосец дрожащий держит прапор, — но тут, копье из руки оробелой выхватив, первым вождь кидается в самую сечу с кличем: «Бог нас ведет! Его последуем зову иль побежим? Я следовать рад: с победою верной пусть ворочусь один, а если судьба восперечит, пусть в одиночку умру! Вольно вам бежать — доживайте трусами после меня иль идите на смерть молодцами!» Строй по слову его равняется, грудью встречают воины смерть и так добывают послушно победу — вот их любовь к вождю! вот стыд, погоняющий в битву! С точностью знатт они, сколь стоек он разуменьем, сколь прилежит богам, сколь Юпитер ему добродеет, так что приказам его, словно божьим, всецело покорны, а потому никогда побежден он не был, хоть много знал препятствий в делах и в несчетных начальствовал бранях, — всех вождей превзошел и славен пребудет вовеки! Ждешь ты еще услыхать, какие ныне затеял новые он дела и какие внушает надежды на предстоящее. Знай: уже Карфагена твердыню помыслом он крушит, уповает приступом крепость взять и в хляби морской потопить задрожавшую Бирсу! Словно лев, на лугу заблудшую тучную телку взвидев, с голоду быстр и яр, к добыче дразнящей рвется и, в хищный прыжок изготовясь, злобу под спудом копит, лютости ныл до скорой схватки смиривши, ^ Африка #60 +65 210 175 х80 185 190 #00 но в нетерпеньи свирено когтит непойманной жертвы плоть, глазами кости грызет, потроха пожирает мыслью и тешит гнев мечтой о растерзанном труне — так же, поверь! наш лев ярится ныне: ничьими силами не устрашен, упустить врага и добычу он боится и зорко следит за отступом всяким. Мыслит возможным он все, чего хочет, а все, что возможным мыслит, может свершить и во всех успептен исканьях, ищет же лишь доброты с лепотой да подвигов честных. Мне ли хвалить благочестье его, котбрым измлада знатен, во многих скорбях отцу послужив и отчизне? Ныне довольно двух примеров. Вражье свирепство в плач поселянам поля Цизальпинские лютой войною опустошало: пожар, спаливший галльские пашни, с Пада пеплом дохнул на твердыки священные Рима. Послан на помощь вождя достославный родитель, но плохи знаменья — длить ли рассказ? Мы с врагами сходимся в брани, и финикияне верх берут! Наверно бы сгинул наш полководец, когда бы не сын, которому минул только осьмнадцатый тод: отца, последнею кровью чуть не истекшего, поднял с земли и дерзко у смерти отнял, дорогу себе пролагая — отрока подвиг! — в гуще врагов мечом. А после судьба до предела нас утеснила: злой Ганнибал огнем и железом римскую мощь истребил, и нашею пролитой кровью славные Канны черным впились язвящим потоком в Лация недра, боль бередя. Остатки надежды вытеснил страх. Коль челн внезанно под натиском бури рушится, более сил не имея ветрам и волнам противустать, то дрожит дружина в ужасе, бледны лица и всяк мореход одною томится заботой — лишь бы спастись самому: то ли вплавь добраться до суши, то ли править к гряде каменистой ближних утесов, то ли размыканный бурею челн покинув, на бревнах выгрести крепостью рук, наугад доверясь пучине, — точно таков тогда был Рим и такие же мысли мы питали. Увы! сколь великие беды державе Город в щатанье сулил - вдруг рухнет! Правдивую повесть стоит ли длить? Сойдясь под началом Метелла, решили юноши так, что одно им осталось — бежать из отчизны скорбной, да будет вручен победителю край Гесперийский. Слух о совете вмиг разнесся: духом упали граждане, страх сердца леденит, средь всех безбоязнен только некий трибун войсковой, которого щеки нежные первым пушком едва покрылись,— а имя было ему Сципнон. Покуда другне © непуху Песнь четвертая 58 205 о 2: < 22 = 22“ 235 24 255 дело никак порешить не могли и тратили время в пустопорожних словах и в сомненьях, голос возвысил юный храбрец и речет: «Что медлим? Сроки советов вышли, к делу пора! Ужель не взблещем мечами? Вас я зову -—- вперед, благородные! Рим и держава нам в попеченье даны, поспенайте же смело за мною, ибо еще жива республика!» Пылкою речью наш угнетенный дух он взбодрил и, вместе поднявшись, двинулись мы за вождем. Он высилея выше, чем древле Амфитрионов сын, когда в сраженье жестоком звероподобный народ побивал дальнобойною мощью! Так мы идем и пришли к Метелла трусливого дому — первым вбежал Сципион. Постыдное сборище длилось, страхом питая страх: еле-еле шенот упылый слышался, словно у всех языки свело с перепугу; лиц выраженье точь-в-точь как у жалких узников скорбно, коим в муках смерть суждена приговором жестоким; но хоть дрожат горемыки в тоске, погибелью близкой ошеломленные, все же всяк и судит и рядит, как бы сбежать и где бы найти к спасению выход. Тут-то наш вождь с клинком наголо совет прерывает грозною речью: «Клянусь Громовержца святостью горней, что никогда, покуда я жив и членами крепок, Рим не брошу в беде, не уйду из Италии скорбной и никого не пущу! Квинт Метелл, тебя обязую клясться со мною, а ежели вдруг откажешься клясться, нриметаь смерть вот от этой руки! И прочие знайте — час вали последний грядет!» —и меч он занес для удара. Тренет трусов объял: сам Метелл, умысливший сговор, оцепенел — сокрушила вмиг внезапная дерзость робкие души, точно как свод у хижины шаткой гневный Юпитер дотла трехзубым рушит перуном. Страшен согражданам лик взъяренный и не страшнее изблизи было бы зреть в Ганнибаловых стягах нобедных лютой погибели боль иль горького рабства оковы, а потому присягают все, как велено: первый сам Метелл, за ним остальные. Так доблестью дивной бегство постыдное вождь укротил — по году шестому после того, как отца он от верной вызволил смерти. Сгинули вскоре, увы! великие светочи Рима оба разом: почти в одночасье честь Сцинионов злою погребена Фортуной, к измене и к смуте исстари дружную нам склонившей Испанскую землю. Ни одного не нашлось из тысяч вельможного мужа, кто бы дерзнул своеручно лечить открытую рану неисчислимых бед. Тогда за родителя с братом Африка 275 290 мстителем сделался сын: он преграду гор Пиренейских преодолел и — духом сильней, чем войском! — повергнул вновь Гесперийский край под ярмо квиритских уставов. Вширь и вдаль покорил он страну: от моря до моря ‘весь необъятный простор и от крайнего края, где узкий твой разделяет пролив Столпов Геркулесовых скалы, вплоть до гряды хребта, что зовется по присноживому пламени, — с оных высот долины галльские зримы. Ныне все, что ни есть в сей земле — люд, скот,— из полона вырвано вражьего, все Фортуны промыслом наше! Малый пример изберу из деяний красы многославной. Город есть — Гасдрубал его заложил на Испанском береге и нарек Карфагена знатным прозванъем: крепость сия с одной стороны неприступной стеною защищена, а с другой — Океана пучиной бурливой. Вся финикийская спесь сюда сбиралась: знамена, войско, оружье, вожди — все тут, потому что коль с моря или же с ближних полей открытых недруг нагрянет, то не сыскать для войны удобней и выгодней места, где и в столицу бежать всегда наготове дорога. Весь окрестный народ успел от опасностей бранных в стенах укрыться -- вот так, когда полыханье пожара дымом дохнет смоляным и взовьется пламенем жгучим, люди прочь бегут от соседства с грозной напастью, домы бросают, добро нажитое тащат с собою и под надежную сень отовсюду стремятся в испуге. К этой-то крепости, путь по указке молвы пролагая, двинулся наш Сцицион: презревши прочее, с войском он поспешает сюда, городит осадные станы, роет с насыпью ров — ров мелкий и вал невысокий. Слово предивно мое, но правдиво! Ни прочные стены в башенной силе своей и во всем оборонном устройстве, ни в отчаянный час защитников рьяная удаль, . ни укреплений мощь, ни полки несчетные стражей, ни дальнобойных машин по нашему войску удары не удержали вождя, который средь жалящих копий смело на стены взошел. Короче сей краткой осады свет не видывал — все началось и все завершилось бранью единого дня. Не скорее гнезда бросают мирные горлицы, если с небес Юпитеров хищник прянет, и не скорей от льва пугливые зайцы прыскают в норы, чем стража тогда креностная бежала с башен своих наутек: в кремле надежном иные прячутся, прочие тут и там в городских закоулках гибель находят, и звон клинков со стоном предсмертным вместе слышны, и битвенный клич мешается с плачем, Песнь четвертая 61 295 300 305 31 5 315 32 я 33 её 33 я С ревом и воем таким порою на нас непогода от Эфиолских брегов налетает сонмищем Австров, издали жути нагнав, а после ближнею тучей грянув: камни вода во взбухших уносит потоках, влаге русла ручьев тесны, и сонные прежде струи ярой волной разлитым подобятся рекам; нахари в страхе бегут — небесной ужас напасти гонит злосчастных прочь, в бушующих водоворотах гибнут стада, и, куда ни глянь, в испуге увидишь всюду одно: впереди огнем сленящим отверзто небо, плещется смерть у ног — никуда невозможно кинуться и невозможно столть; рыданья и пени и голосов стенающих вопль раздаются в тумане. Ясным блеском в тот час просияла вождя молодого свойств природных краса — сколь велик он в битвенном деле, сколь после брани велик. Воистину, силой оружной недруга так теснить и Марс не умеет, сминая злой колесницею строй фракийский и взмыленных коней с яростью меньшей стремя через Гебр! Но едва сокрушилась крепость, и, бросив меч, взмолился враг о пощаде, сразу ратный пыл угас в полководце, покинул душу гнев и десницу клинок — миротворный Юлитер черную так проясняет грозу улыбкой сквозь тучи: ветров стихает порыв, ураган бежит стороною, солнце светит, в ночи мерцалот звезды, и снова мир во вселенной царит. Спокойно поступью в крепость путь победитель держал: оп сперва приметой победы римские стяги велел водрузить па башнях высоких, после назначил богам благосклонным воздать благодарность жертвой пристойной — итак, облекшись жреческим чином, бычью широкую грудь он ножом пронзил своеручно и к всосожженью призвал Громовержца, пенатов Фригийских, Ромула душу и всех по порядку святых и предивных Лация стражей, которым Рим навек в попеченье вверен, за то заслужив столицею сделаться мира. Эти исполнив дела, он должной хвалой и наградой всех достойных бойцов отличает, зная наверно, сколь отваге почет питателен. Старозаветный строго у римских вождей от веку блюдется обычай: чтобы всегда, когда осажден высокоукрепленный город, того бойца, которому первым па стену доблесть иль счастье помогут ступить, венчать за заслугу славным венцом, что стенным именуется подвигу в намять,— лучше награды нет, ибо жаждою полнятся славы 62 Африка 340 350 380 #65 370 375 $80 души и всякий рад опасность презреть ради чести. Вот потому-то вождь и старался стрекалом почета ратную страсть распалить, однако же в мненье народном единогласья нет: на высшую честь притязают двое, и войско шумит великим волненьем и спором — этим милее один, а те соперника хвалят. Так, когда кабана подняв из логова, в дебрях скрытого колких, псы на земле лежащую злобно рвут добычу, и всяк от размыканной туши поболе хочет кусок ухватить, наверху меж зрителей юных шумная распря идет: кто из своры первым вцепился в ляжку мохнатую, кто в загривок щетинистый первым вгрызся и крови свиной кто первым из первых отведал,- псы за охотничью часть грызутся, а с дракою рядом всяк пустобрех своего победителя славит до неба. Слыша, как войско шумит и готово в гневе мечами расирю решить, Сципион к побоищу новому повод чует со страхом — и вот созывает на спешную сходку спорщиков, дабы смирить убежденьем вовремя смуту. «Ежели сразу двоих мужей», — он речет, —«отличила столь далеко обогнавшая всех столь славная доблесть, то лишь она одна с собою и спорит: награда принадлежит никому иль обоим — второе честнее, ибо первого нет перед лервым». Кроткое слово высказав, он наравне обоим главы венчает зеленью знатных венцов — иссякнул в совместниках мигом гневный задор, и настал конец прискорбной обиде. Так же порой быков подстрекает ярящихся злая ревность в бой за красу желанную милой подруги: целят рога во врага, мычанием полнится грозным воздух, в стаде раздор, ибо оба соперника любы множеству прочих тельцов,— но если заботливый пастырь предугадает спор и страсти приметит свирепство, мигом он к пастве спешит, усмиряет ласково злобу шепотом нежным, дарит забиякам венки травяные и на далекий луг победителей гонит довольных. А между тем толпой несчетной, несчастной и жалкой жены рыдают, и плач многослезный несется по стогнам. Вопли расслышав, стыду защитником стал благочестный юноша и повелел в надежной укрыться твердыне всем, чей возраст и пол насилия страхом опасны, всем, кто без помощи слаб: назначено быть под охраной достопочтенным жрецам, а всходить к воротам иль к стенам Песнь четвертая 63 женщинам воспрещено, дабы взор похотливый стыдливость не осквернял и чистой красы не порочил очами — этого ради вождь полонянок сонмы подальше прячет. Дивитесь с небес, о боги, сколько величья в сердце у смертного — мудростью стар, хоть летами молод! Да, он юности пыл укротил, он стойко отринул плоти цветущей соблазн!» Предуведомление к песни пятой Царь Массинисса вступил в плененного город Сифака, вышла навстречу ему супруга царя, Софонисба: все лицо в слезах и мукою горькою скорбно, но и сквозь слезы сияла красой несомненная прелесть; юноша взводит ее на законное брачное ложе, нетерпеливый в любви; Сципион сурово и мягко римскую пленницу требует в Рим; сквозь слезы подносит муж жене, как верности знак, смертоносный подарок — выпив отраву, любя, она гневно прощается с миром. ПЕСНЬ ПЯТАЯ Се величавый грядет победитель в'дрожащие стены Цирты, радостен зреть пенатов отчих, палаты дедов и всю колыбель приютную древнего рода. Спешно оружный отряд назначив привратною стражей, сам к твердыне кремля в нетерпенье торопится страстном — так голодный волк, в изобильную вторгшись овчарню и устремляясь вовнутрь, себе подмогой у входа. ставит трудов и добыч соучастника, дабы надежней отстун жертвам закрыть’и во тьме насытить утробу. Вот перед ним тирана злосчастного замок блаженный, в коем, супруга предав, вероломная скрылась царица; вот и она — виезанностью бед смущена, на пороге ждет победителя, чая душой, что жребий жестокий может Фортуна смягчить н дать облегчение горю. Златом повсюду чертог сиял и гранями камней звездоподобных — царя не бывало богаче, чем этот при благосклонной судьбе, но, едва изменила удача, нет беднее царя; однако же меркнет блистанье Песнь пятая 65 * > 80 35 % 5 = $ © *5 царских палат пред светлой красой ясноликой царицы. Прелести светоч ее затмевает лучистые в небе звезды — честный судья красоту такую без страха © Солнцем слепящим сравнит: дивиться достоин Юпитер сим белоснежным челом, что сестре опасно ревнивой пуще любой лепоты, столь милой блудливому мужу *° в прелюбодейных его подругах; червоного Феба эти власы устыдят златоцветные, всякого злата ярче: нежный вьет ветерок волнистые пряди около шеи, которая ввысь возносится гордо млечным столпом, а затем ниспадают на стройные плечи кудри, что прежде косой сплетались и гребнем держались златограненым,— так с шафранною желтью нарядной вместе блестит чистоты белизна, смешением красок словно парного струя молока из кубка златого или же солнца ласковый луч па спеге вершинном. Как низойду от красы чела к очей описанью, коих сиянье завидно богам? Чародейною силой светят зеницы ее, над душою всякою властны править по прихоти, властны отъять у зрящего разум, властны Медузе вослед соделать плоть его камнем, дабы ливийским степям не пустеть без новых диковин. Блеск недавних слез иную и пущутю прелесть взору прелестному дал, как будто звезды-близницы искрят росистый огонь в напоенном влагою небе после ночного дождя. Над очами двойною дугою легкие луки бровей изгибалотся в плавпом разлете, нежность округлых ланит в белизне расцветает лилейной розой румяною, алы уста, а ровные зубы — кости слоновой белей. Колышутся тихим дыханьем пышные переи, и вздох печали кроткой исполнен, будто опять провожает она беспечного мужа в край, откуда его не позвать. Желал бы Юпитер этих объятию рук навеки шею подставить! — узко запястье, ладонь легка и красой драгоценной гладколощеных ногтей персты се стройные блещут. Сколь благоленен чресл изгиб; сколь строен и статен стан © головы до ног, которых походка несходна 6 шагом людским; сколь пежным легко касаньем ласкают землю подошвы — ни малых следов от постуци плавной, словио по воздуху путь пролагает. Радужной тучей облечена, вот так Громовержца молила Венера сыну в крушенье помочь и о жизни милого впука так же взывала к Отцу, когда но волнам посило Трою и дрожью земной качало Рим благочестный. Так, никакой из богинь небесных не меньше красою, к юноше вышла жена, убрана роскошно и пышно $ Франческо Нетрарка 66 Африка з я 100 15 ,10 стати природной подстать: самоцветных узорочьем камней часто усыпан наряд нестротканый царицы печальной, коей и самая скорбь личит: в счастливое время меньше умела прельстить, чем в горе. Чует воитель жгучую рану, что сердце язвит и болью по жилам льется: как хладный лед, растопленный летней жарою, или как воск, что вблизи очага расилавлен и жидок, таки он смягчен и плепен полонянки обличьем, так побежденной жене победитель покорствует гордый. ° Что ие подвластно Любви? Что перуну разящему Страсти противустанет? Меж тем, боязливо приблизясь, царица надает в ноги вождю, которого вмиг отличили лик и доспех и присных лесть и плеск провожатых. Робко к руке его прильнув, смиренная плачет: «Если к деснице твоей цобедной припасть не преступно. пленпице вдовой, то просьбу мою милосердно исполни, всеми богами молю: снизойди — прошу не о многом. Право твое — закон: хоть к лютой пленницу казни приговори, хоть вели в темнице сгинуть заклятой, — всяко мине жизнь, что смерть, и в свете не вижу отрады после того, как зависть судьбы надо мной надругалась. Что пожелаенть, вели и смерть мне, какую захочешь, выбери, лишь одного не дозволь -- в постылое рабство не отдавай живьем! Вдруг где-то родимые сестры есть у тебя, государь, которых воспомнить при виде бедствий моих: поверь, их участь могла бы моею. непобедимый, быть — за радостью гонится горесть! Да не изыдет из этих уст для тебя прорицанье злое!— молю, володей вовеки царством счастливым, чадам его завещай и пусть не взъярится завистник против потомков твоих! пусть мое сгубившая царство минет смута! крутой поворот свершившая в злобе пусть, бедою моей до отвала насытясь, Фортуна ласковей будет к другим! Сколь римлянам я ненавистиа, зедаешь: только меня они почитают повинной нервою в этой войне — и винят отнюдь не облыжно. Вызволь от сих гордецов, от позора мести постыдной вызволь бедную. царь честной! и смертью моею ты, любимец судьбы, несравненной взыскующий славы, будешь славев!» — и слезной рекой она орошаст землю, лобзая вождя обутые в золото ноги. Царь молодой позабыл о войне: покинута пылом бранпым, чревата душа упованьем новым и сладким, пышет плоть огнем незнакомым — и он отвечает, зздохами полня речь: «Царица, молю! не печалься Песнь пятая 67 $ +20 #25 130 135 440 #45 150 155 скорбной кручиною — душу замкни от горестных страхов! Мало просишь, но много возьмешь, коль восхочещь и примешь, ибо твоя красота и род и души величалость правом тебя облекли,— итак, да пребудешь царицей, да не откажешь моей достославной вовеки супругой зваться, коль старая страсть для нашей любви не помеха!» Обнял он госпожу, что лобзала спасителя стопы в благоговейных слезах благодарно, — скорбную поднял силой с колен н сам заплакал. Толикая сила богу слепому отколе дана? Стрелою ли легкой непобедимый царь, в свирепых испытанный бранях, ныне навылет произен, простерт наповал и покорно женщине дался во власть? А она с потупленным ликом молвит: «Афрских царей краса! по чести оплотом быв для отчизны моей, ты грозсю ей сделался ныне. О когда бы судьба мне дозволила после паденья вспрянуть, когда бы в беде хоть одна осталась надежда, разве от жизни ждать я хоть миг носмела бы дара слаще, чем этот -- достаться женой такому супругу и среди праха тотчас взрастить нежданную радость? Но утееняет рок, и мой конец нензбежный близится, а потому, любимый! разбитую душу не ободряй — не выплыть челну из гиблой пучины! Знаю наверное путь Фортуны и даром щедрейшим будет мне смерть, о которой молю и которая к теням душу скорой тропой, избавив от рабства, направит, лишь бы римлян ярма убежать — вот предел упований, больше но смею просить! Да воздаст за доброе дело Царь Всевышний тебе от Своей благодати сторицей, коль по молитве моей ты в милости этой великой мне не откажетть». Сказав, отвернулась царица — и снова в слезы повергла царя. Он молвит: «Не сетуй же боле, ради очей моих не сетуй, ибо до срока скорбь твоя выплачет их! Чуждается чаяний славных разум измученный; ввысь не взглянуть, ничком распростершись, -- так устремись же душой к унованиям лучшим! Фортуна элая может свернуть, смириться. благою тропою в гору тебя возвести, но ежели — страшно помыслить! — жребий сие воспретит, тогда последним подарком смерть обещаю тебе -- клянусь звездами па нобе горнем, честью царя, богами и тенями предков!» Так он в смятении рек, слова ленпеча через силу, и с беспокойной душой поспешил в опустелую крепость. Ито возьмется понять качание буйное духа, ежели лютость любви его зыблет? С ним не сравнится Африка ;80 185 +70 186 185 #99 ненный Еврии иль Сциллы рев иль ярость Харибды, ибо нигде никогда больному влюбленного сердцу не отдохнуть от бурь: ни мирные утра восходят не для него, ни светила небес, ни кротость ночная — нет кормила челну, нет в гавани тихой спасенья, но отовсюду стеной подступает смятенпая влага, всюду кипят буруны, грозя крушением судну, и нечестивая дыбится хлябь под битвами вихрей, кои кидают, увы! туда и сюда без дороги в море неверном пловца горемычного. Слешно в укромный спальный покой восходит царь и долго в молчанье уединенном сидит, единую думая думу — как бы слово сдержать пред возлюбленной. Зрит он, сколь трудный путь назначил себе; его страшит, что подруга ныне в плену, что ждет жену злосчастная доля, римский же вождь величав душой, повсюду прославлен скромностью чистой и тем опасен, что этой любви противустать силен. Но уже необорною властью в ковы крепкие царь закован и к издали зримой скорбной своей судьбе влечется. Так плаватоль в море бедственный острые зрит утесы ин гиблые мели прямо пред взором своим, однако же, челн не умея отворотить от беды, вверяет ветрам и волнам все упованья, судьбе лукавой вручает кормило, весла и холст парусов, грозовою намоченных бурей, сам же в слезах сидит на корме. Похожим крушеньем ум утесненный царя удручался, сил не имея так порешить или сяк. Часы текут в колебанье между тоской и тоской: то милого лика сиянье видится вживе очам, то сладостный голос царицы слышится, то на стопах ее осязает лобзанья, нежные руки жмет и слез осущает иотоки, что из лучистых очей блестящими каплями льются; то среди мыслей таких является достолюбезный строгого взор вождя, мечты преступные разом гонит прочь — и гасист пыл, сжигающий сердце. Словно как если в котел кипящий плеснуть ледяную воду, бурлить кипяток перестанет и вскорости будет чуть тепловат, но жаром огня возросшего снова все горячей, горячей разогреется — так же на время буйный дух царя укрощался, но прежним стрекалом вновь уязвлялся, вновь разуменья сбрасывал повод, и наконец любовь дружелюбье осилила пылом. Песнь пятая 50 тес 25 = з > а 5 Вы 230 #35 Близость желанной красы и страсть нечестивая взяли верх над далеким вождем: он решенье, любовью педужный. принял и, сам же себя за пустое коря промедленье, мысленно рек: «Зачем не спениишь? Завидной жепою дарит тебя Гименей, сулит милосердный Юпитер радостных лет череду — забудь же труды и заботы! Нищий, бродяга, беглец, из наследного изгнанный царетва, ты по земле и морям средь опасностей многие годы странетвовал, ты у царей и пародов нросил благостыни, возвеселись же: вдруг срок настал покою и миру! Право, коль все перечесть короткой жизни печали. ` старше трудами, чем ты, никого не отыщется в свете. Днесь тебе царство судьба для того, чтобы дольше и слаще царствовал, дарит назад после долгих твоих ожиданий, после несчетных мытарств: твой враг — бывает ли радость больше? — тобой полонен, ты ныше всецелый хозяин в жизни и смерти того, кто все твое счастье отхитих. Все воротилось к тебе. Вот. павши, тиран вероломный разом утратил престол и жену, что нимфы пресветлой краше, а ныне она, лишившись первого мужа вольным законом войны, тебе предаться готова, если дозволит судьба, ей ввушившая страх пепомерный. Видно, как хочет она того. что в испуге стыдливом вслух отрицает. Ах! сколь она прелестна з нечали, сколь ей слезы к лицу, сколь стать у нее величава — что ж, коль в радости будет она? Какою царицей сядет она на престол, коль даже у пленницы кроткой слава и честь таковы? О, сладостно любящим вместе жить, согласье у них никакою не рушится ссорой, вид их всегда един и едина душа у обоих, труд у обоих един и покой! Воистину, л мире краше нет четы, а если мало воспомнить наших лиц лепоту, мы также рождельем и долей равны, мы сходны мечтой от бед унпокоиться тяжких. тоже и разница лет у нас подходящая — в браке это супругам сулит приятность. и сам я приметил сходство также и в том одном, что может из бездны ввысь вознести — в любви. Слеши! не стоит страншться. как бы тебя Сципион молодецким блудом сурово не укорил,— всегда над младостью сжалится младость! Да, он любовь простит, едва твои слезы завидит, не молодецкий блуд, но супружества узы святые провозгласит и чтить твою подругу царицей ласковый станет вождь». Так молвив, сзынает пемедля ближних друзей и велит, им сердце открывши, готовить без отлагательств свадебный пир поскромней и потиите. О Африка Ув У66 216 8 © р > а Гула не слышио в сенях, тусский звук не взпосится к пебу, свита смолкла, толпой не полнятся шумной чертоги. факелов рой не блестит, лишь факел единый обоих любящих жжет, по его их слезы скоро погасят. Геспер прекрасный, нырнуть поспеншая в Атлантову влагу, иочь паконец возвестил долгожданную, хоть нежеланный скоро день возвестит и любовиикам недругом станет, Люцифера восприяв поутру пенавистное имя. Как падемеется, увы! пад мечтами сокрытый во мраке день грядущий! Быть может. блажеп новобрачною негой, воображал себе царь потомство песчетное, внуков сонмы, в утешпой любви и в радости с милой супругой ночь проводя, — но жена в тревоге: все поцелуи нового мужа и тысячи заск и клятв, что царицей — боги порукой! — ей быть, как прежде, ничто не изгнало в сердце вросший страх, и по-прежнему смерть и могила только и виделись ей. Ее дремотой отрадной даже и сон не дарит: то ей чудится. будто лишилась нового мужа, а прежпий грозит и злобится, — дрожью пропял ее испуг, хоть и спящую; то ей помстилось. будто. высоко воссев на горе, народов движенье в царстве зрит своем. но тут, о диво! внезаино гору другая гора громадой грузпейшей толкпула с силой такою, что дрогнул престол вершинпный и разом два новозданных ключа ледяных устремились но круче вниз с вершины, затем под натиском вопять отступила та. что поменьше, гора — и вот без опоры царица к топям Стигийским скользит и в Тартара рушатся бездиу. А между тем молва расторопная в грады и веси весть несет, что вручил победитель жене побеждениой в брачный себя полон, что в рабах у любовпицы вони. Прелюбодейством черль честит святыми огнями не освященную страсть, что пылает ныне преступно прежде скончанья войны, — посреди оружного звопа, да при супруге живом: вот, дескать, красой полонянчки. милой ип прежде, вмиг побужден победитель к союзу спешному — наперекор обычаям, отчих пенатов без рассужденья презрев, оп, дескать, только и рвется похоть свою утолить поскорее. Все обернула чернь дурной стороной, и уже ушей полководца толков несчетных трезвон достигнул кипящею пеной. Был онечален вождь, о грехе любезного друга тайно скорбя в душе милосердной, однако о деле долго размыслив в душе. любовь неуместную проклял и про себя разбрапил союзника дальпего строго — словно как тневный отец н разлуке с сыпом укоры Шеснь пятая 7} ы е- 1% сыплет и в каждом письме сердитые мечет перуны, чтобы при встрече все простить за кроткие речи. Первой молве вослед бежит другая: толкует люд любопытный, что ныне Сифак полоненный в оковах * к римлянам в стан привезен. До зрелищ жадное войско валом валит, мечи побросав, спеша надивиться виду его, поглазеть во все глаза на владыку. Вот он, царь, могучий в войне, надменный на троне, зревший нод кровлей своей вождей финикиян и римлян, вместе и разом просивщих его о дружбе и мире, будто о милости, — оба они, государи вселенной, льстили ему без стыда и ему, как богу, обеты наперебой несли; от него Массинисса великий некогда в страхе бежал и без царства бродяжил по свету; ныне же вот он — простерт и повергнут крутым поворотом новой Фортуны во прах! Едва подобному верить могут паденью сердца, изумляясь крушенью громады. ` Если бы кто узрел, как Афон иль Олими в мелководье канули вдруг с головой Эгейское, как погрузился Эрикс — темя твое, Апеннии! — в Тирренские волны, тот бы глазам своим не поверил, но мороком чудным зрелище чтил бы сие. Таковым же мороком мпился царь, к намету вождя многолюдной влекомый толлою. Сколь вероломно, увы! ты, Фортуна, в пагубной бездне топишь смертных! сколь зла ты к высоковзнесенным престолам! Се успеху предел, се величью сужденная язна — взлет недолгий и прах! Се царь, над царями славнейший, словно на рынке рабском раб презренный — цепями сковаи, влеком и кольцом окружен враждебпого люда. Воспомипает вождь Гесперийский о ныне забвенной тостеприимства приязни былой, о ласковых взорах, что дружелюбный сей лик излучал, о том, как сомкнулись в рукопожатье две десницы, о пире совместном — павшую честь сравнил с бедою сущие и молвит: «Чем ты прельстился, Сифак беспечный? Откуда безумье. ум совратившее твой в измену? Затем ли ты нредал наш о подмоге союз, чтобы брань затеять со мною?» Так он рек, а тот, надолго духом и ликом оцепенев, не вдруг и с запинкою скорбно ответил: «Нет мне, могучий вождь и славнейший средь нашего века. нет мне горше беды от судьбы, чем эта — не сгинуть трупом остылым в бою, не пасть на битвенном поле в сече кровавых мечей и в схватке яростных ратей! 72 Африка *5и ых зть а Р- Злейшая казнь для мепя — остаться живу и целу ` по завершенье войны, и певмочь мце пыпе попреки слышать из уст твоих справедливые мне за измену. Все же скажу — коль верить словам злосчастного можно, коль не помеха для честных речей тяжелые цели, правду скажу и с того пачиу, что казни любые мне по заслугам! Мие. который попрал произвольно право, верпость. закоп, ирнсяги честь и святыню гостепрнимствепных уз, который для похоти гнусной мог пренебречь богов злопамятных твердой порукой! Но почему н как в таковое я впал преступлепье, вряд ли известно тебе, а теперь я честно и кратко все изъяеню -— не затем, чтобы легче вина моя мянлась, а к паипущему мне стыду и суду в иоощренье. Сразу, едва в мой дом при знаменьях грозных, полетом птицы ведомая злой, взошла иноземка жепою, в тот же час я погиб и верность погибла, и вместе славный пал венец с головы и скилтр из десницы — тайно под кровом моим затеплила факел измена. Гибельный факел сей жепа принесла — изощрилась лаской мой разум смутить, вероломпо отхитить слезами ы гостеприимства долг святой, лукаво заставить честь забыть и богов и себя. Что ж медлю я? Ею. ею меч своеручно вручен злосчастному мужу — ею вздет доспех, глава покрыта шеломом, дап деснице клинок н щит нагружен на шуйцу; к бою трубою она позвала и. как ин страшился брани супруг, его к пенадежному Марсу толкнула мериться силой с тобой безбожно. Коль друг против друга наши бились полки, то верь! это было исходом тех заблуждений моих. которым причиною стали "’ эти зновещие мне объятья, — в супружестве скотском я помрачился умом. Увы! царицею сущей стала царица — за всех царей без разбору готова замуж идтн! Пенаты врага таким же пожаром ныне. злодейка, сожги -— коль с моим уповацьем согласно это свершиить, то и мне утешенье будет по смерти» Молвил и смолк, содрагаем тоской несноспой и долу скорбный уставив взор, по уже не менее гневеи сам Сципион, ибо явственно зрит в лице и во взоре и в разговоре царя уязвленной знаки любови, так что страшней и страшней ему грех любезного друга: царь законно любнл — и пусть даже в жалобах правым был, Массинисса, ты, по твой грабеж беззаконен в яром безумье, которым тебя обуяла внезапно гпусная похоть! Песиь пятая ТА 380 35 = я 400 45 41 - р аа Меж тем заключают Сифака в темницу, а среди стаяа слух разносится новый: толкуют всюду, что Лелий ин царь к вождю возвращаются с войском нобедоносным. Равно Сципион приветливо встретил двух полководцев, почтил принародно обоих хвалою щедрой. а после вдвоем с царем подале от взоров прочь отошел. его усадил, с ним рядом бок о бок сел и речет: «Коль твоя, Массиписса, великая доблесть чаяний лучших моих еще обмануть не успела, важное дело есть у тебя ко мне — Сципиону верному участь твою доверить отнюдь не колеблись, если не хочешь вовсе презреть старинную дружбу. Африку с Лацием рознит простор бескрайнего моря, розны и нравы у нас не меньше, а стало быть, дело важное в путь тебя погнало но хляби пространной средь треволненья войны, кинящей вселенскою смутой. Право же я — коль пе стыдно устам себя же хвалою славить! — призпаться хочу, что из всех умений единым горд нанпаче: умею в узде держать сластолюбье, похоть умею смирять. Ни близкого недруга грозный меч, ни огненный ток стремящая с грохотом Этна, ни у Евбейских брегов из бездны вскипевшие волны вздыбленной влаги — ничто не страшней, чем похотей страстных стаи, которые нас уловляют путами яро! А особливо сия напасть опасна цветущей младости: нашим годам готовы всюду тенета, ибо порой стихает шквал, унимается Этна, можно дорогу врагу заградить стеной крепостною или же валом и рвом, а проклятая похоть ярится ночью и днем — от нее никак никакими стенами не сбережешься: всех сторожей, всех псов приснобдящих минет н прямо к тебе заявится, всякий взломает кованный крепко замок! Я знаю: лишь этою силой мог ты быть побужден столь властно, чтобы с охотой царство н ларов святых покинуть, чтобы поспешно, царский умаливши сан, сюда по суше в морю ы ринуться, чтобы меня догонять в краях отдаленных. Будешь ты мне прямым примером, коль приукрасишь подвигов многих красы еще одною красою. Честь велика победить Сифака великого в битве, больше чести, поверь! одолеть и смирить вожделенье плоти, уздой укротить смятенье буйное духа! Я же всегда при тебе добровольный глашатай, гласящий славу делам твоим и словам на долгую память. Прочее сам про себя рассуди, поразмысли в молчанье, Африка не торопись отвечать. покуда румянцем стыдливым дух. нознавший себя не вспыхнет. В войне ты победен, но — извини! -- под моим верховным пачальством еражалось войско, и римский народ добытую ныне победу тоже зовет моей, Сципионовой: ты понимаешь сам. что царство и царь и все царя достоянье — наше по праву. В Рим пусть он с вероломной супругой явится; ео война затеяна, главпый наш недруг ей отец -—ян триумф без такой добычи ущербен. Сердце смири, себя одолей, да подвигов многих не запятнаешть расу единым преступлым деяпьем! Помни, что кара не меньше греха, что скорби безмерной должно страшиться тебе от этой постыдной любови, — не подобает царю и для черни зазорпая лохоть.» Ал ь Только сказал, и тотчас из очей Массиниссы исторгся слез изобильный ток — вот так же кутает кровли белый снег, по едва согрет дуновеньями Австра тает, роняя одну за другой нежданной капели капли. ЦКраток ответ царя: «Нанначе забочусь волю исполнить твою! Мое сласенье и счастье ныне ты держишь в руках, побеждаешь смятенного сердца пыл и смиряешь сам любовника бедного муку. Твой справедлив приказ, но сделай мпенью устувку и об одном молю: дозволь пред любимой супругой честное слово сдержать!» Рыданий неукротимых всхлины речь глушат, до шепота падает голос и поспенгает царь удалиться, ликом и взором скорбеп. горостпо грудь до боли ногтями терзая, &40 450 Словно виновный, коль слышит, что смерть ему приговором присуждена — сей трубный глас, которым нещадный рок взрокотал! — дрожит от ужаса, изжелта бледен ликом: позорная казнь его мерещится взгляду и вознесенный топор палача над выей склоненной; все предстоящее въяве он зрит: простерт, обессилен до полусмерти тоской, уже грядущую муку воображает и труп обезглавленный свой созерцает -- так линь помыслил юный супруг липиться подруги милой. уже и нарямь ее лишается! Болью ум возбужден, и вот пемота разражается плачем: 460 «О до какой же беды донхели жестокие Парки жизни моей печальную нить! Пусть честно кончину, как полководец велит. приму, коль пе мнит, что с отъятой жить я могу душой! Коль булыжника грубого тверже {65 Песнь пятая 75 7 &во дуе за зи5 (и мрачное сердце твое и в груди булатной застыло, то почему, Сцилнои, со свирепою строгостью римской ты не поймешь, что губишь сам любезного друга? Стала докукой тебе моя жизнь! Ужель не однажды грудью встречал я мечи, чтобы смерть принять от любови, чтоб исстрадавшийся дух слезами и вздохами ныне весь изошел? Не такой конец мужам подобает, но выбирать не дано мне другого!» Достигнул созвездий з скрежет зубовпый царя, далеко по станам окружным слышный,— трепет объял полки от звука рыданий. Гнал в ту пору коней запаленных к закатному брегу Феб торопливый, а тут припомнил, как жарко пылало сердце его от красы гемонийской сладостной девы: снова пред ним она, святыня его, несказанным чудом отъятая —- Лавр — цененеет в твердости стройной. снова разлука тяжка, печаль горька, и целует снова и снова он ствол, отходящей теплеющий жизнью. Тут пожалел он царя, с ним любовной сходного мукой. сам занлакал и слезы омых не прежде, чем в бездну вод Океанских нырнул, поводья вверивши Ночи. А между тем Сцииион — воистину лишь посредине дарит Фортуна нокой, по сколько в бедствиях скорби, столько н в счастье забот! — всю ночь размышляет усердно, как ему далее быть: ударить ли лучше ло степам дрогнувших недругов — в прах сокрушить Карфагена твердыню, илн ливиян поля истребить от края до края, нли на краткий срок передышку дать изнуренной коннице, мирный привал усталой дозволить пехоте. Тоже пе меньше тревог доставляет другая забота бдительной мысли вождя: каким путем через море в радостный Лаций везти фипикнян толны плененных а особливо царя с супругою,— как бы охрану им понадежнее дать и кому бы вернее в дороге препоручить драгоценный груз. Тревогою сходной мается часто купец, который в благоприятном плаванье прибыль стяжал великую: так же решает, чей корабль довезет верией самоцветы и злато и под охраною чьей. Сциниону Лелий опорой главпою в деле любом — пикакому товарищу вверить с лучшею верой нельзя ума утомлепного думу, а потому его зовет он средь ночи: торопит вооружать суда, из отборных отборной дружине весла вручить и спешить добраться до отчего брега. Вовсе не так провел эту ночь злосчастный влюбленный, слезной томимый тоской. Какую хитрость измыслить? Африка 530 335 540 358 555 к богу какому воззвать? какими мольбами распутать пряжу лютой судьбы для спасенья милой подруги? То па уме у пего, что можно с женою любимой тайно уплыть за Столпы Геркулесовы — в дальние дали к присноблаженным краям, о коих сказано в сказке; то вознамерится путь держать прямиком к Карфагену гордому — старых друзей просить о прощенье смиренно. лишь бы над ним и женой возлюбленной сжалились в горе; то тянулась рука к клинку, то к веревке — смертельным шето сдавить узлом и с жизнью разом расстаться, самоубийством копец положив безмерным страдапьям. Часто оп брался за меч, лишь стыда удержан препоной. ибо ни гибель ему не страшна, ни жизнь не прелыцает вдовая, но запятнать свою преступлением славу он боится навек — и сжать рукояти не смеет. Так он на ложе всю почь беспокоен: душа истомилась лютой любовью, грызут тревоги жестокие сердце, весь оп в жару — не спят скорбь, страх, обида и ярость. То ласкает в слезах отдаленной призрак подруги, то расточает слова и лобзанья ложу пустому и наконец, печаль превозмочь не в силах, утишить хочет страданья, изливши скорбь в многогорестном плаче: «Ты, что без меры мле дорога и жизни милее, о Софонисба, прощай! Никогда не увижу, родная, дивный твой лик поутру, когда соплетаеть неспепило в косу златые власы, что вольною вьются волно!о; сладких не слышать мне слов, чтб богам небесным утешны, благоуханных уст не ловить затихающий шепот — буду один, в ледяной застыну безбрачной постели. Ах, когда бы со мной разделила подруга могилу, чтобы хоть там, коль тут нельзя, в согласии годы вместе мы провели: сколько счастлив будет наш жребий. ежели пепел наших сердец воедино смешает смерть, — никакой Сцинион не расторгнет назней любови! Ах, когда бы слились воедино в убежище дольнем наити тени: вволю бродить под миртовой сенью вместе — там Сципион не разымет нашей любови! Вместе будем бродить и вместе плакать, навечно вместе — такую чету никогда разлучить не сумеет сам стальной Сципион и пе сломит нашей любови! Стану на зависть богам преисподним, на зависть Цереры зятю, на зависть соимам немым блаженной в Эребе тенью — мпе Сциопнон не отравит сладость любови! В звездную высь влеком, устремитея к горнему небу сей полководец святой, людскому обычаю чуждый, в не посхочет гнаться за мпой в подземного Дита Песнь пятая 77 585 Ут 375 580 585 590 вов бледное царство — влюбленных чету не будет тревожить. Хоть бы ему никогда не бывать в пределах Ливийских! Хоть бы ему всегда на брегах оставаться Латинских! Горе! чего я прошу, безумец? Останься он дома, был бы безвестен и мне моей драгоценной подруги солнцеподобный лик, без нее была бы не в радость жизнь! — каков же разлад, коль сразу дарит и отъемлет жизнь по прихоти вождь? Сцяпион, товарищ любезный, пусть бы ты в Рим поспешил, едва стяжавши победу, пленником взявши с собою царя и царицы не видев, чтобы осталась, тобой позабыта! Но втуне молитвы к небу глухому: воинства князь, победитель всесильный цленницу хочет себе, а не дам, так сумеет заставить и неуместность просьб просителю будет не в пользу. Требует ласково он, но немая угроза во взоре, требует он, и мольбы — я знаю! — от власти державной нас не избавят. Ужель покорюсь? Нет, прежде неруном пусть разразит мне главу Юпитера гневного ярость, пусть меня прежде земля сожрет, пусть хляби морские в лживую глотку царя, обет преступившего, хлынут! Мне ли в угоду римским вождям нарушить святыню брачных уз? Коль захочет царь, то жить без супруги волен — оно и верней, потому что был целомудрен отроду-наш Сципион! — но ныне союз заключенный нерасторжим, хоть гнетет державной власти громада неумолимая. Как же мне быть? Умрешь, Софонисба, жертвою мужа умрешь любимого — злобный Юпитер жертвы желает такой! Не бывать тебе бранной добычей на Италийских берегах, не бывать у латинянок в рабстве, не укоришь ты меня в вероломном обмане, в забвенье клятвы честной — умрешь! Ужель умрешь? Невозможно! Смерть ли жестокая плод любви? Смилосердствуйтесь, сонмы горние, — верность попрать пора: к окраине мира мы убежим, в глубину пустынь удалимся Ливийских, в царстве схоронимся змей, где нам схорониться надежней будет, чем дома,— туда Сципион наверно за нами не доберется. Язвить не дерзнуть ядовитые жала нежных твоих подошв и меня свирепые твари тоже не тронут ради тебя. Жена предрагая, быть по сему — бежим и тебя от смерти избавим! Весело вместе с тобой я бедность, изгнанье и бегство, беды любые снесу. Но нет: коль женскую дуту знаю, за мной не пойдешь — царице слишком привычен гордый престол, да хоть и пойдешь, я сам для побега не снарлжен, и пути для нас могуществом римским заперты, а Сципион знаменит до края вселенной. Приноминаю сон, который видением жутким 78 Африка $05 810 825 835 средь тишины ночной меня встревожил когда-то, но не понятен был: не ты ли белою ланью мне явилась, силком от супруга, простертого в прахе отнятой, дабы потом враждебного пастыря властью нового олекуна лишиться? Хоть и такая, ты мне была мила! Но зачем завершилось виденье смертью? Боги, молю, отведите знаменье злое! Сколь мне страшио! досель, как снилось, так же и въяве все сбывалось точь в точь и слом я не был обманут — что же мне делать? Умрешь, умрешь, потому что другого выхода нет, о жена злосчастная! — я же виновник стану смерти твоей! Так что ж мне останется в жизни? Ведомы вам, Венера и ты, Юпитер небесный, смертные наши дела и здешнего мира печали: кто же мне скажет слова утешные тихою ночью, чтоб отлегло от души забот непомерное бремя? кто же обнимет меипя, кто сладким коснется лобзаньем? сладости нет без тебя! что толку в чертогах просторных, в толпах слуг? к чему тирийским пурпуром ложе стлать и дворец наряжать узорочья пестрого блеском? что мне царский венец, на что мне пространное царство? втуне! терзает душу мою негасимое пламя — горе мне! милый досель и милый за гробом исчезнет сладостный облик куда? Отныне живущего радость лучшая — плач о тебе, любимая! Ах Софониеба, ты людей и богов краса, ты нашему веку прелести вечной пример и горнего проблеск сиянья, ибо, взглянув на тебя, поверишь в поприщ надзвездных неиссякаемый свет, который добрым богиням дивную дарит красу, — ах, услышь мой плач, преблагая! Память какая мне, горемычному, станет отрадой? Очи, пред коими блеск сверкающих в небе созвездий меркнет, ужель, увы! в могильном сокроются прахе — очи, кои богов высоких волю смягчают, очи, кои бойцов жестоких гнев усмиряют, очи, которые мне покой и забвенье дарили? Белого слава чела, человечьей божественней славы, кудрей златою красой венчанная,— ей ли во склепе тесном тлеть суждено? А смех, который стальную тронет грудь, укротит грозу ин тучи развеет ’ на небе, — он ли навек затихнет в Тартара бездне? Горе мне! счастливы дузти в аду, пред коими скоро светоч пежданный взойдет и мрак вековечный разгонит! Горе! в добрый рожденные час, узреть оли вольны ту, кого смерть от очей моих отхитила: дивной поступью белых ног она взойдет на сужденный черный челн и скользнет чрез пучину бурливую Леты. Песнь пятая $10 380 885 85 595 Сколь ты удачлив, Харон! когда бы ворочать кормилом мне довелось, то долго бы я не причаливал к брегу, ты же мог бы меж тем в моем державствовать царстве! О непавистный старик, когда ты столь чудное чудо видывал? иль па веку ты такое вповь повидаешь? Зрел ты некогда здесь невесту, от Этны скалистой к ложу хозяина тьмы влекомую, облик Элиссы нашей тебе знаком, ты грозную знаешь Роргову и Лаодамию — ту, что вослед супругу прияла в петле погибельной смерть, ты милую видел Прокриду, Тевкрову пагубу зрел и единую Миноса дочерь, ибо другая к небу взнеслась в венце многозвездном, но у кого такая краса и такое величье? Грубый старик, поверь! отныне никто во вселенной ` равной не встретит — не сотворял подобного дива век первобытный! Тронет тебя миловидность младая, влюбишься, старче, поверь! и наверно сам возмечтаешь, чтобы замешкался я по стопам злосчастной супруги в лодку твою низойти. Приду! ненадолго темницей этот пребудет мне свет, а ежели станет препоной сила телесная — что ж? тогда своевольною смертью кончу жизнь, а ты, старик, судом милосердным юности пыл суди, коль жжет тебя сходное пламя. Цербер злобный! тебя сумел песнопевец Родопский звуками лиры смирить, насколько же больше смиришься ты при виде супруги моей? Царя преисподней разве не тропет она? Боюсь, он тебя, Прозерпина, матери ветхой вернет, моею прельщенный подругой. Нет, несбыточен сон — сам себя, Массинисса, морочить ты в безуметве любви: не будь подарки Фортуны тщетны, длилось бы счастье твое, а ныне довольно плакать, довольно царю горемычному длить причитанья. Сладкая мпе красота, души моей лучшая доля, краткая радость, долгая скорбь, жена предрагая, ты к Елисейским полям прямой удалинться тропою, мне же по смерти твоей оставишь лишь слезы да стоны, но за тобою уйду и так излечу мою муку!» Тут он смолк и в дремоту впал, на краткое время членам усталым обманный покой даровавшую разом, но и во сне все сетовал он, проклиная Фортуну злую, Небо и Лд, и богов с человеками вкупе. Вот, вэзвещая близкий конец несчастливой любови, Феб пробудился и ввысь из вод устремился Восточных, зорю пропела труба — встрепенулся царь и во гневе прежнем с ложа восстал, по-прежнему пенями полон. 86 Африка +00 205 4х0 415 120 425 430 Смотрит на стан, внимает полков пробудившихся гулу, воли страшится вождя, уверен, что если откажет, будет силком принужден и — молвить ужасно! — рещенье он по подеказке скорбной любви приемлет: златую чату вручает слуге, который хранителем ядов верным при нем состоял. Взирая на доверху полный пенною смертью сосуд, царь гонца отправил в дорогу, рекши: «Иди и снеси царице бедной подарок горький — тебе блюсти присяги назначено святость! Пусть узнает она, что сдержал я слово, что выбрал лучшее. Боги порукою мне, что к исходу другому сердце мое влеклось, однако же тщетны старанья, способа нет, чтобы ей царицей остаться и в браке честном со мной пребывать, сие воспретил всемогущий римский вождь, а ему по воле богов и Фортуны властвовать много дано. Так пусть же царица рассудит, сколь глубоко суждено ей насть и участь какая ждет ее, лишь моей перестанет зваться супругой. Пусть воспомнит честь и знатность первого мужа, доблесть воспомнит отца — и в согласии с родом и саном пусть порешит сама, как быть! Единая помощь ей от меня — что могу дорогу вымостить к воле». Так он рек и взор отвел, увлажненный слезами. Вот торопливый гонец стучится в царицыны двери страшный доставить дар; ему отпирает старуха ветхая и к госпоже идет с рассказом о госте. Та цепенеет на миг, точно ужасом стылым объята, но, не заметкавшись, сразу велит, с невольным испугом справясь: «Зови сюда». Гонец, потупивиги очи, сам дрожа, начинает доклад, но она прерывает: «Ношу твою охотно беру и царский подарок не отвергаю, коль подарить не может иного милый возлюбленный: смерть мне получше бы, верно, досталась, если бы в гибельный день не пошла я, безумная, замуж! Всеми богами клянусь, что был мие в радость и в сладость достолюбезный супруг, однако же к горним высотам н домогалась вспарить, презревши узы земные, — слово сие возвести и будь моей смерти свидетель! Вы, небожители! вы, морских насельники хлябей! вы, владыки земли! вы, Стигийских пастыри теней, к коим до срока гряду! коль вас молить о подобном не святотатственно, слух к благочестной склоните молитве -- слышьте меня, небеса и моря и недра земные! Пусть умираю, но мне причина прискорбнее смерти, нежели самая смерть. Зачем полководцам латинским Песнь пятая 81 18 180 555 78% т в наши мешаться дела? Сколь безмерна римлян гордыня! Мало им, если врага наследной лишают державы, даже и душу лишить желают свободы: законный брак расторгают, святость любви нарушить дерзазют, ложе супрутов разбойно сквернят. Победою полной римский доволен вождь, но никто не споротит предвечный рок Юпитеров вспять! Пусть жизнь Сципион доживает в горестях, в Риме родном не стяжавши за подвиг почета, пусть изгнанником в дальней глуши уныло стареет, пусть, одинок и забвен и в разлуке с былыми друзьями, он ие узрит никакой отрады, коль нашу отраду ныне жестоко отъял! Обидами милого брата пусть удручается, пусть скорбит о бедствиях рода, пусть кончину его омрачит бесславие сына! Пусть останки твои, Сцинион, в убогой могиле скроются: гневен умри, с собою не сладив и с Римом, камень надгробный украсть постыдным перечнем жалоб! Ну а тебе, любезный супруг, соседские распри вечные станут в ущерб, коль вздумаешь этот и дале прочить союз! Да узришь почивших безвременной смертью чад, да узринть, как внуки твои взаимной резнею осквернены,— а потом пришлец из Лация грубый да изничтожит жестоко ваш род кровавой расправой, вас да погонит в ценях по столице вперед колесницы — и да украсит твой Рим твоим же именьем триумфы!» Так изрекла. Кругом домочадцев плачущих виден скорбный сонм — всех страх сковал пред стратиной кончиной, кроме царицы. Чашу берет, устремляет зеницы к небу и молвит: «Солнца свет и боги! прощайте! помни меня и прощай Массинисса!» А после, не дрогнув, словно бы жажду сненга утолить, выпивает отраву — и несмирившийся дух к преисподним уносится теням. м = ® > Предуведомление к песни: шестой На ахеронтских брегах смущены преисподние души, видя, какая краса к ним нисходит с царицыной тенью— там ей достойный приют; Сципион, желая утешить сворбного друга, ему объясняет свой умысел дальний и одаряет друзей дарами; отправился в Лаций Лелий; два финикийских вождя, Мазон с Ганнибалом, два изо всех величайших врага могущества римлян, вызваны в Афрекий край: Ганнибал, как всегда, вероломен, всех изводя, за собой; а Магон погиб среди моря. ПЕСНЬ ШЕСТАЯ Столь величавая тень, кольцом любопытных теснима, не нисходила к Стигийским прудам с поры, как неравно натрое деленный мир исполинской воздвигся машиной! В страхе столпились кругом карфагенянки, ошеломленно глядя на гостью, и вся Евменид нечесанных стая жестоколиких разинула рты в немом изумленье. Царствен царицы взор, ланит ужасающа бледность, и не умалилась в ней былого величья гордыня -- так, негодуя на вышних богов и смертию гневна, итествует, лишь слегка поступивши долу зеницы, дабы предстать наконец пред адских судей престолом. Молвит Минос, тряхнув седой головою: «Злодейка за произвольную смерть во второй да -замкнется темнице вместе с грешными душами тех, кто кощунственно жизни краем смел пренебречь!» Подтвержден Радаманфовым словом тяжкий сей приговор, уже шагнул к горемычпой лютый ликтор, но тут Эак, главнейший средь судей, возопиял — и вот необъятный Тартар смятенно смолкнул, а зычный глас по болотам несется Стигийским: Песнь шестая 83 20 2 Гы 3 5 35 Ц > 45 $ ы «Смерти причина — любовь, и отнят свет поневоле! В третье узилище пусть идет, где ей по закону нашему место: незачем ей безвинно обиды претерпевать еще н от вас — довольно при жизни ей от богов и судьбы досталось на горькую гибель!» Радостным кликом речь сию встречают согласно теней народ и призраков сонм, что черной державой правит. Как если кого, кто честен, к казни присудят тнусной и подлой — распять, па огне изжарить, повесихь — то устрашается он до дрожи не самою мукой, но униженьем, и ежели вдруг ему благородней казнь пожалуют, сразу лицом меняется: очи светятся, ясно чело, и льются счастливые слезы, ибо нежданная радость пришла, легчащая сердце, — так и еще веселей и, безгневна, еще благоленней поступью скромной грядет царица, зреть вожделея обетованный приют, провожаема роем несметным юных душ, словно сон былой повторяющих жизни. Невдалеке от пристани той на бреге Летейском, с коей в пещер тесноту немилую грешников гонят мрачный простерся дол, опоясан холмистой грядою темною: вечный здесь локой на широких полянах в сени ветхой кругом разросшихся, миртов тенистых. Здесь не бряцают мечи, здесь копыт не слышится топот гулкий, не лают псы, тельцы не пасутся и агнцы: здесь лишь плач и печаль, и о долгих стенанья мытарствах, страха тоска и стыда, и к своей же ненависть доле, здесь преступная страсть, гнев, злодейство, с верностью — хитрость, © ласкою вместе обман и вмесге с забавою мука, краткий смех и лукавый взгляд попрателя клятвы — ложь здесь теснится ко лжи под нечастой правды покровом, Вот царица, сквозь узкую щель в пределы юдоля оной внидя, Ифия зрит, что петлею давит горло себе, близ него — изошедтую нлачем Библиду, Мирру поодаль — эта листвой в стыде неломерном кутает лик, а тут же Орфей, грабитель Аверна, тщетно кличет вернуться назад свою Евридику. Сильномогучий бродит Ахилл по чаще лесистой, тяжким шагом след по блеклой траве пролагая, а в стороне Парис, словно все еще силы трепещет недруга славной, тишком поспешно крадется — и слезно скорбные зовы ему вослед воссылает Энона, он же торопится прочь. Тут блуждает царская дочерь — Африка я 90 я ^ 80 ® Е * Е 105 пагуба мира, жена, что в горестях стольких повинна! -- тут и Турн, грустя об отъятой невесте, блуждает но полю. Только двоих узрела средь луга царица вместе идущих, руки сомкнув и сплетенных в объятье тесном,— и вздоха сдержать не могла, промолвив печально: «Фисба, счастливица ты!» Сбереженная в бездне Авернекой ей любезна любовь — не завидовав прочим доселе, вспомнила тут она, одинокая, милого мужа! Втуне: лишь стариком, умереть готовый, пресытясь долгими летами, должный век избывши до края, он к приютам иным воспарит и к сонмам героев. Весть о кончине злой едва летучей молвою распространилась, всяк и повсюду жалостью равной был преисполнен, и всюду бойцы восплакали слезно. Ито царицы судьбой уязвлен, кто царскою кривдой, ибо злодейство тот приумножил, грехом наихудшим меньший исправив, кого дивит пред гибелью лютой женская стойкость, — подвиг такой не под силу и мужам! А Сципион, страшась, как бы ныне юноша пылкий вдруг не замыслил в тоске о двойном своей преступленье худший вред себе сотворить, утешительной речью увещевает его, кручину лаской смиряет и от недобрых дум облегчить старается душу — так врачеватель подчас, опасного знаки недуга видя, больного спешит веселым словцом позабавить, чтобы, рассеявшись, тот позабыл о собственных бедах. Ночь вторая без сна прошла, изнуренье заботы препоручив заре: потесняет Люцифер звезды, ясный является день из Индийского вод океана, сладостный щебет птиц бесконечной жалобной трелью слышится, и немоту ночную нарушила Прокна. Вспрянувши, вождь отовсюду полки глашатая кличем к сбору зовет и так с высоты своей воинству молвит: «Рима цвет и краса! вы, стяжатели бранного счастья, вы, победители, чье ярмо Гесперийские страны вздели навек и от коих днесь несчетные беды Африка терпит, свое сокрушенье близкое чуя! — ныне прилежно слух напрягите и души склоните к слову вождя. Сказать я сущую правду намерен, и поручителем мне всезрящий да будет Юпитер. Долгим моим трудам отнюдь не тщеславье пустое первопричиной, отнюдь не ко власти проклятая похоть, но лишь к отчизне любовь непомерная — переправляет пас она чрез бурную хлябь в песчаные Сирты. Песнь шестая За Ею путеводим, я нагим перешел бы без страха гор Рифейских льды, хоть даже и лютой зимою; с нею, хоть знойной порою Льва и в латы заковаи, я бы пробился сквозь сушь бескрайних пустынь Эфнопских! Верная мне суждена победа Марсом коварным илн веселая смерть — пусть! пе мне моя жизнь и удача. но лишь отечеству долг благочестный: не буду в убытке, коль заплачу! Пора изъяснить в словах пепространных оных намеренный смысл. Вы, чрез все испытанья за мною шедиш, ныне умы изготовьте к трудпейшему делу: подвигов близок конец и венец — я взять в обложенье постановил самого Карфагена злого твердыню. Тут, коль вернется тот, кому всецело вверяет рап излеченье своих пам враждебное лживое племя, снова в Лации мир настанет, а пам за упорство будет хвала, что великой войны судьбу порешили; ну, а коль не придет. побежден прослывет промедленъем — ты беззащитною мне, о земля, достойная казни, дашься и кровью отмоешь смерть убиенных латинян! Если уж было дано попрать Италийские нивы варварам, смеет ли кто стремление к праведной мести нам воспретить? Притом, хоть такое тяжко припомнить, но на столичный наш град, на высь Капитолия гневно изблизи оком единым своим взирал он с угрозой — что ж не позволить и нам на город его наглядеться? Хоть бы сей новый Марс карфагенский па бранное поле во всеоружье пришел от самой Стигийской стремнины, хоть бы его вчетвером с обеих сторон подпирали лютые львы, которых он взлелеял для боя, не убоюсь, не сбегу — мне ваша же доблесть, квириты, сей подает пример! Давно нам враждебный родитель с тенями делит юдоль, н ему единый остался сын из толпы сынов, что клинков латинских перуном истреблены. Так зачем вот этот до старости дожил, ежели мпе не на позднюто честь и на славу деспице? Долгие лета живи, прослывн благородной кончиной, только сразит тебя эта рука! Бахвалься же вволю страхом свонх нобед и копьем, что римляп пронзало, всяко смерти твоей почтут Сциинона причиной первою — имя его па твоем начертится надгробье! 410 115 420 140 145 Ныпе вперед! взыскуйте душой иесказанных триумфов, мстители родины! Ты, средь царей знатнейший п лучаий ты, Массиниеса честной, который ни хлябью бурливой пе устрашаешься, ни огпем Юпитера горим, ни ратоборством с врагом, будь сей враг хоть Маворс свиролый.- ближе ко мне подойди, мне с открытою внемли дупою! 416 86 Африка ув а +65 1 5 185 Знаю. что в сей войне ты доблестью был превосходен и божествами любим,— по твоим начтожны заслугам “ эти сограждан моих дары, но верь: лишь задаток больших и лучших ты зришь наград. Гляди! пред тобою бьет копытом конь, раззолоченной радуясь сбруе.-—- ждет себе седока! Гляди! колесница сверкает вместе с убором — точно таким, в котором триумфы ! римские правят вожди! как блестит узорочьем частым : дивносплетенный вепец, как тяжел червонного злата кубок, державную длань бременящий грузом Вселенной! Вот и паряд — не найти в священном Граде другого краше! Ты скажешь, что сам успел нредовольно изведать римскую доблесть н сколь она средь смертных отменна, — тан, но сего ты изведать не мог, не в. обычае пашем честь чужеземцам являть, и только тебе добровольно наш доснех и наряд, и красу, и званья, и славу мы даруем: отныне тебе положена доля и соучастье во всех триумфах, кои Фортуна нам приготовит, навек тебе назначено место в нашем Сенате, будешь тенерь с квиритами вровень всякую почесть стяжать -- царем союзным и другом чтим неизменным тебя! А ты, превосходнейший Лелий, сей венец, что златом тяжел и каменьями блещет, ныне по праву прими! Ты илепных -- и первым Сифака в путь уводи скорей: дожидается в море открытом флот, и спокоен пролив, обласканный вздохами Австра. Вы же, товарищи бранных трудов и презратных походов, все обретете хвалы и по вашим заслугам награды з день, когда Капитолий нас счастливый увидит лавровенчанных, в день, когда кличем пас ветретят приветным тысячи, в день, когда средь радости, плеска и шуток нас, победивших. узрит державный Рим седмиглавый близость этого дня никогда не лгущие судьбы мне обещали!» Сказал, и, разом взыгравши повсюду, радостный гул до звезд восшумел великим весельем. Нрежде прочих спентат вождю иринести благодарность Лелий и варь. От царя несказанные чаянья ныпе гопят былое ирочь, и другою всецело заботой он озабочен: отнять у врагов приграничные земли хочет и так рубежи расширить тесного царства — сан же его, да и то, что ему Сципиад мнотомощный пообещал, подают сию надежду. ‚. Так, видя малую птаху, что вдруг из сетей ускользпула на волю, плачет порой птицелов, но надеждою лучшей утептен. вдруг ириметив вблизи парящую в небе высоком Песнь шестая зи 205 зи ны Е Зе на благородных крылах другую и большую птицу — сразу бодрится душой, и чаяпье знатпой удачи воспоминанью претит о прежнем. В пременчивом сердце так же подчас приязль устунает новой приязни, одолевая любовью любовь и желаньем желанье. Ночь наступившая новые сны царю навевала: больше не мнился ни стан, ив лик, ни ноступь подруги взору. а слуху его не мерещилея шепот печальный -- ныне престол, города. крепостные грузные стены, реки ему и холмы пространной снились державы. Вот заалел Восток, за поводья резвой упряжки взялся грядущий день, и ясной теснима Зарею тьма ночпая с небес; рез трубы зовет мореходов к делу, и ждут паруса, напрягшись, попутного ветра. Воинство римское брег толпой обступило: желает всяк проводить земляков, да к тому же молвить словечко этот просит отцу, этот брату. этот сестрице, этот товарищам — просьб не счесть. грохочет повсюду разноголосый тум. и криками полнится воздух. Лелий. в средине став, дружелюбное море приветом чтит, а после суда вручает водительству ветров — и раздается в ответ мореходов радостный гомон. Скорбный меж тем Сифак, с кормы ‘устремивии зеницы к брегу в последний раз узреть отчизну и земли, где государем был, исходит плачем безмолвным. но наконец потаенная боль немотства затворы рутит, и так небесам изливает он горъкие нени: «Край, от богов -- увы! отлученный! печальной звездою долго теснимый край! Что за пагубу зную на нивы наши жена навлекла, бежав Сидонского брега? Что за страсть нам в трудь изгнанница эта влияла. нищенка эта. сама перенугана муки недавней болью? Да! к войне и ко крови недобрую жажду! Сколь безопасней было держать неконное царство и нерушимый мир хранить: разъяла Природа оба народа мирью морской, особо и розно жить чазначив.— а мы средь волн гонялись за смертью! Морок какой нас объял, злополучных, чтобы стихию переломить, чтибы буйную хлябь и ветер неволить? Чем, например. -повредить мне могли Иецании скалы нль Тринакрия, жаром жил дымящая пылких. иль Сардинии гиблый утес. откуда заразой Африка *" веет? На что мне они? Не лучше ли было подальше ввек от соленых держаться вод? Куда я, безумец, стяги понес? иль жить устыдился просторно и мирно? Горе мие! боле твоей не порадую очи красою, Африка, и не взгляну на милые отчие холмы, *° к чуждому брегу влеком, который мне станет могилой! Можно ли верить? того, кто рожден у окраины света, скоро схороннт земля Италийская, дабы не длилась смутномятежная жизнь— такую печальные пряхи свили нить для меня, так вышние боги судили. Пусть же они, горделивый дух тебе дав и всесильность встоду сеять раздор, ныне кару дадут по заслугам. о Ганнибал, тебе за мое разоренное царство и за погибель и скорбь, которым первопричиной ты для родившей тебя земли! О когда бы перуном °° пред алтарем ты был поражен за преступную клятву! Целься, Юпитер, в того, кто тебе и себе и отчизне столь вредоносен,- его круши! Зачем для потехи мстительным пламенем бить дубы и безвинные скалы? "Гы же, богам ненавистный отец, посеявтий злое *® семя войны,— уж лучше бы ты сынов распроклятых вовсе На свет пе родил! по, к теням унылым ушедши, ныне бессилен ты зреть толикой лютости всходы. Хоть не досталось тебе вселенскою кровью насытить похоть очей и мечей, зато на свиренстве возросший 26° отпрыск спешит накормить родителя злобного призрак. Всех ты достоин язв, однако сколько же казней мне ты сулишь, непотребный сыи, скверня мертвечиной реки, озера, ручьи, заливы, проливы и земли? Пусть я первым умру и въяве узреть не сумею 2" Смертных мук твоих, но увижу, как нежитью снидешь ты средь изрубленных толп к хороводу яростных Фурий! Ну а ты, жепа неверная, ты, что супруга бросив, бедою моей натетииться жаждала втуне, ты поневоле обгонишь меня — с одинокою тенью встречусь опять и стыд па челе твоем должный увижу, ибо, коль очи не лгут, от отчего брега воротит гнусный сей блудодей, о тебе нимало не помня». а р Рек и скорбно поник на грудь заплакаиным ликом: больше ему не страшны ни скалы, ни грозного Евра вихрь из Эоловых недр, ни в пучине бродящие дива — только смерти он жадно ждет и молится молча о непогоде; пусть бы хоть труп его хладный прибила вснять к Ливийским брегам долгожданная встречная буря. Неснь шестая 8 Так же хозянн злой и завнстливый тощего поля. ** осли пожать урожай надежда пропала, желает прочим ненастной весны, перемешанных с градом жестоким ливней и в гибель плодам крушащих сады ураганов. А между тем Сципион, облегчив себя долей заботы, в путь пустился и холм узрел, к укрепленью пригодный, имя носящий Тунет, окружил его деревянным тыном и башен кольцом ин оправихл обрывистым валом. Вот уже в самом виду Карфатена раскинув пространвый стан, палит он поля. Земледельцы в разбеге и страхе, самый город объят внезапным ужасом —каждый мпит: единственный путь спасти остаток свободы — в том. чтобы дальпий вождь был призван в подмогу отчизне. Криком совет порешен: гонцы пазначены спешно молвить о крайней беде, вождя для последнего боя ради отчизны вернуть, над коей нависла погибель! лют корабли и к ниым берегам — к Лигурийским долинам. дабы оттоле Магон повернул ладьи боевые; если же нет, Карфагену придет конец неминучий, Оный вождь, хоть весть и в него заронила терзанья тяжкие, ибо пе раз он уже претерпел во кровавых Марсовых бранях урон,— убоялся насущной угрозы родние н поспешил ответить приказу покорством. 205 Той же порой, продлить желая льстивою речью предбоевые дии, посылает сенат фипикийский тридцать речистых мужей, отборных в плетенье неправды. к римскому в стан вождю. Из пих изошреннейший начал слезно такую речь, печально и тяжко вздыхая: и «Вождь, превосходпейший всех вождей, порожденных от веку в этом круге земном с незапамятных пор мироздавья, брось милосердный взгляд, каков наш растерзанный город в рапах от злобы и сил немногих жестоких злодеев, — и, умоляем тебя. возымей сожаленье к страдальцам! Если дана надежда спастись — сограждане наши нас же лишают ее! — в одной твоей она длапи. Если прощение — лучшая месть, и если полезней римскуто власть принять, чем отвергнуть и сгинуть навеки, если в победе о дружбе былой пристойней воспомнить. нежели видеть линь злое вокруг да злое в грядущем, — милость явите нам, побежденным, к мольбам снизойдите, просьбам отверзните слух. окажите повержениым помощь! Пали мы в прах: прострите же длань, да воздвигнете к жизни тех. чью держите жизнь, — и да будет наказанным стыдно! ый Африка «зо . ха 166 Высшая всех побед — победа, которая в друга преображает врага по заслугам его. О заслугах речи нет: о дружбе молчать велит нам Фортуна. Но не довольно ль того, чтобы дать обреченным снасенье. чтобы простить виновным вину? Во имя Владыки грома, во имя богов, тобою, римлянин, чтимых. дай прощенье тем. кто готов к заслуженной каре! Не отрицаем: грепны. Но дозволь, о вождь досточтимый, *^ правду сказать. Всех наших грехов единый зачишцик был Ганнибал, в сердцах разъяривший преступпую жаяск выситей власти: повсюду желать того, что отныне поздняя боль велит не желать. Посему да погибнет он, виновник всех бед, раздавленный бременем оных. — ’°так указует его судьба. Благосклонно помысли: если согражданин для нас — опаснейтий недруг,— ты, слывущий врагом. благороднейшим будешь из граждан» Молвив так. припал ко стопам победителя. Тот же встал и с суровым лицом недолгим ответил ответом: «Я не о мире пришел говорить — о победе, и мести: здесь между нами счет за все престунплецья ливиян. Как Фортуна меня ведет, как клонит победа чангу мою. небезведомо вам — и все-таки сердце тронуто вашей судьбой: не озлобится дух благосклонный. Как благочестно мы войны ведем —будь ведомо свету! — ибо у нас всегда за душой келание мира. Вам, недостойным. нанг дар -—- прощенье. Наши условья запечатлейте в умах - да будет вам, битым. наука верность блюсти, бояться богов и чтить договоры. ` Двадцать да будет у вас кораблей — ни больше. ни меныше для огражденья брегон. отнюдь пе к бранпым затеям. Чем кому владеть, о том дазно рассудили паши победы. Конед настал в Испании власти ваитей — более там не бывать финикийским оружьям! В море, которое здесь пролегло между вами и нами. ни на одном островке не вольничать афрскому Марсу! С римлян, что в вашем илену, позорные свергните цепи и победителям бросьте к ногам. Ни один перебежчик да не укроется здесь. Ни единый в Италии воин и ни единый вождь да не медлит: всех отзовите! Если за три дня обсудить и принять мое слово вы захотите — послов за миром в Рим посылайте, дабы Сенат указал и народ освятил соглашенье. Если же нет — все равно приспела пора перетишья. '’и объявляю: три дня и три почи да будут спокойны!» Так сказал и дапью берет для свонх легионов хлеб. Церерин дар. и должное множество Денег. Песнь шестая ЕЛ ; р 9. м з1и Те. как будто и впрямь условия мира пе в тягость ц ис осталось надежд на мечи, что сломапы в битвах, ` с радостным видом лица несут эту весть горожанам, кои. согласно шумя. притворно усердетвуют миру. Так, случившись в беде от всегда неверного моря. хитрый лукавец моряк, грозою лищенпый надежды. в зрепете шлет за обетом обет владыкам пучины: трижды к Нептуну зовет, вскипевшему валом, и трижды к силам Фетиды морской, и к гневному трижды Нерею - жертвы суля‘и дары, ничего не жалея для храмов; а как увидит, что пебо ясней, что видится пристапе н до земли уж рукой подать,— тотчас понемногу все обеты его застилаются лжизым забвеньем. Именно так изворотливый страх подстрекал карфагенян время посулами длить, пока Ганнибал ие вернется. Оный меж тем Ганнибал. крушимый безмерной заботой, в крайнем углу италийской земли. в бруттийских пагороях будучи, мыслил о том, сколь злобно игрива Фортуна. Здесь-то посланцы подходят к нему, и тот, кто речистей, так начинает: «О ты, краса отчизны, падежда крайняя мира всего, спасенье последнее наше, | сжалься! взгляни, как сограждан твоих терзает Фортуна. как пременилась судьба. какой грозящей рунипой рок павис. Если еще не пылают твои подожженные стены, то потому, что защитою их далекая слава здешних дел твоих; по ботось я, покуда мы плыли, уж подступился. увы! пожар к отеческим кровлям — ибо в мгновенной грозе и в сугубой беде покидали мы свой берег родной. Помоги дрожащей державе. лас которой к тебе долетает сквозь дальнее море и к благочестью зовет: иль к нам возвращайся зовущим. ’иль почитай себя единой погибельо нашей! Знай. что уже к берегам ливийским — не лжет мое сердце! - держат позвратный путь корабли, которыми правит брат твой. Но если бы все, все братья и общий родитель, в пебо взочедший, не зпав поражений под Марсовой семьн). здесь предстали помочь — вотще! Не стал легковесней гнев богов, п перст пе стал ненадежней, которым Парки пам участь прядут. В тебе сегодня едином жизль. свобода. краса и честь несчастной державы!» Молвил и слезно устами припал к всепобедной деснице. °Слыша, как речь подходила к концу, все суровее ропот рвался из уст вождя: сжат кулак, напряжепы мыищы. ч.2. Африка 455 > #56 Точно так змея, заговориые песин услышав и роковые рокоты слов, претящих рзануться к жертве, с силою хрип и свист испускает из глотки, " кольчатым телом своим в узлы сплетаясь и в петли. То Ганвибал ударял себя в лоб рукою, то к небу взор возводил из-под влажных ресниц, то на рать финикиян. столько с. ним перенесшую битв, посматривал хмуро, и наконец произнес; «Карфагена и пашего рода * издавна мне судьба небезведома! Голову брата видя, познал я то, что и мне готовит Фортуна. Ныне пред оком моим последняя нашего града участь. и словно у ног позорные груды развалин. О Карфаген, дорогой Карфаген, увы мне! Но кто же предал тебя и меня и наши над родом латинским все победы? Враги — кругом. и много их. тайных. Сколько раз налагался запрет на то, чтобы слали деньги для войск, и сколько раз поределым дружипам был запрет на новых бойцов! Что ж, ненависть въяве верх взяла: приказан возврат, и я повинуюсь. Против воли иду: не вздумай гордиться, заморский враг! не ты победил меня в стольких сшибках и схватках. Рим. ни всей Авсонийской земли соборная сила — я побежден от своих, из дальнего Лация изгнан ’ завистью, хитростью злой, отнюдь же не Марсовой сплой. Меньше сил приложил для позорного этого бегетва оный герой Сципион, чем налг Ганнон вероломный и ослепленный народ, послушный сужденью сената- Он ненавидел меня, мой род, богатство и славу. но. не умея сгубить одного, он общую гибель рушит на наш народ — всей тяжестью пашего града он задавит меня, а на эти развалины встанет мститель за римскую кровь и злейший враг финнкнян». Так скрежетал, разъярен, Ганнибал, обезумленный лютой болью; подобен ему израненный, с пеной из пасти, вепрь, стоящий в упор, поставив дыбом ц(етину. Есть на дальнем краю Италии город, когда-то славный; потом, оскудев, сохранил он отменную пристань: имя ему Кротон, а лицом он к всходящему Фебу. Храмы блистали здесь, посвященные выпшней Юноне. полные знатных картин: искусством греческой кисти так расписал их Зевксид, что по целому кругу земному благоговейно твердили о них. Суровой богини образ рисован здесь, с пяти обнаженных красавиц ` слисанный так, что краса от красы обобрана с каждой: что найти творец в едином отчаялся теле, то он от многих собрал в единый прекраснейший образ. Песнь шестая 93 #65 хто 575 +95 305 Здесь-то флот. снаряженный давно, стоял финикийский втайне и к бегству готов — потому что такой полководец, зная изменчивый путь войны и превратности рока, заблаговременно здесь поместил свой строй корабельный, всякий имея в виду исход. Схода-то собраться, в гневе на мир, богов и себя, он велит подначальным. Мало того: не сытый еще италийскою кровью, теням усопших здесь он приносит последнюю жертву. Горе! жалостный полк мужей, обреченных несчастью, что готовит тебе судьба? Напрасно пытавнтись страхом понудить бойцов покинуть кровавые станы, дабы вослед вождю в морское направиться бегство, вмиг бледнеет злодей от ярости нечеловечьей: он, Ганнибал, седых стариков и юнцов безбородых кои, отбросив испуг и доспех, с надеждой и верой у алтарей святых искали защиты — напрасно! — всех велит перебить. Жаркой кровью полнятся храмы, стонами кровли звучат. Таким-то пятнает кощунством святопреступник дверные столбы, которые клятве у финикиян залог, и образ Юноны, и прочих страшных богов: весь храм гудит от смертных стенаний. Оную жертву морским богам почитая довольной, вождь и свирепый попратель святынь на высокую всходит кормчую часть корабля, окровавленный чал отрещает и, победитель, в слезах покидает поля италийцев. Долго молча смотрел он назад, на тучные пацтпи из отдалявитейся зыби пучин, в суровые складки хмуря чело и зраком грозя желаиному краю. но наконец проролтал с угрозою шепотом пылким: «О Италия, о глава ее, Рим непреклонный! Что за Фортуна исторгнула вас, играя, из нашей глотки, добычи лишив? О ты, из богов высочайший, ты, столь много раз препятственный пашим усердствам и отымавигий за малый миг плод долгих усилий, ты, Юпитер, ты, вероломный заступник авсонов, как же в единый день ты столькие наши успехи преобразил в ничто? Если страстью губить ты пылаешь, то почему не нисшел ты ко мне на Каянское поле? О, когда бы возпик ты, зримый, меж спорящих строев, вооружив десницу твою гремящим перуном! Мульцибер, ты в Этнейском котле халибову плавку в три острия закалил бы, тройной разящие раной; щит отцовской руке вручила бы верная дочерь Дева Паллада, прикрыв твою грудь Горгониным ликом; обок тебя, и справа и слева, явились бы взорам Африка 54 = #15 520 $25 #35 540 $5 боги; взмела бы песок колесница гонителя Марса; многою смертью Феб истощил бы колчан за плечами; и обратил бы на строй полков сразившую стольких чудищ силу свою Алкид, родителю в помощь, — но и тебя и богов сокрупила бы наша Фортуна! О Бомилькар, мой лузший друг и вернейший советник, горе! —зачем в тот день твоим пренебрег я наказом? Я, испытан в годах и боях, почему не решился столько отваги явить, сколько днесь в свои юные годы неукротнмый явил Сципион, под нависшею смертью от италийских брегов представ пред твердывями Бирсы? Я - победитель, и я — убоялся войти в побежденный город? Ито помешал ворваться кровавой дружиной в Рим? и возлечь на пиру, о коем реклось в уговоре? Он, Юпитер, увлек коварством в грядущие леты наши сленые сердца! О! когда бы дальнее время взору могло моему предстать хотя бы в тумане, то пи единый бог па земле, на море и в пебе и ни единый народ моего не мог бы преторгнуть натиска. Вера моя н надежда моя па победу — вот что спасло тебя, Рим. В роковые такие мгновенья были спасеньем тебе не мечи, не мужи, не стрелы, а промедленье мое. Увы! сколь многою кровью вмиг бы вскинели моря и покрылись тирренские бреги! Сколькими трупами Тибр взгромоздился бы, красной волною выйдя за край! А сколько квадриг и сенатских оружий в блеске златом, сколько гордых домов во мстящем ножаре гибель явили бы нам, и сколько бы тысяч и тысяч пало в резне — все то, чего ныне страшусь для отчизны. О, какой бы крик, какой бы вопль и стенанье слух ласкали бы мой нежнее, чем мирные песни! Стыдно, что я не поднял меча, не начал сраженья: город был предо мной, и столько в нем полководцев прятались в темных углах. И все же, ежели здраво мыслю. когда-то и я вызывал ‘над собою попутный гнев твой, Юпитер, когда гремели перунами тучи. Помнят о том, окрасивитись в кровь, река за рекою: Тицин, струей потеплев, и Требия, ставшая красной, с противоставших стекавшие гор и единой дорогой пересеченные,— помнят о том, что было над ними и что унес приявший их Пад в Адрийское море. Помнят о том — и как позабыть? — тразименские рыбы, кровью авсонской жирны досель,— по надобно ль дольше перечислять? вовек в италийских столбцах летописных имени быть моему, Ганнибалово имя в латинской памяти будет стоять. Немного уже оставалось Песнь шестая 95 ра & 56 = 56. я 87 - 575 58 < 580 до торжества: но зависть встает в могучем Ганноне, ° зависть вотает в богах.» С таковой печальною речью _ плыл Ганнибал, пребын в Италии три пятилетья и па четвертом горюя о том. К родным побережьям он направлялся с такою тоской, с какой покидают милую родипу или друзей, как будто горюя, что из враждебной земли приказом в отечество изгнан. Мрачный от сих забот и от пеней сих запоздалых, дальше помалу ведет он суда: уже утомленный Феб свою четверню вверял волне иберийской — здесь наступившая ночь и путь, промеренный в море, скрыли берег из глаз. Тогда-то усталое тело предал вождь беспокойному сиу. От севера к югу путь держали суда, и начальник, блюдущий светила, всем объяснял морякам, приставленным к кормчему делу, свойства железной стрелы, едниому верной магниту,— в этих заботах они вето ночь пребывали бессонны. Утром отходят ладьи от онасного бурями брега, путь по открытому морю держа, а северный ветер, шире вздув паруса, ведет их попутным движеньем. Только что ясный день вставал из пучины, и звезды меркли со всех сторон, убегая встающего Феба, как одесную сёбя, на пяте италийской подошвы слышат опи охриплый пролив, претящий сомкнуться двум разъятым горам — ужасающей издали Сцилле, жадной хватать моряков, и всегда леснокойной Харибде,— страх от которых двойной. Но гребцы многоонытны были, путь держали левей и Фебу в лицо заглянули. Видят они вдалеке вершину дымную Этны, серных потоков исток: когда-то пашни циклопов здесь простирались, а после дворцы воздвиглись тиранов. ° Вот явилась вдали Сиракузская славная пристань, и корабли бороздят залив, в котором когда-то край покинув родной, под бичами неистовых фурий гибли аргивян суда боевые. А вождь, дозирая стены, являвшие вид еще недавних крушений, вспомнил, каков был Марцелл, которому славу триумфа граждане, сдавшись, несли открыто, покуда коварный некто измену плел. Вот выгнулся берег Пахина, и, покамест разят его ветер и волны флота, солнце зашло, и кончился день по велению рока. Ночью плывут онй вдаль, в открытое пеннос море, от Тринакрийской земли кратчайшей дорогою к югу. Медленно шла в небесах, отражаясь светом в бесеветном море, Кинфия. Вождь на корме двусветною ночью Африка $05 $10 Е = 82 > $30 835 360 бдительно бодрствует, строя в уме прозорливом расчеты будущих битв, ненадежных трудов и тайных исходов. В мыслях таких угадавши его, единый из ближних начал такие слова: «О вождь, нам трижды желанный, ежели просьба достойна моя,— поведай, какая дума сейчас у тебя на душе? Не презри просящих: я — посланец к тебе, из столичного присланный града теми, кто, каки я, изнемогши, свои упованья на возвращенье твое возложил. Когда к фипикийским ты подойдешь берегам, — раскинешь ли стан прибрежный, чтобы сраженье нринять? или в стены войдешь городские, чтобы явленьем твоим вдохнуть в защитников сил? или иным, быть может, путем, к наилучшей из целей мыслью придешь? Какую ты мнишь страданиям меру, учаеть какую для нас и исход трудов предстоящих?» Вождь отвечал: «В таком небывалом сплетенье событий ’ может ли даже бог изыскать надежнейший выход? Мы плывем в Карфаген — таково повеленье Ганнона! Может быть, л и войду в любезные отчие стены, ибо я сам желал бы того: желал бы увидеть силу, облик, дух и стать и чаянья граждан. Если же мне на пути объявится юноша римский © войском оружным, -- тогда решено, что будет сраженье, и добровольно готов я принять все то, что на долю бог пелит и Фортуна пошлет». Сказал и умолкнул, сумрачным сердцем смущен. Тут из кормщиков старший, искусный кормчим ворочать веслом, обратился морщивистым ликом к звездам, к морю и рек: «Молю тебя, вышний Юпитер, и прародитель Нептуя, и все небесные силы: нам простите грехи, отведите от Ливин гибель лютую, злой восперечьте судьбе! Мне многое видеть в жизни пришлось, чередою годов растянувшейся длинной: спутник старости — страх, и страх вошел в мою душу. О, как бились когда-то и мы, выходя на дружины пзражьи, когда латиняне строй за строем ступали, страх наводя, но ливийским степям, и уже к Карфагену близили тяжкий таран! Их вождь, из вождей наилучший, Регул был в те дни, ласкаемый доброй Фортуной словно затем, чтобы больше у нас не осталось надежды в душах. Как поздно, увы! доселе Баграда помнит оные дни! — как тщетно, увы! предстал нам в подмогу некий предивный змий! Не скоро, нроизенный стрелами римских луков, не скоро упал под градом тяжелых копий чудовищный гад: четыре югера поля заняло тело его, распростершись бездушной громадой! Только потом над нашей судьбой несчастной Фортуна Песнь шестая 97 545 66 = 265 = 870 878 680 585 $90 сжалившись к нам привела, недостойным, из стран отдаленных помощь: прислал вождя из Греции верностью славный Лакедемон. Доселе в глазах Нсантипп-победитель: взор его и суровый нрав и веское слово, линь носмотрю на тебя и услышу тебя, Ганнибала, хоть и младенцем ты был в те дни еще бессловесным. Но для чего продолжать? Победившие, мы победили только искусством вождя. Опрокинуты римские станы, римский рассеян строй, знамена римские в нашей власти, и сам их вождь закован в наши железы. Горе! куда завел мой рассказ! Не это ли море — напомипание мне? Ибо здесь, если только ночные сумраки мне не в обман, на возвратной дороге в отчизну был он брошен в волну и обманут и предан коварством спутников. Видел его я тело на зыбкости моря, столь большого, едва шевелящего дланями в путах. Боги, какая беда! какая неблагодарность! Сами ль себе мы старались во вред? Единый спаситель был у нас — и его бессердечно вы предали смерти! Я гребцом на том корабле трудился и видел, как он упал, и душою болел, и недоброе чуял. Страшно мне теперь самому вспоминать об ужасной каре — но поделом нам боги назначили кару. Несколько лет спустя, вот здесь проплывая походом, наш нечестьем запятнанный флот непоодаль отсюда встретил строй латинских судов. Какая вскипела сеча на наших бойцов! как пламя простерлось над морем! Бревна взлетали и падали в хлябь, с мертвецами живые плыли в волнах, морская вода почернела от крови, кормы разметаны в щепь, переломаны весла, ветрила тонут в морской глубине, крушение — всюду, канаты порваны, раны за ранами вслед, все гибнут, над морем смертный стон стоит, мешаясь с тресками досок,— истинно, видел я бой, как в тартарских недрах Эреба! Если я сам нощажен богами,— причиною было то, что во всю резню я видел: всплывали из моря чудища и воздымали на свет — я видел! — Ксантилиа, он же метал огонь в корабли, разливал над пучиной пламя и с высей, как дождь, осыпал и стрелы и копья. Он не прежде сокрылся из глаз, чем весь поглотило море погубленный флот в том месте, где волны морские меж сицилийских текут берегов и сардинского края. В этот день Исантипи погубил, за себя отомщая, нашу свободу; но пусть уймется гнев, умоляю, — есть и смягченье душе: за единую злую обиду мести единой быть, Старину я такую припомнил & Франческо Петрарка 38 Африка $95 Ти 15 91а 120 125 730 лишь потому, что в этих местах и то и другое совершено: и грех и кара». За скорбным рассказом новоротили суда налево и минули Мальту, но перед этим взглянули пловцы направо, где жаркий брег Лилибея в тени надгробье прячет фригийца. Так коротали они большую ночь разговором, и вспоминая прошедшие дни, страшились грядущих. Но наконец от легчащего сна приутихла тревога, и возродивиийся день, повеяв Евром с рассвета, вздул паруса корабля, натяпувшие с треском холстину, Лелий тою порой, проводивши царя, возвращался спешным, сколь можно, путем: его побуждало веленье друга-вождя, и бегство врага — со страхом он думал, что без него наступит тот день, столь долго им жданный. день конечный войны — потому что молва разбегалась, будто уже враги попросили прощенья и мира, будто прислали послов. Обратно призван Сенатом, все же вернулся он в Рим — так к милому рвется порогу страстно влюбленный. юнец, от любви теряющий разум; если ж отец позовет или мать,— еле-еле плетется в страхе, что вдруг упустить придется условную ночку. Фульвий, которого сам Сципион приставил к посланцам. высадил на берег их при Байях, и к самому Риму вывел; однако ступить за старые римские стены права им не дано — таков обычай. У входа в город высился храм Беллоны, в котором собрался весь многочтимый Сенат. Впускают вражье посольство, по поелику гласят послы, божася богами, правдою сущую ложь, вскипели в сенаторах души гневом, и все их слова про мир и союз, как при предках, вызвали злобный отпор. Послы твердят: договоры соблюдены, причина войны — в одном Ганнибале, а остальной народ да будет изъят из-под кары. Слышится ропот в ответ; а лотом один из сенатских молвит отцов: «Вы просите мир такой, как при дедах,-—- так расскажите, над чем приносились союзные клятвы?» Возраст послам щитом: мир давний, послы молодые и о такой старине старопрежней помнить не могут — так уловка врага раскрылась. Сенаторы видят, что для того лишь пришли гонцы, чтоб оттягивать время, и прогоняют их вон. Те ушли. А сенатское мненье делится натрое, всяк за свое. Одии предлагает Песнь шестая 99 160 785 130 консула вызвать в Сенат из похода — лишь консулы вправе брать такой ответ на себя, и это достойно римской державной красы. Того сенатора звали Ливий, который желал помедлить. Метелл, возражая, молвил, что мир и союз, о котором взывают посланцы, нужно доверить вождю: он — самый сведущий в деле. Возобладало из всех суждение Марка Левина, ` самое строгое: гнать соглядатаев вражьих из Рима, ибо совсем они не послы. Так они и ушли второпях без союза и мира, даже ответного свитка не взяв. До самого моря стража шла вокруг, молодцы сенатского звавья, чтобы нйкто не свернул с дороги; никто финикийской хитростью здесь бы не мог никакого затеять обмана. Фульвий и Лелий меж тем возвращаются в ратные станы и получают приказ отвезти эту весть Сциниону: пусть продолжают, начав, свое высокое дело, веря Фортуне и веря богам; под защитою мира в Африке нет ничего — не быть в войне промедленью! Той порой в надежде на мир, который наступит, чтобы спокойно пошел по суше путник и в море плаватель путь держал, никаким не смущаемый страхом, - в этой надежде от римских брегов отчалили флоты, везшие новых бойцов, корчаги зерна и оружье.— разным был их путь, взбороздивший лазурные волны. Первый шел и дошел из Калариса с северным ветром; от Лилибея отчалил второй, но в худшую пору: бурная хлябь и встречный ветр, захватив злополучных, врозь разбросали, дробя, по волнам и острым каменьям. Часть пошла на дно, а часть доплывает до вражьей суши, меньше боясь людей, чем бушующей бури. Все, что случилось, — случилось в виду возвышенной Бирсы. и вероломный народ любовался морскому крушенью. Щум встает, бегут по широким стенам торопливо, площадь чернью полна. Немногие, коим дороже верность и честь, чем любым грабежом нажитое богатство. напоминают, что есть уговор, что уже не впервые послано в Рим просить и молить о мире и дружбе, — тщетно! Ненависть жжет и слепая жажда добычи! Разом все хватают мечи, и в общем смятенье заглушены, как бывает всегда, разумные речи. Алчвые мчатся к судам. Гасдрубала, Гисгонова сына. вмиг выбирают вождем преступного дела. Причалы подняты — вышли суда пошарить по римским обломкам. Плавают кормы в волнах, пловцы плывут, кто как может: 4 100 Африка а > 190 15 800 80. я 810 820 тех захлестнула вода, другие, на вражеский берег выйдя, сдаются в плен; немногие пожраны морем, больше таких, которые стали добычей разбоя на берегу. И только сам начальник, Октавий, тридцать сберег кораблей: рассекши бурные волны, тридцать дружин он привел, изнуренных с морем и с ветром битвой, в залив под горой. Аполлоновым именем званой. Этот гнусный узедав обман. Сципион содрогнулся, хоть и Фортуна бодрила его, и доблесть учила к подлым презренью делам. Посылает он в город зловредный трех послов принести законные жалобы римлян. Их встречает толпа разъяренная, небо темнеет градом летящих камней; к рукопапгной готовое схватке, подлое племя шумит, и если бы здесь не вменались власть и важность чинов городских, то, может быть, в этот день, поправший честь, вопреки вселюдскому закону, вспыхнула злая резня. Встревожены этою распрей и не защищены убогою стражей, посланцы еле пробились на берег морской и требуют лодку — только здесь, на корме, они, наконец, безонаены. Вот уж и римский стан в виду, — как вдруг из засады вынеслись три корабля — неравная сила для битвы. Бросив римский стан, бойцы сбегаются к морю, строятся в ряд у самой воды, кричат и мечами рвутся на помощь прийти, — но что они могут мечами! Хлябь не дает им пути — и только видом и кликом могут они ободрять. Наконец опустели колчаны воинов в римской ладье; и вот, ускользая от подлой битвы, гребцы налегли на весла и к суше скорее. В землю врезался киль, промялась земля от удара, треснул челн, но сделал свое: победителей вынес, хоть и дорога была и надежда была их напрасна. Так завидевши волк, что баран отбился от стада, вмиг вцепляется, с голоду яр, в добычу зубами, но коль нагонят и вырвут живьем добычу из глотки, он за врагом по пятам, и щелкает пасть, и воздух ловит, пока не завидит чужих дворов и овчарен. Тут ему поворот: от стен, от собачьего лая, от пастуха, который сидит на зеленом пригорке. Между таких фипикийских коварств © невеселою вестью Лелий привозит нослов, которые были в Сенате, им повелев о страхе забыть и следовать к стану римскому. Слышит их сказ Сцицион, но ни три оскорбленья разом, одно в одно, ни тройная обида не может Песнь шестая 340 84 860 ожесточить его дух. Приняв благосклонно посланцев, он говорит: «Хоть вы и попрали былые присяги, божья уставы и всех времен людские уставы. но не от нас суждена вероломству вашему кара — будет день, и отомстятся обиды единою местью. Все неподобные ваши дела ни во мне не коснулись духа, ни в стане моем не коснулись величия Рима. Верность моя — пе вашей чета: ступайте и знайте, что во время войны оружный римлянин кротче, нежели в мирные дни под покровом притворственной дружбы были вы». Силой и духом велик, ожидая конца перемирью, пламенный вождь. А меж тем трепетала ливиян держава, хоть и уведали все: повинуясь приказу старейпгин, тот и этот уже полководцы покинули землю вражью, и оба ведут суда по единому морю братья, спеша объединить два воинства в должное время. Впрямь уже и Магон корабли отчалил от брега Генуи, вверивши раны свои открытому морю,— хоть и недобрые птицы вились, — положась на Фортуну, прямо от пристани правит на юг. Уже завиднелись пышные кедром холмы, поросшие рощами долы, зазеленели в нечастом строю прибрежные пальмы; вот появился Дельфин, осененный солнечной рощей. горную спину свою подставив упорному Австру и от него в тишине сберегая недвижную заводь. Вот с другой стороны изгибается бухта Сиестра, вся в палитом винограде под взорами светлого солнца. и свысока глядит на Вакхову Красную Гору и на Корнельев храм, в знаменитые лозы одетый, сладкий точащие мед; им отнюдь не стыдно равняться ни с фалернских высот вертоградом, ни с славной Мероз. Здешние то ли места неведомы были поэтам, то ли дар в поэтах ленив — но досель не воспета эта земля: мне первому петь. Итак, продолжая путь, проплывают они Веперину милую пристань, против которой стоит вдалеке утесистый Эрикс, имя свое авсонское дав сицилийскому брегу. Видно, что в этих местах сама обитает Минерва, ежели ей надоест афинского сладость елея. Далее встала Воронья Глава, у подножья которой надвое бьются валы и кипят в прибое каменья; знают все моряки на слине ее каменной черной круто восставший утес и к нему прильнувшие скалы, От 102 Африка 87 я Ане во 5 900 985 ярче всех отразившие свет лучистого Феба. Далее быстро гребут и. в вогнутом видят заливе устье Макры, над ним — непреклонной теремы Луны; далее Арн струит свои преснообильные волны в море, на чьих берегах раскинулась пышная Пиза,— все на нее глядят с кораблей и кажут перстами. Дальше, тусского берега вдоль, Горгон невеликий видят и знатную Ильву, за ней -- Капрарийские скалы. Вот но левой руке они оставляют Игиллий, дивным мрамором бел, а по правой руке примечают горы, имя которым дают два добрых металла: тут на вершине свинец, а там серебро под подошвой. Дальше от берега вглубь отступила гора Геркулеса и Теламонов утес, непавистные мимо плызущим так же, как малый Умброн, крутящий водовороты. Справа, уже за спиной, осталась волнистая зелень Корсики. Следом за пей потянулся несущий заразу брег Сардинии, холм за холмом, а слева открылся Рим золотой, где Тибр вырывается в бурное море. Здесь, в половипе пути своего, финикиянин чует в ране растущую боль, и уже приближение тяжкой смерти жжет огнем его грудь и спирает дыханье. Видя, что близок последний час отмеренной жизни, Так восстенал он: «Увы! как быстро кончается счастье, как слепа людская мечта! Безумен властитель, радуясь власти на круче судьбы: не в эту ли кручу громы и молнии бьют, и не всех ли удел вознесенных — пасть во прах? О, зыбкая честь неверной вернины, о, тщета упований людский, о праздная слава — горечь, одетая в сласть! О жизнь, неверная в вечном круге людских трудов! О смерть, достовернейший жребий в непредсказуемый день! О злая участь, которой всяк обречен человек! Скоты живут без заботы — . лишь человек, томим суетливой тревогою, к смерти год за годом спешит. О смерть, о лучшее в мире! Ты одна — блужданьям конец, ты одна пробуждаешь нас от сна, ибо жизнь есть сон. Увы! изготовил сколько я битвенных сил — вотще! — и сколько я вынес сам добровольных мук — все втуне! Смертный взыскует к звездам взойти — но смерть для каждого место покажет, где ему быть. Зачем сбирать было войско на Лаций, к кровлям огонь возносить? Зачем договоры о мире рушить и столько смущать городов великою смутой? Мраморных стены дворцов, золочеными крышами крытых ради чего возводить, когда умереть под открытым Песнь шестая 103 : ) 415 небом велела мне злая звезда? О брат мой любимый, сколько задумал ты дум, бестревожно не зная © горькой смерти моей!» Так молвил Магон — и дух отлетевший Вольно в воздух взвился, и оттуда, с превышних просторов, на Карфаген и на Рим с одинаковой жалостью смотрит. Счастлив он тем, что до срока погиб, что уже не увидит гибельных браней конец, разбитое войско в позоре и несказанные муки друзей, отчизны и брата. г =“ Предуведомление к песни седьмой Сам не зная, что брат погиб, Ганнибал достигает Лептиса; здесь до него доходит о гибели, брата страшная весть; Ганнибал посылает лазутчиков к стану римлян; их захватив, Спицион велит показать им все, что хотели они увидать, а затем восвояси их отправляет; вожди встречаются в тщетной беседе и, разойдясь, готовят войска к последнему бою; внемлет Юпитер речам двух столиц, разгорается битва в поле, ратью на рать; финикийское рушится царство. ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ Злой не знал Ганнибал, что юноша пал, и упрямо жаждая брани, то так то сяк мечты свои тепгил: помощи братниной ждал и уже суда его въяве видел, на милый лик уже взирал ненасытно, воображал разговор и уже о походе на Лаций слушал, уже о своих рассказывал подвигах брату; чаял и часа, когда отметит землякам ненавистпым, а уж Ганнону прежде всех, и снова и снова строил войско в уме, вкруг крыльев конницу ставил и непременно отряд головной готовил для брата; даже к надеждам былым на державство порой невоздержный дух возвращался — тогда наверно достанется брату щедрый удел, Италии часть и царское званье. Тщетных забот суетой душа в неведенье правды полнится — точно так суматошная птица сбирает корм для гнезда, о милых лтепцах вспоминает заботно, трудолюбиво шумит и ретиво крыльями машет, а между тем уж успел овчар вероломный отхитить все упованья ее и детей унес с колыбелью. Песнь седьмая 105 $ я В 5 Вот Ганнибал, в пути своем к Африканскому близясь брегу, велит моряку скорей повыше на мачту влезть и глянуть, куда судам причаливать можно. Тот на самый верх бревна забрался и молвит: «Вижу повсюду камней надгробных несчетную россыпь, и прямиком туда попутный нас ветр погоняет». Вестью вождь омрачен и речет: «Налегай на кормило, прочь вороти ладью и меня другою дорогой к знаменьям лучшим вези!» Мореходы покорствуют слову властному, правят вспять по волнам —и к Лентийскому брегу ближнему флот, наконец, пристает усердием весел. А каково меж тем цапрягались души у римлян и у ливиян,— страх какой и какая надежда попеременно ум будоражили этим и оным,— трудно сие описать! Едва на память являлось, сколько войн воевал Ганнибал свирепый, сколь много дел исполинских свериил, как разом латинян надежда рушилась прахом. Зато едва Сципиада пресветлый воспоминался лик и цветущая подвигом юность, и непреклонная доблесть в беде, как надежда благая к ним возвращалась, а страх к неприятелям пятился снова. Сколько счастлив был Рим узреть уход Ганнибала лютого с братом, когда от границ повернули латинских битыми, столько врагов другая томила забота: подозревали вождей, не ленивы ли.— ведь особливо им наказал сенат радеть, чтобы в Ливию хода вражьей силе не дать нипочем, да пути не обрящет посуху или же вплавь, а нынче без важной причины оба разом в отлучке вожди, оттого и опасность прежняя и простор для новых лихих испытаний; впрямь, коль сошлись домой карфагенян силы для дела пеимоверного, грозный час подступает -- сразиться, сгинуть иль римлян власть сокрушить навеки. Как тело, ежели долго зуд его злобил, а после внезапно кожу покинул, следов на зримых частях не оставив, радостью муку души расслабляет, — по если болящий вдруг почует в груди стесненье одышливой жабы, худшей пугается вмиг беды и мечтает о прежних язвах, горько скорбя об осаде сердечного царства, — так же, хоть враг отступил, не умалился в римлянах ужас, но лишь смевил предмет и внушает, что злее опасность самой их жизни грозит. Таковому страху стрекалом главным память была о Фабии присноживая — он-то глядел далеко, он умел в грядущее мудро вникнуть и, словно сущий волхв, он сущее ведал! — 106 Африка ый Н = 300 а ведь всегда и при всех он часто и громко пророчил о Ганнибале злом, что коль доберется до дома, тут-то настанет для Рима гроза и плачевное время: дескать, не беглые там цари, не вельможные трусы выйдут навстречу полкам и не толпы ловерстанных наспех в сельской глуши пастухов, нет! там Ганнибал за оружье сам возьмется — тот, ‘которого числить победы не успевают писцы и который больше низвергнул Ромула внуков в Орк, чем сирому Граду оставил; там-де со всех сторон закаленные гладом и хладом и долголетней войной степою защитники встанут: вдосталь там и вождей, давно и весьма искушенных глотки нам резать, — нод их водительством на Сципиада рать мечи навострит несчетная, и полководцу знатное имя и род и краса отнюдь не помогут, равно и дружба богов и о чудном рождении сказка. Фабий сие сказал, он сие изрек прорицанье в смертный свой час — посему оно вспоминалось в столице. словно последний и грозный завет отца, умножая граждан общий испуг, хоть уже по селам и весям в стольких мольбах вожделенный покой и Авсонии мирной лик просветлевитий велят счастливому волею люду благодарить богов: пяти алтарей полыханьем воспламеняются дни, и у всех богов на порогах тоже по нять венков кудрявятся зеленью лавра. А между тем Ганнибал, гоним тревожной молвою, Лептис нокинул и к Заме спешит. Повсюду округу опустошал Сцицион, и уже огнем и железом тук изнурялся нив. Итак, последнюю битву сам обсуждая с собой, опасается стычек нежданных вождь карфагенский и шлет вперед соглядатаев верных, чтобы ему донесли, где враг обретается ныпе, что творит и с подмогой какой и как укрепляет стены. Однако влекла злополучной стезею Фортуна посланных; стража их, беспечных, берет на заставе и повергает к стопам полководца — он же трибунам пленных велит провести по станам и все без изъятья им показать: оружную снасть, укрепленья, обличье воинов, пепгих число и конных, наряд и порядок, Сказано — сделано! вот гонцы меж паметов повсюду ходят смело — вождь самолично их страх успокоил. В диво им все: и яростный нрав, и строгость закопов воииских, и загрубелость рук, и во всякой папасти стойкость телесная — ей нипочем зной, хлад или рана! и от ударов тяжких рубцы, которыми груди Песнь седьмая 407 1:0 115 120 125 80 445 450 испещрены, и очей суровость, и величавость лиц, и громкость речей, диковипных полная звуков. Все, как есть, ноказали гостям, и едва воротились те к Сципиону, он им с кроткою молвит улыбкой, ласковым словом бодря: «Ну как, довольно по стану вы побродили, друзья? снаряженье видели наше? Если успели не все. то спокойно дальше глядите и доложите вождю своему!» Таково благосклонно их поощрив, отпустил — нетвердым умом одурелых, ибо в толк пе возьмут, человеку внимали иль богу. Пышный назначен отъезд соглядатаям: тут им и кони и провожатые в путь, которые место укажут побезопасней иль знак подадут, коль вдруг среди поля римский дозор возомнит, что законную встретил добычу. В тот же по случаю день, когда полководец латинский этим был занят, привел Массинисса пеших и конных рати несметные в стан с победным и радостным нгумом. Но из всего, что зрели гонцы, ничто Ганпибала так не кручинит, как храбрость врага, наилучшим надеждам ясный вручившего дух и бестрепетно ждущего брани. А поелику судьба уже торопила крушенье, и надвигался день, готовый рока развеять облак двусмысленный, то порешгил он прежде речами разум вождя испытать враждебного: вдруг да сумеет уговорить и снова внушить к примиренью охоту — то ли тронут он был Сципионовым вежеством кротким, то ли будущих битв опасался, то ли трудами долгими был изнурен, то ли ложь вероломную кутать был словами готов, воротясь к уловкам привычным. Вот уже послан гонец и является к недругу спенгно переговоров просить, тот согласен -- и разом в дорогу двинулись оба вождя, желая ставки поближе расположить и для встречи найти удобное место. Нелодалеку стоит на холме городок неприметный Наргара — вот на сей высоте Сципион безотсерочно и укрепляется: там безопасно будет и сытно войску стоять, ибо пресный родник там бьет и довольно людям и копям в прокорм припасов. Другой полководец противустал в четырех верстах и тоже яа круче огородился стеной, но там благодатною влагой ключ пи единый не бьет, и поля бесплодные сухи — самая жажда не даст тянуть в безопасности время! Выбран для встречи курган средь степи; его отовсюду явственно можно зреть: никаких там нет перелесков пли урочиги леспых, где укрыться могло бы коварство,-— память страшна о том, как Марцелл с сотоварищем сгилул. 108 Африка 15 < 165 ы 48 з 490 Вот сюда-то с обеих сторон равноскоро шагают строем квадратным полки несметные и в отдаленье равном стоят от холма с оружьем, вожди же, согласно бросив мечи, на гордых конях вперед выезжают — следом за каждым только один свидетель и спутник, только тодмач. Итак, лицом к лицу на кургане двое сошлиеь, что всех царей и вождей превосходят, коих па свет возносил хоть где-либо век первобытный или грядущий взнесет. Воистину, если гагантов мерзостный сонм на богов войною воздвигнется снова и без перуна внеред могучий выйдет Юпитер вместе с Меркурием, вражья же рать навстречу Тифея вышлет и в спутники даст ему погнуснее урода, а земпородные, в бой готовые, став в отдаленье, будут за сделкой следить, то в стане противном примолкнет ярость богов: лишь потянет стрелу из колчана неспентно Феб, да поодаль тряхнет ужасной эгидой Паллада — дроглет земля, и взблещет огонь, и твердь запыласт. "Так же и тут средь сходных чувств и сходного страха встретились равные. Все имена, что прежде я славил, смолкните! Больше лигде никогда пе дозволит Фортуна разом двоих узреть величайших, чем эти, героев! Вот педвижны стоят, и каждый в упор на другого смотрит: на миг столбняк обоих сковал пемотою ошеломленных, но дум движеньем полнятся души. Глядя на грозный лик и на жуткий зрак полководца Перуновержного, мнит Сципион: «Предо мною Юпитер! се иредо мною тот, чьи воинства землю колеблют, се — Италии страх, се — стена и оплот Карфагена, се — Геснерийской страны покоритель, который. по галчьским нивам пройдя, взломал твердыню Альп, и природе наперекор тропу протоптал в снегах — и несчетных наших бойцов и вождей сгубил и пашею кровью. реки без счета сквернил! да, оп мог средь чистого поля в честном бою превзойти моего родителя силой, а заодно и меня — юнца! он ушел от дрожащих римских стен не затем, что меча страшился, но верно Городу в милость бог грозовой снизошел к нему тучей и отогнал — сколь жжет меня стыд, что наше спасенье не от отваги бранной пришло, не от мощи оружной, а от союзных дождей явившейся вовремя бури!» Мыслит так Сципион, Ганпибал же свое: «Предо мною тот, кто уже тенерь, в столь нежных летах, достигпул славой своею небес! кому в родители бога Песнь седьмая 205 210 229 225 люд легковерный дает, ибо доблесть сие доказует! Тот, кто биться в полях, орошенных отчею кровью не убоялся, родичей смерть отмстивши отважно; тот, кто гонит нас, побежденных в стольких сраженьях, даже из самой страны Испанской и наши старанья сводит на нет! Это он в одиночку решенье о бегстве общее поворотил, он один средь дрожащих сограждан неколебим устоял! У него никто и на нивы глянуть не смел, а у нас он уже твердыни ломает! Он исхитрился царя, который для чаяний наших главный был оплот, улестить речами, а после в Поле ‘открытом разбить и пленником ввергнуть в оковы; он и меня самого победил, не видавши, а ныне уж из Италии вон прогнал! Что дальше? Опасен он один для меня иль вовсе никто во вселенной!» Все это в недрах души не дольше ресничного взмаха мыслили оба, но вот, прервавши первым молчанье, рек Ганнибал: «Коль меня моя судьба наказала столь распроклятой звездой, чтобы после стольких походов, стольких в полях полегших полков и разметанных ратей я — беззащитен, один! — от вас домогался бы. мира, коль уж к вам на поклон привела меня прихоть Фортуны, радуюсь я и тому, что из всех, сей чести достойных, жребием ты для меня предпочтен и мне в утешенье знатность и сила твоя, победитель — стыд невеликий будет пасть пред тобой. Да и ты не последнюю славу приобретешь, коль разум меня пока не подводит, ежели сам Ганнибал,— тот, кому над вами победы щедро дарила судьба и столько полей уступали битые ваши вожди, — тебе одному лишь уступит, именем только твоим побежден, а не мощью оружной. Так позабавилась мной Фортуна: оставила сыну брань, что твой же отец со мною затеял, покончить. Ныне гневаться мне иль дивиться? Воистину, в сечах сей необорный и в цвете‘ лет искушенный воитель мне уступил — юнцу! и мною на землях Латинских был побежден, а теперь, напротив, юный годами, ты у меня же в дому бескровно меня побиваешь временем и войной — вождя, у которого стяги победоносны и дух закален не менее плоти. Верно скажу: прекраснее нет заботы о мире для равносильных нлемен! Никакая нас Тринакрия или Сардинии дикий утес иль Иберские степи вознаградить не сильны за столько сгинувших воинств, столько пропавших судов и столько пролитой крови. Впрочем, сверщенное можно казнить одними словами, 140 Африка 250 %%. ^ ви 265 21а ини ана 390 а поменять нельзя! Увлекла но неверной ‘дороге злая безумцев корысть, и, покуда я чуждого жаждал. дома меня теснят — обманула безмерность надежды и нетерпимой гордость души. Так часто Фортуны краткая ласка вмиг обращается злостью на сильных, и уж не раз — коль себе не льщу приятною ложью! — не доверять научен я был безопасности мнимой. Вот потому-то, предел положив надежный исканьям, ныне мира хочу! Но тебя задорный твой возраст и череда удач будоражат, а то и другое миру стоит вперекор и мешает пестовать кротость. Право, я помню себя, каков я в юности пылкой был при Требии, помню -— прости, что выскажу слово! — был при Каннах каков — таков же и ты, полагаю. Возраст незрелый твой, за родителя знатного гибель всюду преславная месть, чреда счастливых походов здесь и в Испанской земле и то, что ни разу Фортуна не подвела — все взносит твой дух, как верно я знаю. Ведомо мне и то из опыта, сколько в победах есть вожделенной красы, а ежели точно уверен, что победить, так и впрямь нет сладости слаще. Но ныне бог какой обежал вам радость сию, чтоб обмана не опасаться? Поверь! если гнева мы не умерим, явятся в мощи мечи, души ярые, лики и руки ратей враждебных сюда, а тот, кого зришь беззащитным, мигом станет иной: иной обличьем и сердцем. голоса звуком иной — и слов примиренья не скажет. Переменись же душой, дабы мира самое имя не изничтожилось! Ты возразишь, что прекрасна победа, так! но чаять ее опасно, мир же прекрасней — коль не закроешь глаза, сам увидишь! Гляди на изнанку, дабы, покуда душа не взнеслась от удачи чрезмерной, глянуть зорко кругом и назад успеть оглянуться — и не на то, что тебе дарит и дарила Фортуна, но на иной поворот направь расчетливо думу. Верпых дел тебе не свершить, коль с надеждою обок не зародится страх: пусть победа снова твоею будет — а много ли тем ты к добытой славе добавишь! Ты — победитель, тебе побеждать, ты к сотне триумфов разве еще один добавишь, но если нежданно долгое счастье тебя покинет. то сгиненть и сгинут все твой труды и надежды. Враг и советчик разом здесь пред тобой — пусть ненависть смолкнет, пусть делом дельный крепится совет! А коль страху ты ‘чужд и онаске, пусть тебя укротит хоть об имени славном забота — выше ему не вспарить, трудись же сберечь его ныне, ибо великий труд сохранить великую славу. Песнь седьмая 11 495 дю 305 319 Аз 485 330 Разве угодно тебе все подвигя, всю постепенно приобретенную честь вручить одного произволу случая? за день один изначтожить многие годы? Счастье уздой укротить и предел поставить удаче — вот мой совет, и поверь: немалою будет заслугой счастью великому меру познать. Коль узду не натянешь, свалииться в бездну — о сем я мог бы тебе многократно напоминать, ибо много тому я зназо примеров. Сколь был доблестен Кир! но и он, забывши о мере, вслед Фортуне доверчиво шел и постыдно с престола был низвергнут, а главный стыд, что с толикой вершины скинут женской рукой. Сколько бранной было удачи Пирру! со славой какой он в царство свое воротиться мог бы, он даже вам сумел остаться бы другом, ибо, как мыслю, вполне был толикой дружбы достоин вежеством честной души, но нет! и ему не пед силу бег соразмерить уздой — он тоже споткнулся и тоже пал во прах, а когда бы стал до скончанья дороги, всем передал бы векам Эпира всесветную славу. Ах! зачем сей царь, стране Италийской ужасный, вздеть восхотел венец Тринакрийский? зачем ему было, зпатному брапями, скилтр хватать Македонский? бессилен ° остановиться, пал исполин, необорный мужами, бабьей во славу толпе, Аргосской сражен черепицей! Если, однако, тебя убедят ноближе примеры, вот тебе Регул: его в отечестве вашем Фортуна к лучшим равняла вождям, но едва до звезд дотянуться он дерзнул, как навзничь упал, кончиною мрачной чести своей восход затмив. Повествую о чуждом, а о себе нарочно молчу. Качаем судьбою, что я ныне и чем я был, ты видишь — наглядней вряд ли отыщешь пример, и никем вертлявое Счастье не наигралось, как мной! Одно безопасно — потише с обода слезть и отнюдь чрезмерным не верить прельщенвям. Хочешь ли ввериться ты Фортуне, которая вечно не устает вращать своим колесом ненадежным? ей, что сама слепа, да вдобавок тех ослепляет, кто к колесу ее прильнул? не она ли возносит и одаряет обманно линь тех, кого ниспровергнуть с вышних высот во’ прах замышляет крутым новоротом? Впрочем, возможно, тебе карфагенян сомнительна честность после нарушенных клятв — но все отбрось опасенья. миру настала пора! Вы сами, коль я не неправду слышал, попрать договор, который деды скрепили, древле репились за то, что его поручителей мнили неполноправными. Иль потому, что злонравно Фортуна нас опрокинула, думаешь ты, будто рвение к чести Африка 340 3&5 350 360 355 за 375 Зав 38 > тоже пропало у пас? Не столь недоброй звездою Промысел нас наградил! Да. не всем одинаково вверить я бы желал отчизны дела и судьбы народа, но разговор-то теперь о мире, о коем толкуют те. кому нервейший почет от мира, войпа же муку сулит или смерть. Как прежде войны продолженья я добивался, пока судьба дозволяла, и мненья не изменял, покуда везло, — вот так непреклонно стану блюсти я мир и твердую помыслом клятву! Нам в обиду сие, но пора пожелать униженья, вам же к пущей красе. Хотя победитель обычно мирный устаз и повинную мзду назначает, но все же тут ты сие предоставь ответчику — я самолично нам наказанье хочу с престунленьем вровень назначить. Пусть Гесперийский край и земля до предела вселенной, и трехголовый удел Эолийский, и все средь 'Тирренской и средь Лавийской пучин острова с Сарданией вкупе будут ваши! Отсель стяжайте за царствами царства, в дальшие дали правьте путь, прорубайтось перуном жиозь бездорожье стальным и царей попирайте гордыню; пусть на Закатных брегах победные прапоры ваши реют н там, где Солнце встает, и в Бореевых землях — мы же отсюда, навек замкнувиись в Ливийских пределах, станем на вас, господ, на вас, простерших державу вдаль и вширь, на вас, устрапающих сушу и море, только глядеть, ибо так богам и судьбе своевластной пыне угодно». Сказав таковое суровое слово, он замолчал, а ему вперекор Сципион отвечает: «Знал я, что если сюда ты явинться, все обещанья ваши же путать хитро начнешь! Никаких договоров, ирав людских и божьих святынь вы блюсти не снособны, если ме нудит страх,— скорее на небо вспрыгнет грузный сей конь, скорее сей холм каменистый взнесется в воздух, скорее звезда в Авернской бездне застрянет, нежели дружбе верны вы станете! Но правосудно Божья месть гнетет преступных, кощуиственных гонит отпрысков и, хоть сама ‘хромает, однако быстрейних опережает подчас. Наблюдает с высей злодейства . и вероломства Бог -—- пусть тебе, Ганнибал, Он лишь басней праздною мнится, Бог есть! Сколько раз брега обагрялись плеском кровавых волн, пожравших несчетные челны, сколько качала зыбь размыканных бранями трупов, сколько в щепки судов разметала разбитых пучина, сколько мачт и кормил гниют у кромки прилива, сколько щитов и мостов сукровицею черной сочатся,— так возомнишь ли, что Бога нет? ужель без остатка Песнь седьмая 36 395 4 #15 &20 85 43% в сердце стерлась твоем об Эгатах недолгая память? Дважды доселе на нас вы войною греховной вставали, мы же — всегда в ответ обиде и ради защиты должной друзей! — поневоле вам противились силой: прежде сикулам помочь повелела нам благочестность, ныне к иберам звала, на коих свирепая лютость так расналилась твоя, что воспомнить горько и стыдно, как на выручку к ним, несчастным, прингли с опоздазъем римские рати, и нам Сагунт — позор превеликий! Бог же, однако — Тот, Кого вы презрели,— назначил кару вровень с виной для вас, так что вам и доныне памятен первой войны исход, — не иначе и эта копчится, ежели Бог не устал от праведной мести. Если же мы приять успели премногие раны — да, премногие! — верь, попустил это праведный Мститель для упражненья сил благочестных. Но полно о давнем. Если в заботу тебе не обидеть миром сограждан, то размышляю и я, как бы им коварство излишне не повредило. Что ж? Вы прилюдно над договором и над надеждой на мир надругались, ныне же сноза мирный устав вам дай, и полегче, хоть прежняя подлость даже при равенстве сил вас права лишила на клятвы, — иль не стыдитесь? Меня ли учит о крутых поворотах Счастья, о скользком пути, по коему катит Фортуна властная? мне ли ты про царей и вождей поминаеть, исих она низвергала с высот оборотом внезапным? Уз не меня ль наставлять примерами? Знаю, что смерти: напга нлоть, что вечна душа, что много за гробом казней и долгих мук суждено изведать злодеям. добрых же здесь ожидает хвала и на небе награда вечная--хочешь внушить иное школьнику, мудрый? Знаю, что Случай и мне хозяин, тебя же отменным и бранномощным вождем почитаю—брось же грозиться: знаем! и только знатней стяжать мечом уповаем славу! Ведомо мне, что Фортуна державная лихо шутит делами людей, но ничье невозможно державство с Божьею силой равнять, а Он бойцов благочестных часто подмогой Своей крепит. Но тратить не стоит попусту целый день на слова: коль условия мира прежние примете вы, возместить согласившись обиды новые нашим послам и нашим судам, —получайте то, чего просите! Не возомни, что султо по незнанью: мир--превеликий дар теперь, когда зримо Фортуна отворотилась от вас. Вот если, пока твоя слава в Лации смерчем войны грохотала, ты вдруг бы смягчилсея и возжелал бы того же просить, навряд ли гордыня нам бы внушила отказ; а когда, почти побежденный, 114 . Африка изгнанный с нашей земли, ты в страхе молишь о мире недобровольном,— теперь отказать мы можем по праву! ‘“* Но дабы свету зреть, что нам ни жестокие войны не угнетают дух, ни успешные не превозносят и одинаковы мы при всех поворотах Фортуны, дабы потомкам знать, что не похоть к добыче, не злоба, но миролюбье одно подвигало нас к стольким сраженьям, “ будет вам мир, коль будут чисты намеренья запи. Только зачем твердишь о пустом? Вот Испания справа-— вспомни! — мною уже отбитая многою кровью; прочее тоже у нас, как видишь. Тщеславно и глупо то дарить, что не мог удержать, — из нашего даришь! Ты от себя добавь к договорам прежним и к миру, если хоть что-нибудь есть у тебя, а если такое вовсе несносно для вас, мечи вострите для брани, тогу вздеть не сумев, ненавистники лютые мира!» Так он рек и колье вонзил угрозное в землю. + 44 > #50 С этим оба назад воротились. Вот так же рогами целив долго в темя врага, тяжелою злобой дух распаляя, скрестив упрямо ярые взоры, молча за шагом шаг быки расходятся, пятясь, дабы с разбегу вновь грознейшим спрянуться грузом: трепетом лютый их рев содрогает окружную рощу, телки толпою к бою бодрят расступившихся — всякий стадом поддержан своим. Ничуть не иначе глядели и помышляли вожди, воротившись в пылком задоре. Только к ближним полкам успели оба явиться, сразу велят мечи вострить и храбриться для брани всесокрушающей. Гнев достигает рокотом неба, ибо явилось все, что храбрость и доблесть торопит: факелов ярости огнь и словес свирепая пылкость, и полыханье очей, и ликов жар расналенных. _ `'Гочно так же порой, чтобы выжечь на пашне солому, прежде договорясь, по жнивью земледельцы-соседи, оба расходятся, и средь полей мелькают просторных космы, вот тут одного, а вон там, далёко, другого: миг — и трещит с обоих краев внезапное пламя. 455 +60 “’’ Лишь воротились в станы вожди под приветные клики, словно как матерь ичел новосельная, роя жужжаньем окружена, был встречен всяк: взглянуть вожделея, люд любопытный валом валит и толною теснится и по обоим станам бегут похожие толки — дескать, настал последний срок и битве успешной будет награда не та, какая издревле привычна, &т5 Песнь седьмая 415 иво &0 +5 в Зи% зат 4 520 я неудаче иная мзда, ибо всею вселенной будут вовеки владеть победители властью державной. а побежденным в ничто суждено умалиться разом. Духом павши, дрожит в ожиданье близком крушенья не побежденный еще Карфаген и под натиском рока сил не имеет отсрочить свою последнюю гибель, но и для римлян отстуца нет и удобной дореги нет к укрытью — преградой кругом морская пучина, только и можно бежать, что на крыльях в открытое небо. Все это ужас родит, однако бодрит упованья сила обоих вождей, и станы в сумятице птумной громко на все лады галдят: кто колье укрепляет, кто навостряет меч, кто правит летучие стрелы, кто на главу вздевает шелом, понаряднее перья располагая, кто сбрую коню золоченую ладит и умиленно птепчется с ним, кто копыта железом хочет обуть скакуну и, склонившись, бьет по подкове молотом, так что сажа летит и разносится скорый звонкий стук; а кто разукрашенный щит поднимает и облекает кольчугою грудь, в булатные латы от нодбородка до чресл заключает крепкое тело, или же поножи гнет круг бедра и голени, сталью стопы одев,— и блестит лодыжка узорным чеканом. Тут, Пиериды, пришла мне пора с неважною силой наиважнейшее петь — и коль вас неизменно измлада я почитал и любил и молился вам благочинно, нылу добавьте мне в дар от всей доброты Геликонекой: жаждаю ныне бродить но крутым бездорожьям Кастальским, ибо торопит любовь и влечет вожделепие к славе. Гаснет день, что повсюду был ужасными занят приготовленьями; звезды зажглись в запрокинутом небе, и по эфирной стезе взошла, убором богата, видом знатна и в цветущих годах госпожа пречестная: на досточтимом челе царицы венец башненосный, скиптр в руке, но власы растрепаны и торопливый робок шаг — а навстречу ей по горней дороге грозно грядет другая жена: с препоясанным станом, гневная, ликом смуглей и чуть постарите годами, хоже со скиптром и тоже в наряд державный одета, слядя надменно на всех богов и на всех человеков и на Владыку небес. Так в эфире движутся обе ввысь, и там, где звезду свирепого Маворса красным телом обвил Скорпион, челюстями вцелившийся в жало, обе вместе в единый миг вступают в чертоги 116 Африка 535 54 - 5% Е 550 560 горние. Дивно глядеть небожителям на появленье гостий — и резвый бег светил любопытством замедлен. Молвит поспешно жена вторая, пред горним престолом ставши: «Она — обидчица мне, издревле Юноной благотворимой и коей вовек суждено предпочтенье! Мне от Италии вред! мне не в пользу ни все ее раны, ни достопамятный день при Каннах, который смертельным — если уж верить мечам! — я мнила. Сколь Промысел Божий злобен! Но можно добрым взносить справедливые пени и небесам напрямик возражать! Являла природа щедрую милость ко мне, но завистью боги взъярились! Ласковой дланью она круг меня бескрайнего моря наипрекраснейший брег уложила и к дару вдобавок пристань в награду дала, да еще и ясного неба кротость, еще ввечеру Фавония нежные вздохи, кои милей и теплей дуновений сладких Зефира. Зрела я хладные льды напротив лежащего брега, чуяла я за спиной жары сожигающей пламя, но между этим и тем в довольстве благой середины счастье вкушала, и образ земли подобием неба истинным — да не солгу! — мог мниться свидетеля взору. Да не забудь достохвальных чад и всех, кто от Марса честь стяжал, и деянья вождей, и громкую славу мужа, коего, Марс! не стыдно назвать тебе братом,— ведомо всем, когда и как завистливым роком был он украден, сколь много дел несказанных в ту пору он затевал и куда уповал взнести мое имя, сколько в нем было, увы! сыновней пылкой любови! Числить не стану других — сей сонм несметно несчетен, но несравненный на свет у меня пародился недавно отпрыск. Вам говорю, всевышние, да не дерзает зависть правду язвить: превосходней не видел питомца даже Юпитеров царственный дом! Ужели досталось столько же пыла кому от жара, который похитил древле у звезд Прометей, дабы душ незрячим пещерам каждой дать уголек в просвещенье? А сколь непреклонен он разуменьем! сколь скор опасность всякую встретить! Верьте: не будь его дух в телесном узилище тесном заперт, быть бы ему с богами прочими вровень богом, сидеть бы ему на лучистом горнем престоле! Имя не нужно, коль все, что речешь, по правде подходит лишь одному, — довольно прослыл деяньями в свете мой Ганнибал. Скорее с тропы своротят небесной звезды, скорее зной погребет эфионов под снегом или Рифейские зимние льды растолит дыханьем жарким Борей, чем земля плодоносная равного мужа Песнь седьмая 3, 575 580 произведет! Не лжет любовь, но сущую правду не обессудьте! — скажу: я боюсь, что горькая зависть с милостью вкупе слепой ему повредит. Ты, Юпитер, глянь на Италию! глянь, как устлали пахарей трупы их же пашии, как цвет от туземной крови сменили реки, как там и сям вождей рассеяны гробы в далях неведомых, — так обойтись со всею вселенной мог бы мой сын Ганнибал: .да! он властен разламывать горы и воедино снова сжимать! Но врагом ему ныне некий явился бог, ибо может ли смертный войною встать на него? а тут на нас юнец ополчился — это вам, боги, в стыд! Ни мальчишка нам этот не страшея ни Авсонийская сила вся, ни с ликом надмениым зримая мною здесь вот она, что молчит, замышляя, как бы судьбе моей восперечить успещней. Успели мы и ее самое, и юнца с родителем грозных некогда в сече одной одолеть содвинутым строем, хоть че дарила еще в ту пору нас благодатью ° столькой Фортуна,— но днесь, во всех укрепившись триумфа“. разве чего убоюсь помимо богов? Помогите славе, нечестью предел положите! Умру, коль не скрыте нечто такое в юнце, что даже меня ужасает». Смолкла; тогда вторая жена, смиренным обличьем знатная, чуть внеред шагнула, венец своеручно вместе со скиптром к стопам Громовержца сложила — в молеет «О наивысшая Власть, что целым миром владычит! если дозволишь столице Твоей, омывши слезами ноги святые Твои, преклонить Тебя правой молитвой, — о Создатель богов и людей! о Творец наилучший сущего! сжалься, Своим помоги, избавь от мучений! Что за пожар по стране Гесперийской под скорым напором Австров бушует, клубясь губительной тучей и ширясь бурею, ведает мир, а пуще ведают звезды. Не опровергну того, чем меня, горемычную, пыне эта мужичка язвит: да, белы в полях Италийских кости, а гробы вождей во многих рассеяны землях и от военной страды все беды, какие бывают, я претерпела — Твоим попущельем, Отец-Вседержитель! Мзду за грехи мои приемлю, но.будь милосердней к сломленным; если же я еще не довольно омыта от прегрешений моих, то главу, что Тебе ненавистна, скорым перуном рази заодно с твердыней Тарлейской, только прочь прогони Гапнибала! Уже прогоняенть, вижу — и ныне спешу Тебя за великую милость благодарить. Не скрою, страшны мне хитрость и лютость 148 Африка $2 5 | ра > 845 и нечестивые козни его и лукавые войны, ибо сей вождь, хоть матерь его до небес превозносит и, обезумев, хвалой равняет питомца с богами, сам-то в битвах привык полагаться отнюдь не на доблесть, но на коварство и ложь. Тебе я могла бы о чадах сгинувнтих многих моих... скорбь ‘помехой! Но, право же, злобы край и кощучества предел ей спесь свою тешить убийством подлым стольких вождей! Однако же ныне приспела доблести зримой пора — лишь бы не был роком жестоко этот, бранимый юнцом, возмужалый юноша сломлен. Не дозволяй сего, Родитель Всевышний! смятенной матери даждь одно: да отступит обман, да сойдутся в честной сече полки, да бьются на поле ровном. Ежели к сыну любовь меня пе морочит, увидишь дивную битву — разор, позору Каннскому вровень! Души я знаю божеств, что на все дела человечьи с выси глядят, — посему я мирским не верю преданьям, будто родился бог, хотя нечестивые басни зависть внушают, Она пусть тужится божеской честью всех душегубцев своих наградить и к горнему сонму их сопричислить! мне хватит того, кто славен средь мужей, -- великодушный мне мил Сципион, с которым от веку не было сходных и ввек не будет. Перечить не стану истине: верю, что он вдохновен разумением Божьим, ибо без торней Его благодати великому мужу быть никакому нельзя. Но не стану на небе медлить долее: иль порадей о сыне иль между войсками равными праведно стань и ложь воспрети! — без ‘обмана верно мы победим! А если с Юноною дружбой чванится здесь вот она, тем богов надеясь растрогать,— значит, сама же себя морочит, во пусть в помраченье вечно пребудет! Строен навек у меня Громовержну дом на Тарпейском холме красивый: кадить и молиться ходим к Тебе туда —о когда бы по должному чину! Нас благочестью учить Ты можешь и будешь, коль судеб язственный голос мне не лгал на пебесном пороге. Так сотвори! мольбам отверзни отчее сердце, Отче! лишь на Тебе надежда зиждется добрых! Слышала я, что державная власть над сушей и морем и надо всем, что под сводом небес Океан замыкает всеобтекающий, — все Латинского отнрыскам рода было завещано: кто, как не Ты таковое величье обетовал? Но сейчас взыскую не царств: по заслугам мирной свободы хочу — пусть же недруг, алчущий крови, горло отпустит мое, коль об этом просить я достойна. Если же Ты ко мне беспощаден, помилуй потомков, коих подружит с Тобой благочиние новое, чаю». Песнь седьмая 449 $60 & з я $80 $95 ч0й Смолкла и, к Божьим стопам приникнув, снова и снова множит лобзанья — вся в слезах и с заплаканным ликом, Тут усмехнулся без слов Правитель звездных Олимпа поприщ, коснувшись умом предвестий ипого столетья, но наготове ответ у Ного — и вот устрашенный дрогнул эфир и немотствуют твердь и земля с преисподней, Рек Он: «Никак никогда пикаким прозрениям смертным не открывалось, что день грядущий готовит! Пребудут умыслы скрыты Мои — молчанье назначено небу. Так и тебя, коль речешь, что слыхала грядущего отзвук, мог сей отзвук достичь лишь здесь, в яснозвездных чертогах а за порогом звучать не может, хоть изредка пылкий и очищенье водой и огнем приявший вспаряет дух горе, — и сквозь узкую щель проникает отсюда что-нибудь к вам, а Я попускаю, отчей любовью движим, натиск такой. Верь, чем дольше Я мир наблюдаю, меньше и мевьше Мне то, что у вас творится под солнцем, по сердцу, ибо, нигде на земле не постигнута, Доблесть здесь укрылась, на вас пеняя часто, что втуне ей привелось искать хотя бы единого друга средь многотысячных толи, Ужель Меня золото ваше тронет, ужель багрец прельстит? Сияние неба сами зрите — ужель узорочьем тронусь восточным? Здесь Я востоком иным и лучами ясных созвездий увеселяюсь, а пуще Собой и хорами присных— будет ли в радость смертная тварь для Нашего взора или же бренная нлоть иль красивости морок летучий? Вечно все у Меня: красы и славы сиянъе и постоянство богатств и царской устойчивость чести — чтобы не числить всего, знай, что только знатная доблесть Мне мила и дух такой, который престолом именовать пе стыжусь Моим, но редко на свете сей обретаю приют. Так познайте судьбу свою ныне! Труд и оным и сим уготован на многас веки, оба народа будут редеть истребленьем взаимным, будут в черед и Фортуны гнет и доля в победо. Знанье не главное в сем, хоть тому, кто дутой справедливость уразумеет, ждать от Меня награды возможно, но и не меньше тут страх, потому что с начала творенья Я благочестным почет, а злонравным многие казни определил во мзду. Вам же первая ныпе забота — внуки: настанет пора полководцам обоим в изгпанье горъком печальную старость встречать вдали от отчизны, так что пи пыштость гробов, ни толикая слава, пи знатность, на благочестье, пи дел краса великих обоим душу це тронут. В смертных сердцах чрезмерна тщеславья 120 Африка 740 115 125 о & - 735 740 345 суетность: любите вы не потомков, но чаянье славы. Слово пространней Мое обычного, ибо вершится наиважнейшее, - надобна речь некраткая в помощь. Нуще возвысится глас для иного: сказать о державетве, мира владыку воспеть — итак, внемлите послушно. Умысел есть у Меня, поелику светочи мира меркнут, сойти Самому поближе к вашей юдоли и, добровольно прияв людского тесного тела бренное бремя, вас разрешить от мук многоскорбных: се — любовь! для нее претерлеть готов Я безвинно стыдную лютую смерть! Хотя дары таковые общие будут вам, однако счастливее станет та из вас, что заутра в бою стяжает победу: дастся державство ей и навек у нее водрузится Мой преблагой престол — таков приговор непреложный! Да не помыслит никто упованье сие отдаленным, ибо все, что реку, пред взорами явится смертных раньше, чем десять раз Сатурн круг широкого мира путь извечный свершит, — толико уже вожделею милой Девы. Млеком сосцы набухли священным!» Радостным плеском крыл небожители Божьему слову дружно в лад шелестят с благочестными сонмами вкупе. Слышанным изумлены, поврозь и розного чая, в недоуменье с высот нисходят матери. Вспыхнул кровоточащей зарею Восток — последнюю битву дню грядущему зреть. Повсюду трубы запели, и прокатился говор и гул по проснувшимся станам, тут и там воздвиглись вожди. Подобный для римлян день никогда не вставал в небесах: вовек не бывало ни на каких полях, чтобы были равны полководцы, чтобы равны были гнев и сила и выучка воииств! Страха не чует нихто, зато являются взору многие тысячи лет, в чреде которых Фортуна этим и тем воздаст за битву, а вместе отчизне, . дому, роду, сынам и надеждам о поздних потомках. Вот выводит полки Сципион в открытое поле, рать на порядки разбив умело. Начальствует правым царь Массинисса крылом во главе нумидян — возносит конь испанский его, а издали видной приметой шлем долгогривый и алый плащ, что полощется ветром. Лелий на левом крыле воеводой, вослед выступает конница, что с берегов латинских доставлена морем, и апулийский скакуп скорым смерчем его круг отрядов носит, а грудь вождя сверкает суровою сталью. Посередине шумит отборная римлян дружина — Песнь седьмая 121 758 161 765 71 > 185 790 здесь исполин Сципион с высоты своей властно полками повелевает: златым и стальным и пурнурным сияньем, паче сияньем души, наипаче сияньем надежды он затмевает всех. Так блистапья всходящего Феба светлым его не снести сотоварищам: Люцифер блекнет в блеске благих лучей, поодаль Киллений бледнеет ликом лукавым, а прочие все созвездья подавно поразбежались с небес при скором явлении Солнца. Сам подстрекает он удаль бойцов и строй укрепляет, между рядами вскачь поснешая, и молнии мечут ясные очи его, повергая взирающих в трепет. Он знаменосцам отводит места, ободряет отряды всадников, робость и страх и сомненья твердою речью гонит прочь из сердец порою божбой, а порою просьбой: каждому он твердит о его иль семейных подвигах, каждому он поминает о дедовской славе; этих он хвалит, тех укоряет ласковым словом, этих за леность бранит, тех шленком дружелюбно торонит, чтобы не мешкали, всем говорит о честях и наградах, кои сулит окончанье войны, от стыда и прорухи остерегая,— вот так храбрит он души для боя. Всюду спешит оп быть и в пылком задоре стремится не упустить в последний час ни краткого мира, но увидав наконец, что все приказы, как должно, отданы и укреплен порядок, сей вождь несравненный, высясь на белом коне, речет: «Коль верно Юпитер всем вам явить порыв, в моем закипающий сердце, днесь изволил, тогда сомневаться стыдно в исходе битвы грядущей и в том, какой изготовила жребий нам Фортуна. Никто никогда яснее не видел солнца, чем ныне зрю великую нашу победу! Мы победили! я слышу: враги устрашенной толпою ропщут и мечутся взад и вперед, забывши о строе! Мы победили! зрю ваш задор и явственно вижу ужас сечи, трупов холмы, кровавые реки — гибель и тлен и повальную смерть для вражьей отчизны! Въяве видится мне, как, позорно бросив оружье, ищет спасенья самый их вождь в укромных потемках! Если бы изэблизи пам подслушать, о чем толковали между собою вчера враги,— наглядно постигнуть падший и сломленный дух! Поверьте, пред нами не прежний нынче стоит Ганнибал — лишь именем он устрашает. Сам-то и есть он сам, да только сей вождь вероломный звона знакомых мечей уже трепещет: иные 122 Африка 195 во Я ве 815 82 = 830 = ра © в&0 воины заново с новым идут на него полководцем. Не как при Каннах навстречу ему опрометчивый консул в поле выходит! не тот, кто был отвращаем от битвы знаменьем явным богов и грядущего голосом внятным, коему внять не сумел! яе Семпроний сегодня со мною делит начальство в бою! Нам в очи бьющее солнце или же пыльный смерч слепящий врагу не помогут. и не укроет засаду его средь осоки болотной новый туман! И не рать, уже побежденную хладом, снова он станет крушить, сам согревшись в банных елеях, -- биться ему со мной! Целить в грудь клинком заостренным, ребра рубить мечом, копье стремить для удара — вот его страх! Сколько раз в испуге мира просили и нарушали мир лукавые! Прежде презреньем мы отвечали, но гнев приснел. Для этой-то брани ныне, счастливцы, булат воздымите окреншей деспицей! Первым ринусь я сам на врагов ненавистных сегодня, в ужасе пусть бегут — так вы все обещаете, боги, так благосведущий ум предсказует и жадно железо сжавшая длань и жар честной непреклонпого сердца! Пусть же Испания, наших коней истоптана скоком, пусть же юности нашей краса — ратоборства с царями, пусть сполохи огней, сожигающих афрские паши, явятся вашим очам! Созревшее мужество ныне от возмужавших нас триумфа сущего хочет, мне же корень зол и вечный вражды подстрекатель, мне Гапнибал сужден и толикого слава почина! Добрые знаменья — все, что отцам пред отплытьем к Эгатам были, да к ним еще премногие — ныне даруют боги нам. Никогда не любил я время напрасно тратить, а наче теперь при свершенье великого дела: страха нет, победа при нас и вернемся счастливы — дольше ие медлю, вперед! за мною! Ито видеть желает родину и сыновей и лик любимой супруги, — вот тебе к Риму путь!» Словно вправду стяжавши победу, а не готовясь в бой, таковое молвил он слово и замолчал. Ободренная рать приветственным гулом радость несущую речь в согласном встречает веселье, точно как если бы вслед четверне его белой и вправду на Капитолий высокий шла с подобающим кликом. А между тем Ганнибал, рокового последнего часа $ близкий провидя срок. со слоца снустилея поспешно и на лихого коня воссел, свирепым обличьем грозен, словно пастух Полифем из провала пещеры прянувший буйно иль словно с высот эфирных комета быстролетящая вестницей бед для царств человечьих. Строит он рати свои несметные. Стадо слоновье, Песнь седьмая 123 84. “ 850 © 810 875 880 885 дабы врагов ужаснуть и смутить страховидностью чудищ, ставит вперед полков, и колеблются зримо на. спинах башни: мнится, что горный хребет каменистой громадой дрогнул и крепости все на всех зашатались утесах,— этим отбиться щитом он от вражьего натиска чает. После полком головным ои велит лигурам и галлам строиться, их отряд пополнив от мавров подмогой и балеаров, а только затем карфагенян и афров ставит. Лишь в третьем ряду бруттийским воинам место отведено, с тоской и с великою нудой из стана вышедшим. Далее вширь по равнине оп простирает крылья и латников строй в круговую берет оборону: справа приказом его сдержать италийцев готовы карфагеняне, левый край у нумидян мятежных, жаждущих противустать царю ненавистному в сече. Рать расставивши, он поелику сгонял к себе в войско множество разных племен со множеством разных наречий, то иногда с толмачом, иногда самоустною речью пыл он бодрит бойцов — и ничуть не ленивей, чем недруг. Все, что должно вождю и средь воинов первому должно он исполняет: отряд головной наставляет, равняет прапоров строй, объезжает вскачь и пеших и конных, всюду носпев и всюду сластя ласкательством строгость. Молвит: «Коль счастье мое мне ведомо, мы победили! мало того — во прах мы повергли римское племя, вражью сломили спесь! Пребудьте же прежними ныне — пусть не иссякнет в сердцах о Каннах и Требии память! Был ли средь недругов, кто в многобранную оную пору вами не бит? Кого, италийскою кровью насытясь, вы не лишили отца иль сынов иль братьев? Степенней летами был их вождь, но и сей отец достославный, коего чтили тогда красой Авсонийского края, сих устрашался мечей и знамена хваленые кровью выпачкал, в бегстве своем на ваши клинки напоровшись. Разве сегодня наш враг вдали от отечества бъется здесь под лучшей звездой? иль наши знаменья хуже здесь — у отческих врат? Нет, не верю, что столь презирают боги благой Карфаген, чтобы крепкие римские стены оборонить не дерзнув железом, ныне посмели нашим стенам грозить! Завлекло сюда римлян безумство, нам же Фортуна сама на позорище их даровала властная. Как тогда мы с перстов кровавых срывали столько перстней, что мерами мерями гнутое злато, радуясь родине громкую весть донести о толикой славе, -- так и теперь Карфаген-победитель увидит Африка 49% #95 чи ая 92% = 930 статную римского выю вождя в железных оковах, так и теперь, подобно скоту, гонимые толпы римлян по городу будут! брести, и с ними речистый Лелий и тот переметчивый царь без царства, который наши покинул ряды. Заклинаю силой всевышних вас, нумидянин и мавр, страшитесь надменного гнета — разве не. вас под бичи ‘желает пригнуть Массинисса? Вы, о галлы, в бой на старых врагов устремите . прежнюю страсть и свежую сталь: вот — стан, где добыча будет наградою вам и долго копившейся злобе. Вы, лигурийский народ, за мной и моею судьбою шедший велед во всех трудах на суше и в море, радуя взоры мои,— за дело! и если награда ждет победивших, то вав, по заслугам вашим, не долы в чащах несных, не горы, в крутых бездорожных утесах, а италийских земель ожидают обильные села в тучных полях — ибо смолкнет навек ваш страх и казнитель - лютый Рим. А вы, чьи полки мне любезнее прочих, вы. сограждане, вы, кому ни призывы, ни просьбы со стороны не пужны, вагляните на вашу отчизну в страхе огня и в страхе` меча нечестивых пришельцев, на городские валы, за которыми нежное детство прожито, где за почетом почет воздавался возросшим, где ликовали вы столько торжеств, где почиют останки предков, и слово хвалы в могильный врезано мрамор! Ныне верность отчей земле — в оружной деснице вантей и в доблестной вашей душе. Усталой отчизне встаньте нодмогой за жен, за чад, для сердца любезных, за матерей, дрожащих о вас, за святые седины ваших отцов, за вечный почет старинным гробницам!» Вождь еще пе смолк, побуждаемый жарким порывом к новым речам, как вдруг из римского грянули строя трубы. лружно взгудев, и восстал повергающий в ужас гум от вражьих рядов, полонив и воздух и небо, — так что в полете своем крылатые замерли птицы. Грохотом устрашены, веколебались полки — и слоновий н трепете строй обращается в бег на свои же дружины, всех сбивая с мест; пред ними отпрянуло войско правым и левым крылом. О, сколь незряч и несведущ ум людской! Посмеяласв судьба: полководцем искусным в первый поставлены ряд щитом и охраной отрядам первый раззор слоны принесли и первую гибель. Этот шум удержал Ганнибала на самой средине речи. | Таков певец, когда среди песни внезапно ой оглушен громовым ударом с разверстого неба: Песнь седьмая 425 9&0 945 960 96 я 970 он молчит, и дрожащий звук меняется в горле, он возводит взор и черные сумраки видит. Но не впервые вождь, в переменностях бранной Фортуны пытанный, много крат под неравным сражавшийся Марсом, выстоял: смотрит вокруг, смятен, на сонмища вражьи, и поборает страх, кипучие силы и чувства вновь съединяет и сам своему же смятенью препона. Так свирепый вепрь, травимый лающей стаей, противустать грызущим псам и оружию ловчих вдруг повернет — и уши напряг, и дыбом щетина, и стремглав на копья летит — таков разъяренный шел Ганнибал, взывая к отца великого духу. Бывший против него неленивый душою воитель, царь Массиниеса, едва заметив дротнувший выгиб меж финикийских рядов, ударяет, врывается в войско; где ни проложат слоны ему путь, он за дикими следом мчится. По тем же путям и Лелий ломится прямо в гущу оружных врагов, улучает и время и место, рубит представиих лицом и гонит пустившихся в бегство. А Сципвон, могучий душой,— как лев необорный, в помощь львятам спеша, крушит и зверье и деревья,— так он с мечом наголо во вражьи вознается строи. Все на него полки взирают, взирает Юпитер с вышнего неба, и солнце стоит, не ведая, есть ли в мире иной, подобный ему,— так блещет он златом, так порфиркым плащом сияет, красой полководца, так молодой его лик хорош под крепким шеломом. Тут, наконец, ветупают враги в рукопашную схватку, римский боец с финикийским бойцом кровавые руки круто сплетя. Неистовый гнев повелительно движет два народа и двух вождей. Не бывало напора Марсова в битве сильней, не бывало сраженья жесточе в круге земном: не ради добыч, не ради награды вышли дружины в бой — здесь те, кто собственной кровью рвутся залить взаимной вражды зажженное пламя. Дух во всех полках един и едино желанье боль понесенных ран отметить хоть доблестной смертью. И вероломство пунийское здесь и римская гордость кликом клику в ответ звучат над каждым ударом — брань слышна и мольба о постыдной пощаде, и с ними вместе смертный хрип из взрезанных горл, и молчанье. Этим приходит на ум жестокая дань побежденных, 126 Африка 97а эво 985 998 995 4900 1005 нии тем — обман и резня в недостойно взятом Сагунте -- все, чем оружных мужей ввергает в свирепую ярость давняя злобная страсть, все сходится в душах в единый узел тяжких обид и в долгих неправедность браней. Грудь гремит о грудь, мечи мечам отвечают, раны родятся от ран, и смерть мешается с черчой смертью — любо врагам, пронзая друг друга, свергаться к теням, неслыханной смутой мутя обитателей бездны, и в бессловесный Эреб низводить враждебные души. О безумцы! Сколь спокойнее мог и достойней тот и другой народ пребывать в отеческих землях, а не пускают к тому тщеславье, слепая гордыня сердца и злая алчба, которая вечной надеждой смертным льстит, и дущи жжет, и бросает на копья. Строй наступает на строй, и не только общая гонит ненависть в бой: о своих воюющий думает ранах, и о погибшем отце, и о брате, к врагу обращая мсетящий удар,— таково жесточит былая обида души, и к новой борьбе воздвигает новая злоба. В бой зовут вожди, возжигают их звучные клики души бойцов, и влекут на подвиги, подвигов оных сами являя пример. Прекрасна видится гибель — душу отдать за землю отцов. Несметная сила буйств и оружий встает, как гром, со стонами павших в общий ужас слита. Уже глубокою кровью льется река, орошая поля дымящейся зыбью, ярый ток захлестнул и катит мертвые трупы, грудами ввысь громоздятся тела человечьи и туши конские, словно бы горной грядой врагов разделяя. Мнится, менее были пловцы у Эгейского брега поражены, когда из воды возник новородный остров близ Ферасии,— знак, по мнению мудрых, Риму суливший власть, македонянам — сущую гибель, но непонятный невежде-пловцу, застывшему в страхе. Между тем, почуяв испуг неравного боя, с поля дрогнули прочь финикиянам дружные силы, римляне — вслед по пятам; и уже, рассыпаяеь в погоне, каждый сам для себя пролагал из римского строя путь меж груд мертвецов: одни — шагая по трупам ввысь неверной стопой, другие, скользя по кровавым травам, ищут вокруг обхода отдельным отрядам; сбиты с пути и те, кто ведут, и их знаменосцы. Так, заблудившись в победе своей, счастливую воин мог обратить войну в несчастную, мог пораженьем славный день запятнать, когда бы, зоркий начальник, Песнь седьмая #27 золы 1025 108 #035 ла 1945 1150 1055 1160 не повелел Сципион протрубить увещанье к отходу. Грянул приказанный звук, разнеслись знакомые зовы по полю; сдержан разбег, и воин, следуя знаку, вновь возвращается в строй, и вновь сшибаются рати и продолжается брань с новой смутой и с прежнего силой. Так порой в небесах порывы южного ветра струдят тучи, на миг — тишина, потом загрохочет гром, а затем прольется с небес и градом и ливнем злая гроза. Сципион, пылая душою, отводит войско прочь от поверженных тел, громоздящихея в грудах. дабы опять, устремив знамена, всей силой на силу ринулись рати на брань, наступая по ровному полю. Верится: Бог с небеси в тревоге взирал на такую гибель мощных племен, на тяготы лютого Марса, раснолагая исход оружного грозного боя. В этот день Фортуна сама, склонясь над кровавым миром, в этих полях судила, кому из враждебных сил достанется высшая власть, и скиптр, и держава. Если бы жребий пал на добрый.исход Ганнибалу, кто усомнится, что круг земной от края до края взял бы в тугие бразды, воцарясь, Карфаген нечестивый, и до скончанья веков иссякло бы римское имя? Отдал бы сильный народ италийскую землю в добычу варварских пришельцов, и превыше всех вознеслась бы Африка. Если могла безоружная Греция имя столько прославить свое, то победная Африка ныне кольми паче могла! Но явило могущество Божье жалость к молящимся нам, и вручила в страдные годы мужа такого земле Италийской, которой на силу силой ответил двойной, который не только насущных, но и грядущих бед отвратителем вышел единый, ибо не им ли его времена избегли урона, ибо не им ли свобода блюлась в наступившие веки? Вот уже в срединную высь благодатное Солнце взъехав на ярость земной войны взирало со страхом. Полон сил, не давая трудам сломить свое тело, ни ударам мечей, ни зною, ни клубам горячей пыли, там Сципион своеручно в бурю из бури рвался — туда, где вражеский клин, силоченно грозивший. звал его быть, иль завиденный лик врага-полководца; и как срываясь с Этнейских вершин, жестокое пламя опустошает трясущийся бок пещеристой кручи, противуставшие глыбы крушит, ломает деревья встречные, эхом гремит в килящих серой долинах — так Сципион, валя нановал такою же бурей 43 Африка о #97 1086 198. “ уе ие всех и все, гласит мольбы: «Заклинаю, о римский воин: победа иль смерть! за мной в последнюю схватку! Это — единственный путь: не в Рим, так прямо к небеспым кущам!» Нрича такие слова, врубился отважный в нолк Ганнибала. Напор, великой исполненный мощи, встретил, не дрогнув лицом, Ганнибал. Сразились перуны Марса: здесь Сципион, а там Ганнибал, и с эфирных высой дивится Марс, что еще не исчезли такие влуги бранных служб и вожди воительных ратей. Здесь взмолюсь и я: да ие смеют лживые греки © ними двоими равиять себя; да будет им стыдно праздной Азии петь и Гантских племен покоренье — пусть парфянские смолквут цари и в персидских равнинах строй мелькнувших фаланг; пусть руки опустит былая ‘Троя. Приамов дом, восцетый в греческих цеснях, да и н латинских; и те владыки, чьи кудри душистым маслом текут, а одежда струит ассирийские складки. 3 этих полях - не индус, не всадник, окутанный в пурлур вместо брони, пе стрелец с негяжкими стрелами вышел в робкий строй — о нет! рожденная в брапном уборе римская юность здесь италийскую свежузю силу движет в бой, а против нее закаленные в сечах афрские встали полки, чьей доблести лучший свидетель — страны испанской земли, а пуще того — и латинской, где на все иривыкших дерзать победителей-римлян в прах повергли они булатом крепких оружий. Вот меж кем и кем давно уже долгая длилась брань на разных полях и с разным духом: у этих больше сил, у тех быстроты, но одна у обоих ненависть полнит сердца. И вот, устав, понемногу стал подаваться противник назад. Вскипая жестоким гневом, кричит Ганнибал: «Не затем тебе эти знамена были даны, негодяй, чтобы с ними ты шел в отступленье, — или ты бросить тотов их врагам на захват и терзанье? Горе! куда вам бежать? Не здесь дорога — вернитесь: враг с другой стороны. Таковы-то сыны Карфагена, так-то чаете вы вернуться в желанные домы? Жалкие твари, вы сбились с пути: отсюда единый путь -- в тюрьму и в изгнаньз». С такими словами навстречу шел он врагам, бесстрашный, один. Стыдом и укором и убожденьем вождя сплотил он разбитые рати: вновь сраженье кипит, и вновь начинается сеча, А Сципион теснит, Сцинион напирает на первый вражеский клин и вокруг рассевает загробные севы. «Что я вижу? Обман вековой, пременившись, бросает доблести вызов прямой? Не так коротка у бессмертных Песнь седьмая 129 но 1145 1120 1125 1130 память о вашем былом родовом вероломстве. Мужайтесь, мужи, духом и дланью: пора! пред нами победа!» Так он гремел, потрясая мечом, и враги трепетали. Вот уж на первый шаг назад отступил неприятель, вот еще и еще, и уже никакая присяга и никакому вождю не могла удержать задрожавших. Тут-то ударить спешат, воротясь из ковной погони, Лелий справа и слева царь в тыл усталым врагам негаданным страхом. И тотчас бегство, досель упиравшее шаг, отпускает поводья — ни к отчизне любовь, ни стыд за доброе имя, ни Ганнибалова честь и мольбы не удержат испуга. Вождь, узрев свой сломленный строй и бегущие спины в страхе перед врагом, обращает коня боевого, тоже дрожащего, прочь, и в слезах удаляется © поля, всех, и людей, и богов, виня в пораженье. Ближайший вот перед пим Адрумет; здесь, в дружеском городе, стевы стали постоем ему; отсюда, столичным сенатом призванный, следует прочь. И уже подойдя к карфагенским отчим стенам, с испугом в груди, идет не на площадь он и не в храмы богов, но тайком пробирается к дому и укрывается в нижнем жилье, скорбя среди мрака. м 5 Франческо Петрарка речь ОУ Предуведомление к песни восьмой Быстрое солнце сошло в океан; тем временем вражий стан захвачен, и в стане взята такая добыча, коею много лет и война и мир богатили вражеский град; засыпают бойцы; на дерновом настиле долго еще ведут полководцы ночную беседу и с похвалой говорят о вожде, уже побежденном; хочет Вермина отметить за отце — но тщетно; о мире просят вражьи послы; сожигается флот карфагенский, и, удрученных оставив врагов, Сципион отплывает. ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ Быстрое за Океан, спеша рассказать антиподам, той племенам стороны, о том, что было на этой, Солнце своих погоняло коней — а еще не свободный от боевых забот Сципион, замышляя ударить на нечестивый народ последней погибельной казнью, время, место, подход и удар, расчет и опасность молча и тайно в уме прозорливом загодя мерил. Но как закатный уклон светила указывал время дать желанный покой бойцам, усталым от боя, он порешил отозвать войска и заслуженный отдых каждому воину дать в ночное сонное время, но не прежде, чем вал боевого враждебного става будет взят. Устремляется сам, предводя быстроногих, и проникает во вход, не хранимый враждебною стражей, — множество в стане добыч... в быстрый бросаясь побег, о спасении думали жизни, а не богатств — посему везде драгоценная утварь здесь обреталась. Алчбой карфагенскою хищено злато многих земель и морей и многой оплачено кровью: Песнь восьмая 431 25 5 35 все, что жадности в дань Испания, ратью ливийской покорена, отдала; все, что в Сардских душных пещерах, что в Сицилийской земле из святых исторгнуто храмов, что в далеком краю, где отвесно разящев солнце жжет темнокожий народ эфиопов в их огненном царстве. все, что мавров цари и нумидян во многие веки слали в покорную дань, и все, что в земле италийской долгий похитил грабеж, — все, все изрыгнула с кровавой рвотою Африка прочь. Что значит столько добычи? Хищник хищнику вор: плывите по дальнему морю, рущьте крености в прах, подступая турусами к стенам, пусть угрожает сошник перелахивать древние грады — все добро — лишь в поживу врагу, который кичится столькой добычей, чужой и твоей. Усталому войску великодушный велит Сцинион на привал воротиться в собственный стан, в предвечерний час, под победные стяги. Взятых в плен велит сторожить — а было их много, и хороши, и сильны — остальную же вражью добычу сами хватают бойцы, веселя закаленные души. Поздний свет засветил над Атлантовым гребнем прекрасный Геспер, и в ясной выси проступили редкие звезды. Выстелив землю травой, отдыхало римское войско; выше прочих возлег Сцииион и с ним Массинисса, выложив ложе из той же травы. Нодкрепляется тело, тяжким дневным трудом и долгим усталое боем. После, как первый голодный порыв насытился пищей, Лелий, в утешных словах искусный, к сладостной речи так приступает: «Теперь, когда мне судьба благосклонно этот день дала пережить, отойду я спокойно, как бы и где бы ни выпала смерть: не стыдно скончаться, если скажет молва, что с тобой делил я победу, о Гесперийский вождь, единое наше спасенье. Только в одном, признаюсь, надежда меня обманула: в час, когда уже бой кончался, и я возвращался, видя, как Массинисса рубил убегающих в спину, слыша, как ты на последних врагов гремишь во всю доблесть. и заворчал про себя, подумав: а что с Ганнибалом? Он ускользнул, но каким путем, какою уловкой?— я изумлен и не в силах сказать. Что делать! Округа. лучше знакома не нам, а врагу, и это, быть может, многих сегодня спасло». Прервав течение речи, царь сказал: «Воистину день сегодняшней славы будет в памяти жить потомственной веки и веки, 5 132 Африка 85 зо Е $00 105 сколько цвести суждено авсонийскому имени в мире! Тем не менее, верь, — ибо здесь мне и люди и нравы ведомы,— силою взять или хитростью взять Ганнибала — этого сделать никто не силен. Одно его око стоит сотни очей: на войне он — истинный Аргус, как говорил я не раз, потому что ничто не обманет этот ум и этот дух. Все замыслы жизни, все коварства, танмые им на случай несчастья, рухнули в нынешний день, и уже я мнил его пленным и отсылаемым в Рим с невавистным вкупе Сифаком,— но оглянувшись вокруг, я вижу: он был прозорливей и, уцелев, ускользает от нас по знакомым тропинкам. Истинно вам говорю: и горы трупов, и море крови, которую грех проливать, и выше и глубже были бы, если бы он потаенной некой дорогой путь не сыскал к недальним стенам, где готово укрытье». Молвил в ответ Сципион: «Клянусь: во всей моей жизни что я ни видел и что ни читал, мне кажется вздором, ежели вспомнить, каков Ганнибал. Вы видели, други, как он строил войска, с каким укренлял их искусством! Сам он стал супротив меня, финикияи поставил против монх италийских бойцов, а мятежных нумидян против тебя, Массинисса, чтоб страх и долгая злоба их увлекли на царя своего. Когорту латинян вот где выстроил он, ибо знал, какою сплоченной вышла она на бой. Перед строем он ставит индийских чудищ своих боевых с гетулийскими рядом, в надежде ими смешать италийскую рать, потому что во многих войнах победен был этот напор. Но благая Фортуна этот ужас от нас отвела. Я сам озабочен был, какую уловку найти, чтобы этих чудовищ прочь отвлечь, где силу сыскать, чтоб выдержать натиск; с этим умыслом я в начальных рядах легионов редким строем поставил бойцов, чтобы сделать проходы шире, и дикая тварь, промчавшись по ним, разбежалась не нанеся вреда. Но когда карфагенские крылья дрогнули сами, тогда Ганнибал — свидетель Юпитер! — сколь был тверд, сколь бестренетен был, как снова и снова дрогнувший строй отвагой своей укреплял, и порою даже я надежду терял! Случалось мне слышать, как, толкуя о том, кто выше из всех знаменитых, он с похвальбой говорил, что в искусстве строя и боя третий — он, уступая лишь двум: царя Александра первым он называл, вторым — эпирского Пирра, третьим же ставил себя. Но мне ни зависть, ни злоба не помешают сказать: для меня из любых полководцев Песнь восьмая 133 выше всех — Ганнибал. Ни Дарий, ни Пор Александру '\" столько не были в честь, сколь этому — римские рати, много разбитые раз. Не велнкая слава — бессильных варваров голой рукой, но великая — римское войско вновь и вновь в кровавых боях повергнуть. Деянья этих зождей я сравнил; сравнить ли с нравами нравы? Здесь царя я не смею хулить: пусть славным из славных он слывет меж людьми — но это ннкак не помеха нашего злого врага прославить достойной хвалою. Кто отважней в начале войны, осторожней в средние? Ито и ест и пьет и спит скромней и воздержней? 2 Я изумлён и тем, что, ежели верить рассказам, он в ту пору, когда война смертельная эта в самом начале была, обдумывал дерзостный натиск так усердно и так глубоко, что за стол не садился. Что говорить об оружной борьбе, о бранном искусстве, 2 как ему ложем была земля или щит полководца, как он небрежен в убранстве одежд и как он заботлив сытно кормить боевых коней? Насколько вынослив, голод и жажду, холод и зной терня в переходах? Как боец вождю, так вождь бойцу подражает битвенным духом: он первым ндет на бранное поле, чтобы последним его вокинуть. Но опыту зная все, что сказал я, теперь повторю: когда бы природа в это вложила любовь к святому и правому делу, я пожалел бы, что он не в нашем родился народе! '' А похвалить ли вождя, которым властвует пьянство, мерзкое даже в простом мужике, а в большом нолководне сущая гибель? вождя, который в дружном застолье кровь проливает и трупы кладет на столы среди брашен? кто среди зноя в холодной реке резвится и скачет? “* кто ублажает себя роскошеством варварской неги, мягкой порфирой и всем, что ныне придумали нерсы? Больше ни слова о том: не такими нравами славясь, недруг наш Ганнибал Италию три пятилетья в страхе держал. © 13 ® Так рек Сципион; по скромное слово “3 молвил на это ему Массинисса: «Великий хвалитель дел чужих и хулитель своих, позволь мне ответить: ибо прилежная мысль сумеет найти возраженье. Если веруешь ты в преданья дедовской славы, то Александр Великий, пред кем пикто не победен, '’ целый мир обошел до предельных граней Востока, и до последнего дня его не покинуло счастье. А Ганнибал сколь меньше прошел и сколь безнадежно ныпе разбит! Меж тем Александр над Азией целой, стал царем, покорив князей, города и народы». 134 Африка ‘3 «Волк лихой готов залезть без опаски в овчарню, но устрашен и бежит, завидя львиную гриву. Да, Александр побеждал народы (знай, Массинисса!) те, на какие ходил. Он греков оставил: под той же властью, что и отец. А в Азни скольких усилий 88 стоил ему и мирный араб и ленивый бактриец! Но.ни на Север пойти, куда лежали открыты все пути, ни в здешний край, грозя Карфагену, ни к италийцам, где мира чело, ни к иберам и галлам он не посмел; а беззних уместны ли эти хваленья, “5 эти званья и этот крик, повсюду шумящий? Всем покоренным восточным царям, всем индийским победам — будем победой считать, если враг разбежался, ‚и только! — меньше цены, чем у нас четырем латинским сраженьям,— хочешь, я их перечту, в урок грядущим столетьям? Был и другой Александр, эпирский царь, боевою столь же могучий душой, как его племянник, с которым мир поделили они пополам. К италийскому брегу выплыв, погиб он в бою, пронзен авсонийскою пикой, и, умирая, сказал: «Увы! неравные доли мне и племяннику рок уделил! Ему на потеху женственный люд покорять, ни в.ком не встречая отпора, мне же судьба:на мою же беду подставила сильных ратных мужей, одетых } доспех». С такими мужами сколько лет Ганнибал сражался в отчаянных бранях ‘8 всею силой своей, ты знаешь. Бессмертная слава, великолепье царя и вся благосклонность Фортуны, не покидавшей его до самого смертного часа, слишком внешний блеск придают его делу, и это у провицательных трезвых умов отнимает возможность здраво и верно судить, потому что скрыто от взоров все, с чем Фортуна ему, играя, давала бороться. Кроме того, привлекательно в нем, что жил он недолго и подсекла его ранняя смерть, — а это ведь счастье; выше которого нет, если жизнь и удача людская *° вместе общий находят конец. Если время, обоим данное, взять. в расчет, ты сам согласиться без спору: больше лет Ганнибал воевал, всегда побеждая, нежели жил Александр на земле. Когда бы Фортуна жизнь у него отняла в Александровы годы, — ужели * не всепобеден бы, он сошел в подземные сени, не на почетной бы въехал в Эреб своей колеснице, правя триумф, да какой: не персидским чета, не арабским? Если ж, напротив, сплела бы судьба многолетнею нитью жизнь Александра-царя, то какой пророк поручится, 200 что и в сединах его не оставит Фортуна, что будет так ему в поздние годы верна, как редко бывает? & 41 6 я Песнь восьмая 135 3 #1 #2 22 > 5 > 5 330 2. #% 8 я А особливо — когда бы свою он исполнил угрозу и на Италию вдруг и на Африку грянул войною? Нет: коль в корень смотреть, хоть ночь глубокая клонит ° нас ко сну, Ганнибал достойнее зваться великим воином, чем Александр, и сегодня хвала ему больше — так как Фортуна сама не вольна над истинной славой! -- чем за победы — царю. И пусть хотя бы все греки © этим спорят и пусть на любые ссылаются книжки!» Так сказал Сципион, и внимали сидевшие рядом. Некий воин меж них, важнее и старше годами, молвил: «Правда твоя: кого назвал ты великим, тот — величайший для нас. Великое видишь ты верно, и за тобою мы вслед не того, кого прочие, хвалим. Лишь об одном вопрошу. Если сам Ганнибал — это третий, то какое же он отведет достойное место для Сциниона во славе его? и куда бы поставил он самого себя, . когда бы сегодня победа — наша, волей богов! — на его бы сторону встала?» Мудрый Лелий в ответ: «Скажи: а если бы звезды должен ты ‘был перечесть, то первым ‚бы, верно, был назван Люцифер, после — Арктур, а после — Боот ледянистый, и уж потом остальные огни. Но самое Солнце ты би не стал называть: оно на других не похоже, а оттого и зовется вот так. И что бы ответил этот хитрец на лукавый вопрос, я знаю: „Когда бы нынче я победил, тогда Александра и Пирра счел бы ниже себя, а подавно — воителей прочих, коих славит молва. Но взять четвертое‘ место я не хочу и стыжусь унизить звездную славу Солнцем последнего дня“». Так сказал он, и все остальные с ним согласились душой, кивками и радостным шумом. В этих и схожих речах проходит, бессонное время долгой ночи. Уже нырнул в глубокое море Геспер, уже вышипу небесного круглого свода пересекала под говор Луна; тогда наконец-то все на зеленой траве раскинулись телом усталым. Так, когда пчелы, летя, встречают в небе преграду и из эфира дождем насекомые сыплются трупы, победоносная часть, прогнав врага, оседает невдалеке и тесно птумит вкруг новой царицы, после чего освежающий сон приходит к усталым: все, как одна, молчат, и все, как одна, отдыхают. Только забрезжил день, опять на корабль снаряженный всходит Лелий, отправленный в Рим,— отрадною вестью 136 Африка 1: Е я 260 265 эт #15 #80 = > & дабы избавить Сенат от тревог. В открытое море вестник счастья плывет, паруса наполнивши Австром. Это — римский стан. Но зато какой в Карфагене ужас, какая скорбь, какое смятенье в сенате! Горем внезапным сражен, народ бросается в домы знати, велит ей помочь Карфагену в его злополучной доле, велит отвратить погибель от бедной отчизны. Те, сомнений полны, совещаются. Так на подводном камне засевший корабль, застягиут копечным крушеньем, полой стона и дрожи ночной, и с кормщиком кормщик вместе в иснуге сойдясь, о последних спорят решеньях. Мыслят все об одном: спасенье — в том, чтоб уведать мысль Гапиибала: испытанный вождь, чья славится доблесть, он ли готов отступить пред бедой и признать пораженье. или же против невзгод в нем есть надежда и сила духа? каков его приговор войне нерешенной? Долго оп не хочет идти, но, приказам сената н народа покорен, идет. Исполненпый скорби, с болью в душе и тяжким стыдом, покннув потемки, он выходит на свет. Так жена, коль стыд преступила не по своей вине, к своему, однако, позору, слова не может сказать и бежит человеческих взглядов боязно ей взглянуть в лицо домашних и мужа. Как оп на площади встал, смутились вельможи сепата. видя рядом того, который столькое время в дальшей дали от отеческих стен вел войны, о коих только вестники вести несли. Сбегаются толпы люда, палата полна, народ на всех перекрестках. Он, взглянув на сограждан своих, окреп благородных духом и, крут, как всегда, прервал молчание, с мрачным видом сказав: «На единый день мы прожили дольше, чем бы хотелось и чем подобало бы; сам я виною этой беде. Я в сердце своем заранее ведал: битве быть не по воле богов. Но страсть к вожделенной славе в людской молве ослепила меня и толкнула в бездну. Свидетели вам да будут враждебные ныне боги: сделано все, что могла рука человечья, честный меч или хитрый обман: ничто не забыто ради такой войны. Но божье могущество выше сил людских — и вот я пал, и во мне не осталось больше надежд. Стунайте с мольбой и просите у римлян мира. Таков мой последний совет». Сказал и обратно скрылся в глубокую тьму, чтоб ине видеть белого света. Песнь восьмая 137 190 зи 395 1 320 325 Носле этого стыд и боль и гнев и тревога, злоба к врагам и голос молвы, что медлить опасно, так ему в душу вошли, что он изготовился тайно скрыться. Отъезд затаеш: весь день он по площади ходит, многих встречая людей; а только забрезжился Геспер, он свое добро к ближайшему берегу сносит н как бродяга какой, из града спешит за ворота. В час, как быстрая ночь взошла до вышнего свода, он тишком вступил на корабль: паруса расправляет ветру и правит прочь от песков злополучного брега. Вот уж Италию видно ему из открытого моря — он вздохнул, полагая, что в ней — всех бедствий начало. Хочет оп еще попытать дарей и железо, лютую возобновить войцу и новою бурей мир потрясти. А уже готовый к битвам великий царь стоял Антиох, уже кинпели тревогой весь сирийский путь и все города Геллеспонта, царь уже занял Ефес — оплот грядущим походам, флот нокрывал моря, покрывала конница поле — не было только вождя. Туда прямою дорогой и повелел Ганпибал повернуть кормило и парус. Вот миновали Дрепан, вот знакомый берег Панорма вьется вдоль корабля; с попутным дыханьем Зефира пересекают они Вулканову россыпь — Липары, черный дым ин грозный пепл и горящее пламя видят обоих жерл — и прочь по спасительным волнам. Есть пролив меж Бруттийской землей и недальнею нивой на Тринакрийской уже стороне. Иному примпитсл издали, будто пролива здесь нет, и срастается суша; и убедил моряков, что это не так, только долгий опыт; а если взглянуть, то впрямь пепрерывистым зрится берег, и склоном за склон заходят соседние горы, слившись, как прежде, по сказкам, в одну. Сюда-то направил судно кормчий Пелор, случайно или нарочно, но пе поверил ему полководец, обман заподозрив, будто в засаду его завели, и несчастного казнью быстрой казнит. А как в скорый срок раскрылась неправость, стыдно стало вождю, слагает он мертвое тело нод сицилийской горой, и там, где костер сожигался, жертвенник ставит ему и кумир. Пелорово имя носит и будет носить с тех пор гора векозечно. Трудный покилув пролив, печестивый корабль поспентает через простор морской. Встает перед ним Кефалена, а в стороне от нее — Закинф, не меньше обширный. Слева от них короче был путь, когда бы дорогу дали Истм и Коринф, рубежом рассекши два моря. 138 Африка 33. я 340 385 350 35 ^ 360 365 310 Кормчий, однако, об этом не знал, и педавнюю помня злую Пелорову казнь, убоялся новой ошибки, и повернул кормовое весло. Из дальнего моря видят Мефону они — Мефону, в которой, быть может, был македонский замечен Филипи Ганнибаловым оком, и помрачнел Ганнибал, одиночеством глаза обижен, и на Мефону взглянув, италийские топи припомнил. Дальше вьется их путь меж скал ахейского моря там, где лежит уголок, обильный отменною пальмой, и на гносийские смотрит. поля, обращенные к Евру. Мимо всех островов, в священном рассеянных море, он, наконец, присневает в Ефес и новое пламя сеет в горящую радостью грудь царя Антиоха. Как иногда в небесах гонимая ветрами туча, целый край обняв и градом осыпавши нивы, из опустелых мест торопится в новые страны, новые бури неся и громкие громы,— к Востоку так разоритель Италии плыл. Какое смятенье там занялось, какие он нес побоища в мыслях, думая лишь об одном: чтоб не ложной была его клятва отчим ливийским богам,— об этом если начну я повесть, то, верно, забуду свою; так пусть же другие песнь поэты споют, каковы были судьбы Востока и как ливийский брат был в помощь азийскому брату. Чувствуя щедрую милость богов, Сципион, не помедлив, весь устремляет пыл к тому, чтобы пал ненавистный днесь и навек Карфаген; вослед призыву Фортуны он спешит, уверен во всем, не тратя ни мига, что подарила судьба. Знамена победные вверил он Октавию, другу-вождю, и сухою дорогой повелевает вести полки под самые стены хищного града, а сам направляется в Утику спешно, ибо в эти же дни из Италии присланный Лентул с новым флотом явился туда; слив старый и новый, по морю вождь корабли к финикийской пристани двинул. чтоб испытать, не дерзнут ли опять побежденные к бою, если Фортуна оставила им последние силы и не иссякла в душе надежда на бранное дело. Длинных вдоль берегов он плывет, устрашая заране ждущую пристань, трубя в громогласные трубы, которым море шумит в ответ, и скалы, и полые гроты, а потрясенный эфир грохочущей схваткою звуков в ветре грозный их рев доносит до стен Карфагена. Вот наконец, окутана вся в масличную зелень, к ним выплывает навстречу ладья, молящим народом Песнь восьмая 139 380 38 х 3% > 400 305 Г% 5 4165 [3 > полная; просят они о прощенье и мире. Ни слова им не дано в ответ, а приказано к брегу Тинета плыть и там ожидать вождя и римского войска. Сам меж тем Сцинион плывет к ненавистной столице, обозревая ее к небесам взнесенные стены. Видит: круто стоят из крепкого мрамора башни, видит: каждый порог вратами железными заперт, а перед каждой стеной, упреждая, стоят укрепленья, и размышляет, дивясь: «Не второй ли Рим предо мною?» Город огромен и весь окружен морскою пучиной и укрепленной стеной, и тем безопасен. Когда бы узкой соленой земли полоса не тянулась бы к суше, был бы островом он. Под стеной широкою гладью лег корабельный залив, и вход в который и выход цечью железной закрыт, а над берегом частые башни. Зорко глядит Сципион и взорами мерит опасность, смотрит, как лучше войти в залив, взойти к перешейку, как подобраться к стене и как прорваться к воротам. Так землепашец, желая убрать с надела постылый камень-валун или вывернуть дуб, вредящий посевам, ходит вокруг, примеряясь в уме, как проще и легче цели добиться своей без вреда для себн и для поля. А между тем песлыханный страх наполнил столицу: в гавани весла скрипят, над кровами трубные звуки в небо летят, и гулу в ответ откликается ветер, вдаль разнося угрожающий рев. На плывущего мимо смотрит, дивясь, Меркурий с холма и Феб от нагорья, смотрит весь народ, с высокой стены ужасаясь, слышен плач матерей и мольбы, взносимые к небу. Так над своим гнездом пичуга, испуганно видя, как нодбирается жадный пастух, трепещет и бъется с верхней ветки своей и полнит криками воздух. Вот Сципион бросает причал на Утический берег, где ожидают его войска, которые точно к сроку Октавий привел; и тогда в Тинетские стены держит он путь, укрыв до поры свой флот под горою. Но не успел он дойти, как нечаянный вестник доносит, что приближается враг — Вермина, отпрыск Сифака, сам приспел стода, за отцовскую скорбную участь несвоевременно мстя; при нем союзное войско, скликнуто в самый последний час — явись ово раньше, тут-то была бы беда! Он вел, свирепствуя духом, много пеших бойцов и конных бойцов на сраженье, 4140 Африка ибо не знал, что разбит Ганнибал. Сцициону пе нужно было приказывать строиться в строй, бросаться к оружью. вал пасыцать иль стан укреплять иль бежать под знамена -. все бойцы уж были в строю, готовые к бою. Он приказал: быстрее шагать, упредить подосневших н отвести удар. Бойцы новипуются; вскоре в узкой долине встречают они отряды Вермины. Тот в тесноте кое-как расставляет свонх новобранцев, те хватают мечи, сонглись, и кровавая сеча вспыхнула вновь, и резня, и стоны, и ужас, и муки. Некуда было бежать из теснии: до единого мужа все полегли у Вермины полки; а сам он, спасаясь на быстроногом коне, проскользпул меж вражьею силой и одиноко бежал в бездорожные горные кряжи. О лесчастный! не. лучше ль стократ погибнуть в сраженье или, если позволит судьба, с отцом злополучным вместе делить и в Альбе тюрьму и в Тибуре гробы? А Сципион сзывает свое победное войско с многой добычею: копи и брони, мечи, колесницы. платья златого шитья, блестящие гребнями шлемы -- и продолжает неконченный путь. Так точно бывает, если поток у случайной преграды взбурлит, разольется, все, кипя, сокрушит и умчит, и по прежнему руслу вновь течет, как тек, пегодуя о краткой заминке. 43. © &3 СТ А как дошла в Карфаген молва о новом сраженье и что Фортуна опять была против юного князя, — новый ужас объял горожан, от малой им скорби вспомнилась худшая скорбь, болящие ожили раны. Так в крутенъе морском моряк, ухватясь за обломок, мечется с вала на вал: до берега путь бесконечен, вся, надежда его — в древесном обломке, а если выбьет его волна из рук, злополучный рыдает, словно снова погиб с кораблем. Так в тяжкое время малость ведет к концу. Молить о прощенье и мире выбраны тридцать мужей, которых и лица и годы, знатный род и доблестпый нрав возвышали над всеми. Это — в Ливийской земле. Но еще до города Рима не докатилась молва, что война завершилась со славой. Был озабочен Сенат молвой о мятежниках афрах, а устрашенный народ ужасался знаменьям божьим многим и злым. В полудеявый час увиделось Солнце малым на вид и тусклым на взгляд; земля содрогнуласа, дрожью великой, расселась, как щель, поглотила немало плодоносящих дерев и грозную пасть не сомкнула; 45 Песнь восьмая 444 $175 &80 &83 300 Тибр в разливе своем нарушил свиреным потоком грань берегов, и раскатом воды, дотоль не бывалым, перепугал народ. На самом холме Налатинском выпал каменный дождь. Тогда в Сивиллиных книгах ищут ответа жрецы, но приказу и воле Сената священнодейства верша. Верховный первосвященкик, перепоясан по чину, воззвав к Юнитеру, к вышним, к помощи грозной Царицы небес, к Латониным звездам, тучного в жертву быка приносит Марсу, который римской державе отец, а с ним —сестре его злобной, Лединым чадам почет воздает и Фуриям лютым, Хаосу и Земле, что всех породила бессмертных, к нимфам, владычицам рек, к большому отцу их — Нерею; так на всех алтарях вперебор, не давая остынуть, богопочтительный люд громоздил изобильные жертвы. После того, как обряд смягчил угрозы всевышних, новый консул спешит, по именин Клавдий, из Рима на африканский брег. Несчастного тщетная мучит жажда славы: хвалу` стяжать он хочет навекн, путь же к тому один: с изволенья сенатского сонма равную должность и честь с великим делить Сципионом и одинаково с ним нести военное бремя. Был педоволен нэрод, однако волю Сената Клавдий сумел склонить неустанными просьбами. Часто случай тщеславью бывал отказ сменить на удачу! Сколько трудов за постыдвую честь! Но Сенату с народом нанерекор природа сама пустить не желает в долю его к вождю. Заградились дороги: стихия в негодованьи взмутила моря жестокою бурей! От лоретанского брега пловцы отошли без онаски, с песней в веселых устах: нопутные веяли ветры, волны плескали о борт, напорнстым веслам и носу, резавшему волну, отвечало приветливо море. Вдруг внезапная буря взмела и поставила дыбом воды; из темных пещер Эоловых вырвались братья, неукрощенно сотрясши и твердь, и землю, и море; Тотчас корабль раскрыл паруса, подставил их ветрам — тщетно! С разных сторон кипит волнением море — носит флот туда и сюда, кружит бушеваньем вихря, и нет снастей удержать направление хода, То Аквилон, нанесши удар, ломает кормило, то с другой стороны паруса измокли от Австра, и, подхватив разбухший корабль, прибой его мечет вновь в авсонийский брег. Вершина вознесшейся мачты, как ни уйди в облака, а все орошается морем: ходит тирренская зыбь буграми и плещется солью. 142 Африки А как откатится яростный вал из моря на сушу — тотчас растет на глазах тосканский берег, сухие 1 долы открыты волне, на песке трепещут дельфины, и на прибрежных каменьях трещит разбитое днище. Ночь окутала небо во мрак, но молнии блещут по окоему небес, и разят отовсюду неруны. Море горами встает, и черны кипящие воды. * Клавдий двоится душой, рисуя грядущую участь, стынет, дрожит; объял его страх; уже проклинает он решенье свое, уже ему стыдно желанья подвигов, он готов отказаться от ратных смятений, великодушному в должную дань уступить Сципиону вечную честь и славу войны, и награды, и званье, а самому — в родовом на земле упокоиться склепе. Так помышлял он -— но Евр рванулся с высот калабрийских и оттолкнул корабли. Популония первая видит флот изможденный; за ней — окаймленная пеною Ильва; дальше — скалистая Корсика флот приняла на утесы; дальше — Сардинии северный брег; оттуда обратно гонит несчастных бушующий вал и смелеющий вихорь; большая часть кораблей поддалась морскому напору и погрузилась на дно; другие о черные скалы раздроблены, и тела моряков на жестких каменьях трупами стынут; иные суда отброшены морем вснять к этрусской земле, и люди только мечтают на италийском сгореть костре погребальном. А Клавдий, полубезумный, едва с кораблями от гибели спасшись, еле приплыл в сардинский Карал. И здесь, обновляя флот, среди постоянных забот и памяти бедствий, был застигнут зимой. Не пришлось финикийского брега видеть ему, не пришлось услышать испуганным слухом шума войны; весь консульский год потратив без славы, перетомив корабли и плывших бойцов с кораблями, он, сложив свой консульский сан, возвращается в Город. 52 > 535 340 54 я Между тем и до Рима дошли счастливые вести о торжестве на войне. Растворяются в городе храмы, правится божеский чин. Снешат к алтарям горожане, благодарить богов за общей мольбы утоленье, Изгнан враг из страны, снялось грозившее выям иго жестоких владык; и битвы и страхи о битвах ныне на той стороне, у злого стен Карфагена; сам источпик войны, сам вождь — всех бедствий причина - и укрощен, и пал, и нечего больше бояться. $50 Здесь, однако, другое встает, как пожар, суеславье, Песнь восьмая 443 й зачинатель его увлекает мужей и в народе и в Сенате. Другой Корнелий, прозванием Лентул, избранный консул, хотел свою власть и душу и имя 3% выше всех отличить в решительный час африканской брани, так рассудив: наступит ли мир — он предстанет славного мира творцом; продлятся ли прежние битвы — будет ему легко над измученным вражеским войском верх одержать и награду стяжать. Вот так-то пылал он ° после чужих трудов возыметь недостойную почесть и, не посеявши сев, собрать обильную жатву. О жестокая пагуба душ, о страстная похоть к славе, сколько раз вредила ты власти латинской! Я вопрошаю — и пусть это будет сейчас отступленьем, но удержаться не в силах рука: вы, римскою речью мнящие быть превыше других, скажите: такая где и когда пылала вражда меж равными духом? Вы назовете мне мощных вождей, и царей, и народы. Так; но — пусть молчит пристрастье и черная зависть! — 21° кто из вождей вершил столь великое дело? и разве был соперник у них на пути, вторгалась ли в дело зависть, как нагубный яд? Когда уже на исходе был победительный год — запрещал ли враждебный товарищ им продлить свою власть? Когда выступали на битву — «нет!» — говорил им народ? А те, кто к войне опоздали, — разве смели они отзывать воевавших до срока, разве смели мешать пополнять им пешее войско, конное войско и флот и платить достодолжную плату? Царь своим умом управляет и властвует в царстве — нет над царями чужих советов, чужих повелений: каждой их войны в их власти конец и начало — по усмотренью они и берут и слагают оружье, сами ови выбирают пути, чтобы двигать знамена; им не опасен предшественный вождь, которого леность нужно загладить мечом, не дав отдохнуть легионам; им не опасен товарищ-гордец, который бросает их полки на верную смерть в опасную битву; им не мешает в их замыслах страх, что настигнет преемник, и оттого второпях не приходится гнаться за славой! **° Что уж тут говорить о тяжбах, какие бывают в спорах о доблести, чья она истинна, чья она мнима, чтобы себе присудить иль отнять у другого награду! Верьте моим словам: всех благ любезнее слава, но не от легких ее стрекал возбуждаются дути сильных и знатных мужей и стучит благородное сердце! Если бы не было этих забот, то кто усомнится, что Сципион бы принес Карфагену последнюю гибель 870 589 585 590 $0 144 Африка 80 < 8! > 9 430 83 ® 380 8% еа и под пятою судьбы поделом бы дробились руины! Сам, вернувшись с войны, не раз, говорят, сожалел он, что сокрушилаеь бы в прах твердыня высокая Бирсы и ненавистный-род финикиян, и племя, и домы, я божества, и названье само, — когда бы тщеславный Клавдий в своей слепоте, а носле Клавдия — Лентул не поддержали плечом задрожавшую вражью твердыню! Впрочем, я полагаю так, что оставили боги внуку его в удел повторно их имя прославить. Вижу, однако же, сам, куда я зашел и откуда, и возвращаюсь. Когда Сципион-победитель к Тинетской крепости подступил, из ворот ему вышли навстречу скорбные видом послы, на нетвердых колеблясь коленях, и с униженьем в лице, и с унынием в жалостной речи слезные молвят слова о судьбе, о своих заблужденьях, о Ганнибаловом злом свиренстве, о бедствах безвинных, павших на город родной, и прощения просят. Но к просьбам глух Сцинион: финикийский обман, попирающий верность, и беззаконно нарушенный мир — помехи для слуха. Собран военный совет, но и здесь все души пылают лишь об одном: огнем и мечом казнить вероломство, и ни один че подан за мир в собрании голос. Многое с этим не в лад: и тяжесть долгой осады, и появленье другого вождя, о котором толкуют, будто придется ему уступить столь громкую почесть,— но чи великий дух, ни твердый ум Сципиона поколебаться не мог соблазнамн ветреной славы: выше взирал его взор, туда, где в небе и в звездах доблести чистой краса. Однако советников верных тронуты были сердца, и суровый суд Сцинионов им удалось умягчить, склонить на слезные просьбы и умолить снизойти до желанного плачущим мира, тем положив конец войне. Так сторож в деревне. в страхе ночных покраж собирать начинает до срока сбор, который еще не дозрел; так пастырь при стаде ищет гнезда в ветвях и бесперых птенцов вынимает, чтоб унести, пока не снолзлись ядовитые змен. Вновь завиделся свет послам после стольких нокорных просьб; такие слова Сципион им с горечью молвил: «Род нечестивый, побитый в войне, еще ли не веришь, что в небесах есть Бог, блюдущий деяния смертных, верный судья всех дел, ненавистник всех преступлений? Род свирепый, враждебный добру, очиись же хоть ныне, в стольких бедах научась, свозо зловредную ярость Песнь восьмая #50 855 389 885 875 886 865 ва свергни с души! Навек ли тебе одно наслажденье — ложь и обман? когда ты отринешь нх, род вероломный? Мы же, напротив того, завлужившим жестокую кару, вам пощаду дарим, смирив справедливые гневы! Будет ваш город стоять, как стоял, останутся целы стены, ничто не возьмет победитель из ваших пределов; рабский удел заслужив, от нас вы получите вольность! Требуем лишь одного: зачинщика войн, Ганнибала — в нем — источник всех эверств: не нам, а себе же на благо вы исторгнете прочь того, при котором не может быть и надежды на мир. В груди его — бранные севы, всходы которых самим вам столькой стоили крови. Это — месть за столько смертей в италийских сраженьях и на своей же земле, за богов, которых без счета он оскорблял; отдайте его -- и от вечного страха освободите весь мир, оба города, оба народа. Далее: пусть в Ливийском краю ни единый не будет слон приучен к войне; а приученных выдайте сами всех до единого. Все обиды, которые были нанесены послам под сенью притворного мира, будут отплачены. Все корабли возвратятся из плена. Все остальное решится легко но старым уставам, кои назначил я вам, когда вы меня обманули именем мира. Судьба не прельстит нас случайной удачей и не надломит случайной бедой. Пусть знает об этом ваш сенат и народ, — а если охота к.обману в вас не прошла — попробуйте вновь!» Исполненным страхё так сказал Сципион. Город злочастный весь трепетал, в народе вставала смута, был долог раздор о решенье; однако настало время скорбно принять приговор. О жизни и смерти речь. Когда висит над кустами терновыми ястреб, птаха, завидев его над собой, от страха не смеет пошевелиться и в сеть и в руки идет итицелову — столь дорога дунте отсрочка беды неминучей! Вот отправлено в Рим Карфагеном другое посольство; первый в нем человек — Гасдрубал, прозванием Гедус, вечный враг войны и вечный лелеятель мира, муж, почтенный маститым лицом, годами и нравом, но не имевший сил к борьбе с Ганнибаловой славой. Трое было при нем италийцев, послушных приказу из Сципионовых уст. Но консул Лентул, упорный в жадном тщеславье своем, не хочет впустить их в столицу, ибо желал он войны и гнушался честно и мирно {46 Африка 525 100 20$ 149 135 120 785 139 переговоры вести. С трудом его одолели, и собрались Сенат и пришельцы во храме Беллоны. После того, как вошли посланцы в собранье Сената, долго они, старики, величаво хранили молчанье; их седины, суровость лиц, склоненные выи, сбитые в космы власы — все влекло удивленные взоры и волновало сердца. Тогда-то они объявляют: мир привел их сюда, их речь от чистого сердца молит о мире, и чужд им обман. Такими словами начал речь Гасдрубал: «Неправы, кто полагает, будто противно богам прощение. Жив я надеждой; так говорю вам, отцы сенаторы, коих равняют мощью и честью богам. Моя усталая старость долгие годы учила меня отвращению к жизни — пуще же после того, как юноша некий замыслил новые войны, объял меня страх: грядущие беды издавна я распознал. И разве молчал я на это? Нет, язык мой страха не знал: мой опытный возраст духу мне придавал. Тому свидетель Юпитер с сонмом небесных богов, тому свидетель — великий некогда Карфаген, ибо слава его переходит, вижу я, к Риму! Не раз перечил я слову и делу юноши; часто, своей седой головы не жалея, смерти глядел я в глаза — товарищ тому и свидетель — друг мой, чистейший Ганнон, а подобных Ганнону вовеки не было в нашей земле, не в обиду сказать Гамилькару! В те еще дни, как мальчишкой злодей лукавою речью льстил, убеждая отца, на Испанию ведшего войско, взять его с собой, и принес священную клятву над алтарем — чудовищней нет! — немалая распря вышла меж ним и мной, и стал мне страшен горячий пепел; но я не пенял, простив ему детскую лылкость. Лишь по кончине отца — случиться бы этой кончине раньше, когда бремепил Ганнибал материнское чрево, а не просторный: мир! — не забывший урока мальчишка вздумал идти в Гесперийский поход, надменный и страшный. Все безумцы его поощряли, а толпы народа в нем прославляли отцовский дух и облик и речи. Вышел я против него, но тщетно: он выступил в битвы, свычный держать неправую власть и оружие смерти. Как из горячего пепла взошло горящее пламя, и разгорелось в великий пожар Авсонийскому миру, видели вы вчера, а мы его видим сегодня: где начался, туда и вернулся огонь беспощадный. Веры мне не дадут, но силы небесные знают и подтвердят: не меньше страдал я сердцем о ваших Песнь восьмая 447 т 155 тво "10 115 780 бедствах, чем ныне скорблю о судьбе моего Карфагена, — ибо порядок вещей справедлив и всегда неизменен, и вереницею бед ведет из Лация к нашим землям: покинувши вас, снедает свирецое пламя нас и наши дома. Простите, отцы, поминанье кровопролитного дня, за который равною кровью мы расплатились теперь: когда о битве при Каннах весть пришла и заполнила весь наш алчущий город, — только мы вдвоем ликованью народному были чужды мрачным челом и вредны перекорною речью. В эти самые дни зеледушный Ганнон воспророчил все, что не минуло нас; но тогда враждебные судьбы наи злополучный народ влекли в дальнейшие беды, и не дала благотворным речам Фортуна проникнуть в слух, а на очи людей обманчивый вскинула полог. Будьте же, римляне, к нам снисходительны! Бог и Фортуна души людей увлекли, людской неподвластные силе. Впрочем, не стыдно ль винить богов? Мы все виноваты, все мы сбиты с пути. И больше того: утверждаю — что невиновен народ: одно безумное сердце пыл и буйство взнесло по воле судьбы непреложной. Я повторяю — и пусть прослыву глупцом говорливым! нет на народе вины — вина лежит на немногих, тех, кого опутал обман — таково мое слово! — тех, кто велеречив, спесив, деяньями предков перед народом кичлив, забытые их истуканы ставит всем напоказ, а все чужое поносит, в жажде вождем вести толпу, кипящую злобой. Впрочем, дозвольте и мне пошутить. Откуда вы сами? Горцы — ваши отцы, пастушьим слывете вы людом, и неспроста глаголет молва: по Марсовой золе неукротимых дотоле царей, искушенных во бранях, вы усмиряли, как робких овец: под вашею властью всо народы —- послушней ягнят. Всеведомо миру, что изошли вы от многих племен и от Марсова корня: Марс ваш отец — о том говорят зсе подвиги ваши. Где же теперь вредоносная чернь? в какие потемки скрыл ее низменный страх? Почему не видать краснобаев, чтобы вводить в обман бедняков и бездельников праздных, разную разность суля? Воротиться бы им, показаться чтобы иных, кто впрямь виноват, заковать бы в оковы, да поручить юнцов старикам! Новерьте, не больше радости ваш Сципион в триумфе своем испытает на Капитолий, нежели я, когда бы в колодках 148 Африка нашего злого вождя сюда приволок своеручно: лучший трофей для отчизны моей — сей худший ей недруг! Он, вероломный, и сам, поверьте, меня, Гасдрубала, злей ненавидит, чем тех, кого величает врагами: ** так же страшно ему тащиться в вашем триумфе, как и предстать мне на суд. Оттого-то проклятый и скрылся в полночь, в глухой темноте, не в силах вынести взгляда нащих глаз, пред которыми он — всех бедствий причина: страшно ему посмотреть на отчизну, готовую рухнуть! Город сей погубив, уходит он тихо и тайно, выбрав изгнанье уделом себе, нотому что сограждан страшен ему и глас, и вид, и гнев, и раснрава. И поделом: висеть бы ему на кресте смертоносном жалким кормом для птиц, потерявшим обличие трупом! **° Быть бы ему в морскую волну низвергнуту пищей хищным рыбам, чтоб исы морские его растерзали! Хоть бы какое нашлось чудовище назней пустыни новое изобрести терзанье ему по заслугам! Да, не напрасно его хотите призвать вы к ответу: * он — в ответе пред всею землей, и вами, и нами! Я бы доставил его, не живым, так растерзанным в клочья. с черепом, голым на’ страх. Удовольствуйтесь этим желаньем! римляне, молим о том! А все, что угодно иного вашему было вождю, охотно и с полным согласьем ** наш приемлет народ. Вот грамоты наши, взгляните: все в них одно к одному. Возмездие краше возмездий — молвить простертому «встань!» Нет выше победы на свете, чем над своею душой, потому что самый счастливый — тот, кто меру свою блюдет и счастье находит ** в скромном нраве и скромном лице. Иным с непривычки это не так легко, если радость им ведома редко, если внезапна она и если душа не умеет брать себя под уздцы. Но вам, привыкшим к триумфам, вам пощада должна великим быть наслажденьем, *° Рим возвеличил себя не только могучим оружьем, но н уменьем прощать. Полагаясь на вас, благочестных, мы, оружье сложив, прощения вашего просим. Будьте к просящим добры! вам довольно сознания силы: многая слава для вас — победить, но большая слава — не уничтожить. А те, кому по заслугам довлеет кара и правая месть,— о них положили уставы боги, чья память тверда, а где не довольно, — добавил сам Сципион. В остальном —победитель, прости побежденных! И да явится вам немалою частью возмездья то, что пред вами стоит, моля о прощенье и жизни, сам старик Гасдрубал». Закончив такими словами речь, он главу седую склонил в молчании скорбном. т & Песнь восьмая 449 #30 #35 #5 Вслед иные послы, простершись во прахе, взмолились слезно к сенатским отцам, наполняя громким рыданьем храм. Вот так же порой, у костра погребального стоя, старец о сыне своем проливает горькие слезы, между тем, как в доме вопит безутешная матерь, космами спутав власы, царацая щеки, от крика вся в поту и пустой эфир стенапием полня. Стало от слышимых слов смягчаться в сенаторах сердце гневное, стали они склонять снисходительней к правым просьбам суровый дух. Тогда из оных единый, на вероломство обиду держа финикийское, молвил: «Прежде скажите, каких богов в свидетели мира будете звать, чтобы новый мир не попрался, как прежний?» Вскинув безгневно чело, Гасдрубал отвечает: «Все тех же, коим попрание клятв ненавистно: мы ими клянемся новый мир по-иному блюсти». Такое реченье, спорам конец положив, просветляет лица и души, и подтверждают отец за отцом заключение мира. Вновь на то Гасдрубал: «Да будут вышние боги к вам благосклонны за то, что достойную нашего буйства вы отменили казнь и гнев сменили на милость! Ныне же вас прошу об одном, не к врагам обращаясь, а к господам и друзьям: исполните наше желанье и допустите войти в священные римские степы, дайте граждан узреть и глянуть на пленников наших. В долгом моем пути достойная будет награда и утешенье за старческий труд, н венец предприятья - дальнее море пронлыв доброхотно, воочию видеть Рим, вселенной главу». На просьбу дано дозволенье, И преступают послы порог великого града. Верно, так цепенел, коль сказка не лжет, вознесенный вдруг в высоту небес с зеленых пажитей Иды Лаомедонтов сын, повиснув в кружащихся звездах и из эфира внизу илионские видя дубравы. Аппиевы врата приемлюот и мрамор порога стопы вступивших мужей. Пред ними Паллайтеевы стены встали вокруг холма, на котором дворец возвышался древле Евандра-царя, начало славного града. Здесь начертанья резных письмен и аркадянки вещей дивные чудеса и божественный дар благодатный нм изъясняет ведущий их в путь, и книги Карменты -— как они найдены здесь и какая латинскому роду {50 Африка 810 Г ат 880 885 850 #10 15 польза была от премудрой жены, почитаемой вечно. Справа Целийский холм, а слева встает Авентинский, и на утесах его креностные виднеются стены и примечательный грот. Любопытные путники медлят, слушая плавный рассказ о трудах Геркулеса и Кака. Здесь и Свайный мост и пестрый столб, сохранивший память о Коклесе, яром бойце, и конная дева, чей истукан приковал их взоры суровостью лика. Канище Солнца дивит и храмов златые чертоги, тоже и храм Земли; а вот на святой Капитолий всходят послы, как будто их путь под самое небо. Слышат о том, как здесь, копая, нашли человечью голову, и вспоминают с тоской карфагенское диво — чудо-быка, который им стал предвестием многих тяжких трудов и склоненной главы под позорное иго. Здесь — Юпитеров храм, которого в мире богаче нет, и сокровищный дом под самой высокой скалою, здесь — порог, к которому шли триумф за триумфом, и четверни, что снега белей, и вражьи доспехи, и золотые с чела великих царей диадемы, скиптры владык, запястья с десниц, ожерелия с гордых шей, и седла в слоновой кости, и жемчужная сбруя; здесь они обломки судов, финикийские стяги и укрантенья свои узнают, и в каждом безмолвный всходит стон при виде следов былых поражений. Дальше идут и смотрят на птиц в серебряной клетке — память, как громкий их клик отразил наступавшего галла. Видят вокруг могучих мужей и почтенно одетых жен, и большие дома, и высоко вставшие своды, все — в добычах, снятых с врагов, и повсюду заметны знаки триумфов былых, где в мраморах резапы битвы, и вереницы почетных гробниц. Глядят, как втекает в город сверху и снизу вода. В Субурской долине видят Цезарей дом, которому многая сила предсуждена и верховная власть, Из этого дола всходят они, приустав, к Эсквилину, потом к Виминалу, после, перевализ Квиринал, высоко вознесенный, дальше идут и двух нагих исполинов могучих видят перед собой — творения, равные славой, чьими творцами слывут Пракситель и возвьиненный Фидий Здесь содрогнулись опи, увидав за широкой стеною вставший дворец Сципиадов и слишком знакомые знаки им по ливийской войне горделивого званием рода. Путь отсюда налево пролег, к Фламинийским воротам — тем, за которыми даль открывается Тускского края. Вышедших их из ворот приемлет обширное подле Песнь восьмая 454 430 #40 345 360 Марсово возле реки, хранящее долгую память дел, свершенных в былом. Повелось откуда почтенье к розгам, связанным в пук, как сердце смертельно пронзила чистая духом жена, кому доверено вольность в Риме блюсти, как отец сыновей суровой секирой сам казнил, как город изгнал гнетущих тиранов, — все они узнают и всюду смотрят. Налево — храм Минервы, за ним — других небожителей храмы, краше один другого. Поток глубокого Тибра все переходят и вот ва правом возвышенном бреге в Тускском стоят краю. Показал им дорожный вожатый оный великий валун, носящий Ромула имя, и рассказал о том, в каковой невиданной буре к звездам вознесся Квирин,— тою бурей, которая ввергла в ужас Сенат, пугая его затемнением Солнца,— так он о Прокуле сказ ведет близ Козьей трясины, но об отцах преступных молчит, Вдоль берега Тибра следуя вниз, они видят и холм, где древнего Яна был дворец, а вблизи — Сатурна старинные кровы. Здесь они узнают о началах латинского рода и авсонийских царей, имена знаменитые слышат: здесь-де царь Итал, чье имя на вечные веки живо в названье страны, здесь — Пик, от которого деды происхождение чтут, а нынче — убежище беглым. Дальше преданья память хранят о войне многолетней ио царях, наступавших на Рим с клузийскою силой, ио Норсенне, пред кем казнил незаслуженной казнью Муций неверную руку свою, возложин ее в пламя. Ликаонийский мост перевел их опять через реку там, где остров лежит на пути; но вряд ли поверить можно было рассказу о том, как чудесная насыпь образовалась в реке от сброшенной царской добычи. Дальше они идут по левобережному лугу и узнают про Фабиев дом, про горькую участь рода, которому столько смертей судила Кремера. Ва Капитолий они воротясь, присели, усталым отдых давая столам, и долго сидели в молчанье, неребирая умом все то, что видели очи, все, пред чем поражалась душа. Но тут предстает им толпище тех, что томились в плену. Стояли уныло длинной они чередой; опухли бледные лица, падали космы волос, не стриженных и колтунами сбитых, на плеч наготу, желтела нечистая кожа и он немытых тел разносился нерадостный запах. Груз железных оков заставлял их медленным шагом переступать; рукам тяжелые цепи мешали Африка у 39% 08 милых в объятья принять; слова из уст излетали нежные, но заглуншал них оков содрогавигихся грохот, медный стук и скрип; и только слезы по линам от умиленья текли. Что с родиной, что с Карфагеном, — спрашивают они,— и какие хранят побежденных боги? Когда в преисподнюю сень, где мертвые души, сходит новая тень, нисторгшись из нашего света, казнь принять, сужденную ей, тогда набегают сонмы тревожные душ, теснятся, слушают гостью; эта о сыне своем, а та о вдове вопрошает, что с кем сталось, а та — об отце и матери дряхлых, эта о брате родпом, а та тоскует о друге; но едина у всех забота о роднне общей: кто на виду? кто на троне сидит? кто движет браздами власти? какая идет война, и хватает ли мира? Все желают узнать, зияя бескровными ртами, души, полные прежних забот. Вот так, из темницы выйдя, теснятся рабы к гостям, и не молкнут вопросы. После того, как плач прнутих, Гасдрубал мягкосердый речь обращает х своим. и просит собрать хоть немногим выкун: уж верно, ему победитель ни в чем не откажет. Кто кому знаком, имена составляются в списки с просьбой взятых вернуть. Таких отобрано двести; коих от грязи отмыв, Сенат благочестно и кротко повелевает вернуть во имя крепкого мира в Африку, платы не взяв никакой, как дар от парода. Носле того, как вее свершено по должному чину, к Риму, прежде врагу, а ныне лучшему другу, стоя у стен, Гасдрубал обратился с прощальным приветом: «Град, любезный богам, средоточие круга земного, слава мира, земля, мужей родящая славных, мощный оружием край, обитель богов, самолучший Рим, прощай! Теперь отойду в мою смертную учаеть с легкой душой: на земле что хотел я увидеть — увидел!» "Так сказал Гасдрубал; и, покинув 'Гибрекое устье, он, преуспев, плывет в отчизну, а пленные толпы следом плывут за ним. Если можно земное с небесным сравнивать, вечное — с тем, что смертно, великое — с малым, то воистину так, разрецив Свон узы, спустился с неба в мощи Своей, сломив довременный Тартар гласом Своим Господь, уводя в родные пределы скорбные сонмы душ, истомленных долгою мукой. Песнь восьмая 154 я че Уи 5 зе боль 406 13 са 1145 115% По возвращенье приемлет его Сципион-миротворец. Мир угоден вождям и угоден обоим народам. У алтарей заключен договор; свидетели — боги; доброю жертвой простерта свинья; безоружные длани соединяют вожди. В Италии воля Сената дело скрепит вождя, запишет в старинные книги мир по уставам отцов, подтвердит устав и присягу. А Сципион, столь долгим трудам завершение видя и собираясь в счастливый отъезд, награждением занят и похвалою бойцов, одаряя щедрой рукою каждого. Цирту и все былое царство Сифака сои Массиниссе дает, ему на каждой границе смежпых прирезав земель по заслугам. Кто сдался на милость. тем оп велит царево — царю н римское — Риму по уговору воздать. За наградами он наказанья по справедливости всем, кто в чем виноват, назначает, Ол не суров к рабам, полагая, что рабской природе бегство сродни, а верность чужда. Но если свободный воин покинул строй, то он заведомо должен высшую казнь понести. Кто забыл присягу и верность и в ненадежный миг присяжное бросил оружье: римских граждан шлет он на крест, а граждан латинских шлет под топор — снести с трепещущей голову шеи. Распорядившись так, велит он отчаливать флоту; сопровождаем сенатом и всем дивящимся людом, он кафриканскому брегу идет и своим провожатым пред отправлением в путь гласит любезное слово: «Так! живите, довольны своим! живите, о вышних помпя богах! не дайте слепой завистливой страсти вновь обуять вас войной! пространны ваши границы, нисан ваш закон по старинной вольности отчей. Слава гремит о тех, кто шнроким властвует миром, — но безопасней покорствовать тем, кто добр. На покое жить — ваш долгий удел; а наш удел — бесконечно и неотступно нести трудов суровое бреия. Если где-пибудь враг воздымет меч обнаженный, если к новой войне взбунтует словом и делом, наша забота и труд -- преступных карать повсеместно. Вам жер-— мирнал жизнь, свободным от всяческих распрей, ваша защита — в нас, и она всегда наготове; вам не в обиду она — меж вами и римским Сенатом я — посредник. Учитесь теперь спокойствию в жизни, мир возлюбите, забудьте навек мечи и сраженья, если только вас не напрасно дважды учила миру Фортуна войной. А прежде всего нозабудьте море судами пытать, От скольких онаснейших бедствий 154 Африка #058 10860 #065 1076 1075 #016 вас я освобожу, от каких трудов и несчастий! Флот ваш будет сожжен — тот флот, что по целому морю грабил все берега, тот флот, что первой причиной был для вашей беды, когда к Авсонийским пределам вас побудил переплыть полноводную эту пучину. Если вашим очам не любы зрелища злые, душу свою сумейте сдержать: представьте, что это вам отсекли зараженную плоть. Ужель не довольно вам просторов земных по эту сторону моря? Вдосталь вам и земли для блужданий — погибельно море, хоть и влечет человеков оно. Блюдите же вашу долю, с нами держите совет, заботы и страхи о Ганнибале оставьте навек, лишь храбрость храните. Если о чем начнутся у вас в делах разногласья, — слушайтесь старцев своих». Сказал и десницей десницы их пожимает, а старцы к стопам вождя припадают, и на коленях пред ним Ганнон достойнейший — справа. слева — Гед Гасдрубал. Когда весь римский отчалил флот, велел Сцинион задержаться и дал приказанье все предать огню корабли врагов побежденных. Так ни один над морем пожар не взабрасывал искры, так никогда за судьбу своих вод не боялась Тефия с самой той поры, когда колесницы отцовской Солнцев сын пожелал, и зажгло бегучее пламя небо и целый мир. В какие века ни заглянешь — только этот ножар и мог казаться опасен богу Нептуну в морях, а не тот, в котором сгорели в прежней войне от римских огней финикийские струги, и не тот, где афинский флот, спартанцами схвачен, на сиракузских горел берегах огнем над водою. Оцененелой толпой финикияне скорбно стояли, Словно лишались они всего, любезного в жизни, ^ словно их жен и детей и твердыни я капища божьи, словно весь Карфаген пожирало пылавшее пламя. м ^ Предуведомление к песни девятой От Тинетийских плывет берегов Сципион-победитель, легкие ветры несут победный флот, парусами свежий воздух шумит; в ответ Сципионову слову Энний ведет рассказ о том, что значит лавровый дар, и в чем состоит священная цель стихотворцев, и каковой пророческий сон пришлось ему видеть; после сего достигают они Италийского брега, и Сципион, влача и царя и вождей побежденных, к Капитолийской грядет высоте в златой колеснице. ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ Бегом быстрых челнов бороздит Сципионово войско мирного моря гладь — не вскипает бурей пучина гулкою, ветры молчат и мнится: чуткая влага путь победителя чтит. Таких не бывало доселе кротких вод, не бывало небес веселей и яснее — глянь, как мятежная хлябь, как стихий совокупность природных ныне послушно вождя ублажают! Оставив далеко брег Африканский, бодрятся пловцы удалые напевом ратным и режут волну ударами тяжкими весел. В тихом раздумье сидел на корме корабля головного Энний, подвигам всем соучастник и верный свидетель, — тут-то к нему Сципион, наконец, приступает и словом ласковым будит от дум: «Ужель не нарушишь молчанья ты, средь стольких трудов любезный мой утешитель? Молви, молю! ты зришь, как мое истаяло сердце в вечных заботах, всегда ты умеешь сладостной речью мне помочь — помоги же теперь! Так вымолви слово, если всевышний тебе Аполлон даровал при рожденье 156 Африка 3 я - Г “ 5 5 Г чудного дара мощь, если сонмом святые каменпы в быстрых Кастальских струях тебя младенцем купали, если открыли тропу по отрогам крутым Геликона, если вручили калам и голое и разум Поэта!» Выслушал Энний и так отвечал, тряхнув голово!0: «О молодой первоцвет Италийский, о божьего рода верный оплот! тебя ублажу какими речами? что повелишь? Хоть я и молчал, но единуто думу думал: не дастся зреть вовех никаким поколеньям дела знатнее, чем то, которым любуется наше время, и будет нельзя никому, кто решится затеять нечто великое, не помянуть средь чаяний гордых имя честное твое хвалою — всяк Сципиада вспомнит, за дело берясь, и почтет наилучшей наградой счастье взглянуть на лицо твое. Однако по смерти слава твоя наипаче взрастет, ибо злобная зависть гложет живых, а смерть ее укрощает, смиряет и от могилы гонит прочь. Давно твоя слава язву сию одолеть успела -- и так, безущербна, ныне вспарила от пагуб людских и от подлых пороков, вровень с богами взнеслась; но верь знатоку, что посеет жизни твоей предел семена плодовитые славы наигромчайшей: чем далее сам от смертного часа канешь в былое, тем пуще тебя удостоят хвалою,— временем кормится честь, и будешь ты именем знатен вплоть до скончания дней, ибо доблесть не явится кразге, но вернее, болось, истощится. Наша словесность ныне еще не сильна достигнуть меты достодолжной, ибо от скудных корней недавно явилась, а прежде Лаций песен не знал, пробавляясь сказаньями греков. Вот нотому-то снедаем я был досадой и гневом, что не обрящет себе по заслугам глашатаев добрых знатная доблесть твоя. Великий царь Македопский, камень могильный узрев Эакида-пращура, молвил: «Юноша, сколь ты счастлив, что такой достался глашатай чести и славе твоей!» Да и впрямь, немалое счастье зпатным делами мужам обрести стихотворца по чину, дабы деяний красу приумножил он звонкою песнью, увековечив хвалой нетленною доблестей память, А для тебя, о вождь из вождей, которому годен разве Гомер, — для тебя вперекор ласкательствам прочим только меня и нашла судьба! Быть может, с годами тот народится на свет, кто должною песнью до неба превознесет и почтит достославных подвигов славу, — тот, кому подарит Каллиопа голос погромче, лиру позвонче и плектр поискусней в сладостных трелях». Песнь девятая 457 > я т = а Е з < #5 «Слов не трать, молю! Я, право, отнюдь песнопевца не предпочту тебе Меонийского, ни Еврипида высокословного и никого, чьим хвалятся греки именем, — я не хочу быть чуждою песнью воспетым, ежели будут воспет!» — Сципион ответствует.— «Сделай, как попросил я тебя: почему возможно поэтам верно ведать дел достославных концы и начала, мне изволь изъяснить и что знаменует собою лавр -- награда храбрым вождям и святым песнопевцам. Пусть не кажусь я тебе недостоин такие рассказы слутать: душу мою красота тревожит волненьем сладостным — сердце сие от утешных речей обретает после тягот труда оружного отдых желанный». Тот в ответ: «Поверь, умов столь диких и грубых нет, милосердный вождь, которым прекрасная жажда вовсе была бы чужда средь забот и тягот житейских сладкому ладу внимать Ниерийскому, дивный подслушать хор камен. О твоей душе тем наче не мыслю, будто отвращена от муз,— под такими звездами не породит никогда великого мужа Нрирода, ибо в онлошность зачтется ей, коль страстию. к славе сердце налолнив, сому не внушит любови к искусству. Истинно, всяк, кто зрит, что содеял великое дело, чтит прилежно присных певцов и песни святые! Ныне же все, чему от меня ты ждешь научиться, в кратких узнай словах. Песнопевцев удел своевольный мнится толпе не таков, как есть. Кто соберется писать, тот прежде писаньям в основу прочную правду бери, обопрись, а уж носле попробуй скрыться, окутавшись пестрых прикрас приятным туманом, дабы читателя труд соделать слаще и дольше. Мысль острей внитийств, а истина истинно слаще ‚ выдумки сладкой любой! Вникать в летописные книги, 100 105 подвигов повести знать, жития преславные помнить, тайны пытать естества — поверь, и такое поэтам можно, но должно прикрыть науку покровом незнанья, голую правду тонким плащом обманчиво кутать, чтобы она то являлась на свет, то скрывалась от взора. А измышляющий все подряд отнюдь не достоин званья поэта и чести певца, такому пристало имя единое — лжец. Теперь исчислить ты можешь то, что искал узнать: какова трудов наших мера, где нам поставлен предел и сколько дадено воли. Ныне осталось сказать о лавре, коим порою вровень с тобою нас чтят. Поелику бранная слава Африка #109 #20 125 +30 Зы 140 ааа $850 славы не ниже певцов, то равно вождям и поэтам ветвью зеленой чело святое по праву венчают — так знаменует бессмертную честь бессмертная зелень тем и другим и жизнь сулит на долгие годы. Любит за это лавр Аполлон, преблагой в песнопеньях, коему часто водить Пиерид доводится хоры властью лирных струн в родимых пещерах Киррейских, да и Юпитер разить не желает скорым перуном древо сие — изо всех дерев лишь лавру досталась честь такая, что ласков к нему небесный владыка. Грозен ли славе перун? Ей одна опасна погибель — ветхость забвенья! Итак, наша слава, всецело бесстрашна, носит в примету себе из листвы, не боящейся молний, знатный венок, соплетя священного дерева ветви», Смолк, а ему Сципион с улыбкою молвит: «Отменный портить рассказ, скупясь на слова: едва зазвенела слаще речь, ты мой алчущий слух в пути покидаешь! Дальше веди: берегов не видать и минуло солнце неба срединную высь — удели же мне толику сладких слов, твой разум благой переполнивших, милою речью радуй подольше меня, любопытного, день коротая краткий и по морю бег веселя». Послушно заводит Энний повесть — и вмиг утих корабельщиков гомон, свита смолкла вождя. Речет: «Пытливо по следу полузабытых я шел преданий, елико возможно к далям давних времен в ретивой стремился погоне и наконец проник взыскующим духом до мрака крайнего и до мужей первобытных, от коих навеки отворотилась долгим путем изнуренная слава. Всякого, кто воссиял предо мною подвигом знатным, благоговейно в душе сберечь и с предками вровень милыми преданно чтить мне лучшею стало заслугой, а особливо певцов, цветистым отличных каламом, я восприял и впустил в глубину сокровенную сердца. Многих же тысяч невцов мне Гомер единый превыше: тем он владеет один, что чту, люблю и лелею, а потому порой пришлецом мне видится с неба, ибо дивлтоюсь, как мог человек сих высей достигнуть, быть столь всеседущ в порядках земных и в поприщах звездных! Пусть он задолго процвел до нынешних царств и до века Римского, все же его всегда в настоящее время я помещаю — таким его видя, как в сердце измыслил. Дня я не жил без него, без него я ночи не прожил: он мне краткость пиров продлевал, а ныне дорогу долгую он коротит, он учит прямою тропою перевалить через стылых гор крутые отроги, — Песнь девятая 459 180 170 (75 180 185 190 495 что бы ни делал я, всегда я с ним неразлучен, хоть наяву, хоть во сне, хоть днем, хоть ночью мы вместе! Даже теперь, тревожной порой переменчивых браней, он мне явился во сне. Но сном назову ли виденье? Бдительно бодрствовал я: мир нарушен, рвутся к оружью воинства, в стане нет и тебя, своим опозданьем мой напрягшего дух. Коль прямую сказывать правду, я не боялся, но был в ожиданья томительной смуте вилоть до вечерней зари, когда же полночь сгустилась, душу кручина взяла: что нам день грядущий готовит после таких перемен? Вдруг во тьме примечаю глубокой: близится старец ко мне, укутан лохмотьями ризы ветхой, нечесан, сед, с косматой седой бородою, с ямами праздных глазниц — неломерный ужас внушало это сленое лицо с небрежным величием вкупе. Хладен стою, а он, словно зрячий, манием длани мой унимает страх и так по-гречески молвит: «Здравствуй, единственный мой и милый в землях латинских друг! Чего ты просил душою и долгой молитвой, ныне сбылось — узри Гомера облик живого, ибо сумел я к тебе взойти, отомкнувши темницу Дитову и немоту земной взломавши утробы». Пал я ниц, лобзанья к стопам его устремляя, но предо мною тень — лобзаю голую землю. «Встань»,— он глаголет,— «ко мпе приблизясь как равный, — ты чести верно сподобился сей! и нежданной насыться беседой, время покуда тебе дозволяет». Разом воспрянув, пылко реку: «О ты, Аргосского племени слава наикраснейшая! ты, великий! Кто поруганью смел подвергнуть тебя жестокому? Очи святые кто отхитил, красу Природы разграбив и миру столький доставив ущерб? Не таков ты мнился мне прежде: право, влюбленной душе ты Линкея виделся зорче ясных зениц остротой! Ужель в изобильной найдется Греции, морем с обеих сторон омытой, хоть пристань, хоть городок, хоть гора, хоть луг, хоть пещера в замшелых скалах, хоть холм крутой, укутанный чащей лесною, есть ли на дне морском хоть камень, что мне не являешь явственно? Как же другим даровал ты дальнее зренье, сам и вблизи ничего не видав? Подобного дива не разумею! Могу в Эгейских водах исчислить россыпь Киклад и всякий изгиб Геллеспонтского брега вижу —аты и меня вот здесь, пред собою, не видишь, столькое въяве мне показазв!» 480 Африка #09 #05 #15 #20 #50 #85 Ответствует старец: «Верно ты говоришь, да только какое тут диво? Плотские очи отъяв, ужель Господь не всесилен очи мне дать взамен, которыми тайное вижу? Не привыкай бременить причитаньями Нромысла волю, смертный! роптанье сие — наипущая глупость людская! Что ни творит Он — по правде творит, а немощность ваша ведать не может всего в утесненье узилища темном. О сколь многим во вред зеницы стали, к блужданьям зрячих увлекшие прочь от честных, быть может, починов! Вот посему с охотою я лишился обузы, стольких гнутущей ко злу. Но трогаться в путь не пора ли? Поводыря не презри сленого — вдруг да увидишь нечто, уму твоему любезное. А о грядущем брось кручиниться: завтрашний день финикийскою кровью бранное поле взбагрит, и Лаций стяжает победу». В радости я поспешил за провидцем... Тут я приметил вдали, что сидит на укромной поляне юноша, и вопросил: «О вожатый достолюбезный! кто он? кого я зрю под лавров нежною сенью, ветвью зеленой власы увенчать возмечтавшего в мыслях? Ежели очи не лгут, задумал он много, и мнатся гордой и смелой дума его». «Глаза не солгали, юношу я признал: он из отрасли поздних потомков, он в Италийской стране в отдаленном родится столетье. "Тускская произведет его Флоренция, город итирокостенный, от римских корней возросший, преславный после, а ныне — ничто, но можешь узнать поточнее, где процветет изобильной красой: близ знатного тока Арна, воды свои к Авсонийской стремящего Пизе. Юнона сей у края времен призовет из изгнанья долгого муз и песнью своей приют Геликонский сестрам древним вернет средь смуты тысячелетней. Будет он зваться Франциск и всех вэличье свершений, коим свидетель ты был, как будто в единое тело он съединит: Испанский поход и Лизийские брани и Сципиада труды твоего, а имя поэме «Африка». Сколько же в нем к своему доверия дару! Сколь любочестья стрекалом гоним! А после в триумфе, пусть запоздалом, взойдет на вази Капитолий: ни леность косного века, ни буйной толпы иномысленный натиск не устрашат его на пути возвратном — с Сенатом вместе идущего, лавром чело венчавшего славным. Столь велика в нем к лавру любовь и телико почтенье, что изо всех лесов ему Дельфийские кущи даже и ныне милей, — и уже младые побеги Песнь девятая 10! 6 #65 а а ви #90 учится он соплетать и грядущею тешится честью. В оное время он будет любим дряхлеющим Римом так. как бывает любим престарелою матерью вдовой тот из сынов, кто рожден последышем праздной утробы после кончины прочих чад как нежданный подарок. “ Равно и Рим, в чреде двухсот пятилетий не видев сходного, будет глядеть умиленным и ласковым взором, как принимает лавры певец, как венком украшает кудри, как на алтарь возлагает священную зелень. Пусть за него одного, о Рим, Флорентийское племя ° все тебе станет милей! не жалей, что будущий город некогда ты заложил на бреге Тускской стремнины! Пращуров подвиги сей певец ретивой хвалою превознесет, познав от начала крайнего судьбы Ромула внуков и Рима сынов: в беспристрастной и складной повести он воротит зсем героям знатные званья; главным же и среди всех исполином высясь великим будет сиять у него Сципион, пред коим особо ои себя почитает в долгу. А если достанет жизни, если ничто препоной не будет почину новых его трудов, то узришь пестроцветные свитки долгих сказаний иных — о многих геройских деяньях, что совершатся до века его. Да разве расскажешь про закрома чужого ума?» С дыханьем стесненным так я желал разглядеть и так желал я услышать ’ юношу, что восхотел — возможно ли верить? — Гомера славного сладким словам мету поскорее воздвигнуть, ибо уже возлюбил певца твоих и грядущих подвигов. Тихо вперед шагнув, его наблюдаю изблизи: летами юн, зато заботой степенен, питет усердно — приютом ему зеленые травы в сенях древесных, а рядом родник быстроплещущий блещет. быот ледяные ключи кругом и высятся скалы. Молвит вожатый: «Вот таково ему будет обличье, в этой тиши ему будет жилье и тут он впервые замысел знатный взрастит, а после всюду но свету станет годами бродить, в путях сухопутных и водных втупе лелея почин, но лишь от суетной службы освободится, за труд писательский примется споро». Был я восторгом объят, но едва, привет мой заслышав, строгие очи поднял певец и собрался ответить, вдруг голосистый рожок возвестил гудением утро: я встрепенулся — и прочь дремотное скрылось виденье. Вижу тебя, а ты уж полки выводишь из стана в поле, бодринь воевод и вздымаешь прапоры гордо». Так услаждал мореходный путь цветиетым рассказом 6 Франческо Петрарка 462 Африка зон 345 31 42 $2. = <4и Энний речистый, пока отдохнуть в Атлантовой хляби взмыленным коням Феб, пресыщен ездой, не дозволил.— так же и путник порой, по поприщу вдаль четвернею резвой влекомый, проводит часы в размывчивой дреме и не почует, как день миновал, покуда нежданно не пробудится, веря с трудом, что не длится дорога. Нежный веет Зефир от окраины западной мира и на судах паруса напрягает: воротят направо кормщики, а в небесах на братпином месте ночная Кинфия бдит и дарует покой морякам притомленным. Только лишь смолкнул канатов скрип и скрежет уключии. ласково рек Сципион: «Хоть правду сказал ты, хоть сказку. всяко мне мил твой рассказ, для слуха и сердца утетный! Сам я ныне прижал бы к груди поэта младого. коего ты в грядущем прозрел и прежде родитель. — так он порукой двойной мне обещан! Каков он ни будет. всяко его люблю, а коль никаков — никакого». Молвил, и чуткий сон на них снизошел тишиною. Солнце, Депнице вослед из бездонной вынырнув влаги. взорам явило вдали очертанья тепистой громады: се Лилибейский утес моряки взбодренные видят и Тринакрни брега согласным приветствуют кличем. Вот миновали они Дрепан, вот всто обогпули грань Сицилийскую, вот наконец на матерую землю сходят поспешно —и вот грядут сухопутной дорогой средь благолепных долин. Воспеть не достанет мне силы радость Италии, толпы людей веселых повсюду, что победителя славят возврат, опустелые села, жители коих бегут своей спасителя воли благодарить! Вот так к столице приблизилось войско, день долгожданный настал, и пора приспела триумфа. Гут, Каллиопа, молю! хоть к скопчанью близишь сказанье. благоволи помочь и труд завершить поскладнее! Краше сего никогда и нигде над страной Авсонийской не было утра: румянцем ланит разоцветных зардевшись, рано Аврора. взпуздать скакунов соизволила Феба, он же — куда веселей и ясней обычного! — властно коней погнал горе, сияние светлого взора к Риму спеша устремить с лесистых высот Апеннинских. Валом к воротам валит народ: вельможи гурьбою, мужи и жены, стар и млад, чернь, знать — без различья званий павстречу бегут толпой. Златою парчою выстлан въезд, блестит земля узорочьем пестрым, Песнь девятая 163 33 > 2% 3465 350 180 36$ #1н улицы красит наряд багряный и тень багряницы тугонатянутой ждет победного. шествия мужей. Кроткие старцы грядут величаво сонмом приветным, здесь же и полк молодцов почетный — им у заставы первым встречать вождя. Вот он близится, светел обличьем. к отчей твердыне влеком четверкей белоснежною: стройпо на колеснице червленой стоит и челом доказует божье свое естество. Пред ним песметной толпою пленники скорбно бредут, чьи за спинами скованы руки: всех впереди князья Македонские, коих в нодмогу слал Карфагену Филипи, и первым Сонатр-полководец, недружелюбного родич царя, плетется уныло, а остальные за ним — и весь в тяжелых железах полк отборный; а вот и новое диво для взора — жалостный видом Сифак пресловутый, в уничизженье уз, увлажняет нотоками слез ланиты и землю и затуманенный плачем взгляд к победителя лику часто вздымает, скорбя бессловесно, что столь несравненным другом не дорожил, и вдобавок к жестоким лишепьям душит великий стыд горемыку, а царская свита шатким шагом вослед дрожащей влачится гурьбою. Вот и вельможи в цепях: се, сущенреступны коварством. ныне глядят на прекрасный Рим финикийского рода. чада лукавые — первым идет их вождь вероломный, что Ганнибалу брат. Мавров толпы бредут напоследок с галльскою вкупе ордой. Ни единого пет италийца в сей череде: Сципион правосудный виновных пемедля смертью казнил и прах изменников Африке предал, да не сквернят они отчей земли ни видом, ни гробом. Злато лучистое, кость слоновья, бесценная утварь, груды порфирных одежд и царей сокровища властных — вся добыча празднику в честь триумф предваряет. Тяжкие здесь щиты и отъятые с бою доспехи, здесь знамена и здесь с долгогривыми гребнями шлемы; следом печальных ведут скакунов и с согбенною выей грузных слонов, у врага отбитых — толною шумливой глянуть мальчишки бегут на невидаль: не надивится чернь, насколько чудны в дикарских чудища странах. Вот и граждан строй двойной: избавясь от рабства гнусного, славят они триумф но отчему чину радостной песнью, а сами никак не спасителя Рима ` не наглядятся. Идет Теренций Куллеон первым — знатный средь Лация муж, державного Града сенатор! —- словно отпущенник: книги твердят, что благоговейно он до скончания дней заступником чтил Сципиона. И наконец грядет победное войско: нехота & 164 Африка р р зе #06 $85 уе #15 ` коннице вслед, клинки наголо — латинскою силой словно готовы опять от ворот отбить Ганнибала. Трубы взгремели, рожков боевых победный далеко гулкий разнесся рев: задрожали Тибрские волны, рощи окружные ужас объял, трепещут в испуге Альба и снежный Соракт и греками строенный 'Тибур, и в Пренестинских холмах башненосной тяжесть твердыни. Так в небывалом триумфе Герой к вершине восходит Калпитолийской: богам благодарность шлет благосклонным, на алтари кладет Юпитера золота груды и самоцветы горой, на вечные веки отчизну обогатив, а себе, довольствуясь только прозваньем славным, отнюдь ничего в именье взять не желает. Да, без сомненья, он сквозь брани к дальнейшим триумфам путь прорубил мечом и державство Града над миром обосновал: коль пал Карфаген, никому не зазорно выю под иго склонить и признать господами вселенной римлян — Квирина народ, никаким не сломимый оружьем. После сего, воротясь со скалы Тарпейской, увенчан лавром зеленым, весел идет Сципинон по столице, Энний же справа — чело его увито такой же зеленью, ибо и он за помощь наукой и песнью благоутешной триумфа честь с победителем делит. Многие, многие Эннию вслед того же искали, также и я: хоть чредой протекли пятнадцать столетий, путь я тернистый избрал и, неверным доверившись силам. двинулся, как умел, но едва приметному следу, лишь бы сравняться венком и честью и славным прозваньем с мужами древности, — пусть во всем уподоблюсь великим, нусть пророка ахейского речь не останется втуне!. Ныне никак не дерзну вас, чудные сестры, печальной повести в помощь звать после радостных стольких сказаний, а носему отвратите лик и подальше бегите, — верьте, я сам за вами бегу! О горьких обидах зависти, о преступленье вельмож, об ошибке Сената и о народа грехе и о том, как сгинуть в изгнанье вождь предпочел, и о том, как во гневе на камне могильноы скорбную брань начертал,— нет! об этом петь не желаю, пусть другие споют, а я рассудил непременно здесь предел труду положить и отнюдь не дозволить, чтобы сквернилась святость камен столь грустным наневом. 166 Африка О моя, с немалою днесь завершенная мукой, «Африка»! Ты росла, я тебя прилежно и нежно холил, а добрый Роберт между тем нещадною смертью у обездоленной был до срока отхищен вселенной, всякой радости жизнь мою лишивши, замкнувши путь уповательный твой. Пойдешь какою дорогой, бедная? Но укажу тропу: чуждайся чертогов Парфеноцеи, где ныне сменил веселия клики плач похоронный,— ступай к еще не остылой могиле слезы скорбные лить! Когда, пришедши, увидишь малый клочок земли, короля вместивший величье, коему я тебя обещал живому, — предайся мертвому! праху долг заплати святому! Душою к звездам вернувшись, он взор от земной отвращает юдоли, от преходящих державств и от бренных дел человечьих. Все же, хоть ныне лишь в смех ему былые заботы, хоть и в забаву отринутый скиптр, хоть и жалки людские тяготы или грехи глядящему с горнего трона, все же любит меня — уповаю! — отвеку кротчайшний песен моих судия! Но как отнят светоч у мира, сколь я, увы! страшусь; что тебя громыханьем жестоким век заглушит и, слепой, над твоей надругается славой! Гостеприимец муз, который — единый на свете — мне по заслугам мог зоздать за старание честью, ныне почил, а с ним и моя почила надежда. Счастливы те. кто жил в стародавние лучиие годы! Хоть бы и мне — но нет! молить о напраспом пе стану. путь заповеден вспять и на наше позднее время злобно Юпитер глядит с высот надменного неба. Нужно мне жребий мой приять и следовать звездам путеводящим, не то силком потащат,— тревожной жизнью мне жить суждено средь разброда, смут и раздДорон. ГАУ $56 Вдруг, однако, тебе, о ты, который родишься после меня! — тебе, как я желаю и чаю, лучший достанется век! Сей сон Летейский не может длиться без срока: мрак расточится, поздним потомкам вновь отворится трона к пречистому древнему свету — тут ты узришь Геликон во цвете юных побегов, лавра зелень узришь святую, узришь возрожденье пылких душ и ретивых умов, у коих удвоит труд благородных искусств лтобовь исконнуто к музам, Имя мое воскресить тогда, прилежный, воспомни — славу его заставь воротиться хотя бы к могиле, дабы хоть праху воздать почет. Средь племени внуков слаще будет мне жизнь — надсмеется над смертию слава! > [2 > 460 %65 Песнь девятая 167 ки Е Ну а пока, велю, средь сонмищ ленивого люда поступью, книга, ступай боязливой -- в безвестности прячься, еле приметною будь и за дальним кройся порогом. Горе! мало на свете домов, в которых обрящешь великодушный припот, но коль истичнодоброго друга случай тебе подарит, к нему входит без опаски и уголка проси поскромней под скудною кровлей: там-то — все лучше, чем вечно блуждать, ежечасно встречая беды повсюду! — там старей, ветшая годами, вплоть до начала иных времен. Но вновь молодою будь. молю! взмолодей, едва милосердный к поэтам. к добрым приветливый век рассветом первым забрезжит! Как молодцу молодца доводилось из пепла ножара вырвать, из буйных волн нучины вызволить целым, так ты сама, молю! о своей стариковской заботься участи после меня: сумей превозмочь всепобедность ° хищного времени, дней быстротечность, жрущий столетья Солнца бег и зависти злой язвящие зубы. 422 > 8 ДОПОЛНЕНИЯ АФРИКА ПЕСНЬНЯТАЯ В стены дрожащие Цирты ее победитель отважный Входит, на отчие кровли, на город глядит умиленно, Пращуров древних гнездо, на свою колыбель родовую. Воина он у ворот оставляет на страже и сразу, Весь нетерненье, бегом к крепостному бросается холму. Так, на овчарню набредщи, волк, беспонадно гопимый Голодом, волка другого, с которым труды и добычу Делит, всегда норовит у входа оставить, чтоб жертвам К бегству путь преградить и вернее управиться с ними, Вот он, роскошный чертог песчастного ныне владыки: Мужа нет, и царица одна, вероломная, в доме. , Словно Фортуной самой победителю послана, вышла Женщина эта навстречу ему. на порог, растерявшись В час неожиданных бед и спасенье найти уповая. Сепи дворца — в самоцветах и золоте, все ослепляло Блеском: богаче царя, чем этот, покуда с удачей Дружен был, не было в мире, а ныиче — вот вам богатство! - Не было в мире бедней. Но все жемчуга и алмазы Царских палат затмевала слепящим сияньем царица. Звезды небесные меркли пред ликом се: красотою Мог бы он се солнцем самим по праву поспорить без страха Быть побежденным. Челу, бедизною сиявшему снежной. Даже Юпитер, и тот подивился 6 Юноне ревнивой, Всех страшнее наложниц ее беспутного мужа Эта была б красота. Не то что золота ярче —- Фебовых ярче лучей, распушенные ветром, на шею. Белую, как молоко, и стройную, падали кудри. Вольно по легким плечам рассыпаясь теперь, а когда-то В ровную косу сплетались, и пряжка ее подбирала, Блеском своим золотым тихонько и ласково споря С блеском этих волос: в таком сочетапье прелестном Африка. Песнь пятая 15$ Белое здесь с золотым представало, какого пе явят Ни драгоценный кувшин, молоком нанолненный свежим, Ни снега на вершине горы, озаренные солнцем. Нужно ли мне говорить 0б очах под челом несравненным, Зависть внушая богам? Такая лучистая прелесть В этих пылала глазах, такая была в них сокрыта Сила, что взглядом одним и душу чужую, и разум Взяли бы в плен без труда, сердца превратили бы в мрамор, Африку всю населили б неведомых чудищ отродьем. Только пленительней был, когда пробивалея сквозь слезы, Блеск нленительный глаз. Так два светила согласно В небе влажном сверкают, струящем сплошные потоки Ливня. ночного на землю. А выше светил искрометных Словно бы две воздушных дуги сгибаются плавно. Белы, как лилии цвет, румяны, как алые маки, Были щеки ее. Как розы — губы. За ними — В стройном ряду жемчуга. Вздымалась от вздохов глубоких Грудь, открытая сверху, и вновь опускалась. Они-то, Прелести эти, сумели толкнуть нестойкого мужа Так далеко, что мольбами его уж не вызвать. Юпитер Сам пожелал бы объятий, такие увидевши руки: Длинные, легкие кисти, точеные, гибкие пальцы, Ногти выпуклой лепки — как будто из кости слоновой. Так же и бедра крутые, и все остальное прекрасно Вплоть до кончиков ног, а постунь их вовсе несходна С поступью смертных: земли касается так осторожно Нежная эта стопа, что следов никаких не оставит, Словно по воздуху путь держа. Бывало, Венера 'Гак к Громовержцу неслась, одетая в облак блестящий, Чтобы на помощь призвать родителя милого, если Сын ее в море тонул или смерть настигала потомка В дни, когда Троя плыла и под Римом земля колебалась. Вот какой красоты богоравной женщина вышла К юноше. Прелестям этим убравство ее дорогое Тоже было подстать: игрой самоцветных каменьев Так и светилась порфира убитой скорбью царицы. Даже горе само страдалицу красит. Желанней Быть не могла бы она и в счастливое время. И вот уж Ранено сердце его, горячая боль охватила Дущу. И вот уж как лед тугоплавкий от летнего зноя Или как мягкий воск вблизи пылающей печи, Тает он, видя ее, и к пленнице в плен понадает Гордый ее победитель, прекрасным врагом побежденный. Что устоит пред любовью? Какая сила поспорит С нею? Но шагом дрожащим приблизившись, женщина эта Робко припала к коленям вождя,— осанка, доспехи, Свиты почтительный вид его выделяли средь прочих, -- 470 Дополнения 4090 140 Руку простерла к нему и молвила голосом тихим: «Если дозволено мне, полоненной вдове, прикоснуться К славной деснице твоей, победитель, то вееми богами Я молю тебя — сжалься, и просьба моя не чрезмерна. Это право твое — жестокой казни подвергнуть Пленницу или сгубить, в суровую бросив темницу. Знай же, что смерть — это жизнь для меня: надоел, опостылел Белый мне свет от злосчастий, на нашу выпавших долю. Воле твоей покорясь, молю мне достойную выбрать Смерть. Одного не хочу — влачить в унизительном рабстве Жизнь свою. Может быть, есть у тебя, о царь-победитель. Сестры, которых ты вспомнишь сегодня, несчастную видя Нашу судьбу, ибо в ней твоему открывается взору Их возможная участь: за радостьто следует горе. Впрочем. я никаких тебе не желаю пророчить Бедствий: царствуй спокойно всю жизнь и счастливое царство Детям своим передай, и чужды да будут потомкам Умыслы злые и козни. Да будут последними эти Смуты в державе, меня погубивиие. Прежнее счастье Пусть она обретет, и мое пораженье ко благу Пусть ей будет отныне. Но ты-то ведь давнюю знаешь Ненависть Рима ко мне. Меня называют повсюду Главной причиной войны, и жалобы эти неложны. Вырви меня из позора, рукою своей беспощадной Вырви! Придумай мне смерть, о царь достославный, с которым Ныне удача дружна, которому я добровольно В жертву себя отдаю». И к стопам золоченым пришельца, Землю потоками слез орошая, губами приникла. Юпоша мыслью узнел от подвигов ратных. Угас в нем Начисто воинский пыл. Красота ее сладостно сжала Грудь ему, душу огнем обожгла, и со вздохом тяжелым Он отвечал: «Успокойся, царица, прошу тебя, полно В горестном страхе дрожать, печалью жестокой томиться Просишь малого ты, а владеешь немалым: достойно Все в тебе — красота, благородство, величие духа — Большего дара, чем тот, которого просишь. Царицей Ты остаться вольна и супругой моею назваться, Если старая страсть для нашей любви не помеха». Обнял он, весь в слезах, и поднял ее, хоть упорно Снова и снова припасть к ногам избавителя в скорби Тщилась его госпожа. Откуда у бога слепого 1** Сила такая? Неужто такое могущество скрыто В легком колчане его, что даже боец-победитель, Ранепный им едва, но в самое сердце, сдается Женщиие в плен? И с лицом, наконец просветлевшим, такую Речь опа повела: «Государь несравненный, союзник Африка. Песнь пятая 171 тм 140 150 450 Родины прежде моей, гроза ее нынче по праву! Если б теперь, после стольких несчастий, надеждой на счастье Тешить я стала себя, от ударов оправившись рока, Разве могла бы я в жизни, продлись она долго-предолго, Радости большей желать, чем стать женою такого Мужа и вдруг расцвести по воле судьбы благосклонной? Жребий, однако. иной назначен мне. Срок истекает Жизни моей, ободрять сокрушенное сердце не надо, Милый мой. Топет корабль, такою захваченный бурей, Нет, в удачу не верю, и даром достаточно щедрым Будет мне быстрая смерть, которая сразу отправит „К теням душу мою, но свободы моей не отнимет. Я прошу об одном — избавь от рабства у Рима. Большего я не решалось просить. Владыка небесный Пусть воздаст тебе благом за эту великую милость, Если ты мне окажешь ее, моим заклинаньям Вняв». И глаза отвела, и новые слезы исторгла Речью своей у царя, и молвил он: «Полно казниться Горем. Очи мои пощади: ведь погаснут до срока, Глядя на муки такие. Не дружит с надеждою смелой Дух утомленный. Не видит вершин, кто в землю уткнулел. Сердцем ты устремись к благоденствию: может быть, новый Путь судьба изберет и, смирившись, к высокому счастью Доступ откроет. Но если — подумать об этом исходе Страшно — не сжалится рок, тогда, обещаю, получишь Смерть вожделенную в дар — клянусь тебе звездами пеба Горними, словом царя, обителью теней, богами». Вымолвив это смущенно и с дрожью в голосе, тотчас В крепость безлюдную царь беспокойным отправился патом. Кто способен познать мученья души в океане Грозном любви? Ни бурный Еврип, ни громкая Скилла С ним пе может сравниться, ни страшная видом Харибда. Нет ничего, что надежду сулило б на отдых от бури Сердцу, больному любовью: ни мирного света дневного Нет для него, ни кротких светил небосвода, пи ночи Ясной, нет ни кормила, ни берега с пристанью тихой. Только ужас кругом стихии, бушующей вечно, Только утесы вокруг, сокрушить грозящие судно. Только встречные ветры, валы за валами вздымая, Бедного носят пловца по простору морскому, то в эту Сторону бросят его, то в ту. Престулив одиноко Спальни порог сокровенный, сидел в молчаливом раздумье Царь. Он думал о том, как слово сдержать, что любимой Дал он, и видел, раскинув умом, какой многотрудный Путь себе выбрал. Страшило его положепье супруги, Пленницы жалкой теперь, своим целомудрием гордым Римский страшил его полководец: боялся влюбленный 492 Дополнения 190 200 Аи Помыслов друга высоких, которые, знал он, восстанут Против этой любви. Но креикой ценью сковала Властная сила царя и гибели страшной навстречу, Видной уже вдалеке, влекла. Так в море открытом Острые скалы порой или Сиртов опасные мели Видит моряк впереди, но, в другую не в силах направить Сторопу судно свое, отчаявитись. волпам и ветру Сдавшись. и весла, и руль. и парус, наполпенпый вихрем. Страшной доверив судьбе, сидит па корме и смиренно Слезы горькие льет. Вот так же и царь в колебанье Горестном долгий час провел. Сокрушенно метались Мысли его от одной печали к другой. Но к решенью "Так и не мог оп прийти: то лик прекрасной царицы Вдруг представит себе, то внутренним слухом услышит Сладостный голос ее, то вдруг увидит, как слезы В милых сверкают очах и льются на грудь ей, как ноги Та целует ему и руки ласково гладит. Но как только лицо любимое строгого друга Грозно вставало пред ним. обращались в бегство надежды Смелые сразу, и пламя в душе испуганной гасло. Если холодной воды в котел раскалепный добавить, Стихнет кипение в нем, клокотать перестанет и вскоре Вовсе остынет вода, но сила огня постепенно Снова даст себя знать. Вот так же, притихнув на время. Буря в сердце его поднималась и с новым упорством Разума сбросить поводья опять и опять норовила. Но почтительный страх любви уступил болетворной, Римлянии был далеко. а красавица близко. С желаньем Пагубным больше бороться несчастный не смог и решенье Принял. себя упрекнув за пустую свою проволочку. «Что же ты медлишь? — сказал оп.— Тебе Гимепей наконец-то Славную дарит жену, и Юпитер тебе открывает Годы веселья и счастья. Пора забыть о страдапьях. Нищий, изгнанпик, бедняк, отцовского царства лииенпый. Много лет пю морям и землям скитавитийся странник, Тысячи бед испытавший проситель царей и народов, Радуйся: может быть, вдруг покой долгожданный настанет. Беды все леречти своего короткого века — Выйдет, что старнге тебя пикого не найдется на свете. Вот опо, царство твое. Чтоб тверже владел им и © большей Радостьзю. в руки твои судьба отдает его после Долгих отсрочек. Врага — нет высшей отрады, чем эта, - 'Гы победил, м того. кто некогда отнял жестоко Счастье твое, ты волен убить и помиловать волен. Все вернулось к тебе. Со стоном владелец недобрый Выпустил царство из рук, и женщина, светлой красою Нимфам подобная дивным, лишившись первого мужа, — Африка. Песнь пятая {73 аи Эви Так пожелала война, — выходит к тебе и готова Страстно тебя полюбить, но спорить с судьбою боится. Ибо как раз того, что вслух от смущенья отвергла, Просит стыдливо сама же. Но как хороша она в скорби! Как прекрасна в слезах! Каким поражает величьем! Что же было бы в счастье? Какая царица собою Гордый престол украшала, когда и в пленнице столько Блеска, достоинства, силы? О сладкая доля влюбленных. Если в согласье живут, не знают ни ссор, ни раздоров. Общее дело всегда у обоих и общие думы, Общий покой и общая боль! Ведь не было б в мире Пары прекраснее нас. Мы оба красивы и знатны, Оба сходной судьбой сведены и стараемся оба Тяжкие беды смягчить. И разница в возрасте тоже Есть между нами такая, которая даже приятна В браке бывает, и есть, наконец, как сам я заметил, Та любовь у обоих, что низшее сделать способна Высшему равным. Итак, поспеши, зе бойся, что строго Взыщет с тебя Сципион, что с презреньем осудит и гневом Шазшни твои. Не робей, над юношей юноша сразу Сжалится, слезы увидев, и с пылкой смирившись лтобовью, Браком священным ее назовет, а не шашнями вовсе Римлянин добрый, и чтить как царицу будет отныне Ту. что в жены возьменть». И тотчас друзей созывает Царь, чтобы дуту свою открыть им, и ужин скорее Он приготовить велит, и скромное правит застолье. Гулом пе полнится дом, ни этрусского гама, ни шума Свиты в дворцовых стенах, ни толцы громогласной не слышно. Факелов частых огни погасли. Один лишь влюбленных Факел разжег, да и тот они погасили слезами. Ночь наконец-то принес, в Атлантической скрывшись пучине, Геспер прекрасный — звезда, которая день нежеланный Тоже приносит с собой и любовникам страстным враждебна, Если зовется она не вечерней звездой, а Денницей. Как, увы, посмеется над нами, каким обернется Мраком кроменным тот день, что придет! Наверно, счастливый Брачным союзом своим, о потомстве бесчисленном думал, Впуков толпу представлял себе царь, в утехах любовных Ночь коротая. Но с сердца подруги ни щедрые ласки Нового мужа, ни клятвы его, что по-прежнему будет Царством она управлять, хоть клялся он всеми богами, Страха снять не могли: у нее пред глазами стояли Только могила и смерть. И самых недобрых предвестий Сны ее были полны. То виделось ей, что второго Отияли мужа ее, а первый бранится, и била Сиящую дрожь. То во сне нримерещилось ей, что на гребне Сидя высокой горы, она озирает оттуда 474 Дополнения ни 290 з9% маи Долы владений своих; н вдруг налетает на эту Гору другая гора, своей подавляя громадой Первую. Дрогнул хребет, на котором сидела царица, Два холодных ключа от удара забили, с вершины Вниз устремились, гора, что меньше была, отступила, Двинулась вспять, а царица, лишившись опоры, упала В Тартар, и скрыли ее стигийскне черные воды. Слух по соседним пошел городам, что посмел самовольно В связь победитель вступить с нобежденной, что женщине в рабство Доблестный воин себя, поражений не ведавший, отдал. Блудом толна называла союз их, найдя непристойной Эту любовь, что зажглась, когда еще слышался всюду Звон оружейный и жив оставался вдобавок законный Царь и супруг. Красотой, мол, ему и дотоле приятной, Вдруг сведенный с ума, победитель не в собственном доме. Как обычай велит. не по здравом раздумье, враждебном Воле страсти слепой, а сразу, едва лиить увидел Пленницу, взял ее в жены. Так в самом невыгодном свете Все представляет молва. И вот до ушей полководца Толки дошли, наконец, которые черпь волновали. Был онечалеи, узнав о поступке любезного друга, Вождь доброчестный и, все обстоятельства взвесив сурово, Эту любовь осудил, нашел неуместной и молча Друга бранил вдалеке за его безрассудную дерзость. Так возмущенный отец, за глаза негодуя на сына, Злость копит на него и шлет ему гневные письма, Чтобы смягчиться потом при виде его послуптанья. Вслед за нервым второй разносится слух, запимая Мыселн толпы любопытной: Сифак в оковах доставлен В лагерь. Оружье забыв. до зрелищ охочее войско Все выбегает навстречу. Толпой собираются люди, Чтоб на того поглядеть, как на диво, кто некогда гордо Царствами правил и в войнах не знал пораженья, кто видел В доме своем, как вожди пунийцев и римлян смиренно Просят о мире, кто помнит, как эти властители оба Льстить не стыдились ему и, в усердье друг с другом тягаясь. Оба, как богу, ему обеты давали; кто прежде Страх самому Массилиссе внушал и его, хоть царем тот Слыл величайшим, прогнал и заставил скитаться по свету. Вот кто сегодня, судьбой переменчивой наземь повергнут, В прах обратился. Не мог поверить в паденье Сифака Разум, втунпик становясь при виде такого событья. Если увидишь ты вдруг, что в Эгейские мелкие воды Рухнул верзниною вниз Афон иль Олими, а макуптка Гор Апеннинских, Эрик, под Тирренскими скрылась волнами. Собственным ты глазам не поверишь и зрелище это Странным виденьем сочтешь. Гаким же виденьем казался Африка. Песнь пятая 175 33а ЗА Царь, приведенный к палатке вождя, сбежавшимся толпам. О коварство судьбы, что делам человеческим втайне Жалкий готовит конец и царей не жалеет могучих! Вот он. великих удел, итог благоденствия вот он — Гибель. пичтожество, тлен. И пот высочайший владыка Брошен, глядите. па землю, как раб для продажи, цепями Связан и плотной толлой врагов окружен безнадежно. Веломнил тут вождь италийский, как попрано было Ддоверье Дружбы старинной, каким приветливым светом сияло Это лицо. как руки пожали друг другу, как брачный Правили пир, и сравнив прекрасные эти картины С нынешним бедственным днем, такие слова произнес он: «Что ты, лживый Сифак, задумал? Какое безумье Вдруг поразило тебя? Ведь мало того, что на помощь Мне отказался прийти, так еще и воюешь со мною?» Царь не дрогнул в лице и долго стоял неподвижно Прежде чем голос его через силу парутил молчанье: «Нет ничего тяжелей для меня, о вождь благородный. Самый великий из всех полководцев нашего века, Худшего нет для меня ничего, чем то, что не смог я Голову в поле сложить, погибнуть в гуще сраженья. Нет. я остался в живых, а война завершилась. Ужасней Кары не знаю, чем видеть своими глазами, как снова Эти уста обвиняют меня — увы, по заслугам. Если верить, однако, несчастному пленнику можно, Если тяжесть цепей — пе помеха правдивому слову, Правду скажу и признаю сперва, что любые мученья Мне поделом. ибо я но собственной воле парушил Высизий на свете закои и, страсти поддавшись позорной. Дружбу такую попрал, над таким изругался доверьем, Так безобразно богов, свидетелей грозных, обидел. Но причины беды, источника этих несчастий Гы, наверно, не знаешь. Так вот, я сейчас покороче Всю тебе правду скажу — о нет, не в свое оправданье, Только к стыду своему и к большему только позору. Знай же, что в день тот злосчастпый, что в пагубный тот и про- клнтый Час, когда женщину в дом мой ввела недобрая сила, Кончилось все, я погиб и верность погибла. Бесславно Скипетр выпал из рук, с головы диадема слетела, Тихим огнем загорелся дворец мой от факела злого Женщины. Это она слезами, ласками, лестью Душу смутила мою, коварно заставила клятвы Дружбы священной забыть, и доброе имя, которым Славен я был, и богов. Да что рассказывать долго? Это она, она вручила мужу оружье, Латы надела на грудь, покрыла голову шлемом, 476 Допоинения лай 27 зан з%0 В В правую руку дала ему меч, а в левую руку Щит, затрубила в трубу и послала его, хоть боялся Муж богомерзкой войны, с тобою померяться силой В битвах. И если войска мы вывели друг против друга В поле, то в этом, поверь мне, сказалось мое ослепленье, Только оно. Виною всему нечесливые ласки, Мне помутившие разум вкоцец, и яростный, дикий Нрав супруги моей. Царица! И правда, царица, Ибо за скольких еще царей она без разбора Выйдет замуж! О если б таким же огнем погубила Дом врага моего! Но так оно и случится, Смею думать, и с этим готов умереть утешенъем.» Так он сказал и умолк, волнуясь, и в землю печально Взгляд устремил. Сципион почувствовал гнев, ибо сразу Явные знаки любви оскорбленной в глазах и повадке Этого мужа увидел, словам его скорбпым внимая. То, что друг учинил, ужасало все больше и больше: Царь воистину любит, и если роптать, Массинисса, Вправе ты был, то грабеж не может найти оправданья В похоти низкой, в безумном порыве, в постыдной и гнусной Прихоти. Между тем царя уводят в темницу. ' Новый разносится слух и мало-помалу обходит Римский лагерь: вернулись вожди-победители с войском -- Лелий и царь. Сципион прибывших радушно встречает. Хвалит у всех на виду, дорогие обоим подарки Дарит. Затем он царя тихонько отводит в сторонку, Рядом сажает с собой и с глазу на глаз такие Молвит слова: «Если я, Массинисса, пе вовсе обманут В долгих надеждах свои на твое благородство, причина Важная есть ‚у тебя Сципиона увидеть, чтоб смело Вверить свою мне судьбу и во всем положиться на друга. После того как ты сам пренебрег старинною дружбой. Лоно бескрайнее воли отделяет от Африки Лаций, Нравы несходные нас разделяют не меньше, и значит. Веской должна быть причина, тебя побудивтая в Дальний Путь пуститься морской, невзирая на войны и смуты. Если хвалить себя не зазорно, признаюсь, что больше Всех добродетелей прочих одной горжусь я — уменьем Сдерживать крепкой уздой желанья свои, не стремиться К чувственным радостям. Враг, на тебя идущий е оружьем. Этна, из недр которой, гремя, извергается пламя, Столи водяной близ Евбеи, который вздымается грозно К небу от самого дна,— ничто так не страшно, как эта Буря жарких желаний в своем победном разгуле. Бедствне это, однако, опасней всего для цветущей Юности; нам, молодым, повсюду расставлены сети. Море стихает порой, унимается злобная Этна, Африка. Песнь пятая 177 410 _ (9 44ы 45 Если враг наступает, защитою крепкие стены Служат пам, вал или ров; а желанья, несущие гибель, Ночью бушуют и днем. Никакие не могут им стены Путь преградить, все равно в покои твои ироберутся, Стражу минуют и псов, сквозь железом обитые двери В царский проникнут дворец. И покинуть, я думаю, только Ради этой ты мог добродетели храмы родные, Дом свой и царство свое, чтоб, спяв с себя званье владыки, Наше главенство над миром признав добровольно, помчаться Через моря и земли ко мпе в погоне за нею. "Гы. я считаю. достоия служить примером нюбому, Если ко многим твоим заслугам прибавится эта! Слава болышая и честь — одержать над Сифаком победу: Болышая честь, однако, поверь мне, справиться с бурей Собственных чувств, обуздать свою мятежную душу. Я — неустанный глашатай твоих высочайших достоинств. Память храню и твержу о делах и словах твоих вечно. Молча теперь пораскинь умом. Ответа не жду я, Прежде чем некая мысль лицо твое красной окрасит Краской стыда. Мы знаем, ты в этой войне отличился, Но под нашим, прости, водительством войско на битву Вышло, и с именем нашим связал неразрывно победу Римский народ. И тебе прекрасно известно, что ныне В ваших должны быть руках и царь и все достоянье Царства его. Так пусть супруга царя и большого Недруга нашего дочь, вражду разжигавшая злобно, Явится в Рим; без нее триумф мой был бы неполным. Сердце свое усмири: ведь может один лишь простунок Много заелуг замарать, смешать с позором и грязью. Этим проступком своим ты столько же гнева и горя Вызовешь, сколько способна любовь непристойная вызвать. Вспомни о долге царя, о том, как похоть постыдна». Тотчас при этих словах волились из глаз Массиниссы Слезы ручьями. Так снег, что белеет на крышах, едва лишь С юга повеет теплом, начинает таять, и капли Крупные ладают вдруг, одна за другой, разрезая Воздух. Ответил он кратко: «Важнее всего мне исполнить Волю твою: в твоих ведь руках и благо и счастье Ваще. Ты побеждаешь огонь, который бушует В сердце моем, и муки злосчастной любви умеряепь.. Воля священна твоя. Но, славы дурной опасаясь, Я прощу об одном: нозволь мне, уж если супругу Должен я потерять, сдержать свое слово». Рыданья Голос его приглушили до непота. С видом убитым Он в шатер побежал, колотя себя в грудь кулаками. Смерти такой приговор обрекал виноватую. Грозно Трубный глас прогремел беспощадной судьбы. Массинисса Дополнения 46 &ти 480 ао Весь от страха дрожит, услыхав его. Нет ни кровинки В изжелта-бледном лице несчастного. Зрелище смерти Все встает и встает у него пред глазами упорно. Вот уже ликтор велит опустить на затылок секиру — Видит он, как наяву, и себе представляет, мертвея, Все другие подряд подробности страшные казни, Вплоть до безглавого трупа жены с обрубленной шеей. Он, еще не лишившись подруги своей драгоценной, — В мыслях уже лишился ее. Безмолвные муки В речь облеклись, наконец. «О, жизни моей,— простонал ии, - Скорбная нить, 0, жестокие Парки, по воле которых Мне столь горький назначен удел! Умрем же достойно, Этого требует вождь. Едва ли он искренне верит, Будто жить я смогу, потеряв свою душу. Ведь если Сердце твое, Сципион, железу подобно и камню, Если суровости римской ты полон, то, значит, и друга Верного ты обрекаешь на смерть. Но зачем на такую? Жизнь моя в тягость себе. Для того ли, однако, я столько Выдержал ран, чтоб теперь в любви найти свою гибель, Чтобы теперь в слезах изошел и во вздохах печальный Дух мой? Такая ли смерть подобает мужчине? Но нет Выбора». Это сказав, со злостью, издал он до самых Звезд вознесшийся стон, при звуке которого сразу Замерло войско кругом и ужас прошел по когортам. К западным гнал берегам коней, запыхавшихся и Феб. Он помнил, наверно, каким нылала когда-то Пламенем пышная грудь фессалийской красавицы-девы. Лавром священным она у него пред глазами стояла. В нежное деревце вдруг превращенная чудсм, и снова Видел он тот холодеющий ствол, который, рыдая, Долго тогда целовал. не в силах смириться с нотерей. Он, царя пожалев, такой же казнимого мукой, Лик в океан погрузил, чтоб смыть набежавшие слезы В темной пучине его, и Ночи доверил поводья. Только ничтожным судьба покой дарует. Ведь если Сложится скверно, то горе она принесет, а с удачей, Глядь, и заботы придут. Сципион обдумывал ночью Каждый свой шаг наперед: на стены ль ему Карфагена Страшный обрушить удар и на.башни пувийские, либо Ливию всю захватить набегом стремительным, или Может быть, передышку на несколько дней утомленной Коннице дать и отдых усталым отрядам пехоты. Но и с другою заботой, не менее тяжкой, расстаться здесь = оеге, Вождь осторожный не мог: как пленное войско пунийцев Морем в ликующий Рим из Африки дальней доставить. Больше всего беспокойства ему внушали при этом Царь и супруга царя: под какою послать их охраной, Африка. Песнь пятая НУВ за 510 520 $30 Кто для этой задачи подходит. В точности так же Полон тревоги купец, хоть путь он проделал счастливо Долгий и прибыль добыл. Теперь он гадает, какое Судно товар повезет драгоценный, кого бы поставить Стражем сокровищ своих. Сципиону любезней, чем Лелий, Не был никто из друзей; никому другому на свете 'Гак спокойно не мог он труднейшее дело доверить. Вот он и вызвал его средн ночи, оружья побольше Взять велел на суда, наказал отборной прислуге Весла вручить кораблей, к родным берегам уходящих. Но совсем по-иному, в слезах, несчастный любовник Эту ночь. коротал: на какие пуститься уловки, К богу какому воззвать, какими молитвами участь Милой подруги смягчить, судьбу облегчить обреченной? То приходило ему на ум от столпов Геркулеса Вместе с женой дорогой и судами направиться тайно К землям неведомым тем, где будто бы счастье царило; То дорогой прямым к стенам Карфагена высоким Вместе с милой супругой решал он податься, чтоб в скорби К старым явиться друзьям и смиренно просить снисхожденья: То прибегнуть решал к орудиям смерти мгновенной, К вервию или клинку. Сплести поскорее хотелось Петлю, чтоб разом и с жизнью и с тяжким покончить страданьем. Так и тянулась рука к мечу. Не страх, не соблазны Жизнь овдовевшую длить, а стыд лишь мешал ему эту Волю исполнить: боялся, что вечным пятном преступленье Ляжет на славу его, и рука рукоять отпускала. Он свалился на ложе. Вею ночь ему душу терзали, Сердце сжигали огнем любовь и тревога. Бессонно Страх бушевал в нем и гнев, печаль закипала и ярость. Словно подругу свою, безмолвное ложе несчастный В крепких объятьях сжимал, со слезами сливая потоки Ласковых слов. Наконец, превозмочь не сумевши страданья Долгую речь он повел, чтоб жалобой боль успокоить: «Жизни отрада моей, ни с чем не сравнимая радость, Софонисба, прощай: никогда не увижу я больше, Как небесный свой лик украшаешь, в пучок собирая Пряди волос золотых, по плечам разметавшихся за ночь. Больше я не услышу ни ласковых слов, что и богу Слух бы могли усладить, ни шопота уст благовонных. Буду один, и в холодной лежать суждено мне постели. Ах, если б вместе с тобой меня погребли бы, подруга. Если б в тробнице одной вдвоем проводили мы годы Те, что отвяты здесь! Прекрасная доля — могила, Если, смешаны смертью, с тобою мы станем единым Прахом. Тогда Сципион любви не разрушит вовекн, Ах, если б тенью одной сегодня во тьме преисподней 180 Дополнения Стать мы могли и бродить по миртовым рощам подземным Вместе! Тогда 6 Сципиой влюбленпых пе тронул вовеки. Вместе шагали бы мы и вместе рыдали в созозе *^* Вечном обоих сердец, и тогда Сципион непреклонный Нас разлучить бы не мог и любви не мешал бы вовеки. Тенью блаженной хочу, богам Эребова царства, Зятю Цереры и всем. кто безмолвием скован, на зависть К теням уйти. чтоб любви Сципион не разрушил вовеки. Он ведь, вождь непорочный, ни в чем не похожий на смертных. В звездную высь, в небеса устремился душой и не станет В дольнее царство спускаться, в пределы печальные Дита Следовать: он помешать уже не сумеет влюбленным. Лучше 6 ему никогда не являться в ливийскую землю! 5" Лучне б ему всегда в латинском краю оставаться! Ах, о чем я молю, безумец? Ведь если б и вправду Он не пришел, то твоей красоты солнцеликой, подруга. Я б не увидел, и жизнь все равно была бы пе в радость Мие без тебя, дорогая. Не странно ли это, что отнял Жизнь он и дал? Сципион, как был бы я счастлив, когда бы Сразу ты выступил в Рим с войсками, как только победу Здесь одержал, и царя с собою повел, а царицу Грозный твой взор миновал! Зачем я богов призываю? Глухи к призывам они. Нобедитель велит всемогущий ”" Пленницу выдать ему. Отдам ли? Приказ непреложен. Стыдно молить мне о том, что воле священной враждебно Требует. Весь его лик молчаливой исполнен угрозы. Требует. Эти мольбы меня не укроют от строгой Власти вождя. Покориться? Пусть молнией прежде Юпитер Голову мне норазит в своем сокрушительном гневе, Пусть подо мною земля разверзнется прежде и волны Бренные члены лжеца разнесут по простору морскому. Брака священные узы отринуть решусь ли в угоду Гимлянам? Волеп был царь вообще не жениться. и это *" Было бы лучшим решеньем, поскольку себя на безбрачье Гордый обрек Сципион, а союз предавать обручальный Воля царю не дана. Но не терпит, о нет, ослушанья Власти высокой приказ. Как быть мне? Умрешь. Софолисба, С помощью мужа умрешь. Юпитеру злому такая Жертва нужна. К берегам италийским тебя не заставят Пленницей плыть, чтобы стать рабыней у римлянок юных. В хитрости гнусной меня обвинить и в бесчестном обмане Ты. дорогая, не сможешь. Умрешь. Но чем завершится, Стало быть, наша любовь? Насильственной смертью. О боги, ’" Смилуйтесь: верность долой! Убежим на неведомый людям Край вселенной, в пески заберемся Ливийской пустыни. В царстве гадов ползучих найдем себе родину лучше, Много надежней. чем эта: туда Сципион не проникнет Африка. Песнь пятая ее вон 811 874 83 4 Грозный, и зубом тлетворным змея не посмеет коснуться Ног прекрасных твоих. И дикие звери, быть может, Ради тебя и меня пощадят. Дорогая супруга, Все решено: мы бежим, и ты спасешься от смерти. Бегство, изгнанье, бедность и прочие беды с тобою Вместе вытерплю я. Но ты не пойдешь за зовущим, Знаю женскую душу, — царица, привыкшая высшей Властью престольной владеть. А хоть и пойдешь — наготове Нет у меня ничего, и пути мне отрезаны силой Римлян, и миру всему известны дела Сципнона. Сон вспоминаю теперь ужасный, который когда-то Ночью безмолвной меня встревожил. Тогда не сумел я Смысл его разгадать. Не ты ль белоснежною ланью Этой была? Не тебя ль от оленя простертого силой Нрочь увели, а потом у нового сторожа отнял Некий недобрый пастух? И в облике странном ты все же Нравилась мне. Но зачем предстала в моем сновиденье Гибель твоя под конец? О боги, беду отведите! Страхом томится душа. Ведь в строгом порядке сбывалось Все, что я видел тогда, и сон был поистине вещим. Что же мне делать? Умрешь, умрешь ты. Другого, и правда, Выхода, бедная, нет, и я, дорогая, виновник Смерти твоей. Но во что же мое бытие превратится? Вот они, о Венера и в небе высоком Юпитер, Смертные наши дела и горести наши земные! Кто мне скажет слова, от которых ночами ложится На душу мир и покой на смену приходит заботам? Кто в объятьях сожмет, устами к устам приникая? Радостн нет без тебя. На что мне дворец многопьинный С толпами слуг, для чего тирийским покрытое ложе Пурпуром, что мне сиянье камней самоцветных в хоромах? Что мне державный венец и царства великого слава? Жжет мою душу огонь, охвачено пламенем сердце. Вечно ты будешь мила мне. Куда безвозвратно уходит Прежнее счастье мое? Теперь до скончания века Смертным рыдать о тебе придется. Ведь ты, Софонисба, Гордостью высшей была богов и людей, воплощенным Дивным нам образцом и примером чистейшей, небесной Прелести. Видя тебя, поверишь, какая таится В мире падзвездном краса. Обрати же свой слух благосклонно К этому плачу, молю, богине подобная ликом. Горе, светочи глаз — несчастному вспомнить отрадно -- Светочи глаз, что и небо смягчали сияньем лучистым, Холм ничтожный покроет, навеки сокроет могила; Светочи глаз, чьи лучи до высоких богов достигают, Светочи глаз, чьи лучи жестоких бойцов укрощают, Глаз, для которых себя и заботы свои забывал я! 482 Дополнения 850 90 $870 880 Лоб ве белоснежный, в кудрях золотых, несравненной Прелести полный, навеки под сумрачным каменным сводом Скроется. Сладостный смех, от которого дрогнуть способно Самое черствое сердце, который способен рассеять Даже тучи на небе, затихнет навек в преисподней. Горе мне! Счастливы те, кто в Тартаре дальнем увидеть Этот сподобятся свет, разгоняющий тьму вековую! Вовремя те родились, перед взором которых предстанет То, что для взоров моих умрет. Естественным шагом Белые ноги па челн поднимутся черный, пучину Вод непроглядпых летейеких легко перепрыгнув и быстро. О счастливый Харон! Доведись мпе править кормилом, К берегу я приставать ни к тому, ни к другому не стал бы Долго, а ты бы моей тем временем правил держазой! О старик ненавистный, когда тебе чудо такое Видеть случилось. когда увидеть случится вторично? Видел ты, как жену похитил себе под вершиной Этны высокой Плутон, и глаза твои старые помнят Облик Элиссы. лицо внушающей ужас Горгоны, Лик Лаодамии той, что в петле вослед за супругом Смерть пожелала принять, прекрасную помнят Прокриду. Номият Елену и дочь Миноса одну — ведь другая Дочь его звездным венцом в небеса устремилась, — но разве Жетацины эти такой красотой совершенной сияли? О жестокий старик, поверь мне, подоблой вовеки Нрелести мир не увидит, и даже во дни золотого Века не видел. Тебя покорит ее молодость сразу. Ты загоришься, поверь мне, старик, и сам же, пожалуй, Скажешь, что медленно я чересчур за супругой несчастной Следую. Нет, я приду. В земном заточенье томиться Мне осталось недолго. А если, увы, не дарует Смерти судьба и в телесной удержит меня оболочке, Я нокончу с собой и юношу страстного строго Ты не суди, о старик, такой же охваченный страстью. Если фракийский певец сумел сладкогласною лирой Гнев твой, Цербер, унять, то какне же чувства пробудит Вид супруги моей в тебе и в угрюмом владыке Тартара? Право, боюсь, что любимой моею пленившись, Матери старой тебя поспешит он вернуть, Прозерпина. Вздорны мечтанья любви, несбыточен бред ее сладкий! Долго бы счастлив ты был, Массинисса, когда б равпомерно Счастье дарила судьба! Довольно же, царь несчастливый. Слезы горькие лить и печальные жалобы множить. Милая радость моя, души моей часть, утешенье Краткое, долгая боль, супруга преславная, ныне Ты к Ялисейским полям прямой удалищшься дорогой, Смертью своею меня в отчаянье слезное ввергнув. Африка. Песнь пятая 185 590 790 71 12 15 , > Следом нойду за тобой и от злого избавлюсь недуга». Он умолк и уснул. Дремота, подкравшись тихонько, Члены усталые вдруг недолгим сковала покоем. Но и во сне продолжал он и небо, и мрак преисподней Клясть, и судьбу продолжал, и смертных винить, и бессмертных. Вот, предвестьем конца несчастной любви, лучезарный Феб на востоке встает, из вод выходя Окезна. Пенье нослышалось труб. Встрепенувшись, вскочил Массинисеа На ноги. Гневом кипит и судьбу проклинает, как прежде. Видя, что лагерь пришел в движенье, наказ полководца Он отвергает всердцах и силу находит ответить Смелым отказом. Внимая совету любви злополучной, Царь принимает решенье ужасное: он золотую Чашу вручает рабу, который печальную службу Нес хранителя ядов. И доверху пенистой емертью Налитый видя сосуд, слуге отдает приказанье: «С этим ступай и доставь несчастной царице прискорбный Дар мой. Выполни то, что свято обещано было. Пусть узнает она, что слову я верен, и выбрал Лучшее. Много милее мне был бы, свидетели боги, Выход иной, но напрасно искал я решенья такого, Чтобы царицей она оставалась и жить продолжала В браке со мной. Величавый противится этому грозно Римлянин. Волей судьбы и волей богов Сцициону Власть надо мною дана. Так пусть же царица рассудит Здраво, какое паденье грозит ей, какой она может Участи ждать без моей защиты, какого величья Полон был муж ее первый, какая отца украшала Доблесть, и примет сама решенье, которое будет Званья и крови ее достойно. Лишь средство могу я Дать ей, чтоб бегством спаслась и путь отыскала к свободе». Так он сказал и глаза отвел, заливаясь слезами. Вот у порога царицы стучится гонец торопливый С даром зловещим. Навстречу седая выходит старуха В рубище, видит пришельца, спешит © докладом к хозяйке. 'Га замешкалась было в каком-то внезапном испуге, Но не надолго и вскоре без всякого страха сказала: «Пусть он войдет». Порученье царя излагает, уставясь В землю. дрожащий гонец. Она говорит, не дослушав: «Что принес ты, приму с готовностью, царского дара Я не отвергну, коль скоро прислать мне любимый и милый Больше не мог ничего. Я лучшей погибла бы смертью, Если бы в день роковой, безумная, замуж не вышла, Ибо — свидетели боги — одни лишь радости прежний Муж мне дарил дорогой; но я вознестись пожелала К звездам, как будто с меня земные сорвали оковы. Эти слова передай, кончины моей очевидец. 184 Дополнения Е 150 169 тт $ Вы же, владыки небес, и иироких морей, и средины Мира, и тьмы преисподней, в которую, хоть и до срока, Я сегодня уйду, внемлите сочувственно плачу Этому. если с подобной взывать к вам дозволено просьбой. В слух обратитесь, и небо, и море, и педра земные! Я умираю. Не смерть мучительна мне, а причина Смерти. Какое дело до наших сношений и связей Римским вождям? Велика, непомерна их чванная гордость! Мало того, что врага наследственной власти лишили,— Душу свободы лишают, расторгнуть дерзают законный Брак, любовь растоптать, священное ложе супругов Смеют предать поруганью, когда полководец латинский Полпой победы достиг и никто не решится перечить Воле Юпитера вечной. Пусть римлянин этот печально Жизнь свою кончит, пусть Рим ие будет ему благодарен, Пусть от отчизны вдали, друзьями покинутый всеми, Он в деревне глухой, в одиноком стареет изгнанье, Радостей пусть никаких не увидит вовек похититель Радости нашей, пускай обидами он дорогого Брата казнится, скорбя о горестном жребии ближних. Пусть еще сын ему скверный последние годы отразит. И лакопец, Сципион, желаю тебе, чтоб в могилу Бедную лег ты, собой и отчизной своей недоволен, Жалобы злые велев па каменном высезь иадгробье. Что ж до тебя, мой супруг дорогой, то смуты соседей Пусть досаждают тебе беспрестанно, коль скоро ты будешь С ним после этого в дружбе: безвременной смертью, увидяивь, Детн родные твои погибнут, и ляжет на внуков Скверна взаимных убийств. Чад племенем вашим побитым Римский кровавый мужлан пускай надругается злобно, Пусть побежденных ногонит пред гнусной своей колееницей. Вами Рим пускай свои украшает триумфы!» Так она изрекла. Вокруг, пораженные страшным Зрелищем этой кончины, стояли в слезах домочадцы. Чашу в руку взяла и светочи глаз устремляя К побу, сказала она: «Прощайте, о солнце и боги, Помни меня и прощай, Массинисса». И сразу, не дрогнув, Словно сгорая от жажды, недоброе выпила зелье Залпом, и к теням душа унеслась, мятежная, в Тартар. ПЕСНЬ ШЕСТАЯ Так, хоть и ранен он был и добра не сулила примета. С якоря снялся Магон и, Генуи берег покинув, Морю вверил себя, чтоб домой напрямик воротиться, Если то суждено. Постепенно стаповитея выше Африка. Песнь шестая 185 > 880 Гор кедроносных гряда, — нет лучше лесов, чем на этом Взморье, где редкие пальмы вдали зеленеют по склонаы. Дальше — гавань Дельфип, защищенная солнечной рощей Мыса, что гребнем своим отметает разгульную силу Австров и вечно хранит спокойствие вод неподвижных. Там же, с другой стороны, залив изливается Сестри. Дальше, на Красную гору и кряжи Корнелии глядя, Тянутся дружно холмы виноградников, Бахусу милых, Щедро залиты солнцем — сладчайшим славятся соком Здешние лозы звезде — отступить перед ними не стыдно Ни фалернским винам, ни даже хваленым меройскнм. То ли бесплодны тогда, то ли просто неведомы были Эти земли поэтам. но песен о них не слагали,— Я их сегодня обязан воспеть. Вот, на берег глядя, Видят остров пловцы и Венерой любимую гавань, Прямо напротив которой гора возвышается Эрикс, Что в италийском краю сицилийское носит названье. Эти холмы, я слыхал, Минерва сама возлюбила, Ради местных олив родные покинув Афины. Вот и Ворона выступ врезается в воду, и волны С гулом и плеском кругом о кампи на мелях дробятся. Знают о том моряки. что здесь, среди отмели черной, Вздыблен отвесный утес, а рядом с этим утесом Ярко белеет скала под ударами жгучими Феба. Вот уже различимы в укромной извилине бухты Устье стремительной Макры и Луны высокой чертоги. Вот и медлепный Арн, усмиряющий волны морские: Город стоит на его берегах, прекрасная Пиза, Взоры пловцов и персты ее отмечают. А дальше Берег Этрурин виден и крошечный остров Горгона, Славная Эльба видна и Капрея, где только крутые Скалы новсюду. И вот позади остается и слева Джильо. что мрамором белым богат,— напротив и рядом Две горы, чьи пазванья от двух происходят металлов, Ибо их нарекли Серебряный холм и Свинцовый. Здесь Геркулесов залив у горки отлогой и гавань. Что Теламон основал, и хоть бедный водою, но бурным Омутом страшный поток, жестокий © пловцами Омбропе. Справа подветренный берег остался Корсики, густо 'Лесом поросшей. И вот Сардиния взгорий тлетворных Цепь открывает вдали с одной стороны, а напротив Рим златоглавый и Тибра на взморье клокочущем устье, Этих достигнув краев, среди моря, юный пуниец Близость смерти суровой почуял: все жарче и жарче Страшная рана горит, и боль спирает дыханье. Глядя последнему часу в лицо, карфагенянин начал Речь сво1о: «Вот он каков, конец удачи высокой! Дополнения *"’ Как мы в радостях слепы! Безумцы те, что ликуют, Гордые, стоя над бездной! Несметным подвержена смутам Их судьба, и любой, кто к высотам возносится, кончит Тем, что рухнет. Вершина великих почестей зыбка, Лживы надежды людей, обманчивым блеском покрыта Слава пустая, и жизнь, что в труде непрестанном проходит, Ненадежна, увы! надежен лишь вечно нежданный День, в который умрем! Увы, с нелегкой судьбою Люди родятся на свет! Все твари живые спокойны; Нет лишь людям покоя. Весь век пребывая в тревоге, ** К смерти спешит человек. О смерть, величайшее благо, Только ты и способна ошибки открыть и развеять Жизни вздорные сны. Несчастный, вижу тенерь я, Сколько сил положил впустую, как много ненужных Взял трудов на себя, Человек, умереть обреченный, К звездам стремится взлететь, но дел человеческих цену Смерть заставляет познать. Зачем на Лаций могучий Шел я с огнем и мечом? Зачем лосягал на порядок, В мире царивший, зачем города повергал я в смятенье? Что мне в блестящих дворцах, в их мраморных стенах высоких, ** Мною воздвигнутых, если злосчастный мне жребий достался Смерть принять под открытым небом? О брат дорогой мой. Что ты задумал свершить, не зная жестокости рока, Доли не зная моей?» Умолк он. И с ветром унесся Дух отлетевший его в такие высоты, откуда Рим и родной Карфаген одинаково взору открыты. Счастье его, что до срока ушел: ни разгрома не видел Полного в самом конце, ни позора, что славному войску Выпал, ни общего с братом и родиной попранной горя. ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ По морю плыл Сципион. Бороздя спокойную воду, Римские шли корабли. Не шумела, валов не вздымала Буря, ветер утих, улеглись, победителя чуя, Волны. Спокойнее волн и ясного неба яснее Лик его был безмятежный, дышавший довольством и миром. Все стихии, казалось, не только враждебные воды, Были сегодня вождю послушны. Вдали оставалась Африка. Весело шли, под песню военную дружно Водную гладь рассекая ударами мощными весел. " Молча сидел на корме, размышиленьям своим предаваясь, Энний, всегдашний свидетель деяний вождя и участник. С ласковым словом к нему подошел наконец и такую Речь повел Сцинион: «Не пора ли нарушить молчанье, Друг мой, отрада моя, утешитель в трудах и тревогах? Африка. Песнь девятая Го 89 Слово скажи, умоляю. Ведь знаешь, что вечно заботы Гложут мне душу, что тяжесть снимаешь с нее неизменно Мирной беседой. Стихи из уст твоих хлынут потоком, Если тебя при рожденье божественным певческим даром Сам наделил Аполлон и кастальской водой родниковой * Девы омыли тебя, что на склонах живут Геликона, Если младенца они на высокие вывели холмы, Если помыслы, голос, перо ему дали поэта». Энний голову поднял и так Сципиону ответил: «Что бы, Италии цвет, богов упованье и радость, Юноша, ты пожелал из уст моих нынче услышать, Что прикажешь поведать? Я, право же, только что молча Думал о том, что таких ни одно не увидит столетье Подвигов славных, какими богато прекрасное наше Время, что всякий теперь твое доброчестное имя ` Будет твердить, кто затеет великое дело, высокой Сердце мечтой окрылив; что к своим приступая деяньям Вепомнит он Сципиада и счастьем почел бы воочью Лик твой увидеть. За гробом тебя ожидает, поверь мне, Большая слава. Ведь смертных томит и терзает обычно Зависть к живущим. А смерть на нет ее сводит, отводит, Гонит прочь от могил. И прежде-то с этой бедою Слава справлялась твоя. Ни тлен, ни болезни, ни злоба Ей уже не страшны, вознесшейся к небу и равной Славе богов. Обещать, однако, что день твой последний Будет только началом твоей возрастающей славы, Опыт велит мне. Чем дальше ты сам уходишь от смертв, Тем пышнее цветет тобою добытая слава. Время ей прибыль сулит, и славен ты будешь, покуда Держится мир. Совершенней не станет он. Только упадох Ждать его может, боюсь. А словесное наше искусство Должных достигнуть высот покамест еще не сумело. Вышло недавно оно из корней неказистых, и прежде В Риме не знали о нем. довольствуясь песнями греков. Вот об этом-то я и думал с печалью и болью: Мысль возмущала меня, что певцов не найдется, достойных Доблести славить твои. Великий царь македонян Надпись на камне могильном Ахилла прочел и воскликнул. «Юнона, счастье твое, что такого глашатая древле Имя твое обрело!» Немалое это и вправду Благо для славных мужей — найти поэта, который Звонким способен стихом деянья великих украсить, Памятник вечный воздвигнуть достоинствам их и заслугам. Ну, а тебе, полководец, которого только Гомеру Славить пристало, судьба, во всем благосклонная прочем, Лишь меня даровала. Родится, быть может. позднее Тот. кто в достойных стихах восславит тебя и сумеет 187 {88 Дополнения 400 Весть донести до небес о делах, сотворенных тобою, Тот, кому Каллиопа и струны, звенящие громче, Даст, и лиру получше, и голос мощнее, чем этот». «Полно, пустые слова: по-моему, ты не уступишь Впрямь ни Гомеру-певцу, ни певцу Еврипиду, что высшей Славы достиг, ни прочим поэтам, которых по праву Эллины чтут. Не хочу, чтоб другие меня воспевали. Если уж петь обо мне»,— отвечал Сципион,— «то тебе лишь. Выполни просьбу мою, поведай, чтоб знал я отныне, Что дозволено вам, песнопевцам, и давний обычай Этот мне объясни: почему и вождей достославных Принято лавром венчать, и самых великих поэтов. Ты не думай, что я плохой для такого рассказа Слушатель. Нет, красота волнует и радует сладко Сердце мое, и душа, затвердевшая в битвах и войнах, Мирным внимая речам, отдыхает всегда и отходит». Энний ему отвечал: «Таких не бывает на свете Диких и черствых людей, полководец добрейший, чтоб счастьем Не было высшим для них среди треволнений житейских Сладкий послушать напев Пиэрид и прекрасные пляски Дивных богинь подглядеть. А сердце твое, полагаю, Музам открыто всегда. Такого великого мужа Чуждым искусству родить Природа не может. Ошибкой Было бы, если 6 она, наделив человека желаньем Славы, любовью к Музам ему не наполнила сердце. Кто большие дела содеял, тот непременно Чтит бессмертных певцов и песни священные любит. Ну, а теперь на вопросы, которые ты задаешь мне, Кратко отвечу. Не в том состоит нестесненность поэта, В чем ее видит обычно толпа. Нишущий должен сперва за прочное взять основанье Правду, и только затем, на нее опираясь, укрыться Может он в облаке пышном, в приятном словесном тумапе. Долгое публике чтенье готовя и легкое вместе, . Помня, что главное — мысль, & совсем не изыск, и что правда Выдумок лучше любых. Корнеть над преданьями предкол, Помнить о славных делах, вникать в поучительный опыт Жизни, в уроки природы - на это, поверь мне, поэты Право имеют. Но пусть под покровом такие таятся Знанья, на свет выступая лишь изредка. Тонкой завесой Нужно скрывать их от глаз и показывать как бы случайно. Кто сочиненья свои на вымысле строит, не смеет Званье поэта носить и певца вдохновенного, только Званье лжеца заслужив. Теперь ты знаешь, пожалуй, То, что узнать пожелал: какие пределы и свойства Труд наш имеет, и что дозволено в нашей работе. Лавр остается еще, которым венчают порою Африка. Песнь девятая 199 44а #30 14 Нас наравне с тобой. Поскольку и доблесть и гений Славы достойпы равно, то эти зеленые листья Вождь на священном челе и певец одичаково посят. Знаком бессмертных заслуг надежнейтим служит обоим Лавра бессмертная зелень и долгую жизнь обещает. Вот почему возлюбил это дерево бог вдохновенья, Спутник Муз Аполлон, который под пенье кифары Столько раз хороводы водил в Киррейской пещере. Кроме того, лишь в лавры одни не мечет Юпитер Молний разящих своих. Такой уж слодобилось чести Дерево это: его и царь не обидит небесный. Молний молва не боится. От старости только всесильлой Может она умереть, и слава поэтому наша Знаком своим избрала венок, из священных силетенный Листьев, которые тоже пе зпают пред молнией страха». Энний умолк. Сципион улыбнулся. «Рассказ твой прекрасен. Только краток досадно. На самом пленительном месте Бросил ты нас посреди дороги, чтоб жаждой томились. Нет, продолжай! Берегов не видно покамест, и солнце Неба вершину прошло. От слов, которые сладким Бьют ключом на тебя, удели нам, прошу, и беседой Долгой нас услади. Скоротаем приятное время, Путь скоротаем быстрее морской!» Повинуясь приказу, Энний начал, и тут корабельщики сразу притихли, Свита умолкла вокруг. «Следы обнаружить стараясь Редкие славы былой, искал я в прошлом пытливо, Все века изучал, сколь можно, покуда до мрака Полного я не дошел и мыслью до тех не добрался Первых мужей, которых, путем утомленная вечным, Скрыла в тумане времен и в забвенье оставила Слава. Долгом считаю своим и гордостью преданио помнить, Чтить непременно и свято, как предков своих почитают. Всех, чьи деянья меня поражали величьем и блеском. Первым делом поэтов, блестящим пером знаменитых, Принял я в душу свою, в глубину сокровенную сердда. Выше тысяч других Гомер для меня. На него линь Я одного непрестанно с восторгом гляжу и любовью. Часто кажется мне, что с неба сошел он, и часто Я поражаюсь, что мог человек в такую забраться Высь, так звездпые тропы познать и дали земные! Хоть и задолго до новых владык и задолго до римских Жил он времен, но его современником нашим я вижу Мысленно, чуткой дуной оживляя придуманный образ. Не было дня, чтоб о нем я не думал, не было ночи. Он растягивал мне короткие трапезы. Оп же Долгий путь сокращать меня научил и к вершинам Гор неприступных по ровной спокойно вабираться дороге. Дополнения 160 ати 156 1 Фи Право же, что б я ни делал, я с ним пребывал постоянно, Бодрствовал я или спал, дневной ли порой или ночью. Он ведь даже теперь, в годину войны многотрудной, Мне явился во сне. Но было ли то сновиденьем? Тлаз я в тот день не смыкал. Ведь кончилея мир, и хваталвсь Все за оружье кругом. Запаздывал ты с возвращеньем В лагерь, и я волновался. По правде сказать, никакого Не было страха во мне. Но сменялись надеждой сомненья Лишь до захода солнца. Когда же ночь наступила, В душу забота вошла: что день обещает грядущий После стольких тревог? И вот среди ночи я вижу: Старец подходит ко мне. Лоскутьями тоги прикрыто Тело его, да еще бородой седой и лохматой. Не было глаз у него. Неопрятное это величье, Эти глазницы пустые меня испугали донельзя. Я застыл в ожиданье. Но словно бы ужас мой видя, Он в мою сторону руку простер и по-гречески молвил: «Здравствуй же, мой дорогой, единственный друг мой в латниских Землях! Сбылось, наконец, желанье твое, и Гомера Видишь таким ты, каким он был когда-то при жизни. Вот и пришел я сюда, с трудом отомкнувши темницу Дита, прорвавшись на свет сквозь безмолвные толщи земнывь. Я согнулся в поклоне, чтоб к этим ногам прикоснуться, Но лишь тень увидал и к земле прижался губами. «Встань,— сказал он‚,— как равный ко мне подойди: ты достоин Чести такой — и покуда позволит нам время, насыться Столь для тебя вожделенной беседой со мною». Пылая, Встал я и молвил: «О слава блестящая рода людского, Цвет Арголиды, кто смел такого великого мужа Так изувечить, лишив чело священное это Светочей, поводырей природы, кто смел обездолить Мир злодеяньем своим? Ты мне представлялся иначе: Зоркостью ты восхищал, остротою Линкеевой взгляда, Душу влюбленную. Есть ли в пределах Эллады богатой. Щедро с обеих сторон морями омытой, такая Пристань, такие холмы, такие деревни, такие Скрытые в долах пещеры, такие лесистые кручи, Скалы такие средь волн, на которые ты бы не пролил Ясного света? Так, значит, другим ты увидеть позволил Дальнее, сам же не видишь и близкого? Ум не постигнет Чуда такого! Киклады могу перечесть, что в эгейских Водах рассыпаны целью, изгиб геллеспонтского взморья Вижу малейший, а ты и меня-то увидеть не можешь, Столько всего показав мне!» На это старец ответил: «Правду сущую ты говоришь. Но чему тут дивиться? Разве, по-твоему, бог, отнявнгий телесные очи, Дать не мог мне взамен других, что сокрытое видят? Африка. Песнь девятая Смертный, роптать отучись и не жа? луйся вечно на волю Бога! Ронот такой — великая глупость людская, — Что бы ви сделал он, прав он. А вам, ничтожным и слабым, Знать всего не дано: во мраке темпицы живете. Скольким вредили глаза, блуждать. как слепых, заставляя Зрячих и вдаль уводя от намерений честных и добрых! Вот почему хороню, что снята с меня эта обуза, Вред приносящая многим. Давай же двинемся дальше! Ты вожатым слепым не гнушайся. Увидишь, возможно, Много приятного сердцу. Не надо с тревогой и страхом Думать о будущем. Знай, что кровыю пунийцев равпяпу Завтрашний день оросит, а Рим победителем выйдет». Я, ликуя; за вещим тогда последовал старцем... ме чл» я яз я САИ» ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБНАРОДОВАНИЮ ПОЭМЫ «АФРИКА» Г. СТИХИ ИОАННА БОККАЦИЯ ЦЕРТАЛЬДСКОГО В ЗАЩИТУ «АФРИКИ» ПЕТРАРКИ, ДА БУДЕТ ОНА ИЗДАНА В СВЕТ «Африка». плод благородной души Франциска Петрарки, честь Италийской земли, почто в неведенье дремлешь? Иль не провидишь, не чувствуешь ты, каковые готовят беды тебе с небес на судьбу восставшие звезды? ° Вот Венетийский сенат, пред которым велела Фортуна быть защите твоей, на площади суд созывает. Суд воссел посреди; взлетает трескучее пламя ярое ввысь до небес и грозит осужденным писаньям казнью со всех сторон, облегши лобное место. С той восстав стороны. ненасытное чудище-Зависть, змеями с шеи випя, в огонь велит тебя ввергнуть — так-де велел суровый творец, когда ему в жизни свет последний блеснул, а обычая сила могуча, и почитается он, как закон, по уставам афинян, коим двенадцать квиритских таблиц отнюдь не перечат. Встав супротив, Благочестье в слезах, окруженное сонмом скорбных Стенаний, и с ним чередой сладкоглаесные Музы молят, рыдая, сенат и возносят умильные просьбы, да не погибнут великих мужей святые деянья, да не пожрет огонь песнолений учености вещей. В недоуменье сидит сенат и говором многим надвое судит, кому дать веру, в чью сторону право клонится, то ли к врагам, а то ли к певучим Каменам? Ты ль колеблешься? ты ль цепенееь, не зная, что делать? Встань, молю тебя, встань, сама себе будь во спасенье! 1. Стити Ноанна Боккация Цертальдского в защиту «Африки» 495 $ я =. [4 3 > 5 х 60 8 = 70 В час, когда все навесу, приговор не скрепился печатью цензорской, и божества датот тебе краткое время, — к прежней силе вернись, отринь постыдную леность, смертной напасти конец положи; проржавелую ветхость хрупких цепей руками порви, претящие двери сбей с косяков, из злых узилищ и темных застенков быстрым бегом беги: ‘твой страж суровый и строгий, столько лет дорогих из твоей нохитивший жизни, пыне покинул тебя, о лучшем взыскуя уделе. Что же ты медлишь? Смотри, беспечная, сколько народу делят с тобою и боль и страх; подумай, сколь много вместе погибнет с тобой, коль ты позабытой погибнешь: возобновленная честь латинской отеческой Музы, лавр, на Тарпейской скале из перстов воспринятый римских, и красота, услада для всех, и поэзии прелесть, и дарованье творца твоего, и труд понесенный, и полонившая мир многогласная слава героев. Неподалеку стоит, прорвавшись из горного плена, Соргия, в токе своем катя пещерные глыбы, с тяжким шумом, покрытая мглой, врываясь на лажить и, возмутясь за тебя, за тебе грозящую участь, топит и губит и в море несет труды земледельцев; а из прозрачной волны голубое чело воздымает матерь Фетида в кругу наяд, рыдающих в беэдне о нодступившем к тебе огня угрожающем треске,— ибо не та ли река под сенями горной дубравы новорожденной тебя приняла и вспоила в объятьях, и сберегала тебя, и звенящий твой след сохранила на травяных берегах, и там же на долгие годы занечатлела она творца великого поступь, где когда-то он дал движенье, душу и силу милому чаду, которое он, породивши, оставил тонкий звон передать речному певучему бегу. Так шумит река, так все шумят горожане, так вельможи шумят, градской окружив Капитолий: в страхе они о суровых твоих иснпытакиях плачут, и призывают тебя, и к бегству склоняют, и молят скрыть себя от огня и ввериться в верные руки тех, кто предан тебе, и жить предолгие годы; лишь пожелай и вернись, и Муз призови Авсонийских в первоначальный приют, увидеть римские холмы; и хоть тебе не дано отстроить былые руины,— песнью их оживи и древних мужей именами. Слышишь? из урны, где прах того, чьи грозные войны ты воспевала, звучат, мешаясь со слезной мольбою, речи: ве рушь священный покой! —и смиренные просьбы: 7 Франческо Петрарка 494 Дополнения 85 90 400 405 410 не предавай огню ту славу, которую снова к жизни ты воззвала вековечною песней, и старца не обрекай на изгнанье, а римский трофей на забвенье. Слышишь? Евбейский утес, и сирены, обсевши скалистый берег Байев, и склон любезного Вакху Везева — все воссылают мольбы, страшась твоей участи горькой! Между мраморных скал и резного могильного склепа стонут тритоны о том, чтобы вспомнили волю Роберта, ибо сулил государь веледуштный творенью Пе?рарки быть при нем и гласить векам Робертово имя, ради такой судьбы не жалея поэту почета. Молви: слышишь ли ты? злополучная ныне в темнице, сирой, убогой, нагой, одинокой себя именуя, тщетно тебя в утешенье себе Флоренция кличет! Голову вскинь и увидишь сама: в томленье, в рыданье собственной рвет рукой власы над челом она мрачным, в грудь кулаками разит, беспощадные ногти вонзает в щеки, лицо бороздя, власяницей покрытая черной, прахом себе осыпав главу, взывая к загробным Паркам, к недобрым светилам небес, поминая, как ночью труп разъят и в три стороны на распутьи разметан. Только тебя она ждет, от тебя она ждет избавленья во злополучьях своих; так что же с любящей будет, если дойдет до нее, что в огне ты сделалась пеплом? В ярости бросится смерти искать, воззовет к Евменидам, чтобы казнили тебя, разметали тебя меж безлицых, ибо, останься ты с нами в живых, ты бы ей даровала славное имя в веках. Скажи, возможно ли душу не умягчить такою мольбой и такими слезами? Если же мать не тронет тебя и друзья не умолят, то поразмысли сама о себе и грядущих потомках в дальних веках: беги, оставь за спиною неверный кряж Евганейских гор и не бойся, молю Геркулесом! Будут тебя охранять с Кастальских высот Пиериды вещим хором своим; Аполлон, державный владыка, право твое защитит своим божественным луком. ° Славный город Париж, давно о тебе вожделея, руки простер к тебе и молит поклонной мольбою: не откажи в его стены войти, он бдит о поэтах и сберегает с далеких времен творения древних. Мало того: тебя по рожденью, гражданству и братству ждет к себе вышний Рим, и силы его наготове, 5 чтобы тебя защитить от угрозы любого фригийца. Третьей тебя зовет кормилица римского права, город Болонья, обресть приют и конец испытаньям (не обижайся на то, что не самые видные выси 1. Стили Моанна Боквация Цертальдского в защиту «Африки» 495 ищут тебя, и что брапь воздвигают могучие перья: так бесполезно бывает просить имущих, но алчных, словно па голой скале, воссевших в высоком сенате). Церечислять ли владык и свободных общин ножеланья, чтобы при них ты жила спокойно и благополучно? Право, довольно того, что к тебе простирает объятья матерь Флоренция, град, которого нет зпаменитей во Италийской земле, ни сильнее, ни больше, ни выше, Здесь для тебя и отвага и муж и оружье и средства— всё! Воротись—и сама подивишься, как сто поселений вспыхнут весельем навстречу тебе, запоют горожане гимны Юпитеру, Фебу хвалы, украсят цветами створы и своды, тебя восславляя до высей небесных; звонким их голосам откликнутся лирные струны из-под перстов Аонид, поблекшие лавры пробрызнут свежей зеленой листвой, текучая Соргия илавно 13° вширь растечется по мирным полям; молодые квириты, радостно вздумав, что вновь воротились старинные годы, заруконлещут во храмах, увьют венками театры, празднуя игры и хоры ведя по былому уставу. Из Авсонийских болот, из могильного праха восстанет вновь Сципиад, и в отеческий Рим и к святому Сенату вновь направит свой путь и © упряжкой своей белоснежной ввысь позабытой тропой триумф поведет через Город! Если бы ведал Роберт, какою красото увенчан грозный его перун, —бестревожно он/ спал бы во гробе. *5 Впрочем, что говорить? Все отечество наше воспрянет вслед спасенной тебе, отринет унынье, возложит тускскай венец на чело, облечется в властительный пурпур, весь устремится народ навстречу тебе и в объятья будет рад заключить свое порождение. Что же ты, онемев, цЦепенеешь? зачем несогласна с народом? Медлить забудь, ко счастью спеши, святые страницы верным друзьям открой: не утаивай ведомой тайны, пусть увидит народ италийский, и юный и старый, пусть увидят испанец, галл, тугодумный британец, 53 житель суровой германской земли, насельник Дуная, все, какие ни есть народы под хладной звездою, кто сей муж, честной в трудах и грозный во бранях, кто твой герой! Пройдут века, и узнают потомки про корабельный ужасный поход, паруса над пучиной, 18° в грозный вставшие строй, и правую ярость отмщенья тем, кто его заслужил: как громило нобедное войско берег, как рушились в прах городов и крепостей стены, как на лептийских полях дружины о знатной добыче 120 425 430 140 150 9 196 Дополнения бились строем на строй, как пылали Сифаковы станы; пусть узнают о том, как покрылись ливийские нивы красной кровью, как вождь одноглазый, гонимый свирепым Марсом, на помощь родной земле носпешал через море, как огню и мечу покорялись сидонские стены и волоклись нод ярмо тирийские пленники в узах. Ты же, Господь-Отец, приявший престол РГромовержца, вкупе с сладчайшим Христом, яви новородной поэме вышнюю помощь и честь, укрепи ее божеской силой, дух вдохни, пути укажи, ведущие к бегству, вспять обрати, кто погонится вслед поэме, несущей *° Божий знак на челе. Молю, благим милосердьем грех отпусти друзьям, нарушивитим строгую волю. Это не первый пример. Ты помнишь, некогда Цезарь волю Марона указом своим отменил во спасенье дивной славы и вечной красы его «Энеиды»: вспомни, что Ты, каки я, одобрил державное слово! 165 180 И. СТИХИ К ПЕТРАРКЕ ОТ КОЛУЦИЯ ПИЕРИЯ, ПОБУЖДАЮЩИЕ ЕГО К ИЗДАНИЮ «АФРИКИ,» В СВЕТ Оный муж, «честной в трудах и грозный во бранях», коего ты воспел,— зачем, коли ныне сокрыт он снова от глаз и мучит нас всех столь долгой надеждой? — тот Сцилиад, железный герой, божественный отпрыск, мститель за Требию и за Тицин, отца и отчизну, тот, который омыл позор пораженья при Каннах, тот, кто заставил суровый Рим позабыть Тразимену, кто Гесперийские стены низверг, карфагенское племя в марсовых многих боях отстранил от Иберова тока и на Гадесском брегу утвердил могущество римлян над океанской волной, — твоей яснозвучною песней хочет он выйти в свет и страждет горьким страданьем, что заточен и сокрыт, как в ночи, столь долгое время. О, не так ликовал он, когда Африканское море ° римским он войском дерзнул пересечь, и угрозную Бирсу бросил в дрожь, и явился воинственной Ливии так же грозен, как был Ганнибал, италийскую землю поправший,-- больше ликует он днесь, когда наставшее время ждать побуждает его, что новая дивная песня грянет, ему возрождая хвалу! Он уже недоволен тем, что о нем прорекли летописцы, и даже медовым складом, который ему во славу сплели стихотворцы,— лучшей он ищет хвалы и песни, предбудущей вечно! 5 40 25 У П. Стили в Петрарке от Колуция Пиерия 497 2: 30 НО 50 5% 5 = Ты же, которому в должные дни даровал Капитолий дар почетной листвы, певцам назпаченный Фебом, ты, италийской войне и деяньям в пуническом царстве в честь Сциниада поведший рассказ, прославлен молвою радостной всех четырех концов латинского света, — молвн, открой, поэма твоя последним ли блеском блещет, которого ждет? Величавой «Африки» слово точно ли гладь и лоск получило, как мрамор для ногтя? Ежели так,— а что так и есть, для пас несомиенно, — то ночему нейдет она в свет? Доколе сокрыта будет она в тесноте меж книг и ученых творений? Видишь ли ты, как ждет ее Италия наша? Многие знают, что ты историю выбрал предметом, словпо древний Лукан, единой следуя правде и воспрещая себе прелагать сказапья священных книг и славный Парнас привычными баснями тешить. Но уверяют одни, что воспел ты испанские битвы, — им же другие в ответ, что ты вековечпую славу | в песне своей подарил на ливийском сражениям бреге; что ж, кому оказать мне веру? И вот молчаливо я развиваю в уме весь свиток истории давней. Сколько причин воевать и сколько начал у военных было деяний, — не счесть; Аполлон и святые Камены пе миновали сего, но не все измерили тропы. Подвиги стольких вождей, повергнутых жребием Марса, в битвах, в которых они за отчизну и сладкую вольность бились, и сколько раз уступали победным ливийцам, столько же раз обращали опять пораженья в победы, то умножив войска, то вымолив милость всевышних, — кто не знает, каков высок сей предмет, и какие есть у поэтов слова сказать о нем? Дар красноречья твой ни с кем не сравним, ты всех превзошел бы поэтов лирной игрой, но и лирной игре есть мера, и вужно вовремя песне конец положить, чтоб не стала докучна. Пусть же будет началом войны Сагунт непреклонный, противоставший бойцам карфогенским из верности Риму; пусть, вознесшись душой Ганнибал от испанских триумфов, Альпы прорвет и ведет свое победное войско за италийскую грань, чтобы римской насытиться кровью; пусть в Тицинском бою.Сципион один с подоспевшей встанет силой, прикрыв отца и могущество Рима, пусть на Требийских брегах победившая Африка вдвое счет побежденным ведет; пусть Тусция горькой слезою чтит Фламиниев прах, на диво врагам погребенный, и апулиец клянет под Каннами скорбное поле, все по колено в крови от стольких тысяч убитых; #98 Дополнения ® пусть в иберской земле два консула мертвыми лягут, римскую кровь пролив в коварной и подлой засаде; пусть в ту пору войны грозит отовсюду погибель, землю кровавя и неня волну багровою пеной римских дружин,— таково от пунийцев страдали латины,-- 3 я полагаю, что быстрым пером ты это минуешь, многое упомянув в опахальном взмахе триумфа, многое изобразив на щитах, а многое в тканях, пышный убравших чертог: для многого место найдется в скорбных словах побежденных врагов, а для многого — в гордой *° речи пришеднгих с победой, — на то твоя добрая воля. Так же укоротил ты, Наверное, римские брани, где в авсонийских полях под счастливой звездою по воле строгого Марса дрожал Карфаген пред латинским триумфом, ибо и стертый во прах, растеряв италийскую силу, 8° много раз умел отомстить сидонской победе Рим, воскресающий зновь и вновь из былого крушенья, в самой злой беде обретая волю к отпору. Так Ганнибала сдержал, четырежды сильного в битвах, Фабий-диктатор, сумев умедлить, ‘и этим уменьем * с гор обративши в бег пунийцев в их дольние станы; так и после Канп, когда в Сенатском собранье Рим назначали оставить навек, — тогда Сципиадов меч, подъятый в защиту, и дождь, нахлынувший с неба, вырвал войну из глотки врага, и она раскатилась " вдаль по округе земной: там Марцелл сицилийские земли взял под пяту, там яростный Марс в бою при Карале дал нам Сардинский край, омытый афрекою кровью, там македонский‘ царь, связавший себя потаенно узами с нашим врагом, простерт и вынужден к сдаче. И в италийских полях слабеют военные страхи — сам Ганнибал, латинской земли покоритель, Марцеллом молниеносным побит, и Капуя, сладкою негой дух ливийский смягчив, когда к Агенорову роду переметнулась. одна, последовав року при Каннах, ныне, осадой стеснясь, открывается доблести римлян. Там, ворвавшиеь в Тарент, в котором держалась лишь крепость, римская рать, ведомая в бой благодетельным Марсом, стелет пунический строй и уводит во множестве пленных. Упоминать ли о том, как Метавр вскипает пунийской ° кровью, и в смертном бою неустанного Клавдия силой гибнет Гамилькарид, как тысячи падают в бегстве. и утопая в крови, искупают жестокие Канны. Здесь, устрашитель врагов, средь грома римских оружий молниевержный встает Сципион, поражая иберов, выбравших путь ‘пунийцам вослед; и’ здесь в твоей песне +0 и < П. Стихи в Петрарке от Колуция Пиерия #99 420 13: <“ 430 #35 10 ЦЗ вождь побежденный встает Гасдрубал, и великая битва, и Карфаген на испанских брегах, но имени Новый, стены которого в прах пред римским’ воином пали. Здесь твоей песне открыт священный праздник и игры и приношенья богам, обагренные родственной кровью, и гесперийский царь, ‘сметенный воинственным вихрем; здесь предстают ‘образцы целомудрия, чтимы героем, тысячу раз, и тысячу раз — боевые деянья, и Гасдрубал предстает, от измены ушедший с уроном, и вероломный Сифак, из горящего стана бегущий, и от сильнейших врагов свой конец нашедшие оба. Здесь предстанет тебе — так вертятся могучие судьбы! — сам италийской земли покоритель, а нынче оттоле призванный слезной мольбой сограждан терпеть пораженье от авсонийских дружин, — о, превратности Марсовой славы! "Тот, кто ужасен был римским войскам, по манию Марса на Италийских полях их гнетя ливийскою силой, ныне, когда веретена свои обернули три Парки, должен войной в родную страну идти на подмогу; тот, кто в чужие края ходил победным походом, ныне, молитвенно призван домой и принят отчизной, хочет мира просить и воистину просит о мире; тот, кто не медлил в боях, сраженья венчая победой, в Лации Лацию быв победитель,—тот в крае пунийском, сам пуниец, разбит на глазах несчастных сограждан и убегает едва с четвертою долею войска. Столько великих дел, и столько иных, о которых мине пришлось промолчать, но тоже взывающих к песне, — как догадаться, с чего ты начнешь и какие деянья ° вложишь в высокую песнь? Сказать про все без остатка — это никак не в мочь: длинна вереница событий. Нам не’понять, какой ты измыелил' под сенью Парнаса светоч — свой путь обрести в потемках истории славной. Но вероятнее мне, что ты следами Марона дивного хочешь идти, которого строки святые семенем этой войны фригийские бросили искры, пламенем сжегшие грудь Элиссы, наследницы Бела, и сохранившие жар по воле богов и поэта, чтобы народ на народ воздвигнуть великой войнот. Как, однако, ты двинул их в бой, и над ними — всевьтиних, этого мы угадать не могли: кому благодеет нравом крутым Царица богов, кому обагренный кровью ликующий Марс, Энио, Беллона, Наллада? Многие думают так, что по скорбном сожженьи Сагунта ты Ганнибалу дал, бичу латинского рода, истинный бич, в котором сплелись стигийские змеи, 200 Дополнения Многие думают: после того, как по Тускским ущельям злобный Гамилькарид вступил в снеговые завалы, ты сочинил, что Тибр, враждебным испуганный войском, в мерзлых пещерах замкнул текущие с запада реки,— золотоноспый Тицик, изогнутый в беге Атезис, и Эридана-отца, который еще плодоносней ныне в море несет все воды из многих ‘притоков, между которых и тот, что струит прозрачные струи через озерную глубь отеческой влаги Бенака. водообильный Тимав и Аддуа с быстрой волною. Не позабыт и рубеж знаменитый полей италийских, скудный водой Рубикон, и уже знаменитый в грядущем битвой пунийской Метавр, стремящийся радостно к устью. Здесь и этрусских рек череда — и Макра, и хищник света Умброн, где что шаг, то брод, и опасный для пашев вскопанных (так говорят) Анавр студеной волною, и даровавшая нашим местам прозванье Невала, Эльса и камни дробящий Бисент своими струями; та, наконец, где стоит Флоренция, знатный твой город, с той же горы, что и Тибр, катящая воды к широким устьям, где Пиза дает кораблям причальную пристань. Есть рассказ, что эта река обещала в несчастье брату Тибру помочь, и когда вознесенный гордыней вождь Ганнибал на слоне, уповая на божью подмогу, первым успехом войны тщеславился, тут-то она-то глаза лишила его, ненавистника силы и славы Рима, и вздутой волной едва не сгубила в разливе. Есть и такие’ меж пас, которые думают, будто с горных башен и круч, когда Ганнибал появился, Риму оружьем грозя, то Юпитер собрал на собранье гневных богов и грянул из туч неожиданным ливнем, так преградив ему путь к трепещущим кровам Субурры. О, положи сомненьям конец: позволь нам увидеть все, что «Африка» нам'откроет божественным словом! Право же. ты, совершенствуя стих святой! «Сциниады» столько дней и ночей, превысил всякую меру: если в оные дни пад божественной песней Энею десять лет Марон придавал сей достойвую живость, а «Фиваиду» свою не раз с великим успехом Стаций читавши вслух, едва на двенадцатом годе выдал в свет и стяжал далеко бегущую славу, — то почему же у «Африки» столь тяжелые роды? Или, быть может, тебя страшат и лай и укусы вечных ругателей злых, и ты свое светлое имя черным тучам предать не хочешь, хоть в прежнее время, нашей хвалой ободрен, не боялся открыть перед всеми 165 478 $75 180 58 = А > 195 200 20: ИП. Стыхи к Петрарке от Колуция Пиерия 2 = > = #25 235 249 25 ео 250 плод не меньших трудов — пастушьи напевы буколик? Пусть наш век нерадив, но принял он общим восторгом эти стихи, предпочтя старинным песням Марона; точно так же и злые твои — быть может, сверх меры,— строки стяжали хвалу, и славятся доброю славой песни, которые ты обращал ко многим, и дорог каждый лист, к которому ты ирикладывал руку, будь то посланье к друзьям иль малая будь эпиграмма. Хвалит тебя народ, а ученые люди тем паче знают тебя наизусть, и в веках прозвучит твое имя. Этот видя почет, ужели ты станешь бояться, что от дурного словца твоя умалится слава? Пусть язвящий язык на твои творенья восстанет — лишь захоти: за тобой, за тебя поднимется в битву дружный защитников полк, глася твою славу по свету. Ежели сам ты смолчишь — все равно, взгляни и увидишь доброжелателей сонм, за тебя готовый к сраженью. Пусть даже все смолчат, пусть Даже — трудно поверить — незащищенной пойдет на борьбу твоя «Сципиада», и не сумеет сама за себя постоять в словопренье и за себя заступиться своим божественным словом, — сам рассуди: если древний Гомер, воспеватель Ахилла, и знаменитый Марон, два светоча, слава поэтов, не избежали зубов грызучей зависти, — что же ты, победитель, не хочешь стерпеть случайного лая? Может быть, думаешь ты, что тебя достойная почесть после кончины твоей придет к остылому праху, ибо (и в этом ты прав) победит твоя «Африка» зависть и многославную жизнь продлит во вечные веки? Так; но если творец не выдаст творения свету, трудно ему проблистать самому,— покажется людям, будто усопший был сам недоволен трудом своей жизни. Болыше того; говорят — отвратите, о Музы, безумство! — будто бы ты захотел предать огню «Сципиаду», ежели только уму постижно, что впал ты в подобный грех! припомни о том, припомни, неблагодарный, что не единой ли ты обязан «Африке» славой? Это она о тебе разнесла хвалебные вести, это она тебя привела ко святыням поэтов, капитолийской тебя удостоивши чести от Феба. Ты ли угасишь теперь начаток всей твоей славы, ты ли жестокой рукой плоды столь долгого тщанья, торе! вверглешь в огонь, и тебя не удержит почтенье к Музам, чьи алтари тебя призывают к пощаде? Знаю: много трудов сулят тебе грокое имя, тех, что связаны в стих, и тех, что развязаны в прозу, 202 Доповянения и что довольно того, что ими превысил ты древних, — 21° вечной все же хвалы лишь «Африка» будет залогом. И да не будет тебе помехою страсть к исправленью: ей не будет конца — я знаю сам, как приятно, там прибавить, а тут убавить, а здесь переставить, так что работе твоей конца никогда ме настунит. 2 Ты и сам подтвердишь: что в юности мило, на склоне лет не мило совсем: что ни возраст, то новые вкусы — то, что претило вчера, прекрасным покажется завтра. Стало быть, так или сяк, а нужен конец переделкам. О долгожданный, прошу: пора! издай «Сципиаду», ** да воссияет вовек и время н родина наша! Дар роковой, королю поднесенный и славу суливший, пусть при жизни тебе позволит увидеть, какая сами твои стихи опора возвышенной славе. Подписано: Колуиций Пиерий из Стиньяно, не по заслугам своим канцлер Флорентинский. ПТ. ПОСЛАНИЕ ВОЗРАЗИТЕЛЬНОЕ К КОЛУЦИЮ ПИЕРИЮ ИЗ СТИНЬЯНО КАНЦЛЕРУ ФЛОРЕНТИНСКОМУ, О ТОМ, ЧТО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО ИЗДАВАТЬ В СВЕТ «АФРИКУ» ПРИ ЖИЗНИ ФРАНЦИСКА ПЕТРАРКИ, ПОЭТА ЛАВРОВЕНЧАННОГО, НАЗВАННОЙ «АФРИКИ» СОЧИНИТЕЛЯ. ПИСАНО ОТ ЛИЦА НАЗВАННОГО ФРАНЦИСКА ПЕТРАРКИ Голос, ведомый всем, донесся до нашего слуха здесь, где самый упор средоточия звездного мира, здесь, куда проникнуть умом в занебесные сферы оный воитель искал Сципиад в италийских напастях. ° Это отсель немногим из душ сойти к просвещенным в звучном евете дано; и это сюда возлетают столь же немногие те, кому даровала природа добрую долю меж дольних судеб и кому с Геликона кудри венчал священный венок, от которого даже " рыбы безмолвные речь обретут и постигнут искусства. Здесь-то любезный Пиерий меня, как прежде при жизни, так илтеперь призывает на суд пред Господом Богом, дабы ответ получить: зачем столь долгие годы медлит мой Сципиад и замысел битвы при Каннах, 11. Послание возразительное к Колуцию Пиерию 303 30 55 3 © 35 $0 $0 * я коим пора бы и в свет, покуда душа моя в теле. Я отвечаю: затем, что постыла смертная слава, — это постиг я, об этом скажу, не скрывая ни слова. Ведай, что я пременился душой, причастившийся чести истинной жизнию жить, тогда как певцы извращают подлинный образ любви к нерушимому вечному Богу, коего`ангельский хор воспевает, а люди трепещут. Верьте все, кто и больше меня: хотя и зовется ваша божественной речь, и душе приятна, и долгой жизнью дарит поэтический дар былые деянья,— это — грех, ибо славе такой не бывать без ущерба для человеческих душ: погибельна дутая слава, ибо воистину так надмевается в сердце гордыня. Ах, в сколь узкую щель проникает слава и губит! Если бы этого я не избег соблазна, — вовеки мне не видать бы звезд под стопами, ни доброго Солнца в беге над тем, что внизу, ни Марона, ни прочих поэтов, коих я воспевал, ты помнишь, на нежной свирели. Но вознамерившись миру явить Сципиадову скромность и предприявшие столько трудов Капитолий и Бирсу, я убоялся, презрел соблазн, напряг мою волю и возмолился к тому Творцу, «Которого тело беспорочное зрим в наготе и в стигматных ранах», и обещал в мольбе, воротясь «с Парнасских отрогов, благочестивую неснь принесть» Ему, ежели будут любы песни Ему, а если придутся нелюбы,— «слезы мои принести», которыми горько я плакал, что отлагаю обещанный труд: слезам изобильным вечно открыта душа. Исчерпавши сердце заботой о «Сципиаде», рыдал я о времени, траченном праздно. Так, куда не могли возвести Пимплейские Музы, пост и слезы меня возвели. Песнопенья, какие пастырь слагал Давид и какие казались мие грубы в пору, когда я пылал «Сципиадою», в каждую полночь петые, стали вещанием мне. И дар их отраден: ныне обстала меня гармония звездного сонма. Если бы я, над Соргией сев, все заботы оставил, только держа в уме отделку моей «Сципиады», тотчас вздохи мои на крыльях взлетели бы к высям свода небес, услаждая богов торжественной песней в вышнем покое, и новый напев прозвучал бы над целым миром, землю росой оживив, над зыблемым морем ветры уняв,— тогда и Темпейская роща, и Брента, и Евганейских холмов густой виноград и оливы вняли бы мне, и до звезд бы взвилась лебединая песня. Ах, тогда бы и Арн восславился больше, чем Минций, 204 Дополнения та 30 85 9 > 95 405 ибо величьем Энею подстать Сципион, и подавно выше, чем Цезарь, Дерзавший на все, а мощью сильнее, чем Эакид и Улисс и все, кто дивным Гомером в давних прославлеп веках, и божественней тех, о которых песнью звенел в многозначных стихах Родонский изгнанник. Но не жалезо о том, что оставил я ваши красоты после того, как узрел за собою сквозь твердь и сквозь тучи мир и уже не страшный эфир. Здесь в молниях красных с громом мешается стих, и Олимн отзывается страхом. До сих пор на небесном я вел языке мои речи; дальше, Колуций, веду на земном. Послушай — отвечу. Много жалоб в твоем писанье, о многом взыскуешь, и недостойно бы мне остаться глухим к твоим пеням, словно не чувствую я. сколь многие падают стрелы, медом смягчая укол. Ты сам ведь будешь обижен, если я крепкий не выставлю щит. Аонийского тока крепок дыханием он и нашим сияет искусством во отвращение стрел, -- а покуда ты разные ищешь способы, как мне начать, и следишь проницательной мыслью всей истории ход, и рад придумывать реки, в помощь нам и на горе врагу собравшие силы, всем перебрав имена. Но полно, оставь исхищренья выследить истинный путь. Скользни глазами по воску! Видишь, как сына во сне отец укрепляет в решенье важном, ради него нокинувши выси Олимпа с той стороны, где тебе открыто созвездие Рака; видишь, как вождю, грядущему к дому Сифака, Лелий готовит путь — искусством честней, чем в Авелле, и половиной стиха; каким смертельным напитком к мужу любовь Массиниссе, любя, прервала Софонисба, в черный Тартар бежав от триумфа, грозившего в Риме; как вероломный Сифак пленен и влачится в победный Город, когда уже был Карфаген обложен осадой римской, и как Магон, отчалив от берега в море, правит, и гибель свою, задыхаясь, находит в пучине: как Ганнибалову клятву в ничто Сципион обращает тем, что вверяет скрепить войну трепещжущим коньям; как царица-жена умиляет Юпитера слезно и, невзирая на то, приговор выносится правый; как Ганнибалов побег на радость римлянам <мудрый Лелий выводит на луть;” как сходятся сила на силу оба вождя, и как град вероломный просит пощады. На опаленных судах ливийские светлые воды пересекает спокойный герой, беседуя с вещим другом, и Энний-поэт свои раскрывает виденья, не позабыв и о нас помянуть в своем предсказанье. Ш. Послание возразительное к Колуцию Пиерию 205 410 115 126 12 ры 13 5 140 14$ Вот как важно знать всю цельность целого. Что же странного в том, что отнюдь не спешит, как простак торопливый, тот Сцинпион, который был страх финикийцам и острым славен умом? Ты знаешь и сам: кто умерен, ве ищет скорых утех. Он в уме прикинет свои ожиданья и подождет, и деньгами возьмет желанное время, и никогда не придется ему уйти без успеха, ибо природа сама торопливости в людях не терпит, а наипаче в великих делах. И сам полководец знает о том. Не зови запоздалым, что дастся навеки! Не помышляй и о том, что страх презренного рода был мне помехой в труде. Мой истинный труд-— не по следу прежних поэтов пройти. Ты сам, ученейший, знаешь наперечет до древних времен, какие ступали стопы но всем тропам, чтб рекли и какие поэты: пусть и поверит творец, будто сам он — создатель творенья, с первого, чтения в нем заметят покражи из древних. Если на чаши весов положить и как следует взвесить несколько первых строк твоего ко мне обращелнья, — сам убедишься, что внятеро быть осмотрительней надо. Небезонасно ковать, как в кузнице, новую песню: нужно напрячь свой дар, чтобы вышла она без порока, и по душе молодым, и по сердцу зрелому мужу, и чтобы принял ее придирчивый разумом старец. Очень трудно, поверь, сказать чистейшую правду, чтобы тебя не сочли преступником: сам убедишься! Разве не стал всеобщим врагом приятель Парфений, всех и себя обобрав, чтоб сложить из этого что-то, а привлеченный к суду, отрицал обвинение в краже и величал себя удалым бойцом, а не вором? Пе разделить на куски неделимый атом: мы видим, что в стихотворцах слилось людское и с райским и с адеким, и от нороды такой спастись — не простое искусство. Вот я тебе и сказал, почему не спешу я к изданью. Что мне добавить? Боюсь, тебя лишь одно задевает! Смертный учись человек презирать преходящую славу, «ибо великий труд сохрапить великую славу»! Кажется мне, ни один не остался вопрос без ответа; и наконец, из последних жил, поверьте хоть в это: Африке, взятой в узду, потребен мудрый правитель! 206 Дополнения ТУ. КОЛУЦИЯ САЛЮТАТИ К ФРАНЦИСКОЛУ ИЗ БРОССАНО ПОСЛАНИЕ Пришла, наконец, любезнейший брат, пришла обещанная твоими письмами прекрасная «Африка», —«трудный путь одолен благочест- ностью» !, как выражается сам поэт; пришла, доставленная мне мужем отменной верности, знатным Делами и родом,—и от восторга едва я мог удержаться от слез. Но долгим опытом и на многих примерах давно я познал, что нет такой радости, к которой не примешивалась бы печаль. В самом деле; розы расцветают прекраснейшие, а сбирать их можно только среди шипов; а мед естеством природы рождают жалоносные пчелы. Но зачем говорить о том, что и без того ясно? Есть ли что в делах человеческих, в чем с радостью не соседствовало бы горе? Вот так и здесь, любезный мой, брат. Пока я не получил еще «Африку», я рассуждал так: «Что будешь ты теперь делать? Вот в руках твоих будет и слава и доброе имя нашего Франциска: как ты этим распорядишься?» Конечно, первым делом я хо- тел пересмотреть эту книгу, и если:в ней окажется, как ты пишешь, что- нибудь неблагозвучное или недопустимое правилами метра, то осторож- нейше это исправить, а потом, как Назон для «Энеиды», сочинить крат- чайшее содержание в нескольких стихах для каждой книги; после этого сделать побольше списков, тщательно их пересмотреть и собствен- норучно выправить, а затем отослать один в Болонское училище, дру- гой в Париж, третий в Англию с письмом моим о достоинствах этой кни- ги, четвертый же во Флоренции поместить в общедоступном месте,— так, чтобы такая поэма и блистательное имя такого поэта облетело весь свет. Но такому моему предположению встал поперек закон, тобою предписан- ный, и преступать который без твоего соизволения я не смею и не хочу. И подумать только, что ты желаешь, чтобы именно такая книга вышла из рук моих! горе мне! , Я прочитал всю поэму, которую ты прислал мне в одиннадцати тет- радках. Читал я целых три ночи, потому что из-за служебных монх обя- занностей “, часто затягивавиихся затемно, иначе я никак пе мог. Читал я с восхищением — и от изящества стиха, и от величавости слога, и от глубины мыслей, и от стройности и связности всей поэмы. Клянусь, ни- когда я не читывал ничего глубокомысленней, ничего цветистее, одним словом — ничего приятнее. Но об этом — в другой раз. А сейчас я скажу о том, что привело меня в отчаяние и заставило долго горевать. Первая и вторая книги содержат удивительный сон Сципионов, в котором затра- гивается весь цвет римской истории и который требует целой книги тол- кований, посильных лишь тем, кто особо этим занимался. В третьей книге — прибытие Лелия к Сифаку, царю Нумидийскому, чтобы от имени Сципиона заключить с ним дружбу; большая часть кпиги содержит див- ное описание царского дворца, затем следует речь Лелия: ТУ. Колуция Салютати к Францисволу из Броссано послание 207 Царь наилучший! 5 судьба тебя удостоила другом столь великим... А затем царский ответ: Ласково царь отвечал: ® «С охотою, римский посланец, все принимаю от вас... в котором царь изъявляет желание увидеться со Сципионом. Пир и раз- товор занимают всю третью и четвертую книгу. А далее пронущено’ и возвращение Лелия, и прибытие Сципиона к царю, и приход Гасдрубала, и бегство консула, и пир с царскою беседою, и заключение союза, и сна- ряжение римского войска для переправы в Африку, и разногласия в Се- нате, и вероломство царя, и плавание Сципиона с войском в Африку, и сожжение царского и Гасдрубалова стана, и приказ Лелию и Массинис- се преследовать царя,.и пленение его, и сдачу Цирты, и, словом, все что было в промежутке и от чего, как легко понять, зависит все последующее. Все это самым кратким образом, по моему расчету, могло занять не ме- нее двух книг*; но они отсутствуют, и на все это намекает только сле- дующий по порядку отрывочный стих: Се величавый грядет победитель в дрожащие стены Цирты...— где говорится о Массиниссе после победы над царем в Африке. Откуда явился в поэме этот пропуск — не понимаю. Может быть, их вынул сам наш решительный Франциск, чтобы никто больше не ;прикла- дывал к ним руку. Может быть, они выпали по ошибке переписечика °. А может быть—и это, по-моему, всего правдоподобнее,— господин Франциск, как известно, после первого издания‘ «Африки» свел ее в одну тетрадку и, может быть, сам намеренно оставил что-то в первона- чальном тексте для переделки. Может быть, тут он и решил обойти молчанием прибытие Сципиона к Сифаку, которое- все считают опромет- чивым, чтобы это не омрачало славы вохваляемого мужа. Потому-то, любезный мой брат, если то, чего не хватает, так и не оты- ищется, то, увы, я так полагаю — страшно выговорить, — что для поправки лучше нашу «Африку» бросить в огонь !?, чем выпустить в свет,— если, конечно, мы не возьмемся сильно сокращать имеющиеся книги, против чего я решительно возражаю. Итак, заклинаю тебя Господом и силами небесными, а равно и лю- бовью твоею к душе нашего друга в подземном царстве, и нашею с тобою дружбою, столь счастливо начатой, и всем, что хорошего в нашем друге с его святою душой, и вечною его славою, о которой и ты печешь- ся,— так как память о нем, поверь мне, будет держаться именно на этой книге '*— то прошу тебя и умоляю пересмотреть означенный пробел с помощью первоначальных текстов, достойных быть вписанными в столь божественную песнь, где бы они ни обнаружились. А я обещаю прило- 208 Дополнения жить все мои силы, чтобы пересмотреть все от начала до конца, и ис- править, что потребует исправления, и издать, если угодно, за свой счет, как я и помышлял когда-то, еще не получив книгу. Прошу тебя взять в помощники моего славного друга Ломбарда*“, рачительнейшего блю- стителя и глашатая славы нашего Франциска,— этим вы тотчас снимете долю скорби '° с моей души. Будь здоров и счастлив — и будешь счастлив, если сделаешь то глав- ное, от чего просияет блеск славы твоего дражайшего родителя !. Писано во Флоренции, в пятый день до февральских календ“, в № ПРИЛОЖЕНИЯ ет ых Е. Г. Рабинович ОБ «АФРИКЕ» ПЕТРАРКИ Когда сер Петракко в припадке родительского добросердечия выта- зцил из огня уже тлевших Вергилия с Цицероном и вручил спасенные книги своему почти взрослому, но от того не менее горько рыдавшему сыну, сопроводив великодушный жест подобающим назиданием, то участь основоположника европейского гуманизма решилась окончатель- но —а заодно, наверное, определились и начальные судьбы самого гума- низма: ведь создатель всякого, пусть и Давно уже вызревавшего где-то в недрах культуры, направления непременно запечатлевает в своем созда- нии некое подобие самого себя, и в этом культура похожа на природу. Пересказывать здесь биографию Петрарки неуместно (а внешнюю ее кан- ву читатель найдет в прилагаемой хронологической таблице), но по- стольку, поскольку речь пойдет об «Африке», придется все же сообщить кое-что о рыдавшем студенте, еще не звавшемся Петраркой,- хотя бы для того, чтобы решить, возможно ли без всяких оговорок именовать отца гуманизма гуманистом. Относительно Колуччо Салютати, например, а уж тем более относи- тельно классиков гуманизма вроде Эразма, такой вопрос не возникает — все они были гуманистами, т. е. из наличествовавшего альтернативного культурного репертуара эпохи выбрали для себя гуманизм. Но Петрарка такими возможностями для выбора еще не располагал: он жил и творил, сообразуясь со своими вкусами и воззрениями, а не в расчете — во вся- хом случае, поначалу — на свое грядущее отцовство. В сущности, так было со всеми основоположниками: они не вписываются без остатка в 60- зданное ими направление уже потому, что никак нельзя превратиться в свое же собственное создание, даже если хочется (и подчас удается} убедить других в полном тождестве родителя и дитяти, Вот типичный тому пример, причем не из жизни студента-правоведа (к слезам которо- го мы еще вернемся}, а из жизни зрелого Петрарки, основоположника туманизма и, следовательно, библиофила — причем весьма преуспеваю- щего библиофила. Средневековая книжность концентрировалась почти исключительно в монастырях, где и в «темные века» бывали хорошие библиотеки и сно- собные пользоваться ими читатели — но круг интересов этих читателей обычно бывал ограничен богословскими сочинениями и школьной клас- сикой, а прочее могло столетиями пылиться по углам. Например уже в сравнительно просвещенном Х1Ш в. монастыри располагали практически всеми речами Цицерона, но в каждом было две-три «свои» —и викто не 242 Е. Г. Рабинович потрудился полюбопытствовать об остальных и ностараться собрать их все в единый корпус, хотя Цицерон был школьный автор. Конечно, порой монастыри сносились между собою по поводу той или иной книги, а в эпоху зрелого Средневековья, когда в городах явились университеты, производившие и перепроизводившие грамотеев и книголюбов, то завязы- вались сношения и с мирянами. Можно было получить позволение скопи- ровать имевшийся в библиотеке манускрилт или заказать копию, или сго- зориться об обмене, или даже купить желанную рукопись — именно так и пополнялись библиотеки. Широко ли это практиковалось? Достаточно широко, иначе от догуттенберговского прошлого нам досталось бы еще меньше, чем досталось. Было ли`это кодифицировано хоть какими-нибудь писаными или неписаными правилами? Никоим образом! Прежде всего можно было вообще никогда не узнать, что в библиотеке Х хранится манускрипт У: каталоги в библиотеках имелись, но не публиковались, так что сведения о составе книжных собраний приходилось добывать лично — не зря все собиратели пользовались любым поводом заглянуть во все доступные им каталоги и давали соответствующие поручения друзьям и знакомым. Но допустим, что собиратель выследил книгу — все равно из- за упомянутого отсутствия правил дальнейшее во власти Фортуны: смот- ря кто просит и у кого просит, смотря что обещает взамен и т. д. и т. п. Неудивительно, что книгу порой просто крали,— крали, и она по- падала к новому хозяину, и все шло по-прежнему. У Петрарки были отличные возможности для собирательства, и биб- лиотеку он собрал замечательную. Но идея, что книги принадлежат не только их юридическому владельцу, была ему совершенно чужда — даже по средневековым понятиям он был порядочный скопидом. Вот Колуччо Салютати был настоящим библиофилом-гуманистом: успевал, заботясь о Флорентийской государственной библиотеке, собирать и свою, но тоже с памятью об общей пользе — он охотно одалживал свои книги, всячески содействовал публикаторам, да и сам публиковал, да еще све- рял при этом манускрипты, выбирая лучшее из рукописных чтений. А Петрарка, тоже превосходный текстолог, собрал и своеручно перенисал {проделав большую трудную правку) письма своего любимца Цицеро- на—и потом всю жизнь держал уникальный корпус при себе, весьма неохотно его показывая и тем паче не публикуя. Что уж тут говорить о столь типичном для гуманистов просветительском энтузиазме! Счастье еще, что письма Цицерона не сгинули, когда так никому и не завещан- ная библиотека Петрарки расточилась по белу свету. Но пора вернуться к плачущему над сжигаемыми кпигами юному правоведу («Огонь жег словно бы мое собственное тело» — вот как напи- сал он через пятьдесят с лишним лет об этом энизоде!). Не стоит пе- дооценивать европейскую просвещенность первых десятилетий ХУ в.: ко времени формирования вкусов и наклонностей молодого Франческо образованных людей хватало не только в монастырях и университетах, но и в городах, где те же, например, юристы часто не ограничивались кольным латинским минимумом, но читали все книги, какие удавалось добыть. Любителей древней литературы было немало, попадались и зна- 06 «Африке» Петрарки 213 токи. Вполне образованным человеком был и нотариус Нетракко, кото- рый тоже, прежде чем взяться за юриспруденцию, получил хорошую общую подготовку в школе и на «факультете искусств», а иначе не был бы допущен к изучению правоведения. Подготовительное (т. е. подгото- вительное для тех, кто был намерен, как сказали бы сейчас, «специали- зироваться») обучение предполагало, что прошедший его совершенно сво- бодно владеет латынью, которая в литературном своем варианте отлича- лась от «золотой» далеко не столь катастрофически, как это изобража- лось затем поздними гуманистами, а также знаком с традиционными еще для античного образования семью амез ПЪегаез — «благородными худо- ‚ жествами» (см. «Африка», ПТ, 180 и примеч.). В средневековой школе «гуманитарный цикл» (тривиум) был отделен от «точного» (квадривиу- ма) и имел перед ним заметное преимущество, потому что античное бла- гоговение церед математикой Средневековью не передалось — зато уж тривиум строго спрашивали со всех, результатом чего и явилась некото- рая пренебрежительность прилагательного «тривиальный»: незнание три- виальной науки было приметой явного невежества, а знание науки толь- ко тривиальной свидетельствовало лишь о минимуме образования, об обязательном «аттестате зрелости», гордиться которым глупо. Тривиум включал грамматику (чтение, разбор и толкование классических текстов, прежде всего Вергилия — самого школьного из всех школьных авторов), риторику (сочинение текстов в подражание образцовым, а главным образ- цом хорошего стиля был Цицерон; обучались, впрочем, и стихосложе- нию — тогда образцом был все тот же Вергилий) и диалектику (искусст- во спора, отточенное средневековыми схоластами до невероятных тонко- стей). Немало, а ведь это всего лишь тривиум. И будущий нотариус Петракко все это в свое время хорошо выучил: о латыни и речи нет, латынь была его рабочим языком, но он и Вергилия читал и толковал, и тем более «юридического» Цицерона, и послание умел сочинить хоро- шим слогом, да и со стихами как-то справлялся — хуже или лучше это знали и умели все, кто учился в университете, а кое-что из этого знали и умели даже выпускники соборных школ. Упоминавшаяся школьная классика включала, правда, не слишком много авторов: изучался Цице- рон, однако в основном философские трактаты (и далеко не все), изу- чался Саллюстий (и этим ограничивалось знакомство с историографией), из поэтов кроме Вергилия в программу входил Овидий (по объему это много, но по составу непредетавительно), из драматургов — только Те- ренций. Стаций, Лукан, Тит Ливий (в ту пору известный отрывочнее, чем теперь), даже Гораций — нсе это было уже для любителей и знато- ‚ков. Однако при наличии досуга и охоты всякий, кто получил тривиаль- ное образование, мог стать любителем и знатоком, а если к досугу и охо- те добавлялись хотя бы умеренные дарования и немпожко амбиции, то мог и сочинять: стихотворные и нестихотворяые эпистолы к друзьям и врагам, элегии, эниграммы и прочее — все, чему были образцы. И действительно, многие сочиняли, порой удачно, а чаще плохо, а потом и публиковали, и этой литературной продукции средневековых грамотеев сохранилось предостаточно, а было еще больше — ведь ипогое 244 Е. Г. Рабинович пропало. Но следует снова и снова повторить: словесностью занимались на досуге. Иначе говоря, всякий сочинитель всегда был не только сочи- нителем, но и состоял при каком-нибудь деле: для себя и для окружаю- щих он был прежде всего не сочинитель, а профессор, аббат, государст- венный канцлер или еще кто-то — например, нотариус. Если бы сын сера Петракко, продолжив почтенную династию флорентийских правоведов, посвятил свои досуги наукам и сочинительству и если бы он преуспел на этом поприще, такое было бы лишь похвально — даже Роберту Анжуй- скому ученые досуги добавили славы и доставили почетное прозвище «Мудрый», а уж для нотариуса престиж учености еще полезнее. Поводом для родительского гнева и бросания книг в огонь было другое. Обнаружилось, что юный школяр нотариусом быть не желает и вооб- ще испытывает отвращение к университетским занятиям и к открывае- мым этими занятиями деловым поприщам, а вместо этого с неразумным упорством совершенствует свои и без того превосходные школьные навы- ки и считает это своим главным и единственным делом — а тривиум не может считаться делом, тривиум принадлежит детству н досугу. У почти взрослого отпрыска почтенных родителей амбиции то ли бездельника, то ли малолетнего зубрилы, с которого только Вергилия и спрашивают! — и вот тут-то «детские книжки» летят в огонь, школяр рыдает, тем под- тверждая свою крайнюю умственную незрелость, а добросердечный отец жалеет сына и решает ограничиться назиданием: сами по себе Вергилий и Цицерон превосходны и полезны, просто всему свое время — хрестома- тийные авторы изучаются в школе, а вечно быть школяром нельзя. Слово «хрестоматийные» применено здесь не случайно. Греческим сло- вом «хрестоматия» (буквально «пользоученье») поначалу назывались сборники литературных отрывков или мелких произведений, предназна- ценные для учебных надобностей — такие «Хрестоматии по...» существу- ют до сего дня, а придумали их, конечно, древние греки, чья система школьного образования кое в чем жива и ныне. Но учатся не только на отрывках и мелких произведениях, и потому фактически хрестоматийным является (и называется) всякое изучаемое в школе произведение, если его учебное назначение стало устойчивым: так из греческих трагедий до нас дошли именно хрестоматийные, и именно ввиду своей хрестоматий- ности — их усердно твердили эллинские и затем визаптийские школяры, а следовательно, они усердно переписывались (как и еще более объеми- стые поэмы Гомера). Для латинского Запада главным хрестоматийным автором был Вергилий — и благополучно пережил «темные века», не ра- стеряв даже пространных комментариев Сервия. Уцелели и другие авто- ры, входившие в школьную программу, и ко времени Петрарки средневе- ковая хрестоматия сделалась весьма обширна — немалая часть «золотого фонда» римской литературы в нее входила, хотя и не на равных нравах, т.е. но хрестоматийной обязательности Гораций или Саллюстий не могли, конечно, конкурировать с Вергилием и Цицероном. То, что Петрарка лю- бил и отлично знал эту драгоценную для него древнюю словесность, во- все не было необычно — знатоков, как сказано, хватало, причем порой более изощренных, потому что основоположник гуманизма при всех сво- 06 «Африке» Петрарки 315 их познаниях до конца жизни предпочитал самых школьных авторов и это свое пристрастие к «тривиальным» Вергилию и Цицерону не уставал подчеркивать. Необычным у Нетрарки было то, что хрестоматия виделась эму иначе, чем другим,— для него она была свидетельством утраченного величия Рима, и это утраченное величие вызывало у него острую куль- турную ностальгию. Хрестоматийный подход к словесности, хотя бы и подход изощренного знатока, сохраняет специфику если не «пользоученья» так «приятно- чтенья» — важно наличие текста (и это может подстрекнуть библиофиль- скую погоню за манускриптами), но обстонтельства создания текста не- существенны, даже когда о них известны те или иные занимательные подробности. Соответственно и сочинительство хотя и является подража- нием хрестоматийному образцу, тоже не предполагает учета (и тем более воспроизведения) этих обстоятельств: сочинительство, как и нетворче- ское усвоение текста, ассоциируется с тривиумом, а тривиум — со шко- лой или е досугом. Нелишне заметить, что то и другое объединялось не- когда словом «м@аиз» (перевод греческого «спо», отсюда и «школа»), т. е. в первом значении «игра». Школа и досуг — привлекательные, но все же второстепенные жизненные ценности, а уж тот факт, что почти все сокровища хрестоматии были созданы тысячу и более лет назад, при всей своей общеизвестности тем паче не был актуален, хотя упоминав- шаяся утрата Римом былого величия являлась общепризнанной и при- скорбной реальностью. Лет тридцать назад знаменитый историк античности Арнальдо Мо- мильяно, открывая один исторический конгресс, сказал: «С уверенностью сообщаю вам, что в данное время Римская империя более не существу- ета вот когда она пала, этого по-прежнему никто не знает». И затем он предложил присутствующим на выбор несколько дат этого «паде- ния» — внолне конкретных, но © разбросом в полтора тысячелетия, и са- мой поздней датой был 4809 г., когда после победы Наполеона над Авст- рией с географических карт окончательно исчезли слова «Римская импе- рия». Яено, что настоящая Империя исчезла раньше, но когда? Когда Рим принял христианство? Или когда держава распалась на две части? Или когда пал Константинополь (так полагал сам Гиббон)? Или...- в общем, у Момильяно были все основания пошутить. А вот для современников Петрарки этой исторической проблемы просто не сущест- вовало: они жили в Римской империи, их политические планы, распри и упования были обусловлены существованием Империи и ее конфликтами с католическими иерархами и. с городами, да и государственный язык в этой Империи был латинский, и Рим оставался вроде как столицей, ав Риме был Сенат — не прежний, но все-таки Сенат. Упадок был, но падения не было, — не было такого исторического события, с датой или без даты. Главной исторической вехой было принятие христианства, и на уровне общепринятой религиозной концепции время делилось на три нпе- риода: до первого Пришествия Христа, после первого Прилествия и в ожидании второго, а в дальнем (или во всяком случае неопределенном) будущем ожидались предсказанные в Апокалипсисе события, завершаю- 216 Е. Г. Рабинович щиеся концом света.-Будучи примерным христианином, Петрарка эту концепцию разделял, но мистиком он не был и об апокалиптическом гря- дущем заботился мало — интересовавшее его будущее было «будущим в пределах настоящего», т. е. без учета эсхатологических упований. Зато в прошлом его занимали не слишком значимые для названной концепции судьбы Рима, а эта проблема никак не сводилась к религиозной периоди- зации истории, ибо упадок Рима начался после (и не в результате) первого Пришествия, что давало мысли необходимую свободу — возмож- ность не соприкасаться с авторитетными ностулатами богословия. Значит ли это, что Петрарка осмыслял судьбы Рима в собственно исторических категориях? Пожалуй, однако лишь отчасти. Читатель «Африки» уже заметил, что настоящего исторического чув- ства у Петрарки не было, и это естественно, потому что столь важный для новоевропейского сознания принцип «научного историзма» явился позднее. Петрарка неисторичен не только и не столько потому, что часто пренебрегал хронологией ради сюжета (такое предпочтение поэтического историческому свойственно литературе любого времени), но преимущест- венно потому, что противопоставил хрестоматийному подходу к римской старине производную от этого же подхода концепцию. Разделив историю Рима на эпоху расцвета (древность) и эпоху упадка, он эту славную древность воспринимал как нечто единое — пусть она длилась долгие века, но Нума и Помпей у него как бы современники, потому что оба принадлежат одной эпохе. Собственно говоря, ведь и мы тоже в глубине души склонны полагать, что все древние римляне жили в одном и том же месте и времени — в древнем Риме. И такая синхронизация при всей своей внеисторичности является формой культурологического метода. не- обходимо дополняющего исторический: древнеримекая культура справед- ливо может рассматриваться как единый феномен, в котором все истори- ческое (частное) есть способ реализации структурообразующего (обще- го), как бы текст на языке данной культуры — именно поэтому умело составленная хрестоматия всегда вольно или невольно иллюстрирует культурную концепцию составителя. И Петрарка воспринимал римскую «пречистую древность» именно культурологически — как единый фено- мен. Историзм же его подхода выражался в том, что он объявлял этот феномен более не существующим, т. е. давал ему исторические границы. Наличие нижней границы для концепции не было актуально как само- очевидное — все имеет начало, даже и великий Рим некогда не сущест- вовал (достопамятным первопричинам его основания посвящена хресто- матийная «Энеида»). А вот осознание верхней, пусть хронологически неопределенной, границы было для Петрарки весьма важно, ибо возрож- дать можно лишь нечто мертвое или омертвелое, не функционирующее более во всей сумме своих свойств. Петрарка увидел и понял, что, не- смотря на наличие памятников античной цивилизации, сама античная цивилизация исчезла — эту совершенно справедливую мысль он выражал иными словами и по-всякому, однако вполне однозначно, и это было ново, потому что жители латиноязычной Римской империи жили в Римской империи, учились по Вергилию, зубрили в университетах римское право Об «Африке» Петрарки 247 и казалось, что всякая дорога по-прежнему ведет в прежний Рим, а за- вершились (притом давным-давно) лишь века непросвещенного язычест- ва, иных же по-настбящему важных событий от Ромула до Треченто не было. Петрарка не любил свое время и даже порой отказывался считать его свойм, объявляя о своей принадлежности прошлому и будущему, но не настоящему. Любовь к будущему — отдельная тема, и 0б отношениях Петрарки с «потомками» будет еще сказано, но так или иначе эта любовь лишена личностной конкретности и больше похожа на надежду. Любовь к прошлому совмещалась с горечью разлуки, потому что прошлое оста- лось в прошлом. Но Петрарка любил его: он любил великое время, рож- давшее Регулов, Сцилионов и Метеллов, доблесть которых превратила Рим в великую державу и с исчезновением которых Рим едва ли не вовсе перестал быть державой, которых прославляли и наставляли сочинители, чьим трудом и доблестью было сочинительство, прославившее их вместе с теми, кого прославили они. Он хотел знать о «мужах древности» по- больше, потому что великое время создают великие люди. Он хотел со- чинять, прославляя доблесть и научая доблести. Он хотел быть древним римлянином — истинным римлянином. А нотариусом он быть не хотел. И не только нотариусом — он не хо- тел быть даже богословом, т. е. достигнуть вершины достулной ученому карьеры. Ни одна из предлагаемых Петрарке временем социальных ролей его не устраивала, потому что в его времени пригодных для него ролей не имелось. Оставалось искать — точнее, создавать — себе новую роль. И тут следует отметить несколько значимых для понимания после- дующего обстоятельств. Во-первых, эта тенденция проявилась у будуще- го лауреата рано: его вкусы достаточно сформировались уже к моменту краткого конфликта с отцом, из-за чего, в сущности, и получился конф- ликт. Можно полагать, что вкусы эти сформировались уже в Карлантра, когда грамматик Конвеневоле читал со своим совсем юным учеником Вергилия и Цицерона, т. е. во время прохождения тривиума,— эта «сов- сем юность» была, в сущности, детством (до двенадцати лет — до 1315 г.), так что мы вправе сказать, что в известном смысле Петрарка на всю жизнь застрял в собственном детстве, усвоив систему ценностей детства (школы), а во взрослом мире понимая и принимая— как почти все дети — преимущественно ценности досуга (а тризиум был достояни- ем детства и досуга). Во-вторых, это рано проявившееся неприятие цен- ностей взрослого мира сочеталось © совсем не детской, да и у взрослых редкостной (особенно в ту пору) чертой — с категорическим нежеланием кому-либо и чему-либо подражать, хотя бы и древним, к которым он испытывал столь детское в своей первооснове обожание. Впоследствии он недвусмысленно выразил это в одном из писем к Боккаччо: «Я стараюсь идти по троне, проторенной пращурами нашими, но не желаю раболепно след в след влачиться за ними: я не такого хочу себе вожатого, который на цепи тащил бы меня за собою, но такого, который бы лишь пред- шествовал мне, указуя путь -— никто и никогда не воспретит мне сво- ротить, куда я сам пожелаю!» Что нельзя следовать традиции слово в 248 Е. Г. Рабинович слово — об этом писал еще Гораций в «Поэтике» (131—133), а сочини- тели средневековых поэтик столь авторитетную рекомендацию, конечно, повторяли, однако доминирующим художественным принципом самобыт- ность не была даже для Горация, который не приветствует и чрезмерную вольность (там же, 134—135). Зато Петрарка от любых, пусть лишь потенциально опасных «цецей» оберегался опять-таки с юных лет: напри- мер, в начале 1320-х годов не захотел читать «Божественную комедию», объяснив, что боится попасть под влияние выдающегося поэта — зарок этот был, конечно, не навсегда, и «АФрика» обнаруживает знакомство с «Комедией», но собственного экземпляра Петрарка (с его-то библиотекой! } не имел и в конце 1350-х годов, если вообще когда-нибудь имел. В-треть- их, как известно всем, Петрарка смолоду и всю жизнь писал итальянские стихи —и не между делом, не для светского развлечения, а с не мень- шим прилежанием и вдохновением, чем писал по-латыни. Это не слиш- ком хорошо увязывается с откровенной неприязнью к своему веку и © любовью к латинской древности: хотя на «народных языках» уже име- лась богатая литература, но с ученой (прежде всего со школьной) точки зрения они не располагали статусом полноправных языков: то, что пере- водится на русский язык как «народный», происходит не от горделивого «рорииз» (народ), а от «уегпа» (туземный холоп), и прилагательное «уегпаси]и$» само по себе звучит почти уничижительно. Но ведь Петрар- ка был таким заядлым латинистом! Получается неувязка, и по этому поводу уже выдвигалось много интересных гипотез и наверняка будет выдвинуто еще много — однако, оставаясь на твердой почве негипотети- ческой реальпости, можно утверждать лишь одно: Петрарка хотел нисать итальянбкие стихи и писал их. Так же, как при всей декларируемой и вряд ли лицемерной любви к своему уединенному Воклюзу (тоже, кета- ти, впервые увиденному и запавшему в память в детстве, в годы школь- ной зубрежки), он постоянно гостил у монархов, а то и у тиранов, время от времени без особого успеха пытаясь вмешиваться в политику,— это у него выходило несравнимо хуже итальянских стихов, но не в меньшей степени демонстрировало принадлежность веку, от которого он ничего хо- рошего не ждал. Все это должно было бы быть квалифицировано как «противоречивость», если бы расходилось с какой-то преграммой, но ни- какой особой этической или эстетической программы у Петрарки не было: его страсть к латыни не кристаллизовалась в пренебрежение к итальян- скому языку, привязанность к Воклюзу не означала анахоретства, любовь и Лауре не помешала родиться его детям — когда пристрастия и интере- сы достаточно разнообразны, то среди них непременно будут и противоре- чивые. Сам Петрарка был так привержен самоанализу, столько искал и столько находил в себе противоречий, столько написал об этом в стихах и в прозе, что будь у него программа, она была бы известна от него же, однако его самоанализ свидетельствует о приверженности к самоанализу (тоже не программной, а проистекающей от свойств характера) — и толь- ко. Если согласиться с метким замечанием, что Петрарка был прежде всего «зеркалом самого себя», то отсутствие программы представляется еще более естественным, 06 «Африке» Петрарки 220 .Е. Г. Рабинович ный и светский. А если у такого вот «нетерминологического гуманиста» имеется вдобавок и природный талант, то в чем он обнаружится в пер- вую очередь? Без сомненья, в письмах, в которых сразу явятся и обра- зование, и остроумие, я хороший вкус, да и учтивость тозке — ведь у письма есть адресат. И когда Петрарка, так и не став нотариусом, стал просто гуманистом в простом смысле этого слова, то он очень вскоре и очень широко прославился именно своими письмами, а при том, что пи- сем в ту пору, как уже сказано, писалось множество, такой скорый успех очень много значил для совсем еще молодого человека, относивитегося к жизни не без легкомыслия. Особенно после смерти отца, когда нерадивый студент окончательно бросил университетские занятия, поселился в пап- ской столице и стал проедать небесконечное отцовское наследство, не имея ни определенного общественного положения, ни каких-либо опреде- ленных перснектив этим положением обзавестись. Но Петрарка был в жизни желанным гостем — его миновала даже та полоса нишений, кото- рую положено пережить везучему герою романа, уже съевшему послед- нюю ложку родительской нохлебки и еще пе успевшему вкусить сладо- стей удачи. Первый успех пришел рано, первый меценат не замедлил явиться, и до самого конца Фортуна не изменяла своему любимцу, воз- нося его выше и выше — если ему и случалось страдать, то преимуще- ственпо от упоминавшейся неутолимой страсти к самоанализу, которая, впрочем, легла впоследствии в основу гуманистического (в терминологи- ческом смысле) антропоцентристского миросозерцания. Итак, успех принесли письма, и главную прижизненную славу доста- вили Петрарке они же, между тем как он не меньше, а скорее боль- ше, хотел прославиться в качестве поэта: стихи его пользовались мень- шим успехом, чем письма, хотя авторитет знатока латинской поэзии он тоже приобрел рано, так что сам Роберт Мудрый сделал его судьей своих (очень недурных, особенно для короля) стихов и вступил с ним в пе- реписку. К этому времени Петрарка, еще молодой, но уже знаменитый и (насколько было тогда возможно) независимый, усцел купить Воклюз и затеял сочинить эпическую поэму. Желание понятное: слишком многие знаменитые римские поэты были авторами поэм, и престижность этого жанра отчасти обеспечивалась риском — про поэму не сказкешь, как иро сборник элегий, что «вные недурны», поэма означает славу или провал. Петрарка хотел славы. В герои поэмы был избран, естественно, персонаж героического време- ни — старший Сципион, к которому Петрарка, как сам пишет в «Посла- нии к потомкам», с детства испытывал нокую неизъяснимую приязнь. Симпатию к старшему Сципиону испытывал и Данте (что отразилось как в «Комедии», так и в письмах), и уточнением 4с детства» Петрарка, воз- можно, лишний раз хотел подчеркнуть независимость своего выбора, хотя неизъяснимая приязнь в особых уточнениях не нуждалась —и ввиду своей неизъяснимости, и потому, что отношение к Сципиону как к «герою по преимуществу» родилось еще в древности и досталось Средневековью но наследству. Тит Ливий, — а Ливия Петрарка любил, знал же настолько хорошо, что собственноручно выправил его необъятный труд, и эта рабо- Об «Африке» Петрарки 221 та До сих пор не утратила своего филологического значения — итак, Ливий, начиная рассказ о войне римлян с Ганнибалом, называет эту вой- ну наивеличайшей из всех войн (ХХГ, 1), хотя к его собственному вре- мени выбирать было из чего: триста лет Рим только и делал, что вел ве- ликие войны. А из героев этой «наивеличайшей войны» самым значи- тельным и самым привлекательным выведен у Ливия именно Сципион, победитель Ганнибала, притом (в отличие от почти всех позднейших ге- роев, да и иных, ему современных) никак не скомпрометированный уча- стием в гражданских распрях и в братоубийственных смутах, воевавший только с «чужеземными захватчиками» и одолевший главного из них, после чего Рим стал хозяином чуть ли не всей вселенной и дальнейшие победы одерживал без особого труда. К тому же доблесть сочеталась у Сципиона с учтивостью, кротостью, просвещенностью, хорошим вкусом — он был воплощением «ВатапЦаз», но был также и на диво благочестив, и, наконец, он был молод, а Петрарка относился к молодости не просто как к житейской или даже социальной ценности, но как к безоговорочно положительной нравственной категории (быть может, нотому, что моло- дость была структурным свойством его характера, а сам он был «зерка- лом самого себя») —и это нривело впоследствии к почти терминологиза- ции слова «уепаз» в Италии, да отчасти и во всей Европе. В общем, Сципион был образцовым героем по всем статьям, причем героем пропис- ным — так же, как прописными классиками были Вергилий и Цицерон, любовь к которым Петрарка тоже пронес из детства через всю жизнь. Однако приязнь — не непременный повод сочинять о предмете этой приязни эпическую поэму, даже если объективно он годится в герои эпи- ческой поэмы (а доблестный и добродетельный молодой полководец в та- кие герои, конечно, годится). Герой должеи подходить не только жанру, но и автору, т. е. предоставлять ему максимальные возможности для по- этической самореализации. Эти возможности поэма о Сципионе Петрарке предоставляла. Некоторые из них названы: Сципион был прописным ге- роем, то есть принадлежал к набору вечных для Петрарки школьных ценностей, Сципион был носителем гуманности и благочестности, которые были для Петрарки главными нравственными ценностями, Сципион был молод — и уже этого могло бы быть довольно, но этим дело не ограничи- валось. Ранее упоминалось, что Петрарка порой пытался вмешиваться в политику (наиболее энергичные попытки отмечены в хронологической таблице) и что получалось это у него неважно. Однако в политических мечтаниях он своей малой способностью к практической политике огра- ничен не был и мечтал об Империи —о возрождении Римской империи миновавшего золотого века, когда Рим державствовал над миром. Есте- ственно, древний Рим. Но Петрарка был флорентиец и всегда об этом помнил (хотя жить во Флоренции не хотел), а вечный Город лежал в руинах, и уповательное его возрождение не предполагало упадка или унижения новых и славных городов вроде той же Флоренции или Вене- ции, или Пармы, а стало быть, возрождение римского могущества естест- венным образом понималось поэтом как возрождение могущества Италии, имеющей столицею Рим, между тем Римская империя его собственного 222 Е. Г. Рабинович нелюбимого им века управлялась германскими императорами. В жизни Петрарка держал сторону императоров и Даже на старости лет сделался имперским пфальцграфом, но в мечтах он видел иную картину, и варва- рам-германцам в любых чинах место в ней отводилось, мягко говоря, скромное — как и прочим варварам. Что «настоящая» Римская империя была именно Римской, а не Италийской, что при Сципионе римляне вое- вали не только с финикийцем Ганнибалом, но и чуть ли не с половиной Италии, из ненависти к Риму стоявшей за Карфаген, и т. д.,—все эти пронисные истины Петрарка знал отлично. Исторический Рим больше всего воевал с Италией, но поэзия говорит не о сущем, а о должном — и в поэме Сципион ведет в бой италийские («авсонийские») полки, с Ганнибалом воюет Италия, хотя и предводительствуемая Римом, во0б- ще римский патриотизм оказывается равен патриотизму италийскому, а по сути итальянскому. Материал для таких патриотических трансфор- маций давала не сама по себе война с Ганнибалом, а только те ее эпи- зоды, где главным героем был Сципион: зв качестве полководца он, дей- ствительно, бился лишь на чужбине, покоряя Иснанию, меняя царей в в Нумидии, громя карфагенян при Заме,— тут легко было отождествить Италию с Римом и списать стоявших за Ганнибала италийцев просто в изменники. Петрарка почти не подверстывал историю к концепции, но умело выбирал из истории то, что этой конценции не вредило, а поэтиче- ское умолчание ложью не является, Кстати было и то, что рассказ о Сцилионовых подвигах имелся под- робный (Ливий не пожалел места дяя описания великой войны), а вот прославляющая их поэма пропала — из «Анналов» Энния сохранились клочки, знакомые Петрарке по комментарию Сервия к «Энеиде», но не составлявшие ничего целого. На таком фоне Петрарка мог явиться по своему же выражению «Эннием новым» («Африка», П, 443; ср. 1 и примеч.), т. е. продемонстрировать не только свои преемственные связи с древней поэзией, но и их специфику — свое намерение идти по тропе пращуров вольной поступью равного, а не «влачащегося след в след» подражателя (не зря ведь он называл Вергилия братом). Впоследствии свою речь при получении венка он начал цитатой из «Георгик»: Ввысь влечет меня к пустынным кручам Парнасским некий сладостный пыд...— (Ш, 291—292) и в продолжении речи эта цитата многократно повторяется. Обычно по- добные зачины средневековых речей бывали цитатой из Писания, так как традиция сквозного их использования восходила к святоотеческим толко- ваниям, но цитата из Вергилия лишь варьировала эту традицию: Верги- лий уже в святоотеческие времена почиталея «душою отприродно христи- анскою», а в известном средпевековом гимне «Оный день» по пророче- скому статусу приравнивался к Чсалмопевцу,— итак, примерный католик, взявшийся петь о древнем Сципионе, просто в очередной раз проявил здесь свой хороший вкус, выбрав цитату из наиболее уместного ц цанной ситуации, но притом вполне авторитетного источника (цитата м& совсем обычна, однако ведь и случай нерядовой). Существеннее дру- 06 «Африке» Петрарки 224 гое — пропитированы полтора стиха, а Вергилий выражает свою мыель в трех (291—293): Ввысь влечет меня к пустынным кручам НПарнасским некий сладостный пыл — мне отроги горные милы, в коих к источнику Муз никем не протоптаны тропы. Это правдивые стихи, так как из всех сочинений Вергилия «Георгики», пожалуй, особенно самобытны. Но нельзя забывать, что Петрарка, цити- руя полтора стиха, рассчитывал на аудиторию, которой следующие пол- тора тоже памятны (как-никак Вергилий был школьным автором), а стало быть, с приличной скромностью — чужим полусловом — объявлял и себя поэтом вполне самобытным. В «Африке» он был куда менее скро- мен, и она полна реминисценциями этих трех Вергилиевых строк, т. е. декларациями, что по трудной дороге к источнику муз поэт идет нехо- женым путем и на свой страх. Это возвращает нас к приводившемуся выше отрывку из письма к Боккаччо, в котором намерение «своротить куда пожелаю» выражено © предельной прямотой, хотя и не в ущерб авторитету «пращуров». Пращуром из пращуров был Энний, первый «настоящий» римский ли- тератор (сам Гораций зовет его «отцом»!): он был, в частности, зачина- телем латинского гексаметра, т. е. чуть ли не всей классической римской поэзии и всей римской энической поэзии, так что не зря отрывки из «Ан- налов» сохранились в комментарии Сервия к «Энеиде»,-—- Вергилий во многом опирался на Энния, а иные строки у него и заимствовал. Петрар- ка, ставя себя рядом с Эннием («новый Энний») и Вергилием («бра- том»), претендовал тем самым быть сразу основоположником и класси- ком: основоположником нотому, что возрождал прерванное преемство, зачинателем которого был Энний, приведший в Лаций муз, призываемых Петраркой из изгнанья назад («Африка», П, 445—447), классиком пото- му, что располагал традицией, которой у Энния в запасе как бы не было , (запасы Энния были велики, но то были греческие запасы). Это преемст-- во — пусть прерванное на века и реставрируемое — Петрарка видел не- ким эволюционирующим во времени явлением, причем эволюционирую- щим в сторону большего совершенства. Энний был велик, но «груб»; в результате эволюции явился Вергилий — ученье пошло латинским му- зам в пользу. Теперь, после перерыва, они вернулись (он, Петрарка, их вернул), а значит, эволюция продолжается (он, Петрарка, ее продолжа- ет) —это путь пращуров, но вперед по нему идут поэты отважные, т. е. ищущие нехоженых троп, как некогда искал их Вергилий и как ныне ищет их он сам (потому-то идти по пути пращуров — не то, что «вла- читься» за пращурами). В трактате-диалоге «О сокровенном» собеседник Петрарки Августин говорит, что делать давность критерием истинно- сти — «верх безрассудства», и эта мысль явно важна для Петрарки, коль скоро он вкладывает ее в столь авторитетные уста. Отсюда не следует, будто отмечавшаяся выше внеисторичность культурного сознания поэта как-то компенсируется этим его эволюционизмом — одно с другим попро- сту не соприкасается. Идея, что все искусства со временем совершенст- 324 Е. Г. Рабинович вуются (если только вдруг по каким-нибудь внешним причинам не при- ходят в упадок), едва ли не менее оригинальна, чем хрестоматийный юдход к искусству, и тоже благополучно существует до сего дня — при- чем если внеисторичность все-таки является формой (пусть не всегда корректной) продуктивного по своей природе культурологического метода, то эволюционизм представляет собой в лучшем случае абсолютно некор- ректный перенос критериев вполне реальной технологической эволюции в область эстетических парадигм, а в худшем (и почти всегда) — механи- ческий перенос закономерностей онтогенеза на филогенез, т. е. наивное и неверное представление о том, что человечество совершенствует свои художественные навыки так, как их совершенствует индивид. При всей своей теоретической бесплодности концепция эта приносит много пользы, обладая большим вдохновляющим действием, хотя и очень избиратель- ным. Если талантливый художник (а таких мало) верит в эволюцию ис- кусства (а верят далеко не все) и в свою способность этой эволюции со- действовать (а столь отважны тоже далеко не все), то в интересах эволю- ции и своих он может рискнуть на новаторство (а таких смельчаков еще меньше) и преуспеть (иногда),— тут-то и являются на свет новые шедев- ры, которые не лучше и не хуже прежних шедевров, но общую сумму шедевров не только увеличивают, а также и разнообразят, расширяя репертуар художественных стилей и тем обогащая культуру в целом. Не касаясь необъятной проблемы каноничности средневекового искус- ства, придется отметить, что намерения Петрарки относительно «Афри- ки» (при всей неоригивальности эволюционизма как такового) сами по себе были довольно оригинальны, потому что латинский энос уже древ- ними почитался достигшим предела совершенства. Вергилий сделался школьным автором сразу после публикации «Энеиды» (т. е. вскоре после смерти), и все эпические поэты ему подражали. Разумеется, подражания различались — ведь каждый не только пишет, а и читает по-своему— однако средневековое (школьное или досужее) вергилиаиство ввиду не- которой окостенелости восприятия прописного (уже более тысячи лет) классика и ввиду несомненной тенденции к канону сплошь и рядом сво- дило подражание к заимствованию. Ко времени Петрарки проторенная Вергилием тропа превратилась в заезженную колею, и с позиций прин- ципиальной самобытности в привычном движении по ней действительно можно было видеть раболепие. Однако даже самобытный латинский ге- роический эпос мог быть только вергилианским — никакого другого пути пращуры не проторили. Для Петрарки главным признаком заезженности был не самый факт следования вергилианской традиции (традиция как раз и была путем пращуров), а упомянутые заимствования, искоренив которые он намеревался обновить традицию. Незаемность каждого стиха была для него непременным признаком истинной поэтичности и даже просто поэтической добросовестности, так что когда уже в старости он как-то раз нечаянно воспроизвел в одной из малых поэм полстроки все того же «божественного Марона» и ему на это указали, то он разразился по поводу своей оплошности целым покаянно-оправдательным посланием. Всякий, кто читал «Африку» параллельно с комментарием, имел возмож- гэ 2 бл 06 «Африке» Петрарки ность заметить. как много у Петрарки реминисценций из Вергилия и на- меков на сюжеты Вергилия,— но прямых заимствований из Вергилия или иного поэта у него практически нет. Демонстративноеть этого приема особенно заметна, если сравнивать поэму с прозанческими текстами, послужившими ей источниками, — с Ли- вием и Флором, с Цицероповым «Сном Сципиона» и еще некоторыми со- чинениями (соответствующие отсылки имеются в примечаниях). Перело- жить прозу в стихи с сохранением почти полной дословности — сложное и изысканное искусство, с образцом которого русский читатель знаком пов «Василию Шибапову» А. К. Толстого, переложившего в этой балладе одно из послапий князя Курбекого к Ивану Грозному (рифмованвыми амфибрахиями). Прием этот редок не только потому, что мало кому под силу, но еще и потому, что эффективность его можно оценить лишь при знании перелагаемой прозы наизусть или ночти наизусть, а прозу зазуб- ривают довольно редко, т. е. эффектный прием может остаться певостре- бованным. Однако же средневековому образованию ориентация на зазуб- ривание была весьма свойственна, так что перелагаемую стихами прозу номнил наизусть или почти наизусть не только сам Петрарка, но и мно- гие его просвещенные современники, и ноэт вполне мог рассчитывать на эффективность приема, особенно отчетливо подчеркивающего отсутствие заемных стихов. Тем не менее дословность есть дословность: допустив в поэму переложенную стихами прозу, Петрарка таким образом использо- вал (и пе только в переложениях прозы) слог, для героического эпоса не характерный, — хотя и з смешении со слогом вполне эпическим. Героиче- ский энос пользовался слогом, который риторика квалифицирует как «высокий»,—и если даже в таком эпосе воспеваетея «ВашапЦаз», то стилистически воспроизводить ее, оставаяст. в рамках сложившейся тра- диции, певозможно. А Петрарка воспел и воспроизвел. Рядом с серьез- ным и возвышенным вергилианством явилась изящиая простота раско- ванной речи, явилось острословие, а порой и намеренно грубоватое слов- цо нли выражение (такие особенно ве правились схолиасту). Шокирую- щей дисгармонии это смешение не создает, хотя иногда представляет высокий слог (при всем том домипирующий) в несколько пародийном свете, так как рядом с более разговорными пассажами он кажется слиш- ком выспренним, что, в свою очередь, усугубляет непринужденность со- седствующей разговорности (типичный пример — речи Лелия перед Си- факом). В других произведениях Нетрарки ничего подобного нет, поэтому и тут вряд ли можно предполагать какую-то сознательно нетрадицион- ную стилистическую стратегию — иначе в пределах поэмы эта стратегия применялась бы последовательнее. Куда вероятнее, что поэт, осмысляв- ший «золотую латынь» с тех же обобщенно-культурологических позиций, что и древность в целом, использовал возможности этого едипственно полноправного языка с предельно доступной полнотой, сообразуясь лишь с собственными представлениями об уместности того или иного выраже- ния. Не будь он принципиально самобытен, ему хватило бы заемного вер- гилианства, но он был самобытен и употреблял в дело весь имевитийся у пего лексический и риторический запас. 8 Франческо Петрарка 226 Е. Г. Рабинович Есть в стихотворной фактуре «Африки» и еще одна специфическая особенность — это очень близкая (опять-таки до дословности) соотнесен- ность с итальянскими стихами Петрарки. Она особенно заметна в У пес- ни, но так или иначе проходит через всю поэму. 'То, что многие строки и целые пассажи «Африки» можно обнаружить и в других латинских произведениях Петрарки, вполне естественно (самоповторения неизбеж- ны у каждого автора), а вот столь же частая или даже более частая соотнесенность с «Канцоньере» заслуживает внимания — на «Африку» словно бы нанизано все разновременное итальянское наследие ноэта (Коррадини в комментарии к своему изданию демонстрирует это очень наглядно — в комментарии к данному переводу отмечены лишь особенно показательные места самой показательной в этом смысле У песни). Спи- сать такую снецифику на упоминавшееся неизбежное самоповторение трудно уже просто по количественному признаку, так как самоповторе- ние в таких дозах хорошим поэтам не свойственно, да притом самопов- торения обычно провоцируются не только сходством смыслового контек- ста, но и ритмико-синтаксической инерцией. А между тем, хотя Петрарка был, конечно, говоря но-нынешнему, «билингвом» и двуязычное его на- следие едино по многим параметрам, но о ритмико-синтаксических само- повторениях на двух разных языках не может быть и речи: никакой сти- ховой общностью гексаметрический латинский эпос и силлабическая итальянская лирика не связапы, а смысловое сходство — условие недоста- точное, так как излюбленные мысли могут припимать любую образно- поэтическую форму (и даже не непременно поэтическую, так как Пет- рарка пиеал и прозу). Вряд ли случайно, что «Африка» оказалась свое- образным латинским конснектом итальянского поэтического репертуара Петрарки,— но как совместить откровенно-реставраторский замысел «но- вого Энния» с наличием в его поэме цитат из его же стихов на непол- ноправном языке, которые порой и в русском переводе приметно сохра- няют свою совсем недревнеримскую стилистическую природу? Разумеется, когда поэт декларирует свое право «своротить, куда ноже- лает», то если он сам (как в данном случае) желательного направления не указывает, всякие объяснения останутся гипотетическими,— однако здесь гинотеза, которую можно предложить, подкрепляется прецедентом, доступным интерпретации. Петрарке очень понравилась новелла о Гри- зельде из «Декамерона» — настолько понравилась, что он перевел ее на латынь. И немедленно обеспечил ей больший успех, чем прочим нозел- лам «Декамерона», потому что по-итальянски ее могли прочитать только итальянцы, а по-латыни — все грамотные европейцы. Случай далеко не исключительный: например, веком ранее Гвидо де Колонна вот так же ради европейского читателя перевел на латынь французский «Роман о Трое» Бенуа де Сент Мора. Действительно, всем было очевидно, что на вселенскую славу (и даже просто известность) может притязать лишь ла- тинский текст. Хотя и в качестве итальянского поэта Петрарка был до- статочно самобытен (как и во всем}, но сама по себе традиция была ста- рой и сложившейся, восходила к провансальской лирике и имела уже не только собственных итальянских основоположников, но и собственных 06 «Африке» Петрарки 227 итальянских классиков, включая Данте. А при всем том эта блистатель- ная традиция как бы не обладала культурной полноправностью, потому что на единственно полноправном для Европы языке ее не существовало ни в каком виде: все ее сложные и изысканные стихотворные формы, все ее сложные и изысканные образы, все ее поэтическое богатство — все было совершенно чуждо школьной традвции просто потому, что сочиня- лось не по-латыни. Обе традиции сосуществовали вполне мирно, не пересекаясь и как бы не зная друг о друге, даже если вдруг (изредка) «народный» поэт почему-либо переходил на латынь. Так у Данте имеется кое-какая латинская проза, но в ней и нет ничего «народного», это линь временное переключение из одной традиции в другую, обусловленное за- дачами, для разрешения которых «народная» традиция нужных средств предоставить не могла. Так Раймунд Луллий, сделавшись монахом и фи- лософом, стал писать по-латыни, совершенно забросив провансальский, на котором в молодости сочинял отличные стихи,— сменились задачи, сменился и язык. И напротив, если бы какой-нибудь схоласт возпамерил- ся вдруг воспеть прекрасную даму, то он должен был бы сделать это на народпом языке и в рифму, но тут достойных примеров привести не удастся — вагантская традиция хоть и школьная по происхождению, но не опирается на хрестоматию, а хороших латинских (в «золотом» смыс- ле этого слова) поэтов школа не производила веками, Петрарка писал итальянские стихи и, следовательно, ценил ту тра- дицию, которой они принадлежали, но переосмысленная им школьная традиция (т. е. его реставраторские задачи), да и самая его роль «пово- го Энния» предполагали, что проторенный им путь так или иначе про- должает «путь пращуров» и что вся его сколь угодно самобытная ниса- тельская практика доступна осмыслению в сколь угодно общих, но все же реставраторских категориях, пусть и с учетом, что новое не хуже старого. При всей своей страсти к самокритическому самокопанию (или вследствие этой страсти) Петрарка всегда умел отождествить свое с должным, потому что должное тоже выбирал сам, — примером тут можех. служить упоминавшееся отождествление не нуждающегося в мотивиров- ках итальянского патриотизма с имперской концепцией. Предпочтение «Гризельды» другим новеллам «Декамерона» тоже не нуждается в моти- вировках, но перевод ее на латынь давал ей сразу славу и полноправ- ность. Общая тенденция ясна: итальянское возвышается до латинского и так, сохраняя в предельно возможном объеме свою специфику, приобре- тает необходимый престиж — престиж полноправпости, обеспечивающий функционирование текста на вселенских (общеевропейских) культурных высотах. Причем исходный материал (итальянский патриотизм как тако- вой. оригинал «Гризельды» и т. д.) оказывается этому престижу при- частен, как бы «позолочен латынью» по причине своей переводимости — способности включиться в единственно подлинную традицию. Мирное «не- знакомство» народной и школьной традиций такого не предусматривало, но ведь до Петрарки и не было деятелей культуры сопоставимого с ним масштаба, реализовавшихся сразу в обеих традициях и в одном и том же качестве, да и после Цетрарки таких, в сущности, не было. Поэтому проб- 228 Е. Г. Рабинович лема «латипской позолоты», которая с культурологической точки зрения могла бы представляться чуть ли не универсальной, на самом деле явля- лась личной проблемой Петрарки, желавиего оставаться «новым Энпием» даже в качестве нтальянского поэта, да притом вряд ли это была созна- тельно формулируемая и сознательно решаемая проблема, — об этом нет сведений, что при склонности Петрарки к самоанализу довольно пока- зательно. «Африка» — большая поэма, и с ее помощью Петрарка намеревался добыть себе лавры, да к тому же выстунать лауреатом он хотел не только в своей латинской, аи в своей итальянской ипостаси, — и высту- нал, что видно по прижизненному издапию «Канцопьере», автор которых именует сам себя «тоэтом лавровенчанным». Творчество свое он, стало быть, осмыслял как нечто единое, и в самом крупном (единственном по- настоящему крупном) поэтическом его произведении такое осмысление не могло не отразиться, должно было отразиться. Это значит, что латин- ская поэма должна была впитать итальянскую лирику, сообщив и ей пре- стиж лавровенчанности.— так и случилось. Вернее всего было бы ска- зать, что «Африка» насыщена подстрочниками итальянских стихов, но латынь воспринималась нераздельно с древней метрикой: «переводи- мость» была переводимостью в полноценные латинские стихи, т. е. в гексаметры (престиж героического эпоса, всегда гексаметрического, сооб- щил этому размеру особую престижпость уже в древности). Все это не- маловажно Для понимания поэтической позиции Петрарки как автора «Африки»: он сочинял латинский героический (а значит вергилианский) энос, который должен был опознаваться (и в целом опознается) в каче- стве такового, при этом он использовал классическую традицию во всей возможной полноте — нарушал налагаемые па эпос ограничения, а в ипо- стаси эпического поэта продолжал оставаться лирическим поэтом. Стилю поэмы такое сочетание тенденций, разумеется, придает заметную свое- обычность, по возможности переданную в переводе, но не вызывающую недоумения, — у принципиально самобытного поэта и стиль самобытный, Зато сюжет поэмы и ее композиция породили много недоумений, даже подозрений, пе говоря уж о текстологических концепциях, а ведь в эпосе повествование не менее важно, чем стиль. Вообще говоря, патриотический «римско-итальянский» эпос со Сци- пионом в качестве главного героя, и притом совершенно традиционный, представлял бы собой поэму наподобие той, о какой мечтал Колуччо Са- лютати (см. «Дополнения», П),— описание подвигов Сципиона, расцве- ченное картинами и прочими эпическими красотами (то, что о своих меч- тах Колуччо говорит так скучно, пе значит, что уповательная поэма была бы плохой и скучной — могла бы быть и хорошей). Такова была эпическая норма, а насколько ей следовал Петрарка — это читатель поймет и сам, сопоставив мечты Колуччо с реальностью, так ужаснувшей впоследствии того же Колуччо (см. «Дополнения», ГУ). Впрочем, нельзя сказать, что Петрарка в первых строках поэмы просит музу помочь ему сделать то, чего он вовсе не сделал: «Африка», действительно, начинается с начала главного Сципионова подвига, т. е. с замысла разбить карфаге- Об «Африке» Петрарки 239 нян на их же земле, а завершается исполнением этого замысла и подо- бающим триумфом, и между началом и концом о событиях войны с боль- шей или меньшей подробностью говорится — в общем, поэма не только декларирована, а и опознаваема как героическая, эпическая. И даже как вергилианская, потому что нравственный героизм героя явно доминирует над героизмом военным и соотносится с ним как причина со следствием, а именно Вергилий первым из поэтов избрал себе в герои персонажа, чья главная доблесть в благочестпости. Но сколько у Цетрарки от этой тра- диции в стиле, столько (или меньше) у него от нее и в композиции. Традиция дозволяла и предписывала расцвечивать повествование встав- ками — описаниями картин и древних подвигов, речами, пророчествами и т. д. но не в ущерб единству действия, а у Петрарки эти вставки сплошь и рядом столь пространны, что утрачивают орнаментальный ха- рактер и наносят единству действия, да и просто нповествованию весьма заметный ущерб, от которого предостерегал Гораций, как от изнанки чрезмерной поэтической вольности («Поэтика», 134—435). Насколько «гу- манистический» слог теснит эпический, настолько и еще беспощаднее речи и пророчества теснят повествование — даже битва при Заме в них буквально тонет. Это отсутствие повествовагельной доминанты (для эпи- ческой поэмы традиционно обязательной) вызывало недоумение уже у первых читателей «Африки» — особенно бросался в глаза пропуск между ТУ иу песнями, вызывавигий самые разнообразные догадки (см. примеч. ТУ, 388). В комментарии к этой гипотетической лакуне по возможности доказывается, что никакой лакуны нет, и предлагается новая интерпре- тация связи между песнями — они связаны темой страсти и преодоления страсти (там же). Однако этот тип связи — не повествовательный, а лири- ческий, так как лирическое произведение развивает мысль, а не новесть о событиях, даже если те или иные события упоминаются в нем с доста- точной описательной наглядностью. Весь текст поэмы свидетельствует о том, что Петрарка, формально оставаясь в рамках героического эпоса. повествованием пренебрегал охотно и едва ли не по любому поводу: .по- эма нестрит так называемыми лирическими отступлениями, порой автор- скими, порой влагаемыми в уста кого-то из героев, но от того не пере- стающими быть лирическими отступлениями, А если приглядеться к развитию сюжета, то становится видно, что лирический тип связи между песнями и вообще характерен для «Африки» и что связь между ПУ и У неснями просто демонстрирует это наиболее ярко, так как последова- тельность повествования очень уж резко нарушена,— но лирический тип связи может быть осуществлен и без такой повествовательной дисгармо- нии. Особенно если учесть, что в двух первых песнях никакого повество- вания, в сущности, и нет, чем тоже в свое время был смущен Колуччо {«Дополнения», 1У). Итак, две первые песни представляют собой рассказ о сне Сципиона, в котором его подвигам в войне с карфагенянами уделено всего несколько цесятков строк, представляющих собой скорее вступление к сну, нежели повествование в собственном смысле слова (Г 115—467),—это поеле пространных посвящений и рассуждений и перед пространным (пример- 230 Е. Г. Рабинович но в тысячу стихов) описанием сна, в первой части которого в обратном порядке и тоже без особенной повествовательной последовательности речь идет о прошлом (от сравнительно недавней гибели старших Корне- лиев и в глубь — до Ромула), а во второй —о будущем, но тоже без повествовательной последовательности. Впрочем, никакой последователь- ности ожидать и не стоит, так как «исторические» и «пророческие» по- вествовательные фрагменты используются в качестве иллюстраций к рас- суждениям о славе, доблести, добродетели, устройстве Вселенной и т. п.— а в последовательности мысли поэту отказать нельзя. Начало Ц] песни связывает ее со П (а точнее —с первыми двумя) самым естест- венным образом: заснувший в { песни Сципион просыпается и, вдохнов- ленный сновидением, укрепляется в своем намерении разбить карфаге- нян на их земле, о чем и совещается с Лелием, которого посылает сгово- риться с Сифаком. Эта связь может быть интерпретирована как повест- вовательная (вещий сон — событие, решение о высадке — тоже), но мо- жет быть интерпретирована и как лирическая (от намерений и сомнений к твердой уверенности под впечатлением сна). Так или иначе, но от па- чала песни до отъезда Лелия — несколько десятков стихов, а нотом опять ничего не совершается уже до конца ГУ песни, хотя формально в них по- вествуется об успешных переговорах с Сифаком (он принял дары и при- гласил Сципиона к себе). Фактически же ИГ песнь содержит простран- ное описание дворца, столь же сказочный и довольно краткий рассказ об истории Африки (от Антея до Ганнибала) и пространные рассказы Ле- лия о героическом прошлом Рима, а в небольшой ГУ песни Лелий по просьбе Сифака рассказывает о юношеских подвигах Сципиона. Разделе- ние понятно (ТШ песнь — о древних героях, ГУ — о нынешнем и вели- чайшем), связь тоже понятна (рассказы Лелия иллюстрируют его же рассуждение о римской доблести и благонестности). причем можно от- метить изящную симметрию в композиции сна и в композиции речей Ле- лия: от недавнего прошлого в глубь древности и затем к грядущему (сон) — от настоящего в глубь древности и затем к недавнему прошлому (Лелий). Однако о главном предмете поэмы, т. е. с ратоборстве Сципио- на с Ганнибалом, поэт в первых четырех песнях успел рассказать только то, что Сципион задумал переправиться в Африку и что Лелий почти сговорился с Сифаком. А то, что в этих четырех песнях так или иначе пересказана вся история Рима от бегства Энея из Трои до будущего упадка и захвата варварами, — это не повествование в собственном смыс- ле слова, а пусть повествовательные по форме, но все же отступления, нарушающие единство действия не меньше (если не больше), чем отстун- ления философские. Правда, та малость, которая рассказана, рассказана без пропусков, но эта эпическая рамка столь очевидно второстепенна сравнительно с лирической композицией, что чисто лирический переход к песни У уже не удивляет, тем паче что и тут некоторые повествова- тельные условия как бы соблюдены: все-таки Массинисса взял Цирту носле поездки Лелия к Сифаку (пусть через годы!), а значит, скудное повествовательностью повествование хоть и скачком, но немного подви- нулось вперед — чтобы надолго застрять в новой лирической теме. 06 „Африке» Петрарки 231 Других пропусков в поэме нет (поэтому данная «лакуна» и разбира- ется в примечании так подробно), однако даже по оглавлению читатель может убедиться, что до самого конца (и особенно в конце) описанная тенденция сохрачяется в полной мере. Так, в начале [Х песни лучшим другом и советчиком Сципиона неожиданно становится Энний — не только вопреки исторической истине, но и вопреки предыдущим песням, где лучшим другом героя выведен Лелий, которого хвалит за верность и Сципион-небожитель. беседующий с героем в его вещем сновидении, В [Х песнь Лелий не упоминается ни разу и вытеснен именно Эннием (другом, утешителем и советчиком), хотя зпическому герою не положено без повода менять друзей. У Сципиона такого повода нет, по он есть у Петрарки, причем весьма основательный: замена Лелия на Эныня дает возможность заверпить поэму еще одним вещим сном, в котором сам Гомер папророчит своему поклоннику и подражателю будущую «Афри- ку», показав и расхвалив ее будущего автора. Сходное пророчество Сци- пион уже получил от отца (П, 441—454), но Гомерово гораздо подробнее и едва ли не авторитетнее — а собеседником Гомера традиция изобраи‹а- ет Энния, и заменить его (поэта!) Лелием нельзя, так что Лелию прихо- дится исчезнуть. Но в связи со сном Энния пора отметить и еще одну своеобразную особенность «Африки»: ее автор—в числе ее героев. Петрарка мог пренебрегать действием, но к характерам был внимате- лен н живописал своих персонажей с необязательной для эпоса (но и не противоречащей жанровым нормам) психологической скрупулезностьо. В сущности, ему и Сципион был интересен именно как характер — и это- му образцовому характеру в поэме вполне просторно. Менее образцовые персонажи не менее (если не более) психологически достоверны: свой нрав у Лелия, свой у Массиниссы и т. д.— даже у Сифака свой и очень непростой чрав. Лирическая в своей первооснове структура поэмы позво- ляет автору подробно анализировать внутреннюю жизнь героев, куда бо- лее для него занимательную, чем перипетии Пунических войн. Однако в качестве лирика но преимуществу (да и просто по личным своим свой- ствам) больший интерес Петрарка испытывал к собственной внутренней жизни, что ва редкость ярко отразилось во всех его произведениях. Он говорил о себе сам, он заставлял говорить о себе других (например, Августина в упоминавшемся трактате «О сокровенном») —и «Африка» в этом смысле не является исключением, Конечно, в эпической (хотя бы и нетрадиционной} позме поэт не может писать только о себе, как в со- нете или в послании, но эпос и вообще не предполагает самоописания повествователя и тем более включения его в список персонажей, а Пет- рарка вопреки традиции верен себе и тут, т. е. говорит о себе сам и за- ставляет говорить других. И не только говорить: если во П песни стар- ший Корнелий лишь хвалит юношу, которому суждено стать «Эпнием новым», то в {Х песни этот юноша явлен Эннию вживе — пусть в каче- стве еще не обретшей тела души, однако души с наружностью, именем, повадкой и даже местожительством. Персонажей поэмы условно можно разделить на две категории: одни так или иначе принимают участие в действии, хотя бы это участве было чисто словесным, как у Энния или 232 Е. Г. Рабинович старших Корнелиев; другие фигурируют лишь в чужих рассказах — ис- торических или пророческих —т. е. относительно Действия являются как бы вводными. В какой-нибудь другой (да почти в любой) эпической поэме вводные персонажи могут не выделяться в особую категорию и даже не считаться персонажами, коль скоро к сюжету опи отношения не имеют, но в «Африке» основной сюжет настолько заслонен разного рода отступлениями, а вводных персонажей соответственно так много, что они определенно создают особую группу характеров. Петрарка в качестве персонажа поэмы принадлежит, конечно, к этой «бездействениой» катего- рии, но отчетливо из нее выделяется как лицо особо значимое: о нем пророчествуют дважды, во второй раз он — единственный герой пророче- ства и пе только предсказан, а и показан, причем показан не в условном обличье неземного жителя, а в реальном земном облике и у себя дома — в Воклюзе, так что из всех персонажей второй категории получается са- мым реальным и живым. Столь нетрадиционное присутствие автора в его же творении сочетается с такой же нетрадиционвостью авторской позиции. Никакой определенной дозировки присутствия повествователя в по- вествовании традиция не предлагала: количество обращений к музе. посвящений, рассуждений и т. п. диктовалось скорее вкусом, чем задан- ной пормой. Общирное (с тремя посвящениями и многими рассуждения- ми} вступление к «Африке» и долгое с нею прощание (опять же с рас- суждениями и обращениями) не являются признаком поэтической скром- ности, но и не перечат правилам. Нравда, несколько неожиданна мотиви- ровка разлуки поэта с героем (1Х, 410—420): раз предметом поэмы объ- явлено ратоборство Сципиона с Ганнибалом, то развязкой этого эпиче- ского действия, естественно, будут победа и триумф, — поэма и заканчи- вается триумфом, никакого продолжения ей не положено. Но Петрарка так равнодушен к единству эпического действия, что соблюдение этого эдинства считает нужным мотивировать, — и уж, понятно, своим собет- венным уморасположением: он просто не хочет рассказывать дальше, потому что дальше жизнь Сципиона складывалась плохо, а вовсе не з1о- тому, что действие завершилось и рассказывать больше не о чем. Этот лирический штрих еще нагляднее подчеркивает комнозиционный лиризм поэмы, о котором писалось выше, но не добавляет к нему ничего нового. Куда существеннее и необычнее диссонанс между вступлением и заклю- чением, который меньше бросается в глаза, так как к эпическому дейст- вию вроде бы никак не относится. Однако же соотнесенность есть — и очень необычная для любого повествовательного жанра. Во введении к поэме Петрарка обращается к своему венценосному покровителю Роберту Анжуйскому, при помощи которого уже стяжал в Риме «долгожданный лавр», и просит его заступиться за будущую {еще не готовую) поэму, обещая в следующей поэме воспеть подвиги мудрого короля,—а пока посвящает ему «Африку». Введение это пере- межается рассуждениями о славе, зависти и эпических поэмах древ- ности, так что вполне естественно переходит в рассуждение о причинах Пунических войн, т. е. к избранному предмету. Быв у Роберта в Неяано-. 06 «Африке» Петрарки 233 ле, Петрарка действительно обещал посвятить ему «Африку» (в благо- дарность за хлопоты о лауреатстве) — стало быть, исполнил свое обе- щание и сочинил упомянутые несколько десятков строк не ранее лета 1341 г.— после состоявшегося в апреле венчания. В 1343 г. Роберт умер. В заключающих 1Х песнь пространных обращениях к поэме и к чита- телям поэт горько оплакивает эту смерть и лишившуюся заступника «Африку», которую отчасти по этой причине завещает потомкам. Таким образом, «Африка» вполне правдиво описывает актуальные для биогра- фии Петрарки события,— по ведь события эти разделены годами, т. е. правдивое их описание значит, что, кроме единственно эктуального для эпоса времени повествования (пусть прерывистого, пусть не всегда последовательного, но все же не выходящего за пределы нескольких последних лет войны с Ганнибалом,— а все отступления сохраняют ста- тус отступлений и отдельного времени не создают), в поэме имеется еще и время повествователя, начинающего свой труд в одних обстоя- тельствах и завершающего в совершенно иных, что и является поводом для пространных рассуждений. Нет никаких оснований предполагать, будто это получилось случайно: Петрарка до конца жизни перечитывал и (в той или иной мере) правил поэму, а в 1343 г. работа и вообще была в разгаре, и простая логика вроде бы требовала поменять посвя- щение живому Роберту на посвящение памяти почившего Роберта. Но это так, если понимать под простой логикой устойчивую повество- вательную традицию, не предоставлявшую повествователю «личного времени»: стареть, терять друзей, менять намерения и т. Д. имеют пра- во герои, повествователь же всегда и во всем неизменен, хотя обычно тратит на повествование больше годов, чем герои на подвиги. А Пет- рарка правило это преступил и не только сделал себя персонажем поэмы, но и всей ноэме придал заметную автобиографическую окраску: можно сказать, что «Африка» начинается со сна Сципиона и кончается его триумфом, а можно сказать, что она начинается среди наилучших упований и под защитой Роберта, кончается же среди падения всех на- дежд, кроме надежды на «внуков», и в скорби по умершему заступнчику (так цикл «На жизнь мадонны Лауры» не отменяется ее смертью и воспоследовавшим циклом «На смерть мадонны Лауры») — с эпической точки зрения верно первое, с лирической — второе, а поскольку уже не раз и на других примерах демонстрировалось, что текст поэмы оргализован сразу по обоим принципам, то можно утверждать, что вер- 30 и то и другое. Неудивительно, что один современный философ назвал «Африку» эпосом собственпой души Петрарки,— и неудивительно, что поэт отно- сился к этому своему творению особенно ревниво. Такому отношению способствовали и обстоятельства. Хотя в 1341 г. Петрарка получил венок в Риме не за поэму — да за поэму и не мог, ведь готовы были только первые четыре песни — и хотя никто не читал тогда и этих четырех песен, а лишь кое-кому были известны кое-какие отрывки, и лауреатом Петрарка сделался «по совокупности», но общее мнение видело в лавровенчанном поэте прежде всего автора «Африки», а сам 234 Е. Г. Рабинович он склонен был это мнение поддерживать, — престиж героического эпоса автоматически делал ноэму главным его творением (и это было ясно всем), а ее упоминавшаяся выше «конспективность» относительно всех прочих его произведений превращала ее в своеобразное поэтическое средоточие этих произведений (и это так или иначе было ясно самому поэту). В результате сразу после венчания в Риме «Африка» преврати- лась в некий миф: никто ее не читал, но все знали, что уже почти написана и вот-вот будет завершена величайшая поэма века или веков, и автор не возражал. Однако себялюбивая страсть Петрарки к своему (особенно сходному © родителем!) детищу превратила «Африку» в миф надолго, почти на полвека,— чтобы затем окружить ее новым мифом, ибо инерция мифо- творчества, хотя бы и историко-литературного, обычно отличается устой- чивостью, как и все, причастное каким-либо мифам. Рождению данного мифа способствовало и то (уже отмечавшееся) обстоятельство, что Петрарка не любил свой век, век же, напротив. питал к нему любовь. граничацую с обожанием. Поэт охотно принимал и обожание, и про- истекавшие от него духовные и материальные жизненные удобства, но ни в какой мере не почитал себя обязанным этому лелеявшему его веку — даже в лице читателей, даже если эти читатели доводились иму личными друзьями. Итак, получив венок, он после иекоторого перерыва снова взялся за поэму и, как сам пишет в «Послании к потомкам», заверитил ее быстрее, чем ожидал. Конечно, вчерне: произведения свои он всегда обрабатывал очень тщательно как для первого издания, так и для последующих (некоторые примеры см. в «Хронологии жизни и творчества»). поэтому нервого издания читатели могли ожидать лишь около 1350 г., что не исключало, разумеется, дальнейших исправлений и дополнений. Что Петрарка предполагал издавать поэму, косвенно сви- детельствует и. он сам: он рассказывает, что однажды (в начале 1340-х годов) тяжело заболел, а поэма была еще не готова —и он чуть не сжег ее, опасаясь, что умрет, неготовое же творение его кто-то станег редактировать («О сокровенном»). Опасение понятное. Известно, что Вергилий на смертном одре попросил поэта Вария сжечь незаконченную «Энеиду», а Варий не только не послушался, но якобы перед публика- цией что-то исправлял в труде покойного друга,-— ясно, что для Петрар- ки самая мысль о подобной возможности была непереносима. Отсюда же можно сделать вывод, что раз он умер, а своеручпо переписаниая им поэма осталась, то он почитал ее вполие готовой. Петрарка и в «По- слании к потомкам» пишет об «Африке» как о готовой поэме —ин все же до конца его жизни «Африка» оставалась мифом. О ней знали и предполагали многие и многое, но ее самой пе знал пикто. Как-то раз (сравнительно скоро после венчапия) Петрарка показал своему дру- гу Барбато де Сульмопа отрывок УТ песни — описание западного нобережья Италии и рассказ о смерти Магона — и даже разрешил сде- лать копию, но не для распространения. Однако Барбато пришел в такой восторг от этого достаточно заурядного отрывка, что обещание свое нарушил, вызвав крайнее недовольство лоэта и (возможно) окон- Об «Африке» Петрарки 235 чательно утвердив его в намерении держать поэму под замком, так как "тавшие известными строки сделались мишенью для замечаний «завист- ников». Впрочем, на формировании мифа эпизод этот совершенно не от- разился. Миф, как уже сказано, начал формироваться вокруг первых же из- вестий о новой и небывалой поэме, т. е. не позднее 1341 г., вполне же сформировался, судя по всему, к началу 1350-х годов — ко времени, когда долгожданный шедевр по любым расчетам должен был увидеть свет. Из «Послания к потомкам» мы знаем, что «Африка» была готова гораздо равьше, и естественно полагать, что чуть ли не за десять лет, прошедших от указанного автором срока, она могла и должна была быть подготовлена к первой публикации. Действительно, как раз в это время Петрарка; которого уже со всех сторон атаковали нетернеливыми вопросами, объявил (в письме к упоминавшемуся Барбато}, что «Афри- ка» готова, но требует еще некоторой «плифовки». Поэт знал цену словам и не стал бы называть шлифовкой серьезную переделку, следо- вательно, речь шла о мелких доработках — и это опять же можно было понимать как обещание скорой публикации. Но ничего подобного не произошло. Тема шлифовки превратилась в вечную тему и в один из главных мотивов «африканского мифа» во всех его модификациях, вклю- чая современную (пожизненный, но так и не завершенный труд поэта над самым важным для него произведением). Тема шлифовки сочета- лась с производной от нее и гораздо более впечатляющей темой сожже- ния поэмы. Было известно, что Петрарка некогда хотел незаконченную поэму сжечь — известно это было, разумеется, от него самого. От него же было известно, что однажды он сжег целую кипу своих небольших произведений (стихов и писем) не потому, что они казались ему плохи- ми, а потому, что казались не стоящими дальнейших трудов, а без до- делки не годились. Наконец, порой он грозился на этом же основапии сжечь «Африку», которую ему. Дескать, надоело шлифовать. А так как поэма представляла собой рукопись, существующую в одном-единетвен- ном —и притом для нсех недосягаемом! — экземпляре, то легко вообра- зить, насколько драгоценнее становился неведомый шедевр его заочным, но оттого не менее пылким поклонникам. К тому же поэт хоть и прятал от всех свое создание, но о заочной его славе заботился — не только не пресекал всеобщее любопытство, но скорее поддерживал — оба выше- описанных мотива восходят к нему, и он не уставал их разрабатывать в письмах, тем самым постоянно напоминая о себе как о владельце утаенного сокровища. Кроме того он (в «Послании к потомкам», но быть может, и ранее) мифологизировал сам замысел «Африки» через мотив Страстной пятпицы, использовавшийся им и в другом контексте, в связи со стихами к Лауре. Об этом стоит сказать особо. Петрарка впервые увидел Лауру 6 апреля 1327 г. в церкви, в Страст- ной понедельник. Лаура была не просто предметом его безответной люб- ви, она была его важной биографической темой, что подчеркивалось, в частности, обязательным поэтическим освящением каждой годовщины этой первой встречи. Но 6 апреля 1327 г. Петрарка решил считать пят- 236 Е. Г. Рабинович ницей — в таком контексте это легко интерпретируется как соотнесение Страстей Христовых и возвышающих душу страданий любви. Однако замысел «Африки» поэт тоже приурочивает к Страстной пятнице (1338 г.), не называя календарной даты, а потому проверить тут ни- чего нельзя, но если учесть, что в Рим за венком поэт прибыл опять же в Страстную пятницу (и мог сделать это нарочно), то выстраивается довольно недвусмысленная последовательность явно искусственного про- исхождения. Можно считать, что Петрарка и вправду превратил Лаурин понедельник в пятницу ради соотнесения своих страданий с Христовы- ми, а Дальше руководствовался уже некоей инерцией, потому что две другие пятницы ни с какими страданиями не соотносятся, зато тесней- шим образом связаны с поэзией, а страдания любви у Петрарки пред- почтительно проявлялись в поэтической форме. Тогда получается ряд: нятница любви, вдохновившая «Канцоньере»,— пятница главной поз- мы — пятница поэтической славы (любовь и стихи — лучшие стихи — награда за стихи). Однако возможна и другая интерпретация, в рамках которой «Лаурина пятница» является лишь поводом для уподобления себя Христу, но исходно имеет иную семантическую нагрузку. Дело в том, что Страстная пятница — пятница из пятниц (как Насхальное воскресение — воскресение из воскресений), но эта Святая (по-латыни «страстные» дни называются «святыми») пятница Святой седмицы тем самым воспроизводит —и воспроизводит по преимуществу — пятницу Первой седмицы, седмицы Творения мира. Нятница — последний и глав- ный день Творения: в пятницу был создан Адам, после чего Творец «почил... от всех дел Своих» (Бытие, 1, 26 —П, 2). Страстная (святая, великая} пятница рассматривалась уже раннехристнанским богословием как новая Пятница Творения: место «ветхого Адама» заступал «новый Адам», и «совлечением ветхого Адама» были именно Страсти Христовы, приготовлявшие рождение «нового Адама» и новый Завет с Богом («пят- ница» — греч. «рагазсепе», букв. «приготовление»). Конечно, эта бого- словская концепция была куда сложнее и подробнее, но суть ее заклю- чалась в отношении к пятнице — а особенно к «Святому Приготовле- нию» — как ко дню творчества и кануну возрождения, и эта ее симво- лическая значимость всякому средневековому человеку (во всяком слу- чае грамотному) была в той или иной мере ясна. Отец гуманизма был рожден и воспитан Средневековьем: пусть он не испытывал интереса к тропологическим, анагогическим и прочим толкованиям Писания. а все же он был вскормлен и вспоен именно этой культурой и вне за- висимости от личного отношения к ней часто воспроизводил ее в своем поведении, например в вышеописанном отношении к своей библиотеке, И в отношении к пятнице тоже, хотя наложение на собственную жизнь категорий Святой седмицы сразу демонстрировало отнюдь не средневе- ковое отношение к своей биографии и к своему творчеству. Однако. хотя себялюбие Нетрарки во многом послужило, как уже говорилось. развитию гуманистического антропоцентризма, само это себялюбие мог- ло бессознательно оформляться в привычных поэту, т. е. средневековых, категориях. Таковы, вероятно, и его «три пятницы»: первая — «великое 06 «Африке» Петрарки 237 приготовление» ко всей его итальянской поэзии, вторая — к «Африке», третья — к желанному статусу лавровенчанного поэта. Нескромно, но от того еще правдоподобнее. В определенном смысле Петрарка действитель- но может быть назван «человеком Пятницы» — это почти то же, что и «отец Возрождения». Почему же он все-таки утаил «вторую пятницу» — точнее, предпочел оставить мифом (тщательно обработанным мифом) столь любимое им творение, уже стяжавшее столь великую заочную славу? Объяснить это только страстью к бесконечной шлифовке нельзя — он шлифовал и дру- гие свои вещи, но обычно раньше или позже публиковал их (а потом продолжал шлифовать), да и прежде публикации знакомил друзей © какими-то отрывками. Авторы эпических поэм в процессе своего многолетнего труда порой собирали приятелей и читали им отрывки, которыми были довольны, так что поэма могла приобрести частичную (но отнюдь не мифологическую) известность задолго до публикации. Убеждая Петрарку примерами Вергилия и Стация, друзья просили его показать (почитать) им хоть что-нибудь (ведь хоть что-вибудь, наверня- ка, уже отшлифовано), но все просьбы оставались тщетными. И само- очевидно, что хотя у воэта была веская причина держать поэму под спудом, причиной этой была вовсе не шлифовка: как бы там ни было, но Дважды он давал друзьям отрывки поэмы, причем не только не «от- шлифованной», а даже и просто педонисанной. То, что он и в старости перечитывал «Африку» и, как всегда бывает в подобных ситуациях, вносил в нее некоторые исправления, не отменяет того факта, что сам он считал поэму готовой, и давно готовой, — раз он сам пишет о ее готовности в «Нослании к потомкам». Мы не имеем права ему не верить, не располагая для этого самыми серьезными основаниями, а мы таковы- ми не располагаем. Что же до причин сокрытия готовой поэмы, то опять-таки разумнее всего довериться в этом вопросе ее автору, кото- рый прямо говорит в своем заключительном прощании с «Африкой», что дорога в свет оказалась закрыта для нее из-за смерти Роберта: потому-то теперь ей придется ждать, затаясь в безвестности, «иных времен» — ее читателями должны быть не современники, а нотомки. Это (наиболее авторитетное!) объяснение подтверждается первона- чальной историей поэмы. Действительно, в 1340 г. Петрарка отослал в Париж Пьеру Берсюиру отрывок из совсем еще не готовой поэмы, причем отослал для использования в книге, т. е. для публикации. В 1341 г. он читал отрывки из «Африки» Роберту — а готовы были (оставляя в стороне вопрос о шлифовке) только четыре песни. Сразу после смерти Роберта он (правда, уже с оговорками) дал Барбато ско- пировать кусок УГ песни, а поэма по-прежнему была еще пе готова. Ясно, что, проживи Роберт на несколько лет дольше, дописанная за это время и посвященная ему «Африка» непременно увидела бы свет.— при живом Роберте поэт меныпе скрывал неготовую поэму, чем после смерти Роберта готовую! Однако (и это очепь важно) при живом Робер- те Нетрарка мог не особенно опасаться провала: державный меценат защитил бы его от «завистников» и своим влиянием обеспечил бы поэме 238 Е. Г. Рабинович успех — быть может, не безусловный, но уж наверняка достаточный, чтобы не скомпрометировать лауреатства. Во всяком случае, Петрарка в это верил. Смерть Роберта оставляла «Африку» на произвол судьбы и «завистников», а к началу 1350-х годов (когда поэма в принципе должна была быть опубликована) это грозило провалом — особенно скан- дальным на фоне уже сложившегося мифа. Петрарка мог укреплять этот миф, расхваливая свое творение устами Августина и самой Истины («О сокровенном»), но он был умным человеком и очень опытным лите- ратором: реакция читателей на долгожданный шедевр была для него Достаточно предсказуема, причем именно реакция «его» читателей — первых гуманистов. И он был прав: мы знаем, что тому читательскому кругу, от кото- рого десятилетия утаивалась «Африка», она (мягко говоря) пе понра- вилась, и дело обошлось без скандала просто потому, что Петрарки уже не было на свете, и шокирующая поэма оставалась только частью его огромного и восторженно воспринимаемого наследия. Вкусы этого круга людей Петрарке были хорошо известны: среди них распростра- нялся миф о сокрытом шедевре, они с нетерпением ждали этого шедев- ра, но — при всей его сокрытости — имели о нем заранее сложивииеся и вполне твердые представления, в согласии © которыми «Африка» дол/кна была быть (т. е. в мифологической своей ипостаси как бы уже и была — отсюда последующее разочарование) правильным стихотвор- ным пересказом соответствующих книг Ливия — это вполне ясно выра- жено в посланиях Боккаччо и Колуччо («Дополнения», [; ИП). Забавно, что такая поэма существовала к тому времени уже больше тысячи лет, но была найдена несколько позднее — рукопись заслуженно забытых «Нунических войн» Силия Италика (26—101 гг. н. э.) была возвращена читателям лишь в начале ХУ в., и это было то самое расцвеченное ре- чами и описаниями, но вполне связное повествование, каким Должен был быть заправский героический эпос. Силий был поэтом достаточно искусным, но скучноватым, и в древности его поэма успеха не имела, зато гуманистами она была встречена весьма гостеприимно. Однако отец гуманизма во вторую половину своей жизни (после смерти Роберта} знал и видел, что вслед ему на «путь пращуров» встает все больше даровитых и просвещенных людей, но видел также, до какой точки простираются их устремления и что находится за пределами их зрительного горизонта: «Африка» была именно за поворотом, куда им дороги не было. Без гуманистов с их неимоверным подвигом не возник- ла бы новоевропейская культура, сделанное ими неисчислимо, и даже слово «Витаю аз» (такое простое для Петрарки!) обогатилось благодаря им новыми и возвышенными значениями. Однако основоположник на- правления пе отождествлял себя с ним, осознавал его конечность и по- лагал (нескромно, но здравомысленно), что поэма его может быть вос- принята не раное, чем направление это, сделав свое дело, себя исчер- пает,— а раз так, то он И завещал ее потомкам, рассказав в послании к ним историю ее создания. Что же до гуманистов, то они и вправду вполне открыли нам путь пращуров, но поэтическое их вдохновение 06 «Африке» Петрарки 239 и даже просто художественный вкус оказались обременены новообретен- ной ученостью, поэтическое своеволие было им чуждо — другим они были заняты и по-другому резлизовались главные их таланты. Итак, в отношении к своим преемникам Петрарка оказался прав, более того: не предназначенная для них и все же доставшаяся им «Африка» до известной степени осталась мифом, кое в чем продолжав- шим прежний (создававшийся при Петрарке и с участием Петрарки) миф, превмущественно же тему «шлифовки», Завещая поэму потомкам, Петрарка остался Петраркой, т. е. средпевековым сюзереном своего книгохранилища, включавшего архив: он своеручно переписал поэму, однако то, что сам он явно почитал беловой или почти беловой рукописью, еле-еле удалось скопировать -- с филологической точки зре- ния этот манускрипт квалифицировался как черновик, нричем черновик Довольно небрежный, требующий большой текстологической работы. А если так, то с позиций безукоризненной филологической логики было переосмыслено само понятие шлифовки — той мелкой правки, из-за ко- торой беловой манускрипт приобрел в руках автора столь безобразно- черновое обличье, В новом мифе Петрарка оставался великим поэтом, «Африка» оставалась его любимым детищем, но утаивание ее объясня- лось тем, что «святой учитель» всю жизнь ее писал да так и недописал, оставив нечто вроде черновых набросков. Это снимало противоречие между ожидаемым должным и шокирующим сущим: композиция поэмы превращалась в чуть ли не случайное соположение недоработан- ных фрагментов (иначе она просто не была понятна), из которых Пет- рарка так и не успел составить «настоящей» поэмы -- ожидавшегося пересказа Ливия. Естественным подтверждением этой концепции было состояние текста, а собственные свидетельства поэта («Послание к по- томкам»} в расчет не принимались — тогда следовало бы признать, что он, пусть неаккуратно, написал все именно так, как хотел написать, т. е. что он намеренно шел против правил, созданных столь почитае- мыми им пращурами. Отстода видно, что в принципе расчет Петрарки на поздних потомков был верным расчетом. Самовлюбленный самоанализ основоположника отразился в гуманистическом миросозерцании как антропоцентризм, ко- торый вошел в европейский культурный репертуар и постеценно, через разные эпохи и стили, модифицировался, в частности, в так называе- мый индивидуализм (характерный для романтизма от самых его исто- ков), преемственные связи которого с гуманистической концепцией че- ловека ввиду их крайней опосредованности уже не осознавались. В ли- тературе это предполагало демонстративную установку на самобытность. значительную свободу в смешении жанров и стилей (границы которых становились все расплывчатее) и: своеобразное культивировапие «непра- вильности» — уже при Стерне грамотного читателя не шокировали ни- какие игры с сюжетом или авторские вторжения в повествование, а за истекшие с той поры двести лет право художника «своротить, куда по- желает» и вовсе кодифицировалось (хотя всегда находило противников). Не касаясь сложного процесса отрицания прежних и поиска новых по- 240 Е. Г. Рабинович этических форм, отметим то, что важно для нас: этот процесс естествен- но совмещается © пересмотром (точнее — периодическими пересмотра- ми) художественного наследия былых веков, с переоценкой старых цен- ностей при преимущественном внимании к «недооцененному». По всем статьям выходит, что именно в эту эпоху адресованная грядущему и не принятая современниками «Африка» должна была бы пусть не стяжать желанную ее творцу славу, но, по крайней мере, привлечь благосклон- ный читательский интерес. Однако ничего подобного не произошло. Нельзя не оценить литературную интуицию Петрарки, основывавшего свои упования на верных представлениях © возможных трансформациях понятия поэтической вольности, но в одном он ошибся — и как раз в том, что казалось ему самым незыблемым. Подвела латынь. Не то чтобы «внуки» не умели читать по-латыни — еще совсем не- давно хуже или лучше это умели почти все образованные люди. К тому же европейцы давно привыкли пользоваться переводами, так что дело было не в латыни как таковой, а в отношении к ней. Кто читал по-латыни, тот читал древнеримских авторов, кто переводил с латыни, тот переводил их же: эноха национальных литератур фактически при- знавала полноправность лишь вациональных литератур, а написанное на «неродном» языке считалось (и считается иными до сих пор) как бы второсортным, неподлинным. У Вергилия родным языком была латынь, а стало быть, у Вергилия читалось все (в оригинале или в переводе). У Петрарки родным языком был (по новым понятиям) итальянский, а стало быть, читалось написанное им по-итальянски (в оригинале или в переводе), так что и по-итальянски «Африку», переведенную уже в 1570 г., читали ничуть не больше, чем мы читаем французские стихи Пушкина и Тютчева. Правда, при этом в европейской — в том числе в но- зой русской — поэзии довольно часто встречаются знакомые нам по «Аф- рике» темы и образы: Петрарка сделал поэму конспектом и оправданием своего итальянского творчества, в некотором роде его программой (это за- метнее всего в «Гриумфах», создававшихся в осповном после завершения ноэмы), а реальность отразила его замысел с зеркальной точностью — по- томки читали «Канцоньере» и так узнавали «Африку», хотя и не догады- вались об этом. Интерес к «Африке» (издания, переводы) оживился в 70-х годах прошлого века: объединение Италии под гарибальдийскими знаменами, расцвет текстологической науки, 500-летие смерти Петрарки — вот три разнородных и случайно совпавших фактора, которые этому способство- вали. Однако оживившийся интерес уже не затухал, и забытая на триста лет поэма перестала быть той прячущейся в безвестности изгнан- ницей, какой велел ей быть поэт и какой она была в ожидании «при- ветливого» века. Нусть «приветливый» — пока слишком громкое слово, но век, действительно, по крайней мере, впустил к себе поэму: благо- даря изданиям она приобрела вполне конкретную плоть, ее можно про- читать в оригинале или по-итальянски, или по-английски, а вот теперь и по-русски. Пусть читатель «Африки» сам решает, ему ли она завеща- на или лучше отложить ее для ввуков. ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКИ 1300. «Юбилейный год»: в честь начала нового столетия римский папа Бонифаций УПТ (избран в 1294 г.) объявляет прощение грехов всем паломникам, явившимся на поклонение римским святыням. В городах Северной Италии — преимущественно тираническая власть (в Милане — Висконти с 1287, в Вероне — делла Скала, позднее в Падуе — Каррара, в Мантуе — Гонзага), в Венеции, Генуе и Флоренции — республиканский строй, в Неаполе правит (с 1285) Карл П Анжуйский, он же -- владетель Прованса, в Си- цилии (с 1282) — арагоиские короли. Повсюду — борьба партий гвельфов (сторонников папской власти} и гибеллинов (сторонни- ков императорской власти). Во Флоренции у власти «белые» (умеренные) гвельфы; в этом году в течение двух месяцев в пра- вящей коллегии приоров был Данте, а в нотарнусах при ней — Пьетро ди Паренцо но прозвищу Нетракко дель Инчиза, отец Пет- рарки. Потом Данте приурочит к этому году свое странствие по загробному миру в «Божественной Комедия». 1302. Во Флоренции власть захватывают «черные» (крайние) гвельфы; Данте и другие «белые» изгнаны. Через несколько месяцев Петрак- ко обвинен в подделке государственных документов и спасается с семьей бегством в Ареццо, его имущество конфисковано. 1303. Конфликт Бонифация УП с французским королем Филиппом 1У Красивым и его сторонниками в Риме — родом Колоина; Шьярра Колонна стальной рукавицей дает пощечину папе. Смерть Боии- фация. 1304. 20 июля в Ареццо у изгнанного Петракко и его жены Элетты, урожденной Каниджани, родился сын Франческо, будущий поэт. Впоследствии он, латинизировав отцовское прозвище (ради «благо- звучия»), стал называться «Петрарха» или «Петрарка». 1305. Элетта с сыном получают разрешение вернуться на территорию Флоренции в Инчизу, родовое поместье Наниджани. Петракко остается в изгнании и лишь тайно навещает семью. 1305—1311. Детство Петрарки в Инчизе. 1305. Папой избрап французский ставленник Климент У. Он предпочи- тает покипуть Рим и с0 всем двором переселиться во Францию. С 1309 г. он делает своей резиденцией Авиньон в Прозансе, во владениях Карла Анжуйского. 1307. Рождение младшего брата Петрарки, Герардо. Около этого года Данте начинает писать «Комедию». 242 Хронологическая таблица 1340— 1312. 1312— 1315— 1319. 1320-— 1326. 1326— 1313. Поход императора Генриха УП в Италию, венчание его италийской железной короной в Милане и золотой император- ской — в Риме; война его против гвельфской Флоренции. В 1344 г. он стоит в Пизе, к нему стекаются флорентийские изгнанники, в том числе Данте и Петракко с семьей. Здесь семилетний Петрар- ка единственный раз видел Данге. Разочаровавшись в надеждах на Генриха УП, Петракко пересе- ляется в Авиньон ко двору папы Климента У; вскоре за ним сле- дует его жена с сыновьями. Они поселяются в Карпантра, невда- леке от перенаселенного Авиньона. Генрих УП умирает в сле- дующем году. 1345. Отрочество Петрарки в Карпантра. Он учится латыни у грамматика (бывшего нотариуса) Конвеневоле да Прато, зна- комится с трактатами Цицерона (тогда еще не общеизвестными) и стихами Вергилия; потом он будет называть Цицерона своим отцом, а Вергилия братом. Впервые посещает с родителями Вок- люз, живописное место в долине речки Сорджо (Соргия), невда- леке от Карпантра. 1349. Учение Петрарки в университете Монпелье на юге Франции: подготовка к юридической карьере нотариуса. Он зани- мается пеохотно, предпочитая собирать и читать латинских клас- сиков. Отец его (ро позднейшему рассказу сына), обнаружив это, швырнул его книги в огонь, но при виде слез Петрарки вытащил из огия и Дал ему Вергилия и «Риторику» Цицерона со словами: «Хорошо, нусть одна из этих книг поможет твоим трудам, а дру- гая — досугу». Смерть матери. Латинское стихотворение в память ве — первое сохранившееся произведение Петрарки. 1325. Учение Петрарки (вместе с братом Герардо) в Болонском университете, главном центре европейского правоведения. Отлуч- ки (иногда долгие) в Имолу, Римини, Авиньон. Здесь, по-видимо- му, Нетрарка пишет свои первые итальянские стихи (несохранив- шиеся). В 1321 г. в Равенне умер Данте, широко распространяют- ся списки его «Комедии»; Петрарка не покупает 1 их, опасаясь под- пасть под влияние его стиля. Смерть отца. Петрарка. [ братом возвращаются в Авиньон («за- падный Вавилон, мерзейший из тородов, подобие ада» — так назы- вает его поэт в Письме). Папа Иоанн ХХИ (1316--1334А) ведет жестокую борьбу с императором Людовиком Бавареким (1314- 1347), один выдвигает чантиимператора», другой — «антипану»; в 1328 г. Людовик коронован в Риме архиепископами, отлученны- ми от «авиньонской церкви». Петрарка с тоской мечтает о возвра- щении пап в Рим и о мирном соправительстве их с импера- торами. 1330. Светская жизнь в Авиньоне на отцовское наследство. Поз- же, в «О сокровенном», Петрарка будет обвинять себя в чрезмер- ной заботе о своей внешности. Любовные стихи на итальянском Хронологическая таблица 243 (и провансальском?) языке, до нас не дошедшие. Первые сохра- нившиеся латинские письма. . 6 апреля, в Страстной понедельник (впоследствии поэт, уподобляя свои страдания Христовым, говорил, что это была Страстная пят- ница), на утренней службе в авиньонской церкви св. Клары Пет- рарка впервые видит даму по имени Лаура и влюбляется в нее безответной любовью на всю жизнь. Предполагается, что это была Лаура де Новес, жена рыцаря Гуго де Сад. В ее честь он начи- нает писать итальянские стихи, собранные потом в «Канцоньере» и доставившие Петрарке больше всего славы у потомков. 1330—1337. Петрарка на службе у кардинала Джованни Колонна, бли- 1335. 1336. 1337. жайшего помощника авиньонских пап. Он вступает в духовное со- словие и становится «застольным капелланом» кардинала (практи- чески, по-видимому, его секретарем). Пишет первые латинские стихотворные послания. Продолжает собирать рукописи, приготоз- ляет критическое издание Тита Ливия (сохранилось в Британском музее). В 1333 г. поездка (дипломатическая?) в Париж, Льеж, Кельн и обратно через Лион. Папой избран Бенедикт ХИ (1335—1342); Петрарка обращается к нему с двумя стихотворными посланиями, призывая вернуться в Рим и восстановить мир в Италии и во вселенной (безуспешно), но пана дает Петрарке (как источник дохода) каноникат в Лам- безе на юге Франции. 24 апреля Нетрарка с братом поднимается на Ветреную гору (Мон Ванту, Монте Вентозо — 1912 м), откуда видно Альпы, Рону, море, Севенны и даже Пиренеи: первый пример ренессансного наслажде- ния природой (образцом тут было описанное Ливием восхождение царя Филиппа на гору Гем, откуда будто бы видно и Черное и Адриатическое море}. На вершине поэт для душевного успокоения читает «Исповедь» Августина. Поездка в Рим к брату и к отцу кардинала Колонна по семей- ным и церковным делам. Петрарка рассматривает развалины древ- него Рима и огорчается ничтожеством современного Рима и рим- ляи. У Петрарки рождается внебрачный сын Джованни. 1337-1341. По возвращении Петрарка поселяется не в Авиньоне, а в 1338. тихом Воклюзе (вместе с братом, тоскующим после смерти своей возлюбленной): первый пример ренессансного поиска «литератур- ного уединения». «Пожалуй, только в это время я узнал, что зна- чит настоящая жизнь», — писал он в позднейшем письме. В Страстную пятницу во время прогулки ему приходит мысль об эпической поэме во славу Сципиона Африканского: он начинает писать «Африку». «Здесь я начал «Африку» с таким порывом и усердием, что теперь, пересматривая первые наброски, сам удив- ляюсь смелости предприятия и обширности замысла» (из поздней- шего письма}. Одновременно с «Африкой» он начинает столь же обширное и смелое сочинение в прозе «О преславных мужах» — серию жизнеописаний от Ромула (по первоначальному замыслу — 244 Хронологическая таблица 1339. 1340. 1341. 1342. 1343. от Адама) до Юлия Цезаря, со Сципионом на центральном месте. Первое произведение должно было сравнять его с Вергилием, второе —с Титом Ливием. Эту работу (с болышими перерывами) он не прекращает до последних дней жизни. Продолжение работы над «Африкой», жизнеописаниями, стихами о Лауре и поэмой «Триумф Любви» — первой из серии «Триумфов» (перерабатывалась До конца жизни). Петрарка уже достиг широ- кой славы лучшего знатока античности и латинского стилиста. Теперь, «на середине странствия земного» (35 лет), он хочет под- крепить ее славой поэта, получив по древнеримскому обычаю лав- ровый венок (так был венчан в 1315 г. в Надуе Альбертино Мус- сато, в 1319 г. Данте отказался от такого венчания в Болонье). Он хлопочет об этом перед сыном Карла Анжуйского известным меценатом Робертом Мудрым, королем Неаполя (1309—1343), с которым успел заочно познакомиться. В Риме за Четрарку хлопочут Нолонна, в Париже — декан бого- словского факультета Роберто деи Барди; Петрарка посылает свое- му парижскому другу Пьеру Берсюиру для его сочинения «При- бежище нравственное» отрывок из «Африки» (исключительный случай!). 1 сентября поэт получает приглашения сразу из Парижа и из Рима, выбирает Рим и сочиняет впрок «Капитолийскую речь». Для пущей эффектности венчания Петрарка (так и не прошедший в свое время полного университетского курса) хочет прежде выдер- жать экзамен «060 всем знаемом», какой держится при получении докторской степени — в экзаменаторы он благоразумно избирает Роберта, едет к нему в Неаполь, в феврале-марте блестяще (еще бы!) выдерживает иснытание, показывает Роберту отрывки из «Африки», получает платье с королевского плеча и обещает по- святить поэму своему венценосному покровителю (который от нее заранее в восторге). Затем едет з Рим, 8 апреля (на Насху) вен- чается на Капитолии лавровым венком и произносит перед Сена- том приготовленную речь. Сделавиись таким образом почетным гражданином Рима, он уезжает в Парму и около года живет при дворе нармских тиранов Корреджи, продолжая работу над поэмой, которую (по его собственному свидетельству в «Послании к по- томкам») в основном заканчивает —во всяком случае, вчерне. Возвращение в Воклюз, завершение «Триумфа Любви», первая редак- ция «Канцоньере» («Лавровенчанного Поэта Франциска Четрарки Отрывки, писанные на народном наречии») — около ста стихотво- рений. Смерть папы Бенедикта ХН; новый папа Климент УТ (1342—1362) дарит Петрарке второй каноникат, в Пизе. Петрарка берет уроки греческого языка у монаха Варлаама Калабрийского, константинопольского посла при папском дворе, но недолго: читать по-гречески он так и не научился. У Петрарки рождается внебрачная дочь Франческа. Брат его Ге- рардо постригается в монахи в Монрьё, невдалеке от Авиньона. Сам Петрарка переживает духовный кризис, пишет в один день Хронологическая таблица 245 семь «Покаянных псалмов», перечитывает «Исповедь» Августина, сочиняет «О сокровенном» («О сокровенном противоборстве забот моих») — свой диалог с Августином, укоряющим его в мирских слабостях: любви к Лауре и любви к славе («ты как узник в узи- лище, прикованный двумя цепями из золота: он и хочет освобо- диться, и не в силах расстаться с золотыми оковами»). В Неаполе умирает король Роберт, Петрарка едет туда в составе папской дип- ломатической миссии (безуспешной); дает там своему неаполитан- скому другу Барбато да Сульмона списать отрывок из УТ песни «Африки», по недоволен, когда этот отрывок получает широкое хождение. Начинает «Книги о достопамятностях» (первые набро- ски — еще в 1337 г.; не завершено) — собрание исторических при- меров человеческой разумности в областях разного рода. «Я чело- век двух миров, взирающий и вперед и назад», — сказано во встудц- лении. 1344—1345. Жизнь в Парме при Корреджи, потом в Вероне при делла Скала. Работа над «Достонамятностями». Летом 1345 г. в Вероне Петрарка находит «Нисьма Цицерона к Аттику», впервые раскры- вающие ему (и современникам его) Цицерона как человека: важ- ное событие в становлении гуманизма. Он сочиняет письмо к Цицерону в загробный мир; потом он сочинил еще несколько пи- сем такого рода. Нишет «Триумф Целомудрия» и канцону «Ита- лия моя» о вожделенном мире. 1345—1347. Жизнь в Воклюзе с деловыми наездами в «ад людской» — 1347. Авиньон. Трактаты «Об уединении» (апология своей воклюзской жизни), «О покое в вере» (после визита к брату в Монрьб). На- чинает сочинять стихотворные латинские «Буколики». Вторая ре- дакция «Канцоньере» (около 130 стихотворений). Получает от папы третий каноникат, в Парме. Боккаччо во Флоренции сочиняет «Книгу о жизни и нравах Франциска Петрарки». В Риме — переворот Кола ди Риенци, пле- бея, «трибуна-мечтателя» и демагога, провозгласившего в Риме возрождение «свободной республики» и призвавшего к объедине- нию «священной Италии». Папа сперва покровительствует ему (в пику засилью римской знати), потом, после его слишком кру- тых мер, отвергает его. Петрарка, знакомый с ним с 1343 г., пишет ему восторженные письма и эклоги, а тот зовет его разделить с ним власть; но, доехав до Генуи, Петрарка пугается, пишет ему укоряющее письмо и сворачивает в Парму. Риенци вынужден от- речься от власти. 1347—1349. Жизнь в Парме с выездами в Верону, Падую, Мантую, 1348. Феррару; стихи к феррарской даме, тоже включенные в «Кан- цоньере». Занятия садоводством. Получает архидиаконство в Пар- ме и четвертый каноникат, в Падуе. Год «Черной смерти» в Европе — чума, описанная в «Декамероне» Боккаччо (1348—1354). Умирает кардинал Колонна; покровителем Петрарки становится французский кардинал Гюи Булонский. 246 Хронологическая таблица 1350. 6 апреля, ровно через 21 год после первой встречи, умирает Лау- ра. «Стихи на жизнь Лауры» сменяются «Стихами на смерть Лау- ры». Нетрарка пишет «Триумф Смерти», а на следующий год на- чинает «Триумф Славы». Юбилейный год. Петрарка начинает готовить собрание своих пи- сем по образцу Цицероновых; сочиняет письма в загробный мир к Вергилию и Титу Ливию. Паломничество Петрарки в Рим. По дороге он впервые посещает Флоренцию (по приглажмению Боккач- чо с друзьями, восторженных его поклонников; здесь — первое зна- комство Петрарки с Боккаччо), а на обратном пути — Ареццо, где родился. Разочарованный папой, Риенци и зрелищем Рима, Нетрар- ка переносит свои надежды на нового императора Карла [У Люк. сембургского (1346—1378), правящего в Праге, и зимой из Падуи пишет ему письмо с призывом в Италию. 1351—1353. Последние годы в Воклюзе и Авиньоне. Начало новой пере- работки «О преславных мужах», продолжение «Триумфа Славы». Папа Климент еще раз предлагает ему место секретаря; Петрарка отказывается, демонстрируя, что его стиль слишком высок для папской канцелярии. Пишет второе письмо к имнератору (тоже без ответа) и цикл «Писем без адреса» с патетическими обличе- ниями папского двора (изданы им только десять лет спустя). Бо- лезнь Климента УТ (Петрарка пишет «Обличение против лекарей»), смерть его, новый пана — Иннокентий УТ (1352—1362). Петрарка прощается с братом в Монрьё, покидает Авиньон и летом 1353 г. навсегда уезжает в Италию. 1353—1561. Петрарка поселяется в Милане (с короткими выездами в 1354. 1355. Падую и Венецию) при дворе миланского тирана архиепископа Джованни Висконти (умер в 1354 г., Петрарка произнес над ним надгробную речь) и его племянников Галеаццо и Бернабо. Общест- венное мнение шокировано таким его сближением с самыми непо- пулярными тиранами; Петрарка ответит в позднейшем письме к Боккаччо: «это лишь казалось, что я жил при князьях, на деле же князья жили при мне». р Кардинал Иннокентия УТ Альборнос начинает покорение и зами- рение средней Италии; Риенци сопутствует ему, но убит народом в Риме. 17-летний Джованни, непутевый сын Петрарки, пристроен- ный каноником в Верону, теряет место; Петрарка отсылает его в Авиньон. Император Карл ТУ откликается, наконец, на письма Петрарки и идет походом в Италию. В декабре Петрарка встре- чается с ним в Мантуе; дружеские беседы, Петрарка хвалится трактатом «О покое», Карл говорит: «попадись он мне, я бы его сжег», Петрарка отвечает: «постараюсь, чтобы он вам не по- пался». Император венчается итальянской короной в Милане и импер- ской —в Риме, куда допущен для этого на один только день; по- том торопливо покидает Италию. а Петрарка пишет ему вслед укоряющее письмо. Сочиняет «Обличение против вельможи неве- Хронологическая таблица 247 1356. жественного и недобродетельного» — одного из авиньонских карди- налов, критиковавшего его. Петрарка едет послом от Висконти к императору в Базель и, не за- став его там,— в Нрагу. Получает от императора номинальное зва- ние имперского советника и придворного пфальцграфа (исполните- ля императорских распоряжений о даровании дворянства и пр.). 1356—1360. Напряжениая литературная деятельность: Нетрарка диктует 1359. 1360. #361. «Даже за едой, верхом и во время бритья». Закончен цикл «Буко- лик» (ок. 1357 г.; дорабатывался и позднее). Закончена третья ре- дакция «Канцоньере» (ок. 1358 г.; в 1356 г. Петрарка пишет по- следний из ежегодных сонетов на день своей встречи с Лаурой) — около 170 стихотворений. Окончательная редакция «Сокровенпого». Петрарка продолжает составлять свод «Писем к друзьям», перера- батывает «Триумф Любви», пишет трактат «О средетвах против Фортуны. как злой, так и доброй» (закончен ок. 1360 г.) — 254 диалога между Разумом и, с одной стороны, Радостью и На- деждой, с другой — Унынием и Страхом: самое длинное и самое популярное в свое время сочинение Петрарки. В течение месяца у Петрарки гостит Боккаччо, тщетно. уговари- вая его опубликовать «Африку», но Петрарка предназначает ее только для потомства. Они беседуют о Данте; Боккаччо уезжает с ощущением, что Петрарка слишком высокомерно смотрит на Дан- те со своей латинской высоты, а Петрарка в письме вслед всяче- ски разуверяет его и даже пишет, что хотел бы приобрести экземи- ляр «Божественной Комедии». Сын возвращается из Авиньона, к возмущению отца так и не сде- лав там карьеры. Учащающиеся вспышки набожности ‘стареющего Петрарки: он пишет о своей любви к отцам Церкви и о том, что Давид теперь ему дороже Аполлона. Петрарка едет послом от Висконти в Париж с поздравлением к возвращению короля Иоанна из английского плена; произносит приветственную речь. С грустью сравнивает разоренную Столетней войной Францию с той, какою она была в 1333 г. Летом уезжает из Милана в Падую; тем временем в Милане от чумы умирает его сын Джованни: «Жизнь его была мне вечными тяжкими забо- тами, смерть — горькою мукою»,— записывает Петрарка. Около этого же времени выходит замуж его дочь Франческа за миланско- го дворянина Франческуоло ди Броссано; с ней и с ним у Петрар- ки отношения самые лучшие. 1361—1369. Нетрарка не возвращается в Милан, а живет в Падуе, Па- 1362. вии и (по преимуществу) в Венеции. Здесь он завершает свод «Писем к друзьям» (1365 г., 350 писем в 24 книгах) и четвертую редакцию «Канцоньере» (ок. 1362 г.).— около 215 стихотворений. Получает приглашения на службу в Авиньон к папе и в Прагу к императору; отклоняет оба. Смерть Иннокентия УГ; Петрарка обращается к новому пане Урбану У (1362—1370) с очередным призывом вернуться в Рим. Неаполитанские друзья Нетрарки про- 248 Хронологическая таблица 1363. 1366. 1367. 1368. 1369. сят Боккаччо передать ему письмо с просьбой о публикации «Аф- рики», но Боккаччо отвечает, что это безнадежно. До Петрарки доходят слухи, что флорентийские ценители критику. ют его «Буколики» и (единственный известный им через Барбато) отрывок из «Африки»; он пишет им негодующее письмо на имя Боккаччо. Боккаччо три месяца гостит у Петрарки в Венеции. Рож- дение внучки Петрарки — Элетты. Рождение внука Франческо, любимца Петрарки; он умирает в два года, Четрарка пишет ему стихотворную эпитафию. В 1366— 1367 гг. завершена пятая редакция «Канцоньере». Папа Урбан У переезжает из Авиньона в Рим, замиренный Аль борносом; Петрарка приветствует этот «исход Израиля из Египта». Столкновение Петрарки с венецианскими аристотеликами- аверроистами; он сочиняет против них трактат «О невежестве» («я против Аристотеля, если Аристотель против здравого смысла»). Второй поход Карла 1У в Италию; Петрарка встречается с ним в Удипе и в Падуе. Носле короткой поездки в Навию он решает остаться в Надуе навсегда (у тирана Франческо да Каррара, ко- торому он адресует письмо об обязанностях справедливого прави- теля и посвящает «О преславных мужах»). Слава его такова, что пронлывая по реке По из Навии в Падую во время войны, он с почетом пропущен через позиции обоих войск. В Падуе у него гос- тит Боккаччо. Шестая редакция «Канцоньере». Строит себе загородный дом в «новом Воклюзе» — Арква близ Па- дуи. Собирается в Рим по приглашению Урбана У, но болезнь останавливает его. 1369—1374: Эти последние годы своей жизни Петрарка проводит (с до- 1370. 1372. 1373. черью, зятем и внучкой) в Арква, называя его своей «Аркадией», В 1372 г. пытается выехать в Перуджу для встречи с другом, но немощь не дает: дальние поездки ему уже не под силу. Ощущение усталости: «Прощайте, друзья, прощайте книги» (из письма к Бок- каччо). Молитвы и посты, канцона Богородице как завершение по- следней, седьмой редакции «Канцоньере» (366 стихотворений). Со- бирание свода «Старческих писем», вышедших посмертно (125 пи- сем в ХУП книгах; ХУНР книгой должно было стать «Письмо в потомству» с описанием своей жизни — доведено до 1351 г.). Нишет завещание. Начинает сочинять «Триумф Времени». Урбан У, не найдя в Италии достаточного порядка, возвращается в Авиньов и там умирает; протестующее письмо Петрарки к нему остается недописанным. Новый папа Григорий ХТ (1370-1378) вернется в Рим только в 1378 г. Последнее участие в посольстве и посольская речь — для заключе- ния мира между Падуей и Венецией. В ответ на возражение его письмам к Урбану У, сочиненное одним из авиньонских кардиналов, пишет «Обличение против злословяще- го Италию». Получает от Боккаччо «Декамерон», но читает из него лишь отрывки. Последняя трогательная новелла о Гризельде так Хронологическая таблица 249 ему поправилась, что он переводит ее на латинский язык, пере- вод имеет шумный успех. «Пусть смерть застанет меня читающим или пишущим», — пишет он Боккаччо. 1374. Сочиняет последний в цикле «Триумфов» — «Триумф Вечности». В почь с 18 на 19 июля 1374 г. Петрарка умирает в Арква — по позднейшему преданию, с пером в руке: над жизнеописанием Це- заря для «Преславных мужей». Торжественное погребение в Па- дуе. Боккаччо пишет послание Петрарке в царство небесное. Слу- хи о том, что Петрарка распорядился сжечь «Африку»; Боккаччо пишет «Стихи Иоанна Боккация 0б обнародовании „Африки“ Петрарки» и письмо к зятю Нетрарки Франческуоло с просьбой переписать ‘для него «Африку», так как он не уверен, что в Падуе смогут ее хорошо издать. 1375. Флорентийский канцлер Колуччо Салютати, известный гуманист ° младшего поколения, пишет к Франческуоло побуждающие письма такого же содержания. «Африка» медленпо переписывается; в де- кабре Боккаччо умирает, так и не дождавшись конии. 1376. Салютати торопит Ломбардо делла Сета, падуанского друга Пет- раркн, прислать копию, обещанную Боккаччо, и вкладывает в пись- мо свои «Стихи побудительные об издании „Африки“», написан- ные еще при жизни Петрарки. Некий магистр Анастасий из Падуй отвечает на это «Стихами возразительными», заверяющими, что содержание «Африки» — совсем не такое, как предполагает Салю- тати, и что в Падуе рукопись в надежных руках. Наконец, с по- мощью Альберто дельи Альбицци, ездизшего из Флоренции в Па- дую, Салютати получает копию автографа «Африки». 1377. Салютати пишет Франческуоло {28 января), что от «Африки» ов в восторге и смущен только лакуной между книгами ТУ и Ми отказом доверить ему издание «Африки». Согласие с падуанскими петраркистами так и не достигнуто, и Салютати корректирует и готовит поэму к изданию на собственный риск. 1378. Флорентиец Тедальдо делла Каса при несомненном сотрудничестве Салютати изготовляет вторую, уже подправленную копию «Аф- рики». 1390—1396. Падуанец Паоло Верджерио (по-видимому, тоже при содей- ствии Салютати) подготавливает дефинитивное издание «Африки» с предисловием (ручаясь за максимальную близость к авторскому тексту) и с краткими стихотворными изложениями содержания поэмы и каждой книги. 1504. Первое печатное издание «Африки» в составе собрания сочинений Нетрарки, изданного в Венеции. В 1563 г. оно переиздается в не- сколько менее исправном виде. 1541—1558. «Африка» переиздается в четырех изданиях собрания сочи- нений Петрарки, выходящих в Базеле. После этого слава латин- ских сочинений Петрарки окончательно заслоняется славой италь- янских его стихов: более ни одного издания латинского текста «Африки» не появляется до 1872 г. ПРИМЕЧАНИЯ ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА. АФРИКА Перевод выполнен по изданию: Егапсезсо Рефтагса, Г/Айлса // Е@глопе стса рег сага 1 М. Реза (ЕЧлове Мазопе деПе ореге 41 Етапсезсо Регагса, Г). Ешелле, 1926. Дополнительно иснользовались издания: АН\1са Ргапс!зс1 Регатсйае папе рг- тот етепдаа сигапе Ег. Согга@ Е (Радоуа а Егапсезсо Ретагса в] У сепл{елаго 4еНа зиа тоге). Радоуа, 1874; Е. Ретагенае АйЧса, чиат тесепзий, ргаейаНопе, по- 3 её арреп@с физ Шиятауй Г. Ршраид. Рагзиз, 1872, Для контроля использовался английский перевод: Рехгатгсв'8 А1са/Тгапз]а{ед апд апповмей Бу ТВ. С. Вегашт аю@ А. $. \УИзоп. М. Науеп; Говдоп: Уме Имуегзйу Ргезз, 1977. Названиыми тремя изданиями исчерпываются публикации латинского текста «Африки» после выхода в свет базельских собраний сочинений Петрарки 1541- 1548 гг. Пэнго использовал для своего (довольно нсбрежного) издания шесть спис- ков поэмы конца ХГУ-начала ХУ в., Коррадини добавил к ним още один — «Марци- анский» (из библиотеки св. Марка в Венеции) — манускриит, в котором имеются схо- лин некоего Колуция, предположительно Колуччо Салютати (наиболее интересные из них воспроизводятся далес в построчных примечаниях). В сущности, издание Коррадини является первым действительно научным изданием «Африки»: оно не только вполне удовлетворительно в текстологическом отношении, но и снабжено по- лезными историко-литературными комментариями. Вторым и последним научным изданием стал монументальный труд Феста, в котором комментарий имеется только текстологический, зато использовано семнадцать списков поэмы, не считая фраг- ментов — видимо, Феста исчерпал вссь рукописный фонд, потому что за истекшие де- сятилетия никаких заметных пополнений в текстологии «Африки» не было. Автограф Нетрарки (утраченный при неизвестных обстоятельствах сравнитель- но вскоре после его смерти) был второй авторской рукописью поэмы: сначала «Аф- рика» содержалась в двух тетрадях, затем поэт своеручно переписал ее в одну тет- радь, а прежние две сам же, судя по всему, и уничтожил — в его архиве они най- цены не были. Этот единственный экземпляр поэмы Петрарка продолжал перечи- тывать с пером в руках до конца жизни, в результате чего и эта рукопись приобрела вид черновика -- с вычеркнутыми и восстановленными (а то и не восстановленными) словами и строчками, с не всегда понятными (кому-либо, кроме автора} пометками и т. д. Разобраться в таком тексте было трудно, и недаром первая копия поэмы, снятая по настойчивой просьбе Боккаччо, делалась почти год,— Боккаччо умер, так и не дождавшись ее. Получил копию его младший друг Колуччо Салютати, которо- му пришлось работать над ней, как над древним манускриптом: реконструировать испорченные места, выбирать варианты, отмечать невосполнимые пропуски (лаку- ны) — причем трудился Колуччо впрок, потому что публиковать поэму наследники Петрарки ему запретили. Другую копию снял для себя друг Петрарки Тедальдо делла Каса, а третью (примерно десятью годами позднее) — падуанский гуманист Пьер-Паоло Верджерио (Петр Вергерий), которому наследники и поручили наконец издать «Африку». Вергерий отнесся к задаче весьма ответственно и нритом пользо- вался, видимо, советами Колуччо, чьи конъектуры частично попали в опубликован- ный им текст. Состоянием издаваемого текста, а всего вернее —- и его качеством, Вергерий был недоволен, так что во введении назвал поэму «юношеской»: такой (пусть очевидной) натяжкой он, видимо, хотел немного оправдать Петрарку в гла- зах читателей, которых долгожданный шедевр должен был, по его мнению, разоча ровать. Из названных трех копий сохранилась лишь копия Тедальдо («Лаврепциан- ская рукопись ХХУ[»), которая в итоге и является самым ранним списком поэмы. Песнь первая 251 Фоста положил в основу своего издания именно этот список и еще три, к нему восходящие, прочие использованные им рукописи восходят к копии Вергерия, кото- рая лежит и в основе первых печатных изданий. Будучи уверен в незавершенности поэмы, Феста издавал ее © соответствующими текстологическими предпосылками, так что (при всей его авторитетности) подготовленный им текст порой труден для интерпретации — поэтому ари переводе часто (но всегда с оговоркой в примеча- нии) использовались конъектуры Коррадини, воспринимавшего поэму не как серию черновых набросков, но как завершенное целое; использовался по мере надобности и имеющийся у Коррадини реальный комментарий. Полностью на русский язык «Африка» переводится впервые. Два небольштих от. рывка (ТХ, 78-123, 222-256} были переведены В. В. Бибихиным для комментария к подготовленному им изданию некоторых прозаических произведений Петрарки (Франческо Петрарка. Эстетические фрагменты. М., 1982. С. 313—314, 356). На новые европейские языки поэма переводилась несколько раз. Первым ее переводчиком был некий Фабио Маретти, уроженец Сиены: он перевел «Африку» на итальянский язык октавами (т. е. придал ей характерную форму итальянского эпоса) и издал свой пе- ревод в Венеции в 1570 г. Затем наступил 300-летний перерыв как в изданиях, так м в переводах. После почти одновременных изданий Пэнго и Коррадини явились в свет (и тоже — для «Африки» — одновременно} три перевода: Агостино Палеза пере- вел поэму на итальянский язык белым стихом (Падуя, 1878), Виктор Девелэ — на фрапцузский — прозой (Париж, 1882), Хенрик Вестин — на шведский — гексаметром (Гетеборг, 1889). Все четыре названные книги являются ныне библиографическими редкостями и практически недоступны. Вслед изданию Феста явилось два перево- да: Агостино Бароло на итальянский — белым стихом (Турин, 1933) и Берджина и Вильсон на английский — белым стихом, с краткими пояснительными примечания- ми. Преимущество этого последнего перевода в том, что он сделан хотя и с издания Феста, но с постоявным учетом издания Коррадини, а также с учетом исследований латинского наследия Петрарки. Представляется интересным отметить, что Берд- жин и Вильсон считают нужным мотивировать в предисловии не только выбор метра «более привычного англоязычному читателю», но и самое его наличие: «У стихов имеется некий оттенок, который прозаическими средствами не воспро- изводится». Фундаментальное исследование «Африки» существует только одно: Вегпагао А. Ретагсв, Зеро апа Ше «Абтса». ВаИтоге, 1962. Кроме Альдо Бернардо об «Африке» пишут также 3. Уилкинс и Гв. Мартеллот- ки (ИйЕтз: Е. Ше оЁ РетагеВ. СМсаво, 1961; МачеЦон: С. «АТаса» // Егапсезсо Рей- гатса: Виле, Тгюрй е Роеме РапИпе. МПал, 1951), однако их книги далеко не огра- ничены этой темой. Эти и другие работы по мере необходимости упоминаются в примечаниях, преимущественно по поводу дискуссии о «великой лакуне» между ТУ и У песнями. Из книги Уилкинса почерпнуто много полезных фактических сведе- ний, важных для хронологии жизни Петрарки, Без ободрительной поддержки С. А, Ошерова, переводчика «Энеиды», русское из- дание «Африки» вряд ли было бы предпринято — поэтому оно по праву должно быть носвящено светлой памяти нашего друга, слишком рано нас покинувшего. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ } Тоже и мне...- Так начинается поэма в Марцианском манускрипте, в прочих рукописях вместо «ера» стоит чи м», просто усиливающее дальнейшую прось- бу. Коррадини предпочитает первый вариант, и это предпочтение представляется основательным (хотя самим Коррадини оно не мотивировано). Действительно, само по себе обращение к музе в зачине впойне традиционно, но никогда не открывается указанием на прецедент, а «тоже» указывает именно на прецедент, однако как раз эта необычность подкреплена содержанием поэмы, в которой Петрарка часто срав- нивает себя с Эннием. Квинт Энний (239—169 `гг. до н. 3.) впервые ввел в употреб- ленис гексаметр, до того не использовавшийся латинскими поэтами, и так сделался едва ли не отцом латинской эпической поэзии, в которой с тех пор гексаметр приоб- рел абсолютно доминирующее положение. Энний был современником и участником И Пунической войны, пользовался покровительством могущественного семейства 252 Примечания Сцинионов и (по известным Петрарке свидетельствам} прославил в своих стихах Сципиона Африканского как отдельной песнью, так и в «Анвалах», сохранивитихся лишь во фрагментах, цитируемых другими авторами. Таким образом, воспеть Сци- пиона значило для Петрарки выступить в качестве нового Энния — и на протяжении ноэмы он не раз своими и чужими устами сопоставляет себя с этим своим древним предшественником. Естественно предположить, что такое сближение начинается с первой же строки: к музам некогда обратился Энний и получил помощь — Нетрарка «тоже» просит о такой же помощи с той же целью (предположительно стих «Музы, о вы, что великий Олимп попираете в пляске...» был зачином «Анналов»}. 1 „которому Африка званье в вечную славу дала... Титул «Африканский» носили два Сцилиона, иногда для понятности именуемые «старший» и «младший»: Публий Корнелий Сципион Африканский Старший {235-183 тг. до в. э.), победитель Ганнибала, и Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младншй (185- 129 гг. до н. э.), или просто Сципион Эмилнан, внук первого через усыновление, раз- рушитель Карфагена. Герой ноэмы - старший Сципион. Вот как пишет об этом Пет- рарка в своем известном «Послании к потомкам»: «Как-то раз, когда я бродил пе оным холмам в шестой день Страстной седмицы, занало мне в душу непреклонное намерение написать героическими стихами какое-нибудь сочинение о Сципионе Аф- риканском Старшем — том, чье имя было мне дивно и дорого от первой младости моей, Сей труд я начал тогда же и с великим рвением, но вскоре прервал, огвлекае- мый многообразными заботами, однако успел назвать книгу „Африка“ в согласия с предметом ее». Об «оных холмах» см. примеч. 1, 6. Поэт, сообщая день, не сооб- щает год, но это было не ранее 1337 и не позднее 1339 г. & Всласть уста утолить Геликонской влагой святою...- Вероятно, Петрарка имеет в виду вдохновляющую поэтов воду Ипнокрены, источника на Геликоне (гора в Греции, посвященная Аполлону и музам). 5 „милые девять сестер! Девять муз или камен. В первом стихе поэт обращает- ся к неназванной по имени музе эпической поэзии Каллионе (ср. [Х, 322), а здесь ко всем девяти дочерям Юпитера и Мнемосины (Памяти). $ ...я вновь в пристанище сельском...-- Т. е. в Воклюзе. Воклюз (букв. «Запертой дол» уаПез с]аиза)- долина неподалеку от Авиньона, где Петрарка в 1337 г. ку- пил себе небольшую усадьбу, в которой (иногда с многолетними нерерывами} иро- жил цо 1353 г. и которую считал своим родным домом. Сохранился принадлежащий поэту рисунок пером, изображающий источник Соргии (протекающей в тех местах речушки), где его же рукою написано по-латыни: «Наисладчайшая моя Заальтий ская пустынь» (Ср. 1Х, 216 слл.). 19-16 Ты же, надежды горний Оплот...- Эта третья по счету (после обращения сначала к неназванной Каллиопе, затем к девяти каменам} просьба о помощи иногда расценивается как свидетельство своеобразной раздвоснности миросозерцания Пет- рарки, взывающего к Христу о прощении за любовь к языческой древности. Однако если такая раздвоенность и имела место, то данные строки ее не иллюстрируют: поэт действительно намерен прибегнуть к утешению Божьему в случае неудачи, но свою поэму называет «благочестивой песнью» и в неполных восьми стихах обращепия дважды упоминает реалии языческой мифологии, а именно Эреб (преисподаюю) и Парнас (гору в Греции, посвященную Аполлону и музам, на которой стоял знаме- нитейший в древности Дельфийский храм Аполлона}. Образ распятого Христа соот- посится со Страстной пятницей, когда поэт задумал свое сочинение (см. примеч. Г, 2—3). Этот день вообще был для него знаменателен: в Страстную нятницу 1327 г. после первой встречи с Лаурой якобы были задуманы канцоньере, в этот же день 14 годами позже он прибыл в Рим. 1 С Парнасских отрогов..—Т. е. но окончании поэтического труда, который не раз метафорически описывается НПетраркой как блуждание по отрогам (тропам, без- дорожьям, кручам и т. п.) Парнаса или Геликона. 19 „властитель земли Тринакрийской...-- Роберт Анжуйский (1265-1343 гг.), © 1309 г. король Сицилии и Апулии с резиденцией в Неаполе. Сицилию Петрарка здесь и на всем протяжении поэмы называет принятым в классической римской поз- зии греческим именем Тринакрия, что значит «Трехугольная». Роберт был любите- яем словесности, сам писал латинские стихи (они вышли отдельной книгой в изд. Убальдини, Рим, 1642) и покровительствовал поэтам — отсюда его прозвище Песнь первая 253 «Мудрый». Познакомившись с Петраркой по переписке в 1338 г., он вскоре пригла- сил его к себе, и поэт гостил в Неаполе, прежде чем отправился в Рим за лавровым венком. К этому времени были паписаны первые четыре песяи «Африки» — длитель- ное путешествие создало перерыв в работе над поэмой и песнь \У была начата не ранее 1344 г. %1 „ты, чьим судом на престоле певцов воссесть я достигнул...- Ко времени отъ- езда из Воклюза Петрарка, как сам пишет в «Послании к потомкам», в одни и тот же день (1 сентября 1340 г.) получил приглашения от Римского сената и от канцле- ра Парижского университета явиться и принять «ноэтические лавры». Отчасти по собственному побуждению, отчасти по совету своего старшего друга кардинала Иоан- на Колонна он предпочел Рим, но решил для верности заручиться еще и рекоменда- циями Роберта, которые и получил. Таким образом, стихи 19—70 представляют собой позднейшую вставку, поскольку к Роберту Петрарка привез уже готовые четыре несни, созданные в Воклюзе до знакомства с королем-меценатом. Из текста явствует, что обращенные к Роберту стихи вставлены в поэму после венчания в Риме {1341 г.), но прежде смерти короля (1343 г.), оплаканной н ТХ песни поэмы. 22 ..лавр долгожданный стяжал и Поэта знатное званье...- Звание поэта-лауреа- та автоматически сделало Петрарку почетным гражданином Рима, что было для него практически бесполезно, но идеологически весьма значимо. Следует обратить вни- мание на первое в поэме (прочие специально отмечаться не будут} употребление самого слова «лавр», которое для творчества Петрарки является ключевым, равно как слова «потомки» и «слава», однако эти последние имеют синонимы («внуки», «честь» и пр.), «лавр» же синонимов не имеет и в дальнейшем перифрастические его описания всегда соседствуют с прямым называнием. 23-24 Прими приветно и кротко сей подносимый дар...-- Как пишет Петрарка все в том же «Послании к потомкам», Роберту так понравилась начатая поэма, что он попросил посвятить ее ему, что поэт и исполнил (см. примеч. |, 21). отказавшись, однако, от венчания лавром в Неаполе, которое предлагал ему король. 40 ...я же 00 звезд досягну твоих деяний хвалою...— Роберт просил не только по- святить ему «Африку», но и сочинить поэму о его собственных подвигах, однако от исполнения этой просьбы поэт вежливо уклонился, отделавшись неопределенными обещаниями и отговорками, занимающими остаток посвящения вплоть до ст. 70. Под «деяниями» Роберта подразумевается, зидимо, его успешная борьба с императо- ром Генрихом УП, а затем с Людовиком Баварским, хотя отвоевать себе потерянную после «сицилийской вечерни» Сицилию «властителю земли Тринакрийской» так и не удалось. &1 „.достодолжной и песнь сложу...- Здесь на полях впервые появляется схолия Колуция (при незкачительном орфографическом исправлении и с полной подписью «СошИчз» — далее сокращенная подпись «Со»). 50 один вспоминал троянцев погибель...- Имеется в виду Вергилий, описавший в «Энеиде» бегство Энея с товарищами из горящей Трои и их дальнейшие скитания. м „Фивы пел другой и Ахилла юного прятки..- Имеется в виду римский поэт Стаций (45-96 гг.) и его ноэмы: пространная «Фиваида» о походе Семерых против Фив и краткая незаконченная «Ахиллеида» —о том, как юный Ахилл в женском платье прятался на Лемносе, по воле матери уклоняясь от похода на Трою. 52 „третий гласил о римских костях в Эмафийских долинах..-— Имеется в виду поэма Лукана (39-65 тг.) «Фарсалия» о войне Цезаря с Помпеем. Эмафия — древнее назвавие Македонии с примыкающей частью Фессалии, где в Фарсальской долине 6 июня 48 г. до н. э. произошло решительное сражение, окончившееся победой Це- заря. Ставя Лукана, воспевавшего времена дедов и прадедов, в один ряд с поэтами, избиравшимя для своих поэм мифологические сюжеты, Петрарка делает некоторую натяжку. 54 „.Авсонийским Марсом..- Т. е. Италийским. Авеония — поэтическое название Италии, чрезвычайно часто употребляемое Петраркой. 82 Парфенопея — древнее название Неаполя. 7% Ливию кто воздвиг на Европу? Ливией у греков и римлян назывался весь Африканский континент, Африкой же только северо-западная его часть (Тунис) Здесь Петрарка представляет войны между Римом и Карфагеном как противоборство 254 ‚ Примечания частей света: зачинателем этой традиции был Геродот, представивший греко-персид- ские войны частным случаем противоборства Европы и Азии. 11—18 „всех зол отравленный корень — зависть... Ср. ст. 35-36. Слово «за- висть» — также одно из ключевых у Петрарки, хотя в отличие от «лавра», «славы» и «потомков» (см. примеч. Т, 22) всегде имеет сугубо пегативный смысл (главное и первое зло). 81—96 Так ревновал Карфаген... В этом кратком перечне причин войны Петрарка следует Ливию (ХХЬ 1) и Флору (П, 6), хотя историк Ц в. Луций Флор для своего «О деяньях римлян краткого рассказа» пользовался, конечно, уже тогда классиче- ским трудом Ливия. Первая война Рима с Карфагеном (264—244 гг. до в. э.} закон- чилась не в пользу карфагенян, которым пришлось уступить Риму Сицилию и вдо- бавок выплатить контрибуцию, а чуть позже римляне нашли случай захватить так- же Сардинию и Корсику — уже без всяких договоров. Затем была поделена Испания (по реке Иберу). причем пограничный Сагунт, хотя и союзный римлянам, был при- знан нейтральным. Когда в 218 г. Ганнибал взял Сагунт, то это явилось началом «второй войны». Когда Ганнибал ушел в Италию, то командовать испанской армией остался его брат Гасдрубал Гамилькарид (Баркид). 91 Эта страна, желанная всем...- Следует помнить, что во время написания «Аф- рики» новое многовековое противоборство между «Ливией» (мавры-мусульмане) и «Европой» (христиане), снова опустошившее Испанию, еще не вполне заверши- лось -- Гранада оставалась в руках арабов. 100 ‚„тучная жиром овца...- Перевод по конъектуре Коррадини. 105—108 „брег на брег, на душу душа..- Ср. проклятие Дидоны у Вергилия («Энеида», ГУ, 625—629): О, приди же, восстань из праха нашего, мститель, чтобы огнем и мечом теснить поселенцев дарданских ныне, впредь и всегда, едва появятся силы. Берег пусть будет, молю, враждебен берегу, море — морю и меч - мечу: пусть и внуки мира не знают! {Здесь и далее цитаты из «Энеиды» приводятся в переводе С. А. Ощерова.} Дардан- ские поселенцы — Эней и его дружина, потомки легендарного троянского царя Дар- дана. 109—114 Трижды в схватках лихих..- О Ги И Пунических войнах см. примеч. Т, 81-96, третья продолжалась недолго (149-146 гг.) и фактически свелась к осаде Кар- фагена, разрушением которого и закончилась. Здесь Петрарка почти дословно сле- дует Флору, который цнишет, что в первой из этих войн «был почин войне, во вто- рой сокрушение, в третьей же воистину завершение» (Ш. 15). По поводу ст. 114 (к «как ведасть сам») схолиаст замечает: «Я сказал бы „как номнишь“ по причине новизны сочинения», а по поводу ст. 112: «Остерегись: не „неномерные“, но предовольно великие». у 114 опобвиги славных вождей и второй войны завершенье.- После этого стиха в издании Феста отмечена лакуна, хотя он достаточно естественно заключает вступ- ление, после которого Петрарка в ст. 115 уже непосредственно обращается к под- вигам своего героя. 115 Звездного юношу зрит..- По поводу этой строки сам поэт в одном из писем («К домашним», 4, 10} говорит так: «А именуется он звездным юношей отчасти за 1еройскую свою доблесть, коей толико процвел, ибо доблесть у Вергилия зовется пылкою и у Лукана пламенной, отчасти же из-за мнения о небесном зачатии его, ибо такое мнение было в ту пору у римлян от восторга пред оным мужем». Об эпи- тете «звездный» см. также примеч. Г, 160-163. Юностью (уе) у римлян назы- вался возраст после 17 лет, когда завершалось отрочество (рисг а}, мальчик на- девал мужскую тогу вместо детской, и до 46 лет (в армии воины старше 46 лет име- нованись ветеранами от уещз — старый}. Сциниону в Испании было 25-29 лет, при Заме 3 года; царь Массицисса, тоже имонуемый юношей, немногим старше (см. весуь У); юношей называет поэт и самого себя в возрасте 33—37 лет (см. песнь 1Х, «Послание к потомкам» и др.). Однако даже с учетом вышесказанного, поэт не мо- оке: ироеодолеть своеобразного терминологического гинноза, и слово «юноша» ассо- циируется у него с самой ранней молодостью, цветением нежной красоты, первой Песнь первая 255 июбовью и т. п. (ср. влюблевного Массиниссу в песни У). Тем удивительнее, что далее (11, 46} «стариком» именуется Ганнибал, бывший всего на 12 лет старше Сци- пиона: старость по римскому счету начиналась не ранее 60 лет, а по мнению автори- тетного для Петрарки Цицерона — и того позднее («О старости» Г, 2; между «юно- шами» и «стариками» были зепюгез, т. е. «старшие», но этот термин был малоупот- ребителен). 116-123 „жестововыйный край Гесперийский.. (букв. «Западный») — Испания, коренные жители которой по большей части поддерживали карфагенян. После взя- тия Ганнибалом Сагунта дела римлян в Испании шли с переменным успехом, а пос- ле гибели Публия и Гнея Сципионов стали так плохи, что ни один из римских пол- ководцев не решался вести туда войска для борьбы с Гасдрубалом Гисгонидом, кар- фагенским главнокомандующим в Испании, тогда-то молодой Сципион и вызвался взять на себя командование. Он высадился в Испании в 210 г. до н. э., почти сразу взял Новый Карфаген, затем разбил Гасдрубала при Бекуле, взял Гадиру и к 206 г. полностью покорил Испанию. 139-141 0а и худая молва..- Ганнибал вторгся в Италию уже в самом начале войны и (независимо от событий в Испании) опустошал ее более 10 лет. 145-153 Шести сыновий доле велит благочестью немедля начатый труд завер- шить..- Покорив Испанию, Сципион в 205 г. до н. э. вернулся в Рим, был избран консулом и сразу же стал хлопотать о перенесевийи войны на вражескую террито- рию, что было отчасти подготовлено еще в 207 г. союзом с Сифаком (см. песни И1- ГУ). Дальнейшее, т. е. сон Сциниона, плохо укладывается в эту хронологическую канву, так как Испанил уже полпостью завоевана, уже задумана высадка в Африке (все это возможно не ранее 206 г.), а с другой стороны, даже переговоры с Сифаком еще не начаты (что возможно не позднее 207 г.) — здесь Петрарка немного меняет порядок событий, вероятно, ради того, чтобы все африканские предприятия героя оказались санкционированы свыше (подобных хронологических непоследовательно- стей в поэме довольно много}. 155-156 „орест нежных объятий теплом Тифония тиладного старца..- Имеется в внду Аврора и ее возлюбленный Тифон, по которому и она именуется Тифонией. Тифонп был человеком, и в греческом предании Эос (Аврора) выпросила для него у Зевса (Юпитера} бессмертие, но забыла выпросить еще и вечную юность, так что Тифон сделался не вечно юным, как боги, а вечно старым, однако Заря по-прежне- му его любит и заботится о нем, 157—158 .робыни, на прялках века прядущие нить... Парки, богини судьбы (греч. «мойры»), представляемые тремя пряхами. Мотив парок и прядения судьбы встре- чается в поэме чрезвычайно часто. 169-183 Усталые вежды сладким смежились сном...- Сон Сципиона, занимающий две трети [ несни и всю ПИ леснь, мог быть еще одной причиной, почему поэт назвал своего героя «звездным юношей» (см. ст. 115 и примеч.). Эта часть поэмы вдохнов- лена любимым писателем Петрарки Цицероном, в диалоге которого «О государстве» один из собеседников, Сципион Африканский Младщий, рассказывает, как в ранней юности, будучи в Африке, он встретился с престарелым царем Массиниссой и бесе- довал с вим о старшем Сципионе, а ночью победитель Ганнибала явился к нему во сне, предсказал ему его судьбу и объясвил устройство мирозданья, чем и завер- шается УГ и последняя книга диалога, который сохранился лишь частично. Рассказ Сципиона дошел до нас потому, что неоплатоник У в. н. э. Макробий подробно его откомментировал и тем самым (по тогдашним правилам) полностью воспроизвел в своем богословском трактате «Комментарий к Сну Сципионову»,- это сочинение Петрарке было известно (поэтому далее ссылки даны на отдельно нумерованные хлавы «Комментария», а не на трактат «О государстве»). У Цицерова к спящему приходит старший Сципион вместе с родным отцом юноши Эмилием Навлом, у Пет- рарки старшему Сциниону является его отец вместе с братом Гнеем — подражание точно даже в мелочах (обоих юношей наставляют сразу два героя-небожителя). Сле- довательно, Сципион Петрарки — не только юноша, видящий вещий сон, но и буду- щий небожитель, которому предстоит наставить в благочестии внука, т. е. сразу Сципион спящий и Сцинион приснившийся, и в этом своем втором качестве он тоже «звездный». 185-10 Юноша сколь ни смел... Ср. у Цицерона: «Едва узнавши его. я затрепе- 256 Примечания тал от ужаса, но он рек: „Приди в себл-и брось бояться, Сципион, а то, что я скажу, запомни накрепко“» (ХТ, 11). Нелишие отметить, насколько длиннее и цветистее зто же самое передано в «Африке» — например, обращение «Сципион» (вместо домашне. го: по родству или по имени) предполагает признание в юноше той же силы, что в его славном деде, но посредством изысканного намека, раснифровка которого зани- мает у Петрарки два стиха. 16° единый оплот качаемой смутой отчизне!.-. Имя Сципион (Зе рю) букваль- но значит «посох». что пеоднократно, обыгрывается и поэме. По поводу этого стиха схолиаст замечает: «Лучше „отчизны“» 111-13 „Олимпа владыки редкостный дар..- В традиционной мифологии Олимп представляясь обиталищем богов, оставался вполне конкретной горой на границе Фессалии и Македонии. В иеоплатоническом богословии Олимп, оставаясь обита- лищем богов, вынесен за пределы зримого космоса, границей которого является сфе- ра неподвижных звезд, и представляет собой некую умопостигаемую область, цар- ство вечного света и т, д. Не вникая в теологические тонкости, Петрарка отождеств- ляет Олимп с раем небесным. в котором пребывает единый Бог, иногда называемый Юпитером, но чаще просто Богом или Господом или (перифрастически) «владыкой Олимпа», но всегда тождественный христианскому богу в ипостаси Отца, что допол- пительно подтверждается пророчеством о Христе в песни УП. Космология Петрарки при всей ее расплывчатости (сравнительно, например, с космологией Данте) остается космологией ортодоксального католика, каковым он и был. Но он был еще и отцом гуманизма, а потому, подчиняясь авторитету Цицерона, поселил в небесах героев римской языческой древности, в святости которых был унерен. 1179 Видны ль в обители Австра..-Т. е. на юге (Австр — южный ветер}. Ср. у Цицерона: «Видишь ли ты город, который, быв некогда мною покорен римскому народу, вновь затевает прежнюю брань и не может утихомириться?» (ХТ, 11). 181 „строенный хитрой женой? —Т, е. Дидоной, легендарной основательницей Карфагена. Хитрой она пазвана потому, что, бежая из финикийского Тира в Африку. сторговалась с тамошним царем о покуике такого участка земли, какой можно охва- тить воловьей шкурой, а потом разрезала эту шкуру на ремни и так получила зем- лю, достаточную для строительства города (Вергилий. «Энеида», Ё, 338-367; Юстин. «Извлечение из истории Трога Помпея». ХУ, 4--7). 188 Баорада — река в Африке, протекающая через Кэрфаген. 187 Бирса - карфагенская цитадель, город Дидоны. По-фипикийски это слово - производное от корня Б” (строить, огоражавать) и, соответственно, значит просто «город» (огороженное стенами место), но по-гречески В:рзх (Бугва) — ченятая шкура», «кожа» (звуковое сходство этих слов могло быть поводом к легенде о хит- рости Дидоны - см. Т, 181 и примеч.,— особенно если учесть, что коровьим пастухом у греков был хитрый Термес). 188 Что ж, попробуй опять — по плетке признаешь тозяйку!- Схолиаст: «По моему суждению, строка сия чрезмерно груба». . 7 ..никакую речь невозможно мне слышать... Схолиаст: «Я полагаю, что луч- ше „дозволь мне не слышать“». 218 ели прилично сравнить высокое с низким...- Реминисценция из Вергилия («Георгики», ГУ, 176). 228 леный день — не грызет его грусть..- Ср. Апокалиптическое пророчество: «Не будет уже ни смерти, ни грусти, ни вопля, ни боли уже не будет, ибо прежнее миновало» (24, 4). 223.6 недостижимый свет... Ср. в Т Послании к Тимофею: «Тот, Кто Едилый имеет бессмертие и обитает в недостижимом свете» (6, 16). Сына крепко обняв... Ср. у Цицерона (о встрече ‘Сципиона- -младшего с род- ным отцом); «Как я его увидел, так сразу же ударилсл в слезы, а он объятиями и иоцелуями унимал мой плач» {ХТУ, 14). 230—231 Средь Гесперийских полей победоносные стяги...- Публий н Гней Сци- пионы успешно воевали в Испании примерно с 218 г. до н. 5.- далее речь идет о событиях лета 212 г. до н. э. 232 „.заскучал я в трудах войны неспешной..- Тит Ливий пишет об этой иачан- шейся с побед войне так; «Почти за два года пе случалось ничего достопамятного, и война велась более кознями, нежели мечами» (ХХУ, 32). Меснь первах 257 233 гы мне, Фортуна, совет ниспослала со знаменьем.— Перед важными пред- приятиями римляне гадали (сами или с помощью жреца), но толкование знамений было достаточно произвольным. Вероятно, гадали и Сципионы, но сведений 06 этом не осталось, однако Петрарка никогда не упускает возможности напомнить о при- хотливостни и злобности Фортуны - к отой теме он будет возвращаться очень часто. 231-298 „мы полки с половинной у каждого силой. .-- В Испании было две карфа- генские армии, их-то и решили разом добить братья. «По их упованиям, силы у них было для сего вдосталь и даже с избытком... Итак, они позли за лучшее разделить войско на две части» (Ливий, ХХУ. 32). 249 ‚Марс свом знамена покинул... Марс был охцом Ромула, так что римляне могли падеяться на его к ним родственную благорасполсженность. 244% Так растлены врагом кельтиберы...- Нельтиберы (известная своей храб- ростью груниа испанских племен) составляли в войске Гнея Сципиона большин- ство и, действительно, были подкуплены братом Ганнибала Гасдрубалом, который даже не привлекал их на свою сторону, а заплатил за то, чтобы они просто верну- лись домой, что они и сделали совершенно неожиданно для римлян (Ливий, ХХУ, 33). 21 нашим вождям урок преподав...- Ср. у Ливия {там же): «Памятуя об этих воистину поучительных примерах, римским полководцам надлежит и в будущем блюсти сугубую осторожность и не полагаться на стороннюю помощь до такой сте- пени, чтобы не иметь в стане главным оплотом своих собственных отборных воинов». 258 злобный предатель... Вероятно, вождь испанского племени свессетанов Индебилис. 260—261 ..с трех сторон безвыходно заперт вражьими станами..— С флангов рим- лян окружала нумиадийская конница под предводительством Массиниссы (в ту пору находившегося в союзе с Царфагеном), впереди был Индебилис (Ливий, ХХУ, 34). 38% Эреб - см. примеч. Г, 10-16, 286—211 Вот так же пасечник хитрый..- Реминисценция из Вергилия («Георги- ки», ГУ, 227-238). 218 Эрикс - гора на Сицилии, посвященная Венере (ныне Монте Сан Джулиано). 282 .оудовку врага постигаю...- Уже во время боя на римлян с тыла напали Гас- друбал Гисгонид и Магон, брат Ганнибала (Ливий, ХХУ, 34). 287 ..но никогда не с большею честью!- Схолиаст: «Я бы изменил „большею“ на „лучшею“». 28% Маворс — архаическая форма имени Марса. 303 „если телами путь врагу заградим..- Ср. у Цицерона: «Два Сциниона, кото- рые пожелали пусть хоть телами своими заградить путь карфагенянам» («О старо- сти», ХХ, 75). 312-317 Речью моей зажжены...- Ливий описывает это сражение несколько ина- че: Публий Сцинион действительно бросился в первые ряды ободряя бойцов, но поч- ти сразу был убит, после чего римляне обратились в бегство, не спасшее их от поч- ти поголовной гибели (ХХУ, 34). 318-319 ему в краях Гесперийских счастья не больше...- Гней Сцинион был убит в сражении через 29 дней после гибели брата (ср. ст. 326). 329 плоти постылой..- Схолиаст: «Пожалуй, было бы лучше этот стих выбро- сить». 234—340 Годько ты прежде ответь...- Ср. у Цицерона: «Тут я... спросил, жив ли он сам и жив ли отец мой Павел и все прочие, коих мы почитаем опочивтими, а он отвечал: „Воистину живы те, кто бежал из оков тела своего, словно из узилища, а ваша так называемал жизнь есть сущая смерть“» («Сон Сциниона», ХТУ, 14). 31 „глянь на брата... - Схолиаст: «Добавь пропущенное „и на меня“, ибо бесе- ду ведет он». 35% „ради фригийсвих святынь, коль пращуров помнишь пенаты...- Через Энея римляно возводили свое происхождение к троянцам, т. е. уроженцам Фригии. Пена- ты — домашние божества, кумиры которых Эней унес из горящей Трои («Энеида», ИЬ 12). По поводу этой строки схолиаст замечает: «Вергилий в конце Х песни гово- рит о смерти Лавса иначе». Смерть этруска Лавса, убитого Энеем, описана в «Энен- де» (Х, 789-832), но неясно, какие строки в этом описании могут хоть как-то соот- носиться со ст. 354 «Африки». 9 Франческо Петрарка 258 Примечания 362 ...сгинуи, увы! Марцелл, в такил-то годат легкоберен...— Марк Клавдий Мар- целл, «меч римлян», был убит в 208 г. до н. э., проиграв Ганнибалу битву при Ве- нусии (город в Апулии) и попав в устроенную для него засаду,— ему было тогда более 60 лет. Он хотел занять лесистый Петелийский холм и сам отправияся туда на разведку вместе с Криспином, взяв с собою только небольшой отряд конницы,— Криспин и Марцелл оба были консулами, что усугубляло легкомыслие их поступка (Ливий, ХХУП, 26-28}. По поводу этой строки схолиаст замечает: «Такое слово- употребление принадлежит не собеседнику, но поэту, а потому терпимо; однако же, может быть, здесь нечто выпало из подлинной рукописи сочинителя и еще обна- ружится». 365 Следом поодаль Криспин...- Тит Квинкций Криспин, консул 208 г, до н. з., попал в засаду вместе с Марцеллом (см. выше) и умер некоторое время спустя от полученных ран. 368-376 Ну а этот на месте пал..— Всюду, кроме давного случая, павшие герои названы ло имени. Можно полагать, что ст. 368—370 относятся к Марцеллу и что их место после ст. 362; после ст. 362 Феста отмечает лакуну, но в утраченных стихах речь может идти только о Марцелле, так как Криспин в перечне героев должен быть назван непосредственно после него. Восстановить первоначальный порядок строк не представляется возможным. Ст, 369 переведен по конъектуре Коррадини. 311—377 Вот и Фабий...- Квинт Фабий Максим, консул в 233 и 228 гг. цензор 230 г., впоследствии прозванный Кунктатором (Медлителем), уже в 233 г. до ин. з. был удостоен триумфа за победу над лигурами, поеле взятия Ганнибалом Сагунта ездил послом в Карфаген для объявления войны, в 217 г. после битвы у Тразимен- ского озера за отсутствием консулов был избран продиктатором (нарочно для него созданная должность, фактически не отличимая от диктатуры) и стал преследовать Ганнибала, избегая решительного сражения,-: отсюда его прозвище «щит римлян». После битвы при Каннах неоднократно избирался консулом и одержал много побед. Умер он в 203 г., не дождавшись окончания войны, но в год «Сципионова сна» был жив, так что присутствие его на небесах можно объяснить двояко: или Петрарка предпочел хронологической точности эффектность перечня, или же он перепутал год смерти Фабия с годом емерти его сына, тоже Квинта, консула 213 г., тоже умер- шего естественной смертью, но около 207 г., когда «пунийская сила», действительно, еще преобладала. См. примеч. Т, 500. 871-388 Вот и другой.. вот он, Гракт..- Тиберий Семпроний Гракх, консул 215 г. до н. э., воевал во главе войска, набранного из рабов, которым в случае победы была обещана свобода. Погиб в 243 г. в засаде, устроенной Магоном. Знаменитым братьям Гракхам он доводится дедом. 381--382 Зависть судьбы чрезмерна была и к Эмилию Павлу..- Луций Эмилий Па- вел, консул 219 и 216 гг. до н. э. Второе свое консульство он делил © Гаем Терен- цием Варроном, который хотел решительного сражения с Ганнибалом и добился своего, несмотря на все возражения Эмилия Павла, причем этот последний при Кан- нах погиб, Варрон же уцелел, получил благодарность от Сената и впоследствии ис- правлял еще несколько почетных (военных и посольских) должностей. 384—100 отринул взять у трибуна коня, а на многие просьбы ответил... Энизод почти дословно заимствован у Ливия .(ХХИ, 49}: «Все, кто мог, старались отыскать своих коней, чтобы бежать. Зойсковой трибун Гней Лентул... сказал: „Возьми моего коня, покуда ты еще не вовсе обессилел!..“ На это консул отвечал: „Достохвальна доблесть твоя, Гней Корнелий, но в тщетном сострадапни не упусти тех кратких мгновений, кои тебе остались, чтобы ускользнуть от врагов! Отправляйся и опо- вести всех сенаторов. да укрепят стены Рима, да оградят столицу сторожевыми от- рядами, покуда не явился победоносный враг; и Квизту Фабию передай, что Эми- лий, как жил, намятуя о наказах ого, так и умирает. А меня оставь принять смерть среди павших моих бойцов, дабы не превратился я из консула в подсудимого или не выступил обвинителем сотоварища моего“». Войсковой трибун (помощник коман- дира легиона) — должность, с которой обычно начинали свою карьеру молодые люди из хороших семей. Гней Корнелий Лентул спасся и в 201 г. до н. э. был избран консулом. #18 „толпами теней.— Только при Каннах римляне потеряли почти 50 тысяч воинов (Ливий, ХХИ, 49). ва м => Песнь первая 433 „великая Кальпа...- Скала на европейском берегу Гибралтара в трех милях ®т Абилы, скалы па африканском берегу; их общее название — Геркулесовы Столпы. ` 460-464 Юноша молвит...- Ср. у Цицерона: «Прошу скажи мне, о пресвятой и пре- благой родитель, зачем же я медлю на земле, а ие поспешаю явиться к вам сюда, ежели тут-то и есть сущая жизнь, как я понял из слов Публия Африканского?» {«Сон Сципнона», ХУ, 15). 465 Худо ты рассудил!- Схолиаст: «Скажи по-другому, скажи: „Милый племян- ник, отвюдь! От бога" и т. д.». 465—418 ()7 Бога и от природы...- Ср. ответ Эмилия Павла в «Сие Сципиона»: «Это не так, но не иначе как если бог, во владении коего все сие созерцаемое тобою устроение, освободит тебя из телесвого твоего узилища, будет дозволено тебе взой- ти сюда. Воистину, люди рождены по такому закону, чтобы блюсти им вон тот шар, который видишь ты посреди сего устроения и который зовется Землею... Посему в тебе, Публий, и всем благочестным мужам надобно удерживать дух в телесном узи- лище и нельзя вам бежать от человеческой жизни без дозволения того, кто даровал вам сей дух, дабы не вышло, что уклоняетесь вы от богом вам назначенного люд- ского бремени. Ты же, Сципион, так, как вот этот дед твой и как я, тебя породив- щий, зекись о праведности и благочестности, каковыми хоть и много ты обязан родителям и ближним, но наипаче отечеству. Таковая жизнь есть путь в небеса и к сонму тех, кто уже отжил свое и, освободясь от тела, поселился там, где ты их видишь» (ХУ, 15; ХУГ 16). 499—499 Помни, прошу, еще и о том..- Ср. слова старшего Сципиона (там же, ХШ, 13): «Всем, кто оборонил или выручил или возвысил отечество, всем им воис- тину назначено и отведено место на небесах, ибо предвечному богу, который правит всею этою вселенною, а равно и тем, что вершится на земле, ничего нет угоднее, чем согласье в общежитье съединенных законом людей, которое зовется государ- ством, -- и кто оным правит или оное блюдет, тот, низойдя отсюда, сюда же и воз- вращается». 39° Схолиаст: «Вот сюда хорошо подошли бы стихи о Фабия, помещенные выше». Далее вынисаны ст. 371-377, измененные так, что хронологическая неувязка (см. примеч. Г. 371-377) устраняется (ст. 375-377 у Колуциая: «..слава честная цветет. Не меч и не огнь у латинян/мужа отымут сего, но когда пунийская сила’ромом взгрохочет, он старостью лет восхитится к небу»). 508 Первый Ромул. от него преславное имл..— Название города Рима (лат. Вота) считалось производным от имени Вотшиаз, хотя гораздо вероятнее обратное. 10 .огнь полыхает в душе? — Здесь Петрарка почти дословно следует Флору: «Бых ли кто пламеннее Ромула? для того был он сотворен, чтобы стяжать царство» (Т, 8). 91-5 Следом другой..- Сабинянин Нума Номпилий, призванный римлянами на престол после смерти (или апофеоза} Ромула. Далее Петрарка опять следует Флору: «Был ли кто благочестнее Нужы? дело требовало, чтобы жестокий народ был укрощен страхом божьим» (там же). - 315 „жены наущением дивной...-- Супругой Нумы почитали нимфу Эгерию (Ли- вий этому не верит), ему же приписывали создание лунного календаря (этому Ли- вий верит} и основных религиозных правил (Ливий, 1, 18—21). 517-518 ‚Природа на свет стариком породила... Вергилий в «Энеиде» (УГ 809) говорит о «седой бороде» Нумы, что и естественно, так как он был призван на цар- ство зрелым мужем и правил 43 года (Ливий, 1, 21), однако стих «Энеиды» мог быть источником Петрарки, так как содержится в пророчестве Анхиза, описывающего Знею седую бороду още не рожденного Нумы. 519-521 Следом третий..- После смерти Нумы царем был избран воинственный Тулл Гостилий, который «сделался зиждителем всей бранной науки ин искусства воевать» (Флор, Т, 3). Принося жертву Юпитеру, он ошибся в порядке священно-‘ действия и был поражен молнией (Ливий, Т, 31). 322-52 Вог и четвертый..- Анк Марций, внук Нумы, миролюбивый царь. По по- воду слова «раздвоенный» в ст. 524 схолиаст замечает: «Лучше „рассеченный“ или „разрезанный“». Здесь ноэт опять следует Флору: «Он окружил город стенами, пе- рекрыл мостом текущий через столицу Тибр, основал на морском берегу рядом © 9% 260 Примечания устьем реки Остию, ибо уже тогда, наверное, предвидел душою грядущее, когда со всего света будет принимать Город в этой гавани корабли и товары» (1, 4). 525-526 Пятого дик мне едва знаком...-. Пятый римский царь был сыном корич- флнина Демарата, бежавшего в этрусский город Тарквинии. Звали его Лукумон, но, отправивитись в Рим искать счастья, он переделал свое имя на римский лад и стал зваться Луций Тарквиний. После смерти Анка Марция он стал домогаться царства и был избран. Его деятельность была успешной как в мирную, так и в военную пору. 51183 я зрю багряницу и тогу...-- Здесь Петрарка опять почти дословно следует Флору: «От него розги с топорами, величавые тоги, престольные кресла, всадниче- ские перстни, возносенные награды, багряницы полководцев и наряды сановников: от него и то, что триумфатор едет на золотой колеснице, запряженной четвернею, и что тога на нем златотканая, а туника сго расшита пальмами, да и вообще от него все красы и все знаки отличия, которыми умножается достоинство державы» (Г, 5). Только Флор считает все это нововведениями Тарквиния Древнего -- у других историков называются другие имена, а некоторые из названных реалий не имеют даже и легендарного изобретателя. Кресла престольные (3еЙве сагез) — на таких креслах сидели при исполнении должности высшие магистраты, казываемые также «курульными» (именно по креслам). В розгах топор - фасции, т. е. пучок розог с воткнутым посредине топором, знак высшей исполнительной власти: фасции носили ликторы, число которых определялось саном магистрата (например, консулу нолага- лось 42 ликторов, диктатору — 24). Наряд величавый — трабея, т. е. украшенная пурпурными полосами тога высшего магистрата. Бранных паренье наград — имеются в виду фалеры, которыми награждались не отдельные воины, а пойсковые подразде- ления: фалеры представляли собой золоченую бляху, тем или иным способом при- крепленную к древку (отсюда «изренье»). 531—532 которого зришь по счету шестого...-- Схолиаст: «Пучте „от начала ше- стого“». Шестым римским царем был Сервий Туллий, сын рабыни, воспитанный в доме Тарквиния Древнего, который выдал за него свою дочь и назначил его паслед- ником престола, 533 звуком прозвания раб..- «Зегу!з» происходит от «зегуиз» (раб). Здесь Петрарка опять следует Флору: «Разве ние затем была устроена Сервием перепись, чтобы знало государство о самом себе?» (Т, 8). Перенись Сервия устанавливала воинскую повинность в зависимости от имущественного ценза (Лизий, Г, 42-43). 337-50 „младший спросил..- Сцинион спрашавает о Тарквинии Гордом, по- следнем римском царе, низвергнутом народом во главе с Брутом (см. ПЕ 645-770 и примеч.). 543.6 Авериские бездны... Т. е. в преисподиюю (Авернское озеро в Кампании считалось входом в подземное царство). 545—546 царь жестокий...— Ср. у Флора: «Жестокий гнет оного гордеца оказался, однако же, весьма полезен, ибо следствием его было то, что возмущенный беззако- ниями народ воспламенился жаждою свободы» (Т, 8). 352 За что подобная милость..— Схолиаст: «Я бы сказал „слава“». 554-572 В свет они рождены единым отцом...- Далее следует рассказ о поединке Горациев с Куриациями (Ливий, 1, 23—25; Флор, 1, 3). Это произошло во время вой- ны с Альбой, которую вел Тулл Гостилий: в альбанском и римском войсках было по трое братьев близнецов, поединок между которыми и должен был решить исход вой- ны. Двое из Горациев были убиты, все три альбанца ранены, но третий Гораций, оставаясь невредим, бросился в притворное бегство и так победил, избавив Рим от подчинения Альбе. Пс поводу выражения «всеобщую гибель» в ст. 560 схолиаст замечает: «Тут, если годится, я бы сказал „сородичей гибель“». 58 оц впереди других Публиволу..- Публий Валерий Нубликола (это прозви- ще можно перевести «Попечитель народа») участвовал в изгнании царей, считался ^ главным создателем новых (республиканских) законов, избирался консулом много лет подряд и вед успешные войны (Ливий, И, 8; Флор, 1, 9). Песнь вторая 261 ПЕСНЬ ВТОРАЯ 11 .и Фебов без обгони... - Схолиаст: «Или „и скорый рассвет обгони непростран- ною речью“». 1 мне удостой изъяснить нечертанья рока.- У Цицерона старший Сципиов пророчествует о грядущем сразу и без приглашения, но рассказывает внуку только о его личной судьбе (ХЕ 11-ХИ, 12). 1 злишилась Италия солнца...— Ср. у Цицерона: «А о двойном солнце я слыхал от отца моего, что опо явилось в консульство Тудитана и Аквилия в тот самый год, когда закатилось другое солнце - Публий Африканскай» («О природе богов», И, 5, 14 -- речь здесь идет о младшем Сцинионе, неожиданно умершем в 129 г. в расцве- те сил). 3 Тогда умрем безорижны...- Схолиаст: «Низко такому мужу помышлять об от- ступлении, так что надобно читать „всеоружны“». 3% „‚одноглазозо гнать негодяя...- Схолиаст: «Мне не кажется, что честно так вот отзываться о Ганнибале». Вероятным’ источником Петрарки был Ювенал (Х, 157): «Как одноглазый вождь народился от шлюхи гетульской» (Гетулия — область с0- временного Алжира, в поэтическом языке чгетульский» = африканский»). 33-37 Отетупать он станет в тревоге...- См. УТ, 294--560. 33-1 „прежде заточет с т0бой зоворить.- Переговоры Сциниона с Ганнибалом и битва при Заме описаны в песни УП. По поводу словосочетания «воздымают мечи» (ст. 65) схолиаст замечает: «Я бы сказал „копья вздымают“», а по поводу слов «забвение Бога» (ст. 67): «Я бы сказал „забвенье богов“, что более пристало времо- ни и поэту». 11-72 „„Фортуной враждебною сразу будет повергнут..- См. УШ, 295—347 и примоч. 13 „страны Азийские гревов...- Имеются в виду царства, возникшие на облом- ках недолговечной державы Александра и постепенно завоеванные римлянами (буду- чи изгнан из Карфагена Ганнибал жил в Вифинии, т. е. на азиатском береге Гел- леспонта). 89-119 Ты же в ту пору будешь по доажности послан в путь... В 193 г. до н. э. к царю Антиоху послано было из Рима посольство, задержавшееся в Ефесе, где жил тогда Ганнибал. Гит Ливий с осторожной ссылкой на чужие исторические со- чннения рассказывает, что в этом посольстве был Сципион и что он встретился с Ганнибалом; «Ногда Нублий Африкавский спросил, кого Ганнибал почитает вели- чайаим из полководцев, тот отвечал, что почитает таковым Александра Македон- ского, ибо сей царь с малым войском одолел несметные полчища врагов и достигнул в походе своем столь отдаленных земель, в коих и побывать-то — выше всех упова- ний человеческих. Быв затем спрошен, кому же из полководцев отводит он второе место, он отвечал, что Пирру, от коего идет наука разбивать лагерь и прежде коего никто че умел столь искуспо выбрать место для стана и разумнее расположить охранные цолки: да притом Пирр до того был смособен вызывать у людей приязнь к себе, что жители Италии предпочитали владычество сего чужеземного царя вла- дычеству римского народа, весьма долго верховодивиюего сею страною. Когда же Сципион снова спросил, кого же Ганнибал почитает третьим, тот без малейших ко- лебаний назвал себя самого. Тут Сципион со смехом промолвил: „Гак что бы ты сказал, если бы и меня победил?“, а Ганнибал в ответ: „Тогда я почитал бы себя превосходнее Александра, превосходнее Пирра и превосходнее всех на свете полко- зодцев!“" Столь хитроумный (воистину иунийский) ответ и столь непривычный спо- соб льстить ве оставили Сцилиона равнодушным, ибо получилось, что Ганнибал выделяет его из всех вообще полководцев и ставит выше всякого суда» (ХХХУ, 14). Изображая своего героя непричастным мирской суете, Петрарка противоречит Зивию, объявляя, что нохвала Ганиибала будет Сциниону «в забаву» (ст. 105-110), однако далее (несвв УПШ-УПТ} ори всей своей ненависти к врагу Сципион не у5- тает восхищаться его полководческим талантом. 9 .бержавстео свое зпрочивал златом! - По поводу слова «упрочизаль схолиаст замечает: «Не годится и, нак я полагаю, вставлено в стих безосновательно, а посему надобно читать „оправдывал“ или „отвоевывал“». По мнению Коррадини, ст, 98-99 262 Примечания написаны нод влиянием Вергилия, у которого скупец прячет клад под кроватью: Сей взыскует грады крунтить и злосчастных попатов, лишь бы на пурпуре спать да из кубков пить самоцветпых; оный хоронит добро, на золоте ложе упрочив... («Георгики», И, 505-507) 412-113 6 чертогах Вифинских примет смерть...- После поражения Антиоха (см. примеч. И, 121-123) Ганнибал жил гостем у вифииского царя Прусия; римский но- сол Фламинин почти уговорил царя выдать Ганнибала, однако тот успел выпить яд, который всегда держал при себе, сказав перед смертью среди прочего: «Пора освобо- дить римлян от их давней заботы!» (Ливий, ХХХИХ, 51). Это случилось в 183 г. до н. з. 118-120, Изведав мощь Карфагена...- Здесь Петрарка следует Флору: «После Карфагена никто не стыдилея быть побежденным» (1, 7). Ср. 1Х, 393—397. 121 Вспрянет в Этолии бунт...- Жители Этолии (страна на западе Греции) сна- чала были в союзе с римлянами против македонян, но затем «взбунтовались» и стали на сторону Антиоха (см. ниже), однако консул Фульвий Нобилиор легко по- бедил их в единственном решающем сражении в 189 г. до н. э. 121-123 ‚„восстанет Антиот...- Сирийский царь Антиох Ш постоянно колебалел между союзом с Македонией и союзом с Римом, помогал этолянам, принимал у себя Ганнибала и т. д.. что привело к конфликту с римлянами. После нескольких неудач- ных сражений он был окончательно разбит при Магнезии в 190 г. до н. э. Луцием Сцинионом (братом Публия, получившим за эту победу титул «Азиатский») и при- нужден к позорному и убыточному миру. Публий Сцапяон состоял при брате лега- том («советником-адъютантом») и помогал ему советами, будучи, по общему мне- нию, фактическим военачальником; у Петрарки этот мотив естественно усилен — ср. также у Флора: «с помощью младшего брата» (И, 8). 123 „восточная Эос...- Т. в. Восток (Азия). 124 „Зефир и Австр...- Т. е. Запад (Испания} и Юг (Карфаген). 127—129 Царства плененные вабенут ярмо...- Македонский парь Филипп У огкры- то враждовал с Римом, помогал Карфагену и наконец был разбит Титом Фламини- ном пря Киноскефалах в 197 г. дон. э. а 30 годами позднее Македония официально превратилась в римскую прозинцию. Упоминаемые поэтом галлы — обитатели не Галлин, а Галатии, которая примыкала к Пергамскому царству, долго бывшему в союзе с Римом, пока оно в 133 г. по завещанию царя Аттала ШГ не сделалось «владением римского народа». что немедленио вызвало войну, так как на пергамский престол претендовал сводный брат Аттала Аристоник, разбитый в 129 г. до н. э. консулом Манием Аквилием. «Воннственными дедами» этих царей были полководцы Алек- сандра Македонского, так называемые диадохи, разделившие между собой его дер- жаву. 133 „за раны пращуров наших... Т.е. за разрушение 'Грои и страдания троянцев, которых римляне ночитали своими иредками (через Энея). 234 „Глобрион и Муммий... - Консул Марк Ацилий Глабрион в 191 г, до н, э. разгромил войско Антиоха у Фермопил; Луций Муммий в 146 г. разбил объеди- ненпые силы греков и в назидание разорил и сжег Коринф - «стыдливым» он на- зван за свою медлительность и неповоротливость, которые у триумфатора восприни- маются как природная скромность. Перевод по конъектуре Коррадини, 133 .Фламиний лилой..- Коррадини утверждает и доказывает, что в привадле- жавшем Петрарке манускрипте Ливия Тит Квинкций Фламинин назывался ве «Фла- мицйном», а «Фламйнием», поэтому здесь его имя дано в такой форме, хотя патри- цианская семья Фламининов из рода Ивинкциев не имела ничего общего с плебей- ским родом Фламиниев, тоже весьма сановитым и известным. Тит Фламинин юно- шей отличился во 1 Пунической войне, в 198 г, до в. з. был в порядке исключения {ему не было и 30 лет) избран консулом, в 197 г. разбил Филипиа Македонского при Киноскефалах и объявил греков свободными {каковыми они и почитали себя до сояокения Корипфа) - затем запимался преимущественно дипломатвей и рано удалился от дел Как военачальник он, конечно, уступал Сципнону, но как «друг греческой свободы» оказался (благодаря грекам) не мёнее знаменитым, Песнь вторая 263 117 Ратным обильный трудом..-— Здесь в далее пророчество Сципиопа-отца ста- вовится очень похожим на пророчество Анхиза, который рассказывает своему сыну Энею, приведенному кумской Снвиллой в преисподний Элизий, о далеком будущем Рима: Вот она, юных мужей череда! Вэглячи на могучих! («Энеида», УТ, 771) До сих пор у Петрарки (как и у Цицерона) спящий узнавал лишь собственную судьбу, но ст. 125-136 еще касаются актуальвых для Сципиона событий и в этом смысле они — переходные от «личного» пророчества к «историческому». 13° Скавров... и Друзов..- Ср. у Вергилия: «Вдалеке там Деции, Друзы, © гроз- ной секирой Торкват и Цамилл, что орлов возвратит пам» («Энеида», УГ, 824 слл.). Скавры (букв. «косоланые»} были из рода Эмилиев и из рода Аврелиев. Из Эмилиев Скавров ваиболее известны Луций (участник морской войны с Антиохом ПЕ. млад- ший современник `Сципиона Африканского}, Марк (консул 115 г. до в. э., известный законодатель, удостоившийся к тому же триумфа за победу над лигурами), его сын Марк (соратник Помпея и подзащитный Цицерона). Из Аврелиев Скавров известен только Марк, попавший в плен к кимврам и героически погибший около 105 г. До н. 5.- Цицеров хвалит его ораторские способности («Брут», 30). Друзы были из рода Ливиев: Марк Друз, коллега Гая Гракха но трибунату 122 г. до н. 5., участник земельной реформы, консул 112 г. преуспевитий и на военном поприще, и его сын, тоже Марк, трибун 91 г. до и. э.. продолжавший земельную реформу и знаменитый своим ораторским искусством. Кроме того, был Клавдий Друз, пасынок Августа, очень успешно воевавший в Германни. 148 многих Метеллов...- Мотеллы были из рода Цецилиев, слава придла к ним еще в Г Пуническую войну благодаря Луцию Метеллу, консулу 251 г. до н. э. (про- рочество к нему, естественно, не относится). Квинт Метелл, его сын, современних Сципиона, был в 205 г. диктатором.-— трусом Петрарка изображает его брата Луция (ГУ. 195-238), хотя и путает его с винтом. Пророчество явво касается прежде все- го Квинта Метехла Македонского, победившего в 148 г. восставших македонян, за- тем ахеян, затем кельтиберов; а также Цвинта Метелла Балеарского, удостоивиегося в 124 г. триумфа за победу над бэлеарскими пиратами; Квинта Метелла Нумидий- ского и его брата Луция Метелла Далматского, победоносных полководцев конца П-- начала Г в. До н. э..- список зяаменитых Метеллов этам не исчерпывается, не зря они «многие». 140-142 Меронова дома слава..- Нероны была ил рода Клавдиев, консул Гай Клавдий Нерон в 207 г. до н. 5. при Метавре нобедил Гасдрубала, брата Ганнибала, и велел бросить его голову в стан Ганнибала. Тиберий Клавдий Нерон делил кон- сульство со Сципионом -- его попытка разделить с ним также и триумф описана Пет- раркой в песни УПЕ Пророчество может, таким образом, касаться лишь трех Неро- нов: Тиберия, участника гражданской войны ин зчакомца Цицерона, императора Клавдия и императора Нерона, который и есть «дурная ветвь», хотя первые дное также не создают внечатления процветания. 12 Вот Катоны...-. Чотрарка язно имеет в виду только двух Катонов: Марка Пор- ция Катона Цензора (234-149 гг, до и. 3.), которому принадлежит знаменитое «Кар- Ффагон должен быть разрушен», и его правнука Марка Порция Катона Утического {или Философа), защищавшего республику от самовластных посягательств Цезаря и покончившего с собой после победы последпего п 46 г. до н. з. (его сын Марк про- должал бороться за республику, был в войске Брута и лал при Филиппах). Дурцые отношения со Сцинионамия, объясняемые в поэме завистью, были у Катона Старые- го, который со своей демонстративной староримской строгостью вообще гораздо лучше ладил с народом, что со знатью: он служил под началом Сципиона и затем щод началом его брата Луция ходил на Антиоха, во не любил обоих и п 184 г., буду- чи цензором, отобрал у Луция боевого коня, что было уже вовсе скандально, На старости лет не ладил он и с мягкосердечным эллинофилом Сцивионом Эмилианом (см. след. иримеч.}, хотя якобы ценил его воинский талант. 143 Вот Эмилиев род..- Имеется в виду только одна семья Эмилиев — Павлы. Они выделились ое в Г Пуническую войну. Сын ногибтаего при Наннах консула Луция Эмилия. тоже Луций, победитель лигуров и македонского царя Персея, имел 264 Примечания четырех сыновей. Второго из них (род. 185 г. до н. з.) усыновил Публий, сын Сци- ииова Африканского, это и есть Сцилион Эмилиан, сохранявший любовь к родному отцу до самой его смерти (160 г. до и. з.}, что особенно иодчеркауто Цицероном в «Сне Сципиона». 1 „.круче, чем некогда ты...- Схолиаст: «Это может быть дурно понято, так что надобно выкинуть». 9 наблюдаю жестокого Суллу...- Луций Корнелий Сулла Счастливец (138-— 78 гг. до и. э.) был вождем аристократической партии в Риме я очень жестоко рас- правлялся со сторонниками вождя народной партии Мария посредством массовых нроскрипций. При этом он был хорошим полководцем, победившим в 85 г. Матрида- та Понтийского, 150 „важных Помпеев...-. Прежде всего это Гней Помпей Великий (108-48 гг. до н. з., о нем см. ниже, ст. 166--218 и примеч.), затем его сыновья Гней (воевавший с Цезарем и убитый после поражения пра Мунде в 45 г.) и Секст (захвативший Сицилию, воевавший с Октавианом и Антонием, но в конце концов убитый этим по- следним в 35 г.}. Однако к «важным Помлеям» следует отнести и Квинта Помпея, в 75 г. завоевавшего Вифинию и получившего титул «Вяфинский»,- он доводился близким другом Цицерону и умер своею смертью в 48 г., будучи вместе со своим ро- дичем Помпеем Великим на пути в Египет. 150-152 ‚честного Брута..-— Марк Юпий Брут (85—43 гг. до и. э.), друг Цицерона и один из убийц Цезаря, который был по слухам его фактическим отцом. Этим (хро- нологически нереальным} преданием и объясняется, вероятно, выражение «в ужасе зрю», потому что сам Цезарь был Петрарке не слишком симпатичен (см. след. при- менч.). Ср.: Флор, ТУ, 6-7. 153—154 ‚Цезарев род над всею вселенной станет владыкою.- Хронологическая непоследовательность, так как паже повествуется о более ранних событиях. 159-165 Землепашец, отъятый от плуга..- Речь идет о Гае Марии (156-86 гг, до ни. 5.), знаменитом полководце, действительно родившемся и выросшем в дерев- не и ие получившем образования. В 109 г, он победил аумидийского царя Югурту, в. 107 г., будучи консулом, окончательно его разбил, в 104 г. был снова избран кон- сулом, чтобы защитить Италию от угрожавиего ей с севера нашествия кимвров и тев- тонов: тевтоны были разбиты в 102 г. на берегу Роны у Секстийских Ключей (ныне 3- де-Проване), однако вместе с кимврами вторглись в Северную Италию и были оконча- тельно разбиты лишь на Равдийских полях в 101 г. Цицерон говорит о нем: «Марий дважды избавил Италию от осады и угрозы порабощения» («Против Катилины ТУ», 10, 21). У Петрарки последовательпость событий неотчетлива: спасение Лация пред- лнествуст походу в Галлию (ср.: Флор. Ш 3). Позднее Марий участвовал в граждан- ской войне против Суллы. Ст. 159 переведен по конъектуре Коррадини. 188-172 Д тайному краю земли...- Здесь начинается рассказ о Помпее Великом, который совершил первые свои подвиги отце под началом Суллы, а после его смер- ти в 77 г. до и. э. отправился в Испанию, захваченную марианцем Серторием, к 71 г. завоспая ое и наладил местное управление, жестоко расправляясь с остатками ма- рианцев как в Испании, так и в Риме. Гаг (Тахо), Ибер (Э6ро) и.Бетис (Гвадалкви- вир} - реки в Испании, здесь означают Испанию в целом, как Тибр означает Рим. Особую симпатию Петрарки к Ломпиею следует пояснить. Во-первых, Помпей счи- тался последним республиканским полководцем, защащавиим, пусть безуспешно, древние свободы от тирании Цезарл, а Петрарка был убежденным республиканцем {хотя мвогие годы жил при дворах королей в тиранов). Во-вторых. главным источ- ником Петрарки по римской истории был Тиг Ливий, восхищавзяийся Помпеем до такой стеюени, что Октавиан Август в шутку прозвал его «помпеянцем»,- об этом прозвище Петрарка мог вс знать (ово сохранено Тацитом), и написанное Ливием о Помнее сохранвлось лашь в пересказе, но следует учесть, что согласующиеся с его собственными взглядами мнения Петрарка (как и любой человек) улапливал и до- мысливал с особенной легкостью. 17 Жизнь коротка..- Переделка крылатой септевции: «Искусство долговечно, жизнь коротка» (восходящей к Гиппократу, у кочорого, правда, оша имеет другой смысл: «обучение (медицинскому) искусству долго, а жизнь поротка»}. Этот пример очень ярко демовстрирует присутствующую в позме тондевцию к афористичности, естественно объясняемую тем, что главным образцом эпической поэмы была цля Песнь вторая 265 Петрарки «Энеида», представлявшая собою для античного и средневекового читате- ля неисчериаемую кладезь афоризмов. 79 Если бы всем временам... Эта строка исправлена Коррадини в соответствии с замечанием схолиаста: «Или текст тут испорчен, или следует читать», и следует исправлеяный стих. 184-207 Дел несчетных его...- Здесь продолжается рассказ о подвигах Помпея. Ср. у Цицерона: «Подвигами его и доблестью съединились все страны, над которы- ми ходит солнце» («Против Катилины», ТУ, 40, 21) -т. е. Африка, Европа в Азия. Помпей праздновал триумф трижды: в честь победы над вумидянами (еще при Сул- ле), в честь завоевания Испанви (71 г. до и. э.) и после восточного похода (64 г.), причем инкакой скромности не проявлял (особенно в последний раз), а затем за- нимался преимущественно делами триумвирата и, наконец. гражданской войной — Петрарка опять меняет последовательность событий. Блистательно победив в 67г. До н. э. киликийских пиратов, которые много десятилетий хозяйничали в Средизем- ном море и которых никто не мог’ одолеть, Помпей пошел войной на понтийского царя Митридата и`в этом походе покорил множество царств и племен, хотя опять- таки пе в той последовательности, в какой их перечисляет Петрарка (ср.: «Энеида», УТ, 795-800). > 1% „армян двуплеменных...- Т. е. жителей Великой и Малой Армений, грани- цей между которыми был Евфрат (этот эпитет традиционно применялся античными авторами к армянам). 195 ..каппадокиян..- жителей Каппадокии, гористой стравы в Малой Азии ря- дом с Малой Арменией. Ганг многоводный — т. е. морской путь к Индии через Крас- ное море. 196-199 ..вот так от брегов Ерифрейских...-- Ср. у Флора: «Вся Азия от Красного моря до Каспийского моря и Океана подчинилась воинству Помпея» (ПТ, 5). Та- наис — Дон, Меотида — Азовское море, Рифейские вершины — Уральские горы (эти заселенные когда-то скифами степи представлялись римлявам далеким севером). 200-201 Долгой измучась войной... прочь от жизни постылой- Митридат лишил себя жизни в столице Боспорского царства Пантикапее (Керчь), векоторые страны были обращены Помпеем в римские провинции, в других он оставил царей, но сде- лал их зависимыми от Рима. р 202 . врата Каспийские..- Горвый проход к морю близ нынешнего Дербента, за которым лежала завоеванная Помпеем кавказская Албания. 203 ,.благоуханный край сабеев..— На юге Аравии, откуда вывозились благово- ния (родина царицы Савской). 203-204 ,заповедный трам...-` Т. е. Иерусалимский храм (Иерусалим был взят Помпеем в 64 г. до н. э.). 205—207 не прельстят бойцов...- Петрарка следует Цинерову: «После взятия Иеру- салима Гней Помпей — победитель! — вичего себе не врисвонл из тамошнего храма» («За Флакка», 28, 67). Однако схолиаст замечает: «Не знаю, согласуются ли этя три стишка с исторической истиной, если учесть свидетельство Садлюстия, который утверждает, что у Суллы, под чьим началом воевал Помпей, бойцы были корыстолю- бивые и алчные». 211 „Крит. суеверий приют и кормилец..-— Крит почиталея родиной Зевса, там царствовал Минос ит. д., но в историческую эпоху этот окруженный мифами остров был захолустным пристанищем паратов, оставаясь только религиозным центром для треков и отчасти для римлян. 212 Еабейский брег... Т. е. остров Евбея, полосой протянувшийся вдоль побе- режья Средней Греции. ..Родос с морем и Фебом...-- Родос был круппым торговым портом, имел прекрасную гавань и был знаменит также иснолинской статуей Феба {«Колосс Родосский»). , 218--219 Мо дерзнет ли кто в Океане путь проложить судам? — Ср. у Флора о Це- заре: «Завоевав все на суше и ва море, он устремился помыслами к Океану... и Дви- нулся с флотом к Британии» (1, 10). 228—137 Сколь бы он счастлив был, мощь меча умерив законом...- В оценке Цеза- ря Петрарка следует Цицерону, который, признавая военную одаренность полковод- ца, не принимал его как государственного деятеля и называл тираном. Цезарь дей- 266 Примечания ствительно весьма вольно обращался с казенными средствами и пополяял Сенат ро своему вкусу. 238—238 0 Фарсальских смертял...- См. примеч. 1, 52; Тапе — городок в Африке {близ Туниса), у которого Цезарь добил остатки помпеянцев (46 г. до в. э.}; Мун- За — городок в Испавии (близ Кордовы). у которого Незарь разбил войско сыновей Помпея (45 г. до и, з.}. О брани злой Ефирейской...- Здесь текст испорчен, так как речь явно идет не о сожжении Коринфа (поэтич. «Ефира») в 146 г, до и. э. Допусти- мо чтение «Филиппейской» (сражение при фракийских Филипнах, где в 42 г. До и. 2. была разбита армия Брута и Кассия}. О том, как кровь Капитолий влажни- ла..- Можно полагать, что Нетрарка имеет в виду убийство Цезаря заговорщиками (44 г. до н. э.), которое произошло в заседании Сената (хотя в действительности Се- ват заседал в тот день не на Капитолии, а при Помнеевом театре на Марсовом поле), но, возможно, речь идет о терроре во время гражданской войны, когда проскрипции стали поводом для убийства множества римлян. 241 .родич великий..- Гай Октавий, внук сестры Цезаря (63 г. до в. э.-14 г. н. э.). Не имевший прямых наследников Цезарь усыновил эго, и он стал зваться Гай Юлий Цезарь Октавиан, а в 27 г. до н. э. получил титул Август (букв. «евято- вышний»). Он восстановил порядок в изнуренном гражданскими войнами госудаг- стве, которым с 30 г. до и. э. управлял единолично — при нем совершился переход от «республики» к «империи» (оба эти термина приобрели свос современиое яначе- ние позднее}. 241 „дерзкий Египет смирит...- Египет был последним оплотом противостоящих Октавиану сил: там правила царица Клеопатра со своим супругом, римским полко- водцем Марком Антонием (бывшим союзником Цезаря, & затем Октавиана, тоже желавшим едиволизчной власти, но на восточный лад). Египетское войско было раз- бито в морском сражении при Акции в 34 г. до в. з., Антоний и Клеопатра лишили себя жизни — и это было концом гражданской войны. Клеопатра была из македон- ской династии Лагидов (Птолемеев), но признак царской власти связывался в со- энании римляя с варварством — ср. у Вергилия: Войску знак подает царица египетским систром... {«Эненда», УЛ, 696) 241-248 Истр- Дунай. „страну под светом обеих Медведиц...- Германия. В на- следство от прежней разрухи Августу достались войны в Паннонии (н& Дунае), в Гермавии, в Испании (см, ст.253) и на парфянской границе, однако их выигрывал уже не самолично Август. а его полководны. Тройной триумф за победы в граждан- ской войне (в Далматии, при Акцин и в Егилте, хотя битва при Акции и былё побе- дой иад Египтом) Октаниан праздвовал три днл подряд в 29 г. до н. э.- Петрарка опять путает последовательность событий. 255-28 ,,0 дому двувидного Януса.. дверь замкнется...- Когда хоть где-нибудь шла война, двери в храме Януса (бога входа и выхода, изображавшегося двуликим) оставались отнерты. а римляне зоевали хоть где-нибудь почти всегда. Пра Октавиа- не Августе храм Януса несколько раз запирался (впервые — после Актийской побе- ды), и выражение «Августов мир» было расхожим. . 258 ..из объятий любезной супруги.- Ливии, с которой Август прожил больше 40 лет и к которой обратился с предсмертными словами: «Живи с памятью о нашем супружестве, Ливия, и прощай!» (Светоний. «Божественвый Август», 99). 259 „отступает счастье от Рима..- После Августа Имнерией правили Тиберий, Калигула, Клавдий и Нерон, из которых только Клавдий был удостоен посмертного титула «божественный», так как при общепризнанной неспособности к ведевию го- сударственных дел отличался, по крайней мере, личной безвредностью. После Неро- на векоторое время мла гражданская война между претендентами, завершившаяся победой Веспасиана, первого императора династии Флавиев (69 г. и. 5.). 266—271 Вот зрю равно благородных сына с отцом... - Т, е. Веспасиана и его стар- шего сына Тита. Веспасиаи с 07 г, подавлял восстание в Иудее, но Иерусалима взять не успел, так как был провозглашен императором и отправился в Рим, оставив на своем месте Тита, который в 70 г. взял Иерусалим и отпраздновал общий с отцом триумф. Недолгое правление 'Гита, умершего лишь двумя годами позже отца {(79— 81 гг.), доставило ему от римлян прозвище «утешение рода людского» (Светоний. Песнь вторая 267 «Божественный Тит», Г) -и в истории он навеки остался образцовым в нравствен- ком отношении правителем. 211-213 Ерусвлим от них падет..- Разрушение Иерусалима совершилось после начала христианской проповеди и воспринималось христианами как правое возмез- дие сжестоковыйным» иудеям. 218-718 цужаки, испанцев и афров отродье.- Петрарка имеет в виду так назы- ваемых солдатских императоров П в. н. э. и позднейпгих христианских правителей Римской империи, которых и перечисляет без всякой хронологической последова- тельнести в одном из писем «К домашним»: «Если уже воспретели паркя, чтобы Ромулова рода были кесаря. вороти нам, Фортуна, хоть Феодосиев из Испании. хоть Северов из Африки. хоть Филинпов из Аравии, хоть Алексавдров из Сирии» {20, 2). Множественное число здесь уничижительное, т. е. понимать следует «хоть какого- нибудь аравийского Филиппа» и т. д. Неясно. почему Петрарка от Тита переходит прямо к Сентимию Северу, пропустив золотой для Империи век династии Антони- нов (от Нервы и Траяна до Маркя Аврелия) ,- возможно. это подкрепдяет концепцию нопрестанного упадка, в котором еще допустим один перерыв (Веспасиан и Тит), но два перерыва уже компрометируют концепцию. Высказываемое порой мнение, что испанским отродьем Петрарка именует родившегося в Испавин Траяна, абеурд- но — Траян входил в число образцовых императоров изравне с Августом и Титом. 290 ‚.сириянин томный...- Александр Север (см. предыдущее примеч.). ° 291-293 ролл свирепый... боатливый грек... далмат... Бореево племя...- Гала — Карл Воликий («Старческие письма», 20. 1): далмат -- Максимин Фракияния (там же); Бореево племя — Оттон и его преемники (там же), Хронологическая последова- тельность не соблюдается: Александр правил в 222-235 гг. Карл Великий в 800— 814 гг, Максимин в 235-238 гг.. Оттов в 962—973 гг. но это пля Петрарки норма и никакие гипотезы, противоречащие собственному свидетельству поэта, не выравни- вают этот перечень до соответствия исторической последовательности правлений. Предположения можно строить только 0 бодтливом греке: вероятнее всего, это Юлиан Отступник (361—363), почти ве знавший латыни, но бывший превосходным греческим оратором. 307-12 ‚в усобице лютой взбымет чернь клинки, и когда бы знатный отвагой доблестный муж..- Не совсем ясно, с каком «доблеством муже» идет речь. Петрар- ка, чъи письма и малые позмы часто дублируют’ или (реже) поясняют многие пас- сажи «Африки», в данном случае молчит, Комментаторы полагают, что имеется в виду «усобица», затеянная самозванным «трибуном» Кола ди Риенци, причем. по мне- вию большинства, «доблестный муж» и есть Кола ди Риенци, объявивший Рим рес- публикой и пытавшийся вернуть ему не только прежнюю славу. но и прежнюю власть, Только Коррадини считает, что Петрарка говорит о Стефане Колонна, с ко- торым был дружен и который погиб в результате упомянутого «древнеримского» пе- реворота. Мисвие Коррадини никак нельзя признать верным: «доблестный муж» не погибает, а усмиряет мятеж, Первый мятеж Кола ди Риенци подавил (и тогда по- гиб Стофан Колонна}, через две недели вспыхнул новый и «трибуну» пришлось бе- жать, через три года он вернулся, но вскоре при активном участия семейства Колон- на вспыхнул третий мятеж и «трибун» был убит -- выходит «доблестным мужем» может быть или он сам, или какой-то Колонна (но не Стефан), способствовавний его ниспровержению, причем последнее вероятнее. так как первый мятеж был усми- рен очень ненадолго,- однако среди родичей Стефана никто особенно не выделялся, С другой стороны, хоть Петрарка и дружил с семьей Колонна, но некоторое время активно перенисывался с Кола ди Риенци — их объедииял «древнеримский патрио- тизм», которым так проникнута «Африка». Итак. любая версия может быть под- креплена аргументами, но еще скорее опровергнута. Между тем первое, что должны были бы утверждать интерпретаторы, это что ст. 307—312 являются позднейшей вставкой. Как известно, первые четыре песни поэмы были готовы к 1341 г. полу- чив лавровый венок, Петрарка принялся за пятую. Кола ди Риенци был в ту пору всего лишь подающим надежды молодым нотарнусом: переворот он совершил в 41347 г., вернулся в Рим и был убит в 1350. Чтобы упомянуть в поэме о нем (или о Стефане Колонна), Петрарка должен был вставить не менее шести стихов во внол- не готовую ТУ песнь чуть ли не через 10 лет после ее создания, давным-давно разо- чаровавшись в «трибуне» и раздружившись.с Коловна, А если ст. 307—312 написаны 268 Примечания до 1341 г.. то они подразумевают какие-то более ранние события -- городские распри были для Рима нормой, о чем ясно сказано в ст. 304. События эти, судя по кратко- сти упоминания о них, были достаточно широко известны. Возможным представлиет- ся предположение, что Нетрарка имеет в виду полководца Стилихова, который в начале У в. н. э. умелым посредничеством спасал остатки «сущих римлян» от ист- ребления. Стилихон был покровителем Клавдия Клавдиана, хорошо известного в средневековой Европе, и тем самым тоже был известен, так как Клавдиаи писал ему панегирики,— правда, замирителем ни в одном из них Стилихон не представлен, так что хотя он больше подходит на роль «доблестного мужа», чем Кола ди Риен- ци, однако и эта версия остается гипотетической. Ясно лишь то, что речь идет об эпохе, когда в Риме рядом с «сущими римлянами» (коренвыми жителями Рима) обреталось множество опасных для них не-римлян,— и самоочевидно, что таковыми были состоящие на императорской службе гермавцы, которые в случае резви без сомнения одержали бы верх над мирными обывателями. Хронологическое простран- ство поиска чрезвычайно обширно: уже до взятия Рима Аларихом императоры дер- жали на службе «варваров» (сам Стилихон был вандалом), армии же средневеко- вых императоров-германцев были сплошь «варварские». Сложность толкования за- ключается в том, что Петрарка говорит о хорошо известной ему городской распре, не завершившейся кровопролитием благодаря хороню известному герою, и не сомне- вается в общеизвестности события — а для коммевтатора задача выбрать из многих мятежей один оказывается практически неразрешимой. 32% ‚.тотя и во прахе...- Схолиаст: «Пусть в осколки разбитый». 330—311 цих в спину лучистым стрекалом Люцифер гонит, но тень от двоих еди- ная зрима.— Ср. описанный Овиднем уход Орфея с Езрядикой из подземного цар- ства («Метаморфозы», Х1, 1—66). Когда Орфей, уже потеряв Евридику, бредет по Родопским горам, то «в спину ветер его холодным тычет стрекалом». 333. круглый Кинфии лик...- Луна отождествлялась с Дианой (Артемидой), рож- девной на делосской горе Кинфе. Цо поводу ст. 332-333 схолиаст замечает: «Эта два стиха, по-моему, оставлять че следует, ибо они не имеют касательства к поэме». 34 Все, что взрослб, умрет и всякая младость увянет...- Ср. у Саллюстия: «Все рожденное умнрает и все возросшее стареет» («Югуртинсках война», 2). Схолиаст но поводу слова «увянет» замечает: «Слово сие вовсе не подходит ни к чему моло- дому, ибо „увядать“’ значит то же самое, что „разрушаться“, а потому скажи „и со- старится всякая младость“». 349 .вы — словно тень, словно прах... Ср. в оде Горация к Манлию Торквату: Но в небесах луна за луной обновляет ущербы — мы же, нисшедшие в сень, где благочестный Эней, где Тулл и Анк пресвятые в прах обратимся и в тень. (ТУ, 7, 13—16; рифмы в переводе воспроизводят рифмы оригинала) 353-35% Взгляни отсюда, как мало держит земли в рубежах держава жалкая наша...- Ср. у Цицерона: «Земля показалась мне до того малой, что пожалел я о нашей державе, которая виделась словно была точкой на шарике» («Сов Сципио- на», ХУТ, 16). 360—406 Много ль величия в сем? — Ср. у Цицерона: «Да и какую честь можешь ты стяжать от молвы людской, какую вожделенную славу? Ты зришь, сколь редки и тесны на земле обитаемые страны, но и сии обжитые людьми, словно бы пятна, располосованы обширными простраяствами пустынь а посему насельники оных стран (...) разделены настолько, что никаких сношений между собой иметь ве могут {...) Притом ты видишь, что эта твоя земля окружена и объята словно бы поясами, из коих два, наиболее отдаленные друг от друга и — каждый со своей стороны — под- пирающие небесвые полюсы, скованы, как ты и сам прамечаешь, льдами, а средний и самый широкий пояс иссушен солнечным жаром. Обитаемы два пояса, но ия оных к южному, жители коего при хождении обращены к вам подошвамиа, вы ве имеете никакого касательства, а что до другого, прилежащего северу пояса, где вы и оби- таете, то гляди сам, сколь узкою полосою достигает он вас. Воистину, вся населяе- мая вами земля (<...) есть лить островок, омываемый морем, которое вы у себя на Песнь вторая 265 земле зовете то Атлантовым, то Великим, то Океаном, однако же ты и сам видишь коль оно — при таковых-то своих именах! — мало. Так неужто из сих знакомых и обитаемых краев твоя или вообще хоть чья-нибудь слава сумела перешагнуть через этот вот Кавказ или перенлыть этот вот Ганг, которые ты созерцаешь? Неужто хоть кто-то и чуждых краях на дальнем востоке или на дальнем занаде или на дальнем севере услышит звук имени твоего? (<...) Ты и сам отлично видить, сколь тесны пределы, в коих можно распространиться вашей славе. Да и люди, которые ныне о вас говорят, долго ли им осталось говорить?» (Там же, ХЕХ, 20-ХХ, 22) | 371-319 как гласили алеяне древле...- Ср.: «Илиада», т 423; ХХИЕ 206; «Одис- сея», Г, 23; ТУ, 84. Гомеровское предание о непорочвых эфиопах, гостеприимцах бо- гов, прочно укоренилось во всей античной литературе (т. е. и в латинской также), хотя часто с отсылкой к авторитету Гомера. 33° Гапробана -. Цейлон (Шри Ланка). 0 Гибернийские брега — Ирландия. Обозначение четырех стран света конкрет- ными (но, по возможности, дальними) ориентирами было устойчивой традицией в античной, особенно латинской, поэзии, #13551 После кончины жить... Ср. у Цицерона: «Итак, если ты хочешь устре- мить взоры горб и созерцать сию обитель и вечное пристанище, то не внамай тол- кам толпы и ие уповай получить от людей награду за подвиги твои; надобно, чтобы сама доблесть собственною своею красою увлекала тебя к истинной славе, Что о тебе скажут другие, то пусть для них же и будет заботою, {...) однако все их раз- говоры будут замкнуты в тесноте наблюдаемых тобою стран, и никакая молва не навек, но вместе с людьмя ложится в могилу и, забвенная потомками, истлевает» («Сон Сципиона», ХХШ, 25). Ст. 420 переведен по конъектуре Коррадани. 41-42 Зрю сквозь веков череду, как родится в пределах Этрусскит...- Петрар- ка, мало бывавший во Флоренции и чувствовавний себя дома только в Воклюзе, тем не менее всегда именует себя флорентийцем. Флоренция находится в Тоскане, т. е. в Этрурии (этруски назывались также «тусками», в поэме второму названию отдается почти абсолютное предпочтение). Эннием новым.- См. примеч. 1, 1. 443—146 привел еще без ладу и складу ненаряженных муз..- На протяжении поэмы Энний неизменно квалифицируется как «грубый» поэт. Этот эпитет почти всегда передается словом «газ» и предположительно мог первоначально иметь в качестве дополнительного значения указание на родину поэта - калабрийский го- род Рудии (ВиФае), жители которого обычно назывались «рудины» (Види), «Энний из Рудий» по-латыни звучало как «Епти!из ги 5» — и это же значило «грубый {неотесанный, необразованвый) Энний». Кроме того, слово гид!» значило «дубин- ка, «тросточка» — при том что «56110» значило «посох», а Энний был в дружбе со Сципионами, особенно с Публием Африканским (Старшим). Не исключено, что от- носимый к Эннию некоторыми позднейшими римскими поэтами эпитет «грубый» (а в этом Петрарка следует за Горацием, Овидием и Стацием) имеет источником со- временный Эннию — и тогда скорее всего его же собственный — каламбур, что-ни- будь вроде: «Ели из гид1$ Ви@15 уепИ а4 Зсропепь — «Энний-посошок (рудис} из Рудий (рудис} пришел к Сцилиону (посоху)». Ненскушенность (грубость) Энния воспринималась как изъян Петраркой, очень мало знакомым с его поэзией, но не гораздо более образованными и привередливыми ценителями золотого и серебряно- го веков римской литературы -- ср. у Овидвя («Скорбпые элегии», 1, 424): Энний, что груб ремеслом и вдохновеньем велик. Здесь проявляется старая традиция «двойного счета» при оценке ноэта: по вдохно- венности (шрепит) и искушенности (агз) — слишком очевидный недостаток того или другого воспринимался как несомненный изъян, однако вдохновенкость была даром богов, а искушенность зависела от выучки. Энний был очень ученым ноэтом, но ученость его была греческая, так как латиноязычная литература его времени на- ходилась в эмбриональном состоянии — от нее он ничему научиться не мог, т. е. в латинском контексте оказывался «самородком», чья отвосительная неискушен- ность вполне компенсируется первопроходческими заслугами. Примечателен отзыв о нем Квинтилиана (Тв, н, э.) — одного из самых придирчивых теоретиков изящной словесности: «Надлежит чтить Эннил, словно священные ветхостью дубравы, в чьих 270 Примечания древних могучих стволах не столько стройности, сколько святости» (Х, 1, 88; харак- терно, что и тут с Эннием ассоциируется некая чстоеросовость»}. 451-48° Пусть сохранить иные писанья...- Ср. у Цицерона: «Пусть бы пожелади грядущие поколения из рук в руки передать потомкам своим предания (...) нашей славы, все равно из-за нотопов и пожаров, которые непременно в назначенный срок опустошают землю. не только вечной мы не можем стяжать славы, но даже и долго- временной» («Сон Сципиона», ХХЬ 23). Цицерон излагает здесь пифагорейскую тео- рию космических перкодов, подробно развитую Платоном в «Тимее»,- Петрарка по- ‚нимает пожар и потоп гораздо конкретнее (половодье, засуха) и добавляет к этим бедствиям главные бедствия своего времени: чуму и постоянные войны. 486—481 Мало ли было преславных мужей... Ср. П, 413-437 и примеч. Нетрарка за новый лад нересказывает Цицерона, чтобы тут же предложить своему герою бо- лее приятную альтернативу, оправдывая ее в ст. 496—500. 487—588 Словно в солнечный день неотступная тень за идущим следует... Ср. у Цицерона: «Право же, хоть слава сама по себе не достойна вожделений, но за доб- лестью она следует неотступно, словно тень». («Тускуланские беседы», Г, 45, 109). 508—509 „сколь подобает тебе Сципиона имя...- Т.е. буквально его значение, «по- сох». Ср. латинскую пословицу: «Мошеп — омев» («Имя — судьба»). Новое про- званье — титул «Африканский», | 510—516 Дам ы другой. совет..— Ср. похвалу дружбе у Цицерона («Лелий, или О дружбе», У, 18-УТ, 22 — редкий случай, когда Цицерон выражается пространнее Петрарки). 518 Лелий — Гай Лелий, способный дипломат и военный, ближайший друг Сци- иноНА. 51 „явится Лелий второй... сын и тезка старшего Лелия, ближайший друг Сци- пиона Эмилиана, за свою приверженность философии прозванный Мудрым и дав- ший имя трактату Цицерона «О дружбе» (см. примеч. 11, 510—516). 52% ‚„Лелия дружбу... Сам Петрарка казывал своего близкого друга Лелло ди Пьетро ди Стефано деи Тосетти Лелием, так что это имя действительно быдло почти зарицательным. 528-527 ‚друга-плебся не презирай..— Ко времени П Нунической войны древнее кастовое различие между патрициями в плебеями стерлось, римская вельможная знать состояла из тех и других и употреблялось слово «плебей» в близком к современ- ному смысле — «низкородный». Семейство Лелиев, хотя и приписанное к римскому плебсу, было не римского происхождения — предполагается, что они были греки из Тибура, греческого города в Лации, находящегося под «отеческой овекой» могущест- венного рода Сципионов, и во всяком случае были нод этой опекой (натронатом) в качестве римских граждан. «Второсортность» Лелиев объяснялась их клиентской зависимостью (подопечностью), отчасти сходной с вассальной. Старший Лелий удо- стоился первой гражданской должности только иосле победоносного возвращения Сциииона в Рим, одвако уже в 190 г. до н. э. делил консульство с Луцием Сципио- вом и так сделался «первопричинником знатностя» (ргдсерз лобИИаИз) для своего рода. . 528—550 „порой возвышались из подлого званья...— Ср. у Горация: Мужей несчетно число, что родились от низкого рода, чествую прожвли жизнь н почетом возвышены в знатность. («Сатиры», 1, 6, 10—12} 51-5 Так он сказал, а сын в ответ..— Ср. у Цицерона: «Когда он все сие вы- сказал, я говорю ему: «Право же, о победитель Африки, ежели для хорошо послу- живших отечеству граждан открывается как бы торная дорога в небеса, то я — хоть я и шел от отроческих моих лет по стонам отцовым и твонм, славы вашей отнюдь не пороча,-- все-таки теперь, зная об обетованной мне великой награде, сделаюсь в усердии моем еще ретивее» («Сон Сципиова», ХХТУ, 26). 329-54 Стыдно сказать..- После победы нал Антиохом (см. примеч. И, 121-123) Луций и Публий Сципионы были обвинены в том, что царь добился от них мира подкуном. Вина их доказана не была, мо репутация пострадала настолько, что Пуб- лий Сципион ушел в добровольное изгвание и поселился в своем поместье близ Ли- терна (городка в Кампании), где и умер около 183 г. до н. з. Эта история подробно Песнь третья 271 изложена у Ливия (ХХХУПЬ 52-54 и др.), однако о надгробной надниси Ливий не сообщает — здесь источником Петрарки явилась книга ритора Валерия Максима (Ев, н. э.) «О достопамятных деяниях и изречениях», где приводится н сама над- цись: «Неблагодарное отечество, пусть даже кости мои тебе не достанутся» (У, 3, 2). 3 ..0 взрастающем брате...-Т. е. о Луции Азиатском (см. предыдущее при- меч.). ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ 5-1 Зачем я отца дорогого поцеловать не успел? — Ср. описание встречи Энея © призраком Анхиза у Вергилия: Трижды пытался отца удержать он, сжимая в объятьях, трижды из сомкнутых рук бесплотная тень ускользала, словно дыханье, легка, сновиденьям крылатым подобна. («Энеида», УТ, 700-703). {$ „двоюродный милый? — Публий Корнелий Сципион Назика, сыв погибшего в Испании Гнея, доставивший в Рим кумир Идейской Матери богов (204 г. до н. э.), консул 191 г. до н. э., вместе с Глабрионом разбивший Антиоха у Фермопил (см. примеч. И, 134). Способный военный м честный политик, Сципион Назика тем не менее никогда не «упреждал доблестью» Сципиона Африканского, так что стих ил- люстрирует еще одну добродетель героя — скромность. 20-21 „прости отчизне злодейство...- Ср. новозаветное «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Евангелие от Луки, 23, 34). 25-82 Что с тобою вдвоем мы свершили...— Ср. у Ливия: «Луций Сципион со мно- жеством знатных пленников был послан в Рим возвестить, что Испания отвоевана, но хотя прочие премного радовались и повсюду хвалили совершенное дело, один со- вершитель оного дела в ненасытности своей к доблести и к сущей славе почитал завоевание Испанских земель мелочью сравнительно с тем, к чему устремлялись упования и величавость духа его. и уже взирал он иа Африку и на великий Карфа- ген словно на средоточие славы этой войны, от коей будет ему честь и прозвание. Итак, рассудив, что надобно заранее приготовиться и стяжать расположенне царей я народов, положил он первым из царей привлечь к себе Сифака. Тот был царем массесилов: массесилы, соседствующее © маврами племя. обитают как раз напротив той части Испанского побережья, где стоит Новый Карфаген, а царь их в ту пору был в союзе с карфагенянами, однако же Сципиои, предполагая союз этот вичуть не более крепким и ничуть не более святым, чем все вообще союзы у варваров, вер- ость коих всецело зависит от удачи союзника, посылает к Сафаку Гая Лелия с да- рами для переговоров» (ХХУШ, 17). $? Истр — Дунай, 19 .имя Сифака? — Это имя (одинаково передаваемое греческими и латинскими источниками) представляет собой своеобразную загадку. «Сифаками» вазывают оби- татели Мадагаскара почитаемых ими лемуров (название звукоподражательное, так как крик лемура состоит из присвиста со щелчком), однако Мадагаскар был открыт португальцами линь в 1506 г. и древним известен не был. С другой стороны, мы знаем, что карфагенские мореплаватели заплывали вдоль побережья Африки далеко на юг и что сведевия об этих плаваниях лишь частично быля унаследованы грека- ми и римлянами. Никак не исключая возможности простого звукового совпадения, допустимо предположить (сознавая всю фантастичность этой гинотезы!), что до Се- вервой Африки доходили — хотя бы в форме преданай — известия о мудрых сифаках и что эти известия отразились в североафриканской антропоникмике. Исторический Сифак был царем западных нумидян (массесилов}, в 213 г. до н. э. выступил против карфагенян и тут же получил от старших Сцинионов предложение о военном союзе, которое принял. Гибель Сципионов и поражение, которое Сифак потерпел от Масси- ниссы, бывшего тогда в союзе с Карфагеном, совершенно изменили расстановку сил, но могущество Сифака не слишком умалилось поражением — и поэтому молодой Сцилион решил снова переманить царя на свою сторону. 81 ...вежествен словом..— Перевод но конъектуре Коррадини. 272 Примечания 83° царский чертог осизн..— Здесь Петрарка в первый (но не в последний) раз в подражание Вергилию обрывает строку. Оборванные (чаще всего на цезуре) сти- хи «Энеиды» отличались такой завершенностью, что никому вноследствии не удава- лось продолжить их достойными стопами, однако происхождение этих обрывов было случайным — Вергилий умер, не успев довести до конца работу над поэмой, в том числе и над некоторыми отдельными ее стихами. Тем не менее огромное значение «Эневды» для античной и средневековой словесности придало этой случайной осо- бенности статус художественного приема, так что неполностопные гексаметры Пет- рарки имеют целью продемонстрировать его следование вергилианской традиции. 90 „.блеском наряжен лучей...- После этой строки Феста отмечает лакуну, хотя для этого нет серьезных оснований. Описание чертогов Сифака отчасти перекли- кается с описанием карфагенского храма Юноны в «Энеиде» (Ъ 441-493), где на стенах изображены картины Троянской войны. 97 Атлас, когда еще не был горой... Имеется в виду сохраненное Овидием пре- дание о том, что Атлант был царем Мавритании и знатоком звездочетной науки, но отказал в гостеприимстве Персею и тот обратил его в камень {в Атласские горы), заставив его глянуть на голову Горгоны Медузы («Метаморфозы», 1У, 627-6614),- это предание несколько расходится с более традиционным, изображающим титана Ат- ланта антропоморфным и бессмертным обитателем садов Гесперид, несущим ва пле- чах небесный свод. Версия «Метаморфоз» отражена в «Граде Божьем» бл. Августи- на, совмещающего ее с традиционной: «Атланта рисуют держателем небес, ибо он первым начал наблюдать бег Солнца, Луны ин звезд» (ХУПЬ 8). В переводе для удобства читателя мифологический герой называется Атлантом, а горный хребет — Атласом (такая дивергенция имен восходит к тому же Августину, называющему двух тезок — ветхозаветного царя и христианского апосзола — соответственно нескло- няемым именем «За и склоняемым «Запи5», ср. русское «Саул» и «Савл»). 38 ТГускло светит один на радость хладному стерцу...- Сатурн, единственная пла- нета, покровительствуемая представителем старшего поколения владык мира, низ- вергнутым титаном Сатурном (Кроносом), отцом Юпитера (Зевса). Э ..грозно рдеет другой... Маре. 9°—105 ...а вот этот саовно ласкает..- Юпитер, которого Петрарка часто отож- дествляет с Единым Богом в иностаси Отца (к потому здесь приписывает ему кро- тость). 105—107 По соседству... две звезды... Венера в утреннем (Люцифер) и в вечер- нем (Геспер) восхождениях. После ст. 107 или во всяком случае после ст. 110 иеоб- ходимо предположить лакуну, так как в перечне планет пропущен Меркурий, кото- рого естественнее всего упомянуть до Луны, закономерно завершающей перечень, хотя допустимо сделать это хотя бы под конец. Установить точное место лакуны по тексту не представляется возможным: как в ст. 107, так и в ст. 110 клаузула совна- дает с концом предложения. Согласиться с Коррадини, утверждающим, что пооче- редно восходящие нланеты суть Венера и Меркурий, никак нельзя: в восхождепии этих планет нет очередности, а Венера притом всегда изображается именно как двой- ная звезда, причем звезда любви — Геспер. 111-195 цереда многоббразных тварей... Знаки Зодиака, уже упомянутые в ст. 93, а здесь порой соотвосимые с соответствующими мифологическими сюжетами. 113-15 Первым стоит Овен...- Созвездие Овна свлзывалось с мифом о бегстве в Колхиду детей фиванского царя Афаманта Фрикса и Геллы, улетевших из дому на волшебном золотом Овне: Гелла по дороге упала в море, получившее за это на- звание Геллеспонт, а овен был вознесев на небеса, хотя золотое его руно сохраня- лось в Колхиде и было причиной похода аргонавтов. Солнце вступает в созвездие Овна в конце марта, далее созвездия перечисляются в их астрономической последо- вательности, 318-117 Рядом свирепый Бык...- Приняв образ быка, Юпитер (Зевс) похитил дочь финикийского царя Агенора Европу, после чего божественная бычья оболочка воз- неслась в небо созвездием Тельца. 117-118 пресветлые лики... Близнецов..- Т. е. Диоскуров Кастора и Поллукса (Полидевка), сыновей Юпитера и амиклейской царицы Леды. В отличие от Овна, Тельца и пр., Диоскуры были реальными для древних божествами, которым прино- сились жертвы и строилась храмы Песнь третья 273 из „Рак водяной. По преданию, этот рак помогал Лернейской гидре в битве с Геркулесом. на небеса же был вознесен ненавидящей Геркулеса Юноной. 12° Лев — Немейский Лев, также убитый Геркулесом. 131 Дева — отождествлялась с различными божествами и мифологическими пер- сонажами волоть до Цереры, но чаще с богиней справедливости Дико. 122 Далее плечи Весов... - Созвездие Весов обычно почиталось вознесенными на небо весами справедливости (Девы-Дика). 1* Тут Скорпион... - Легендарный охотник Орион погиб от укуса скорпиона, уби- тый ч убийца превратились в созвездия. 125 „,Фессалийское диво... - Кентавр Фол, убитый Геркулесом (или кентавр Хи- рон, также убитый Геркулесом) и вознесенный на небо созвездием Стрельца. Мифо- логическое предание поселяет кентавров в горах Фессалии. 130 легкое тело Козы... -- Здесь Петрарка перепутал зодиакальносе созвездие Ко- зерога © созвездием Козы (Капеллы), находящимся рядом с созвездием Возничего. Коза отождествлялась с вскормившей Юпитера козой Амалфеей. 122 Рядом наг и ногуч... -- Созвездие Водолея соотносилось с различными мифо- логическими персонажами волоть до Ганимеда, кравчего богов. Ст. 132 по конъек- туре Коррадини. 134-155 ‚резвятся Рыбы...- Память о борьбе Юпитепа с Тифеем, когда пресле- дуемые Тифоном Венера и Амур, превративикись в рыб, нырнули в Евфрат и так спаслись. 141-142 ., моиниеносец... влечет Идейского отрока...- Тронутый красотой Гани- меда, пасшего стада на горе Иде близ Трои, Юпитер обратился в орла (или послал своего вестника орла), вознес мальчика на Олимп и сделал кравчим богов. Орел — созвездие северного неба. 341-18 Обок, старостью скорбной согбен... — Сатурн здесь представлен в двух сво- их ипостасях: во-первых, он был древним италийским божеством земледелия; во- вторых, он отождествлялея с греческим Кроносом, пожиравшим своих детей, чтобы не быть (как гласило данное ему предсказание) низвергнутым собственным сыном,--> Юпитер потому и был вскормлен козой (см. примеч. ПТ, 430), что супруга Кроноса Рея укрыла ого, младшего из сыновей, на Крите. 7 Туг же дракон... - Вероятно, тот дракон, который сторожил золотые яблоки Гесперид и был убит Геркулесом, а затем созвездием вознесен на небеса (Дракон — созвездие северного неба). Поколение титанов, царем которых был Кронос-Сатуря, ассоциировалось в мифологии с драконами, эмеями и др. хтоническими существами. 148-155 Неподалеку виден Нептун... - Нептун (Посейдон), брат Юпитера, традя- ционно изображался трубящим в огромную раковину и с трезубцем в руках; этот трезубец давал ему власть над морями и обитающими в морях тварлми (Овидий. «Метаморфозы», ХПИ, 380). Тритоны — морские божества, представляемые в полу- рыбьем-получеловечьем образе. Морские нимфы чаще именуются нереидами, так как приходятся дочерьми морскому богу Нерею. 154 „тут же и конь... -- Нептун почитался хозяином коней, так что даже трито- нам придавалось иногда сходство с лошадьми (кентавротритоны). Предание иногда называет крылатого коня Пегаса (см. след. примеч.) сыном Нептуна и Горгоны Ме- дузы, из чего следует, что Нептун мог представляться в иностаси коня (как Юни- тер в ипостаси быка или орла). 156-158 Аполлон... висками сед добела. - Тройной возраст Аполлона (отрока, юноши —о юности см. примеч. 1, 115 — и старика) символизирует, по мнению Кор- радини, быстротечность времени и соотносится с трактатом Нетрарки «О презрении к миру» (Ш, 362) и с некоторыми стихами из «Триумфа времени»; Можно полагать, что Аполлон, не упоминаемый ни в трактате, ни в «Триумфе», предпочтен столь же юному и безбородому Меркурию (ясно, что традиционно бородатые боги вроде Юпи- тера или Нептуна — а таких большинство — для аллогорической роли седого отрока непригодны), так как является божественным пророком, т. е. в каком-то смыеле хозяином времени, 158 Священный свакун... -- Пегас, отверзший ударом копыта источник муз Гип- нокрену (букв. «Конский ключ»). В ранней традиции Пегас соотносится скорее с Нептуном (см. НТ, 154-155 и примеч.), но поздняя рефлексия связала его через 214 Примечания муз с поэтическим вдохновением и соответственно с Аполлоном. Пегас -— созвездие северного неба. 180-18 Рядом невиданный зверь... — Коррадини полагает, что этот зверь являет- ся аллегорией трех пернодов историн Рима, как ови описаны у Саллюстия в его не- сохранившейся «Истории» и пересказаны бл. Августином в «Граде Божьем» (П, 18, 5—12): иса Коррадини считает эллегорией добронравной древности с ее плодови- тостью и охранительным рвением, льва — аллегорией силы и гордости нознесшегося после победы над Карфагеном Рима, волка — аллегорией алчности и жестокости вре- мен «упадка». Такое толкование внолие корректно, однако не объясняет, почему тело чудоваща — змеиное. Поэтому, не исключая аллегорического толкования, сле- дует отметить, что описание чудовища соответствует традиционному обличью Цер- бера, стража преисподней, трехглавого и змеехвостого сына Ехидны. Эта двойная интерпретация объясняет и подчиненность чудовища Аполлону: Цербер слупгается звуков «кифары святой» (ст. 165), хотя чаровал его пением не Аполлон, а Орфей; и при этом три возраста человека (цветущее отрочество, сильная юность, алчная старость) соотвосятся с тремя возрастами Рима, одним из покровителей которого был Аполлон Целитель, чей храм стоял на Налатинском холме. 185 Кифара — кифара илн лира (различались только числом струн, у кифары их было до девяти, у лиры изначально лишь четыре) были постоянными атрибутами Аполлона, лучника и песнопевца. Лира — созвездие северного неба. 186 ..Пифон, в Киррейской простертый пещере.- Дракон, прорицавший в Дель- фах (киррейский» значит «дельфийский» по Дельфийской гавани Кирре) и уби- тый Аполловом, который учредил в Дельфах свой самый знаменитый — Дельфий- ский, или Пифийский (по Пифову) — оракул. 0 Лавр дерево Аполлона, особо почитавшееся в Дельфах (о лавре см. также У, 478—483 и примеч.). 174-17 младший брат... - Меркурий (Гермес), рожденный Юпитером от Майв после Аполлона и уже в младенчестве укравший стадо старшего брата и подарив- ний ему взамен только что изобретенную лиру. Меркурий - покровитель всех ком- муникаций: товарных (бог торговли н воровства), словесных (бог красноречия), родственных (приводит невесту к жениху), космологических (провожает мертвых в преисподнюю). Почитается вестником богов и изображается с обвитым змеями ро- сохом вестника, в дорожиой шапке и в крылатых сандалиях. 178 Бодрствует рядом петух, простерт зарубленный Аргус... - Мифологическое предание не связывает Меркурия с петухом, который как бдительный вестник вос- хода соотносится с солнцем. Однако в средневековой эмблематике петух символизи- ровал бдительное бодрствовавие духа, т. е. у Нетрарки он соотнесен с «благородными художествами» из ст. 180. Аргус был стоглазым стражем, которого ревнивая Юнона (Гера) приставила к обращенной в корову Ио, возлюбленной Юпитера, Меркурий по приказу отца зарубил Аргуса, прежде усышив его игрою на свирели (отсюда проз- вище Гермеса «Аргоубивец»}, а Юнона украсила глазами Архгуса хвосты свойх павлинов (ср. ст. 203). 119-110 „жена молодая... Филология, аллегорическая супруга покровителя крас- норечия. Благородных художеств (или искусств} насчитывалось семь: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия и музыка. 181 ...сестры Горгоны... - Медуза, Сфеио и Евриала, обитающие на заповедном За- паде чудовища. Сфено и Евриала бессмертны, Медуза смертна, но и сильнее всех, так как ее взор обращает всякого взглянувшего на нее в камень. 182-183 отуг же Персей..-— По приказу царя Полидекта, приютившего Данаю © рожденным ею от Юйятера Персеем, возмужавший Персей убил Медузу с помощью единокровных сестры и брата: Минерва дала ему зеркало, чтобы можно было не глядеть на Медузу напрямик, а Меркурий дал меч (иногда серп) и одолжил кры- латые сандалии. 8 Каменный рядом старик... — Атлант (см. ПТ, 97 и примеч.). кровью рожден- ное диво... — Пегас, по некоторым преданиям явившийся на свет именно при убче- нии Медузы (см. примеч. ПТ, 154). ..муз преблагих источник... — Гиннокрена (см. при- меч. ИГ, 458). Персей — созвездие северного неба. : 188 .0бок с ним волк и сиплых сестер проклятая стая... - Волк был посвящен Марсу, как конь Нептуву и т. д., т. е. когда-то был его ипостасью (Ромула и Рема, Песнь третья 215 сыновей Марса, вскормила волчица). Свитой Марса были Страх, Ужас и Молы (брая- ные тяготы), но, вероятно, сиплыми сестрами Нетрарка называет не этих безликих богинь, а Фурий (Эринний), богинь мщения, так как в Риме особо почитался Марс Мститель. 190 .прознав 060 всех грехах.. супруги... - Супругой божественного кузнеца Вулкана (Гефеста) была Венера (Афродита), постоянным возлюбленным которой изображался Марс (отсюда смежность тем цобедоносного Марса и обманутого Вул- кана), но которая дарит своей любовью также и смертных и через свою связь с Ан- хизом, отцом Энея, именуется у римлян «Родительницей». 19 „Пана великого зришь... - Первоначально Пан был богом лесов и пастбищ * изображался рогатым и козлоногим бородачом, играющим на изобретенной им свирели сиринге, склеенной из семи прямых тростниковых дудок. Вселенский об- раз «великого Пана», символа космоса, соэдавшего звуками своей сиринги гармовию сфер, развился уже-в древней Греции при рациовалистическом переосмыслении име- чи «Рап» фокетически сходного с «ра» (4всё»). Зычный голос Нана нагонял ужас на врагов (отсюда чпавика»), и афиняне, почитавшие его соучастником своей по- беды при Марафоне, очень способствовали распространению культа этого бога. 19-203 А по соседству царица богов... - Юнона (Гера) так же, как и Юпитер (Зевс), была дочерью Сатурна (Кроноса) и Реи. Ирида пестрая... — радуга, вестница Юноны. Павлин считался птицей Юноны, как орел — птицей Юпитера, сова — птицей Минервы (см, ст. 208) ит. д. 2%—210 6 боевом доспехе Минерва... — Италийская Минерва, преимущественно покровительствовавшая ремеслам, была рано отождествлена с греческой Афиной Палладой, тоже покровительницей ремесел, но особенно — искусства войны, а потому изображаемой в военных доспехах, с копьем и со щитом, к которому прикреплена подаренная ей Персеем голова Горгоны Медузы, чей взгляд обращает в камепь. Птица (или ипостась) богини сова дала повод к известной пословице: «Сова Минер- зы вылетает в сумерки» (т. е. умственная активность усиливается к вечеру). Де- рево богини — олива (как у Юпитера дуб, у Аполлона лавр и т. д.}, которую она впервые подарила людям в Аттике, где понимается хозяйкой страны (Кекроп -- ле- гендарный афинский царь, в поэтическом языке «Кекропов» означает «аттический» или по столице Аттики — «афинский». Афина — дочь Зевса и Метиды, богини разума. По совету своей бабки Геи (Земли) Зевс проглотил Метиду, и так уже зачатая им Афина родилась из его головы и не имеет матери, будучи олицетворенным разумом отца. Она девственна и недоступна стрелам Эрота (лат. Амура), сына Афродиты {Венеры), традиционно изображаемого злым озорником. 212-213 ,,неславно это рождение ей... — Существуют две версии рождения Венеры {Афродиты): по одной она дочь Зевса и морской богини Дионы, по другой (которую явно имеет в виду Петрарка) она родилась после оскопления Кроносом (Сатурном) Урана (Неба) — детородный член оскопленного сыном отца упал в море, и из взмя- тенной им пены явилась богиня любви. ° 215-218 ‚Гри нагие прекрасны девы... - Грации (Хариты), богини очарования (букв. «милости», «прелести»), сопровождающие не только Венеру, но также музи других богов, которые без их помощи не могли бы очаровать людей. Традиционно изображаются втроем, держащимися за руки или обнимающими друг друга, как бы готовясь приступить к пляске. ‚ 219-229 крыматый сын... Амур (см. примеч. ПЕ, 204—210). Аполлон в мифоло- гическом предании очень часто бывает представлен несчастливым влюбленным, так что трудно сказать, которую из поразивших его стрел Амура имеет в виду поэт. 124-226 Вот Диана...- Сестра Аполлона девственная Диана (Артемида) изображе- ча здесь богиней леса и охоты, хотя это лишь одна из её ипостасей. Ее окружают нимфы деревьев (дриады) и гор (ореады), козлоногие сатиры (чаще представляемые свитой Вакха} в италийские божества полей фавны (дриады, орезды и сатиры заим- ствованы из греческой мифологии). 228-227 пастух... сладко храпит... - Имеется в виду Эндимион, прекрасный настух, спящий на горе Латмосе в малеазийской Карии. Упоминание о нем косвенно вводит тему «Диана в ипостаси Луны», так как Эндимиона фольклорная традиция представ- ляет любимцем Селены, которая каждую ночь спускается с небес поцеловать вечно- спящего юношу. Петрарка изображает сонливого любовника на поляне без всякой 276 Примечания мифологической аллегоричности, как комического персонажа, хотя комизм ситуации сразу обрывается грустным воспоминанием об Актеоне. 228—235 Древле узрел Актеон...-- Фиванский царевич Актеон, охотясь на лесис- том Кифероне, нечаянно подглядел купание Дианы, был за это превращен ею в оленя и растерзан собственными псами, 230-21 тебе же, Дева, за это... -- Здесь текст испорчен, перевод по конъектуре Коррадини. Скифская Дева, действительно, отождествлялась с Артемидой, но требо- вала не оленьей, а человеческой крови, поэтому скифы якобы прикосили своей Диа- не в жертву чужеземцев (на этом строится сюжет «Ифигепии в Тавриде» Еврипида), ав Спарте перед алтарем Артемиды Скифской секли розгами знатных юношей, ок- ропляя их кровью алтарь,— это было сразу испытанием выносливости будущих воинов н своеобразным субститутом человеческого жертвоприношения. Нетрарка несколько смягчает кровожадность богини, оставляя миф об Актеоне в традицион- ном виде, но в порядке некоторой компенсация модифицируя предание о скифских жертвах. Ср. «Ифигению в Авлиде» Еврипида: в развязке Артемида заменяет уже лежащую под занесенным ножом жреца Ифигению ланыо, т, е. — как и в случае с Актеоном - замещает человека оленем, однако с противоположной целью — радв спасения человека. 22-2“ Вот наконец Кибела-мать... - Мать олимпийских богов, супруга Сатурна (Кроноса), Рея очень рано была отождествлена с другой Великой Матерью — с фри- гийской богиней Кибелой. Таким образом. упоминаемая Ида может быть не только горой Идой близ Трои (где было главное капище Кибелы, ее «дом»), но и горой Идой на Крите (там в пещере Рея укрыла новорожденного Зевса от ярости про- жорливого Нроноса). Кибела изображалась на запряженной львами колеснице {иногда верхом на льве), в пьылином на азиатский лад наряде, со «стенной коро- ной» на голове, старше и грузнее прочих («младших по возрасту») богипь. В ет. 238—240 поэт допускает ошибку: ‘в качестве дочери Урана и Геи (Неба и Земли) Рея доводится земнородным гигантам не матерью, а единоутробной сестрой. Правда, рэстиряя образ Матери до образа Матери-Земли, Петрарка отчасти следует антич- ной традиции — но {при всей склонности древних к отождествлениям) матерью ки- гантов Кибела при таком отождествлении ие оказывалась, так как оно проводилось лишь в культе и не затрагивало священного предания и содержащихся в нем родословий. 242—262 Следом поодаль... - Основным источником этого описания преисподней является «Энеида» Вергилия (УТ, 268—639), хотя девять разделенных стенами кру- гов (ст. 247-248} явно навеяны «Адом» Данте. 242—243 о иц престоле серном владыка лютый подземной страны... - Дит (греч. Аяд или Плутон), брат Юпитера, получивний при дележе Вселенной преисподнюю. как Нентун получил моря, а Юпитер -- землю, небо и верховную власть. Сера ассо- циировалась с преисподпей уже в древности (предположительно из-за серных ис- парений вулканов). 2%3—2% „.Оержавствует людом Тартара... -- В поэтическом языке Тартар часто 0оз- начает преисподнюю, хотя в собетвенном смысле слова так называется область под пренеподней (т. е. как бы внекосмическая), где заключены враги олимпийских 60- гов. 244—245 онемилая ликом супруга. уведенная силой — Прозерпина (Персефона), дочь Цереры (Деметры), характеристика которой заимствована у Овидия («Мета- морфозы», Х, 15) и вполне соответствует присутствующему в описании преисподней сближению ве с христианским адом; в античной традиций царство Дита, оп сам и его супруга не изображались средоточием одних лишь уродств и ужасов. Поозер- нина, обитавнгая в девичестве на Сицилии. была похищена и взята в жены Дитом (с соизволения Юнитера), когда собирала цветы на лугу близ сицилийского городка Ренны, где был ее лворец {этому эпизоду мифологического предания была посвя щена популярная в Средние века поэма Клавдия Клавдиана «Похищение Прозерпи- ны»). Однако самым заметным географическим объектом на Сицилии была не захо- лустная Генна, а близлежащая Этна, поэтому в средневековых манускрилтах «этней- ский» постоянно подменяет «геннейский» — и во всех руколисных изводах «Африки» фигурируют «этнейские луга». Данный стих иснравлен в переводе ради соответствия КО = =$ Песнь третья реалиям священной историв, хотя, нозможно, и Петрарка путал згеннейский» © 4зтнейским». 246 Здесь за земные грехи... - В автичной мифологической традиции преисподняя была прежде всего местом, где пребывают души усопших, вные из которых претер- певают казнь за совершенные при жизни преступления, а иные вкушают блаженство з Элизии,- но эти оговорки не обязательны и, вапример, Евридика не страдает и не блаженствует, она просто мертва. Христиавин Петрарка, изобразив небеса сущим (хоть и Цицероновым) раем, превращает преисподнюю в юдоль страданий — в УГ ин особенно в 1Х песнях это приведет его к путавице, идеологический повод которой полезно отметить уже сейчас. 148-250 „черный Стикс.. - Главная (у Гомера единствениая, так как упомина- ние других рек в Х рапсодии «Одиссен» считается позднейшей вставкой) река пре- исподней. У Вергилия Стинс и сноем слиянии с Коцятом образует болотистое Сти- гийское озеро («Энеида», УТ, 323). Ахеронт - река в Эпире, исчезающая под зем- лей, что и послужило причиной возникновения мифа, будто стремительное его те- чение продолжается в преисподней. 251-252 „Рыдальца-Коцита исток... обнял Авернский дол... - Реальный Коцит яв- ляется притоком реального Ахероита, название его буквально переводится «слезный». «Авернский» в поэтическом языке означает «адский», «преисподний» (по Аверн- скому озеру, которое римляне почитали входом в царство Дита), соответственно: Авернский дол — преисподняя. 25% `Флегетон (или Пирифлегетон} — огненная река, которая у Вергилия окру- жает Тартар, между тем как остальные реки, чье русло наполнено водой (Стикс, Коцит, Ахеронт, Лета), служат гравицей нодземного царства в целом. Лета -— река, испив из которой, души усошиих забывают земную жизнь; однако представления древних о беспамятности мертвецов были очень неоднозначными, хотя Лета неиз- менно сохраняла титул реки забвенья, даже если мертвецы, как у Вергилия (и тем паче у Петрарки), превосходно помнят своих врагов и друзей. 256 .лодочник старый... - Харон, для уплаты которому в рот покойника клали медную монетку (греки — обол, римляне — асс). 261 Фурии — богини мщения (см. Ш, 188 и примеч.), ностоянным местопребы- занием которых считалась преисподняя, откуда они выходили, чтобы карать преступ- виков. Парки - в качестве богинь судьбы, естественно, соотносились со смертью. 212 .трелелазый... Страж... - Цербер (см. примеч. ПТ, 160—464.). 205—266 Между этими стихами Феста предполагает лакуну, хотя и не приводя тому достаточных обоснований. 283—288 Сердца финикиян ты испытал... - Договор Сифака с Карфагеном, заклю- ченный после гибели Публия и Гнея Сципионов и нанесенного Массиниссой пора- жения (см. примеч. ПТ, 70), был для него вынужденным и особых выгод ие сулил {впоследствии карфагеняне ошибку евою исправили, и Сифак сделался их предан- ным союзником - см. примеч. У, 1). 303-310 непременная наша цель..- Обещания Лелия преувеличены, но не лжи- зы: римляне хотели посадить и посадили на нумидийский престол «своего человека», только этим человеком в конце концов оказался не Сифак, а Массинисса, держава которого не простиралась, конечно, до Ерифрейского (Красного) моря. ! Так не презри дары..-— Ливий сообщает, что Лелий привез Сифаку дары от Сципиона (ХХУПТ, 17), но ограничивается констатацией факта, так как посланные м принятые дары, каковы бы они ни были, означали некоторое предварительное соглашение между сторонами. Петрарка в своем вымышленном описании исходит из того достоверного обстоятельства, что нумидяне славились конницей, и римлянам от Сифака нужна была прежде всего конница. 312 Вог он шлет тебе скакуна Апулийской породы..- Апулией называлась об- ласть на юго-востоке Италии, где были лучшие (в подвластных Риму землях) та- буны. Животные бедой масти считались особенно цевными: в жертву Юпитеру при- носили белых быков, в колесницу трнумфатора запрягали четверку белых лошадей и т. д, так что белизна коня (ст. 345) подчеркивает почтение дарителя к сану Сифака 315—116. здатые.. гривны...- Т. е. конь украшен нё одним ожерельем (топе) 278 Примечания из золотых бляшек, а несколькими (такие ожерелья тоже были не только дорогими, но и почетными). 318 ..у Самнитского отнят тирана. Самниты были племенем в средней Италии, родственным латинянам по языку и обычаям и долгое время конкурировавшим с ними в борьбе за власть: многие из них во время И Пунической войны примкнули к Ганнибалу, хотя действительной угрозы Риму они уже не представляли. «Тиран» стало ругательным названием всякого царя или вождя сначала у греков, где тира- ния скомпрометировала себя в качестве ваихудшего государственного устройства, а вслед за греками и у римлян, не знавших (как и самниты} тиранической формы правления и воспринявших термин только в его негативном эмоциопальном смысле, 18 „.изобильной металлами Ильвой...- Ср. у Вергилия об этом же острове: „.Край, где халибский металл в нескудеющих недрах родигси. ({«Энеида», Х, 17} Ильва — остров Эльба. Халибы — горное племя в Понте, якобы первым научившееся плавить сталь, которая поэтому и звалась «сВа]урз». 321 ..плащ багряный..— Это ие багряница полководца (раФатепини), а корот- кий перекинутый через плечо плащ всадника (№0113), отчасти сходный с гусарским ментиком. 323 ..стрекало блестит..— Здесь Петрарка, недостаточно знакомый с римским но- оружением и военным искусством, допускает ошибку, ставя в один ряд стрекало и такую неотъемлемую принадлежность всадника, как шлем или копье, а следова- тельно, получается, чхо римские всадники погоняли коней стрекалами, которые и украшались на манер заступивших впоследствии их место плетей. Между тем зоен- ное стрекало называлось так же, как и стрекало погонщика только за внешнее сходетво (заостренная палка) и представляло собой коллективно используемое обо- ронительное оружие для защиты от кавалерийской атаки: там, где ожидалось на- ступление неприятельской конницы, в землю втыкали острием вворх эти «надолбы», опасные для лошадей, которым они могли вспороть брюхо и так спёшить вражеских всадников, из всего этого Петрарка уловил лишь связь стрекала с конницей, Плет- ки у римлян были, но коней в бою они могли погонять почти исключительно пшо- рами, так как на левой руке имели щит, а в правой — копье или меч. 326 „на доброе счастье..- Эти обычные на первый взгляд слова являлись ри- туальными и произносились при посвящении в рыцари: носвящающий вручал по- свящаемому меч «на доброе счастье» (сходную «ленную присягу» Сципион и наде- ется получить от Сифака, сделав его вассалом,-- так называемым союзником — Рима). $ ..заслуги его и самое имя любезны... Намек на нигде более не упомявутый союз Сифака со старшими Сцинпионами (см. примеч. Ш, 70). 361 „пусть навестит меня здесь... Сципион вскоре после уснеха описанных предварительных переговороп действительно отправился к Сифаку и заключил с ним 60ю3, очень напугавший гостившего тогда у царя и недавно разбитого в Испании Гасдрубала Гисгонида, которему затем удалось вновь склонить Сифака на сторону карфагенян (см. примеч. У, 4); Дорога в морях отнюдь ие была безопасной, это утверждение просто добавляет нриглашению настойчивости: когда Сципион вместе с неразлучным Лелием переправлялся на двух легких судах через поолив, то лишь то пзустянвой случайности не попался в плен к карфагенянам (Ливий, ХХУИЬ 372 „матерь Мероз...- Остров (или страна) в верхнем течении Нала, где в древ- пости было могущественное торговое государство с теократическим управлением. Античная традиция связывала (порой почти до полного отождествления) эти края с блаженной страной эфиопов, так что вино из Мероз отчасти соотносится с вином, которое пили боги на легендарных пирах у эфиопского царя и которое тем самым родственно напитку богов — нектару. 315—316 Так ме устраивал пир... Алкиной..— Имеется в виду описанный в «Одис- сее» (У1Ш, 57-103) пир, устроенный гостеприимным царем сказочного племени феа- ков Алкиноем в честь Одиссея (Улисса), где тот начинает долгий (длиною в шесть рапсодий) рассказ о своих скитаниях. Петрарка не знал греческого языка, но с поомами Гомера был поверхностно знаком благодаря пероводам грека Леоятия Пи- лата, который плохо знал и язык древнегреческого зпоса, и латынь, но все же сумел Песнь третья 219 дать первым гуманистам иредставление (хотя и дозольне смутное) об эллинских древностях. 34° Присномогучий Алкид...- Геркулес (Геракл), который был не только знаме- нитейшим из легендарвых героев, но в широко почитаемым (также и в Риме) бо- жеством, 383 во плоти к эвездам..- Геркулес был принят в число олимпийских богов после того, как, совершив все свои подвиги и мучимый болью от отравленной туни- ки, живым взошел на погребальный костер ва вернкане горы Эты. Его апофеоз упо- минается прежде послуживших ему причиной подвигов, а сами перечисляемые ниже подвиги расположены в таком порядке, чтобы них венцом оказался поход на Запад {в данном случае искажение традиционной носледовательности событий явно служит намерению показать, что нумидяне чтят «своего» Геркулеса, явившегося к ним в качестве уже заслуживщего небеса и лишь временно пребывающего на земле бога). 38% „„Лернейскую топь и Немейскую пущу..— Имеется в виду убийство Лерней- ской гидры и Немейского льва (Лерна - болото близ легендарного Аргоса, Немея — скруженная лесистыми горами долина тоже в Арголиде). 38$. Эриманфа лесистого сени..- Имеется в виду пленение Эримавфского вепря {Эриманф -— поросшая лесом гора в Аркадии). 386 .Гемонийских ущелья гор..— Имеются в виду Олимп и Осся, фессалийские горы (Гемония — поэтическое название Фессалии), которые Геркулес раздвинул, что- бы дать выход к морю реке Пенею,— так образовалась знаменитая красотою 'Гемпей- ская долина. 388-387 0вут достославных прах городов...-. Имеется в виду разрушение Трои и Пилоса; так Геркулес наказал троянского царя Лаомедонта, нё давтиего ему обе- щанной награды за сиасение царевны Гесионы от морского чудовища, и пилосского царя Нелея, отказамшего ему в очищении после убийства Ифита, брата его послед- ней возлюбленной Иолы. К 12 подвигам эти деяния не причисляются (в отличие от названных выше). 387 „груду тел гордецов двуприродных..— Имеется в виду истребление кевтав- ров, е которыми Геркулес поссорился во время охоты на Эриманфского вепря. 388 Гериона тройного труп..- Имеется в виду убийство обитавшего на дальнем Западе трехголового Гериона, пустившегося в погоню за угнавшим его быков Герку- лесом, который именно после этого подвига (согласно традиционной последователь- ности нредания} воздвигнул упоминаемые в ст, 397-398 Геркухесовы Столпы. 340 уз отней земли жестокого вырвав Антея..- Сын Земли, великлн Антей, обитал в Ливии («отчей» для певца) и был непобедим, лока соррикасалея с матерью: Геркулес поднял его и задушил в воздухе. Этот (главный для описанных в поэме дивиян} подвиг также не причисляется к 12 подвигам. 395-356 > Орка порогу рвется...- Имеется в виду последний и труднейший из 12 подвигов, выведение Цербера (см, ПТ, 262 и примеч.) аз преисподней; Орк - одно из имен Дита (см. примеч, И, 242-243); Мегера -- одна из трех фурий (см. ПТ, 188, 261 и примеч.). 400-408 „недавно с Востока...- Перевод по конъектуре Феста, который читает «аб ог» (с востока} там, где Коррадини читает «аЪ агсфа» (с севера). Различие чте- ний отражается и я различии гипотез, кого же называет? Петрарка юным сумасбро- дом»: Феста считает таковым Александра Македойского, а Коррадини -- Пифея из Массилии, современного Аристотелю мореплавателя и географа, проплывиего через Гибралтар в Океан и достигшего легендарной «крайней Фулы» (Пяфей оставил оли- сание этого путешествия, отрывки которого сохранились в «Естественной астории? Плиния Старшего и у Страбона}. Нельзя не отметить, что относительно страны Си- фака, расположенной на западной окраине мира, «Востоком» являются все нообще древние государства, а «Севером» -- все, кроме Карфагема. «Юный сумасброд» поэмы, судя по всему, за Геркулесовыми Столвами пе преуспел (только так можно понять слова «не успел от утесов честь Геркулеса отъять»), а етало быть, это не Пифей. Что до Алексанира, то он не вторгался в контролируемые Карфагеном территории к дальше подчиненного персам Египта ве ходил -- завоевав Египет. он двинулся на Восток, Приняв только конъектуру, ио ке толкование Феста, остается предположить, что Петрарка имел в виду Ганчона, знаменитейшего из морепланателей древности, который ок. 500 г. до н.э. прошел вдоль западного берега Африки, но не достиг глав- 280 Примечания кой своей цели — не основал там карфагеиских колоний и не завязал торговых сно- шений с прибрежными народами, т. е. хоть и проплыл за Столпы, во «чести Геркуле- са» у них (ввиду бесполезности своего предириятия) не отнял. Это решение тоже гнпотетическое, так как Ганнон плавал за триста лет до песни (не «недавно»), од- нако в карфагенской хронологин, вне ее связи с римской, Петрарка вряд ли разби- рался, а точной датировки плавания Ганнона нет и сейчас — все это добавляет ги- потезе вероятности, оставляя ее гипотезой. 403-47 ветхий владыка здешних полей, Атлант..— Здесь Петрарка рекомбини- рует связанные с Атлавтом сюжеты в нечто вроде нового сюжета. Первый сюжет включает Геркулеса: когда он явался в сад Гесперид за золотыми яблоками, то стояв- ций в этом саду с небесами на плечах Атлант обещал сорвать яблокя, если в это время Геркулес подержит вместо него небесвый свод, а уже сорвавши яблоки, не хотел снова взваливать на себя тяжкую ношу, от которой ненадолго (ср. ст. 406) был избавлен. Традиционный финал этого сюжета (Геркулес обманом взваливает не- беса на Атланта и уходит с яблоками) Петрарка заменяет другим -— Атлант окаме- нел, взглянув в глаза Медузы, это и прервало его отдых (получается, что небеса так и держит Геркулес), но виновником этого превращения был не Персей (см. при- меч. Ш, 97, 182--183), а сама Медуза, так как Персей убил ее ради отмщения «обиды» Атланта. Можно полагать, что поэт трансформировал предание намеренно, у ли- виян «свой» Геркулес, «свой» Атлант и даже «своя» Медуза (из-за которой ливий- ские степи сделались бесплодными, этот мотив присутствует уже у Лукана - «Фар- салия», ГХ, 696 слл.). 41® Паллада — Минерва. См. примеч. Ш, 204—210. 15 „.метитель Аркедский..— Так вазвани (вслед за Луканом: «Фарсалия», 1Х, 659 сля.) Персей, хотя эпитет «Аркадский» применен к нему ошибочно, так как все подвластные ему города {Аргос, затем Тиринф, наконец Микены) находились в Арголиде. Нелишне отметить (в связн с примеч. 11, 403-417), что Геркулес дово- дилси Персею правнуком. 418—424 Лосие царица..- Дидона, финикийская царевна, жила в Тире со своим супругом Сихеем, которого убвл ее же брат Пигмалион (тезка кипрского ваятеля), после чего она вместе со многими тириянами бежала в Африку, где н основала Карфаген. «Хитрости в честь» назван не сам Карфаген (букв. «Новгород»), а его кремль Бирса, собственно «город» (о Бирсе см. Ё№, 181 и примеч.). Продавший Дидоне землю местный царь Ярба стал домогаться ее руки, угрожая в противном случае войной. Чтобы избежать этого брака, но также избавить свой народ от войны, Ди- дона сама соорудила себе логребальный костер и, взойдя на него, закололась мечом. Карфагеняне почитали ее как богиню. Этот вариант предания о Дидоне сообщает Юстин в своем «Извлечении из истории Трога Помпея», и многим авторам (вклю- чая Петрарку) повесть о стыдливой Дидоне импонировала болыше, чем повесть о влюбленной Дидоне. 424—428 Ку великою будет обидой..— Имеется в виду вариант предания, поддер- жанный авторитетом Вергилия, который в !У песни «Энеиды» описывает любовь Дадоны к Энею и ее самоубийство, когда Эней тайно ее покидает (чтобы продолжить ноиски нового отечества для троянских изгнанников). Петрарка защищает Дидону от «дерзкого пиита» также в «Триумфе чистоты» (10--12, 154-159). Ср. стихи из географической поэмы Присциана (знаменитый грамматик У/ в, в.э.), который пи- тет о Карфагене: Присноживая царит здесь Дидона, вовек пресвятая — сущей нет чистоте от лживой песни урона. {«Описание», 185—186} 432—436 .цтыг Карфаген... братьев Филенов...— Свой подвиг братья Филены совер- шили во время войны Карфагена с Киреной (греческим городом в Африке), которую оба города решили покончить миром, установив новую границу там, где лябо гре- ческие, либо финикийские послы согласится лечь живыми в могилу. Послы Карфа- гена — Филены — согласились и были живьем зарыты в землю, добровольной смертью добыв отечеству мир и новые земли. Карфагеняне чтили Филенов наравне с богами. Предание это сообщает Саллюстий в «Югуртинской войне» (79), относя его к древ- ности, но к древности исторической, хотя и не датируемой. Можно полагать, что Песнь третья 28} Филены (как и Дидона) изначально были персонажами не исторического, а свя- щенного предания и лишь впоследствии были историзированы (да и то весьма условно) тяготеющей к историзму римской традицией, так же историзировавшей Ромула, Нуму и пр. * Ныне последний век..- Ср. у Горация: «Весь носледний век гражданскими войнами страшен...» («Эподы», ХУГ, 1). 438-439. одчная Сцилла ахупе с Харибдов...--Речь идех об опасном для море- илавания Сацилийском {Мессинском) проливе: Сциллой назывался утес на Италий- ской стороне пролива, где якобы обитало соименное чудовище, пожиравиее моря- ков; Харибдой назывался водоворот близ сицилийского берега (на расстоянии поле- та стрелы от Сциллы}, засасывающий моряков вместе с кораблями и также отож- дествляемый с морским чудищем («Одиссея», ХИ, 85-100). 442 уксусом камни травя..-— Ливий рассказывает, что Ганнибал, оказавшись вместе со своим войском при переходе через Альиы перед неприступной скалою, велел развести около нее огромный костер, а затем (когда холодвый камень по- трескался от жара) облить уксусом, таким способом сделав поверхность камня рых- лой и нолучив возможность вырубить н нем тропу, но которой прошли даже слоны (ХХА, 31). 4-8 „принял на плечи... Намек на имя Сципиона, в ланном случае интересный тем, что герой косвенно сопоставляется с Атлантом: выше Атлант представлен ол. лотом небес, бремя которых держит на плечах, а здесь неназванный Сципнон («по- сох», т. е. «оплот») принимает на плечи бремя бедствий Рима. 466-411 веками Италия бьется. Войны римляя с тусками начались в полулеген- дарные времена (в первую такую войну совермил свой подвиг Муций Сцевола) ин закончились в 283 г. до н.э. поражепием уже ослабленных противников при Вади- монском озере. Больших войн с самнитами было три (343—344, 327-304, 298—290 гг. до н.э.), однако окончательно они были подавлены позднее (см. примеч. ИТ, 316). Галлы взяли Рим ок. 390 г. до н.э., а затем еще иесколько раз вторгались в Италию -- мир с ними был заключен линз, в 332 г. до н.о. От этих отомедших в прошлое собы- тий Лелий переходит к зражде Рима и Карфагена и начинает с ! Пунической войны: 0б экспедиции Регула в Африку (хотя и закончившейся в 255 г. до н.э. неудачей) и о морском сражении при Эгатах (острова к западу от Сицилии), где римляне в 242 г. до н.э. разбили финикийский флот и хак положили конец войне. 47- \75 „Иснании бедственной горе..- Хоти речь идет о победах Сципмона во время П Пунической войны, Лелий Петрарки дипломатично изображает их как очередные военные тяготы (ср. иеразличение побед и поражений в ст. 466—471), 415-41 В старинных хранится сказаньял....- Лелий говорит о «Великих летописях», называемых также «Записками первосвященников», которые упоминаются у многах римских авторов, начиная от Цицерона и кончая Макробием. До 130 г. до п.з. эти записи делал ва белых досках великий понтифик (первосвященник), они сохраня- лись у него дома и выставлялись для обозрения желающих (позже их стали публи- ковать). Петрарка Гарлейсхим храмом называет храм Юпитера, стоящий на Кали- толийском холме, крутой юго-западаый склон которого назывался 'Гарцейской ска- лой. В действительности официальным местопребыванием великого понтифика была «Царскал палата» (Вез!а} на Святой дороге, соедивявшей Палатинский и Капито- лийский холмы, по для Нетрарки со святостью устойчиво связывается только Ка- питолий. 480-49" Многое чычитать там... По мнению Коррадини, это рассуждение пере- кликается © одной главой из Саллюстия («Заговор Катилины», 8), но скорее по смыслу, нежели по способу выражения. если не считать завершающей фразы: «Кто был лучше всех, тох всегда ирелночитал делать, а че говорить и стяжать от других чохвалу собственным цеяниям, а не рассказывать, что содеяли другие». 493-44 ()7 крови Тезкровой @ревле...-'Гевкр почитался первым царем Троады, поэтому троянцы, эт которых {через Энея} вели свое происхождение римляне, на- зывались потомками Тезкра, & порой просто тевкрами. Греки осаждали 'Грою 10 лет. Счет годов по иятилетинм принадлежит собетвепно римской традиции: раз в пять лет совершалось очистительвое жертвоприпошение (143гит) за весь римский на- род — так завершалась переписх, т. е. проверка гражданских списков, перераспреде- ление податей и пр., что делало пятилетний интервал вдвойне актуальным. 282 Иримечания 493-196 тот, кто злодейство сие отмстит..- Муммий разрушитель Коринфа, по- лучивший за это титул «Ахейский» (см, П, 133-434 и примеч.) почти через 60 лет после встречи Лелил с Сифаком. Точный год его рождения неизвестен. 592 отпрыск Анхизов...- Эней, сый Анхиза и Венеры. 504-595 „ог супруги нежнолюбимой...- Эней покинул во время бегства свою пер- зую жену Креусу, чтобы вынести из пожара дряхлого Анхиза и троянские святыни. Староримские нравы, отразившиеся в этом предании, предполагали связь между родителями н детьми более прочной, чем между супругами,- отсюда значительная (впоследствии почти полная) независимость римских женщин, иногда доходивитая даже до возможности вступления в брак но любви. 569-510 „Лавинил пришлому мужу мир принесла и любовь,- Прибыв в Лаций, Эней женился на дочери царя Латина Лавиннии и после смерти тестя наследовал царство, хотя иоред женитьбой был вынужден вести войну с племенем рутулов, чей царь Турн также претендовал на руку Лавинии. В «Энеиде» подробно описаны события от сговора и до гибели Турна в схватке с Энеем. 9'-5 1 Благочестного тело героя дивный отхитил поток... Предание о гибели Энея сообщает Ливий: по его версии Турн остается жив я продолжает воевать с Энеем, который во время битвы при реке Нумике внезапно исчезает, а затем лвля- ется сыну своому Асканию и объявляет, что сделался богом (1, 1-2). Постоянный эпитет Энея «благочестный» (раз Аепеаз} обязан своим постоянством «Энеиде», в которой главным достоинством этого героя объявляется покорство обычаям и на- божиность (см. примеч, ПТ, 504--505). 512 „юный Юл..- Этот легендарный предок рода Юлиев иногда отождествлялся © Асканием (сыпом Энея то ли от Креусы, то ли от Лавинии - здесь, свидетельства расходятся}, иногда считается вторым сылом Энея, а иногда сыном Аскания. 512-МА Сначала... долгая Альба...- Женившись на Лавинии, Эней пыстроил город, который в ее честь назвал Лавинием, но 30 лет спустя Асканий- Юл заложил новый город, Долгую Альбу (Альбу Лонгу), где воцарился. Ему наследовал его младший брат Сильвий, который и считается основателем династии альбанских царей. В исто- рическое время место, где стояла Альба, сделалось чем-то вроде дачного пригорода Рима - в Альбане (АФатию) находились виллы Помпея и других вельмож. 54-518 „пастух... отважный.-- Ромул, основатель Рима (см. также 1, 508—510 и иримеч.), внук альбанского царя Нумитора. Брат Нумитора Амулий захватил власть и сделал Рею Сильвию, дочь Нумитора, весталкой, тем самым обрекая ее на без- брачие. Однако она родила от Марса близнецов Ромула и Рема -- Амулий заточил ее (по некоторым свидетельствам убил}, а детей велел бросить в Тибр, но их спасла и векормила волчица ` (волк был посвящен Марсу - см. ПЪЬ 188 и примеч.) и потом воспитали пастухи, так что Ромул’ и Рем тоже сделались пастухами, Однажды они поссорились © пастухами Нумитора, и так были опознаны дедом, после чего убили Амуния, вернули законному царю престол, а от него получили дозволение построить город там, где были пайдены. Так в 753 г. да иго, был основан Рим. В борьбе за зласть Ромул убил Рема и царствовал до 749 г. до н.э., когда вдруг исчез с Марсова поля при внезапно паступившем затменин солнца. Народ лаподозрил, что царя рас- терзали сенаторы, однако один из них, Нрокул Юлий, явился через несколько дней ‚и объявиял, что Ромул низошез к нему с небес и изрек, что сделался богом, наиро- рочив римлянам великое будущее (Лизий, Г, 4-16). Ромул был обожествлен под именем Квирина, т. е. отчасти отождествлен с Марсом, так как «Квирин» (от «Фиг» — «копье») было одним из ирозвищ Марса. У сабянян Квирин считался от- цом их божествениого родовачальника Медия Фидия в по нему были названы Кви- ры, столица сабинян, родина Нумы. Отсюда же название римских граждан «квари- ты». В историческое время Квирин был весьма почитаемым божеством: храм его «тоял на носвящеяном ему Квиринале, одном из семи римских холмов, 17 февраля в его честь совершались Квириналии, во время которых не только приносились жертвы, во гакже чистилось и смазывалось оружие бога. 522-521 0 особливо с поры, когда сеяла щейро свободи...- Г. ев. после изгнания царей, о котором и спрашивает ниже (ст. 643-644} Сифак, указывая на значитель- чый пробел-в повестнования. 51 отважных Камиллов..- Намиляы принадлежали к патрицианскому роду Фуриев. Из них паиболее известны: Марк Фурий Камилл, в 396 г. до в.э. взявший Песнь третья 283 Вейи (первое римское завоевание вне пределов Лация), диктатор 390 г. до н.э., раз- биящий галлов и отстроивший после их нашествия Рим, назначавшийся диктатором еще в нескольких войнах, имевший титул «отец отечества» и всячески прославляе- мый Ливием (УЦ, 1); его младший сын Луций был диктатором в 350 г. до н.э. и так- же дважды победил галлов -- в 350 и 349 гг.; его племяниик Луций, консул 338 г., покорил восставший Лаций, за что удостоился не только триумфа, но и конной ста- туи на фору Вар У бесстрашных Куриев...-- Из этого знатного плебейского рода по-настоя- щему проелавился лишь Маний Курий Дентат, в 290 г. до н.э. разбивщий самнитов и затем сабинян, консул 275 г. победивший при Беневенте эпирского царя Пирра, а в третье консульство {274 г.) — восставшие племена нижней Италии; знаменит своей простотой, неподкупностью и прочими старозаветными добродетелями. 528 Павлов честных... Павлы принадлежали к патрицианскому роду Эмилиев. Из них наиболее известны: Луций Эмилий Павел, в 255 г. до н.э. снасавший в Афри- ке остатки войска Регула и затем разбившяй карфагенский флот при Гермейском мысе; Луций Омилий Павел, победитель иллириян (219 г. до н.э.), тремя годами позднее павиший в битве при Каннах (см. Ё 381-413 и примеч.); его сын Луций, прославившийся победой над македонским царем Персеем и стяжавший титул «Македонский» через много лет после описываемых в поэме событий, но измлада настолько отличавшийся высокими нравственными качествами, что вполне мог быть упомянут Лелием (т. е. Лелием Петрарки) как пример добродетели. 519 „гри сотни Фабиев смелых...- Имеется в виду знаменитый подвиг одного из древнейших патрициалских родов Рима, упоминаемый не только Ливием (11, 48— 52}, но также Овидием («Фасты», И, 195), Плутархом и многими другими антич- ными писателями. Кесон Фабий Вибулан, консул 484, 481 и 479 гг. до и.э., прида- вавиий большое значение соперничеству Рима с Вейями (см. примеч. ПТ, 527), › 477 г. предложия, что будет защищать отечество от этих врагов без помощи опол- ченцев (из которых только и состояла тогда римская армия), но лишь вместе с сородичами. Получин на это разрешение, он выступил к границе: отряд состоял из 306 взрослых Фабиев (вероятно, в это число включались и зависимые от вельмож- ных «отцовх клиенты, чье положение в условиях Рима делало их младшими чле- нами семьи), и все они, кроме одного, геройски погибли в бою с врагами — день их поражения с тех мор считался несчастным днем, 53% грозных Торкватов, Лепидов семью, суровых Катонов...- Торкваты принад- лежали к роду Манлиев; первым прозвище Торкват («носящий ожерелье»), вместо прежнего семейного прозвания Капитолин, получил Тит Манлий, отличившийся в 360 г. до но. в войне с галлами и носивший на шее ожерелье, которое снял с убитого им галла. Этот Торкват прославился также победами над латинами и кампанцами, но еще более тем, что за незначительное, по общему мнению, нарушение дисципля- ны велел казнить собственного сына. Другим прославившимся к описываемому времеви Торкватом был также Тит, консул 235 с. до н.э., победитель сардов и галлов, затем успенно воевавший с карфагенянами. Позднее (в 141 г.) еще один Тит Торк- ват круто расправился со скомпрометировавшим себя сыном, вынудив его к само- убийству, что явно отразилось на восприятии Петраркой нравов всего этого св- мейства. Лепиды, как и Павлы. были из рода Эмилиев, однако здесь Петрарка допускает путаницу: всем, чем бы то ни было, прославившчеся Лепиды прославились позднее описываемых в поэме событий (самый старший из них всерьез начал свою карьеру лишь в 201 г, до и.э., а впервые отличился лишь в 190 г. в войне с Антио- хом). Катоны — см. примеч. ИП, 143, Здесь снова Петрарка путает хронологию: ко времени рассказа Лелия даже старший Катон еще никак себя не проявил. 59 „скромных Фабрициев дом...- Фабриции переселились н Рим из Алетрия в 306 г. до но, и особенно высокого положения не занимали, хотя отличались храб- ростью и честностью («легче Солнце своротить с его пути, чем Фабриция с пути добродетели!» -- говорил воевавштий с одним из них царь Пирр). 391 3 оимя стлжада резвость..- Речь идет о Папириях Курсорах (сигзог -— бегун}, ветви старинного рода Папириев. Из них наиболее известны Луций Паиирий Курсор. диктатор 325 г. до н.о. и пятикратвый консул, победитель самнитов, и его сык Луций Цапирий Курсор, консул 293 г. до и.з., окончательно разбивший самни- тов й изгнавший из Италаи остатки армии Нирра. Старий Курсор, действительно, хе ЕЕ: —_г Г Остив_ЛАЦИЙ {Незполь “— \ ОКапуя = “ \— — _Парфенопей 5 к а х. ул с А о.Сардиния. Сагунто Р Е Примечания 7 в] г = —/ 5 Каларис— Балеарские о-ва го © и 5. С Е Липарские о-ва- - Е а Новый Карфаген рик анорм а АС. *.. Эт —— 0. Закинф) —< Дрепан о. Сишилия-(Тринакрия) х_ Фсиракузы [ — 7 _>Геркумесовы Столпы —_ 7—7 ———-—”» равен о ‚м. Пахин |- уч Циртао — Наргара 3, У < —^У о Е < ©. Мальта: СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ ВО ВРЕМЯ ПУНИЧЕСКИХ ВОЙН 284 Песнь третья 285 всегда перегонял в беге всех своих сверстников (Ливий, 1Х, 16). Небесною прозван- ный птицей...- Марк Валерий Корь (букв. «ворон»}, воевавший под началом Камил- ла с галлами в 349 г. до но., якобы получил свое прозвище после поединка с вели каном-галлом; посланный покровительствующим римлянам божеством ворон бил крыльями в лицо врагу, й так Валеряй победил. Впоследетвия он успешно зоевал с симпитами, вольсками и этрусками, несколько раз был копсулом и диктатором и дожил до ста лет, Корвы не выделились в отдельную отрасль натрицианского рода Валериев, хотя прозвище Корвин (‹вороний») встречалось впоследствии у некото- рых его представителей, живших значительно позднее описываемых в поэме со- бытий, 533 трабрых Мирцеллов..- Это прежде всего Марк Клавдий Марцелл, «меч римлян», погибший незадолго до описываемых событий (см. 1, 360- 364 и примеч.), но также его сын Марк, храбро сражавшийся под началом отца, консул 196 г. до н.э., победитель галлов, цензор 189 г. В более поздних войнах не раз отличались и другие Марцеллы, так что это имя всегда связывалось с полководческой славой. „.дерзостных Граклов..- Эпитет явно подсказан репутацией наиболее знаменитых представителей этой отрасли рода Семпрониев: народных трибунов Тиберия и Гая Гракхов, опять-таки живших гораздо позднее (оба ногибли молодыми в 133 и 124 гг. до н.з.), Для рассказа Лелия хронологически реальны два Гракха: Тиберий Семпро- ний Гракх, консул 238 г. до н.э. захвативший Корсику и Сардинию, и его сын Ти- берий, консул 215 х. до н.з. воевавший с Ганнибалом (о нем см. Т, 378—380 и при- меч.). С семейством Сцинионов был впоследствии особенно тесно связан еще один Гракх, также Тиберий, трибун 187 г, до н.э. зацищавший Публия Африканского и Луция Азиатского после войпы с Антиохом. Он был женат на Корнелий, дочери Публия, и знаменитые трибуны были их сыновьями, но в войне с Ганнибалом он по молодости лет не участвовал. 538 „.Регулов верных..— Имеется в виду прежде всего Марк Атилий Регул, герой Т Нунической войны. Он предпринял неудачную экспедицию в Африку (30 второе свое консульство в 250 г. до н.э.), был взят в плен и пять лет прожил в Карфагене, нока в 250 г. до н.э. носле нескольких поражений карфагеняне не решили просить мира и не нослали посредником Регула, взяв с него обещание вернуться, если не уговорит римлян заключить мир. Регул явился в Рим, отговорил сограждан от мнра с явно слабейшим противником, вернулся и принял мучительную казнь. Его вер- ность слову прославляется у множества римских историков, ораторов и поэтов. Кроме этого Регула, ко времени войны с Ганнибалом получили известность еще несколько: Марк Атилий Регул, цензор 294 г. до н.э. удачно сражавшийся с сам- витами; Гай Регул, консул 257 и 250 гг. до н.э., победитель карфагенян при Тинда- риде; Марк Регул (сын первого), консул 227 и 217 гг. до н.з., один из героев войны с Ганнибалом, помешавший сдать Рим после поражения при Каннах. 536-538 знатнейших и лучшил Сципионов...-- Корнелии действительно были од- ним из знатнейших римских родов, однако род этот рано разделился на несколько отраслей, и знатнейшими были не Сципиовы, а Малугиненсы, однако уже к началу ГУ в. до н.э. они исчезают с исторической аревы, ничем особенным себя не просла- вив, Сциияоны получили свое прозвище (часто обыгрываемое в поэме) якобы потому, что какой-то из Корнелиев был постоянным поводырем своего слепого отца и «опо- рою вместо клюки» (Макробий. «Сатурналии», Т 6), и стали активно участвовать в государственных делах лишь с середины ИЕ в, до и.з., т. е. уже во время войн с Карфагеном, однако так выделились, что Ш в. зовется «веком Сципионову. Легенду о небесном происхождении Сципиона Африканского см. ТУ, 103--110, с происхожде- нием же Корнелиев никакой заметной легенды не сзязывалось: хроники всех знат- ных родов начинались с мифа или историзированного мифа, однако по-настоящему ярко это проявилось лишь у Юлиев, так как для Августа миф о «Венере-прароди- тельнице» был формой политической пропаганды (как и сказка о рождении Сци- пиона — для его сторонников), а Корнелий были слишком многочисленны и никогда не держались заодно. 547—598 Древле разверзлась земля...- Подвиг Марка Курция описан Ливием (УП, 6) и датируется 362 г. до нл.: То ль ветра неявным порывом...- Так объяенялись сейсмические волны некоторыми античными теоретиками землетрясений (в соот- ветствующей терминологии до сих пор много слов, семантически связанных © «нод- 286 Примечания ВАТИКАНСКОЕ мне, хи К а м ми м РЕ Но #5, х КА х и Е п И $ [е] н по Петрарке. Е храм С дворец, ципионов ( ‘рар Е (7 Беллоны Г, © бе, 5, “., 4 Ликаонийский о-в 7. “, —> | = 2 = = й К “, Е .= Сублицисв % 2 ПА $ И храм Минервы * Е {Свайный) мост $, %, 2, а Аи, = => 9%, я ЗА Е Е 5 б к ЕР ы Е К ии Е К? > Е р м= = Е < == Хх х Е "=. < ИН = г. С х = “2. ? АВЕНТ Е = Е ме Капузнские зорота # Кох = ЗЕЕ = > = = Аппиева дорога ДРЕВНИЙ РИМ ПО ПЕТРАРКЕ земным ветром»). Италия находится в сейсмической зоне и в пинципе историю жертвопринощения ЁКурция, переданкую Петраркой не без риторических прикрас, но в сюжетном согласим с рассказом Ливия, можно было бы считать подлинной, так как трещины сейсмического происхождения бывают временными. Против подлин- ности рассказа свидетельствует лишь отсутствие у героя родственников: известен живший нри Ромуле сабинянин Меттий Курций (Ливий, |, 42), но это явно леген- дарная фигура, а в консульских списках не только до 362 г. до н.э., а (что сущест- веннее) и позже Курциев нет, хотя представляется исторически маловероятным, чтобы героизм родича не обеспечил нескольким Курциям (хотя бы одному!} этой почетной должности. Курции появляются лишь на задворках римской истории и на несколько столетий позднее, т. е. с героем предания не связаны, но и предание (в отличие от прочих преданий о подвигах предков) тем самым не имеет своим ис- точником семейную хронику того или иного знатного рода. Меттий Курций «оного времени», сражаясь с Ромулом, провалился в болото, так как верхбм бился с неши- ми, затем выбрался из болота, и место, где его конь ступил на твердую землю зо- вется «Курциевым озером» (Ливий, Г, 13). Место это было реальным, а легенда о происхождении его названия могла раздвоиться: в обоих случаях некто М. Курций вместе с конем проваливается вниз, а куда и почему и зачем — это уже частяости легенды. Для Ливия времена Ромула и 362 г. были почти ровно отдаленными, и в его «Истории» вполне могли отразиться обе (или две из нескольких) версии легенды. Песнь третья 287 596—622 Хочешь о Дециях знать? — Все три Деция были вполне ксторическими личностями и первоисточником сведений 06 их подвигах, несомненно, явилась се- мейная хроника этого знатного плебейского рода, в котором особенно прославилось семейство Дециев Муров. Публий Деций Мур, консул 340 г. до н.э., помог римаянам одолеть объединенные силы латиняи, добровольно принеся себя в жертву подзем- ным богам, к чему был побужден сновидением,- здесь рассказ Петрарки согласует- ся с рассказом Ливия (УТ, 6-9) и со свидетельствами Цицерона («О прорицании», Г, 24; «Тускуланские беседы», 1, 37). Жертвенные животные украшались венками и повязками, так же был наряжен и Деций (ст. 600: на габийский лад -—т. е. как в Габиях, городе племени вольсков, чьи обряды были во многом сходны с римскими). Рассказ о посвящении жрецом еще живого Деция в жертву преисподним богам Петрарка опускает. Конь у Деция вороной (ст. 606) потому, что коню тоже назна- чено было быть жертвой, а предназначенные для подземных богов животные долж- ны были быть черного цвета и кровь их должна была пролиться на землю. Охва- тившая неприятеля паника достоверна и легко объяснима: латиняне (в их число входили и вольски, окончательно разбитые двумя годами позже) немедленно опозна- ли в Деции жертву, приносимую по их общим с римлянами правилам, и поняли, что лишились обычного военного преимущества, так как римляне приобрели ире- имущество сакральное. Сын погибщего Деция, также Публий, консул 312 и 308 гг. до н.э., чуть ли не с дететва мечтал повторить подвиг отца: это удалось ему в 295 г. в бою с самнитами и их союзниками луканами и этрусками (Ливий, Х, 7-3), а нес галлами, как значится в ст. 608—609 (это существенно, так как у самнитов тоже были сходные с римлянами ритуалы и описанным способом их можно было нану- гать, а у галлов ритуалы были иные — они могли не опознать в Деции-сыне своего неминуемого поражения, а следовательно, могли биться по-прежнему и победить). Деций-внук, также Публий, консул 279 г. до н.э., воевал с Пирром и, по сведениям болынинства историков, не воспроизводил семейного подвига (что и понятно, так как такой прием действен лишь с0 «своими») и впоследствии воевал еще не раз — эдесь Петрарка опирается на единственное и, возможно, ошибочное свидетельство Цицерона, который пишет в «Тускуланских беседах» (1, 37), что Деций-внук повто- рил нодвиг отца и деда. 830 Ст. 630 оборван намеренно (см. примеч. ИТ, 89): Петрарка будет пользо- ваться этим приемом до конца поэмы, но лишь изредка, так как не стремится слиш- ком демонстрировать свою зависимость от Вергилия. 637-642 Так повелось...- Это рассуждение почти дословно воспроизводит соот- ветствующее рассуждепие Ливия (11, 12). 65% .и утесняла...- Неревод по конъектуре Коррадини. Пучок розог © топором {фасции} был знаком исполнительней власти, которая принадлежала царям,- зако- нодательная власть оставалась у народа, этих царей выбиравшего. 856 „право забывших свое.-- Т. е. утративших законодательную власть и, следо- вательно, живущих при беззаконном правлении, каким является уже не царская власть, а тирания, у 856-660 (7 этого гнусного дома...- Т. е. от семьи Луция Тарквиния Гордого, седь- мого и последпего римского царя, который (в отличие от своих доблестных пред- шественников - см. 1, 504--536 и примеч.) из законного царя сделался тираном. Он был потомком Тарквиния Древнего и зятем своего предшественника Сервия Тул- лия, которого убил, чтобы наследовать царство. хотя это свое преступление отрицал, ссылаясь на чудесное исчезновение Ромула (Ливий, Г 48—49). Дела он решал еди- нолично, не совещаясь с Сенатом, оговаривал и убивал своих политических против- ников, втянул Рим в бесконечную войну с вольсками, но никакого военного позора на римлян не павлекал -- «биты» (ст. 659) они бывали при нем не чаще, чем впо- следствии, здесь Нетрарка донускает гилерболу. 868—676 Вот так мебоносные пчелы..-— Сравнение царя с пчелиной маткой имеет много общего с соответствующим пассажем из «Георгик» Вергилия (ТУ, 215—218}, но у Вергилия эта вернолодданность объясняется божественной природой пчел {Там же, 219—224), ау Петрарки — рабской подлостью души. 884—690 Царский сын молодой... Секст Тарквиний, сын Тарквиния Гордого, был родичем и приятелем Тарквиния Коллатина, чью супругу Лукрецию он захотел обесчестить и обесчестил, расналенный именно ве общеизвестным целомудрием 288 Примечания {Ливиа, 1, 51-58). Петрарка не решается передать грубые угрозы, которыми царе- вич запугал Лукрецию, поэтому (против своих обычных правил) пересказывает Ливия почти конснективно, чтобы затем компенсировать эту краткость пространны- ми речами персонажей. 691-197 А между тем она...-- Здесь Петрарка начинает наверстывать упущенное. У Ливия: «Сокрушенная бедою Лукреция посылает гонца — в Рим к отцу ив Ардею к супругу (преступление совершилось не в Риме, а в Коллации, имении Коллатина; Ардея была столицей латинского племени рутулов, которую тогда осаждали рим- ляне.--Ё. Р.), чтобы призвать их с несколькими верными друзьями: есть-де в них нужда, пусть поспешат, случилось превеликое несчастье» (Г, 58). Далее Петрарка пересказывает Ливия столь же близко к тексту и столь же многословно. 738—189 Годько Брут среди всех..- Луций Юний Брут был племянником Таркви- ния Гордого: его отец Марк Юний, о один из зпатнейших патрициев, женился на царской сестре, однако это не спасло ни его, ни его старшего сына, когда 'Гарквиний расправлялся с виднейшими гражданами. Младший сын Юния Луций прикинулся для снасения жизни слабоумным, отсюда его прозвище Брут («Бгици$» — «тупица»). Посылая своих сыновей Тита и Аррунта в знаменитое Дельфийское прорицалиже за оракулом, Тарквиний дал им в спутники Брута, на глупость которого всецело полагался. Оракул возвестил, что власть достанется тому из юношей, кто первым поцелует мать. Но любимцем отца был Секст, и, опасаясь его, царевичи решили держать оракул в тайне, а кому пз них первым поцеловать мать — это пусть решит жребий. Только Брут верно понял пророчество и сразу, для виду оступившись, по- целовал землю, общую мать всех смертных, хотя еще долго потом в Риме продолжал изображать глупца (Ливий, 1, 56). 747-148 Коль держать взаправду умсет...-- Эти два стиха рифмуются глагольными окончаниями также и в оригинале («епегевоуеге»), так как Петрарка был не совсем свободен от средневековой традиции, в которой — в отличие от античной — рифмующиеся гексаметры были вполне приняты. „скорбные муж и отец...- Перевод по конъектуре Коррадини. лев Длить ли рассказ? — Низвержение царской власти датируется 510 г. до н.э.: римский консульский список начинается с 509 г. консулами Луцием Брутом и Тарквинием Коллатином. Однако Тарквинии, не желая лишаться царства, затеяли войну и приобрели немало сторонников. Только в битве при Регильском озере в 496 г. Тарквании, поддержанные некоторыми латинскими племенами, былн окон- чательно разгромлены, Секст Тарквиний погиб раньше, убитый старинными недру- гами, рядом с которыми искал убежища. А так как Тарквиний Коллатин после смер- ти Лукреции не женился и потомства пе оставил, то © его смертью прекратинся и род Тарквиниев. 715-78 Лала бессменная власть... Определяющими характеристиками демокра- тических магистратур являются коллегиальность и краткосрочность. В результате любая единоличная пожизненная власть воспринималась римлянами как беззакон- ное тиранство — так к числу тиранов оказались негласно отнесены все вообще рим- ские цари (хотя по отдельности каждого из первых шестерых традиция не пори- цала), и самое слово «царь» сделалось таким же ругательством, как слово «тиран». В столь любимых Петраркой письмах Цицерона Цезарь, которого Цицерон не тер- пел за державные амбиции, называется попеременно «тираном» и «царем» {для грека разница была бы огромна — см. примеч. Ш, 316}. 718—180 Первый розги для нас... В другом месте (1, 528} Петрарка вслед Флору называет фасции нововведением Тарквиния Древнего. В действительности, эти и не- которые другие инсигнии и даже должности (например, диктатор) существовали и в доримском Лации. 789—184 .траня с великим рвением волю... В 509 г. до н.э., в консульство Брута и Коллатина, был открыт заговор римской молодежи, державшюй сторону Таркви- ниев. Среди заговорщиков были сыновья Брута и племянники Коллатина. Коллатин заступился за племянников н вынужден был уйти в отставку и покинуть Рим, а Брут приговорил родных сыновей к смерти и проследил за испознением приговора (Ливий. П, 3—5). 186-795 .ыогда войну царевич затеял...- Войну затеял Аррунт, с которым Брут ездил в Дельфы, но Петрарка не называет его по имени, возможно, потому, что это Песнь четвертая 289 позволяет читателю полагать, будто Брут своеручно отомстил преступному Сексту, хотя тот погиб при почти случайных (относительно преступления) обстоятельствах. О гибели Брута и Аррунта пишет Ливий (И, 6). 797-802 ‚весь город оплакал гибель героя...- Римляне почтили Брута статуей на Капитолии. Так как брат Брута погиб ранее, а сыновей он казнил сам, то эта леген- дарная отрасль рода Юниев с ним прекратилась. Тем не менее через некоторое нремя народный трибуп (т. е. плебей)} Юний самозванно принял прозвание «Брут», под- деркивающее его репутацию защитника народа, убийца Цезаря был дальним по- томком этого Брута. О трауре по Бруту Древнему пишет Ливий (1, 6-7). ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ 28-31 не гони коней белоснежных, Аврора...- Свою полуироническую-нолусерь- езную речь Сифак завершает так же, с долей иронии, шутливо обыгрывая миф о Тифоне, престарелом супруге Зари (см. Ё, 155-156 и примеч.). 34-36 моему ли витийству под силу...- Ср. начало речи младшего Лелия у Ци- церона: «Да и я-то кто таков? Мне ли по силам такие вот рассуждения? Говорить о заданпом предмете без подготовки умеют - кроме разве ученых умников —- одни лишь греки!» («О дружбе», 17). Кекропский — аттический (см. ПШ, 209 и примеч.) Благо- даря небывалому расцвету словесности в Афинах У-[У вв. до н.э. аттический диалект греческого лзыка сделался (с очень незначительными изменениями) обще- греческим литературным языком, так называемым аттическим всенаречисм. Более раннее по времени возникновения, хотя употребительное и позднее, «эпическое все- наречие» возникло на основе ионийского диалекта, и упоминаемая Лелием далее «Илиада» создана именно на этом, общем для всех греков, языке героического эпоса. 37.0 юноше спел безрассудном...— "Г. е. об Ахилле (первый стих «Илиады» гла- сит: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...»). Безрассудным Ахилл назвая потому, что гнев его был вызван личной обидой на главного ахейского полководца Агамемнона и не нанес тому особого ущерба, зато послужил причиной множества бедствий для грекоз и для самого Ахилла, который лишился своего друга Патрокла, убитого Гектором. $ грубый Энний..- См. И, 445 и примеч. Здесь слово «грубый» передает ла- тинское чгизНсиз» (деревенский, неотесанный), близкое но смыслу к «га915» ий явно им спровоцированное, хотя ни один античный писатель «деревенщиной» Энния не называл (это лишний раз показывает, что и «ти!» понято Петраркой слишком буквально). у 43—45 ..Зрю, как со временем вольной хвалою...- Это не прямое пророчество об «Африке» (но ведь и Лелий - не поэт и не небожитель), одвако несомненный на нее намек: кроме как с Петраркой (и тогда, конечно, в пользу Петрарки) Энния в ка- честве певца подвигов Сципиона сравнивать просто ие с кем. Какую зависть имеет в виду поэт, сказать трудно: честолюбивые завистники героя явятся в повествова- нии позднее, «суровый» завистник Катон (И, 143—144) явится еще поздяее и вне пределов повествования, а «грубому» и зависимому от Сципионов Эннию ничья за- висть не мешает — остается полагать, что Нетрарка уже в который раз не удержал- ся помянуть недобрым словом этот столь ненавистный ему порок. 48-69 Ни у кого никогда природного столько величья...- Скульптурный портрет Сципиона Петрарке известек не был и, всего вернее, он не знал даже портрета «Муж- чины со шрамом», существующего в нескольких экземплярах и долгое время счи- тавшегося портретом победителя Ганнибала, так как шрам знаменует храбрость (теперь этот портрет пожилого лысого мужчины идентифицирован как портрет жреца Исиды). В 1972 г. Сцицион был (пока безоговорочно} опознан в «Воине в ко- жаном шлеме» (музей в Эрбахе) — эта скульптура ИГ в. до н.э. представляет собой голову широколицего п лано ятлетнчески сложенного молодого мужчины приятной наружности с коротко подстриженными кудривыми волосами, выбивающимися из- под плотно прилегающего ко лбу и внскам кожаного шлема, украшенного диадемой. Однако, пусть и не видав портрета Сципиона, Петрарка не мог не знать портретов и статуй римлян времеп республики, да притом их внешний вид описывалея в читан- ных им книгах. Петрарка не мог не знать, что римляне коротко стриглись, практи- 10 Франческо Петрарка 290 Примечания чески никогда не бызали блондинами, редко отличались высоким ростом (особенно аристократы, так что полководец всегда бывал ниже своей же отборной дружины, куда набирались воины поздоровее), а также, что сравнение с царем было в Риме весьма сомнительным комплиментом и касательно преимуществ царской наруж- ности римляне отнюдь не обольщались, а слишком уж «услаждающая взор» внеш- ность молодого человека попросту вредила ого репутации (так случилось, например, с Цезарем). Судя по письменным источникам, Сципион был крепким и здоровым молодым человеком с открытым лицом, на котором читались сразу энергия и добро- душие,- точво таков Эрбахский портрет. Богоподобным златокудрым и притом не- стриженым красавцем саженного роста Сципион викак не мог быть, а Нетрарка никак не мог вовсе об этом не знать, но средневековые каноны рыцарской красоты были именно таковы и отклониться от них поэту было гораздо труднее, чем наде- лить своего героя совершенно фантастическим для родовитого и просвещенного рим- лянина облячьем. 76 ‚еще не изжил и третий десяток... О возрасте Сципиона см. примеч. Ё 115, Хотя родовитые римляне не так уж редко совершали свок первые полководческие подвиги в ранней молодости, это всегда привлекало внимание, так н Ливий отмеча- ет, что Сцинион отправился в Испанию, когда ему «едва минуло двадцать четыре года» (ХХУТ, 18). 98—94 По всей стране Гесперийской..- Намек на имеющийся у Ливия рассказ о том, как Сцицион после очередной победы брал заложников от испанских племен, й в числе этих заложников оказалась некая красавица, невеста молодого кельти- берского князя Аллуция: расспросив девицу и узнав о предстоящем ей браке, Сци- пион призвал ее родителей и жениха, обласкал их, а принесенный родителями вы- куп, отдав им прежде дочь, вручил Аллуцию как свадебный подарок, после чего тот «радостный от таковых даров и почестей, был отпущен восвояси и новсюду среди соплеменников своих по заслугам ипрославлял Сципиона, что явился-де юноша, точь-в-точь бог, и что сколь всепобеден он оружием, сталь же добротою и добро- хотством» (ХХУЬ 50). 105-114 Да повторять ли сказки все? — «Намеренно или же по случайности, а за- ставил сей муж кое-кого поверить расхожему среди простонародья мнению, будто он — отрасль божья, и так перенес нз себя прежнюю молву об Александре Великом, равно пустую и баснословную, будто был он зачат от соития © исполилским змеем и будто в спальне матери его весьма часто примечали оное диво, но стоило взойти туда человеку, как оно мигом взвивалось кольцами и скрывалось от глаз» (Ливий, ХХУИ, 19 115-122 Часто, от всех удалясь...- Сципион посещал храм Юпитера Капитолий- ского (см. примеч. ПТ, 475—479), которого в народе и почитали его небесным отцом, как некогда почитали отождествленного с Амоном Зевса отцом Александра Маке- донского. О посещениях Сципионом храма Ливий упоминает кратко и с некоторым холодком (ХХУГ 19), считая, что именно этим способом Сципион поддерживал слух о своем чудесном рождении, в рассказе Лелия чудесное рождение представлено едва ли не как достоверность (хотя это противоречит Ги И песням), а посещения храма оказываются его естественным следствием. 123—126 С твердой надеждой...- Еще ранее (в той же главе). Ливий отмечает: «И то сказать, Сципион вызывал восторг не только действительными своими доб- лестями, но также и неким измлада изощренным умением их обнаруживать перед толпою, действуя то ли в согласин с ночными своими видениями, то ли словно по божественному наитию,— быть может, и собственный его дух пребывал во власти некоего суеверия, а, быть может, все это было для того, чтобы собственные его при- казы и советы исполнялись без промедления, словно ниспосланные гласом судьбь». Далее следует рассказ о посещениях храма, а затем о молве про чудесное рождение. У Петрарки, напротив, Лелий пространно (до ст. 147) развивает тему боговдохно- венности. Уместно отметить, что Сципион — один из любимых персонажей Ливия, однако эта симнатия не мешает историку критически подходить не только к пре- данию о герое (например, о его рождении), но и к характеру самого героя (к спо- собам, которыми он делал карьеру). Нетрарке такой подход совершенно чужд не только из-за особенностей избранного им жанра (в эпической поэме нет места критике предания, но сложному характеру находилось место уже у Гомера), а еще Песнь четвертая 291 и потому, что его Сципвон и его собственная любовь к Сципиону сами по себе были пропагандой нового мироощущения и в таком качестве не имели права быть неод- нозначными. В этом отличие Петрарки даже, вапример, от Стация (Г в. и.э.), кото- рый с полным доверием упоминает предание о беседах Сципиона с Юпятером, но упоминает между делом, в перечне других легенд: Так прилежанью к уставам святым и к божьему чину Нуму в пещерной тищи научала Эгерия кротко, так Сципионовым снам, что латинский навеял Юпитер, вера в народе была, да и Сулла не жил без Феба... («Сильвы», ПТ, 291) О Нуме см. 1, 515-516 и примеяч.; Сулла, победитель Мария и диктатор с 82 г. до н.э. отличался не только жестокостью, во и суеверностью — он считал себя любим- цем небожителей и особенно Аполлона, своего главного повелителя, советчика и по- мощника, так что всегда носил с собой небольшой кумир этого бога и часто без ви- димого повода его целовал. 150-158 „уже Карфагена твердыню...- Ср. 1И, 40-58 (Сципион сообщает Лелию свои намерения). 112-118 Послан на помощь вождл достославный родитель..- Речь идет о собы- тиях 218 г. до н.э. когда Ганиибал, перейдя Альпы, принялся опустошать Цизаль- иннскую Галлию. Посланвый туда консул Публий Корнелий сошелся с Ганнибалом в битве при Тицине (ныне Павия), потерпел поражение и едва не погиб сам, однако был спасен сыном. Далее в той же главе Ливий пишет: «Целий припнеывает подвиг спасения консула рабу-лигуру, однако же что до меня, то мне было бы приятнее, если бы оказался правдив рассказ о сыновней помощи — в пользу его правдивости свидетельствуют почти все книги, да и сохранившиеся в народе предания» (ХХГ, 46). Луций Целий Антинатр - римский апналист середины И в. до н.э., написавший историю войны с Ганнибалом. Лигуры — кельтское племя в Северной Италии. 182 славные Канны..- После битвы при Тициие Ганнибал разбил римлян так- же при Требии (218 г. до н.э.) и при Тразименском озере (217 г.), поэтому небыва- лое поражение римлян при Каннах (216 г.) многим казалось окончательным. 195-21 Сойдясь под началом Метелла... Ливий пишет, что хотя в Риме в это время находились многие спасшиеся от Каниского нобоища войсковые трибуны, за- щита города была вверена совсем молодому тогда Сципиону. Когда он со своим коллегой Клавдием Пульхром (также войсковым трибуном, участником Каниской битвы, в 211 г. до но. погибшим под Капуей) и с другими совещался о положении дел, Публий Фурий Фил сообщил им, что именно в это время иные знатные юноши во главе с Луцием Цецилием Метеллом (Петрарка в ст. 227 ошибочно называет его Квинтом) «обратили взоры свои к морю и кораблям, чтобы покинуть Италию и сбе- жать к какому-нибудь царю» (ХХНИ, 53; за свою трусость Метелл при очередном цен- зе был лишен права голоса и переведен в податное сссловие эрариев, но еще через год, в 213 г. до н.э., был избран народным трибуном, так что отделался сравиктельно легко, хотя «большая карьера» для него, конечно, закрылась навсогда). И далее: «Сципион полагал, что среди столь страшного бедствия надобно не совещаться, но действовать, и посмелее, а лотому пусть все, пекущиеся о спасении государства, возьмут мези и идут вслед за ним... Так с немногими спутниками двинулся он к дому Метелла, нашел у него в полном сборе названных молодых заговорщиков, простер над их головами обнаженный меч и молвил: «С истинною верою клянусь, что пи сам не изменю отечеству и ни единому из граждан сего не позволю, а ожели я умышленно лгу, тогда ты, всеблагой и всемогущий Юпитер, порази наахудшей напастью меня вместе с домом моим и семейством моим и всем именьем моим! Такой же клятвы л требую от тебя, Луций Цецилий, и от всех, здесь приеутствую- щих, а кто не поялянется, тот пусть знает, что этот вот меч занесен над ним». Все перепугались не меныме, как если бы узрели пред собою победоносного Ганни- бала, а потому поклялись и вручили себя попечению Сципионову» (там же). Амфи- трионов сын (ст. 212) - Геркулес, земным отцом которого был Амфитрион, супруг Алкмены. Звероподобный народ (ст. 213) — кентавры, которых Геркулес перестрелял мз своего знаменитого лука (см. 1П, 387 и примеч.). Ло году шестому (ст. 240-241) - очередная хронологическал путаница, битва при Каннах была всего на два года позднее битвы прн Тицине: при Тицине Сципиону было 17 лет, при Каннах 19, а по 10* 295 Примечания году шестому» после спасения отца он уже предложил себя в командующие испан- ской армией, которую вскоре и возглавил. 252-243 „великие светочи Рима. Публий и Гней Сципионы, погабщие в 242 г. до н.э. после чего Испания вновь отошла к карфагенянам (см. 1, 230-455 и примеч). 146-251 Пи одного не нашлось.- Ливий нишет, что вопреки ожиданиям консулов и народа пикто из именитых граждан не выдвинул своей кандидатуры на долж- ность проконсула Испании (т. ©. фактически полководца), хотя день выборов был уже назначен. В назначенпый день граждане явились на сходку на Марсовом поле, но и тут никто ве вызвался быть проконсулом, и тогда среди всеобщего замеша- тельства и сетований поднялся молодой Сцянион, предложил свою кандидатуру и немедленно был избран. Получив это назначение в 211 г. до н.э. и начав войну в 210 г., Сципион к 207 г. полностью подчинил Испанию Риму (см. также ТГ, 115—134 и примеч.). За родителя с братом - ср. у Флора: «Ради отмщения за отца и брата отцова послан был с войском Сципион, который... - сказать, не поверят! -- отвоевал всю Испанию от Пиренейских гор до Геркулесовых Столов и Океана, так что и не поймешь, чего тут было больше, расторопности или удачи» (Г, 6). Под ярмо квирит- ских уставов.—'Г. е. римских законов (о Квирине и квиритах см. ПП, 518 и примеч.). Каковы бы ни были личвые качества Сципиона, больная часть Испании преврати- лась после его похода в римскую провинцию, жители которой становились данни- ками Рима — попадали именно под ярмо. 255-256 „вплоть до хребта, что зовется по присноживому пламени... Т. в. до Ниренеев. Происхождение названия неясно, однако греки исстари знали эти горы как «Ругепаеа» и возводили их имя к греческому «лбр» -- «огонь», который являет- ся одной из четырех предвечных стихий и потому «присножиявой». 259-386 алый пример изберу..- Лелий рассказывает Сифаку о взятии Нового {или Иберийского} Карфагена (ныне Картахена), города на Средиземноморском бе- регу Испании, основанного в 227 г. до н.о. Гасдрубалом Гисгонидом ин взятого Сци- пионом в 209 г. до н.э. (затем туда была выведена колония римских граждан, про- цветавшая благодаря прекрасной гавани и паходивиимся но соседству богатым се- ребриным и оловянным рудникам}. В описании штурма Петрарка следует Ливию ({ХХУГ 41-47). О фригийских пенатах см. примеч. 1, 354 - здесь имеются в виду не кумиры божеств, а сами божества. Спор за стеиную корону между центурионом Квинтом Тиберилием и моряком Секстом Дигитием, едва не приведший к поножов- щине между моряками (чью сторону держал сам Лелий) и легионерами (за них стоял известный полководец Марк Семпроний Тудитан), как и разумный приговор Сциниона, тоже передает Ливий (ХХУТ, 18), но никаких речей у него Сципион не произносит, а только объявляет, что «по достоверным известиям» 'Тиберилий и Ди- гитий взошли на стену одновременно. Описывает Ливий и милосердие Сципиона к карфагенским пленницам (ХХУГ 49), но в его рассказе это милосердие, не без не- которых усилий, пробуждает престарелая супруга одного из илергетских вельмож {илергеты — племя на юге Испании, поочередно поддерживавшее Рим и Карфаген). Мотив «похотливых взоров» у Ливия, естественно, отсутствует — Сципион просто приказывает падежному человеку охранять нленниц и оказывать им всяческое ува- жение. Сразу после этого (ХХУ1Т, 50} у Ливия следует рассказ о прекрасной невесте киязя Аллуция (см. примеч. ТУ, 90-94). 285—388 Дивитссь.., о боги..-- Оборванная на середине строки похвала Сципиопу может вызвать предположение о лакуне между сохранивзлимся окончанием [У песни и началом У песни. Сами ло себе оборванные строки, как уже отмечалось, демопстри- руют только ориентацию Петрарка па «Энеиду», но сохранность текста поэмы да- леко пе идеальна, наличие лакуй несомненно (см., например, примеч. И, 105-107), и порой неполнота стиха не является поэтическим приемом -. это оговаривается в комментарии, но заметно и при обытном чтении, просто по смыслу. В данном слу- чае обрыв стиха ни смысла ни синтаксиса не парушает, но между событиями, опи- санными в ТУ песни, и дальнейшим повествованием имеется очень значительный фабульный разрыв, разделяющий позму как бы па две части: от сна Сципиопа до поездки Лелия к Сифаку и от победы над Сифаком до окоичапия войны - все, про- исшедшее за несколько лет между этим, опущено. Ничего общего с обычной (от слова До нескольких строк} лакуной такой пропуск не имеет -- если здесь есть не- достача, то не хватает сотен строк. Предположение, что в середине поэмы пропу- Песнь четвертая 293 щено не менее песни («книги») возникло уже у первых читателей «Африки» -- в этом отношении показательно письмо Колуция к зятю поэта (см. раздел «Дополнения», ГУ). Действительно, Петрарка опускает в своем повествовании очень много важных событий, непосредственно связанных с основной темой, т. е. с противоборством Сциниона и Ганнибала,— естественно возникает вопрос, объясняется ли этот про- пуск каким-то сознательным намерением, либо тем, что Петрарка не успел-таки дописать «Африку» и притом писал ее «не подряд», либо тем, что после его смерти середина поэмы была по каким-то неведомым нам обстоятельствам утрачена. При последовательно-хронологическом повествовании между ТУ и У песнями должны были бы быть описаны или упомянуты хотя бы следующие события (ниже дается самый краткий из возможных перечней). После предварательных переговоров Лелия с Сифаком Сципион посещает царя сам, заключает с ним союз против Карфагена (см. Ш, 337-364), возвращается в Ис- панию, а весной 205 г. до н.э. победителем является в Рим, выдвигает свою канди- датуру в консулы и начинает готовить экспедицию в Африку. Весной 204 г. до н.э., уже избранный консулом, он высаживается с войском в африканской Утике, но на поддержку Сифака рассчитывать более не может: еще до высадки царь оповестил Сципиона, что женился на дочери Гасдрубала Гисгонида Софонисбе и заключил но- вый союз с Карфагеном. Не смущаясь возникшими затруднениями (их можно было ожидать, так как Гасдрубал присутствовая при встрече Сциниона с Сифаком и уже тогда пытался воспрепятствовать их союзу), молодой полководец заключает союз с Массиниссой, царем массилов, обитавших между Карфагеном и землями Сифака. Прежде Массинисса был в союзе с Карфагеном, и Софонисба была обещана ему, но, сделавииись жертвой дипломатии Гасдрубала, он сблизился со Сципионом и остался верным союзником римлян до конца своих дней. Через год после высадки Сципион, поддержанный кавалерией Массиниссы, разбил близ Утики соединенные силы кар- фагонян и Сифака. Сафак пытался отступать, близ Нирты дал — уже только собст- венными силами — бой преследовавшим его Лелию и Массиниссе, но был наголову разгромлен и взят в плен, после чего Массинисса вступил в Цирту. Со вступления Массиниссы в Цирту и начинается У песнь, т. е. ‘пропуск в хронологически-последо- вательном описании событий, действительно, огромный. По этому поводу существует несколько мнений. Феста в целом разделяет мне- ние Колуция о «великой лакуне», но развивает по этому поводу стройную, хотя и несколько фантастическую гипотезу, которую сам, однако, гипотезой не считает. Он утверждает, что не только середина поэмы утрачена, но перепутаны также и строки в имеющемся тексте, а именно почти 200 строк из недостающей середины попали в начало ПТ песни (ст. 90-262, описание картин во дворце Сифака). Соот- ветственно, после первой оборванной строки (ПТ, 89} он отмечает лакуву, хотя этот обрыв не нарушает ни смысла, ни синтаксиса и явно относится к числу «вергилизан- ских» — притом зто первый, но далеко не последний обрыв, а к последующим Феста терпим и отмечает лакуну лишь при достаточно очевидном нарушении целостности текста (по смыслу и по синтаксису). Так как ясно, что упомянутое описание рас- сказом Ливия никак не предопределено и в принципе могло бы в ИТ песни отсутст- вовать, Феста утверждает, что это не описание дворца Сифака, а описание дворца Истины, у которой Сцинион побывал в гостях и встреча с которой (в числе прочих событий, известных нам по Ливию, т. е. исторических) изображалась в одной из утраченных песен. Предположение это имеет основанием сочинение самого Петрар- ки — латинский трактат «С сокровенном», написанный в 1343 г., когда, по собствен- ному свидетельству поэта, первые четыре лесни были давно готовы. Трактат написан в форме диалогов автора с бл. Августином (читавшим «Африку» и цитирующем строки из УП песни, которая, стало быть, к тому времени существовала хотя бы в набросках), причем беседы эти проходят под покровительством Истины, тоже с удо- вольствием читавшей «Африку» (зто уже штрих к характеру Петрарки!} и говоря- щей, что в этой поэме воспета она сама и ее дворец на вершине Атласских гор. Ничего нодобного Феста в позме ве обнаружил, а перерыв в повествовании имеет. ся - предположение о «великой лакуне» напрашивается само собой, а поиск ее сле- дов приводит увлеченного текстолога и к гипотезе о заблудившемся описанин дворца. 294 Примечания Следует сразу отметить, что эта гипотеза (вроде бы частная, но подкрепляющая концепцию в целом) не выдерживает никакой критики. Петрарка — последователь- ный христианин, даже Юпитер у него отождествлен с Единым Богом, в результате чего и Олимп лишается привычного мифологического реквизита (песнь УП), так что Истина его — это Истина христианская, вечная, и обретаться во дворце, построенном Атлантом и украшенном языческими картинами, никоим образом не может. Такой дворец может принадлежать лишь могущественному царю-язычнику — этот царь в поэме есть, о роскоши его дворца сказано до «путаницы строк», затем действительно онисывается очень роскошный и очень языческий дворец, и нет ни малейших осно- ваний думать, будто дворец этот не Сифаков, Что касается воспевания самой Исти- ны, то опять-таки нет оснований полагать, что Истина была воспета Петраркой как некое антропоморфное существо, то, что она такова в трактате, не звачит, что она такова в поэме. Воспевается же она в имеющемся у нас тексте постоянно: уже в 1 песни Нублий Корнелий научает сына вечной Истине, затем это же делает его брат, да и на протяжении всей поэмы герои все время открывают друг другу «сущую правду» — Лелий Сифаку, Гомер Эннию, Энвий Сципиону, Сципион Ганнибалу и т. д. Стихотворческий труд во славу Истины предполагает декларированную правдивость текста (и такими декларациями «Африка» изобилует), изображение же самой Исти- ны в качестве действующего лица — прием совершенно факультативный. Будь Си- факов дворец дворцом Истины, можно было бы вместе с Феста полагать, что и хо- зяйка дворца описана с соотносимой конкретностью, но хозяин дворца — Сифак, и тема «Сципион в гостях у Истины» лишается всякой опоры. Это не значит, что в поэме никогда не было строк об Истине, обитающей на вершине Атласа, еще в 1343 г, они были, коль скоро сам Петрарка об этом пишет. Но он ле пишет, сколько их было, и это вполне мог быть небольшой (в несколько стихов) пассаж, виоследст- вии — при доработке ноэмы — изъятый. И вот для такого предположения повод есть. С одяой стороны, «громаднокаменный Атлас» назван блюстителем справедливо?ти {НП 46—50), мотив этот развит достаточно ярко и, учитывая склонность поэта к пышным описаниям, мог быть продолжен стихами о том, что пронзающая облака вершина увенчана чертогом Истины, тем паче, что об Атласе говорит Сципион и именно в рассуждении о праведности миропорядка. С другой стороны, эти строки должны были оказаться избыточными (самое позднее) после завершения УП песни, в которой блюстителем справедливости изображен Бог, причем никакая Истина с Ним не соседствует, ибо Он и есть Истина. Видимо. во время создания трактата «О сокровенном» Петрарка еще не описал чертог небесной справедливости, где пред лицом Божьим происходит прение двух столиц, но после такого поворота сюжета громездить на Атлас еще один — и притом другой! — чертог справедливости было из- лишне не только поэтически, но и идеологически. Выходит, что поэт сам изъял упомянутые в трактате строки, когда в очередной раз правил поэму, а правил он ее очень тщательно, о чем известно от него же. А за вычетом фантастического сюжета о дворце Истины мнение Феста сводится к мнению Колуция — оба считают середи- ну поэмы утраченной. Другие исследователи этого мнения не разделяют, и неудивительно: пропажа сотен строк из середины поэмы должна объясняться какими-то экстраординарными обстоятельствами, а о таковых ничего не известно -- остается объяснять перерыв в повествовании причинами не «внешними» (порча текста), а «внутренними» (созна- - тельным авторским замыслом}. Сам по себе такой подход представляется верным, потому что основывается на одном из основополагающих филологических принци- пов — на доверии к текстам, утрата которого приводит к текстологическому произ- золу. Итак, само по себе намерение интерпретировать имеющуюся в наличии, а не выдуманную «Африку» не вызывает никаких возражений, но конкретные интерпре- тации не всегда представляются достаточно основательными. Гвидо Мартеллотти (1954) полагает, что поэма не зря как бы разделяется на две части: но его мнению, она имеет также и «два начала» -— первые четыре песни нанисаны «нод знаком Макробия» (т. е. вдохновлены «Сном Сципнона»), следующие нять «под знаком Ливия», а пропуск представляет собой сознательно подчеркнутую поэтом границу между частями. С этим трудно согласиться. «Знак Макробия» не затмевает «знака Ливия» даже в первых двух песнях, где много цитат из «Сна Сципиона»,- отсылок к событиям войны там ненамного меньше. В следующих двух Песнь четвертая 295 песнях «первой части» мотивы «Сна Сципиона» практически отсутствуют, а из Ли- вия взято много, так как Лелий, в сутщности, пересказывает Ливия. А при этом почти вся У песнь посвящена страданиям любви, треть У] — описанию преисподней, значительная часть УП — превяю на небесах, УП! — красотам Рима, а уже в [Х песни возвращение и триумф Сципиона просто тонут в пророчествах и рассуждениях. Но- этому интерпретация Мартеллотти оказывается натянутой. Т. Берджин и А. Вильсон (1977} полагают, что Петрарка просто не хотел изобра- жать своего героя политиком-дипломатом, интригующим в Сенате, меняющим союз- ников и т. п.,- не хотел и не изобразил: «у Музы нет аппетита к политике». Но ис этим трудно согласиться — Нетрарка пропустил не только «политику», но и приклю- чення Сцинпиона при поездке к Сифаку, переправу войска, первую победу в Африке и многое другое, что описывать любил. Что у его Музы не было аппетита к поли- тике, это тоже спорно, ведь сенатские интриги в УПТ песни описываются со вку- сом — это дает поэту возможность лишний раз осудить ненавистную ему зависть. Вряд ли он усомнился бы написать, что против высадки в Африке возражали завист- ники «звездного юноши»,- а уж рождение дружбы между молодым римским полко- водцем и молодым нумидийским царем и вовсе не обязательно связывать с дипло- матическими интригами. Так что и эта интерпретация представляется натянутой, согласиться можно лишь © ее предпосылкой, т. е. с тем, что Петрарка был поэт своевольный и мог пренебречь новествовательной последовательностью ради чего-то другого. Что Петрарка сделал пропуск по своеволию, предположил несколько ранее (1972) и А. Бернардо, но объяснил это иначе: по его мнению, поэт просто не сумел пере- сказать стихами соответствующие главы Ливия, а потому и пропустил их, не очень заботясь о перерыве в повествовании. Указать на своеволие Петрарки никогда не лишине, в остальном же эта интерпретация вызывает даже не несогласие, а удивле- ние. Почему описать одни переговоры ноэт мог, а другие не мог? Почему он мог описать поражение Ганнибала, а поражение Сифака было ему не по силам? Почему вообще нужно сомневаться в способности Петрарки «пересказать стихами» что бы то ни было? Сочинение стихов на заданную тему входило в школьную программу, ий «пересказывать» умели поэты, с Петраркой ие сопоставимые ни по таланту, ни даже просто по выучке. Но есть и такая интернретация. Предпочтительным представляется подход Коррадини, который точнее всех фор- мулирует проблему, хотя со свойственной ему осторожностью от решения ее отка- зывается. Опираясь на свидетельство Колуция о том, что пропуск имелся уже в очень тщательно исполненной копии с авторской рукописи, а при этом достоверно зная из всех источников о бережном отношении поэта к своему архиву, Коррадини воз- можность порчи текста исключает. Исключает он и возможность недоработки: в ка- ком бы состоянии поэт ни оставил рукопись, но незадолго до смерти в «Послании к потомкам» он называл поэму давно готовой и как бы он ее, по собственному его выражению, ни «шлифовал», но это касалось мелочей поэму без середины Петрар- ка готовой назвать не мог. Из всего этого Коррадини делает единственно допустимый вывод: сам поэт считал свою поэму в композиционном отношении вполне связной и никакой повествовательной непоследовательпости в ней не видел, а если что-то из событий войвы пропустил, то так и было задумано — поверхностное впечатление, будто в поэме чего-то недостает, является ложным. Возразить тут нечего, но чем четче сформулирована проблема, тем она острее. Если от Колуция и до наших дней все, кроме осторожного Коррадини, так или сяк стараются объяснить перерыв в повествовании, т. е. видят нарушение связности, а Петрарка этого нарушения не видел, значит, мы имеем дело с двумя различными представлениями о связности. Почему повествовательная связность представляется нарушенной, уже говорилось, и такое представление вполне лонятно — не зря оно благополучно существует уже 600 лет. Однако у Петрарки явно было ипое пред- ставление о связности — мы не можем не признать это вслед за Коррадани, но не можем таким признанием удовлетвориться. Конечно, Петрарка адресовал «Африку» читателю, знающему историю П Пунической войны и знающему, следовательно, что происходило между визитом Лелия к Сифаку и захватом Цирты,— однако в других случаях поэт до такой степени читательской осведомленностью не злоупотребляет, хотя по изобилию намеков и кратких упоминаний ясно, что он на нее рассчитывал, 296 Примечания При такой авторской ориентации собственно повествовательное назначение текста становится второстененным (все и без того знают, что произомло и когда), а ва пер- вый план выдвигаются другие задачи — даже во оглавлению зидно, что «Африка» вовсе но сводится к описанию войны с Ганиибалом. А если так, то представляется целесообразным понять не то, почему поэт отказался от описания стольких событий, но то, что побудило его перейти к описанию несчастной страсти Массиниссы нено- средственно после описания победы над Испанией. В большинстве эпических поэм песни пе слишком сильно различаются разме- ром - читатель так привык к этому, что вряд ли замечает. А вот в «Африке» деле- ние на песни очень неравномерное, причем это касается песен, о законченности ко- торых и вопроса не возникает. И причина тому вполне очевидная: каждая песнь обладает определенной внутренней цельностью, от количества строк не зависящей. Например, две первые песни, если вычесть вступление, но объему не больше УП пес- ни, но все-таки Петрарка делит сон Сципиона на две части - в первой он узнает о прошлом, во второй о будущем, а граница (н соответственно связь) этих тем под- черкнута разделением на две песни. Подробнее о композиции см. статью в настоя- щем издании, а здесь ограничимся рассмотрением связи между ТУ и У песнями. В песни ТУ Лелий завершает похвалу Сциниону рассказом о проявленном им при взятии вражеского города целомудрии — а носле эффектного обрыва строки песнь У повествует о том, как в сходных обстоятельствах Массинисса повел себя точно на- оборот, хотя под конец оказался обуздан все тем же благочестным Сцилионом. Конт- раст между самоотверженным целомудрием и греховной страстью создает границу между песнями (дополнительно подчеркнутую просодией), а тема преодоления страстей создает между песнями прочную связь. Если бы между песнями был дол- гий интервал, заполненный повествованием о событиях, пусть имеющих прямое от- ношение к Сципиону и к войне, но не имеющих ни малейшего отношения к страсти и к целомудрию, то не было бы ни контраста, ни прочной связи (ведь у последова- тельного Ливия этого нет) — и столь важная для Петрарки тема ушла бы из поэмы, растворившись в летописи войны, так как целомудрие Сципиона и страсть Масси- ниссы делают эту тему эффектной, лишь будучи в тесном соседстве, иначе это две отдельные истории. Создать тесное соседство можно было единственным способом: пропустить все, что было между взятием Нового Карфагена и взятием Цирты,— и Петрарка все это пропустил, так как мораль интересовала его больше, чем исто- рия, поэтического же своеволия ему было не занимать и «неправильность» такого ‘огромного пропуска наверняка не была ему страшна, потому что он выполнял лишь те задачи, которые задавал себе сам. ПЕСНЬ ПЯТАЯ В поэме довольно миого стихов, так или иначе перекликающихся © итальян- скими произведениями Петрарки: в некоторых особо существенных случаях такое сходство отмечается, но в несущественных (а их большинство) — нет, потому что главной задачей этого комментария является не доказательство внутреннего единст- ва творчества поэта, а обнаружение его связи © античной традицией и способов трансформации этой традиции. Однако песнь У представляет собой своеобразное ис- ключение: имея основным предметом олисания любовную страсть, она не просто ве- рекликается с итальянскими стихами Петрарки о любви, но фактически является, как уже отмечалось многими исследователями, их квинтэссенцией -— едва ли не каждая строчка соответствует строчке того или иного (а часто и не одного) стихо- творения к Лауре. Если при обращенин к другим темам поэту удается в той или иной мере оставаться «римлянином», то о любвк он пишет как человек своего вре- мени, используя античные образы лишь в качестве уместных метафор и сравнений, каких у него множество и в итальянских стихах. Исчервывающее сопоставление лирики Петрарки с У неснью «Африки» имеется в комментарии Коррадини. Не повто- ряя его труда, но полагая необходвмым подчеркнуть указанную особенность У пес- ни, мы ограничимся приведением выборочных примеров, пользуясь для сопостав- дения только сонетами в переводе Вяч. Иванова в кн.: Петрарка. Автобиография, исповедь, сонеты. М., 1915. С. 233—267 (использовать разные переводы для наших Песнь пятая 297 задач нецелесообразно, а интерпретация Вяч. Иванова при всем ее весовершенстве кажется — опять-таки для наших задач — предпочтительной, так как Вяч. Иванов был не только крупным поэтом и переводчиком, но и эрудированным классическим филологом), $ Се величавый грядет победитель... — Массинисса (чаще его имя пишется чуть иначе — Масинисса, но поэт, вероятно, следовал орфографии имевшегося у него эк- земпляра Ливия) был сыном Галы, царя массилов, обятавших в Восточной Нуми- дии, т. е. между Карфагеном и западнонумидийскими массесилами, подданными Си- фака. Детство и юность сн провел в Карфагене, где получил хорошее образование,— имел представление даже о греческой и латинской литературе. Он был принят в доме Гасдрубала Гисгонида и обручен с его дочерью Софонисбой, так что в будущем молодой нумидийский царевич должен был (благодаря такой карфагенской дипло- матии) оказаться карфагенянином на нумидийском престоле, главой буферного го- сударства массилов, соседом и врагом союзного в ту пору римлянам Сифака, с ко- торым Массинисса успешно воевал и которого (после гибели старших Сципионов) принудил к договору с Карфагеном. В Испании он воевал нод началом Гасдрубала и участвовал в гибельной для старших Сципионов военпой операции (см. примеч. Г, 260—261), но когда юный Сципион отвоевал Иснанию и великодушно отпустил нле- ненного Массиву, племянника Массиниссы, между молодыми полководцами стали завязываться доверительные отношения. Вскоре Сяфак изменвл союзу с Римом и женился на Софонисбе, а смертельно обиженный Массинисса сделался еще более привержен Сципиону и Риму. Тут умер его отец, но враждебный Массиниссе Сифак сразу напал на него и вынудил бежать, так что раненому царю пришлось даже прятаться в пещере, да и когда он взошел на отцовский престол, эти нумидийские усобицы продолжались. Вскоре но прибытии Сципиона в Африку Массинисса от- крыто перешел на сторону римлян и участвовал в их военных экспедициях. В 203 г. до н.э. он вместе с римлянами разгромил войско Сифака и (уже только со своими массилами) вступил в Цирту. 2-6 „.радостен зреть пенатов отчих...- Цирта была единственной в Нумидии цар- ской резиденцией, но принадлежала роду Сифака, т. е. массесилам, и вноследествии Массинисса, хотя и сделался с римской помощью царем «единой и неделимой» Ну- мидии, столицей своей назначил так называемый Царский Гиппон — город, основан- ный финикиянами из Тира на территории массилов. Однако законным царем еди- ной и неделимой (пусть еще не существующей в таком качестве) Нумидии он вы- веден уже в этих стихах, а, стало быть, резиденция неважно каких нумидийских царей представлена родиной его предков, куда наконец-то возвращается наследник «дедовских палат». 2..вот и она...- Софонисба. В описании ее отношений с Массиниссой Петрарка довольно близко следует Ливию (ХХХ, 12—15), однако, по мнению Г. де Санктиса, сам Ливий заимствовал эту историю «в уже романизованном виде» из какого-то скорее поэтического, чем исторического источника,— вероятнее всего, из «Анналов» Энния, хотя среди сохравившихся фрагментов ни один к данному сюжету не отно- сится. Петрарка нишет об этой несчастной страсти также в «Триумфе любви» (2, 29—58 Прелести светоч ее... Описание красоты Софонисбы буквально в каждой <трочке совпадает с рассеянными в итальянских стихах Нетрарки и утомительными для цитирования описаниями красоты Лауры, тоже, разумеется, златокудрой (при- чем ее элатокудрость, в отличие от златокудрости Софонисбы и тем более Сципиона — ср. ТУ, 50-51,- вполне достоверна, так как уже римские дамы умели при желании быть блондинками, а итальянские достигли в этом искусстве еще большего совер- ото и при некоторых поворотах моды делались блондинками практически пого- човно). 39-40 ‚.Медуае вослед...— см. Ш, 181—183, 407-408 и примеч. 41-43 Блеск недавних слез... Ср. сонет СУ, 423(5-8): Затмили слезы двух светил хрусталь Светлейший солнца. Кротких уст моленье, Что вал сковать могло б и сдвинуть даль, Изнемогло, истаяло в томленье. 298 Примечания То же в сонете СУТ, 124(5-8): Невинностью и прелестью смиренной Пленителен красы унылой вид. Богиня ль то, как смертная, скорбит? Иль светит в скорби свет богоявленный? 48 кости слоновой белей.- В нашем восприятии слоновая кость имеет желто- ватый оттенок и для сравнения с красивыми зубами не подходит: гораздо привыч- нее сравнение с жемчугом или сахаром. Отсюда можно сделать лишь вывод об от- носительности всякого эталона, так как жемчуг при всей своей белизне перелива- ется разными цветами, что вряд ли свойственно красивым зубам, а у сахара из-за мелкокристаллической структуры поверхность никогда не выглядит вполне гладкой, что оплть-таки вряд ли свойственно красивым зубам. Любопытно, что само по себе представление о хороших зубах (белых, блестящих, не очень крупных и не очень мелких, образующих плотный и ровный ряд} на всем протяжении европейской куль- туры характеризуется редкостной стабильностью (в итальянских стихах к Лауре Петрарка сравнивает ее зубы с жемчугом — ср. сонет СУ, 124(42) и др.). 0-63 бот так Громовержца молила Венера..— Намек на эпизод «Энеиды» (1, 223-253), когда к озирающему Ливию Юпитеру «грустная, слезы в глазах блестя- щих,- подходит Венера» (1, 228} и просит положить конец скитаниям Энея; ..ногбе по волнам носило Трою... т. е. когда троянские беглецы скитались по морям в гс- исках новой родины. Просьба за внука намекает на эпизод «Метаморфоз» Овидия (ХУЬ 765-778), когда богиня, видя Рим в смуте (у Петрарки ‹качало Рим благо- честный») и убийц наготове, пытается заступиться за их будущую ‘хертву, Юлия Цезаря, говоря: «Он мне остался один от крови дарданского Юла!» (ХУТ 767). Действительно, Цезарь был последним из рода Юлиев, если считать прямое потомет- во, так как Октавий был внуком его сестры и сделался наслединком лишь через усыновление. Нельзя не отметить, что в обоих случаях Венера просит безуспешие. 89—14 Цует воитель...- Ср. сонет ШИ, 3: Был дель, в который по Творце вселенной Скорбя, померкло Солнце. Луч огня Из ваших глаз врасплох настиг меня: О госпожа, я стал их узник пленный! Гадал ли я, чтоб в оный день священный Была потребна креникая броня От нежных стрел? что скорбь страстного дня С тех пор в душе пребудет неизменной? Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд Я к сердцу дверь, беспечен, безоружен, Ах, ныне слезы лью из этих врат. Но честь ли богу -- влить мне в жилы яд, Когда, казалось, панцырь был не нужен? Вам — под фатой таить железо лат? Ср. также ХХГУ, 87 (12-14): Как молнией и громовым ударом, Был ослеплен и оглушен зараз Тем светом я — и слов приветным даром. 73 „тах и он смяечен и пленен... - Этот стих представляет собой почти прямую цитату из Ливия: «Победитель был пленен любовью к пленнице» (ХХХ, 12). Ср. также у Горация: Греция, быв пленена, нленителей грубых пленила... («Послания», И, 4, 156) - имеетсл в виду проникновение в Рим греческой учености) Песнь пятая 219 76-116 Болзливо приблизясь, царица... - Ср. у Ливия: «На самом пороге ветре- тила его жена Сифака Софонисба, дочь карфагенянина Гасдрубала, и так как Мас- синисса был приметев среди толпы воинов своими доспехами и не менее того всем своим обликом, то она догадалась -и верно догадалась, что он и есть царь. обня- ла его колени и промолвила: «Всякую, какая ни есть, власть надо мною дали тебе боги и доблесть твоя и счастие, но ежели дозволительно пленнице воззвать к госпо- дину жизни и смерти ее, ежели дозволительно ей принасть к коленам его и к по- бедной его деснице, то я прошу и молю тебя—ради царского величия, коим недавно и я была наделена, ради чести племени нумидийского, бывшей общею у тебя и у Сифака, ради блюдущих сей дворец богов, кои да приветят тебя здесь знаменьями получше тех, коими провожали отсюда Сифака— яви мне милость по мольбе моей! Ты сам, самолично, вынеси пленнице твоей любой приговор, какого душа твоя ни пожелает, но не допусти никого из римлян вершить надо мною горделивый и же- стокий суд! Будь л не более, чем жена Сифака, и тогда предпочла бы я довериться нумидянину, африканскому моему земляку, но не чужеземному инородцу. а уж ночему страшен римлянин карфагенянке, да еще и дочери Гасдрубала — это тебе очевидно. Умоляю и заклинаю тебя: ежели никак иначе ве можешь ты избавить меня от римского судилища, то убей!» Красоты она была замечательной и в самых цветущих летах, поэтому пока она припадала то к коленам его, то к деснице, доби- ваясь обещания, что не выдаст он ее никакому римлянину, то речь ее становилась уже не просьбою, но скорее прельцением - итак, душа победителя не только преис- нолнилась состраданием, но, будучи - как все нумидяне — отменно влюбчив, побе- дитель был побежден любовью к пленнице. Протянув ей для рукопожатия правую руку в подтверждение того, что просьба будет исполнена, он удалился во дворец и принялся неотступно размышлять, как исполнить данное обещание, но приду- мать ничего не сумел и тогда в любовном помрачении решился на легкомысленное й бесстыдное дело: он вдруг велел готовить всё для свадьбы. чтобы заключить брак в этот же день и так отнять у Лелия и у самого Сциниона всякую законную возможность распоряжаться как пленницей тою, которая усцеет сделаться супру- гою Массиниссы» (ХХХ, 12). Бесчестие, которого боится Софонисба (и которое позд- нее было поводом для самоубийства Клеопатры), участие в будущем триумфе Сци- пиона: по римским обычаям знатных пленников, закованных в цепи, гнали по ули- цам перед колесницей победителя на потеху толпе. Софонисба считает, что Массинис- са обоснованно перешел от обидевших ее карфагенян к римлянам (см. У, 124-125) я «по чести» мстит Сифаку, она же является его законной добычей — его, но не римлян. Однако ей так же известно, что триумф полагается лишь консулу или про- ховсуду, т. е. в данном случае Сциниону, и что добытые во время войны знатные плен- ники передаются триумфатору, кто бы из подчиненных ему военачальников ни ззял их в плен. 81 .пленнице вдовой... — По-русски вдовой называется женщина, по смерти мужа живущая безбрачно (Даль), однако это лишь одно из значений латинского «у Чиа»-— «женщина, бывшая замужем, но в данное время не имеющая мужа» (по причине ли смерти или развода, это так мли иначе оговаривается). Софонисба --. *у140а», так как лишалась мужа, взятого в плен римлянами, что в известном смыс- ле равносильно разводу. По-русски такое значение слова «Уиа» соответствий не имеет, а описательный перевод («покинутая», «одинокая») неизбежно придал бы тексту оттенки, в нем отсутствующие: Софонисба просто констатирует факт своего безмужнего положения, скорбит же не о вловстве, а о плене. 308—109. чревата душа... — Ср. сонет [ХХУ, 88 (9-14): Я трепетал; не мог идущей мимо Я благосклонных выслушать речей И глаз поднять не смел. Но все палима Душа той новой нежностью очей! И болью давней сердце не томимо, И неги новой в нем поет ручей. 156 опенный Еврип иль Сциллы рев или ярость Харибды...- Еврип — узкий я опасный для кораблей пролив между островом Евбеей и побережьем средней Гре- ции (Аттикой и Беотией); о Сцилле и Харибде см. примеч. ПТ, 438—439. Сравнение 300 Примечания обуреваемого страстями или угнетаемого обстоятельствами человека с терпящим крушение моряком (ср. также ТУ, 175-480), иногда с самим Улиссом, для античной литературы траднционно — Петрарка использует его не только в своих латинских, но и в своих итальянских стихах. Ср. сонет ([ХХХУПЬ 402 (9-14): Прязвал ли я иль принял поневоле Чужую власть? Блуждает разум мой, Я — утлый челн в стихийном произволе, И кормщика над праздной нет кормой, Чего хочу, с самим собой в расколе, -— Не знаю. В зной — дрожу; горю — зимой. 18 ..любовь дружелюбье осилила пылом.— Т. е. царь свернул с пути добродете- пи на путь порока. Сама по себе любовь (атог) не рассматривается как порок и не вызывает никаких отрицательных коннотаций, если не является препоной благо- честию, понимасмому достаточно разнообразно: благочестна привязанность к ро- дителям и отчим святыням, благочестна скрепленная клятвой дружба, благочестны обязанности родича или союзника или опекуна -— в римской иерархии ценностей благочестный Долг стоит несравнимо выше воспринимаемых в лучшем случае нейтрально страстей, а любовь именно и есть страсть — итак, страсть Массиниссы к Софонисбе порочна постольку, поскольку нарушает его дружбу со Сцинионом, пят- ная мирским священное. 205—210 Нищий, бродяга, беглец..— Массинисса несколько преувеличивает свои страдания: жизнь его в качестве сначала карфагенского и затем римского союзника была беспокойной, но почетной (как жизнь всякого полководца), а скитания и борь- ба за отцовский престол заняли лишь около года, однако кое в чем преувеличения нет — ни до, ни после воцарения жить в полной мере своим умом, ни от кого не за- вися в своих решениях, Массиниссе не доводилось, что его и уязвляет. Ср. также сонет НП, 229(5—6): Где тень найду, скиталец беспокойпый? Отраду где? Где сердца гордый мир? 212 дарит назад... —Т. е. возвращает обещанную ранее жену (см. примеч. У, {). 214-215 ты ныне всецелый хозяин...— Ср. примеч. У, 76-116 (Массинисса, бу- дучи союзником римлян, все еще рассуждает «по-нумидийски»). 231 ..мы также рожденьем и долей... - Перевод по конъектуре Коррадини. 235 тоже и разница лет... — Массинисса у Петрарки одних лет со Сцииионом («Триумф любви», 2, 56 — в действительности Сципион был года на три моложе), во время описываемых событий ему чуть за 30, что объясняет, в частности, почему ов, живя и бывая в Карфагене в качестве жениха Софонисбы, знакомится с ней только носяе взятия Цирты. Как ни строго содержали карфагеняне женщин, но не- ксторое представление о своей нареченной жених обычно имел, Массинисса же мог иметь представление только о девочке, которая потому так долго и числилась его невестой, что ей по возрасту рано было вступать в брак, а когда она подросла, то ге выдали за Сифака, и жила она с ним недолго — вряд ли в момент взятия Цирты ей было многим больше 20, но вряд ли и меньше, так как она всюду изображается вполне способной к политическим интригам. Итак, она моложе Массиниссы лет на 10 (к такому же выводу приходят Т. Берджин и А, Вильсон). Никакого отношения к римским брачным нормам эта разница лет не имеет (знатные римляне вступали в первый брак при самом начале политической карьеры, т. е. рано, и не могли быть намного старше своих юных невест, а когда -- как чаще и случалось — первый брак был не последним, то невесту выбирали не по возрасту, а по родству, так как всякий брак был прежде всего формой союза двух семейств), но некоторые, пусть не всегда исполняемые, правила, бытовавшие в Италии, отражает. Так, отец Микеланджело в пясьмах к сыну среди прочих наставлений наставлял его и касательно выбора невесты: жена должна быть моложе мужа на 10 лет и иметь более светлые, чем у него, волосы,— Микеланджело остался холостяком. 235-236 „что может из бездны ввысь вознести... - Здесь Петрарка влагает в уста Массиниссы свое собственное (отиюдь не сходное с римским — см. У, 198 и примеч.} Песнь пятая 30: мнение о любви, как о высоком и возвышающем чувстве (это мнение выражело им неоднократно в латинских и итальянских сочинениях). Ср. сонет Х, 12 (9-11): Влюбленных дум полет предначертан К Верховному, ее внушеньем, Благу. Чувств низменных - тебе ль ласкать обман? 163 „ласковый станет вождь. Коррадини предполагает, что вместо чтения «пи- бог Ше Чисиш» («он, кротчайший из вождей» или «более кроткий» — в переводе ото усиление передано словом «ласковый») возможно чтение «ииог Ше Чись или даже «ш\ог АШайит» («более кроткий, чем к тому вождю», «кроткий к Аллуцию»}, так как тут, судя по сраввительной стенени прилагательного, имеется ссылка к друго- му проявлению кротости, а именно к происшествию с невестой исланца Аллуция (см. |У, 90-94 и примеч.), Такая гипотеза обоснованна, но все же не дает основа- ний для перемены чтения — хотя бы потому, что текст совершенно ясен и без конъек- туры (Сципион знаменит своей кротостью, Массинисса надеется на нее . этого до- вольно), 345 тусский звук не возносится к небу... - Звук труб и рожков, изобретателями которых считались этруски, или туски, или (у греков) тиррены: Ревом тирренской трубы огласились неба просторы... ({«Энеида», УП, 526) На свадьбе Массиниссы трубы не звучат не потому, что нумидяне играют свадьбы по-своему и вряд ли знают об этрусках, а потому, что свадьба играется почти тайно. чтобы никто не успел помешать. 249—252 Геспер... ночь возвестил...-- О вечернем (Геспер) и утреннем (Люцифер) восхождениях Венеры см. также Ш, 106-107 и примеч. Ненавистное имя — игра дву- мя значениями имени Люцафера: традиционно-астрономическим (утренняя Венера, заставляющая влюбленных покинуть ложе} и традициопно-средневековым (подчи- ненный „Саташе дух или, чаще, сам Сатана, враг рода человеческого). 255 ..будто, высоко воссев... — Комментаторы соглашаются в том, что мень- вая гора снмволизирует Массиниссу, & бблышая Сцициона, однако расходятся в ин- терпретации новозданных киючей: Коррадини считает, что ключи символизируют речи, которыми предстоит, обменяться Сципиону м Массиниссе по поводу участи Со- фонисбы (У, 386--437. 442-448), а Гв. Мартеллоти возражает, что это скорее слезы Софонисбы. Обе интерпретации представляются неверными. Софониеба снится сама себе в человеческом облике, сидящей на престоле Массиниссы, озирающей свое (т. е. его} царство и затем падающей в преисподнюю, а следовательно, ее слезы, как и прочие ее действия и состояния, могут быть выражены лишь через антропоморф- ную символику. Никакими речами Сципион и Массинисса не обмениваются — Сци- циоп пространяо паставляет м убеждает, Массинисса только соглашается, но если даже этот неравноценвый обмен мнениями и мог быть представлен символическими редянками, то из каждой горы бил бы свой родник. Тем не менее упомянутая бесе- да и слезы в символике сна присутствуют. Меньшая гора — Массинисса. Итак, он сначала возносит Софонисбу па царский престол, затем поддается натиску «груз- нейшего» Сципиона, т. ©. его пространному убеждению, затем онлакивает участь Софониебы (ключи-слезы, но слезы менышей горы, т. е. Массиниссы), затем исполня- ет приказ Сципнона (отступает), т. в. лишаот царицу опоры и тем убивает се - точно по сюжету. 293-307 Первой молве вослед бежит бругая... —- Ср. описание этой же сцены у Ливия: «Едва сделалось известно, что Сифака водут в лагерь, воины толною высы- нали отовсюду, словно поглазеть на триумф. Впереди в оковах шел царь, следом гурьбою нумидийские вельможи. Тут уж все, кто как умел, принялись ретиво пре- возносить силу Сифака и славу варода его, тем набивая цену собстненпой своей нобеде: это, дескать, и есть тот зиоменитый царь, величие коего столь чтили рим- ляне и кзрфагеняне — сви сильнейшие в целом свете народы!- что римский воена- чельник Сциивон ради уповательной с ним дружбы бросил завоеванную Испанию, покинул войско свое и поспеншл в Африву на двух илтивесельных челвах, а уж кар- фагенский восначальшик Гасдрубалд, так тот нс только к нему приехал, во и дочь свою за него выдал -— разом в руках у него были оба полководиа, карфагенский и рим- 302 Примечания ский, и оба искали его дружбы! Столь безмерно сделалось его могущество, что уже и Массаниесу он лишил царства и так унизил, что тот в изгнании спасался липть ложными слухами о смерти своей, сам же таился в укромных берлогах и добывал себе пропитание грабежом, словно дикий зверь! В таких вот выражениях расхвали- вала царя толпа до тех пор, пока не увели ого в шатер Сципиона» (ХХХ, 13). 398—312 Дели бы ито узрел... — Ср. у Вергилия (об Энее): Словно Афон, огромен герой, словно Эрикс иль даже словно отец Апеннин, возвосящий седую от снега голову в небо, где вихрь мохнатые падубы треплет. {«Энеида», ХИ, 701—704) Эрикс — на западе Сицилии завершает Апеннинский хребет (пролив новее гор - это знали уже и древние). 320-324 Воспоминает вождь Гесперийский... - Сципион вспомипает о своем (не описанном в позме — см. примеч. ГУ, 385—388) посещении Сифака и о заключении © ним союза. 125-316 Чем ты прельстился...- В передаче вопроса Сципиона и пространного ответа Сифака Петрарка близко следует Ливию (ХХХ, 13), однако Лявий передает эту беседу значительно короче и без номощи прямой речи (чсвадебные-де факелы испепелили его дворец, а сия фурия, сия чумная язва лишила-де его рассудка и утихомирилась лишь тогда, когда самолично и свосручно препоясала его нечести- вым мечом...»). Ср. у Овидия (о троянках); Там молодая жена своеручно бесстрашному мужу взденет шелом на главу, варварский меч ноднесет, («Героиды», ХНЬ 139-140) Полетом птицы ведомая злой (ст. 348—349) — т. е. при дурных знаменьях. У римлян главным видом гадания были ауепиции (гадания по полету птиц). отсюда связан- ные с судьбой «птичьи» метафоры, К ненадежному Марсу (ст. 361) - Марс ненасытен к войне, но мечется от одного войска к другому, не помогая никому: этот (первоначально греческий) образ невер- ного, ненадежного бога («двуличного Арея») был рано и полностью усвоен рим- ской традицией (что не мешало римлянам считать Марса «своим» — ср. Е 240 и примеч.)}. 371-3914 Молвил и смолв...- Ср. у Ливия: «Все это Сифак говорил, обуревземый не только ненавистью к врагу, но также и ревностью, ибо уже воображал, что со- перник завладел предметом его страсти, однако Сципиона своими словами он встревожил весьма» (ХХХ, 414). 382-637 Равно Сципион приветливо встретим... — Ср. у Ливия: «Приняв обоих с одинаковой приветливостью и всячески расхвалив их перед своим шатром при сте- чении народа, он отвел затем Массиниссу в сторонку и обратился к нему с ниже- следующей речью: „Я думаю, Массинисса, что ты находил во мне некоторые досто- инства, когда сначала в Испаньи явился ко мне для заключения дружеского союза, а после в Африке всецело доверился мне вместе со всеми твоими упованиями. Од- нако ко из достоинств, коих ради ты почел, сколько можно понять, желательным искать дружбы со мною, нет ни единого, коим был бы я вправе гордиться более, чем вправе я гордиться воздержностью и обузданием плотских вожделений,— и я хотел бы, Массинисса, чтобы ты умножил число твоих доблсстей еще и поимено- ванной доблестью. Поверь, в наних © тобою лета не столь опасны вражьи мечи, сколь теснящие нас отовсюду искутиения -- кто обуздал и укротил их воздержностью, тот стяжал собе больше славы и больше победы, чем мы с тобою стяжали, победив Сифака! Приятно мне было говорить, да и помнить приятно о подвигах храбрости и стойкости, свершенных тобою в мое отсутствие, а что до прочих твонх поступков, то я предпочел бы, чтобы ты обдумал их сам, а не краснел, ежели заговорю о них я. Нод верховным иачальством римского народа Сифак побежден и пленен - атак, он сам, его жена, его царство, его земли, его города и жители его страны ныне яв- лиются военной добызей римского парода. Царя и его жепу — даже и не будь она карфагенянкой, даже не знай мы, что отец ее вражеский военачальник! - их над- лежит отправить в Рим, и от усмотрения Сената и народа римского будет зависеть Песнь пятая . 303 приговор той, которая, как толкуют, отторгла от нас союзного царя и подстрокнула его к безумной войне. Победи самого себя! Не омрачай несчетных твоих доблестей единственным нечестивым делом, не умаляй благодарпости к стольким твоим за- слугам, совершая поступок, отнюдь не оправдываемый побудительной его причи- ною“» (ХХХ, 14). Так Сцинион не просто напоминает Массиниссе уже извостные тому «правила игры» (см. примеч. У, 76-146, 214-215), но и объясняет, что, сде- лавшись римским союзником, «играть по-нумидийски» уже невозможно. 438-15} Только сказал и тотчас... - Ср. у Ливия: «Выслушивая все это, Массинис- са не только покраснел, но даже и прослезилея, а затем сказал, что нипочем-де не нарушит, воли военачальника, но просит, насколько возможно, принять во вни- мание необдуманно взятые им на себя обязательства, то есть данное женщине обе- щанис ничьей власти ее не выдавать, и с этим он, смущенный, воротился из вое- начальникова шатра в свой. Там, удалив свидетелей, он провел довольно долгое время, часто вздыхая и всхлипывая, как хорошо было слышно всем вокруг шкатра,-- и наконец с ужасающим рыданием призвал к себе раба, у коего на сохраненни, по принятому среди царей обычаю, на случай нежданной превратности судьбы держал яд. Он велел рабу омешать яд в кубке, отнести к Софонисбе и передать на словах, что Массинисса был бы рад исполнить первое свое обещание, которое пристало ис- полнить мужу перед женою, но поелику поступать по собственному усмотрению ве дают ему те, у кого власть, то он исполняет второе обещание — не допустить, чтобы попала она к римлянам в плен. Пусть же опа, памятуя о державном своем отце и об отечестве и о двух царях, коим была супругою, сама решает, как быть» (ХХХ, 15). Начало этого абзаца Петрарка пересказывает довольно точно, но у Ливия от окончания речи Сциниона до поручения- Массиниссы рабу — полстраницы, у Пет- рарки — около 280 ст. ири том, что устное поручение не намного пространнее, чем у Ливия (ст. 704-719). Большая часть «излишка» занята характерным для Петрар- ки и в сонетах подробным самоанализом, по объему и стенени подробности для ан- тичной литературы немыслимым, да к тому же обращенным не к наперснику (кормилице, божеству), а к самому себе -- редкие и чисто риторические обращения к подруге не прерывают этой внутренней речи. 485—166 „коль не мнит, что с отъятой.. душой! Ср. сонет ХЬ 13 (9-10): Порой сомненье мучит: эти члены Как могут жить, с душой разлучены? 418—483 припомнии, как жарко пылало... - Речь идет о любви Аполлона к фес- салийской (поэтич. «гемонийской») пимфе Дафне, чье имя по-гречески буквально и значит «лавр»: преследуемая богом и не желая ответить на его любовь, она пре- вратилась в дерево (Овидий. «Метаморфозы», Г, 452—467). Миф о Дафие являотся «причиноразъяснительным» (этиологическим) мифом, так как лавр был священным деревом Аполлона, часто изображаемого с лавровым вепком на голове,— с привле- чением мифа о Дафне этот венок оказывается памятью о самой пылкой любви бога. Как уже отмечалось, лавр -- одно из ключевых слов в поэме и вообще в поэтиче- ском творчестве Петрарки, намекающее на две главные его страсти - к славе и к Лауре. До сих пор в поэме лавр был только символом славы, он и далее будет оз- начать только славу, так что данные стихи являются своеобразным исключением — но песнь У и вообще теснее всего связана с итальянскими стихами Петрарки. Намек на Лауру, более того, на смерть Лауры здесь очевиден, В описаний нисхождения Софонисбы в преисподнюю тоже много общего с сонетами на смерть Лауры (хотя Лаура, конечно, возносится на небеса). Лаура умерла 6 зпреля 1348 г., что помога- ет уточнить хронологию создания поэмы: ясно, что в 1348 г. (а возможно, и позднее) поэт еще работал над У и УГ песнями (Софонисба в преисподней — это начало УТ песни), не ограничиваясь мелкими доделками :(«шлифовкой»), но вписывая в текст довольно пространные пассажи, хотя, как мы знаем, в 1343 г. существовала — хотя бы в набросках — уже и УП песнь. 487-489 соистину, лишь посредине... - Перифраз известных строк Горация о чзолотой середине» («Оды», П, 10, 5—8). 505. гдавною в деле любом..— Перевод по конъектуре Коррадини. 515-516 тайно уплыть за столпы Геркулесовы... — Ср. у Горация: 304 Примечания Нас кругоземный манит Океан: ва блаженные пашни, скорей на пашни — островные, сытные, где что ни год дарит зерном без пахоты поле, где вечно Вакхом тяжки виноградники... {«Эподы», ХУТ, 44—44). Находящиеся за западной окраиной мира, т. е. за Геркулесовыми Столпами, блаженные сады Гесперид фигурируют уже в ранней мифологической традиции — предание помещало там также острова блаженных и т. п. сказочные стравы (Сер- вий к «Энеиде», У, 735; Флор, (И, 22; Нлиний. «Естественная история», УГ, 32, 37, 202 и др.). 523-526 Часто он брался за меч..- Идея о преступиости самоубийства не харак- терна для классического Рима, напротив; древние рассматривали самоубийство как ©пособ спасения чести, и в этом качестве оно только прибавляло славы самоубийце, так что у Массиниссы не было бы повода опасаться за свою славу, не надели его Петрарка христианским сознанием греховности отъятия дарованной Богом жизни. 327-529 Так он на ложе всю ночь... -. Ср. сонет СХУШЦ, 187 (5-8): Настанет ночь. Невнемлющей все горе Нерескажу. С собой самим и с миром Со злой судьбой моей, с моим кумиром Часы растрачу в долгом разговоре. 530-531 То ласкает в слезах... Ср. сонет ХС, 104(5--8): Сжимая мир в объятьях, сон объемлю. Мне бог любви коварный плен кует: Ни узник я, ни вольный. Жду — убьет, Но медлит он — и вновь надежде внемлю. 536—537 ‚когда соплетаешь неспешно... - Овидий в «Науке любви» (Ш, 240-236) возбраняет женщинам приукрашиваться па глазах у возлюбленного; исключение со- ставляет прическа - расплетаемые и силетаемые волосы делают их владелицу соб- лазнительней. 538-539 „сладких не слышать мне слов...- Ср. сонет СУТЦ, 126 (11-12): „..Ато сладкий, как рузой, Знал смех ее и вздох, и говор сладкий. 543—554 „сколько счастлив будет наш жребий... - Отсюда начинается последова- тельность из четырех трехстиший, онисывающих совместное блаженство влюблен- ных в преисподней: третий стих каждого трехстишия завершается словом «любови», создавая нечто вроде омонимической рифмы (ст. 545, 548, 551, 554), но еще заметнее лексическая однородность этих замыкающих строк, так как в каждой упоминается Сцинион, который уже не будет хозяином («не расторгнет», «не разымет», «не’ сло- мит», «не отравит») «нашеи любови» (‹нашей» отсутствует лишь в ст. 554). Эта спонтанно возникающая строфика так же спонтанно исчезает, чтобы затем дать место новым (хотя и редким) вторжениям квазирифм — вероятно, для описавия лю- бовного томления античные краски показались поэту недостаточно яркими в он подцвечивал их более поздними приемами, но никогда не доводя регулярность ис- пользования приема до ожидаемости, а стало быть, давая ему лишь орнаментальное значение (ср. УШ эклогу Вергилия). 531—553 ..Цереры зятю... — Т. в. Диту, супругу Прозерпины (дочери Цереры). 555 В звездную высь влеком... — Т. е. в тот героический рай, который описан в первых двух песнях. 559—580 Хоть бы ему никогда...- Перевод воспроизводит фонику оригинала (см. примеч. У, 543—554). 79-581 „жить без супруги... -— Сципион, действительно, отличался воздержанно- стью ив походе, копечно, был без жены, однако в описываемое время был ›кенат и (для молодого человека) достаточно давно: его сын Гней был при нем в 190 г. дон. э. во время похода на Антиоха, т. е. родился во всяком случае не позднее 207 г., а зна- чит, в Африку Сципион отправился, будучи отцом семейства уже не первый год. Песнь пятая 305 604-610 МИрипоминаю сон... - Ср. сонет СХХХУШ, 157(1-—4, 14): Лань белая на зелени лугов, В чае утренний, порою года новой, Промеж двух рек, под сению лавровой Несла, гордясь, убор златых рогов... ..И скрылась лань. Ср. также СХСШ, 213(1—4): Сон горестный! Ужасное виденье! Безвременно ль родимый свет угас? Ударил ли разлуки страшный час С тобой, мое земное провиденье? {Этот сонет, действительно, написан незадолго до смерти Лауры.) 838—637 Очи, пред коими блеск...- Ср. сонет ХЫШ, 210 (9-12): О, как легко чарует нас обман! Не верил я, чтоб тех очей светила, Те солнца два живых, затмил туман, Но черная Земля все поглотила. 638—639 очи, кои 60208...- Перевод воспроизводит фонику оригинала. Интересно, что в передаче ст. 638 манускрипты несколько расходятся, но без нарушения риф- мы (в одних предпоследнее слово «тасбита», в других Часита» — Коррадини 060с- нованно предпочитает второй вариант). 641-645 Белого слава чела... - Ср. у Горация («Оды», ТУ, 13, 17-214): Ах, где прелесть твоя, нежвых краса ланит, стройной поступи стать? Скрылось куда, куда все, что негой дышало, что меня из меня влекло? 651—653 ..церный челн...— Ср. 11, 255—256 и примеч. $857 ..невесту, от Этны скалистой..- т. е. Прозерпину, похищенную Дитом (см. ТИ, 241-245 а примеч.). 858—659 облик Элиссы нашей... -Т. в. Дидоны, которая у Вергилия и в позд- нейшей латинской традиции носит и это имя (ср.: Овидий. «Наука любви», Ш, 40 и др.). Массинисса называет Дидону «нашей», так как это африканская героиня. 85° ..ты грозную знаешь Горгону... — Вероятно, имеется в виду смертная Медуза, но ни она, ни ее сестры (см. примеч. Ш, 181) викогда пе описываются красивыми, скорее наоборот, а между тем Массинисса перечисляет (с этим только исключением) легендарных красавиц и даже одну богиню. Остается полагать, что Медуза оказа- лась в этом ряду из-за своего поражающего взор облика (недаром выше с ее взгля- дом сравнивается взгляд Софонисбы, см. У, 38—39). 880—661. Лаодамию... что вслед супругу прияла... смерть —Т. в. жена убитого Тектором при осаде Трон Нротесилая, носле смерти мужа повесивнгаяся, чтобы вме- стё с ним отправиться в преисподнюю. 881 гы милую видел Прокриду... - Афинскую царевну, любимую жену охотни- ка Кефала, который нечаянно застрелил ее на охоте. 862 ‚.Тевкрову пагубу зрел... -'Т. е. Елену, из-за которой погибла Троя, некогда основанная Тевкром. 662—663 „единую Миноса дочерь...— Жена Тесея Федра, которая наложила на себя руки, быв отвергнута своим насынком Ипполитом. Другая дочь Миноса, Ариадна, помогла Тесею убить Минотавра и была им увезена с Крита, но покинута на острове Наксосе, ибо ее пожелал взять в жены Вакх. Созвездие Северный Венец — это воз- несенный в небеса свадебный венок Апиадны. 675-67" Цербер злобный!.. — Здесь Массинисса сравнивает прелесть Софонисбы с чарующим пением Орфея, который явился в преисподнюю, чтобы вызволить свою жену Евридику. и сумел сначала «звуками лиры смирить» Цербера, а затем тровуть сердце самого Дита (об обитателях преисподней см. Ш, 242—262 и примеч.), так что тот согласился отдать Евридику Орфею. Ветхая мать — Церера (Деметра). 41 Франчесно Петрарка 306 Примечания 886 Сладкая мне красота, души моей лучшая доля... - Как верно замечает Мар- теллотти в этом стихе скомбиннрованы два полусташия из од Горация; «Сладкая мне краса» (Т, {, 2) и «Души моей половина» (Г, 3, 8). 688 „ты к Елисейским полям... Елисейские поля (Элизий) в ранней греческой космологии помещались на островах блаженных в Западном море (см. У, 515—516 и примеч.), но затем произошла дивергенция этих античных аналогов рая; уже у Павдара Элизий находится в преисподней и является обителью добрых душ. Это перемещенное под землю царство закончившегося на земле золотого века и имеет в виду Массинисса. Описание Элизия см. у Вергилия («Энеида», УТ, 637-638). 887-688 мне же по смерти твоей... - Ср. сонет ХЫУ, 271(12—14): Жизвь однозвучна. Зрелище уныло. Лишь в смерти вновь увижу то, чего Мне лучше 6 никогда не видеть было. 790—725 ...Златую чашу вручает слуге... — Здесь поэт возвращается к довольно точ- ному пересказу Ливия (см. примеч. (438—454). 111-13 Ношу твою охотно беру..— Вот как описывает самоубийство Софонисбы Ливий: «Когда слуга явился к Софонисбе, доставив яд и таковые известия, она про- молвила: "Я приемлю этот свадебный дар и благодарю за него, если уж супруг для супруги ничего больше сделать был не в силах. Но царю передай, что я предпочла бы умереть, не выходя прежде того под страхом смерти замуж“. Слова сии она произнесла столь же твердо, сколько бесстрашно и безо всякого волнения приняла кубок и осушила его» (ХХХ, 15). Вполне (порой до буквальности} сохраняя эту по- вествовательную канву, Петрарка украшает ее предсмертными проклятиями — явно в подражание Вергилию, чья Дидона перед смертью проклинает покинувшего ее Энея со всеми потомками и предрекает вечную вражду Рима и Карфагена («Энеида», ГУ, 607-629} — все эти проклятия и пророчества, конечно, сбываются. Точно так же сбылись все проклятня и пророчества Софонисбы. Ее проклятие Сципиону по с0- держанию (но ие по чувству!) примерно совпадает с пророчеством, которое он полу- чил во сне от отца (П, 536-549),— Луций Сципион, униженный не менее, чем брат, в изгнавие не ушел и был при очередной переписи жестоко обижен Катоном (см, примеч. И, 143). Из детей Сципиона по-настоящему прославилась только дочь, зна- менитая Корнелия, мать Тиберия и Гая Гракхов, сыновья же его выросли людьми незначительными. Известно о двоих: Публий (который усыновил будущего Сципио- на Эмилиана Африканского и так невольно сделал победу над Карфагеном семейным делом Сципионов -— но ее своим) и Гней — его-то и имеет в виду Софонисба. Этот Гней в ранней молодости вместе с отцом и дядей ходил на Антиоха, был в бою взят в плен и якобы неважно вел себя на допросе (Ливий, ХХУИП, 34), а впоследствии, находясь в должности претора, проштрафился еще и взяточничеством (Ливий, ХМ, 27). Что де Массиниссы, то он всю жизнь оставался верным союзником римлян и, следова- тельно, врагом Карфагена (Ливий, ХГ, 17, 34; ХЬЦ, 23) —об этих «соседских рас- прялу и говорит Софонисба. Судьба его потомков полнее всего изложена Саллюстием в «Югуртинской войне» (5, 12, 26); двос его сыновей, Местанабал и Гулусса, умерли молодыми, царство паследовал третий сын — Миципса, воспитывавший вместе с дву- мя собственными сыновьями, Адгербалом и Гиемпсалом, еще и осиротевшего сына Мастанабала Югурту, который после смерти дядя убил Гиемпсала и воцарился сам, хотя и вывужденный римлявами уступить часть царства Адгербалу, с которым, впрочем, тут же затеял войну, взял кузена в плен и убил его, но тем самым ока- зался в затяжном конфликте с римлянами — эта позорная для римлян Югуртинская война тянулась почти бесконечно, так как Югурта был искусным взяточником, но все же наконед в 107 г. до ин. э. он был побежден Марием и взят в плен (о Марии см. И, 156-165 и примеч.), через полгода справившим триумф, причем перед его колесницей гнали в цепях Югурту с двумя сыновьями и несли военную добычу, значительная часть которой была некогда имуществом Массиниссы. Песнь шестая 307 ПЕСНЬ ШЕСТАЯ * Столь величавая тень... - Нисхождение Софонисбы в преисподнюю описано Петраркой сходно с восхождением Лауры на небеса. Ср. сонет ХХХ, 302(5-8): И каждый дух красу ее приметил, И вопрошал, дивясь: «Ужель то лик Наломницы земной? Как блеск велак Ее венца! Как лен одежды светел!» 2-3 ..неравно натрое деленный мир... — Здесь возможна реминисценция из поэмы Клавдиана «Похищение Прозерпины», в начале которой (1, 89-116) Дит гневно пе- няет Юпитеру, что при дележе мнрозданья он обделил его не только сравнительно с собой, но и сравнительно с Нептуном. ..Евменид нечесанных стая... — Евменидами эвфемистически назывались фурия (см. Ш 261 и примеч.), изображавшиеся с извивающимися змеями вместо волос. 2 Минос — сын Юпитера, царь Крита, после смерти сделавшийся одинм из ад- ских судей. Его особая суровость к Софонисбе навеяна, вероятно, «Адом» Данте (У, 4—6), у которого именно Минос назначает грешникам, кому в каком круге страдать. 13—15 ..60 второй да замкнется темнице... — Топографию преисподней Петрарка заимствует у Вергилия, но немного ошибается в счете, так как в «Эненде» обитель самоубийц упомявута после обители умерших грудными младенцев (т. е. первой) и обители тех, «кто погиб от лживых наветов» (т. е. второй), хотя те и другие все равно дожидаются приговора суда («Энеида», УГ, 426—431). Таким образом, самоу- бийцы обретаются в третьей по порядку юдоли: Дальше — унылый приют для тех, кто своею рукою предал смерти себя без вины и, мир ненавидя, сбросил бремя души. О, как они бы хотели к свету вернуться опять и терпеть труды и лишенья! Но не велит нерушимый закон и держит в плену их девятиструйный поток и болота унылые Стикса. (Там же, 434—439). Соответственно «третье узилище» Петрарки в «Энеиде» четвертое (хотя порлдко- вых номеров у Вергилия нет, а у Петрарки они появились, видимо, под влиянием Данте). Ошибка в счете может быть мотивирована тем, что младенцы и жертвы до- носов объединяются невинностью, о страданиях их вичего не сказано, и в ноэтвче- ской топографии их соседство легко представить как совместность. 15-16 „Радаманфовым словом... - У Вергилия Радаманф (сын Юпитера, брат Миноса) изображен нангрознейших из адских судей, пытающим грешников в Тарта- ре (там же, 566-569), хотя в ранней традиции он вершит суд в Элизии, а чаще все- го (как у Нетрарки) является просто одним нз членов адского трибувала. „яютый ликтор...- Адский палач, аналог римского ликтора, исполняющего преторекие {судейские} решения. ..Эак, главнейший средь судей. .— домысел Пет- рарки. Главным адским судьей у Вергилия (в соответствии с принятой традицией) изображен Минос (там же, 432—433), а Зак не упомянут вовсе, так как его вклю- чение в преисподний трибунал было поздним и неповсеместным. Эак — сын Юпите- ра, царь Эгины (острова неподалеку от Афин), дед Ахилла, уже при жизни быв- ший любимцем богов я творивший с их помощью чудеса, а также отличавшийся особой праведностью и кротостью (последнее качество отчасти определяет его роль в поэме). 21 В третье узилище пусть идет...— Ср. у Вергилия: «Краткий пройден был путь — перед взором Энея простерлась ширь бескрайних равниц, что „полями скорби“ зовутся: всех, кого извела любви жестокая язва, прячет миртовый лес, укрывают тайные тропы, ибо и смерть не избавила их от мук и тревоги». (Там же, 440-444) 11° 308 Примечания 36—37 „провожаема роем несметных юных душ..-— Когда невеста отправлялась в дом жениха, то (пе римскому обычаю) носилки ее сопровождала толпа отроков н юношей, распевавших свадебные песни. Можно полагать, что провожатые напо- минают Софонисбе о двух ее свадьбах. 43—и Здесь не бряцают мечи... Герои, пребызающие в обители блаженных, шу- мят и веселятся так же, как и при жизни («Энеида», УТ, 638—655). 45-50 здесь лишь плач и печаль..- Эта тема разработана Петраркой в «Гри- умфе любви» (3). 82—13 „Ифия зрит...- Здесь поэт едедует Вергилию, у которого Эней видит на «по- лих скорби» погибших от любви героинь и героев и, наконец, Дидону, у которой нросит прощения («Энеида», УЕ 445-476). Петрарка так же перечисляет множе- ство мифологических персонажей (ни разу ие совнадая с Вергилием), чтобы в кон- це концов подвести Софонисбу к воспоминанию о Массиниссе. 52—53 ..Ифия... что петлею давит горло себе...- Ифий, юный критянин, влюблен- ный в прекрасную Анаксарету, ве отвечавшую ему взаимностью, с горя повесвлся на ее дверях. 53 изошедшую плачем Библиду..- Молодая милетянка Библида влюбилась в своего брата Кавна и, будучи им отвергнута, плакала, пока не превратилась в ис- точник. 5% „.Мирру поодаль... Мирра, дочь Кинира, жреца Афродиты Пафийской (Па- фос — город на Крите), влюбилась в своего отца, от которого якобы родила Адони- са, после чего Кинир, мучимый совестью, лишил себя жизни, а Мирра преврати- лась в мирровое дерево. 35-56 „Орфей, грабитель Аверна...— 0б Орфее см. примеч. У, 675-679; Аверк здесь означает преисподнюю, у хозяев которой Орфей добился возвращения ему Евридики. Однако отнустили ее с одним условием: пусть она уходит вслед за му- жем, но он нусть не оборачивается, а если обернется, то жена его немедленно во- ротится к теням и уже навсегда: Снедаемый беспокойством Орфей не выдержал, оглянулся и так потерял Евридику. В тоске воротился он на землю и жил одиноко в своей Фракии, чуждаясь женщин, этим он навлек на себя ненависть вакха- нок и был растерзан ими, когда их охватил очередной приступ вакхического безу- мия. 57 Сильномогучий бродит Атила..- Появление Ахилла среди ногубленных лю- бовью душ несколько странно, так как до того Петрарка онисывал героев и геро- инь, ногубленных их же собственной любовью. Однако и Ахилл — жертва любви, только чужой, а именно любви Париса к Елене. После многих лет войпы ахейцы и троянцы, не желая дальнейшего кровопролития, решили кончить дело миром, по условиям которого Елена должна была быть возвращена грекам: по одной версии — Менелаю, у которого была похищена, и с тем, что Ахилл женится на троянской царевне Ноликсене, а по другой версии Елену хотели отдать Ахиллу, главному ахейскому герою, но так или иначе без участия Ахилла дело не обходилось, а Па- рис неизбежно терял жену. Поэтому он, воспользовавшись перемирием, подстерег безоружного Ахилла и предательски убил его отравленной стрелой, попав в пятку, единственное уязвимое место на теле героя. Переговоры тут же прекратились и снова началась война, в ходе которой Нарис был убит Филоктетом стрелою из Гер- кулесова лука. ` 59-62 0 в стороне Парие..- В отличие от Ахилла Нарис пал жертвой собствен- ной преступной страсти, Обычно он изображается трусом — см. строки о нем в оде Горация (Р, 15, 29-32), где он сравнивается с робким оленем. Энона была возлюб- ленной Париса, когда он еще пас отцовские стада и не знал Елены, однако она продолжала любить его до конца, а когда он погиб, бросилась в его погребальный костер. 62 „.царская дочерь...- Елена, земным отцом которой был спартанский царь Тиндарей, виновница Троянской войны. %& „Тут и Турн..- отвергнутый жених Лавинии, супруги Энея (см. 1, 509- 510 и примеч.) 85—66 Только двоих... вместе идущих..- Пирама и Фисбу. Эти юные вавилоня- пе, которым родители не позволяли жениться, встречались но ночам у забора, но как-то назначили друг другу свидание на окраине. Фисба пришла первая, испуга- Песнь шестая 303 лась льва, задравшего овцу, и убежала, потеряв плащ, испачканный в овечьей крови. Явившийся позже Пирам решил, что Фисба погибла, и закололся, а вернув- шаяся через какое-то время Фисба увидела тело Пирама и закололась его мечом. 11-73 Втуне..-— Массинисса умер Ф0-летним старцем в 148 г. до н. э. и за свои подвиги сподобился, но мнению Петрарки, описанного в первых двух песпях не- бесного пристанища героев. Софонисбе же вскоре предстовкт встреча с нелюбимым Сифаком (см. УТ, 274—275), который наверняка окажется на «полях скорби», бу- дучи жертвою собственной страсти к вероломной жене, как он ранее (У, 330—370) жаловался Сципиону. 81—88 А Сципион, страшась...- О беспокойстве Сципиона за Массиниссу - «как бы он с горя чего-нибудь над собою не совершил» — пишет и Ливий, объясняя последующее щедрое одаривание царя именно желанием отвлечь его и развлечь (ХХХ, 15). *%® Люцифер — см. У, 249—252 и примеч. 73 Провна — поэтическое название ласточки. Дочери африканского царя Нанди- она Прокна и Филомела были превращены (за детоубийство) одна в ласточку ни другая в соловья, но которая женщина в которую итицу — здесь предание расхо- дится н, например, Овидий (чуть ли не главный мифологический источник Петрар- ки) не только не уточняет сюжетную развязку, но даже не называет птиц прямы- ми названиями («Метаморфозы», УТ, 669). Однако соловьи поют по ночам, а Прок- на Петрарки — на рассвете, вместе с другими птицами, т. е. в данном контексте она — ласточка (в европейской традиции соловьем чаще представляется Филомела, букв. «Милозвучная»). $ ..с высоты своей..- В римском лагере около шатра полководца ставился по- мост (амвон), с которого ов обращался к созванным на сходку по тому или иному поводу воинам. 106 ‚песчаные Сирты.- Две песчаные отмели на побережье Африки (так вазы- ваемые болыпой Сирт и меньший Сирт), создающие опасность для судоходства в Средиземном море к востоку от Карфагена. Сципион из Утики отправляется на вос- ток, чтобы пройти з глубь страны. и! .Марсом коварным... — См. У, 361 и примеч. 119-125 околь вернется тот... - Сцанион действует почти наверняка: осадив Кар- фаген, он выманивает из Италии Ганнибала, которого, скорее всего, призовут за- щитить отечество, а в случае, если Ганнибал не вернется, Карфаген непременно бу- дет взят и неприятельская армия в Италки окажется без тыла. 189—130 на высь Капитолия гневно изблизи... - Угроза взятия Рима Ганниба- лом возникла в 216 г. до н, э. после битвы при Каннах (отсюда вошедшее в посло- вицу «Ганнибал у ворот!»). 1921 новый Марс карфагенский... - Гамилькар Барка (это прозвище значит Перун»), великий карфагенский полководец, которого карфагеняне ночитали «вто- рым Марсом» (Ливий, ХХТ, 10} и усилиями которого Карфаген вернул часть своих владеняй, потерянных во время Г Пунической войны. Он погиб в 228 г. до нэ., оста- вив четырех сыновей («лютых львов»): Ганнибала, Гасдрубала, Гисгона и Магона. Гасдрубал погиб при Метавре (в Галлии} в 207 г., Гисгон умер, Магон также умер от ран, но при возвращении в Африку (см. ниже), т. е. уже во время похода Сци- пиона на Карфаген, так что, говоря о едином наследнике, римский вождь несколько опережает события — Магон еще жив. 140 ...00 старости дожил... - См. 1, 115; Ц, 44 и примеч. Впрочем, трое из сыно- зей Гамилькара умерли молодыми, так что старший из них, и притом переживший их, Ганнибал мог восприниматься старше своего действительного возраста. 42 „.прослыви благородной кончиной... —Т, е, самоубийством (см. П, 112-113 и примеч.; У, 523-526 и примеч.). 143-16 „только сразит тебя эта рука!- Ничто из обещаний Сциииона не сбылось: он не убил Ганнибала, он не почитался причиной его смерти (этого добились рим- ские дипломаты, когда Сцизиов уже давно отошел от дел), о пространвых надписях на могиле Ганнибала ничего пе известно. Однако в целом Сципион прав — его побе- да над карфагенским полководцем оказалась для того причыной сначала изгнания, а затем смерти. 149-176 „ты, Массинисса цестной..- Вот как описывает награждение Массивис- 310 Примечания сы Ливий (ХХХ, 16): «Желая отвлечь юношу от будораживших его в ту пору мыс- лей (о смерти Софонисбы. Е. Р.), Сцицион велел звать воинов на сходку и, взойдя на амвон, начал с того, что поименовал Массиниссу царем и расхвалил в самых ле- стных выражениях, а затем вручил ему в награду золотой венок и золотой кубок, и престольное кресло, и слоновой кости скиптр, и златотканую тогу, и раститую паль- мами тунику, объяснив к наипущей чести Массиниссы, что нет у римлян ничего, красою превосходящего триумф, а у триумфаторов нет отличий, превосходящих ве- ликолепием те, коими римский народ удостоил цочтить Массиниссу, который един- ственный из чужеземцев сподобился такого... Сии почести утешили царя и внушили ему твердую надежду завладеть всею Нумидией, раз Сифак ему более не помеха». Дарованные Массиниссе отличия и привилегии были ратифицированы Сенатом, ког- да Лелий с первой партией пленных явился в Рим, причем вдобавок к тому, что дал Сципион, Сенат послал Массиниссе коней, всадническике доспехи и т. п., а так- же отпуствл без выкупа всех пленных нумидян (там же, 17— у Петрарки коней в колесницу дарит не Сенат, а Сципион). Значение полученных Массиниссой званий и даров трудно приуменьшить. В качестве «друга и союзника римского народа» Мас- синисса делается зависим от Рима (как он был зависим н ранее —в исторические времена Нумидия независимой не бывала}, но оказывался вправе требовать у рим- длян защиты от чьих бы то ни было посягательств, т. е. мог не опасаться «карфагенской опасности», а Карфаген (пусть ослабленный войнами) был единственным опасным соседом нумидян, и Массинисса до конца жизни имел главною своею задачей сло- мить и уничтожить этого своего соседа. В качестве «царя» Массинисса, быв прежде фактически всего лишь племенным вождем, превращался в самовластного правите- ля всей «единой и неделимой» Нумидии, которая ему еще ве принадлежала в опи- сываемое время, но которую римляне признавали его владением (частично наслед- ственным, частично подаренным за победу над Сяфаком), а следовательно, в каче- стве союзников должны были помочь ему (и помогли) сделаться из юридического царя настоящим. Наконец, если для других «друзей и союзников» их союзнические преимущества неизбежно сочетались с умалением царского престижа, то Массанис- са вдобавок к званию царя получал еще и все наиболее престижные права римско- го гражданива: право на триумф и право заседать в Сенате. Если присовокупить сюда упомянутое Ливием престольное (курульное) кресло, полагавшееся в Риме высшим должностным лицам, то получается, что Массинисса делался сразу нуми- дийским самодержцем и римским сановником, что придавало его зависимости от римлян специфический оттенок — ведь он и сам становился как бы римлянином с пожизненными царскими полномочиямн и был членом того самого Сената, от кото- рого зависел. Из перечисленных Петраркой даров почти все — инсигния триумфато- ра, включающие золоченую колесницу, запряженную четверкой белых коней (у Петрарки названа только колесница), золотую диадему и наряд (пурпурная тканая золотом тога и расшитая нальмами туника}. Кубок Нетрарка явно тоже считает ин- сигнией триумфатора, чем-то вроде державы, по это неверно: траумфатор держал в одной руке жезл слоновой костя (так и у Ливия), а в другой лавровую ветвь. У Ли- вия кубок назван в числе даров Сената, между тем как дары «триумфальные» вру- чает Сципион (ХХХ, 17). ' 175 сей венец, что златом тяжеи... — Золотой венок был одною из высших воен- ных наград, не требовавших утверждения Сената и раздававшихся самим полковод- цем. 183 средь радости, плеска и шуток... - Шутки упомянуты не случайно, так как входили в ритуал триумфа: победоносное войско часто даже распевало во время праздничного шествия весьма язвительные (а то и непристойные) песенки о своем полководце. Этим поддерживалась и в известной мере дублировалась специфичес- кая обязанность государственного раба, державшего над триумфатором золотой ве- нок, но и твердившего ему на ухо: «Помни, что ты человек!» 202 ,„одолевая любовью любовь... — Перевод по конъектуре Коррадини. Ср. у Ци- церона: «Считается, что старую любовь надобно, словно клин клином, выколачивать новою» («Тускуланские беседы», ГУ, 35); ср. также у Овидия: Всякую ломит любовь новой явленье любви. («Лекарство от любви», 462) Песнь шестая 341 226—230 Что за пагубу злую на нивы... - Сифак имеет в виду Дидону, представляя ее бегство (НЕ, 418 и примеч.) в новом свете, без всякого героического ореола. Си- донский (по финикийскому Сидону) — в поэтическом языке часто подменяет «фи- ннкийский», т. е. противоречия с происхождением Дидоны из Тира здесь нет. Вдох- новленная Дидоной страсть к войне ассоциируется с ее пророчеством в «Энеиде» (ГУ, 607—629) -— ср. примеч. У, 727-773. 232-236 разъяла Природа... Здесь жалоба Сифака перекликается с описанием страждущей Испании (1, 203—208). 255 ..за преступную каятву!- О знаменитой Ганнибаловой клятве Ливий расска- зывает, что когда Гамилькар собирался нереправляться с войском в Испанию (236 г. До н. 3.) и по этому случаю совершал жертвоприношение, то 9-летний Ганнибал стал просить отца, чтобы тот взял его с собою в поход, «тогда Гамилькар велел ему подойти, возложить руку. на алтарь и поклясться, что, едва дозволят сие лета, со- делается он врагом римскому народу» (ХХ, Г). Этот исторический анекдот передают и многие другие античные авторы, отсюда устойчивое словосочетание «Ганнибало- ва клятва». ‚ 25 „.богам ненавистный отец..- Гамилькар (см. примеч. УТ, 132-135). 278—271 ‚от отчего брега воротит... - Массинисса вместе с войском Сципиона нап- равился на восток от Нумидии к Тунету. 213 Евр — юго-восточный ветер (в поэтическом лзыке часто вообще «вихрь», «бу- ря»). 280 диз Эоловых недр... — Эол представлялся обитателем заповедного моря, сох- раняющим ветры в ларце и выпускающим их на волю по мере необходимости. 288 Отсюда и до конца УТ несни перевод М. Л. Гаспарова. 290 Гунег — ныне Тунис. В описании похода поэт с болыной точностью следует Пивию (0б укреплении Тунета — ХХХ, 16). 298-299 бождя.. вернуть... —Т. е. Ганнибала (как и рассчитывал Сципион). 300—356 „Лигурийским долинам... — Брат Ганнибана Магон в 206 г, до н. э. выса- дился в Лигурии и взял Геную. Римляне послали против него две армии, так что он с трудом и только при поддержке местного населения (транспаданских галлов) про- держался до 203 г., когда был разбит окончательно, но тут же отозван в Африку. 307-316 Той же порой, продлить желая... — О посольстве к Сципиону сухо и крат- ко сообщает Ливий, подробно перечисляя только требования Сципиона; особенно ка- Затея «дани», которая для Петрарки в данном эпизоде наименее интересна (ст. 315 ‚от злобы и сил немногих жестоких злодеев... - Имеются в виду сторонники Ганнибала. 35% ..более там не бывать... - Перевод по конъектуре Коррадини. 38! Фетида — морская богиня, мать Ахилла; Нерей — морской бог, отец нереид (морских нимф). 3881 Оный меж тем Ганнибал... Гиев Ганнибала, отзываемого нз Италии, опи- сан и у Ливия (ХХХ, 20), хотя гораздо короче (см. примеч, У, 432—448). 389 ..в бруттийских нагорьях.. — Бруттием в древности называлась нынешняя Калабркя. 408—408 Знай, что уже к берегам ливийским...- «Как раз в те же дни, что ик Магону, к нему (то есть к Ганнибалу. — Е. Р.} явились из Карфагена гонцы звать его в Африку» (Ливий, ХХХ, 49). Это все, что Ливий сообщает о гонцах, — никто из них никаких речей у него не произносит. 125—426 Голову брата видя... — Тело Гасдрубала, брата Ганнибала, шедшего ему на помощь и погибшего в 207 г. до н.э. при Метавре, досталось римлянам, и римский военачальник консул Гай Клавдий Нерон велел подбросить голову убитого на аван- пост армии Ганнибала. Увидев голову брата, Ганнибал «сказал, что провидит судьбу Карфагена», и удалился с войском в горы Бруттия (Ливий, ХХУП, 51). Ср. также оду Горация «К Риму» (ТУ, 4, 37-72). &32 в Сколько раз налагалея запрет... — Ср. у Ливия: «Теперь уже открыто при- зывают меня воротиться те, которые давно старались выжить меня отсюда, отка- зывая в деньгах и подкренлениях! Да, одолели Ганнибала не римляне, столько раз им битые и обращаемые в бегство, но одолел его завистливым своим противоборст- вом карфагенский сенат! И сему позорному моему возвращению чванливо возра- 312 Примечания дуется не столько Сципион, сколько Ганвон, который не нашел цля уничтожения рода нашего иных средств, кроме сокрушения Карфагена!» (ХХХ, 20). Вот и все, что говорит у Ливия Ганнибал. 433 ..Авсонийской земли соборная сила... — Перевод по общему для всех руко- писей чтению. Коррадини исправляет «земли» на «небес», однако никаких основа- ний для такой кояъектуры нет. $4:-42 Меньше сил приложил... — Перевод по конъектуре Коррадини. Ганнон старинный враг Гамилькара, продолжавший враждовать со всем родом Баркидов, а особенно, разумеется, с Ганнибалом. Войну с Римом он считал губительной и воз- главлял в Карфагене «партию мира», сторонниками которой прикинулись ходивиие к Сципиону послы (см. УГ, 315 и примеч.). 448 о метитель за римскую кровь...— Сципион,. 435 посвященные вышней Юноне... — Главным божеством греческого Кротона была Гера (Юнона Лацинийская), одним из жрецов которой был, по преданию, знаменитый силач Милон Кротонский, ученик Пифагора (УТ в. до и, э.). 457-462 Зевксид — знаменитый греческий живописец У-ТУ вв. до н. з., особенно прославленный изображениями женщин, что и побудило жителей Кротона заказать ему роспись храма Геры. Анекдот о пяти красавицах передает Плиний Старший (ХХХ, 10, 36), 412-483 Напрасно пытавшись... — Ср. у Ливия: «Из урожденных италийцев многие воины, отказавшись следовать за ним в Африку, избрали убежищем никогда дотоле не осквернявшийся храм Юноны Лацинийской и были мерзостно умерщвлены у са- мых алтарей» (ХХХ, 20). 487 ...в слезах покидает поля италийцев. — Ср. у Ливия (там же): «Говорят, что редко кто-либо уходил в изгнание из собственного своего отечества столь опечахен- ным, сколь опечален был покидавший Италию Ганнибал». 303—5%% Мульцибер —- Вулкан, кузница которого иногда помещалась преданием в кратере Этны, где циклопы ковали перуны Юшитера (представляемые в виде трех- зубого копья). Халибов — стальной (ср. примеч. ПТ, 318). 505-506 Дит отцовской руке...- К щиту Минервы была прикреплена голова Горго- ны (ср. ПЬ 182-183, 206-207 и примеч.) 541 Длкид -- Геркулес (ср. ИТ, 382). 518 Бомилькар — полководец, явившийся в 217 г. до н. з. на помощь Ганнибалу в Италию. Ливий утверждает, однако, что упоминаемый ниже совет давал Ганни- балу начальник конницы Магарбал (ХХИ, 51). 514—521 ‚Зачем в тот день твоим пренебрег я наказом? — Ливий также пашет, что, уже покинув Италию, Ганнибал проклинал себя за то, что после победы при Каннах нб занял Рим, а годами растрачивал свои силы, в отличие от расторопяого Сципиона (ХХХ, 20). 515 Я, испытан...- Перевод по конъектуре Коррадини. . 521 „на пиру, о коем реклось..- Пообедать в Риме Ганнибал договорился с Ма- гарбалом (см. примеч. УТ, 513). 538 ‚слух ласкали бы мой...- Перевод по конъектуре Коррадини, 542—548 попутный гнев твой, Юпитер... В 2144 г. до н. э. Ганнибал снова подошел к Риму (хотя и не вызвав такой паники, как после Канн), но дважды, когда он вы- ходил с войском в поле, чтобы сразаться с римлянами, начинался дождь © градем, вынуждавший воротиться в лагерь, после чего непогода разом стихала. Это было истолковано как божий запрет на битву, и Ганнибал, не решаясь спорить с небесным знаменьем, удалился (Ливий, ХХУТ 11). 545 Гицин -- о битве при Тицине см. ГУ, 172-179 и примеч.; Гребия — река в Ци- зальпинской Галии, как и Тацин, впадающая в Над. На ее берегу в 218 г. до в. з., вскоре после битвы при Тицине, Ганнибал снова разбил римскую армию. 549-550 „тразименские рыбы, кровью авсонской жирны...- Перевод по конъекту- ре Коррадини. В 217 г. до н.э. Ганнибал, вывграв сражение при Тразименском озере, повернул к Риму. В ст. 549 во всех рукописях (а следовательно, к у Коррадини) употреблено итальянское слово «1азса» (рыба, плотва), хотя и в латинском грам- матическом оформлении. Трудно поверить, что Петрарка не знал, как по-латыни. рыба» (к тому же просодически «р1зсез» и азсае» равноценны), но вполне вероят- но, что он не знал латинского названия конкретной породы рыбы, которую имел в Песнь шестая 313 виду, или, что еще вероятнее и не противоречат первому предположенаю, мог счи- тать, что азса» и есть это название озерной рыбы, «испорченное» лить в устной ечи. р 55$ зависть встает в богах..- Мифологическая концепдия зависти богов, усвоек- ная римлянами от греков, предполагала, что вполве счастливы бывают лишь боги, так что, если человек слишком удачлив, они ему завидуют и губят его. 557-561 К родным побережьям..— Здесь Петрарка почти дословно цитирует Лк- вия (см. примеч. УГ, 487). 569 „свойства железной стрелы...- Компас стал известен в Европе лишь в конце ХИЕЬ., ‘так что для Петрарки еще был занимательной новинкой. 5т8"-080 „.двум разъятым горам...- О Сцилде и Харибде см. Ш, 438—439 и примеч. 583--58% когда-то пашни циклопов...- Ср. примеч. УТ. 503—504. В гомеровской традиции эти одноглазые великаны представлялись обитателями дальнего Запада (таков пастух Полифем в «Одиссее»), впоследствии отождествленного с Сицилией. 58% а после дворцы возбвиглись тиранов. Перевод по конъектуре Коррадини: все рукописи дают чтение: ‹а ныне дворцы воздвиглись тиранов». С академической точки зрения Коррадини прав: ко времени, описанному в поэме, никаких тиранов на Сицилии не было, зато в глубокой древности Сицилия славилась могуществом своих тиранов, воспетых Пиндаром (как Гиерон) или охаянных Нлатоном (как оба Дионя- сия), причем Гисрон заложил на склоне Этны город, вазванный также Этной и не- которое время процветавший. Итак, если считать, что «ныне» означает «в конце ПЕ в. до Н.э.», то конъектура Коррадини верна. Однако «ныне» может также озна- чать «во время написания поэмы», т. е. в ХУ в.- а уже с ХШ в. Италия буквально кишела тиранами. В частности, Сицилия, формально подвластная Роберту Анжуйско- му, не подчинялась уже его отцу Карлу П: после знаменитой «сицилийской вечер- ни» (1282) французы были перебиты или бежали, а островом стал править Петр Арагонский и затем (до 1442 г., когда Сицилия воссоединилась с Неаполем) его на- следники. Хотя Арагонская династия присвоила себе королевский титул, на который к тому же имела известные права, и тем самым никак не могла равняться с такими «откровенными» тиранами, как миланские Висконти (тоже, впрочем, правившие пол- тораста лет) или феррарские д’Эсте, но «откровенные» тираны тоже обзаводились подходящим титулом или пускали в дело имеющийся, так что 4с анжуйской точки эрения» слово «ныне» вполне подходит разбираемому стиху, а точка зрения Нетрар- ки была именно такова, раз он посвятил поэму Роберту. Принимая конъектуру Коррадинв, мы исходим из предположения, что отзыв об Арагонской династии для данного контекста неорганичен, во предположение это остается гипотетическим, так как, во всяком случае, переписчики думали иначе. 586—588 залив, в котором... гибли ..суда..— Вероятнее всего, имеется в виду из- вестная Сицилийская экспедиция, предпринятая афиняками в 445 г. до н. э. по ини- циативе Алкивнада, но без его участия (ов был обвинен в кощунстве и бежал), а по- тому провалившаяся и закончившаяся в 413 г. полным поражением многотысячного афинского десанта, частью погибшего, частью обращенного сицилийцами в рабство. «Аргивяне» уже у Гомера расширительно обозначало греков вообще. Петрарка сохра- няет это словоупотребление, но греки для него — з первую очередь жители балкан- ской Греции, к разгромившим афинян сиракузянам (тоже грекам) он этот этно- ним не применяет и (судя по упомиванию о фуриях) расценивает афинскую аван- тюру как заслуживающее отмщения посягательство на будущие владения римлян — а то и Анжуйской династии, 590-592 вспомнил, каков был Марцелл... О Марцелле и его гибели см. примеч. |, 362. Здесь имеется в виду взятие им после трехлетней осады Сиракуз и замирение Сицилии (212 г. до н. 3.}, а затем (244 г.} возвращение в Рим, где ему по всем писа- ным и неписаным заковам полагался триумф, которого он ие получил, быв удосто- ен только «овации» (скромного жертвоприношения после пешего прохода по горо- ду), так как Марк Корнелий Цетег (чховарный»} засыпал Сенат жалобами на пло- хое положение дел в Сицилии, 593 ‚берег Патина..- Мыс Пахин представляет собой юго-восточную вершкну сицилийского треугольника, 5% Кинфия — Луна (см. примеч. 1, 333). 632—063 (), нак бились когда-то и мы..- Речь идет об энизоде Т Пунической лой- 314 Примечания ны, когда возглавляемая Регулом армия приблизилась к Карфагену: воины уже собрались переправиться через Баграду, как вдруг в реке явился огромный змей — римляне не без труда его убили в отослали шкуру в Рим. Югер - 2549 кв. м, два югера составляли земельный надел. По рассказу кормщика, змей уберег Карфаген от разрушения, и горожане, действительно, опасались осады, но Регул в течение почти двух лет ограничивался опустошением страны, пока в 255 г. до н.э. Ксантинп (см. ниже) не разбил его и не взял в плен. История о фантастическом змее была впоследствии очень популярна: ее пересказывают Плиний Старший (УТ, 14, 44), Флор (П, 2), Валерий Максим (1, 8) и др. У Петрарки описание змея сходно с описа- нием поверженного великана Тития в «Нохищении Прозерпины» Клавдиана (ИП, 338—340): И распрямил, наконец, коростой покрытые члены Титий, что простирал на девять югеров тело, — столь он велик! Ливий 0б этом происшествии нигде не упоминает. 844-065 Только потом... прислал вождя... Лакедемон..- О Ксаитипие подробно рас- сказывает греческий историк Полибий, но Петрарка мог пользоваться только опираю- щимися на Полибия латинскими источниками, вероятнее всего Валерием Максимом (ТХ, 6). Спартанец (т. е. уроженец Лакедемона) Ксантипи обучился военному ис- кусству, служа в македонских войсках в Азии, после чего с отрядом наемников явил- ся в Карфаген (карфагенская армия состояла почти исключительно из наемников}, где в страхе перед Регулом уже готовились к новому унизительному миру, которого Регул не хотел (см. примеч. УТ, 632-643). Ксантиппи объяснил, что неудачи карфа- генян происходят от их тактической безграмотности, быя назначен главнокоман- дующим, усилил войско боевыми слонами и так совершенно разгромил римлян — все это произошло менее чем за год. Затем Ксантипп оставил Карфаген, то ли опасаясь зависти (так полагает Полибий), то ли просто ввиду выполнения платной работы (для наемника любого ранга это вполне естественно), и отправзлся на ко- рабле домой в Спарту, но был по дороге убит матросами то ли по наущению кар- фагенян (что было бы неудивительно, так как Ксантивпу ничего не стоило, отдохнув дома, наняться и к римлянам), то ли просто с целью грабежа (что тоже неудиви- тельно, так как Ксантиппу заплатили наличными), хотя это не отменяет первой — «политической» — причины. 668—690 Несколько лет спустя..-— Местью Ксантиппа старый моряк считает пора- жение карфагенского флота при Эгатах, упомянутое Ледием в разговоре с Сифаком {см. примеч. Ш, 466—471), носле которого Карфаген вынужден был заключить по- зорный мир. 695 ..брег Лилибея... надгробье... фригийца..- По поводу словосочетания внвад- гробье фригийца» схолиаст замечает: «Или „фригиян святыню“» (схолия не нодни- сана и, не располагая манускриитом, нельзя сказать, принадлежит ли она Колуцию). Лилибей — западная вершина сицилийского треугольника. «Фригийцем» Петрарка называет Анхиза (в поэтическом языке «троянский» часто заменяется из «фригий- ский», так как Троада находилась во Фригии), не доживишего до высадки Энея в Ита- дии и нохороненного на Сицилии. Ср. у Вергилия (рассказ Энея): Я через мели проплыл меж подводных скал Лилибея, принял меня Дрепанский залив, безрадостный берег. Здесь после стольких трудов, после бурь, по морям меня гнавших, горе! — Анхиза-отца утратил я — утешенье в бедах, в заботах моих. Усталого сына покинул лучший отец, от опасностей всех спасенный напрасно! («Энеида», ПТ, 706-741) Могила здесь не упомянута, и схолиаст, вероятно, опирается на другой отрывок: Лун исполнился счет и года круг завершился, с той норы, как почил богоравный родитель и в землю прах опустили его и печальный алтарь освятили. (Там же, У, 46-48) © | = Песнь шестая 899. повеяв Евром...- См. примеч. УТ, 279. 101-708 Лелий тою порой..-— Когда Лелий доставил Сифака в Рим, карфагенское посольство уже высадилось в Италии (Ливий, ХХХ, 21). 112-111 ‚„Фульвий, которого сам Сципион..-— Послов доставил в Рим Квинт Фуль- вий Гиллон, легат Сципиона, однако встретил он их не в Байях (город в Кампании, где до Августа не было удобной гавани), а по соседству, в старом греческом порту Дикеархии, захваченном римлянами незадолго до того и впоследствии переимено- ванном в Путеолы, так что Ливий (там же) называет этот город его латинским име- нем. Беллона — богиня войны, храм ее стоял на Марсовом поле за городской чертой. 717-122 Впускают вражье посольство...-- Здесь поэт очень близко следует Ливию (ХХХ, 22): послы всю вину валили на Ганнибала, а мир хотели заключить на тех же условиях, что и мир после Г Пунической войны, которого могли не помнить лично, но о котором по должности своей должны были иметь сведения, не отгова- риваясь возрастом, так что поголовная молодость послов была справедливо воспри- нята как повод для подобной отговорки, т. е. как очередная «пунийская хнтрость». 181-751 Д сенатское мненье делится натрое..— Продолжается пересказ Ливия (ХХХ, 23). Сенатором, предлагавшим вызвать консула Гая Сервилия Гемина, на- ходившегося ближе к Риму, чем его коллега, был Марк Ливий Друз, примыкавший к оппозиционной Сципиону факции (сенатской группе). Квинт Цецилий Метелл, бывший за три года до описываемых событий (т. е. до 203 г. до н. 3.) диктатором, вапротив, был из факции Сципиона и чрезвычайно ему верен. Марк Валерий Левин, к тому времени уже дважды бывший консулом,— один из виднейших полководцев П Пунической войны, тоже оппозиционный Сципиону (возможно, из одной факциин с М. Ливием). Ст. 734 переведен по конъектуре Коррадини. 158-78 Первый. из Калариса... от Лилибея... второй..- Каларис (или Каралис) был главным портом Сардинии; на Лилибейском мысу (см. примеч. УТ, 695) вахо- дился город того же имени. Сицилийскую эскадру из 200 грузовых судов и 30 ко- раблей конвоя вел Гней Октавий, которому удалось снасти именно более легкие и маневренные боевые корабли, уведя их под защиту Аполлонова мыса (на. западе Карфагенского залива близ Утики). Грузовые суда по большей части оказались при- баты к острову Эгимуру в 30 милях от Карфагена: после недолгих колебаний туда отправилея с флотом в 50 кораблей Гасдрубал Гисгонад и отбуксировал римские суда в Карфагенскую гавань — а между тем еще не вернулись послы из Рима (Ли- вий, ХХХ, 24). 785—809 Этот гнусный уведав обман... Здесь Петрарка опять нересказывает Ли- вия (ХХХ, 25), подчеркивающего, что карфагеняне нарушили перемирие еще до того, как их послы вернулись из Рима без договора. По Ливию, засаду (ст. 798—799) устроил на свой страх и риск все тот. же Гасдрубал, но Петрарка против обыкнове- ния не пользуется случаем лишний раз подчеркнуть вероломство конкретного врага, будучи увлечен картиной всеобщего вероломства карфагенян. В ст. 802 поэт упот- ребляет слово «зиссигзига», принадлежащее не классической, а вульгарной (и избе- гаемой им) латыни, однако Коррадини указывает, что именно от этого ‘елова поэт не отказывается и в других своих произведениях. Неуклюжесть «низкого» слова, по возможности, передана в переводе. Характерно, что это отступление от классиче- ской нормы сразу как бы призлекает следующее — нечто вроде ‘омонимической риф- мы в ст. 802 303. 811-832 Между таких финикийских коварств...- Пространный пересказ одного аб- заца из Ливия (там же). У Ливия Сципион говорит о двух преступлениях карфа- генян: о нарушении перемирия и об оскорблении послов (т. е. о несоблюдении сразу военного и международного права). Эффектная «тройная обида» предполагает не юридическое, а повествовательное — по числу событий — описание «финикийских коварств»: захват судов, оскорбление послов в самом Царфагене и последующее ло- кушение на их жизнь. Соответственно и речь Сципиона, у Ливия вмещающаяся в одно придаточное предложение, у Петрарки пухнет ин, лишившись юридического со- держания, лишается и юридического итога (соблюдение Сципионом закона о лепри- косновенности послов), ваполняясь моральными рассуждениями. После ст. 832 Феста отмечает лакуну, хотя связность текста никак и ничем не нарушена. 83% „пламенный вождь...- Сципион. 836 тот и этот уже полководцы...- Ганнибал и Магон. 316 Примечания 839-918 Впрямь уже и Магон..- Об отбытии из Италяи Магона и о его смерта близ Сардинии Ливий сообщает в одном абзаце (ХХХ, 19). #40 раны свои..— Магов был тяжело ранен в бедро во время экспедиции в глубь Цизальнанской Галлии (Ливий, ХХХ, 18) и едва успел прибыть в приморскую Лвгу- рию, когда явились гонцы с приказом возвращаться, что соответствовало намерени- ям Магона, опасввшегося погони (там же, 19). 841 ...хоть и недобрые птицы вились...— Ср. \, 348—349 и примеч. 84? правит на юг.- Побережье Лигурви и Тосканы было впоследствии описано Петраркой в отдельном сочинении («Хождение», 1358 г.). 845 Дельфии (ныне Портофино) — мыс, примерно в 20 милях к югу от Генуи, с гаванью, хорошо защищенной от южного ветра (Австра). 848 Булта Сиестра (чаще Сегеста, ныне Сестри Леванте) — на северной (во вре- мена Петрарки — ср. ст. 854-856) границе италийского виноделия. 85 на Вакхову Красную Гору..- Ныне Монте Россо, городок, чуть южнее Сиестры (собственное его название «Красная Гора» иля «Коасногорье», а «Вакхо- вым» он назван Петраркой в честь тамошнего винограда — см. примеч, УТ, 848). 851 ..Корнельев храм...-- Корнелия или Корнилия (ныне Корнильяно) — городок 0 дороге на юг от Генуи, на полпути к Поэто Венере (см. примеч. УТ, 857). 853 ..фалернских высот вертоградом...- На возвышенном фалернском поле в Кам- пании рос виноград, из которого изготовлялось знаменитое фалернское вино, про- славленное римскими поэтами (только Гораций упоминает его более 10 раз). Мероэ — См. Ш, 372-373 и примеч. 857 ..Венерину милую пристань (ныне Порто Венере) — на островке близ лигу- рийского побережья (в древности эта гавань, как и вышеназванные Портофино ин Сестри Леванте, никакого значения не имела). 358 Эрикс (ныне Лериги} —- там же именовалась знаменитая гора на Сицилии {см. примеч. У, 308—312), вряд ли названная по лигурийской. Вернее предположить, что там, как и на Сицилии (где был даже храм Венеры Эрицинской), Венера ассо- циировалась со своим сыном от Нептуна Эриксом, хотя по первоначальному (гре- ческому) преданию он жил близ сицилийского Дилибея: на Портовенере, несомненно, стоял храм Венеры, покровительницы острова, и отсюда могло произойти (или быть «исправлено», если звуковое сходство имелось) имя соседней горы. 860—861 сама обитает Минерва... Афина (Минерва) подарила афинянам оливу {см. Ш, 209 и примеч.), которая сделалась в Аттике основной сельскохозяйственной культурой, так ято лучшим оливковым маслом (елеем) искони считалось аттиче- ское: это и дает поэту новод сделать изысканный комплимент лигурийским масло- делам. 882 Воронья Глава (ныне Капо Корво) — гористый мыс на самом юге лигурий- ского побережья. 3 „устье Макры (иыне Магра)...- пограничная между Лигурией и собственно Италией (Тосканой) река, впадающая в Лигурийский залив. Луна — город на лигу- рийском берегу Макры, считавшийся пограничным и важным в стратегическом от- ношении для защиты от лигуров (отсюда похвала «непреклонности»). Из всех пере- численных и расхваленных поэтом лигурийских городов, гор и. пр. только Генуя (которую он не похвалил) и Луна обладали реальным значением, причем значение Генуи со временем увеличивалось (в древности это был довольно захолустный порт), а значение Луны умалялось, и во времена Петрарки эта крепость уже не сущест- вовала. Само но себе описание лигурийского побережья мотивировано в ст. 854-856, однако гиперболичность описания может быть дополнительно мотивирована тем, что Петрарка дописывал Африку» преимущественно в Парме, которой в ту пору принадлежала Лигурия, но без Генуи. 870 ..пышная Пиза... Этот древний и богатый этрусский город близ устья Арна (ныне Арно), сделавшийся затем римской колонией, но навсегда сохранивший неиз- менным свое имя, во времена Петрарки конкурировал с расположенной выше по те- чению Арно Флоренцией. 872 ..Горгон невеликий (ныне Горгова)...— островок в Тирренском море близ тосканского побережья, в древности никакого значения не имел. 87$ ..знатную Ильву..- См. Ш, 318 ин примеч.; Капрарийские скалы — островок Капрария (ныне Капрайя) находится у сев. оконечности Корсики. Песнь седьмая КРУ 8% Игиллий (ныне Изола дель Джильс) — остревох близ Геркулесовой Пристани (ныне Порто д’Эрколе}, поставлявший Тоскане мрамор и вИЕо. 816-871 горы, имя которым дают 95 добр металла...- Свинцовый Пик (ныне Пьомбино) и Серебряная гора (ныне Монте Аогентарио}. тесно соседствующие друг с другом горы близ Геркулесовой Пристана. 878 гора Гервулеса..- Геркулесова Пристань на мосте завоеваиного римляна- ми этрусского города Цбза, . 879 Теламонсе утес (ныне Талямоне)- рядом с Геркулесовой Нристанью (ст. 878—879 испорчены во всех рукописях). 880. малый Умброн.. — Ныне Омброне, быстрая горная речушка, стекающая с Апеннинских гор в Тирренское море. 884 „Рим золотой... — Мо поводу этого эпитота Пэтрарка замечает в письме, что «особенно достохвальные города... зову:ся золотыми», приводя в пример «золотой Капитолий» Вергилия («Энеида», УПИ, 347—348} и известный стих Авсення, откры- вающий описание великих городов: «Рим золстой, обитель богоа, меж градами пер- вый». ПЕСЧЬ СЕДЬМАЯ 3-8 „о походе на Лаций слушал... — Тоепоньм сЛаний» в данном контексте сле- цует понимать в более широком смысле как «латинские (т. е. рамские) владения», каковыми здесь представлены земли Низальнизекой Галлии, где воевал Магон (ср. УП, 41—42). ®. в уж Ганнону прежде всех..— © Ганноне сы. УТ, 441—442 и примеч. 11-13 ‚к надеждам былых на державете>... — Геплибал был популярен в наро- де м, конечно, в армии, а противостояли ему {кан н Гамилькару) определенные кру- ги сенатской олигархия: при подобной расстановке сил в древности часто республи- ка прэобразовывалась в фактическух монархию (такой переворот сокершилея позд- нее м в Риме). Однако серьезных свидетельств о том, что Ганнибал не просто хотел линить влияния «партию Ганнонг», но собирался изменить форму празления, нет, а егли бы ов хотел вовсе бросить Царфаген и завоезать Италию для себя, то не вер- нулся бы в Африку в опасное дня отечества время. С другой стороны, если бы Ган- нибад {при удачном для Карфагена течении зойны) сумгл бы еще в подавить сенат- скую оппозицию, то его авторитет сделался бы абсолютным, и он мог бы дарить престолы, как дарили их римляне, и Магон мог воцариться в Италии, как Массинис- са воцарился в Нумидин. 20-30 ..в пути своем к Африканскому близясь брезгу... — Ср. у Лввия (ХХХ, 25): «Когда Ганнибал был уже вблизи матерого берега, кому-то из моряков велено было влезть на мачту и глинуть, купа чриставать. Моряк объявял, чт> хэрабль их бежит прямиком к разоренной могиле, и Ганзибал, сознавая сяе дузным знаменем, при- казал кормщику править мимо того места и так причалил к Лелтису, где войско и высадилось». Лептис — финикийсквй город к юго-востоку от Карфагена, плативший Карфагену огромные подати и при этом нроцвегавтий. 2% ‚трудно сие описать! — Перевод по конъевктуре Коррадини. 53 ..ежели долго зуд... — Перевод но ковъовтуре Корраднни. 55-56 ‚но если болящий... — Коррадини допускает возможность, что эти два сти- ха испорчены. 65-80 ..всегва и при всех ов часто и громко пророчил...- Ср. у Ливия: «А между тем со дня на день разом возрастали надежда и страх, и умы одолевало сомнение, надобно ли радоваться, что Ганнибал покинул наконец Италию на шестнадцатом году своего пребывания в ней, давши римскому народу свободно распоряжаться сею страною, или же пуще надобно бояться, что в Африку воинство свое он доставил целым и невредимым, место переменилось, а опасность прежняя. Вот ведь недаром недавно опочивигай провидец великого сего ратоборетза Фабий Максим часто пред- сказывал, что в своей земле Ганнибал окажется более грозным противвяком, чем в чужой, а Сципиону придется воевать не с Сифаком, парем диких варваров, коему служит вербовщиком проныра Статорий, и не с Сифаковым тестем Гасдрубалом, из трусов трусом, и не с необученвым ополчением, © этим стадом наспех поверставных 318 Примечания и кое-как вооруженных пахарей, но с Ганнибалом... который состарился среди по- бед, памятью о великих подвигах которого полны Испания и Галлия и вся Италия от Альп до Пролива..» (ХХХ. 28). Очень близко следуя Ливию, поэт добавляет к пророчеству Фабия иронический отзыв о Сципионе и объявляет это пророчество предсмертным, противореча себе (ср. ст. 66) и Ливию, однако в обоих случаях почти не нарушая исторической истины. Фабий действительно скептически относился к «звездяому юноше» и считал высадку в Африке авантюрой, а отзыв его о том и дру- гом хотя и не был предсмертным пророчеством в собственном смысле слова (проро- чеством на смертном одре), но ввиду своей значимости был равен предсмертному пророчеству и «завету отца» не только для поэта, но почти наверняка и для совре- менников войны, что не может быть отражено у Ливия, так как пророчество слишком быстро оказалось ложным и, следовательно, утратило свой провидческий престиж, сведясь к неверному (хотя и обоснованному) мнению престарелого полководца. 84—89 хоть уже по селам и весям... — Ливий пишет, что в честь освобождения Италии Сенат постановил нять дней совершать молебны у всех алтарей и заклать в жертву богам 120 быков (ХХХ, 21); Петрарка превращает дии в храмы («пороги богов»), что можно объяснить недостаточным пониманием текста Ливия, и заменяет быков неизбежным лавром. 91-128 А между тем Ганнибал... — Здесь Нетрарка очень близко следует Ливию {ХХХ, 29), хотя и украшает рассказ о милосердии Сципиона к карфагенским ла- зутчикам усиливающими впечатление подробностями. Ст. 100 переведен по конъек- туре Коррадини (упоминаемые в нем трибуны — войсковые трибуны, ср. примеч. Г, 385). Зама — местечко к юго-занаду от Карфагена, чуть восточнее Наргары (см. УЛ, 143—147 и прамеч.). 130-138 А поелику судьбы... — Ливий также приводит несколько возможвых при- чин, побудивших Ганнибала к этим довольно неожаланным переговорам (ХХХ, 29), хотя личное обаяние Сциниона в чиело этих причин, разумеется, не входит. 139—155 Вот уже послан гонец... — Здесь Петрарка почти слово в слово пересказы- вает конец цитированной главы Ливия, добавляя от себя только напоминание о ги- бели Марцелла и Криспина {см. 1, 360-368 и примеч.). Наргара — городок примерно в ста милях к юго-западу от Карфагена. 161—136 Итак, лицом в лицу на кургане... Ср. у Ливия: «И вот встретились — каждый имея при себе лишь по толмачу — величайшие полководцы не только своего времени, но и всех веков...» (ХХХ, 30). 167 ..вместе с Меркурием... — Меркурий (Гермес) как посредник по преимущест- ву был также и покровителем толмазей (отсюда вошедшее в современный обиход греческое слово «герменевтика»). Здесь уместно заметить, что Ганнибал — при всем размахе своей политической деятельности и при том, что почти всю жизнь провел вне Карфагена, — не знал греческого языка, который уже более века был языком международного общения во всем древнем Средиземноморье (характерно, что Мас- синисса знал не только греческий язык, но был сведущ и в литературе — см. примеч. У, 1). Учить греческий Ганнибал начал только под старость, давно уже живя в гре- коязычном окружении. Этот факт биографии Ганнибала поражает: карфагеняне поль- зовались услугами греческих наемников (а греки никогда и пигде’ иначе чем по-гре- чески не говорили), юг Италик был почти поголовно грекоязычным, свободно вла- дели греческим все образованные римляне (в том числе, разумеется, Сципион), Кар- фаген был в союзе с Македонией и т. д.- и все легко сносились друг с другом, меж- ду тем как Ганнибал оказывался в положении гдухонемого. Эта загадка имест два сипотетических решения, Во-первых. многообразие талантов порой как бы уравно- вешивается у великих людей полной неспособностью к какому-либо довольно про- стому делу — Ганнибал мог быть до тупости песпособен к языкам. а времени пре- одолевать эту тупость у него (в деятельный период жизни) не было. Во-вторых, Гавнибал при всех своих царовапиях мог быть идеологически гораздо более старо- моден, чем. кажется с первого взгляда, и если его политическое сознание находвлось не на державном, а на общинном (полисном) уровне, то потребность в знании язы- ков у него не возникала, и каждое проистекающее от этого неудобство он мог рас- ценивать как случайное —а не как очередное! — соприкосповение с новой (держав- ной) реальностью, к которой не умел приспособиться. Сцинноп, мысливший други- ми категориями, вероятно, понимал эту особенность врага -- благодаря такому по- Песнь седьмая 319 виманию он и сумел без боя «заочно» освободить Италию, выманив оттуда «ковар- ного» фивикиянина своим маневрированием по Африке, так как из великого завое- вателя Ганнибал разом превратился в патриота-ополченца. Гифей (или Тифон) — сын Геи (Земли), стоглавый и змоеподобный, боровшийся с Зевсом (Юпитером) за власть над миром и побежденный сонмом олимпийских богов. Петрарка смешивает этот миф с мифом о гагантомахии, так как гиганты тоже были змееподобными детьми Ген, тоже восставали на ‘олимпийских богов н тоже были ‘ими повержевы, но Тифея среди них не было (эти разные вариации мифа о космогонической борьбе поколений богов — ср. миф о борьбе богов с титанами). у 111-112 потянет стрелу.. Феб... трятнет ужасной эгидой Паллада..— Оружнем Феба (Аполлона) был лук, Паллада (Манерва) сражалась копьем, но здесь поэт предпочитает упомянуть ее эгиду, т. е. щит с головой Медузы (см. И, 182—183, 205—208 и примеч.). #78180 Вот недвижны стоят..— Ср. у Ливия: «Глядя друг на друга и дивясь друг другу, они некоторое время безмолвствовали» (ХХХ, 30). Внутреннюю речь героев Ливий, разумеется, не воспроизводат. 181-182 . полководца Перуновержного... — Здесь обыгрывается прозвище Гамиль- кара: «Барка». Сыновья Гамилькара назывались обычно Баркидами, а не Гамилька- ридами и Ганнибал. таким образом, был «Ганнибал Нерунович», что вполне согласо- зывалось с его деятельностью (см. примеч. УГ, 132—155). | 193—196 ‚Городу в милость бог... — См. примеч. УТ, 542—543. 204 в полях, орошенных отчею кровью... — Т.е. в Испании. 205—207 ‚в одиночку решенье... поворотил... — См. ТУ, 180—241 и примеч. 207-208 У него никто и на нивы глянуть не смел..— Можно полагать, что текст в этих двух строках испорчен, так как никакая небрежность поэта или переписчи- ков не могла бы исказить действительную историю до такой степени: чу него», т. е. в Италии, Ганнибал не только «глядел на нивы», но взял множество городов к дваж- ды подстунал к Риму, а «у нас», т. е. в Африке, Сдипион в ожидании решительного сражения разорял страну, однако никаких «твердынь» не ломал, так как единствен- ной настоящей твердыней был Карфаген, к которому римляне подошли только после победы при Заме. ' 209—211 Он исхитриася царя... — Имеется в виду Сифак. 218—266 прервавши первым молчанье... — Ср. у Ливия: «Ганнабал заговорил пер- вым. „Уж если суждено,— сказал он,— чтобы я, сам же и затеявший войпу е римля- нами и столько раз бывавший совсем близко к победе, самолично явился бы просить мира, то мне остается лишь порадоваться, что мира надобно просить именно у тебя. Да и тебе, помимо прочего, не в носледьюю зачтется славу, что уступил тебе Ганни- бал, одолевший по`милости божьей стольких римских полководцев..."» (ХХХ, 30). По этому отрывку видно, как близко поэт следует Ливию (который — по обыкнове- нию античиых историков -- все речи сочинял сам) и как отличается многословная выспренность поэмы от более экономного в расходовании риторических средств .исто- рического повествования. | 233—236 воистину, в сечат... был побежден... — Намек преимущественно на битту при Тицине, когда Публий Корнелий был военачальником, а также и на прочие бит- вы, проигранные римлянами Ганнибалу, который из вежливости заметно преувели- чивает стратегические возможности «необорного воителя». , 301-34 Сколь был доблестен Кир! — Речь идет о Кире Древнем, одном из люби- мых героев античного (как, впрочем. и ветхозаветного — см. «Книгу пророка Да- нвила»} предания, персидском царе (559—530 г. до н. э.), основателе Персидской державы, по огромности и этническому разнообразию сходной с Римской империей. По сообщению Геродота, он погиб, воюя со скяфами-массагетами, которыми пред- водительствовала царица Томирис, — зто предание и имест в виду Петрарка. Приме- ром низвергнутого величия Кир является и у Данте («Чистилище», ХИ, 55). 304-316 Сколько бранной было удачи Пирру! — Пирр, царь Эпира (страна на се- зеро-западе Балканского полуострова рядом с Македонией) прошел военную выучку в македонских войсках, в 296 г. до и. э. отвоевал себе захваченный узурпатором Эпир, затем успешно воевал с македонянами и даже был венчан ими на царство, хотя это- го престола не удержал; затем в 281 г. принял приглашение тарентинцев' (Тарент — город на юге `Италии, населепный греками), просивших защиты против римлян, 320 Примечания н почти сразу одержал вад римлраами энаменитую «Пиррову победу» при Герак- лее, затем пошел ва Рим ив 272 г. победил римлян в Апулии, но для дальнейшего похода у него ужэ ие оставалось ресурсов, так чтс летом 278 г. он отправился на Си- цилию, этобы помочь спракузеким грекам, которых теснили союзные в ту пору Рем и Нарфагон; воевал успешно и уже задумывал гоход ва Карфаген, не для высадки в Африке опять не хБатиио ресурсов, да и флот его был разбит карфагевянами в морском сражеяли, поэтому они зернулоя в Итазию, однако был наголову разбит в 275 г. при Бевевенте консулом Мёрком Курием Дентатом и принужден (в 274 г.) воротиться в Эпир. Здесь он опять затеял войну е Македонией, победил и, не удор- летзоргнный победой, решил присоединить к саоей державе Пелопониес — в 272 г. осадил Спарту, но спартанны га ‘сдались, ся поварвул назад и на обратном вутн ре- шил взять занятый мекедонявами и спартанцами Аргос; он сумел войти в город, однако защитники гозода дрались за каждую улипу и каждый дом — старая мать одного из аргосцев увидела, как Пирр замахнулся мечом на ее сына, и бросила в царя чарепиней, совершенно его оглушив, посне чего его прирезал кто-то из изкедоняы. Ваюя с римлянами, Пирр иснытытал н не скрывал болыную к ним симпатию, так как ему вравилась римская емелесть и неподкупность,— равно и римляне имели елучан оцевить благородетво своего противнике. хотя его планы (создание греко- зтазчйекого парства с нам самим во главе) не веушали им ни малейеей симпатии. Ст, 310—341 почти буквально совпадают с отзывом о Пирре у Юстина: «Ои нёверня- ка мог бы по всему свету прославить тесное п захолустное свое отечество» (ХХУ, 5). Начало ст. 314 в рукописях зытается «знамэвитому на Севере» или «знаменитому на Востоке» — Коррадини выбирает Север, олзако сгредлагает в качестве возможной конъектуры знаменитому в боях». В данном перезоде принята именго эта конъек- тгра. Относятельно Карфагена все страны, где царствовал и воевал Нирр, являются более или менее дальним северо-зостоком, а относительно Македонии Эпир — запад, так что упоминание любой страны света оказывзется или слишком явно ошибочным, или слизком явно избыточным. 318-31 вот тебе Регул... У Ливия Ганнибал использует только пример «но- ближе»: «Некогда в этой же самой земле Марх Атиний соделался бы редкостным примером удазливости и доблесть, если бы. будучи победителем, даровал нашим отцам просимый ими мир, однако ск не чазначал меры своему счастию, не укротил удачу, горячившуюся, словно невзнузданная кобылица,— и пал столь же низко, сколь высоко пред тем вознесся» ({АХХ, 30}. Ганиибал имеет в виду африканскую экспедицию Регула и пленение его Исантиппом (с>, примел. УТ, 644—665). Следует, однако, отметить, что Петрарка, умножзая число примеров ради ритори- ческого эффекта, соблюдает сдно существенное услевие: играющий Фортуной герой дсяжен {как и Регул) иметь военный конфликт с финихиянами, даже если этот конфликт в его карьере (в отличие от карьеры Регула) не основной. Пирр вступил в непосредственный конфликт с карфагенянами на Сицильн, за господство над ко- торой карфагеняне веками боролись сначала с греками и затем с римлянами, во и Кир Древний, не трогавший Карфагена и даже косвенно способствовавший его уси- лению (за счет ослабленыя некоторых других государств), завоевал и включил в свою державу ближневосточную Финикию вместе с Тиром — метрополией Карфа- гоНЯ. 329—330 ..2й, что гама слепа... — В латинском оригинале доцезуриая часть этих стихов заканчивается невослроизводимым в переводе глаголом-связкой ‹ез»: пере- писчик Мардианского манускрипта делает из двух стихов один («ей, что сама сле- па,— за притом ие она ли возносит..ю), чтобы избежать нежелательного созвучня, 35—46 Как прежбе войны кродолженья.. - Рифма в переводе воспроизводит рифму в оригинале. Не исключено, что количество рифм заботами переписчиков и вообще уменьшено. 35° .грехголовый удел Эолийский... — Сицвлия, позтически отождествленная с далеким западным островом, где царствует над ветрами Эол (ср. УТ, 280 и иримеч.). 2361 ..6 Бореевых землях... — На дальнем Севере (Борей — северный ветер). 363 ...на вас, господ... — Ср. у Вергилия: Со мною лелея римлян, мира владык, облеченное тогою племя. («Энеида», Ё 281—282) Песнь седьмая 324 318—448 Знал я, что если сюда ты явишься.. - Ливий «приблизительно» (по его собственным словам) передает речь Сципиона в ответ Ганнибалу, но никакого копья Сциниоя у него в землю не вонзает, а просто возвращается к своим (ХХХ, 31 — ср. ст. 449). В данном случае Петрарка, по-прежнему близко следуя Ливию, отли- чается от него не только многословной выспрениостью и почти театральной эффект- ностью финала, но и характерологическим неправдоподобием, которое является не- последовательностью и в рамках «АФрики»: Сципион чрезвычайно грубо разговари- вает с Ганнибалом, нарушая элементарный (даже перед ультиматумом) дипломати- ческий этикет и попросту ругаясь. что «звездному юноше» никак не подходит, осо- бенно если учесть его очень высокое мнение о противнике. Дело в том, что Петрар- ке как почитателю Цицерона ближе стиль судебного красноречия с его обязатель- ной бранью в адрес обвиняемого или обвинителя, а по этим меркам Сципион вполне вежлия. , 3% сколько щитов и мостов... - Упоминание о мостах в перечне связанвых с морскими сражениями реалий может удивить, но речь, действительно, идет о воен- ной технихс, а именно об абордажных мостах, по которым вбегали ва вражеский корабль тяжеловооруженные воины. 386 ..0б Эгатах недолгая память? — См. Ш. 470—411 и примеч. 3% „прежде сикухам помочь... — Сикулы были древними обитателями Сицилии, от которых острев и получил свое имя. В поэтическом языке сикулами называются вообщ2 все обитатели Сицилии независимо от происхождения. Здееь сикулами незваны мамертинцы — ваемники италийского происхождения, захватившие в 282 г. до н. э. Мессану и осповавшие там независимое государство. Между мамертин- цами немедленно начались распри и раскол: одна партия призвала на помощь кар- фагенян, другая римлян (объявив © своем с ними родстве) — великие державы не замэдлели прийти на помощь каждая своим мамертинцам, и так началась { Пуниче- ская война. 391-39% ныне и ыберам звала... — т, е. к населявиим Сагунт грекам, которые были иберами, поскольку жили в Иберии. Справедливость требует отметить, что и карфагеняяе тоже «приходили на помощь» (нанример, к мамертинцам), что всеоб- щим помощником был царь Пирр и что вообще «приход на помощь» был мотивирон- кой большинства войн классической древности, так как существовал жесткий воен- ный этикет, не допускавший откровенной агрессин (помимо «прихода ва помощь» можно упомянуть — для Балканских войн — «освобождение греческих городов»). 338 Бог не устал от праведной мести. — Отмщение довольно редко бывало моти- вирэвкой начала агрессии; зато часто служило мотивировкой поведекия победителей. 448 тогу вздеть не сумев... — Ношение тоги было исключительным правом рим- ских граждан («тогоносного народа»), но тога была (при всем своем роскошном ве- удобстве или благодаря ему) еще и символом мира, причем мира правозаконного. Карфагеняне «не сумели вздеть тогу» потому, что оказались не готовы к серьезным переговорам о правозаконпых условиях мира. 415—419 „настал последний срок... — Ср. у Ливия: «Воротясь в станы, оба вождя велят воинам готовить оружие и бодриться для последней битвы, потому что, де- скать, если будет им удача, то станут они победители не на день, а навсегда... Награ- дою за победу обещана им не Африка и не Италия, но вселенная» (ХХХ, 32). 483 .отступа нет и удобной дороги... — Неревод по конъектуре Коррадини. 487—409 станы в сумятице шумной... — В описании приготовлений к битве есть сходство с описанием таких же приготовлений у Вергилия («Энеида», УП, 623—640: жители Италии готовятся идти войной на Энея). После ст. 499 Феста без всяких объяснений помечает лакуну, что еовершенно онровергается вышеприведенным сравкением. Вергилий заканчивает свое описание стихом: Или кольчугу из трех золотых сплетенную нитей -—- а затем обращается к музам 2 просьбой о помощи (644—646), причем первый стих обращения: Настежь, богини, теперь отворите врата Геликона... Петрарка воспроизводит эту последовательность, завершая описание приготовлений к битве упоминанием конкретной части доснеха («поножи»), после чего просит 322 Примечания муз о помощи — причем эта просьба, как и у Вергилия, занимает шесть стихов (500— 505), начинается с обращения и мотивируется трудностью стоящей перед поэтом задачи. Здесь иет места лакуне. 59 Диериды — музы, именуемые так по Пиерии во Фракии, где они обитали по одной из версий предания. 503 от всей доброты Геликонской... — По другой версии предания музы обитали на Геликоне. 50% ..по крутым бездорожьям Кастальским... — т. е. Парнасским, так как вдох- новляющий поэтов Кастальский ключ находится на посвященном Аполлону Пар- насе. По этому обращению к музам видно, как окончательно стирается в европей- ской литературе конкретность мифологической топографии, постепенно стиравшаяся уже в литературе античной. Мифологическая зрадиция содержала несколько версий © местопребывакии муз, и античные авторы выбирали из вих любую, однако если предпочиталась, например, «фракийская версня», то «кастальская» с нею не смеши- залась, в «геликонской» фигурировал не Кастальский ключ, а Гиппокрена и т. д. У Петрарки Кастальский ключ бьет на Геликоне, который высится в Пиерии,— иначе понять данный отрывок трудно, но причиной тому не незнание (или ие только не- знание) мифологической топографии, а сближение отдаленных реалий, столь же ха- рактерное для культурной перснективы, сколь и для оптической (так во встунлении к поэме синхронвыми в своей легендарности оказываются взятие Трои и Фарсаль- ская битва — см. 1, 51—53 и примеч.). Однако и нынешний читатель не всегда без наломивания уясняет себе, что для одного «древнего грека» подвиги другого «дрез- него грека» могли быть глубокой древностью, а местожительство третьего «древне- го грека»— таинственной страной у края земли,— античность в нашем обыденном созначии хронологически и географически довольно компактна. Для Петрарки была компактна, во всяком случае, греческая мифология, доказательством чему — выше- приведенный пример. 591-517 .. по эфирной стезе взошла... —- В аллегорических образах двух цариц нродотавлены Рим и Карфаген, основанный раньше Рима (почти одновременно с разрутением Трои, коль скоро у его основательницы Дидоны гостил Эней, хотя Троянская война обычно датируется ХИ в. до н. э., а основание Карфагена — [Х в.). По-латына названия обеих столиц, как и само слово «итЬз» (горед, столица) грамма- тически оформлены в женском роде. и среди языческих культов древнего Рима был культ богини Ромы (лат. Вота — Рим), обычво отправляемый вместе с культом им- ператора. У Петрарки антропоморфизированные столицы представлены не «настоя- ими» богинями (боги живут з небесах или в преисподней, т. е. вне человеческой вселенной, а эти приходят с земли и возвращаются на землю}, но скорее умозритель- ными владычицамн и матерями двух народов. Что «мать карфагенян» старше и смуглее — это понятно, «надменность» же ее представляет собой естественное след- ствке устоявшегося и разделяемого Петраркой мнения о лукавстве пуняйцев, кото- рые не блюдут клятв, а стало быть, презирают богов. Ст. 513 переведен но конъекту- ре Коррадини. 320-521 „вступают в чертоги горние... — Сходным образом у Вергилия Венера является к Юпитеру, чтобы похлопотать за Энея («Энеида», 1, 227—253); Петрарка удваивает этот мотив. 524—525 „Мне, издревле Юноной благотворимой...— Ср. у Вергилия о Карфагене: Больце всех стран, говорят, его любила Юнона, даже и Самос забыв; здесь ее колесница стояла, здесь и доспехи ее. И давно мечтала богиня, если позволит судьба, средь народов то царство возвысить. («Энеида», 1, 15-18) Остров Самос в Эгейском море был одним из главных греческих цептров культа Геры (Юноны), и тамошний се храм был одним из богатейших в Средиземноморье. 535-536 „Фавония нежные вздохи... — Это утверждение па первый взгляд пара- докеально, так как Фавонием по-латыни назывался тот самый западный ветер, кото- рый но-гречески назывался Зефиром и обычно сохранял в латинских текстах это свое греческое имя. Балканской Греции Зефир нес бурю и дождь, так что представ- ление о ласковом Зефире - италийское. Однако, хотя Италии и Африке западный Песнь седьмая 323 зетер нес одинаково хорошую погоду, но нес он ее от разных мест: Италии с Тир- ренского моря, Африке — с Океака. Это и дает поэту возможность противопоставить два синонимических названия западного ветра по признаку «своего» (для каждого зетра) Занада — никакому античному образцу он в данном случае не подражает, 583-344 оромкую славу хужа, коего, Марс! не стыдно назвать тебе братом... - Речь идет о Гамилькаре, «втором Марсе» (см. УТ, 132—134 и примеч.). 550-551, несравненный... отпрыск — Ганнибал (см. УП, 563). 554-55 от жара, который потитих древле у звезд Прометей... - В соответствии © мифологической традицией, Прометей украл у богов находившийся в их исключи- тельном владении огонь, и так облагодетельствовал человечество, хотя и ценою соб- ственных страданий. У Петрарки образ небесного огня лишается прежней конкрет- ности и превращается в «искру божью». 565 Рифейские зимние льды...- Здесь Рифейские горы являются поэтическим обозначением всего дальнего Севера, покрытого вечными льдами. 565-566 растопит.. Борей... - Гепербола: не просто вечные льды будут 'растопле- ны, но растопит их переменивший самое свое качество холодный северный ветер. 368—569 горькая зависть с милостью вкупе слепой... — О зависти богов см. при- меч. УЁ 555. Эта концепция сочеталась с восприятием всякой удачи как милости бо- жества (в отличие от концелции Фортуны, в которой удача и неудача как бы ней- трализовались вечным переменчьвым вращением счастья). В мифах очень часто избраннику одного божества вредит другое божество или все боги разом — этого и опасается «матерь карфагенян». 577 ..на нас юнец ополчился... — Сципион. 583 некогда в сече одисй... - Сципион вместе © отцом участвовал в нескольких неудачных для римлян сражениях, но здесь явно имеется в виду главное — битва при Каннах, 584—585. тоть не дарила еще... - Бктва при Каннах произошла через три года после начала войны, & © 216 г. до н. э. и до возвращения в Африку Ганнибал успел очень значительно разорить Италию и истощить силы римлян. 5% ..0 Создатель 60г0в и людей! — Ср. у Вергилия: ..Юоздатель бессмертных и смертных... («Энеида», Г, 254 и др.) 597-598 под скорым напором Австров...- Австрами во множественном числе, бук- вально «южными ветрами», здесь именуются явившиеся © юга карфагенские воины. Срдхолые метафоры в сходном контексте у Горация в оде «К Риму» («Оды», ТУ, , , 60 „Не опроверену того... —- Перевод по конъектуре Коррадини. 508 оаодно с твердыней Тарпейской... —Т. е. заодно со своим собственным хра- мом (ср. ПЛ, 475—479; ГУ, 115—122 и примеч.). 620—621 о дишь бы не был роком жестоко... Ср. у Вергилия: Отрок несчастный, — увы! — если рок суровый ты сломишь, будешь Марцеллом и ты! {«Энеида», УТ, 882—883) У Вергилия эти строки из пророчества Анхиза посвящены пасынку Августа Марку Марцеллу, умершему в ранней юности, иначе он сравнялся бы ©0 своим знамени- тым предком н тезкой, «мечом римлян», т. е. реализовался бы в качестве ‹настояще- го» Марцелла. «Матерь римлян» просит у Юпитера для Сцилиона именно этой воз- можности вполне реализовать свою судьбу. 640-945 А если с Юноною дружбой... — Большинству комментаторов это рассужде- ние представляется несколько бессвязным, так как неясно, почему наличие в Риме храма Юпитера Капитолийского делает бесполезным нокровительство Юноны (как- никак супруги Юпитера, пусть и не всегда с ним согласной). Однако следует учесть, что в космологии Петрарки Юнона — не более чем языческая богиня, а Юпитер — Господь, Бог-Вседержитель, пусть воспринимаемый и чтимый не всегда «по должному чину». Таким образом, на уровне конкуренции богов-покровителей конкуренция Рима и Карфагена не похожа на конкуренцию, например, троянцев и ахейцев, ко- торым покровительствуют разные боги, -- здесь это конкуренция истинного Бога © ложным божеством, и результаты ее предопределены. . 324 Примечания 650—653 ‚ державная власть над сушей и морем... - У Вергилия Юпитер в ответ на просьбы тревожащейся за сына Венеры утешает ее обещанием будущего величия Энеева рода и еще не постреенного Рима («Энеида», 1, 256—296). В сущности, «матерь римлян» ссылается на «Энеиду», которая будет написана ночти через 300 лет и сде- лается едва ли не главной згадательной книгой» европейского Средневековья, чтив- него Вергилия кудесником я прероком. 858 ...благочиние новое... — Христианство. 581-662 ТГуг усмехнулся без слов Правитель... - Ср. у Вергилия: Ей улыбнулся в ответ создатель... ‘«Энеида», 1, 254) Небезразличным представляется, кому адресованы эти улыбки: у Вергилия отек улыбается дочери, у Цетрарки Господа веселят его же собственные мысли. 899—106 Вам же первая ныне забота — внуки... - Юпитер у Петрарки выражается несколько бессвязно: тема внуков, от которой он здесь отвлекается, вновь возникнет вст. 716—719, где говорится о дальних следствиях грядущей битвы. 110-115 Умысел есть у Меня... - Ирерочество о Христе. Сходное пророчество тоиествленного < Единым Богом Юпитера имеется у Данте («Чистилище», УЁ, 118—119). 715—716 Хотя дары таковые... - Перевод по конъектуре Коррадини. Имеется в виду, что христианство будет равно доступно всем народам. 716—718 счастливее станет та из вас... — Пророчество о папстве. 129—723 Да не полыслит никто... - Год Сатурна (время его обращеиия вокруг Солнца) равен «примерно тридцати годам» (Цицерон. «О природе богов», Ц, 20), точ- нее, двадцати девяти; христианская пропозедь начата в Риме апостолом Павлом по средневековым расчетам в 42 г. н. э. {реальная дата с такой точностью ве известна), т.е. через 244 года после битвы при Заме. 133—135 ‚вовек не бывало ни на каких полях... Ср. у Ливия: «Никстда еще не бываяе войны между более сильными государствами и народами, никогда еще не бывало противников превосходнее и могуществениее, и никак не могли они восполь- зоваться тем или иным неведомым врагу ухищрением, ибо успели довольно позна- комиться еще в Первую Пуническую войну» (ХХ! 1- вступление к рассказу о войне римлян с Газнибалом, «самой достопамятной на войн всех времен»). 340—156 Вот выводит полки Сципион... - Примерно так же описывает римское по- строение Ливий (ХХХ, 32-33), хотя подробнее сообщает о ностроеяви нехоты и, разумеется, ничего не говорит об одежде и внешнем виде полководцев. 754-157 Так блистанья вслодящего Феба... — Коррадини отмечает, что с Фебом- Сципионом эдесь сравниваются Люцифер-Массинисса и Меркурий-Лэлий (Меркурий в поэтических текстах часто называется Киллением по аркадской горе Килхене, где ®н был рожден). Такая интерпретация представляется верной прежде всего из-за Меркурия, который в качестве светила может быть сопоставлен с Люцифером лишь с очень значительной (и чем-то мотивированной) натяжкой — если уж ноэт но по- нятным причинам не хотел упоминать Юпитер, то сюда лучше подошел бы Марс, если же сравнение не случайно, то натяжка вполне мотивирована. Действительно, если учитывать не светимость планеты, а ее небесного хозяина, то Лелий, естествен- но, ассоциируется © красноречивым вестником богов Меркурием, а Массинисса с Ве- нерой —в память о страсти к Софонисбе. 758—833 Сам подстрекает он удаль бойцов... - Ср. у Ливия: «Сципиоя наноминал им об Испании и о недавних битвах в Африке и о том, что враги сами сознают свое бессилие, ибо просить о мире заставил их страх, а не нарушить перемирия не сумели они по природному своему вероломству. А так как беседа его с Ганнибалом состоя- лась без свидетелей и потому предоставляла любые возможности для вымысла, он истолковывал сказанное, как ему было угодно: говорил, будто финикиянам перед битвой боги ниспослали и на сей раз такие же знаменья, как некогда отцам их пе- ред сражением при Эгатах, а еще что близок-де конец бранным трудам и что Кар- фаген ими уже все равно как взят, и что скоро воротятся они домой — к родителям и к детям, и к женам, и к отчим ненатам. Все это он высказывал с такой велича- востью, со столь очевидной уверенностью, что можно было решить, будто он уже стяжал победу» (ХХХ, 32), Хотя Ливий откровенно симнатизирует Сцапиону, не Песнь седьмая 325 © его самоуверенности и «боговдохновенности» (ср. примеч. ГУ, 115-126) отзывается ве без иронии, для Петрарки же, напротив, эти черты характера героя особенно нри- влекательны (см. ст. 775-790 и др.). 5 ..опрометчивый консул... - Гай Теренций Варрон, вступивший в сражение с Ганнибалом вопреки советам своего коллеги Эмилия Павла, погибшего в этой битве {см, Т, 381-398 и нримеч.). 196—196 не тот, кто был отвращаем от битвы... - Дурные знаменья были явлены отцу Сципиона, проигравшему битву при Тицине (Ливий, ХХГ. 46), однако веооят- нее, что Сципион имеет в виду не своего отца, а консула Гая Фламиния, погибшего з проигранной им битве при Тразименском озере, чему предшествовали настолько дурные знаменья, что Ливий посвящает им две главы (ХХТ, 62—63). 798 не Семпроний сегодня со мною... — Тиберий Семпроний Гракх, проигравший битву при Требни, якобы вопреки советам коллеги по консульству Публия Корне- лия (отца Сципиона). 793—800 Нам в очи бъющее солнце или же пыльный смерч... - Пыльный смерч ме- шал римлянам биться при 'ТГицине и нри Каннах (Ливий, ХХ, 46; ХХИ, 40). Солнце Петрарка упоминает заодно, чтобы неречислить все возможные естественные помехи, хотя (в отличие от прочих) эта помеха предсказуема и не может быть отнесена на счет «невезенья». 801—802, не укроет засаду его... тумам!.. — Это произошло в битве при Трази- менском озере (Ливий, ХХИ, 4-8). 802—803 М не рать, уже побежденную хладом... — Это произошло в битве при Тре- бни: дело было зимой, и римляне бросились в бой прямо с марша, а Ганнибал зара- нее раздал своим воинам елей, которым они умастились, греясь у костров, да при- том успев позавтракать, хак что дожидались голодных и продрогших римлян, будучи сами сытыми и бодрыми (Ливий, ХХТ, 54-55). 815 ...ратоборства с царями... — Собственно говоря, Сципион победил только одного царя, Сифака, но «царями» назывались порой и вожди туземных испанских племен. 821-823 Добрые знаменья... — У Ливия Сципион говорит не о добрых знаменьях для римлян, а о дурных для карфагенян (см. примеч. УП, 758-833), сам же Ливий вообще ни о каких знаменьях не упоминает. - 837 „словно пастух Полифем... - Одноглазый жестокий циклоп, встреченный Улиссом во время странствий (см. примеч. УТ, 583—584). 840—854 Строит они рати свои... - В описании построения карфагенской армии Петрарка очень близко следует рассказу Ливия, также упоминающего о малом боевом энтузиазме вывезенных из Южной Италии (из Бруттия) воинов (ХХХ, 33), но упо- мивающего еще и о македонских войсках, присланных царем Филиппом, которые Петрарка (вероятно, по небрежности, так как впоследствии он © них говорит) не по- мещает на подобающее им место в ст. 848. Ст. 843 переведен по конъектуре Кор- радини. 855 „противустать царю ненавистному... -Т. е. Массиниссе, которого прежние подданные Сифака, естественно, считают узурпатором, тогда как для него (и для Петрарки) они мятежники. 57 множество разных племен... — Ср. у Ливия: «Речи к воинам были не оди- наковы, как и подобает, если войско состоит из столь великого множества людей, У коих различны наречья и правы и законы...» (ХХХ, 33}. Отдельно о важности языкового различия Ливий говорит ниже, в описании начала битвы (там же, 34): &...Мелочь, а в бою оказалось важно — клич римлян звучал согласно и оттого громче и грознее, клич же карфагенян звучал вразнобой, как оно всегда и бывает при раз- лично звучащих языках...» 860 Все, что дблжно вождю... - В числе этих обязанностей Ливий называет лич- ное знакомство со значительной частью воинов (ХХХ, 32), которое поэт приписывает Сцилиону (ст. 764-770). . 884 Коль счастье мое мне ведомо...- Петрарка строит речь Ганнибала симметрич-. но речи Сципкона, между тем как Ливий пересказывает ее не только с такой же краткостью (см. примеч. УШ, 758-833), во даже и не подряд, хотя вскользь отме- чает, что Ганнибал «говорил о подвигах, кои они совершили в Италии за шестна- дцать лет, я об истреблении множества римских вождей и множества воинств» (ХХХ, 32). 326 Примечания 811 ...отец достославный... — Погибший в Испавия Публий Корнелий. 880 нашим стенам грозить! — Перевод но конъектуре Коррадини. 382—883 с перстов... срывали столько перстней... - Отсюда и до конца УП песни перевод М. Л. Гаспарова. Снятые с убитых римлян золотые перстни карфагеняне «мерами меряли» после Канн (Ливий, ХХЛИ, 12). 886 статную римского выю вождя..- Перевод по конъектуре Коррадини. 889. переметчивый царь... - Массинисса. 890—892 Заклинаю силой всевышних... - Ср. у Ливия: «Мавров и нумидян запу- сивали владычеством Массиниссы, которое-де будет жестоким и своевольным» (ХХХ, 33). 893—903 Вы, о галлы... - Ср. у Ливия: «В галлах разжигали вечную и врожденную ненависть их к римлянам; лигурам, явившимся с диких гор, внушали надежду за- получить после победы тучные италийские нивы...» (там же). 203—915 Д вы, чьи полки мне любезнее прочит,..— Ср. у Ливия: «А карфагеня- нам — о стенах родного города и о домашних святынях, и о могилах предков, и о де- тях, и о родителях, и о дрожащих от страха женах, и о гибели и рабстве или же, на- против, о державстве надо всею вселенною» (там же). По рассказу Ливия, Ганнибал держал речь перед карфагенянами, а перед инородцами — их воеводы, часто поль- зовавшиеся, впрочем, услугами переводчиков, так как многие племена стояли впере- межку. Петрарка, сочинив по «конспекту» Ливия речь Сципиону, этим же способом сочиняет речь и Ганнибалу. 916-99 Вождь еще не смолк... — Здесь поэт следует Ливию, рассказывающему о бегстве слонов и о причиненном ими карфагенянам убытке более подробно. Римские трубы, действительно, загудели и перепугали слонов в то время, когда Ганнибал и его воеводы еще держали речи перед войсками, что усугубило панику. Некоторый урон от слонов римляне все же понесли (Ливий, ХХХ, 33), но Петрарка ради эф- фекта об этом умалчивает. 258-965 вступают враги в рукопашную схватку... - Здесь и далее Петрарка зва- чительно упрощает рассказ Ливия, достигая при этом желательного ноэтического эффекта. В частности, карфагенская пехота была гораздо слабее римской, так что для римлян куда опаснее оказалась возникшая на поле битвы после бегства слонов су- мятица (Ливий, ХХХ, 34 — см. примеч. УП, 1007-1029). 912 „жестокая дань побежденныт... —Т. е. огромные территориальные и девеж- ные (контрибуции) нотери, понесенные карфагенявами («этими») после окончания Г Пунической войны. 973 ...в недостойно взятом Сазгунте... - Около этих слов (между строк) в Мар- цианском манускрилте написано: «Или „взятой Сагунте“», так как схолиаст считает, что «Сагунт» женского рода. Подписи Колуция нет и, судя но содержанию приписки, она сделана каким-то другим лицом. 997—998 .глубокою кровью льется река... — Баграда, а точнее одна из вливающих- ся затем в Баграду речушек. ‘ | 1003—1905 .новородный остров близ Ферасии... — Это случилось значительно позже, во время войны римлян с македонянами (Лизий, ХХХ[Х, 56; Юстин, ХХХ, 4; Плиний Старший, И, 87, 89; Сенека. «Естественные вопросы», УТ, 21 и др.): Хотя греки и рим- ляне жили в сейсмической зоне, однако сильные землетрясения вроде упомянутого обычно считались божественными знаменьями и толковались соответственно. Фера- сия — ныне Санторин. Появление и исчезновение островов (как результат сейсмиче- ской активности) было своеобразным фоном платоновской Атлантиды, придававшам рассказу о ней поэтическое, т. е. вероятностное, правдоподобие. 1007—1029 поцчуяв испуг неравного боя... - Этот эпизод битвы описан Ливием ХХХ, 34), но для понимания его следует сказать несколько слов о военном искус- стве той норы. Если крылья (конница) и легковооруженные бойцы (лучники, праще ники) должны были проявлять значительную подвижность (окружать и гнать вра- гов, отовсюду их обстреливать}, то середина, состоявшая из тяжелой пехоты и пред- ставлявшая собой численную и качественную основу армии, должна была прежде всего держать строй, — не пускать неприятеля в настунление. В случае поражения этот строй нехоты естественным образом ломался и тогда оказывался в котле, так как на плечи ему садилась вражеская пехота, а с боков окружала конница, препят- ствовавшая свободному отступлению. В битве при Заме, несмотря на слабость кар- Песнь седьмая 327 фагенской пехоты, римский нений строй нарушился оттого, что начал наступление, которое нельзя было начинать прежде, чем противник будет окружен конницей; зна- чит, это наступление было несвоевременным и грозило теми же последствиями, как если бы строй сломался под напором противника, — так и сяк середина оказывалась ослабленной. Сципион вовремя заметил опасность и сумел выровнять строй — факти- чески заставил свою пехоту отступить на прежние позиции — и так вернулся к вы- шеописанной схеме, после чего двинул пехоту вперед тесными рядами, постепенно занимая поле боя. 193 В этот день Фортуна сама... — Перевод по конъектуре Коррадини. 1042—1943 Если могла безоружная Греция... - Ср. примеч. У, 69-74. Имеется в виду экспансия эллинизма после утраты Грецией независимости, в результате чего захва- тываемые сначала македонянами, а позднее и римлянами страны в культурном (и часто языковом) отношении становились греческими, да и сами победители элли- низировались полностью (как македоняне) или частично (как римляне). 1072—1079 да не смеют лживые греки... - Имеются в виду прежде всего подвиги Александра Македонского, покорившего Азию вплоть до западных областей Индии («гангские племена» — индусы, но до Ганга Александр ге дошел), хотя македонские его фаланги воевали не с парфянами, захватившими «персидские равнины» веком позже, а с достаточно сильной по тем временам (и, во всяком случае, весьма много- численной) персидской армией. Троянская война (тоже своего рода покорение Азии) была одним из излюбленных предметов всей античной поэзии. Складчатые одежды и надушенные волосы были хрестоматийным признаком изнеженных восточных правителей; эпитет «ассирийский» не означает их этнической принадлежности, а означает, что одежда их была крашеной (это искусство пришло из Сирии, которую греки, а затем римляне называли также Ассирией), поэтому трудно сказать, которую из побед греков илн македонян над азиатами имеет в виду поэт, если он вообще имеет в виду какую-то конкретную победу. 1080—1081 оне всадник, окутанный в пурпур... не стрелец... — У персов и впослед- ствии у парфян особенно отличались кавалерия и лучники (а парфяне к тому же умели стрелять с коня), между тем как у греков и римлян эти роды войск при всем их значении оставались вепомогательными, а главным была тяжелая пехота. Рав- ным образом и современники Нетрарки были воспитаны в уважении к тяжелым ро- дам войск — битва при Креси, когда английские лучники нанесли первый удар по этому нредрассудку, произошла лишь в 1346 г. 1090—1091 у этих больше сил, у тех быстроты..— Об этом различии между рим- лянами («этими») и карфагенянами («теми») пишет Ливий: «Карфагеняне были нэ столь сильны, но более расторопны и поворотливы» (ХХХ, 34). 1105—11% первый.. клин... — Со времен великого фиванского полководца Эпами- нонда (ТУ в. до н. э.) пехота всюду в древнем Средиземноморье наступала скошен- ным строем (клином), как бы сминая вражеский строй (тоже косой) в его дальней от вершины части и (при удачном течении битвы) вламываясь в самую гущу рядов противника. Большое войско строилось несколькими клиньями, последовательно, один за другим, шедшиями в наступление. 115-129 Тут-то ударить спешат... — Об этом маневре Лелия и Массиниссы, уда- ривших в тыл неприятельской пехоте после того, как они рассеяли карфагенскую {Лелий) и нумидийскую (Массанисса) конницу, пишет Ливий (ХХХ, 35). 1121—1268 Вождь, узрев свой сломленный строй... — Страх, слезы и «тоже дрожа- щий» конь Ганнибала вымышлены поэтом в некотором противоречии с его же трак- товкой характера карфагенского полководца. Ср. у Ливия: «Во время возникшей сутолоки Ганнибал успел ускользнуть и с несколькими всадниками бежал в Адру- мет, но прежде, чем покинуть поле битвы, он испробовал все средства...» (ХХХ, 35). Адрумет — городок к юго-востоку от Карфагена, в нем была ставка Ганнибала (Ли- 8ий. ХХХ. 29). Ст. 1125 переведен но конъектуре Коррадини. 1126—1130 столичным сенатом призванный... — Здесь вымышленный поэтом испу- ганный и прячущийся Ганнибал представлен уже в прямом противоречии е сообще- нием Ливия: «Будучи призван... в Карфаген, он возвратился — через тридцать шесть лет носле того, как отроком оттуда уехал — и прямо перед сенатом объявил, что проиграл не просто битву, а войну и что надеяться на спасение возможно лишь в случае заключения мира» (там же). 328 Примечания ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ 1-3 Быстрое за Океан... - Эти строки оригинальны (насколько может быть ори- гинально описание очередного заката), так как во всех предыдущих описаниях Феб вечером гнал своих коней в Океан, который тем самым представлялел (в соответ- ствии с античной мифологической традицией) обтекающим плоскую Землю. Пред- ставление об антиподах предполагает, что Земля шарообразна, а стало быть, Солнце не знает отдыха и гонит своих коней вкруговую (шарообразность Земли и даже Длина экватора были известны древним, но поэты предпочитали мяфологическую астрономию научной). Землю Петрарка, как и древние, считал центром мироздания; келиоцентрическая конценция явилась двумя веками позднее. 3—3 Но как закатный уклон... -— О захвате Сцинионом вражеского лагеря и об «огромности добычи» кратко упоминает Ливий (ХХХ, 36); все подробности вымышле- ны Петраркой. 15 множество в стане добыч... - Вторая половина этого стиха ни в одном из ма- нускристов не сохранилась, хотя намеренного обрыва здесь нет, что видно по син- таксической недостаточности предложения, в котором отсутствует подлежащее («враги», «карфагеняне» или как-то иначе названные воины Ганнибала). Надежное восполнение лакуны вряд ли возможно. 18 Алчбой карфагенскою...- Перевод по конъектуое Коррадини. 21... Сардских душных пещерах... - Т.е. на Сардинии, обитатели которой назы- вались сардами. 31 ..пусть угрожает сошник... - В некоторых (сравнительно нечастых} случаях победителя не удовлетворялись проистекающими от захвата вражеского города вы- годами, а решали полностью и навсегда город этот уничтожить. Уцелевшие жители продавались в рабство, сам же город буквально стирался с лица земли — его жгли, а затем перепахивали руины нлугом, после чего эта перепаханная территория объяв- лялась заповедной, т. е. там нельзя было строиться, пасти скот, сеять хлеб и т. п. (проклятие и благословение одинаково священны). Когда Карфаген был взят Сци- пионом Эмилианом, то по решению Сената он подвергся именпо такому окончатель- ному уничтожению. 39—43 Поздний свет засветил... — Ср. у Вергилия о пчелах: Труд одинаков у всех и отдых у всех одинаков: взяться за дело снешат поутру, не мешкая в улье, но лишь велит от работ полевых домой воротиться Геспер, взыскуют сот и негою пестуют тело. («Георгики», ТУ, 184—187) 45—66 После, как первый голодный порыв... - Ср. у Вергилия: Только лиюхь голод гостей утолен был лакомой пищей, начал владыка Евандр... («Энеида», УШ, 184-185} 81 Аргус — См. ИТ, 478 и примеч. . 81—52 Вы видели, други..- Полководческое искусство Ганнибала при Заме хвалят й Ливий, особо отмечая удачное построение, о котором рассказывает суше, чем Пет- рарка, но столь же подробно (ХХХ, 33, 35). 86 Когорту латинян...- В войске Ганнибала были уроженцы Лация, враждеб- ные римлянам, но обученные баться но римским правилам и римским строем. Когор- та — пехотное подразделение примерно из 400 бойцов. 88—87 индийских чудищ.. с гетулийскими..- Т. е. индийских и африканских (поэтич. «гетулийских» — по Гетулии, дикой стране на западе Африки) слонов, кото- рых у Ганнибала было 80: «ни в одной битве столько не бывало» (Ливий, ХХХ, 33). Слоны в карфагенском войске появились благодаря Ксантинпу (см. примеч. УТ, 644— 690) в подражение: македонянам, у которых слоны были индяйские. Впоследствии соответствующей дрессировке подвергались и африканские слоны (труднее поддаю- щриеся приручению), но учитывая долгий срок их жизни, можно полагать, что у Ган- нибала оставалось сколько-то Ксантипповых слонов, хотя источник Петрарки в дан- ном случае неясен. Песнь восьмая 329 95-98 ..С этим умыслом я..- Здесь Петрарка строго следует рассказу Ливия (ХХХ, 33). 102—191 Случалось мне слышать... Сципион начинает пересказывать свою буду- щую беседу с Ганиибалом (см. примеч. [1, 89-110). 199 Ни Дарий, ни Пор...- Имеются в виду Дарий Ш, последний персидский царь династии Ахеменидов, погибщий в 330 г. до н. э, в войне с Александром, и полуле- гендарный индийский царь Нор, тоже побежденный Александром, но сделавшийея его другом. 11-113 „не великая слава..- Ср. УП, 1072—1085. Такое мнение Нетрарки ско- рее всего объясняется не только тем, что он недооценивал победы греков на Востоке, мо и тем, что лучший способ расхвалить войско или военачальника всегда заключал- ся и заключается в преувеличении силы поверженного противника. 15 Здесь царя я не смею тулить...- Хоти выше речь шла об Александре, но о его нравах Сципион отзывается ниже (ст. 135-141), так что приходится думать, что имеется в виду Пирр, отличавшийся благородным поведением; однако Парр воевал и с римлянами, а сравнение нравов идет вслед сравнению деяний и выводу, что с варварами биться легко. Такая бессвязность отчасти извиняется тем, что Сципион говорит в основном о Ганнибале, предпочитая его обоим упомянутым царям. 17-19% „врага прославить... Сходным образом и за те же качества хвалит Ган- нибала Ливий (ХХИ 4). Ст. 129 переведен по конъектуре Коррадини. 3325141 Д похвалить ли вождя...- Историческая и фольклорная традиции видят в Александре сложный и везаурядный характер, яо с точки зрения римских про- писных добродетелей (а Петрарка судит с этои точки зрения) подобный характер не выдерживает никакой критики. Александр, действительно, довольно часто напи- вался пьян и однажды в пьяной ссоре убил своего друга Клита (после чего нытался лишить себя жизни); в начале своего знаменитого похода, действительно, искупалея в холодной горной речушке, чем едва не положил конец походу и себе самому; ав процессе завоевания Персидской державы чрезмерно увлекся восточной роскошью и раболепием восточных вельмож. Не только Ганнибал, как справедливо замечает ниже устами Сципиона Петрарка, ничего подобного себе не позвохял, но и никакие великие или хотя бы видные полководцы тоже вичего подобного себе не позволяли и просто не могли позволить — остается лишь согласвться с тем очевидным до три- виальности фактом, что Александр был личностью, уникальной во всех отношениях, и своеобразкым чемпионом легендарности сделался именно поэтому. Сведения ‘об Александре Петрарка чернал преимущественно из книги Нвинта Курция (Г в. н. 3.) «О подвигах Александра Великого», причем данные стихи очень близко передают соответствующие отрывки этого сочинения (ст. 135-136 ср.: Курций, У, Т; Х, 5; ст, 137-138 ср. УП, 4; ст. 139 ср. ИЬ, 5; ст. 140-441 ср. УТ, 6; Х, 5). 14 „покорив князей, города и народы.— После этой строки Феста помечает ла- куну. Стих вроде «А Сципион Массиниссе в ответ с улыбкой молвил» здесь и вправду ожидается, так что предположение о лакуне основательно. Речи поэмы всегда по- мечены выражениями типа «Ганнибал молвил», «царь ответил» или хотя бы «он го- ворит» (это последнее в переводе иногда опускается, так как соответствующую функ- цию исполняют кавычки). Речь Массиниссы от речи Сциниона ничем не отделена и «так сказал Сцинион» (ст. 210) не указывает, где же он начинает говорить. Рассуж- дения о судьбе Александра отчасти навеяны соответствующими рассуждениями Ли- вия (1Х, 17-19). 158-158 „под той же властью... Филипп Македонский, подчинив города Балкан- ской Греции, оставил им видимость свободы, объявив себя только «предводителем эллинов». Формально это значило, что города сохраняют суверенитет во внутренней политике, но в политике внешней выступают как союзники и в случае войны имеют Филиппа полководцем. Реально города не имели почти никакого суверенитета, так как их главное занятие (распри друг © другом) отменялось «союзом», а побочное за- вятие (внутреняие расири) подавлялось недоброжелательными «союзниками». Алек- сандр, наследовав Филиипу, устроил показательную расправу над мятежными Фива- ми и ушел на Восток, вамереваясь быть царем вселенной и не слишком интересуясь делами «тыла», так что ори нем греки чувствовали себя вольвее, чем при Филипние, пребывая в надежде, что после ухода этого «предводителя» новых уже не будет. 160 ..мирный араб и ленивый бактриец! — Оба кочевых народа характеризуются 33 Примечания неверно, так как отнюдь не были мирными и лепивыми. «Усилий» Александру стои- ло только завоевание Бактрии (Средняя Азия), многочисленное и воинственное на- селение которой, знакомое лишь с начатками государственности, как бы ускользало от покорения обычными способами (взять столицу, иленить царя и т. п.), а побеж- дать бактрийских князей приходилось поодиночке. 561-163 Но ны на Север пойти..- Александр воевал с самой могущественной из держав древности — с Персией, которую победил и которая по могуществу была не- сравнима со всеми перечисленными народами, вместе взятыми. Ст. 161 переведен по конъектуре Коррадини. 168—169 четырем латинским сраженьям..- Имеются в виду победы Ганнибала при Тицине, Требии, Тразименском озере и Каннах. Вопрос к Массиниссе — ритори- ческий, так как сражения эти собеседник помнит, поэтому далее Сципион образца: ется к новой теме. 119—178 Был и другой Александр... Шурин Филиппа Македонского в 332 г. до н. з. отправился в Италию, куда его пригласили граждане греческого Тарента, чтобы он защитил их от туземных племен, что он и исполнил, заключив к тому же договор с Римом, но в 326 г. в очередном сражении был разбит и погиб при переправе через реку. Убившая его «авсонийская пика» была луканской (луканы — племя в Южной Италии, впоследствии покоренное Римом, но поначалу ему враждебное). Об Алек- сандре Эпирском пишут Ливий (УПИ, 17, 24; 1Х, 17, 49) и Юстин (ХИ,2), в передаче предсмертных слов Александра Петрарка следует Ливию (1Х, 19). Никакого догово- ра о дележе мира у этого Александра с его знаменитым племянником, конечно, не было. 188 „подсекла его ранняя смерть..- Александр Македонский умер в Вавилоне в 323 г, до н. з. за потора месяца до своего 33-летия. Гипотеза о его отравлении имеет мало доказательств, однако и не опровергнута окончательно. 193—197 Когда бы Фортуна жизнь у него отняла..— Действительно, четыре свои великие победы (см. примеч. УНГ, 168—169) Ганнибал одержал в возрасте 30 с не- большим лет. - 202-203..„.когда бы свою он исполнил угрозу..— Уходя на Восток, Александр, на- сколько можно судить по всем свидетельствам, вообще не собирался возвращаться из Азии и хотел столицей своей сделать Вавилон. 215—219 Кели сам Ганнибал..- См. УП, 102—107 и примеч. Здесь «некий воин» продолжает начатый самим Сципионом пересказ его будущей беседы с Ганпибалом. 220 Мудрый Лелий в ответ...- Перевод по рукописному чтению. Коррадини пред- лагает конъектуру «Тронутый Лелий» («(асблз» вместо «6064и$»), но его мотивиров- ка не представляется основательной, а перечень планет свидетельствует в пользу мудрости (учености). 222 ..Боот ледянистый...- Созвездие Волопаса (греч. «Боот»), ассоцинрующееся в античной поэзии с дальним Севером из-за своей близости к обеим Медведицам. 224-228 оно на других не положе..- Невоспроизводимая по-русски игра ‘слов 430] —зо0115», т. е. «Солнце — единственное». Что название Солнца происходит от «50- 193» пишет Цицерон («О природе богов», И, 27), отчасти следуя греческой философ- ской (платонической) традиции, искавшей приметы единственности ‘Солнца уже в самом его имени. 225—229 И что бы ответил этот хитрец... Лелий завершает пересказ будущей бесе- ды Сципиона с Ганнибалом, начатый самим Сципионом и «неким воином» (см. при- меч. УП, 102—107, 215-219). 229—231 Но взять четвертое место... Но этим строкам видно, насколько вредит остроумной фразе всякое ее растолковывание. 238-243 Так, когда пчелы... Это уже второе на небольшом протяжении сравнение римлян с пчелами (ср. ст. 39—43} объясняется тем, что римляне свершиля «благочест- ный подвиг», а ичелы всяким читателем ТУ кн. «Георгик» Вергилия воспринимают- ся как «благочестный народ». Таким образом, хотя прямого цитирования тут нех но само по себе сравнение является отсылкой к авторитету Вергилия. 24-17 Голько забрезжил день... Ср. у Ливия: «Сразу после битвы Сципион от- правил Лелия в Рим вестником победы» (ХХХ, 36). Ст. 246 переведен по контъек- туре Коррадини. 262—285 Лодго он не хочет идти...- Здесь Петрарка продолжает тему бегства и трусости Ганнибала (см. УП, 1121-1130 и примеч.) Песнь восьмая 331 285—268 Так жена..- Здесь возможен непрямой вамек на историю Лукреции (см. ШИ, 684-732). 214—288 „окреп благородным духом... сказав... Речь Ганнибала представляет со- бой риторическое развитие все того же сообщения Ливия о Том, как полководец признался сенату, что проиграл войну (ХХХ, 35 - ср. примеч. У, 262—265), соеди- ненное со столь же риторическим развитием сообщения Ливия о том, что в народном собрании Ганнибал также советовал заключить мир, как это ни невыгодно, хотя на- род мира не желал (ХХХ, 37), вдохновлевный прежними успехами того же Ганни- бала. Никогда, в сущности, не живший в Карфагене, он говорить с народом не умел, порядков республиканских не знал и, привыкнув единолично распоряжаться армией, дошел до того, что стащил с амвона возражавшего ему оратора, чем вызвал еще большее неудовольствие народа, однако вынужденный извиняться, ухитрился сделать это в такой деликатной форме, что собрание согласилось его выслушать, это доволь- но пространное извинение у Ливяя содержится (там же), но Нетрарка ограничива- ется сочинением для Ганнибала покаянной речи, а эффектный конфликт полковод- ца с народом опускает: то ли потому, что «народом» (т. е. суверенным вародом) для него являются только римляне, то ли потому, что хрупкость всякого авторитета в условиях даже ограниченной демократии ему непонятна и доверие к «испытанному вождю» кажется натуральнее, то ли но обеим причинам. 289—303 После этого... Ср. у Ливия: «А иные летописцы нередают, что Ганнибал прямо с поля битвы бежал к морю я на заранее приготовленном корабле поспешил отправиться к Антиоху» (ХХХ, 37). Тайное бегство Ганнибала после того, как рим- ляне нотребовали его выдачи, Ливий описывает вместе с другими событиями 196 г. до н. э. (ХХХШ, 48). Петрарка в хронологии следует «иным летописцам», а в описа- нии бегства Ливию («а сбежал он, разумеется, к царю Антиоху и теперь успокоится не раньше, чем воспламенит войною всю вселенную»). 303—308 ..готовый к битвам... Антиот...-- Об Антиохе см. П, 121-123 и примеч. Про- звище «Великий» он получил за начатую в 212 г. до н. э. войну с парфянами и бак- трийцами, которых победил в нескольких сражениях, но покорить так и не сумел. В описываемое время он был в союзе с римлянами, в ближневосточные же свои авантюры пустился вримерно пятью годами позже, тогда же оказав гостеприимство Ганнибалу. Заставив Ганнибала сбежать сразу после битвы при Заме, Петрарка тем самым смещает на несколько лет назад и современные этому бегству события. Утверждение «не было только вождя» - комплимент Ганнибалу. Он был, конечно, полезен Антиоху, но ко времени его приезда Антиох уже около 20 лет занимался почти исключительно войнами и довольно часто преуспевал, так что сам был «вож- дем». хотя полководческие его способности несравнимы с гением Ганнибала. 316 Дрепан (ныне Трапани) — построенный кафагенянами город с гаванью на се- веро-западе Сицилии. Берег Панорма...-- Панорм (выне Палермо) был древний фини- кийский город тоже на северо-западе Сицилии. Вид обоих городов напоминает Ган- вибалу о поражении, так как Сицилия давно стала римской. 312-3% „„Вулканову россыпь — Липары...- Ср. у Вергилия: В море Сиканском лежит близ Липары Эоловой остров, скалы крутые на нем день и ночь окутаны дымом, почву под ними изъел огонь циклоповых горнов... {«Энеида», УП, 416-418) Липарские острова называемые также Эолийскими, находятся у северного берега Сицилии; главный остров этого архипелага (упоминаемый Вергилием) — Липара (ныне Линари), он и дал имя остальным. Лиларские острова — вулканического пре- исхождения, извержения там были очень частыми, отсюда их соотнесение с Вулканом (Гефестом) а у Вергилия и с подчиненными Вулкану кузнецами-циклопами. Карфа- генянам эти острова никогда не принадлежали, но с 251 г. до н, э. были во власти римлян, о могуществе которых лишний раз напоминают Ганнибалу. 315-321 Рсть пролив...- Ср. у Вергилия: После отплытья тебя примчат к берегам Сицилийским ветер — туда, где расступятся вширь тесвивы Пелора; влево к Земле поверни и по морю влево плыви ты кружным путем, берегись и волн и берега справа! 332 Примечания Слышал я: материк там обрушился в страшном крушенье {могут всё изменить бесконечно долгие сроки), две страны разделив, что прежде были едины. (Там же, Ш, 410-416) Пелорский мыс (ныне Капо ди Фаро или Кано ди Мессина) находится на северном берегу Сицилии, почти перегораживая Мессинский пролив. 321-331 направил судно кормчий Пелор...- Здесь Петрарка следует Валерию Мак- симу (1Х, 8). Страбон рассказывает сходную историю (Г 1, 17), только у него уби- тый кормщик Пелор ведет персидские корабли и, будучи греком, оказывается запо- дозренным персами в измене. Исторически с названием мыса эти легенды не свя- заны и в античной литературе отразились мало. 331: Кефалена — большой остров в Ионическом море, более правильное название которого «Кефалления», что Петрарка знал из Ливия (ХХХУШ, 18), т. е. исказил слово, по всей вероятности, создательно (просодически «Кефалена» удобнее). 332 Закинф (ныне Занте) — тоже остров в Ионическом море, недалеко от берегов Пелононнеса. На самом деле он втрое меньше Кефаллении, зато в отличие от нее весьма плодороден. 333—334 ..когда бы дорогу дали Истм и Коринф...- Пелопоннес соединялся со средней Грецией узким перешейком, Истмом («Истм» по-гречески и значит «пере- шеек»), на котором стоял Коринф, порт двух морей — Ионического и Эгейского. Это его (чрезвычайно выгодное) положение «двуморского» города постоянно обыгрыва- лось латинскими поэтами, искавшими для него эффектных определений (так эни- тет «двуморской» принадлежит Горацию — «Оды», Г, 7, 2). 338—446 видлу Мефону они...- Тут Петрарка путает две Мефовы: Ганвибал ви- дит Мефону Мессенскую, находящуюся в Пелопоннесе, а вспоминает Мефону Фра- кийскую и Филиппа Македонского (отца Александра Великого, а не современного Ганнибалу царя), который тоже был одноглазым и потерял глаз именно в битве при Мефоне Фракийской, хотя его кривизна гораздо менее знаменита, чем кривизна Ганнибала. У Филициа было такое количество боевых ранений, и при этом он погиб настолько. крепким и здоровым физически, что даже наиболее приметное его увечье как-то не вызывало особого интереса историков. У Раннибала приметных боевых увечий не было, и глаз он потерял не в бою, а при переходе через Цизальпинские болота (Ливий, ХХИ, 2) в результате какого-то воспаления, лечить которое в усло- виях быстрого марша ие было возможности, Допустимо полагать, что Ганнибал сде- лалея так известен этим своим внежним признаком именно потому, что другие кривые военачальники (а таких хватало} бывали ранены в присутствии множества своих и чужих воинов, между тем как Ганнибал успел не раз победить римлян, ра- нен не был — и вдруг явился сначала перед своими, а потом и перед врагами кривым. Даже Ливий по естественной инерции приписывает это увечье отчасти доблести (бессонным размышлениям о плане войны), но все-таки исчезновение одного глаза У здорового и никем не раненного молодого человека, пусть бы и склонного к страте- хической теорни, было неожиданным и хорошо запомнилось. . 342 уголок, обильный... пальмой...- На юге Крита, где были древние финикий- ские колонии, климат благоприятствовал разведению финиковых пальм, плоды кото- рых экспортировались даже в Афины. & „..гносийские... поля, обращенные к Евру.-Т. е. кносские (Кносс — древний город на Крите, столица Миноса; по-латыни «к» перед «н» легко озвончалось в чг»). В данном случае «кносский» употреблено в смысле «критский», так как Евр дует с юго-востока, а Кносс находится на северном берегу Крита. В принципе Ганнибал должен был плыть именно мимо кносского (северного) берега: чтобы попасть в Ефес, не нужно было огибать Крит с юга, дорога лежала севернее. Видимо, поэт плохо представлял себе путь из Карфагена в Ефес. 546 Ефес — это был крупнейший город Малой Азии, доставтийся вместе с Сирией Македонской династии Селевкидов, к которой принадлежал и Аятиох, но основанный. гораздо раньше и (по одной из гипотез) все теми же финикиянами. 35% „.цтоб не ложной была его клятва..-— О клятве Ганнибала см. УТ, 254—255 а примеч. 358 иивийский брат был в помощь азийскому брату. Т.е. как Сципион Афри- Песнь восьмая 333 канский помог своему брату Луцию Сципиону Азиатскому в войне с Антиохом {см. П, 124—123 и примеч.). Перевод по конъектуре Коррадини. 359—458 Чувствуя щедрую милость богов..— В описании похода Сципиона на Кар- фагеп, победы над Верминой и прихода в Тунет 30 послов Петрарка очень близко следует Ливию (ХХХ, 36). 364 ‚„Октавию, другу-вождю.. - Это тот самый Октавий, чей грузовой флот был в нарушение перемирия захвачен Гасдрубалом (см. УТ, 758—784 и примеч.). 37 из Италии присланный Лентул...- Это тот Публий Лентул, чьи суда во вре- мя перемирия благополучно прибыли к Сципиону (см. примеч. УТ, 784—785). После этого Лентул вернулся в Рим и привел еще один флот. 318-380 окутана вся в насличную зелень... Символика оливы была знакома едва ли не всему древнему Средиземноморью: оливковые ветви держали в руках просители, и даже Ною голубь принес масличный листок, знаменующий прекращение потопа (Бы- тие, 8, 11). . 381-38? к брегу Тинета плыть..- Перевод по конъектуре Коррадини. В Тинете был лагерь Сципиона (см. УЁ, 289—291). 390 и укрепленной стеной...- Перевод по конъектуре Коррадини. О длине и тол- щине карфагеяских стен пиптут многие античные авторы, так как этот город, дейст- вительно, был на редкость хорошо укреплен. 408 „Меркурий с холма и Феб от нагорья... Два возвышенных мыса, ограничивав- щих Карфагенскую бухту, звались но Аноллону (более возвышенный) и Меркурию {менее возвышенный). 418 ...за отцовекую спорбную участь... — Перевод по конъектуре Коррадини, воснол- нившего существующую в части манускриптов лакуну (которой в других манускрин- тах соответствуют явно случайные и неподходящие слова) эпитетом «скорбную». 422 много пеших бойцов и конных бойцов... Ливий пишет, что Вермина был особенно силен конницей, так что римлянам после победы досталось полторы тыся» чи (живых!) лошадей. 428 ..и отвести удар.— Перевод по конъектуре Коррадини. 436 ..и одиноко бежал...- Но Лавию, Вермина бежал не один, а со спутниками, хотя немногими. Он потерял, если зерить Ливию, 17 000 бойцов (убитых и взятых в нлен), однако не стоит переоценивать эти потери. Войско Вермины состояло лишь из части бывших подданных Сифака, верных законному наследнику, так как Вермина оставался влиятельным нумидийским князем. 439 ..в Альбе тюрьму иль в Гибуре гробы? — Пленный Сифак содержался сначала в Альбе (бывшей Альбе Лонге), а затем в Тибуре (городок, бывший, как и Альба, древнее Рима и так же постененно превратившийся в «дачную зону»), где и умер, не дожив до триумфа Сципиона (Ливий, ХХХ, 45), хотя Нетрарка не отказывает себе в удовольствии изобразить среди влекомых в триумфе пленников опечаленного царя (ГХ, 348—353). В относящихся к бегству Вермины стихах текст несколько бес- связен (или испорчен), но по общему смыслу ясен: Петрарка полагает, что «несчаст- ному» Вермине лучше было умереть, чем превратиться в одинокого и безвестного бродягу,— смерть предиочтительнее такого бесчестия. Никакая историческая резль- ность за этим утверждением не стокт. Вермина, пережив проигранное им сражение, не только не канул в безвестность, а был через некоторое время признан римлянами царем и заключил с ними союз (Ливий, ХХХИ, 19). Фактически Нумидией владел Массинисса, но римляне из-за прежних его карфагенских связей были не слишком в нем уверены (и папрасно), поэтому ценили возможность в случае чего принугнуть его еще одвим «законным нумидийским царем». , 481—481 Был озабочен Сенат...- Ливий пишет, что слух о возобновлении военных действий в Африке сопровождался многими неблагоприятными знамениями в самом Риме и в близлежащих областях Итални (кроме перечисленных Петраркой событий, он называет еще несколько причиненных молниями разрушений) и что эти знамения были чискуплены по отеческому обычаю» принесением в жертву быков, причем за каменный дождь на Палатине быки приносились в жертву 9 дней подряд (ХХХ, 38). Подробности Петрарка сочиняет сам. Действительно, в случае угрозы государству дозволялось обратиться к пророческям Сивиллиным кнагэм, якобы купленным Тарк- винием Древним у той самой кумской Сивиллы, которая некогда помогла Энею спуститься в преисподнюю для встречи с покойным Анхизом,— книги эти хранались 334 Примечания в храме Юпитера Капнтолийского под надзором особой жреческой коллегии. По Ли- вию, римлянам‘ для отвращения дурных знамений хватило привычных («отеческих») способов, но обращение к Сивиллиным книгам, конечно, эффектнее и обнаруживает больший испуг. Богов, которым приносились жертвы, Ливий тоже не пазывает, а не- речень Нетрарки показывает его недостаточное знакомство с римской религией, так как никаких оснований приносить жертвы фуриям или речным нимфам у римлян не было, а Нерей — отец не речных, а морских нимф (нереид). Так же, если не неверно, то неуклюже упоминание между Юпитером и его супругой Юноной («Царицей не- бес») неназванных «вышних». Лагонины звезды — Аполлон и Диана, дети Латоны (греч. Лето), считавшиеся хранителями Рима (в особенности со времен Августа — ср: «Вековую песнь» Горация). Марс, будучи отцом Ромула, почитался также и отцом всех вообще римлян, Его сестра (иногда супруга) — богиня войны Беллона. Ледины чада — Кастор и Поллукс (греч. Полидевк), так пазываемые «Диоскуры» («Зевсовы юноши»), сыновья-близнецы Юпитера и амиклейской царицы Леды. Оин охраняли мореплавателей, так что жертвы им и Нерею могли быть полезны римскому флоту. Хаос - не предвечный хаос, а царь преисподней Дит, иногда называемый этим евфе- мистическим именем; ср. у Клавдиана: ..Й какое Хаос отважный взял приданое, став Прозерпины похищенной мужем... («Похищение Прозерпины», Г, 27--28) Жертвы Диту и Земле приносились на погибель врагам — ср. жертвоприношение Дециев (ПТ, 596—617 и примеч.). : 482 обряд смягчил угрозы... Зримо это проявилось в прекращении наводнения (Ливий, ХХХ, 38). 483—491 новый консул спешит..- На самом деле поспешность объяенялась тем, что встревоженный (см. выше} Сенат решил помочь Сципиону войском и назначил военачальником консула Гиберия Клавдия Нерона, который, напротив, медлил от- правляться, так как сенаторы объявили, что назначать условия мира будет Спицион, пользуясь своим правом победителя (Ливий. там же). Промедление Клавдия пси- хологически объяснимо: решение Сената подчиняло его Сципиону и делало его кон- сульское звание как‘бы второсортным, о чем он, разумеется, не мог «неустанно просить» Сенат. В Африку Клавдий рвался в начале своего консульского года, до битвы при Заме, когда исход войны еще не был ясен (Ливий, ХХХ, 27). 403—246 природа сама пустить не желает... Неудачное плавание Клавдия опи- сано у Ливия. До окончания срока своего консульства Клавдий не успел даже отре- монтировать корабли, а так как (в дополнительную ему обиду) полномочия его прод- лены не были, то флот он привел назад в Рим, будучи уже частным лицом (Ливий, ХХХ, 39). Кроме этой своей неудачи, он так ничем и не прославился. 301 диз темных пещер Эоловых вырвались братья... Т. е. ветры. В описанин бури Петрарка несколько подражает Вергилию («Энеида», 1, 80-124). . 306 и нет снастей... Перевод по конъектуре Коррадина. 307 ...Аквилон...- Клавдий плывет на юг, так что дующий с севера Аквилон (Бо- рей} мог бы быть для него поиутным ветром, если бы дул в меру. 508-510 паруса измокли от Австра..- Южный ветер не просто замедляет здесь движение плывущих на юг судов, а кидает их на берег. Даже Ливий называет эту бурю «ужасающей». 527-591 „Евр рванулся...-- Юго-восточный ветер отбросил флот к северо-западу, погная корабли от тосканского побережья (Популония - древний этрусский город близ нынешнего Ливорно} к Ильве (Эльбе} и далее, т. е. в направлении, протиноно- ложном намеченному. ` 512-538 „гонит несчастных... — Ливий пишет, что буря у берегов Сардинии была еще злее прежней, но о человеческих жертвах не сообщает, хотя говорит не только © побитых, а также и о потонувших судах, чему обычно сопутствует гибель какого-то числа моряков. Исходя из этого, Нетрарка дает гиперболическое описание «стынущих трупов» и общего смятения. 3% ‚.гардинский Карал (чаще «Каралис», ныне Кальяри). Портовый город на южном берегу Сардипии. й 541-530 :и 00 Рима дошли счастливые вести..- «Среди усугубленного неудачей Песнь восьмая 335 беспокойства вдруг явились гонцы от Сципиона с вестью о победе, а вместе с ними и карфагенские послы просить мира, да притом один из гонцов, легат Ветурий Фи- лон, сообщил о полном поражении Вермины. Все храмы были открыты и всюду три дня совершались благодарственные богослужения» (Ливий, ХХХ, 40). О карфаген- ском посольстве в Риме поэт подробно рассказывает ниже (ст. 682 слл.) 558-567 Другой Корнелий, прозванием Лентул..-— К сожалению, это тот самый Гней Корнелий Лентул, который так самоотверженно пытался спасти Эмилия Пав- ла при Каннах (см. Г, 383—410 и примеч.), Избранный консулом на 204 г. до в.э., он потребовал себе у Сената назначения в Африку, по сенаторы согласились на это лить со многими оговорками я только на случай, если мир не будет заключен (Ли- вий, ХХХ, 40}, хотя было совершенно ясно, что мир заключен будет. Ливий объяс- няет желание Лентула так же, как и Петрарка,— завистью. Эта отрасль рода Корне- лиев всегда оставалась как-то в тени, можно сказать, что Лентулам вообще не везло (брат Гнея, Луций, в 206-200 гг. успешно воевал в Испании и просил триумфа, но не получил на это дозволения, так как не был консулом, в 199 г, его избрали консулом, а с триумфом он уже опоздал). Единственная удача Гнея оказалась в том, что бес- славное его консульство не привлекло, в сущности, внимания потомков и не скомпро- метировало сго подвига при Каннах, т. е., войдя в историю с помощью Эмилия Пав- ла, он не был выброшен из нее Сципионом. 573—605 Вы назовете мне мощных вождей...- В этом рассуждении Петрарка следу- ет Ливию (ТХ, 18), который в свою очередь следует Демосфену, рассуждающему в речи «О венке», сколько неудобств и опасностей грозит всякому, кто исполняет ту или иную должность в демократическом государстве, и насколько легче и проще воевать, будучи никому не подотчетным царем, чем, дескать, отчасти и объясняются усиехи Филиппа Македонского в его войнах с греками. . 604-60 Сам... сожалел он...- Ср. у Ливия: «Сципион, как передают, не раз говорил впоследствии. что завершить войну взятием Карфагена помешали тщеславные пося- гательства сперва Тиберия Клавдия, а затем Гнея Корнелия» (ХХХ, 44), Ст. 607 переведен по конъектуре Коррадини. 619-611 .оставиии боги внуку... Т. е. Сципиону Эмилиану (см. П, 145-158 и примеч.). 613-635 Когда Сципион-победитель...- У Ливия ситуация описана проще: всем хо- телось бы разрушить Карфаген, но все понимают, что это не получится, и единоглас- но решают заключить мир (ХХХ, 36). Петрарка превращает желаемое в сущее, со- вет у него единогласно отвергает мир, а затем, «тронутый» обстоятельствами, о кото- рых было известно и ранее, смягчает «суровый суд» Сципиона, чье мнение тем самым какое-то время остается чуть ли не самым радикальным, хотя в действительности Сцинион не был суровее своего штаба, а прибытия возможного преемника опасался больше остальных — он и так уже давно пользовался продленными консульскими полномочиями и не был твердо уверен, продлит ли нх Сенат еще на год. Некоторая бессвязность данного отрывка объясняется, видимо, желанием Петрарки изобразить своего героя непреклонным мстителем и при этом миролворцем, соглашающимся на «преждевременный» (см. ст. 635—639) мир. 570-616 Вновь завиделсея свет послам..— Речь Сципиона к карфагенскому посоль- ству воспроизводит Ливий (ХХХ, 37), сводя ее к сухому перечислению условий мира, хотя повачалу и говорит, что послам пришлось выслушать «суровые попреки своему вероломству и назидания, Что пора уже им поверить — после стольких-то пораже- вий! — в богов, кон воистину существуют и блюдут клятвы». Условия мира Нетрар- ка передает точно. 8 Мы же...- Перевод по конъектуре Коррадини. . 65 Требуем... Ганнибала...- Ливий, ссылаясь на «иных летописцев» (см. примеч. УНЬ 289-303), добавляет со ссылкой на них же, что когда Сципион потребовал выдать Ганнибала, то получил отказ, «ибо Ганвибала-де в Африке уже нет». Сам Ливий, перечисляя условия мира, о Ганнибале не упоминает, зато в рассказе о по- зднейших событиях Сципион у него заступается за Ганнибала, активно участвующе- го в управлении Карфагеном и потому обвиняемого Массиниссой во всевозможных грехах против римлян,- Сципион считал такое вмешательство в карфагенские дела непозволительным, но Ганнибалу все равно пришлось бежать (ХХХ Ш, 45-49). 675-617 ...6 народе вставала смута...-- См, примеч. УПТ, 274-288. 336 ° Примечания 883—085 .Гасдрубал, прозванием Гедус...- Ср. у Ливия: «Приметнее всех прочих послов был Гасдрубал, которого земляки его прозвали Гедус,- он всегда стоял за мир и против Барки со всеми его приверженцами» (ХХХ, 42). Обычно прозваще «Гедус» или «Гед» ве переводится, однако не исключено, что у Ливия «Наедиз» — не транслитерация, а перевод финикийского прозвища, потому что по-латыни Ваеди$ — козленок (ср. прозвище кроткого Фабия Максима ‹«ягненок», вытеспенное затем бо- лее известным прозвищем «медлитель»). Впрочем, если «Гед» — не перевод, то все фикникийские слова, которые можно было передать латинским «НаеФ из», Гасдрубалу «подходят», так как возводятся к корням, означающим либо «приятность», либо «муд- ость», либо «честность». Прозвище могло быть и греческим от корня 1656 (лат. Вае- о} тоже со значением «кротости», «стыдливости». 887 Трое было при нем италийцев..-— Возглавляемое Гасдрубалом посольство сопровождали (по поручению Сцинпиона) Луций Сцинион, легат Ветурий Филон и Марций Ролла (Ливий, ХХХ, 38), оба по знатности не уступавшие Сципионам, хотя из менее влиятельных родов. 686—892 ..хонсул Лентул... желал... войны... Лентул, действительно, не хотел мира, желая оттягать у Сципиона долю славы, но Сенат собрался в храме Беллоны не по- этому. В принципе у сенаторов не было постоянного места для заседаний, так что сходились они обычно в том или ином удобном для собрания храме. Храм Беллоны стоял за городской стеной: для собрания он был пригоден, как и любой другой, но давал сенаторам возможность в случае чего прогнать послов, так и не пустив их в город (неугодные послы считались врагами), а если соглашение будет достигнуто, то и посольство будет допущено в Рим (угодные послы считались гостями). Поэтому сенаторы, узнав о приближении посольства, выбрали для заседания этикетно при- емлемое по указанным причинам номещение. Вместе с карфагенянами прибыли союз- ные им македоняне хлопотать о своих пленных, но их дальше храма Беллоны не пустили и просьбу их удовлетворять не стали (Ливий, ХХХ, 42). Иро карфагенских послов уснели доложить Сципионовы гонцы, так что результат переговоров был ясен, однако по правилам представить послов сенаторам должен был консул, а Лентул делать этого не хотел и так представление несколько отсрочилось, поскольку опро- тестовать решение консула пришлось перед народным собранием (там же, 40), как и Дальнейшие его тщеславные капризы (там же, 43). 893—697. посланцы в собранье Сената...- Ср. у Ливия: «Приглашены были карфа- генские послы. Увидев, что лета их позтенные и осанка величавая —а были в том посольстве первейшие вельможи Карфагена, каждый своим умом понял, что теперь- то разговор и вправду пойдет о мире» (там жо, 42). 769— 827 начал речь Гасдрубал...- Вкратце содержание этой речи передано Ливи- ем (там же), причем главная ее идея в том, что во всем виноват Ганнибал и его приверженцы. Замечание Ливия, что Гасдрубал говорил о многом и разное, отража- ется в поэме: речь Гасдрубала пространна и витиевата. 795... юноша некий... Ганнибал. 708 Нет, язык мой страха не знаи...- Перевод по конъектуре Коррадини. 715 „чистейший Ганнон...- Ганнон был главой сенатской факции, к которой принадлежал Гасдрубал Гед и которая стояла за немедленное. заключение мира с римлянами даже после нобеды при Каннах (Ливий, ХХИШ, 13), вскоре после этой победы Ганной умер, так что уже возвращающийся в Африку Ганнибал собирается мстить человеку, умершему не менее чем за 10 лет до битвы при Заме. В посольство Петрарка Ганнона не включает, но пренебрежение его к хронологии достаточно, что- бы описать встречу мудрого старца со Сцинионом в Карфагене (УПТ, 1066—1068). 719—120 „.кдятву над алтарем... См. УТ, 254-255 и примеч. 120-122 „немалая распря..— Гипербола, предполагающая будто Ганнибал чуть ли не от рождения встречал отнор со стороны Гасдрубала. 723 Вышел я против него...- Действительно, партия Ганнона возражала против Испанского похода (Ливий, ХХИ, 3, 9), причем Ганпон тогда был жив и возглавлял оппозицию. ‚745—146 „только мы в9воем...- См. примеч, У, 745. 741-148 В эти самые дни... Ганнон воспророчил... — См. примеч. УШ, 715. О про- рочестве Ганнона по поводу гибельности для карфагенян победы при Каннах пищет Валерий Максим (УП, 2). Песнь восьмая 337 168—712 Горцы — ваши отцы... - Предки римлян не были горцами в собственном смысле слова: Коррадини, проанализировав употребление Нетраркой субстантиви- рованного прилагательного «а!ршиз», убедительно доказывает в своем примечании, что это слово означает «разбойник» (такое развитие значения вполне понятно, так как «зимними квартирами» италийских разбойников были горы). Действительно, Ромул и Рем были не только пастухами, но и буйными забияками, угонявшими чужой скот (Ливий, 1, 4), к тому же Ромул убил Рема, объявил Рим убежищем и так привлек в него множество бродяг, которые затем обманом похитили сабиня- нок, так Гасдрубал в шутливой форме показывает Сенату знакомство с римской «священной историей», Далее он уже в серьезной форме демонстрирует эти же познания, объявляя Марса, отца Ромула, отцом римлян. 193—196 „на кресте смертоносном... - Распятие было позорной казнью, которой подвергались грабители, взбунтовавшиеся рабы и т. и, (ср. чстыдную лютую смерть» в пророчестве Юпитера о Христе — УП, 714-715). Столь же (если не более) позор- ной казнью было утопление в мешке, которому подвергались отдеубийцы. 807—808 Нет выше победы на свете, чем над своею душой... — Ср. У, 448. 319-816 Иным с непривычки... Здесь Петрарка почти дословно следует Ливию, которому тема михосердия победителей была особенно близка, так как победивший всех своих соперников Август проводил именно «политику милосердия». 828-830 Вслед иные послы... - Ливий конспективно передает содержание этих «более жалобных», по его же определению, речей (ХХХ, 42), но Петрарка ограви- чивается описанием «жалобности», так как все, что можно высказать, уже высказал Гасдрубал. 835-843 Стало от слышимых слов... - Ср. у Ливия: «Когда сделалось очевидно, что Сенат склоняется к милосердному решению, один из отцов, обозленный фини- кийским вероломством, якобы громко спросил, а каких же богов призовут теперь свидетелями клятвы своей карфагеняне — дескать, тех, которых они нризывали раньше, они уже обманули. «Тех же самых и призовем, ибо вполне явили они вражду свою к клятвопрестунникам!» — ответил на это Гасдрубал» (ХХХ, 42). 845 .и подтверждают отец за отцом... — Перевод по конъектуре Коррадини. Сенатское постановление о мире еще не означало заключения мира: из-за Лентула даже и самое постановление должно было утверждаться (и было утверждено) народным собранием по представлению народных трибунов, носле чего таким же порядком было постановлено, что заключить мир поручается Сципиону, к которому были отправлевы для этого чиновники и жрецы. Голосование в Сенате было откры- тым и устным, т. е. ноочередным. 819—852 „прошу 0б одном... — У Ливия карфагеняне сразу же просят еще и дозволения выкупить часть пленных, а Сенат, отказавшись от выкупа, шлет Сци- пиону приказ освободить 200 названных послами лиц (ХХХ, 43): в поэме просьба гостей и великодутие римлян оформлены более эффектными обстоятельствами, описанными отдельно, и оказываются трогательным финалом пребывания в Риме поелов (ст. 955—988). 858—857 На просьбу дано дозволенье... - Хотя юридически Рим еще воюет с Кар- фагеном, но фактически после сенатского постановления мир заключен, поэтому карфагеняне приобретают статус гостей, которым будут пользоваться «после вой- ны» и который во время войны» оговаривается еще одним сенатеким постановле- нием (не зря именно римляне изобрели термины «4е таге» и «4е {ас40»). Прогулки послов по Риму Ливий, разумеется, не описывает. 8860 Лаомедонтов сын... — Имеется в виду Ганимед (см. ИТ, 140 141 и примеч.), отдом которого был царь Трос, а братом Ил (отсюда Троя и Илион). Лаомедонт был сыном Ила, т. е. племянником Ганимеда, но допущенная поэтом путаница объяснима, так как сыном Лаомедонта был пресловутый любимец Авроры Тифон, тоже стяжавший бессмертие, хотя далеко не столь приятное, как у его двоюрод- ного, деда (см. 1, 155—156 и примеч.). 2 Аппиевы врата... — От этих ворот, обычно называвшихся Капуанскими, на- чиналась знаменитая Апниева дорога из Рима в Каную, древнейшая из римских дорог, проложенная Анцием Клавдием Слепцом в 312 г, до н. э. 5 Пред ними Паллантеевы стены... — Паллантей был древний город в Арка- дии, откуда якобы явился в Лаций сын Меркурия Евандр и построил себе город 42 Франческо Петрарка 338 Примечания на холме (Вергилий. «Энеида», УПТ, 51—54; Ливий, Г, 3), впоследствии получившем имя Палатинского (от «Паллантей»): пределами этого города был ограничен древ- нейший «квадратный» Рим. Если идти по Аппиевой дороге, то первым из римских холмов вошедший в Капуэнские ворота увидит Палатин, хотя не совсем ясно, зачем послы у Петрарки делают такой крюк с Марсова поля, — но все экскурсии всегда начинаются «где положено». Впрочем, вероятно, поэт плохо представлял себе и местоположение храма Беллоны, так как Марссво поле, где он находился, было при Имнерии почти сплошь застроено, и угадать среди бесконечных на- пластований старых и новых руин и дворцов планировку определенной и уже ушедшей эпохи было почти невозможно. 860—370 5 аркадянки вё щей дивные чудеса... - Имеется в виду Кармента, мать Евандра, почитавтаяся пророчицей (Ливий, Г, Т). По преданию, она же научила латинян грамоте, приспособив к их языку греческий алфавит (Гигин. «Сказки», 227), что примерно соответствует исторической истине, хотя роль Карменты сыграли этруски. «Начертанье письмен», «книги» и «латичскому роду польза» подразумева- ют, вероятно, именно алфавит, Однако святилище Карменты было далеко от Пала- тинского холма и находилось близ Капитолия, у ворот, названных по ее имени Карментальскими,- поэт ошибочно (хотя в соответствии со «здравым смыслом») помещает мать поближе к сыну. Ср. у Вергилия: Молвив, прошел он вперед и алтарь показал и ворота, что и но сей еще день Карментальскими в Риме зовутся, ибо доныне у всех здесь в ночете имя Карменты, нимфы-провидицы, встарь предрекавшей великую славу роду Энея в веках и удел Паллантея высокий. («Энемда», УПТ, 387-391) Она же предрекла Геркулесу, что он станет богом (Ливий, 1, 7). 811-874 Справа Целийский холм... Авентинский... - Палатин и эти два холма представляют собой фон одного из побочных нодвигов Геркулеса, рассказ о котором и слушают «любопытные путники». Эту историю кратко рассказывает Лавий (Т,7) и подробнее Вергилий («Энеида», УП, 191—261). Когда Геркулес возвращался из своего похода на Запад, ов проходил через Лаций, где в пещере на крутом Авен- тинском холме жил великан Как(ус), сын Вулкана, огнедьннащий и жестокий. Ему понравились быки, которых Геркулес отнял у Гериона, н он решил украсть чужую добычу, причем воспользовалея той же хитростью, которой воспользовался младенец Меркурий, когда крал быков Аполлона. Дождавшись нока усталый Гер- кулес задремлет, Какус утащил быков за хвосты в свою пещеру, чтобы не уличить себя следами. Как и в случае с Меркурием, хитрость открылась, но последствия ее были совсем иные, чем в трогательной размолвке двух богов-братьев, лишь тес- нее их сблизившей. Геркулес, как ему это было свойственно, впал в ярость. Он отвалил огромный камень, которым вор загородил вход в свою пещеру, и принялся осыпать врага стрелами — Какус дыхнул пламенем, создав дымовую завесу, й так сделал стрельбу бесполезной. Тогда Геркулес ринулся в пещеру, настиг Какуса и придушил его на раность Евандру © товарищами, которые тут же соорудили герою алтарь. Купанье быков в сюжет не входит — это такой же поэтический образ, как «искупать конл в таком-то море», т. е. попросту «дойти до этого моря». Хозяевами Италии в древние времена были этруски, потому Петрарка и называет реки этрусскими. 878 „Свайный мост...- Анк Марций построил этот мост, чтобы окончательно присоединить к Риму холм Яникул (Ливий, Т, 33; см. также 1, 524 и примеч.). 870-877, „столб, сохранивший память о Коклесе.. - 0 подвиге Горация Коклеса подробно рассказывает Ливий. Публий Гораций Коклес был из того же рода, чте и трое братьев, спасших римлян от подчинения Альбе (см. Г, 549-576), но жил несколькими поколениями позднее — во времена изгнания царей. Всего через два года после установления республики Ларс Порсена, царь этрусского Клузия, со- чувствовавший Тарквиниям, двинул войско на Рим, заняя Яникул и хотел пере- правиться через Свайный мост: нужно было задержать врага на том берегу, чтобы римляне успели разрушить мост и так помешать вторжению, но было зазедомо ясно, что римский арьергард обречен на почти верную гибель,- поэтому стали вызывать охотников. Первым яызвался Гораций, заявивший, что ему в помощь Песнь восьмая 339 довольно двоих: итак, справа от него стал Спурий Ларций, а слеза Герминий Акви- лин. Сначала онн удерживали врага втроем, прижавлаись спинами к тому самому памятному опорному столбу моста, затем в последний момент Гораций отослад соратников назад, а сам, когда мост окончательно рухнул, бросился в быстрый Тибр и вплазь при оружии добрался до своих — из нечтеняя к такой его доблести Порсена запретил своим лучникам стрелять в героя. Благсдарные согреждане воздвигли Горацию прижизненную статую, а защищавший его спину столб сделал- ся достопримечательностью (П, 10 впрочем, о подвиге Коклеса так или иначе упоминают чуть ди не все римские писатели). 877 ... конная дева... — Клелия, о подвиге которой также рассказывает Ливий. Заключив мир с Порсеной, римляне дали ему заложников, в том чиеле девиц, Клелия, будучи среди них чуть ли не самой знатной {она происходила от Гая Кле- лия, последнего царя Альбы), была недовольна свсей участью и сбежала домой, вплавь переправившись через Тибр, однако сенаторы вернулы ее Порсене в соблю- дение заключенного договора. Порсена и без того был сшкеломлея римской доблестью (кроме Горация. ему пришлось иметь дело еще и с пресловутым Муцием Сцеволой —см. примеч. УП, 941—944), так что, хотя силы у него хватало, поспешил заклю- чить мир, и от живого залога римской доблести (храбрая девица) благоразумно решил поскорее избавиться: он отправил Клелию обратно в Рим, предложив ей забрать с собой каких захочет заложниц, что она и сделала (ПШ, 13). Конная статуя была особо почетной (Гораций Коклес получил статую степенью ниже — изображе- ние в полный рост). 873 Капище Солнца... — Петрарка имеет в виду так называемый семипоясной храм Солнца, построенный только при Сентимии Севере, т. е. ва четыре столетия позже описываемых в поэме событий, однако хронология нарушена сознательно, о чем сам поэт сообщает в одном из писем к друзьям (эта проблема подробно рас- смотрена в комментарии Коррадини). Храмов златые чертоги... - Роскошные хра- мы, воздвигнутые Августом на Палатинском холме; однако нарушение хронологии тут опять намеренное и оговорено поэтом (см. выше). 889 Храм Земли... - Этот храм тоже был выстроен позднее и находился ва пути к Капитолийскому холму. - 882—883 нашли человечью голову... - Это произошло при закладке храма Юпите- ра Капатолийского: лицо у найденной ‘землекопами головы было не тропуто тлени- ем. и все вместе было сочтено «явным знамением, что быть месту сему оплотом дер- жавства и главою вселенной, таково было мнение всех гадателей» (Ливий, 1, 55). 883—885 парфагенское диво... — Юстии рассказывает, что, когда рыли землю для закладки Карфагена, в земле нашлась голова быка — знамение будущего благо- денствия, но в порабощения (ХУШ, 5). Действительно, главным тяглом древности был бык, однако в данном случае легенда соотносится скорее с легендой о хитрости Дидоны (Г, 180—181), а пророческий смысл был ей придан позже, когда «знаменье» уже доказало свою истинность. К тому же, если верить Юстину (а других источ- ников тут нет), финикияне сразу же верно истолковали знамение, ве отставая в этом смысле от римлян, и немного «передвинули» город, хотя не совсем ясно, как им это удалось, коль скоро кунлен был совершенно определенный участок (пожа- луй, у Нетрарки были основания пренебречь развязкой этой легенды). 898—892. порог, к которому шли.. - Триумфатор на колеснице, запряженной белою четвернею, слагал на этом пороге свой свящепный наряд и свою добычу. Поэт перечисляет в основном добычу, но упоминает о четверпе, так как из храма триумфатор уходил пешком, разом ` превращаясь в частное лицо. Ст. 892 переведен но конъектуре Коррадини. 293—895 „обломки судов, финикийские стяги... - Эти предметы оказались в сокро- вищнице не случайно: Плиний Старший пишет, что у карфагенян боевые спасти очень часто бывали разукрашены золотом (Ш, 4, 13). 898—597 „смотрят на птиц... - Это те самые гуси, которые спасли Рим (Ливий, У, 47), точнее, их одушевленные кумиры, содержавшиеся на Капитолии с устав- ными почестями, 302—903. бтенает.. вода...- К описываемому времени в Риме было два водопро- вода: Апниев (построен в 312 г. до н,5.) и Старый Анио (272 г. до н, э.). Хотя древние города водой снабжались в основном хорошо, но сооружений, сходных с 12* 340 Примечания римскими водопроводамя по архитектурному размаху и инженерной изощренности, не было вигде. 903-905 В Субурской долине... - Здесь Петрарка опирается на Светония, который пишет, что Юлий Цезарь жил в скромном домике в Субурре (букв. «Предместье» — Субурра поначалу и была предместьем Рима), а потом, получив жреческую долж- ность, перебрался в положенный по должности казенный дом («Божественный Юлий», 46). Все это вовсе не значит, что предки Цезаря жили в упомянутом домике (именно его скромность и указывает, что это вовсе не было наследственное имение), но поэт пользуется случаем помянуть Цезаря, да притом и не представля- ет размаха римской фактической и психологической урбанизации (и легкой смены квартир). 308-907 Эсквилин, Виминал, Квиринал — римские холмы, ве столь знаменитые и богатые историческими достопримечательностями, как Палатин и Капитолий. 908—910 Овут нагих исполинов.. — Эти статуи пережили не только победителей Карфагена, но и Петрарку: они стоят на Монте Кавелло, причем на подножии одной нанисано по-латыни «творение Фидия», а на другой — «творение Праксителя», — однако даже если бы это было так, т, е. если бы статуи были хотя бы копиями работ великих греческих скульпторов У (Фидий) и ТУ (Пракситель) вв. до н.3., то во всяком случае точно известно, что в Рим они были привезены при Тиберии, через 200 с лишним лет после прогулки послов по Риму, еще не завоевавшему Грецию и не слишком богатому ее художественными сокровищами. Ст. 909 пере- веден по конъектуре Коррадини. 312—913 ‚дворец Сципиадов... - Петрарка полагал, что даже видел руины этого Дворца и что они находились на Корнелиевой улице, где-то между Капитолийским холмом и выходом на Марсово поле. На самом деле дом Сципионов находился не К северу, а к юго-западу от Капитолия, был снесен еще во Ш в. до н.э., и на его месте была выстроена базилика. Выражение «знакомые знаки» приводит на ум герб, которого карфагеняне прявыкля бояться в бою и который вдруг видят над воротами, при Петрарке это было бы именно так, но у римлян гербов не было и богатый дом Сципиона отнюдь не был нохож на родовой замок. Если вообразить описываемую сцену вживе, то узнать, что дом принадлежит Сциниону, послы могли только от своих провожатых. 914-917 к Фламинийским воротам... - Эти ворота, действительно выходящие на Марсово поле, были построены лишь при императоре Адриане, т, е. через 300 с лишним лет после прогулки послов, и поэт, судя по его же (приведенным Корра- дини) письмам, это знал. Рим Петрарки все более и более приобретает черты веч- ного в высшем смысле — вневременного — города, в котором зримо соседствуют бы- лое, сущее и грядущее. Иногда Петрарка искажает хронологию намеренно, чаще невамеренно, но причина в обоих случаях одна: хронология для него малоактуаль- на и, следовательно, может быть изменена (или просто забыта), будучи вытеснена более значимыми ценностями, прежде всего доблестью, тоже вечной и вневремен- ной, и средоточием этой доблести — вечным Городом. 316-925 „поле Марсово... - На Марсовом поле находились так называемые Три- умфальные ворота, которые не были проемом в стене к фактически представляли собой триумфальную арку знакомого нам типа: «воротами» они были потому, что после прохождения под этой аркой триумфатор считался вошедшим в город. На самом поле находились храмы Марса, Беллоны и некоторых других богов (древний храм Минервы стоял на Целийском холме, но вноследствии, уже пря Империи, был поетроен еще один, слева от проходящей через Триумфальные ворота Широкой дороги, см. примеч. УПЕ, 914—917). Само поле было предвазначено прежде всего для обучения новобранцев, что не мешало все новой и новой его застройке храма- ми, цирками, портиками, театрами и т. д. Свои военные успехи римляне объясняли, в частности, «вольным» государетвенным устройством, которое, в свою очередь, явилось результатом изгнания царей и гражданской войны — соответственно имен- но на Марсовом поле послы слышат о подвиге Лукреции, об изгнании Тарквиниев, о Бруте и его сыновьях, о ликторских фасциях, т. ©. о том, что уже успел расска- зать Сифаку Лелий (см. Ш, 645-802 и примеч.). Ст. 918 я 920 переведены по конъектурам Коррадини. 928 „на правом возвышенном бреге... — Естественной гранидей Рима считался Песнь восьмая ЗА Тибр, за которым лежали земли, некогда контролировавшиеся этрусками, хотя на- селенные латинами. Послы перешли Тибр, видимо, по Триумфальному мосту, так как для дальнейшего им следует оказаться недалеко от Ватиканского поля. 218—933 „оный великий валун... - Об исчезновении Ромула и его явлении Про- кулу ем. примеч. 1И, 514-518. Ливий сообщает в связи с этим, что народ подозре- вал сенаторов в убийстве и что подозрения эти весьма основательны, так как сена- торы могли воспользоваться солнечным затмением и убить царя в темноте, а уж потом, боясь народных подозрений, найти «свидетеля апофеоза» (Т, 16). Место, где исчез Ромул, Ливий называет Козьим болотом (там же) — это близ Ватиканского поля, у излучины Тибра по дороге к Яникулу. В память о Ромуле там стоял чер- вый тесаный камень пирамидальной формы, несколько похожий на цирковую мету и потому прозванный «Ромуловой метои». Бытовало также мнение, что это и есть могила Ромула, т..е. что под «метой» погребено его тело — ср. «кости Квирина» У Горация («Эподы», ХУГ, 13). 934-945 обидят ы холм... - Яникул, холм за Тибром (т. е. не из «семи»), соеди- нявшийся Е городом благодаря пресловутому Свайному мосту Анка Марция. Ян (или Янус), один из древнейших собственно римских богов, был не только богом входа и выхода, но почиталея также древнейшим (прежде золотого века) царем, обитавшим именно на Яникуле (Овиди. «Фасты», Т, 241—149), так как в ту пору боги жили еще вместе с людьми: Сатурн, изгнанный Юпитером с неба, явился к Яну и тоже поселился на берегу Тибра (там же, 235—240) — золотой век в латин- ской „литературе часто зовется «веком Сатурна» (см. Ш, 143-146 и примеч.) 794 „авсонийских царей имена... - тех, которые правили после Сатурна, но прежде появления в Италии Энея. Итал — древний царь, правивший на юге Италии, получившей свое имя якобы от него (сведения об этом персонаже скудвы, так как единственным его мифологическим назначением было дать имя стране). Пик — сын Сатурна, живший в роще у подножия Авентинского холма, первый царь Лация и первын авгур (птицегадатель), впоследствии почитавшийся богом полей (сыном его был Фавн). В историческую эпоху на склоне Авентинского холма име- лось убежище, хотя опекающим его божеством считалась Диана, богиня лесов; в этом (и любом подобном ему) убежище мог укрыться преследуемый законом или местью беглец и внутри убежища оставался неприкосновенвым (хотя с правом убежижа связано несколько исторических анекдотов, указывающих на относитель- ность этого права). 9419 преданья память хранят... - Имеются в виду войны с Тарквиниями и © их союзником Порсеной в начале республики, когда главной базой этой враждеб- ной Риму коалиции был этрусский Клузий. О Порсене см. примеч. УПТ, 876-877. Гай Муций Корд, после того как Порсена оказался отрезанным от Рима 'Гибром {после разрушения Свайного моста — см. примеч, УИ, 876—877), однако оставался опасным противником, с соизволения Сената провик в неприятельский лагерь, что- бы убить Порсеву, но по ошибке убил его писца и был схвачен. Тогда на глазах у разгневанпого царя он «наказал» свою ошибившуюся правую руку — положил ео на стоявшую рядом жаровню и сжег, рассказывая при этом Порсене, что в Риме еще 300 юношей поклялись сго убить. Потрясенный царь поспешил заключить с римлянами мир, а доблестного Муция отпустил восвояси, после чего тот приобрел себе новое прозвище — Сцевола, т. се. «левша» (Ливий, П, 9—12). 945—\8 Ликаонийский мост... - Посреди Тибра, напротив Капитолийского холма, лежал островок, некогда именовавшиися Ликаонийским (происхождение этого гре- ческого названия пе известно и до сих пор рождает гипотезы), но чаще просто Тибровым (ТГиберина). По сохраненному Ливием преданию, островок образовался, когда римллне после изгнания Тарквиниев разрушили их дворец и выкинули все обломки и вообще все царское имущество в Тибр (ИП, 5). Опиравшийся на островок двухпролетный мост Петрарка называет Ликаонийским ошибочно — это был мост Фабриция и Цестия, фактически два моста (от правого берега до острова — мост Цестия, от острова до левого берега -- мост Фабриция), причем оба были выстроены при Империн. Ст. 947 пореведен по конъектуре Коррадини. 950-31 про Фабиев дом... - О подвиге Фабиевн сы, ии, 528—529 и нримеч. Кре- мера — правым приток Тибра, самый опасный участок тогдашних римских рубежей, который и защищали Фабии, 343 Примечания 255-988 предстает им тоипище тех... — Об освобожденных без выкупа карфаген- ских пленниках см. примеч. УПТ, 849—852. Петрарка ради дополнительного ноэти- ческого эффекта создает единство места: где пленникой просят, там же их всех и отдают (а не посылают Сципиону дополнительных распоряжений, как у Ливия). Коррадини предполагает, что «темница» (ст. 979), где томятся пленники, уже доставленные в Рим, это Туллиева тюрьма, не раз упоминаемая Ливием, а также Саялюстием, Варроном и даже Горацием, но представляется маловероятным, что Петрарка имел в виду какое-то конкретное узилище. Следует отметить словосоче- тание «рабы к гостям» (ст. 980). О том, что послы — гости, см. примеч. УШ, 856- 857, по они гости 4е Гас®, между тем как иленники суть военная добыча, которая бывает одушевленной и неодушевленной, причем первая делится на скотов и рабов, так что 4е ре пленники — рабы, которым присутствие «гостей» подает на- дежду на обретение сходного статуса, что с иными из них и происходат, В ст. 985 некоторые переписчики заменили «двести» на «триста», что противоречит Ливию, но демонстрирует высокое мнение средневековых книжников о римском милосердии. 1001—1004 разрешив Свои узы... - Это не только отсылка к одному из важнеиших догматов христианства, но и намек на текст пасхальной литургии (в русском ва- рианте: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав»), 1005111 По возвращенье приемлет его Сципион... — Ср. у Ливия: «Карфагеняне воротились в Африку, прибыли к Сципиону ин заключили мир, условия коего пере- числены выше» (ХХХ, 43), Сципион в данном случае выполнял поручение Сената (см. примеч. УП, 483—491), в архивы которого и должны после ратификации (для которой послам пришлось снова съездить в Рим — Ливий, ХХХ, 44) поступить соот- ветствующие документы. Об условиях мира см. ст. 640—674 и примеч. О принесе- нии в жертву свиньи Ливий пе упоминает (он и вообще не упоминает о жертвах, но просто ввиду избыточности такой информации — при заключении мира жертвы приносились всегда), и не совсем ясно, почему Петрарка выбирает для мирной жертвы именно это животное, свинья относилась к «мелкому скоту», а по серьез- ным поводам в жертву обычно приносился крувный скот, чаще всего быки. Берд- жин и Вильсон предполагают, что поэт выбрал в жертву свинью под влиянием Вергилия: Дидона посылает прибывшим в Африку изнуренным троянцам двадцать быков, сто овец и сто «огромных свиней со щетиной жесткой» («Энеида», Г, 633— 635), однако весь этот скот, как и вино, посланы ею, чтобы накормить и напоить изгнанников, а какие «почетные жертвы» приносит опа вместе с Энеем (там же, 632), у Вергилия ие сказано. Можно предложить другую интерпретацию, основан- ную на двух простых положениях. Во-первых, дело происходит в лагере Сципиова, который в полевых условиях без труда может спешно добыть овцу или свинью, но вряд ли быка. Во-вторых, приносится не жертва всесожжения, а обычная жерт- ва, малая часть которой будет уделена богам, но все остальное предназначается для совместного пира, и готовить жаркое будет римский повар — а то, что у римлян самым парадным блюдом была зажаренная целиком свинья, этого Петрарка не знать не мог, так как римская литература переполнена пиршествепной темой. Сочиняя отсутствующие у Ливия подробности, поэт мог сознательно или бессозна- тельно избрать в «мирную жертву» самое вкусное из допустимых обстоятельствами животлых, 8012—1027 Суипион.. награждением занят... — О том, что Сципион подарил Мас- синиссе Цирту «и другие города и земли Сифакова царства, доставшиеся во власть римскому народу», сообщает также Ливий (ХХХ, 44), но «и другие» у него не означает «все», так как кое-что римляне на всякий случай оставили Вермине (см. примеч. УПГ, 439). О наказаниях Ливий пишет: «С неребежчиками обошлись суро- зее, чем с беглыми рабами: тех перебежчиков, кон были латинского племеци, обез- главили, а кои были племени римского, тех распяли на крестах» (ХХХ, 43). Извест- ное презрение, которое питали римляне к «рабской душе», бывало причиной неред- кой снисходительности к рабам, от которых никто и не требовал доблести, благо- честности и нрочих гражданских добродетелей, а беглых рабов в Ганнибаловом войске хватало, так как, перейдя на сторону врага (точнее, врага своих хозяев), они обретали свободу. Римляне подвергаются более позорной и более мучительной казни, чем латиняне, именно потому, что римское гражданство было гораздо почета Песнь девятая 343 нее латинского и как бы повышоло цену предательства. Под римлянами здесь понимаются не жители Рима, а те, кто пользовался правами римского граждан- ства, это право римляне порой давали не отдельным лицам, а целым городам, желая улестить их соответствующими привилегиями, хотя по разным причинам такое гражданство все равко было второсортным. При ноявлении в Италии Гання- бала эти «римские граждане», часто всей душой ненавидевиие Рим, по тем или иным мотивам переходили нод карфагенские знамена, под которыми уже бились их менее привялегированные земляки. Однако до Африки добрались только вемпо- гие из этих «перебежчиков». Ст. 1025 переведен по конъектуре Коррадини. 1031 „оласит любезное слово... — Эту речь Петрарка сочинил, у Ливия Сципион после заключения мира никаких речей не произносит, но читатель уже привык, что герой поэмы многословнее своего ‘исторического двойника. Куда любопытнее, что речь с оценкой заключенного мира у Ливия содержится, но это — речь Ганниба- ла (ХХХ, 44), предеказывающего согражданам весьма жалкую участь. Воспользо- ваться этой очень эффектной речью Петрарка не мог, так как «его» Ганнибал уже сбежал к Антиоху. 1047 ..мир возлюбите... - Перевод по конъектуре Коррадини. 1058 „отсекли зараженную плоть. — Ср. в Евангелии от Матфея: «Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный» (18, 8). 1061 „тоть и влечет человеков оно...- Перевод по конъектуре Коррадини. 1089—1070 .приказанье все предать огню корабли... Сожжение военного флота карфагенян было одним из условий мира. Ливий, ссылаясь на «иных летописцев», сообщает, что сожжено было до 500 судов, и добавляет; «Финикияне были в таком горе, словно пылал сам Карфаген» (ХХХ, 43). 1972 Тефия — это морская богиня, в поэтических текстах выступает как одице- творение моря (отсюда возможность словосочетаний тина «Эгейская Тефия»). 1973—1075 „Солнцев сын..- Фаэтон, сын Гелиоса, пожелавший прокатиться на отцовской колеснице, не совладавший с упряжкой, сделавшийся виновником миро- вого пожара и погибший (остановить всесожигающую колесницу удалось лишь це- руном). 1977 „сгорели в прежней войне..- Вероятно, Петрарка имеет в виду многократ- ио упоминавшуюся гибель карфагенского флота при Эгатах, результатом которой была победа Рима в Г Пунической войне. Как ни тяжелы была для карфагенян тог- дашние условия мира, выдачи римлянам всего оставшегося флота они не включали. 1079 афинский флот, спартанцами схвачен... Имеется в виду пресловутая Си- ракузская экспедиция (см. примеч. УЁ 586—588). Сиракузяне сами уничтожили афинский десант и афинский флот, но для Афин это было очередное поражение в Нелопоннесской войне, когда Афины и Спарта соперничали за первенство в Эл- ладе. у 1081—1084 Оуепенелой толпой..— Петрарка намеренно развивает замечание Ливия (см. примеч. УШ, 1069-1070), так что и у читателя складывается впечатление, будто Карфаген взаправду горит, хотя сожжет его другой Сципион и гораздо позднее. Однако окончательное. уничтожение Карфагена было относительно легким и обес- печивалось победой Сципиона над Ганнибалом — поэтому Петрарка и показывает сожжение флота как бы на фоне послоднего (хотя еще только предстоящего) по- . жара. ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ 1% .ты, средь стольких трудов...- Участие Энния в африканском походе вымы- шлено Петраркой. Энний, который до 184 г. до ин. э. не имел даже римского граж- данства, проходил военную службу на Сардинии, где и привлек внимание Катона (будущего цензора и врага Сцинионов), когда тот по пути из Африки в Рим посетил этот захолустный гарнизон. Катон взял способного центуриова с собой, и так тот в 204 г. до н. э. оказался в столице, сблизился со многими вельможами-эллинофи- лами, а затем (по окончании африканского похода) и со Сцапионами, особенно с 344 Примечания Публием. Энний был почти одвих лет с героем, хотя пережил его (умер в 169 г. до н.э. на 70-м году). 17—22 „если сонмом святые камены...- О Геликоне и Кастальском ключе см. при- меч. УП, 500—504 (представляется примечательным, что упоминавшаяся компакт- ность мифологической топографии влияет уже и на комментаторов «Африки» — Берджин и Вильсон пишут, что Кастальский ключ бьет ва Геликоне). Обращает на себя внимание, что Сцинион в перечне даров, которыми наделяют поэта Аполлон и камены, называет калам — слово это в поэме употребляется во второй, но не в последний раз и требует пояснений. Собственное значение этого слова — «тростин- ка», так как жители древнего Средиземноморья первоначально пользовались только тростниковыми перьями, в переносном же значении «калам» — любой инструмент писания (отсюда дожившее до наших дней выражение «арзаз саапи» — «описка»). В нервый раз поэт говорит о своем «шатком каламе» во вступительном обращении к Роберту Анжуйскому (Т, 69), на чью ноддержку надеется. Это упоминавие калама вызывает в сознании привычный образ: стол, стул, чернильница и пишущий нечто на белом листе писатель — вариации этой умозрительной картинки будут незначи- тельны. Действительно, древние писатели, которым хочет подражать Петрарка, ни- сали (тем или иным каламом} или диктовали секретарю (нисцу, а порой и стено- графу, но так или сяк «человеку с каламом»), причем среди них были своеобраз- ные «чемпионы черновиков», сравнимые с самим Петраркой: одним из таких чем- ционов был, как известно, Вергилий, переделывавший каждый стих «Энеиды» по многу раз и в результате оставивший иные стихи незавершенными. И тем не ме- нее в перечне даров что-то ве так, этот вручаемый каменами калам режет слух всякого хоть немного сведущего в античной литературе читателя и режет не слу- чайно, потому что каламу в этом перечне места нет. Античная мифология ноэзия, по происхождению своему греческая — а именно к этой мифологии обращается Сци- пион,- включала множество по-разному комбинируемых мотивов: поэт был избран- ником Аполлона и/или муз (иногда одной музы), поэт пил воду Кастальского ключа или Гиппокрены, поэт был связан с местами почитания Аполлона и муз (с Парна- сом и Геликоном), на устах у поэта был мед и т. д. однако «инструментом» поэта — а это для нас сейчас важнее всего!- была лира, но калам никогда. В античной тра- диции процесс писания и соответственно пибьменные принадлежности мифом почти не осмыслялись, что и понятно: миф возник в эпоху, когда слова были неотделимы от напева, т. ев. лира была — при всех своих мифологических коннотациях — необхо- димой принадлежностью поэта, ибо поэзия была устной н не ассоциировалась с грамотностью и атрибутами грамотности. Как ни кратко (сравнительно с дальней- шим) было время этой сугубо устной традиции, но представление о веобходимых поэту духовных и физических «дарах» сформировалось именно тогда и впослед- ствии уже не менялось. Не санкционированный мифологией калам не был к тому же исключительной принадлежностью поэта — хотя каламом писали поэты, но’ та- ким же каламом писал кто угодно и что угодно: грамотность в античную эпоху была практически всеобщей, столь же всеобщим было наличие письменных принадлеж- ностей, к никакие музы никому их не дарили. Так называемые «темные века» ран- него Средневековья сократили число грамотеев до минимума, а число поэтов (пусть неважных поэтов) при этом осталось весьма значительным — почти всякий человек, начитавшийся чужих стихов, мог написать свой. Для средневекового сознания поэт — один из сравнительно немночисленных грамотоев-клириков, имеющий отли- чительным признаком своей причастности к ученому сословию письменный прибор. И хотя Петрарка жил в сравнительно просвещенную эпоху, инерция этого пред- ставления была такова, что разбуженные основоположником гуманизма древние камены сохранили за нисьменным прибором его средневековый престиж. 32—33. наградой... лицо твое.- Изображенне поэтом наружности Сципиона см. ТУ, 46—69 и примеч. Возможно, Петрарке был еще неизвестен (или справедливо казался неподлинным) первый предположительный портрет Сципиона. Судя по данному стиху, поэт надеется увидеть портрет своего героя — такие надежды касательно раз- ных деятелей древности в ту пору и позднее питали многие, и надежды эти чаще, чем кажется вероятным, оправдывались, так как итальянские ваятели были доста- точно искусны, и современники редко опознавали подделку: поэт наверняка ожи- дал, что вот-вот где-нибудь объявится и портрет «звездного юноши». Песнь девятая 345 36—39 Давно твоя слава...- Ср. у Горация: Кому неправой мздою была бы смерть, того к спасенью Доблесть взнесет горе тропою зановедной в небо, персть отряхвувши земную с крыльев. («Оды», Ш, 2, 21-24) 52 „камень могильный узрев Эакида-пращура...- Перевод по конъектуре Корра- дини, во всех манускриптах вместо «ауЙ («иращура») переписчики дают «апис» (здруг»), что нелепо, так как Эакид (Ахилл, внук Эака) никак не мог быть другом Александра Македонского. Коррадини опирается ва Курция, у которого Александр хвастается, что происходит от Ахилла (ТУ, 6}. Действительно, цари Эпира (а мать Александра Олимпиада была эпирской царевной) объявляли себя потомками сына Ахилла и Деидамии Неоптолема, называемого также Пирром, который якобы после многих странствий осел в Эпире (поэтому у эпирских, а порой и у роднившихся с вими македонских царей были употребительны — но только как «царские» — имена Пирр и Неонтолем, внрочем никогда не принадлежавшие одному лицу, т. е. полно- стью мифологическое наименование не воспроизводилось}. _ 33-№ Юноша, сколь ты счастлив..- Эту сентенцию Александра, посетившего в Троаде курган, почитавшийся могилой Ахилла, приводит Цицерон («За Архия», Х, 24), которому Петрарка следует почти дословно, возвращаясь к этой теме в 154 со- нете. 83-6 „подарит Каллиопа...- Муза эпической поэзии. Хотя здесь Энний перечис- ляет лишь некоторые из вполне традиционных даров муз (ср. примеч. {Х, 19-22), однако и ему суждено вскоре упомянуть калам, причем в самом невероятном из зозможных контекстов. 85—66 .,песнопевца... Меонийского...- Т. е. Гомера. Меоиия — поэтическое назва- ние Лидии, порой распростраияемое почти на всю Малую Азию, уроженцем которой обычно считали Гомера. 86—67 Еврипида высокословного...- Еврипид ввиду своей близости к философам и софистам почитался самым мудрым из греческих трагиков, а так как отличался довольно сентенциозным стилем, то был и самым цитируемым; чаще цитировали только Гомера. 69—13 Сделай, как попросил я тебя..- Сначала Коррадини, а позже Мартел- лотти указывают, что в своем вопросе Сципион формулирует две темы, которым была посвящена речь Нетрарки при венчании его ва Канитолии 6 апреля 1344 г.: соотношение поэзии и правды и значение лаврового венка. Первая часть этой речи {© поэзии и правде) существует в русском переводе В. В. Бибихина (в кн.: Фран- ческо Петрарка: Эстетические фрагменты. М., 1982). Энний отвечает Сципиону крат- ким пересказом Капитолийской речи в ст. 90-123. А 81 сладкому ладу внимать Пиерийскому...- См. примеч. УП, 500—504. 99-107 Леснопевцев удел..— Здесь Петрарка «в кратких словах» излагает первую часть своей Капитолийской речи, созданной под значительным влиянием сочинения Лактанция (ритора и анологета 111-ТУ вв.) $О божественных уставовлениях» (1, 2, 24—25). Ст. 95 и 107 переведены по конъектурам Коррадини. 198-123 Ныне осталось сказать о лавре...- Используя лавр как метафору неувя- даемой славы, ноэт отчасти опирается на «Этимологии» Исидора Севильского (УТ-- УП вв.), который пишет средн прочего, что лавр выкогда не бывает поражен мол- нней (ХУП, 7, 2; ср, ст. 116-119). Это же бессмертие зелени оказывается здесь и объяснением приязни к лавру Аполлона (ст. 414—116), хотя оно противоречит тра- диционному объяснению, т. е. мифу о Дафие (см. У, 477—486 и примеч.). Аполлон здесь представлен в его наиболее поэтической ипостаси Мусагета (хороводителя муз). «Киррейский» в поэтическом языке значит «Дельфийский» (по Кирре, Дель- фяйской гавани), а в Дельфах ва Парнасе находился знамевитейший из древних храмов Аполлона, особенно прославленный свонм оракулом — это был главный зем- ной дом бога. Поэт соотносит бессмертную зелень лавра с бессмертной славой во многих своих стихотворениях, как латинскях, так и итальянских, а также в письмах. 130—191 ‚день коротая краткий..— Петрарке была известна пословица, предполо- жительно восходящая к одному из древнеримских мимов: «С речистым спутником и путь короче» (ср. ст. 290—296). 346 Примечания 142 а особливо певцов, цветистым отличных каламом..— См. ст. 19-22. Чита- тель волен представить себе фантастическую картину: Гомера, своеручно пишущего «цветистым каламом» свои поэмы! Иначе не получается, так как ниже среди пев- цов Энний выделяет именно Гомера. 44—18 Многих же тысяч певцов мне Гомер единый превыше... 0б особом при- страстни Эвния к Гомеру см. ниже, в данных же стихах выражается расхожее в древней Элладе мневие, что вся чтлавная» мудрость собрава в гомеровских поэмах, а все прочее знать не обязательно (на этом основании финский полководец Никий, известный своим благочестием и проваливщий пресловутую Сицилийскую экспеди- цию, заставил своего сына Никерата выучить наизусть «Илиаду» и «Одиссею»). Родина Энния (Рудии) была в малоцивилизованной Калабарин, хорошего образова- ния в этом захолустье было не получить, а так как Энний имел хорошее образова- ние, то основательной представляется гипотеза, что учился он в Таренте — ближай- шем центре греческой образованности. Там, вероятно, общеобязательное благогове- ние неред «божественным Гомером» превратилось у него в то личное чувство, ко- торое само по себе сделалось едва ли не легендарным. . . 158 он мне явился во сне.—Ср. у Цицерона: «Да и вообще ведь нередко от раз- думий наших и разговоров является потом во сне такое же ввдение, как описан- ный у Энния Гомер, о котором он, конечно же, постоянно размышлял наяву и даже имел привычку с ним беседовать» («Сон Сципиона», Х, 10). Об этих видениях Энния пишут также Лукреций («О природе вещей», 1, 147-126; разумеется, при- зрак Гомера у Лукреция говорит Эннию именно о природе вещей), Гораций («По- слания», ИП, 1, 50-52; упоминаются лишь видения как таковые) и другие авторы, так что видения Энния пользовались достаточной известностью и в Средние века. 160—162 Бдительно бодрствовал я... Видение посетило Энния накануне битвы при Заме, пока он дожидался еще не вернувшегося после переговоров с Гавниба- лом Сципиона. 178—119. Пал я ниц... Ср. у Вергилия: Трижды пытался отца удержать он, сжимая в объятьях, трижды из сомкнутых рук бесвлотная тень ускользала, словно дыханье, легка, сновиденьям крылатым подобна. («Энеида», УТ, 700-702) 183—187 0) ты, Аргосского племени слава... Ср. у Вергилия: Светоч Дардавии! ты, о надежда вернейшая тевкров! ..Что омрачает светлый лик твой, скажи! почему эти раны я вижу? (Там же, П, 281, 285—286) Никаких определениых сведений о личности Гомера у древних не было, все это заменялось домыслами и преданиями, часто противоречивыми (например, за честь зваться родиной Гомера спорили семь городов, но в разных источниках в эту се- мерку входят и разные города, так что в общем конкурентов не менее одиннадца- ти). Предание о слепоте Гомера основывается, во-первых, на том, что певец Демо- док, изображенный в «Одиссее» эпическим сказителем вроде самого Гомера, слеп {УШ, 44 и далее); во-вторых, на народной этимологии имени «’Орурось от #0 Л брбу» (не видящий), хотя имя Нотегиз относится к числу значащих ({б07роб — заложник); в-третьих, на том общеизвестном факте, что среди рапсодов (исполнителей эпических песен) было много слепцов (сленец с хорошей памятью и голосом мог в качестве рапсода жить гораздо лучше, чем в качестве обычного ни- щего),— однако Гомер был не исполнителем-папсодом, он был аэдом, т. е. сам сочинял свои несни, так что между ним и «высококвалифицированными» бродягами, какими в той или иной мере были папсоды, различие огромное. Наконец, в-четвертых, поводом для предания о слепоте Гомера была его мудрость, способность видеть тайное, не соз- местимая со способностью видеть очевидное (греческое предание звает и других слепых прозорливцев, самый знаменитый из них — Тиресий}. Образ слепого Гомера но всем этим и другим причинам получалея целостнее, чем образ Гомера зрячего, но таким бесспорным слепцом, как мифологический Тиресий, Гомер все же не был, что и дает Петрарке мовод для описания эффектной сцены. Удивление Энния, мо- тивированное высказанными им причинами, эффектность эту усугубляет — особенно если вспомнить, что это Гомер Петрарки — писатель в буквальном смысле слова. Леснь девятая 347 188 ‚Линкея.. зорче..- Линкей, участник похода Аргонавтов и других героиче- ских предприятий, был знаменит своей зоркостью: он видел даже сквозь землю и камни. «Зорче Линкея» — такая же напраживающаяся гипербола, как «сильнее Гер- кулеса» ит. п. 187—193 Ужель в изобильной найдется Греции... Ср. у Цицерона: «Говорят, что Гомер был слепец, но на творенья его мы глядим, будто не словесность это, а жи- вопибь: есть ли в Греции хоть берег, хоть край, хоть какой-нибудь уголок и есть ли в битвенной науке хоть какой боевой прием, хоть войсковой порядок, есть ли хоть взмах весел, хоть человечья осанка, хоть звериная повадка, коих он не изобразил бы так, что —- пусть сам их и не видавши — нам помог увидеть точно въяве?» («Тус- куланские беседы», У, 39, 414).. Ст. 193 переведен по конъектуре Коррадини. 297—210 () сколь многим во вред..-— Эта тема развивается Цицероном в «Туску- ланских беседах» (там же), но в пример приводится Демокрит, в соответствии со многими преданиями ослепивший себя, чтобы отличать истинное от ложного, не впа- дая в заблуждение от нестроты бытия (см. также: Авл Геллий. «Аттические ночи», Х, 171, 1-4). Вопрос о причинах сленоты Гомера Петрарка обходит, так как у Цице- рона Гомер представлен слепым чуть ли не от рождения (никогда ничего не ви- Давшим), что делает излишней тему ‹обузы», а кроме того, во все время своей бесе- ды с Эннием Гомер ведет себя как вполне зрячий, хотя и наделенный пророческим даром, т. е. видит сразу тайное и явное. 215 В радости я поспешил за провидцем..— После этой строки в большинстве ма- нускриптов сразу следует ст. 246, и лакуны нет, что специально отмечено в издании Коррадини словами «недостача отсутствует». Берджин и Вильсон полагают, что ла- куна все же имеется, однако дальше этого утверждения не идут. Судя по несколь- ким недоуменным замечаниям переписчиков и другим косвенным источникам, о ла- куне здесь возможно говорить не с большим основанием, чем о лакуне между {У и У песнями — в обоих случаях в повествовании имеется перерыв, в обоих случаях перерыв сделан поэтом сознательно, в обоих случаях обнаружение мотивировки это- го перерыва показывает не только, что «недостачи нет», но и выявляет некоторые значимые особенности текста. В первом случае это были особенности композиции: сюжет, при поверхностном взгляде почти созпадавший с фабулой, вдруг такое сов- падение утрачивал, причем оказывалось, что глубинная композиция поэмы никогда и не соответствовала исторической фабуле, а опиралась на совершенно иную струк- туру. Во втором случае пропуск меньше, и уже известно, что ноэт на такие про- пуски способен, зато если в первом случае, опровергая или принимая концепцию лакуны, всякий знал, какие события обойдены рассказом, то во втором случае рас- сказом обойдена самая малость — но совершенно неизвестно, какая. Эта малость сво- днтся к вопросу: куда повел Гомер Энния? — а этот вопрос синонимичен вопросу, где находится нерожденная дуща Нетрарки, т. е. где она пребывала до рождения по его собственному мнению. В целом ситуация нохожа на соя Сципиона (Гомер — отец», Энний -— «сын», Петрарка — «зримое пророчество»), однако имеются заметные разля- чия. Публий Корнелий является к спящему © небес, ок не бесплотен (утешает и обнимает плачущего сына), он уводит его туда, где обретается сам — на небеса, а затем — после всего сказанного и явленного — сам провожает его обратно на зем- лю, где Сципион и просыпается. Гомер является к Эннию из-под земли (ст. 176- 177), он бесплотен (ст. 178—179}, он уводит Энния в некую неназваиную область. и тот, проснувшись чуть ли не посреди пророчества, оказывается в римском лагере {ст. 286—289). Из текста поэмы нам известно, что усопшие римские герои возно- сятся на небеса, где пребывали и до рождения (Ги И песни), но место для геро- ев — правда, не римских (например, для Ахилла} — есть и в преисподней (начало УТ песни), да иначе и нельзя: космология Цицерона может совмещаться с космо- логией Вергилия, но не может ей противоречить, так как Вергилиева традиция го- раздо сильнее всех других. Если так, то совершенно очевидно, что Гомер пребывает после смерти в том же преисподнем Элизии, что Анхиз — этого подземного рая поэт нам в У! песни не показывал, но его существовапие нодтвердил, описав заимство- ванные у того же Вергилия «поля скорби». Более того, Анхиз у Вергилия показы- вает Энею нерожденные души и рассуждает о них, а стало быть, совмещенпая с Цицероновой зергилианская космология допускает пребывание нерожденных душ и в преисподней, Сципяон в «Све Сцилиона», Анхиз в «Энеиде», Нублий Корнелий 348 Примечания в «Африке» — все пророчествуют чу себя» м всё, что показывают, показывают «у себя». Из этого вытекает, что коль скоро Гомер явился из Элизия, то он должен низойти с Эннием в Элизий и там показать ему нерожденного Петрарку — больше негде. Правда, Публий Сципион тоже пророчествовал о молодом тосканском поэте {П, 441—454), однако сыну его не показывал. По всему выходит, что нерожденная душа Петрарки обретается в Элизии,- но Элизий хуже небес! В Элизий нисхо- дит за пророчеством лишь Энний, который хуже Сципиона (Сципион лучше всех!), а побывать на небесах дозволяется лишь Сципиону. И Элизий все-таки ад — антич- ный, блаженный, но ад, обитатели которого бесплотвы, между тем как обитатели небес существуют во плоти, как и положено воскресшим. Вроде бы совершенно ясно где побывал Энвий, но говорить об этом напрямнк поэту не хочется — христианину ЖУ в. при всем его уважении к Вергилию ве хочется так уж откровенно изобра- жать свою нерожденную душу где-то под землей, особенно зная, что даже древним {Цицерову) быля известны места получше. А открывать Эннию доступ на вебеса, переселив туда усопшего Гомера, не согласно с авторитетом Цицерона и ие по чину Эннию. Итак, Петрарка делает для себя все, что может: он оповещает о своем гря- дущем рождении устами Публия Корнелия, он хвалит себя устами Гомера и он умалчивает о местонахождении своей нерожденной души - именно умалчивает, так как догадаться не так уж трудно, однако говорить напрямик недостаточно лестно. И вот Энний «спешит за провидцем», чтобы вдруг издали приметить укромную по- ляиу (это само по себе призвак взхождения на земле вли под землей, небеса неземлеподобны} и юного поэта - и не фиксировать читательского внимания на некоторой вынужденной второсортности этой укромной поляны. Никакой недостачи, действительно, нет. 216 на укромной поляне...- Здесь поэт играет названием «Воклюз» (букв. зук- ромный дол», «сокрытая поляна», но-латыни — «уаШез с1аиза», в данном стихе «с]аиза за уаПе»). Ср. у Вергилия: Старец Анхиз между тем озирал с усердьем ревнивым души, которым еще предстоит из долины зеленой, где до поры пребывают они, подняться на землю... («Энеида», УГ, 679—681) 218—219 ..под лавров нежною сенью... - Намек на венчание Петрарки. 22% Тускская... Флоренция... Петрарка родился не во Флоренции, а в Ареццо (тоже в Тоскане, так что в «тускском» городе), где некоторое время жил его изгнан- ный из Флоренции отед, но поэт, происходя из старой флореятнйской семьв, всегда считал себя флорентийцем. Флоренция в его время была крупнейшим городом Тосканы и одним из крупнейших в Италии, значение ее было таково, что именно тосканский диалект сделался основой литературного итальянского языка, часто на- зываемого «тосканским», сама Флоренция носила почетный титул «итальянских Афин», и уже пана Бонифаций УП ок. 1300 г. называл ее «средоточием вселенной». Зато древняя история Флоренции очень скромна. При этрусках на горе, господет- вующей над долиной Арно, стоял городок Фэсулы (ныне Фьезоле), ок. 200 г. до в. 3. на берегу Арно возникли — вокруг необходимой Фэсулам пристани — «выселки», Нижние Фэсулы, ядро будущего города. Этот фэсульский речной посад за богатство был прозван римлянами Флорентиа («цветущая» — позднее «т» перед чи» стало про- износиться как «ц»), и около 60 г. до н.э. по инициативе Цезаря там было создано поселение римских граждан для защиты переправы через Арно. При всем своем богатстве город долго оставался захолустным н лишь в конце ПИ в. н. э. стал сто- лицей сдвоевной провивции Этрурии-Умбрии, но в Средние века опять надолго за- хирел. Новое его процветание началось после 962 г., когда Италия вошла в состав Священной Римской империи германского народа. Хотя Петрарка здесь и ранее (П, 444—443) охотно говорит о своем тосканском происхождении, но числит себя нотомком не старожилов этрусков, а римлян, так как Флоренция — «от римских кор- ней», от тех самых Цезаревых поселенцев. 233 ..буйной толпы иномысленный натиск. Намек (сохраняющий возвышен- ную деликатность пророческого стиля} на нападение разбойников, которому поэт подвергся по дороге из Рима, уже после венчания, т. е. «на пути возвратном». 2% ..Дельфийские кущи...- Т. е. заросли лавров. В Греции Петрарка не бывал Песнь девятая 349 и руководствовался мнением, что если лавр — любимое дерево Аноллона, то весь Парнас или все окрестности Дельфийского храма должны быть покрыты лавровыми рощами. В действительности, никаких лавровых лесов на поросшем соснами Пар- насе не было в нет, хотя священный лавр Аполлона в святилище, конечно, имелся. 250—251 ..в уреде двухсот пятилетий не видев сходного..— Обычай венчать луч- шего из поэтов на Капитолийском холме был введен императором «проклятой па- мяти» Домицианом в 86 г. н. з., пережил учредителя и кое-как соблюдался до 238 г., после чего венчаний не было 1003 года, ровно двести пятилетий (при таком счете неполное пятилетие не считается). 253 ..на алтарь возлагает священную зелень.— После венчания Петрарка отпра- вился в собор св. Петра и принес свой венок в дар апостолу. 28-256 Пусть за него одного... Флорентийское племя все тебе станет милей... В долгой политической борьбе, рознившей земляков поэта, не все было достойно идеализируемого им Рима, зато самого себя он считает вполне достойной компен- сацией за все усобицы и распри. 251-263 Пращуров подвиги...-Имеется в виду начатая Петраркой в 1338 г. книга «О’преславных мужах» (сборник биографий, куда входила и биография Сципиона). 268 .Узришь пестроцветные свитки..— Имеется в виду начатая в 1344 г. книга «О достоцамятностях» (упоминание о ней дает дополнительные сведения для уста- новления времени окончания поэмы — не раньше 1344 г.). 276 „родник быстроплещущий...- В Воклюзе, где Энний видит Петрарку, нахо- дился источник Соргии, над которым была построена часовенка: единственный со- хранившийся рисунок поэта (сделанный пером на почти профессиональном уровне) изображает эту часовенку на горе а на первом плане цаплю с рыбой в клюве {см. с. 219 наст. изд.). . 282—289 но лишь от суетной службы... - Эти строки можно понять так, что поэт завершит «Африку» в Воклюзе; хотя это не соответствует действительности (см. хро- нологию жизни Петрарки), но соответствует образу «наисладчайшей Зазльпийской пустыни», какой она предстает во всем латинском творчестве поэта. 293 так же и путник порой...- Перед этой, строкой Коррадини предполагает лакуну по меньшей мере в один стих, так как сравнение несколько неуклюже (в пе- реводе это сглажено, однако латинский оригинал можно понять так, что с усталым путником сравнивается Феб). Хотя мнение Коррадини обосновано, Феста здесь ла- куны не видит, но и он не неправ, так как некоторой своей неуклюжестью сравнение может быть обязано самому поэту. 299—300 на братнином месте... Кинфия...- Т. е. Луна на месте Солнца, которое в ипостаси Аполлона доводится братом Диане-Луне. См, также примеч, П, 333. 311—316 се Лилибейский утес... - Флот огибает Сицилию с юго-запада (Лилибей) и вдоль северной грани (мимо Дрепана). О действительном маршруте см. примеч. ГХ, 347—320. 311—320 радость Италии...- Ливий пишет, что Сципион сначала переправился в Лалибей и оттуда отправил почти все войско в Рим морем (до Остии), а сам, доплыв до Италии, двинулся сухим путем среди общего ликования по поводу победы и мира, так что «не только горожане ебегались ему навстречу и славили его, но даже сель- ские жители валом валили по всем дорогам» (ХХХ, 45). Петрарка дает возможность всем соратникам Сципиона разделить с ним удовольствие сухопутного путешествия. 21 .и пора приспела триумфа. Триумф разрешалея Сенатом по ходатайству вождя при наличии нескольких предварительных условий: 1) военная власть долж- на быть подучена полководцем в обычном норядке (поэтому тот же Сцинион, быв в Испании чрезвычайным проконсулом, не мог затем претендовать на триумф); 2) война должна быть закончена; 3) границы Римской державы должны быть рас- ширены; 4) в одной битве должно быть убито не менее 5000 врагов (при Заме было убито до 20000 карфагенян и их союзников). До триумфа полководцу не дозволя- лось вступать в город, так что`для выслушивания его доклада Сенат собирался за городской стеной, обычно в храме Беллоны, после чего, если все условия были со- блюдены, назначался день триумфа. : 322 Каллиопа — ем. примеч. 1Х, 63—64. 330-338 Валом к воротам велит народ...- В назначенный Сенатом день, которого обычно не менее ждали и горожане, полководец торжественно въезжал в Рим через 350 Примечания Триумфальные ворота, сопровождаемый своим войском и толпами варода. Ливий пишет, что триумф Сциписла отличался особенным блеском (ХХХ, 45). Город для такого случая бывал, конечес, припаряжен, но Петрарка несколько преувеличивает роскошь этого убранства: Рим той поры был гораздо беднее и скромнее, чем при императорах, да притом, изнуренный долгой войной, не успел еще получить огром- ной контрибуцин. 338-31 Вот он близится...- Триумфатор сидел нли стоял на золоченой колеснице, запряженной четверкой бельх коней, облаченный в наряд Юпитера Капитолиайско- го, т. е. в лавровом венке, в раслиитой пальмами пурпурной тунике и в пурпурной же златотканой тсте; золотух диадему над его головой держал стоявший на запят- ках колеснигы раб, шептавтий победителю на ухо, что он всего лишь смертный человек и гордиться не должен. Так как Петрарка не исключает для читателя воз- можности думать, что Сципиоя — еын этого самого Юпитера Капитолийского, то он пользуется случаем подчеркнуть, зто отцовский наряд сыну вполне впору (ст. 340-— 344). Вместе с триумфатором на колеснице иногда сидели его дети (но о семействе целомудренного героя поэт, конечно, умалчивает), а прочие родичи ин клиенты шли рядом. Перед колесницей озли добычу и вели в оковах знатных нленвиков (см. 344 слл.), но этих последних уводили в темницу, едва процессия достигала Фо- рума, и там обычно убывали. Вместе с нроцессией шли музыканты, и тут же вели животных, которыз должны были быть принесены в жертву Юпитеру Капитолий- скому. Вслед колеснице шло победоносное войско: воины, помимо наград, были увен- чаны лаврами. 343—347 всех впереди князья Македонские...- Филипп Ц, воцарившийся в Ма- кедоний в 221 г. до н. э., уже в 215 г. заключил с Ганвибалом союз, которого не соблюдал, потом в 205 г. заключил мир с Римом, но не соблюдал и мира, так что сразу по окончании ПП Пунической войны римляне пошли войной на Македонию {200 г. до в. э.) ив 197 г. при Киноскефалах наголову разбиля Филиппа; нослы его просили мира одновременно с Гасдрубалом Гедом, но получили ответ, что «царь ищет войны и найдет ее» (Ливий, ХХХ, 42). Гавнибалу Филипп, действительно, по- слал в Африку 4000 воинов под началом Сопатра. что тут же вызвало протест Рима, так как было не согласно с договором 205 г. (там же, 26). Этот македонский отряд сражался при Заме (там же, 33), одвако пленение Сопатра — домысел Петрарки, Ливий 06 этом не упоминает. 241—354. вот и новое диво для взора..— О судьбе Сифака см. примеч, УШ, 439. О преждевременной (прежде триумфа) смерти Сифака Ливий пишет, что по этой причине «не то чтобы умалилась слава триумфа, но граждане оказались обделены зрелищем» (ХХХ, 45). Петрарка не хочет обделять граждан и пользуется переда- ваемым Ливием (там же) свидетельством Полибия, что Сифак дожил до триумфа и шел среди пленников. 357-356 „вождь вероломный, что Ганнибалу брат.- Уже ко времени битвы при Заме Ганнибал был единственным живым сыном Гамилькара, что ве раз отмечено у Петрарки, а Ливий не упоминает вообще ни о каких взятых в плен родичах Гаи- нибала, значит исключена и возможность путаницы. Феста предполагает, что текст в этом месте испорчен (это поддерживается также искажением просодни), однако основные манускрипты дают такое чтение, поэтому в переводе оно воспроизведено. Интересную интерпретацию предлагает Коррадини. Известно, что перед колесницей триумфатора не только гнали пленников, но также несли изображения покоренных земель и городов, а порой и побежденных вождей. Правда, об этом последвем обы- чае сообщают Силий Италик, при Петрарке еще не известный, и Плутарх, с кото- рым Петрарка был знаком весьма поверхностно, однако Коррадини считает, что ноэт мог все это знать, а потому предлагает конъектуру: «..первым их вождь, Ганнибал вероломный, сходственно изображен». При всей красоте этой ковъектуры мы не можем ве принять: не только слишком мала вероятность, что Петрарка опирался на Нлутарха, но важно и то, что он вообще не пишет ни о каких изображениях (например, земель или городов, хотя об этом мог читать у Плиния Старшего и у Овидия), и то, что сбежавший к Антноху Ганнибал остается пеальным врагом и его «изобразительное» пленение отнюдь не украсило бы триумфа, а скорее напом- нило бы об опаености. Песнь девятая 351 359—362 Мы единого нет италийца... — Сы, МИ, 1024—1027 и примеч. 875—378 Идет Теренций Кулдеон первым..- Сенатор Квинт Теренций Куллеон довольно долго томился в карфагенском плену и был освобожден вместе еще с че- тырьмя тысячами пленных только погле заключения мира (Ливий, ХХХ, 43). За триумфальней колесницей Сцклиона он шол во фригийском колпаке, какой на- девали вышедшие на свободу рабы (там же, 45}. Хотя отнущенники порой приоб- ретали даже права римского гражданства, но от своего бывшего владельца и соот- ветственно освободитоля они полностью эмансипированы не были, являясь как бы младшими членами его семьи (клиентами), а освободитель до смерти оставался их заступником (патренс::). Отношения эти были взаимовыгодны, однако изображаю- щий клиента сенатор ни в чьем заступничестве не нуждался и соблюдал лишь внешнюю (и как бы ухязительную для себя} форму почитания патрона — ожидал его пробуждения, чтобы поздравизь с добрым утром, сопровождал его носилки ит. п. Вот такие дехонстративные знаки почтения, видимо, и оказывал время от времени Сципиону Теренций, а что оказывал он их всю жизнь, это Петрарка списы- вает с Ливия (ХХХ, 45), чье воображение тоже было увлечено образом сенатора во фригийском колпаке, Однако Терекций был настоящим сенатором хорошего рода, н, следовательно, главным делом егс жизни были не такие вот (совершенно, при- том, факультативные) демонстрации, а сенатекие склони. Поэтему в 137 г. до н.э., будучи претором (судьей) и зедя еледствие о мзденмстве Луция Сциниона -— то са- мое следствие, из-за которого Публий Сцапион удалился в изгнание! — он держался © поделедственным сурово и враждебне (Ливий, ХХХУНЕ 55}, хотя в качестве «от- пущенника» был обязав уваженкем ко всей семье своего «натрона» (о естествевном чувстве благодарности к победителю Ганнибала и говорить излишне). Теренций же не только отказался от; своего демснстрётЕквиого «клвентства», но даже попросту — как сенатор сенатору — не помог своему севободителю, едва тот оказался в трудном положении. Правда, существует рассказ, будто на похоровах Сциниона Теренций опять надел колпак и т. п. (Ливий, там же),— это маловероятно,.так как согласуется только с не слишком достоверной версией, будто Сципион был похоронен в Риме, но прекрасно продолжает «триумфальную тему». Чествый Ливий, впечатленный враждебностью Теренция-следователя, почти склонен считать рассказ о Теренции- «отпущеннике» вымыслом или преувеличением (там же). Однако римскую внутрен- нюю политику того (и не только того) времени как раз лучше всего и характери- зует эта не очень приятная метаморфоза, на которую Теревцию потребовалось все- таки больше 10 лет, а многим требовалось куда меньше. 383 Альба — В данном случае имеется в виду (судя по дальнейшему упоминанню Соракта) не столько сам городок, сколько Альбанская гора, на которой он стоял. Снежный Соракт -— гора примерно в 25 милях от Рима, высота ее 694 м, так что снежной она названа плод влиянием строк из знаменитой оды Горация «К Талиарху», где описывается зима: Гляди, Соракт в сугробах снежных стоит весь белый... («Оды», Т, 9, 1—2) Тибур — ем. УШ, 439 и примеч. Здесь реминисценция из Овидия, у которого `уно- мянут «ахейцами строенвый Тибур» («Любовные элегии», ПТ, 6, 45). 388 ..в Пренестинских голмахг башненосной тяжесть твердыни. — Пренесте, древ- ний латинский город примерно в 20 милях к юго-востоку от Рима, построенный на обрывистой высоте и сильно укрепленный. Нодобно Альбе и Тибуру, он оказался потом дачным поселчом, где римляне укрывались от летней жары. 387-392 Так в небывалом триумфе Герой..- Под конец трнумфальная процессия направлялась к храму Юпитера Капитолийского, где ее ожидал Сенат. Триумфатор воаносил благодарственную молитву Юпитеру, закалывая жертву, слагал с себя по- четный наряд и оставлял богу (т. е. государственной казне) часть добычи, а другую часть добычи раздавал войску, которое тут же распускалось, так как война оканчи- велась не только фактически, но и ритуально, Сципион внес в казначейство 123 тыс. фунтов серебра, а воинам раздал по 400 медных ассоя (Ливий, ХХХ, 45; это было до инфляции медных денег в 194 г. до н. э., так что воины получили щедрую награду}. У Ливия Сципион тоже ничего не берет себе, но это специально не оговаривается — 352 Примечания хотя снособов разбогатеть на высокой должности было много, однако высшие го- сударственные чиновнаки (а консул Сципион был именно таким чиновником} ни- чего за труды не получали, да порой еще сами тратились на разные общественные нужды. При Петрарке, напротив, полководец получал большую долю добычи, та- ким образом, в поэме еще раз подчеркнуто бескорыстие Сципиона (как мы знаем, самая сомнительная его добродетель). Касательно титула «Африканский» Петрарка выражается так же неопределенно, как Ливий, с той лишь разницей, что Ливий от- казывается даже с точностью сказать, был ли этот титул прижизненным или явил- ся позже — «но так или иначе, а Сципион был первый военачальник, получивший в почетное прозвание имя побежденного им племени» (ХХХ, 45; Сцинион победал несколько племен, объединяемых этнонимом «афры» — по месту обитания). 393—397 Да, без сомненья, он...- Ср. И, 418—120 и примеч. 400—492 ..Энний же справа..- Если принять версию Петрарки, что Энний участ- вовал в походе на Карфаген и в битве при Заме, то остаток праздничного дня (пос- вящавшийся преимущественно пирам, участники которых, по греческому обычаю, могли иметь иа головах венки даже без всяких привходящих причин) он носил на голове такие же лавры, как к все победоносные воины, начиная с военачальника (см. примеч. 1Х, 338—341). Никаких сведений о венчании Энния лаврами за поэти- ческие его заслуги нет — здесь Петрарка отчасти опирается на учрежденный Доми- цианом обычай (см. примеч. 1Х, 250—251), который воспринимает вне времени, как и почти все, что относится к вечному Городу, а отчасти пользуется случаем обра- титься, наконец, к собственной жизни, собственным чувствам и собственному вен- чанию. 403 ..Эннию вслед... Имеется в виду «Домицианово венчание», хотя из извест- ных поэтов его никто не удостоился, нока оно не было гальванизировано для Пет- рарки («нового» — и лучшего!- Энния). 4% „пятнадцать столетий..-— От триумфа Сципиона и вымышленного венчания Энния до рождения Петрарки прошло почти ровно полторы тысячи лет. 407—408 одишь бы сравняться..— В некотором смысле это поэтическое кредо Пет- рарки: он не хочет подражать древним, он хочет как бы отождествиться с ними, т. е. в качестве литератора не просто пользоваться теми или иными (хотя бы и всеми) приемами античной словесности, но воспроизвести генерирующий эту сло- весность механизм — сделаться римским писателем. 409 ..пусть пророка атейского речь не останется втуне!- Пророчество, сочинен- ное уже после предсказанного в нем события (з данном случае после написавия «Африки» и венчания в Риме) называлось «уайстиив ех еуели» (пророчество на основании совершившегося} и широко использовалось античными авторами, особен- но Вергилием в «пророческой» УТ песни «Энеиды». 410-420 Ныне никак не дерзну..- Завершая повествование триумфом Сципиона, поэт отказывается от рассказа о его дальнейшей жизни (см. ИП, 536-549 и примеч.; Ливий, ХХХУШ, 50-57). 421—426 ..е немалою днесь завершенная мукой, «Африка»..— Об умершем в 1343 г. покровителе Петрарки см. Г, 19—44, 56—70. Смерть Роберта поэт оплакал и в других своих латинских стихах. ° 428 Парфенопея - см. примеч. Т, 62. 433—434 Душою, к звездам вернувшись..— Петрарка находит место Роберту в том «Цицероновом раю», который описан в песнях Ти П. * ...63ор от земной отвращает юдоли...- Перевод по конъектуре Коррадини; ср. Г, 327—330. Здесь и далее (436--440) поэт некоторым образом уподобляет себя Сци- пиону, а Роберта — Публию Корнелию, сохранившему и в небесах любовь к сыну. 41—44 Хоть бы и мне... Эти три стиха во всех рукописях испорчены: перевод по реконструкции Коррадини. 462—465 Имя мое воскресить... Ср. предисловие к книге «О преславных му- жах» (см. примеч. ТХ, 257-263), которую Петрарка писал почти одновременно с «Африкой» и которая начинается со столь частого у него обращения к будущему читателю: «Ежели этот мой труд удовлетворит твоя ожидания, то ие надобно мне иной награды, как только чтобы ты любил меня — даже вовсе тебе незнакомого, даже сгинувшего в могиле, даже истлевшего в прах!» Ср. няже ст. 475-477. Дополнения 353 1—8 Эти отдельные пронумерованные шесть стихов Коррадини дает в своем из- дании под заглавием: «Стихи, изъятые из ГХ песни». Перевод сделан с учетом его конъектуры. В первых изданиях поэмы, т. е. с 1504 до 1584 г., эти стихи помещались между 245 и 246 ст., т. е. именно там, где «недостачи нет». Читатель легко может удостовериться, что трудно найти для этих шести гексаметров худшее место,- ве- роятно, издателей прельщала возможность заполнения «лакуны» (см. примеч. ПХ, 215). По смыслу эти шесть строк хорошо помещаются в заключительное обраще- ние к поэме, между ст. 468 я 469, тогда они становятся продолжением «приказа» (ст. 466-468), после которого выражаются вынужденные надежды на век грядущий. Но при всей своей уместности, эти строкя в качестве продолжения «приказа» несколь- ко избыточны и нарушают изящный переход от «дальнего порога» к «великодушно- му приюту». В поэме есть неуклюжие и даже очень неуклюжие пассажи, но заключи- тельный вовсе не неуклюж — допустимо ли делать его таковым, добавляя шесть строк, пусть но смыслу уместных, но утяжеляющих и портящих изящный период? Поэтому наиболее вероятной представляется несколько беёссвязно выраженная гипо- теза Коррадини, что эти шесть строк никогда не входили в [Х песвь, а были припи- саны стареющим поэтом после последнего стиха «Африки» в качестве своеобраз- ной завершающей эпиграммы, сохраняющей размер (гексаметр, а не обычный для эпиграммы элегический дистих), стиль и тему последних строк поэмы, к которой добавляется очередное (и уже привычное) проклятие в адрес зависти. Некоторые подтверждения этой гипотезе Коррадини находит и в письмах Петрарки. Все это дает основания вслед Коррадини оставить «изъятые стихи» изъятыми (называет он их так нотому, что изъял их из «лакувы», неудачно восполненной предшествен- никами), ДОПОЛНЕНИЯ Раздел «Дополнения» открывается переводом избранных мест «Африки», сде- ланным в 1960-х гг. С. К. Аптом и публикуемым здесь как образец иного стилисти- ческого подхода к передаче латинского Нетрарки на русском языке. Основную часть «Дополнений» составляют четыре документа (текст -— по изда- нию Нэнго, где они онубликованы в приложениях), относящиеся к истории первого знакомства современников с «Африкой» — носледовательность этих событий отраже- на в «Хронологической таблице». После смерти Петрарки за право первой публи- кации никем еще ве читанной «Африки» сразу стали бороться два кружка гумани- <тов — падуанский, окружавший поэта в последние годы его жизни, и флорентий- ский, возглавляемый Дж. Боккаччо (Иоанном Боккацием) и его младшим другом Колуччо Салютати (1331—1406), который был с 1370 г. и до смерти канцлером Фло- рентийской республики, поэтические же свои произведения подписывал псевдони- мом «Пиерий» (но ниерийским музам). Библиофил-просветитель, один из родона- чальников европейской текстологии и автор множества философских трактатов, Колуччо (Колуций) был также поэтом -- однако в этом своем качестве он отличался как отсутствием собственного дара (в этом читатель убедится, ознакомившись с его хтихами), так и неспособностью оценить чужой (в этом читатель убедится, озвако- мившись с его письмом к Франческуоло). Перу Колуция принадлежит поэма о вой- не Пирра с римлянами, но текст ее до сих пор не обнаружен — впрочем, вкусы его касательно эпоса нам известны (расцвеченный речами и описаниями последователь- ный пересказ исторических источников), этого он (но его же свидетельетву) ожи- дал и от «Африки», а стало быть, нечто в этом духе сочинил и сам. Его мечты об «образцовой позме» наверняка были бы утолены «Пуническою войною» Силия Италика (1 в. н. з.), однако поэма Силия была найдена в 1415 г.- Колуций до этой находки не дожил. Тревога флорентийского кружка о судьбе «Африки» усугубилась тем, что они успели узнать от самого Петрарки, а тот не только постоянно твердил, будто поэма требует все новой и новой шлифовки, но даже изъявил намерение сжечь ее как не- достаточно совершенную. Действительно, Петрарка порой сжигал свои рукописи: в 1350 г. он писал своему другу Лодовику Ван Кемпену («Сократу»), что как-то сжег до тысячи своих разрозненных стихотворений и писем, ибо они, не быв сами 354 Примечания но себе плохи, требовали слишком большой доработки, это сожжение он называл словами Овидия («Скорбные элегии», ТУ, 10, 61-62) «правкой Вулкана»: Много в ту пору писав, я все, что казалось с изъяном, в правку Вулкану сам без сожалений давал. Впрочем, никаких сведений об уничтожении чего-то крупного я не «разроэненного» нет — ноэт был склонен чистить свой архив, но вовсе ие уничтожать. Однако верный Боккаччо вполне верил этим угрозам, как верил и в реальность происков неких «завистников», жаждущих уничтожить шедевры «Учителя». Вскоре после смерти Нетрарки, когда было уже известно, что надуанцы ве сожгли поэму, а, напротив, создали экспертную коллегию для достойного ее издания, Боккаччо ничуть не успо- колея и писал зятю н наследнику поэта Фравческуоло де Броссано так: «Хотелось бы мне услышать: как поступлено с драгоценнейшим книжным со- бранием знаменитого вашего мужа? А то у нас иные говорят об этом разное, а яные верят. Более же всего тревожусь я о том, что предпринято относительно собственных его сочинений, особенно же «Африки», которую я почитал истинно бо- жественным творением: цела ли она, и останется ли цела, или же предава огню, как не раз грозился он еще при жизни по крайней суровости к своим писаниям, как ты и сам помнишь. Слышал я, что кто-то назначил проверщиков и его книгам и чужим, н какие показали себя достойными, те при этом останутся. Удивляюсь и невежеству назначавшего и еще того более — дерзкой недобросовестности приняв- тих поручение! Да какой человек посмеет злосчастным своим пером отвергать хоть слово, которое принял прославленный наш Учитель? Ни единый, хоть воскресни сам Цицерон, сам Флакк, сам Марон! Ох, боюсь я, не деверено ли сие правоведам, которые знают лишь законы, да и то больше те, которыми бесстыжий язык их зара- батывает на хлеб васущный, а мнят себя великими знатоками во всем (Падуаиский университет особенно славился своям юридическим факультетом.- Е. Р.). Да при- зрит Господь и да поможет стихам и другим священным творениям наставника на- него! Если, однако же, названные знатоки преуспеют в своем деле, то напиши об этом, будь любезен, н не забудь присовокулить, можно ли желающим получать с этой поэмы списки, а равно и обо веем остальном, особенно о книге «Гриумфов», которая — есть такой. слух — сожжена по общему приговору тех самых ученых. Нока не получу от тебя ответа, не перестану о них тревожиться, и ве без оснований» (пер. М. Л. Гаспарова). Ясно, что эта атмосфера непрестанного беспокойства о судьбе скрытых шедев- ров и особенно «Африки» как-то разряжалась еще при жизни Петрарки,— и дейст- вительно, флорентийцы писали ноэту, умоляя не предавать поэму огню. Одно такое стихотворное послание сочинил Боккаччо, другое — Колуччо (Ги П), но пока ови сочиняли и шлифовали свон стихи, Петрарка умер, и послания были адресованы уже его падуанским душеприказчикам. В подлинности послания Боккаччо Феста не _ уверен (ему кажется, будто автор послания что-то знал о поэме, а Боккаччо ничего о ней не знал}; подлинность послания Колуччо ни у кого сомнений не вызывает. «Возразительное послание» (1) от лица покойного Петрарки сочииено неким маги- стром Анвастасием из кружка падуанских гуманистов; больше об авторе ничего не известно. Его стихи сохранились на редкость плохо, так что данный перевод ноне- воле во многом является реконструкцией. Падуанцы упорно желали сохранить за собой честь первых издателей «Африки»; и хотя Франческуоло не мог отказать Бок- каччо в его просьбе прислать ему копию с рукописи друга, все же он потребовал, чтобы эта копия оставалась в руках Боккаччо и не публиковалась. Переписчики ра- ботали медленно, ин Боккаччо умер, так и не прочитав «Африка». Тогда Колуччо Салютати все же добился, чтобы обещанную Боккаччо колию переслали ему. Полу- чив ее, он был разочарован — настолько не соответствовало сочинение Петрарки тем предположениям, которые строил он в своем «Послании». Это разочарование он вы- разил в письме к Франческуоло де Броссано (документ ГУ) — носледней части из- шего «Дополнения». За этим последовала уже текстологическая работа, о которой рассказано выше, в предисловии к комментарию. 1. Стихи Иоанна Боккация Цертальдского в защиту «Африки» 355 ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБНАРОДОВАНИЮ ПОЭМЫ «АФРИКА» 1. СТИХИ ИОАННА БОККАЦИЯ ЦЕРТАЛЬДСКОГО В ЗАЩИТУ «АФРИКИ» $ Вот Венетийский сенат..- Падуя, где доживал жизнь и был похоронен Пет- рарка, фактически была владением Венецианской (по-латыни — Венетийской) рес- публики, а поколением нозже стала таковым и юридически. 13 „обычая сила могуча..- Под обычаем разумеются «неписаные законы», ко- торые соблюдались в древности так же, как «писаные» (здесь — просто «законы»), не противореча друг другу, потому что применялись в разных ситуациях. Выска- занная устно «последняя воля» соблюдалась как ненисаный закон (в отличие от аисаного и заверенного завещания, имевшего юридическую силу). 1$ „двенадцать квиритеких таблиц... Знаменитые ремские Законы ХН таблиц, составленные в середине У в. до в. э. и бывшие для римлян (квиритов) основой всего позднейшего права. Законы эти, действительно, были писаны на 12 скрижа- лях, стоявших на форуме до ПТ в. н. э., во ныне известны линь обрывочно: сами скрижали не уцелели, копировались же они для разных надобностей фрагментарно. 26—27 печатью цензорской...— Т. е. последней «правоблюстительной» инстанцией. 3 „страж суровый и строгий...- Петрарка. 39 ..лавр, на Тарпейской скале...- Лавровый венок Петрарки. 45 ...Соргия..- Нерсовифицированная река, иконический образ Воклюза, где была начата «Африка», за которую эта ее родина тенерь готова заступиться всеми сред- ствами. 30 ‚матерь Фетида з кругу наяд..— Морская богивя Фетида является в водах Венецианской лагуны. Наяды (речные нимфы) здесь представлены ее свитой, ви- димо, из-за упомянутой выше Соргии (если Боккаччо просто не нутает их с нерен- дами). 61—67 „.градской окружив 'Капитолий...- Действие переносится в Рим, где ноэме обещают надежное укрытье: этот приют назван «первоначальным» явно за то, что там за почти никем не читанную и еще не законченную в ту пору «Африку» Пет- рарка получия свой венок (хотя формально присужденный «по совокупности» трудов). РУ 10—15 диз урны... звучет.. речи..- За поэму заступается сам Сципион, назван- ный старцем не по годам своей жизни, а по годам, прошедшим от рождения (более полутора тысяч). 1в ..Евбейский утес..- Обычно так называется мые Кафарей на Евбее, но здесь явно имеется в виду весь остров (никак не связанный ни с действием поэмы, ни © биографией Нетрарки). „берег Байев... — Т. е. берег Незполитанского залива, на западной стороне ко- торого стоял знаменитый своими целебными источниками древний город Байи. Ска- листым этот берег не был, но сирены обычно изображаются обитающими на скалах, куда заманивают своим пением моряков (традиция помещает эти скалы на Сици- лии или на юге Италии), — хотя Байи славились скорее курортными, чем мореход- ными опасностями. Склон... Везева... -Т. в. Везувия (старая форма «Везев» демон- стрирует ученость стихотворца), плодородные склоны которого были покрыты ви- ноградникамн. Треугольник «Евбея — Байн — Везувий» никак сюжетно или идеоло- гически не связан. так что этот орнаментальный перечень топонимов в данном кон- тексте значит просто «всюду». . 19 „резного могильного склепа..— Имеется в виду склеп в Неаполе, где был похо- ронен Роберт Анжуйский. 80-83 ..волю Роберта...- См.: «Африка», №, 19—45 и примеч. Это совпадение не сви- детельствует о знакомстве Боккаччо с поэмой, но сн был знаком с самим Робертом н с Петраркой, а их отношения вообще ни для кого секретом не были. 32-93 ..поминая, как ночью труп разъят и в три стороны... разметан.— Так пред- ставлялось древними самое страшное из колдовских жертвоприношений: на перек- рестке трех дорог, ночью, жертва — человек, и его нлотью накормлена каждая из до- 356 Примечания рог. Вряд ли эту жертву принесла (хочет принести) и без того горемычная Фло- ренция, вряд ли речь идет о её или поэмы «концептуальном» трупе, так что (если не считать устрашающего эффекта) смысл этого образа неясен. 97—11 В лрости бросится...- Эта угроза понятнее: если поэма не исполнит свой до- черний долг, то Флоренция потребует от богинь мщения ее окончательной гибели «меж безлицых», в адской обители забвения. Однако эффектное само по себе нагне- тание новых н новых ужасов делает весь касающийся Флоренции пассаж несколько невнятным в частностях, хотя в целом ясно, что Флоренция ради «Африки» готова причитать, убивать, проклинать, умирать и даже «умягчать душу». 105 „кряж Евганейских гор... — Предгорья Альп над Венецианской низмен- ностью. 11-112 дон бдит о поэтах... - Имеется в виду Парижский университет, один из старейших в Европе (основан в ХИ в.) и знаменитый своим богословским факульте- том. В «Послании к потомкам» Петрарка пишет, что приглашение полузить лавро- вый вевок от римского Сената прибыло в один день с таким же предложением от Парижекого университета, которое по привлекательности не могло, конечно, срав- ниться с римским — для Петрарки, но не для Боккаччо, куда менее равнодушного к религиозным вопросам. Характерно, что он называет Париж Парижем, а не Люте- цией; хотя это древнее имя лучше согласуется с реставраторскими тенденциями гуманистов, зато отнимает у города славу столицы богословия. 115 „любого фригийца.- т. е. варвара (благодаря Геродоту троянцы, обитатели Фригии, оказались как бы варварами пс преимуществу: Троянская война расцени- валась как первое большое столкновение Европы © варварской Азией). 118—117 ‚кормилица римского права... Болонья...- Болонский университет (осно- ван в 1088 г.) был знаменит своим юридическим факультетом не менее, чем Париж- ский богословским. 118 не самые видные выси...- Т. е., судя но дальнейшему, не короли: недаром самой «видною высью» быя для Петрарки Роберт, замены которому уже не нашлось. 119 ‚брань воздвигают... - Речь идет о каких-то влиятельных «завистниках», позволяющих себе критиковать Нетрарку. 128 „сто поселений... — Флорентийская республика имела довольно сложное административно-территориальное деление, так что гипербола «сто поселений» впол- не нодходит ее многочисленным округам (называвшимся по-разному). См. также примеч. 134—135. . 131 Дониды — музы; Аония — старинное название греческой области Беотии, где находился посвященный им Геликон. 134—185 „текучая Соргия.. молодые квириты... - Возможности возвращения по- степенно расширяются: Соргия течет в Воклюзе близ Авиньона, молодые квири- ты — несомненные римляне, далее речь идет о могиле Сципиона и т. д. Отсюда мож- но нредположить, что «сто поселений» (стр. 128) — это все города Италии и даже Франции (Париж, Авивьон), 139—140 Из Двсонийских болот... Сципиад... - Поместье Сциниова, в котором он был похоронен, находилось близ Литерна в Кампавии при устье реки Кланиса, обра- зующей в своем нижнем течении так называемое Литернское болото. 42 ввысь позабытой тропой... - На Капитолийский холм от расположенных на равнине Триумфальных ворот. 143—144 Если бы ведал Роберт... — Смысл этих стихов неясен: Петрарка обещал «увенчать красою» подвиги («перун») Роберта, во так и не сочинил обещанной хвалебной поэмы. Видимо, для Боккаччо речь идет о той же «Африке». 147 ..тускский венец... — Судя по контексту, лавровый венок называется тускским то ли потому, что лавры «Африки», благодаря Петрарке, как бы принадлежат Тоска- не (Флоренции), то ли потому, что происхождение наряда триумфатора было древ- нее Рима и, следовательно, считалось этрусским, то ли по обеим причинам. 156 ..под хладной звездою... т. е. под Полярной звездой. Написанная по латыни «Африка» должна была стяжать общеевропейское признание (в отличие от итальян- ской «Божественной комедии» при всем ее содержательном универсализме), так как единым языком европейской учености была латынь. 157—158 ‚кто сей муж... - Цитата из «Африки» (1, 1—2). Начало поэмы было наи- менее засекречено поэтом, так как читалось при дворе Роберта и содержало посвя- ИП. Стили к Петрарке от Колуция Пиерия 357 щение ему; поэтому можно было наизусть цитировать первые строки и все же не анать поэмы (ср. П, 1). 159-162 корабельный ужасный поход... - Такой поход в «Африке» не описы- зается. Боккаччо воображает такое описание, опираясь на историю войны, по Ливию, {хотя морского сражения при этом не было и переправу войска Петрарка не описы- вает, а «грозный строй» преднолагает не экспедицию, но битву) и последующее ра- зорение карфагенских и союзных земель, тоже только упомянутое в поэме. 364 „как пылали Сифаковы станы... Битва с Сифаком у Петрарки тоже не опи- сана (она приходится как раз на «лакуну» между ГУ и У неснями). 168 „огню и мечу покорялись сидонские стены... Имеются в виду стены Кар- фагена («сидонские» здесь в значении «финикийские»). так как стихотворец говорит о решительном сражении после возвращения Ганнибала и этим кончает «пересказ» поэмы. Носкольку Сцинион не брал Карфаген пристуном, то «огонь и меч» здесь ме- тафора военной мощи римлян, хотя «огонь» можно расценивать и как намек на сож- жение карфагенского флота, 116 ‚Господь-Отец, приявший престол Громовержца...- Так как о несогласии с Петраркой Боккаччо ве помышлял (даже если фактически был с ним несогласен), то этот стих также свидетельствует о незнакомстве с поэмой: в «Африке» Юпитер последовательно отождествляется с Богом-Отцом, а вовсе не изображается его «предшественником». 311 ..новородной порме... — Т. в. новоопубликованной (вне зависимости от вре- мени написания). 116 „грех отпусти друзьям... Имеется в виду будущий грех, т. е. опубликование поэмы против воли автора. . 377-180 570 не первый пример. — Светоний в «Жизни Вергилия» (полное имя — Публий Вергилий Марон) пишет, что тот велел своему другу, поэту Варию, сжечь «Энеиду», если с ним, Вергилием, что-нябудь случится, а будучи при смерти, опять же велел не публиковать ничего, чего он не опубликовал сам (прежде всего «Энен- ду»). Одяако по приказавию Августа Варий «Эвенду» опубликовал и даже якобы внес какие-то редакторские изменения, Вергилий мочиталея христианским Средне- вековьем наравне с библейскими пророками — отсюда «одобреиное Господом» ре шение Августа. П. СТИХИ К ПЕТРАРКЕ ОТ КОЛУЦИЯ ПИЕРИЯ 8 ..Гесперийские стены низверг..— Имеется в виду взятие Нового Карфагема, ? ..от Иберова тока... — Здесь река Ибер (Эбро) метонимически обозначает от. воеваниую Сципионом Испанию. 41° ..на Гадесском брегу...- Гадее (финикийская Гадира) был самым западным городом Испании, за Геркулесовыми Столпами, как бы за пределом Земли, на острове Ерифни, отделенном от суши узким проливом. Во время войны этот город, карфаген- ский при Ганнибале, нерешел на сторону римлян и в 206 г. до и. э. был нокивут кар- фагенянами. 25 ..дар почетной листвы... — Т. е. лавровый венок. 28 ...0сех чегырех концов латинского света... — Всего христианского (католиче- ского} мира. 31 „мрамор для ногтя? — Лака для ногтей древность и средневековье не знали, поэтому блеск ногтям придавалея полировкой. 37-39 „словно древний Лукан... - Поэма Марка Авнея Лукана (39—65 гт. н. 5.) «Фарсалия», пользовавшаяся большой известностью в Средние века, была историче- ской в собственном смысле слова, изображая гражданскую войву Цезаря © Помпеем: это было до известной степени новаторством, другие эпические поэмы предпочитали события не времени дедов, а «оного времени» (ср.: «Африка» 1, 50-52 и примеч.). 49-4 Но уверяют одни... - Тут стихотворец прямо признается, что знает об «Африке» по недостовервым слухам и может только воображать ее содержание. 58—59 „Сагунт непреклонный противоставииий... — Взятие Ганнибалом в 219 г. до н. э. союзного Риму Сагунта было началом П Пунической войны. 80—66 Ганнибал... Альпы прорвет... — Далее события войны неречисляются стро- го но Ливию: переход Ганнибала через Альпы (28 г. до н. э.), его победы при Тицине 358 Примечания и Требии (в том же году), причем потери римлян при Требий вдвое превышают по- тери карфагенян. Несколько преувеличена роль совсем юного Сциаиона при Тицине — отца он спас {если спас) в одиночку, м никакими «подоспевшими силами» не руко- водил. 86—67 ..Тусция горькой слезою чтит Фламиниев прах... - Консул Гай Фламиний пал в битве при Тразименском озере (217 г. до в. э.), находящемся в Тоскане (Тус- ции), и был должным образом похоронен соратниками, несмотря на бедствия пора- жения. 88 .апулиец клянет...- Канны находятся в Апулии, так что местные жители были свидетелями разгрома римлян в 216 г. до н. э., хотя вряд ли так уж сочувст- вовали их скорби: эти южноиталийские племена традиционно тяготели к Карфагеву, а не к Риму, и многие из них даже сражались в войске Ганнибала. 19-71 ..6 иберской земле два консула мертвыми лягут... в засаде... —- Имеется в виду гибель двух старших Сципионов в 212 г. до н. э., попавших (хотя и порознь) в засаду. Консулом из них был только Публий (отец Сципиона Африканского}, и не в год гибели, а на шесть лет раньше, но род Сципионов был таким высокопоставлен- ным, а римские должности так мало значили для флорентийского канцлера, что он вполне мог употребить слово «консул» в смысле «полководец» (всякий консул был полководцем, хотя не всякий полководец консулом). 6 ...6 опахальном взмале триумфа...- Изысканное определение распространенно- го способа говорить о бедах, когда они уже миновали н затмились успехами. 11—80 „многое изобразив..-— Энические поэмы (в том чибле и «Африка») изоби- ловали речами и описаниями, причем и то в другое часто было формой повествова- ния. У Петрарки речи очень часто выполняют эту позествовательную функцию, что же до «картин», то с ними он справляется хуже (хотя описание дворца Сифака весь- ма восхищало впоследствии того же Колуция — см. «Дополнения», {У). Многие поэ- ты умели, однако, вслед Гомеру с его знаменитым щитом Ахилла использовать для повествования не только «чистое» (картины), во я «прикладное» (ткани) искусство — образцом тут был Клавдиан, у которого в «Похищения Прозерпины» почти на всех пеплосах, плащах и нокровах изображены целые сказания. 81—83 Так же укоротим... римские брани... - Здесь желание прочитать обо всех событиях войны совмещается с сознанием невозможноети подробно описать их все в одной поэме: поэтому Колуций надеется, что о каждой битве будет сказано хоть кратко, зато красиво. 88—30 Так Ганнибала сдержал... Фабий... - Фабий Максим в 247 г. до в. э. сле- довал по нятам за Гавнибалом, не допуская его до сражевия, хотя Ганнибал все-та- ки перехитрил его именно средя гор, так что тут то ли стихотворец ошибся, то ли текст испорчен. Тем ие менее впоследствии Фабий сумел ободрить римлян после Канн и постепенно отбил у Ганнибала ббльшую часть Италии. Четырежды сильного в битвах — т, е. победителя при Тицине, Требии, Тразименском озере и Каннах. 91—95 в сенатском собранье... — Неточность: после поражения при Каннах бе- жать из Рима задумали не сенаторы, а группа знатной молодежи под предводитель- ством Метелла — их н остановил Сцинион. Дождь помешал карфагенянам войти в Рим и, сочтя грозовые тучи небесным знамением, они отказались от своей затеи, навсегда упустив победу, которая была у них в руках (после 246 г. до н. э. Ганни- бал не выиграл ни одного по-настоящему серьезного сражения). 95—96 „Марцелл сицилийские земли взял под пяту... - Консул Марк Клавдий Марцелл отвоевал Сицилию в 212 г. до н. э., после трехлетней осады взяв Сиракузы. 96-97 ...в бою при Карале дал... Сардинский край... Римляне завоевали Сарди- нию в 238 г. до н, э., с 230 г. она стала преторской провинцией со столицей в Карале, и позднее военных действий против карфагенян в этом районе не велось. Возможно, стихотворец имеет в виду знаменитую победу при Эгатских островах (241 г. до н. э.), в результате которой и оказался возможен захват Сардинии. Эгатские острова нахо- двтся ближе к Сицилии, чем к Сардинии, но ориентировать их «по Каралу» географи- чески допустимо. 28-9 „там македонский царь... простерт... — Филипп, обещавший помощь Ганни- балу, но почти ее не оказывавший. Формально война с ним велась с 215 г. до н. э. {«Первая Македонская война»), однако заключалась не столько в битвах, сколько в интригах, и в 205 г. кончилась миром, которого Филинн тоже не соблюдал. «Про- И. Стити к Петрарке от Колуция Пиерия 359 стерт» он был во Второй Македонской войне (200—197 гг.) носле разгрома ири Ки- воскефалах, так что тут Колуций неточен. 301—105 ‚Ганнибал.. Марцеллом молниеносным побит..— После победы при Кан- нах Ганнибал сделал своей временной квартирой Капую (этот город, когда-то дер- жавший сторону самнитов, и на сей раз охотно присоединился к врагам римлян, названным здесь «родом Агенора» по финикийскому царю Агепору, отцу Европы и Кадма). Считалось, что привольная жизнь в Капуе оказалась вредна для боевого ду- ха карфагенян. В нескольких последующих кампаниях Марцелл не нанес Ганниба- лу ни одного решительного поражения, но своими успешными действиями так исто- щил его силы, что Ганнибал, лишенный к тому же поддержки из Карфагена, почти утратил инициативу и вскоре был вынужден перейти к обороне, а Калуя в 211 г. До н. э. была отбита римлянами, 106—198 Там, ворвавшись в Тарент..— Взятый Ганнибалом в 242 г. до и. э. Таревт был в 209 г. отвоеван римлянами; однако и в течение этих трех лет тарентская ци- тадель удерживалась римским гарнизоном. Жители Тарента держали сторону Ган- нибала, за что жестоко поплатились после взятия города (в рабство было продано до 30 тысяч пленных). 109—112 ‚Метавр вскипает пунийской кровью... - река между Апеннинами и Ад- риатикой, ва берегу которой в 207 г. до н.э. консул Клавдий Нерон разбил карфагев- ское войско, предводительствуемое братом Ганнибала Гасдрубалом («Гамилькари- дом»), который в этом сражении был убит. 116 „вождь побежденный... — Гасдрубал Гисгонид, потерявший Испанию (см. также примеч. 124-126). И7 „Карфаген на испанских брегах... - Сципион взял Новый Карфаген в 209 г. до н.э., в один год со взятием Тарента и за два года до битвы при Метавре, однако стихотворец нарушает хронологическую последовательность ради географической: сперва война в Италии, затем война в Испании. 198 „священный праздник... — Так как взятие Нового Карфагена фактически означало победу над Испанией, то Сципион отпраздновал его очень пышно. 120 ..обагренные родственной кровью... — Возможно, имеется в виду, что жертвы в честь победы нриносились на новокарфагенских алтарях, залитых кровью защит- ников города (здесь текст явно испорчен). 1 ..зесперийский царь... — Трудно понять, о ком идет речь: царей в Испании не было. Возможно, следует читать «нумидийский царь»- тогда это Сифак или Масси- нисса. 122 „образцы целомудрия. Т. е. деликатное обращение с новокарфагенскими пленницами и возвращевие родителям непорочной и прекрасной невесты испанского князя Аллуция. 324—126, Гасбрубал... Сифак... — Гасдрубал, потеряв Испанию, стал готовиться к защите от Сципиона в Африке, но был лишен должности и едва избегнул казни, а в конце концов был все же принужден к самоубийству, причем его «сильнейшими врагами» оказались не римляне, а сограждане. Отчасти сходной была судьба Сифа- ка, который после разрыва с римлянами оказался не только их врагом, но также и врагом своего соплеменника Массиниссы, который помог римлянам его разбить и получил почти все его царство. 128 италийской земли покоритель...- Ганнибал, в 203 г. до нп. э. отозванный в Африку. 40-1 пуниец, разбит... и убегает... — После битвы при Заме до трех четвертей карфагенских воинов были убиты или взяты в плен. Следуя Ливию, стихотворец заканчивает историю войны поражением Ганнибала (202 г. до н. э.), но о бегстве его к Антиоху не говорит: «убегает» Ганнибал в Карфаген. 49—18 следами Марона... — Имеется в виду описанный Вергилием прототици- ческий конфликт Рима и Карфагена: неудачная любовь Дидоны (Элиссы), дочеря Бела, к трояицу (фригийцу, отсюда «фригийские искры») Энею. Дидона перед смер- тью пророчествует о будущей вражде двух городов («Энеида», ГУ, 622—629), это сбывшееся пророчество и должен воспеть следующий за Вергилием Петрарка. То, что всякий латинский эпос в той или иной мере подражает «Энеиде», для стихотворца самоочевидно; но он мечтает еще и о сюжетном преемстве. 15% ..ц над ними — всевышних..— Конфликт между людьми по устойчивой гоме-- 360 . Примечания ровской традиции так или иначе соответствует конфликту между богами (в «Илиа- де» боги даже воюют каждый за «своих»). 158 Энио — обычно так зовется боганя войны Беллона, но иногда также Рея, ма- терь богов. Изначально это имя было культовым прозвищем малоазийской Кибелы в.@е кровожадной иностаси; вероятно, её и имеет в виду Колуций. 15% Многие думают так... — Вряд ли перечисляемые далее поэтические образы от- ражают реальные слухи: скорее, они создавы самим Колуцием в соответствии с его представлениями об эпических Красотах, сформировавшимися не без влияния Клав- диана с его почти барочной поэтикой, 185—114 „текущие с запада реки..— Неречисляются реки Транспаданской Галлии: чтобы перекрыть их течение, Тибр, текущий с Апеннин к югу, должен повернуть свои воды вспять (*отец-Тибр» всегда был для равнего Рима надежным рубежом, «заступником»; образ «реки-стены», вздыбленной бегущими вспять водами, еще тра- диционнее). Гицин стекает с Альш западнее (золотоносность его преувеличена), Атезис — восточнее и в своем пути поворачивает близ Вероны на восток (4изогну- тый з беге»). Эридан — поэтическое название Пада. Бенак — самое большое озеро в бассейне Пада близ Вероны, из которого вытекает река Минций (поэтому оно «оте- ческое»; кроме того, в этих краях родились Вергилий и Катулл). Гимаев, короткий и полноводный, внадает в Адриатику к северу от Пада. Аддус вытекает из альпийского озера Комо и сливается с Надом близ Кремоны. Рубикон — одна из мелких речек, текущих в Адриатику с Северных Апеннин; считалась границей Италии и провинции Галлии, Когда в 49 г. до н. э. проконсул Галлии Цезарь перешел Рубикон, это озна- зато его вторженине з Италию в начало гражданской войвы. Метавр — см. примеч. 109—112. 175—182 .„этрусских рек череда... - Здесь стихотворец переходит к неречню рек родной ему Тосканы, текущих с Апеннин в Тирренское море. Самая северная из них, Макра, считалась (как и Рубикон) границей между Италией и Цизальиинской Гал- лией. Самая южная, Умброн, названа «хищником света» по этимологии (видимо, опи- бочной) от латинского «ига» — «тень». Между ними в море впадает река Арн, «где стоит Флоренция» и при устье которой — гавань Пиза, а истоки которой в Апеннивах на- ходятся рядом с истоками Тибра («брата»). Остальные рекя ничем не замечательны. 183—188 Есть рассказ... - Патриотическая легенда, вполне правдоподобная хроно- логически, так как Ганнибал лишился глаза именно при нереходе в среднюю Италию (по болотам, где предположительно и сделался жертвой какой-то инфекции). Вскоре после того он выиграл битву при Каннах, так что Арн помог «брату» плохо: одногла- зость Ганнибала не повредила ни его военному таланту, ни даже здоровью. Вполне возможно, что этот неуклюжий миф сочинен самим Колуцием: время создания оче- видно (процветающая Флоренция и нарождающийся гуманизм с его «римской идеей», т. е. как раз период мечтаний о публикации «Африки»), характер автора тоже очевиден (ретивый гуманист и плохой поэт}, да и трудно вообразить, чтобы сюжеты такого качества еще и заимствовались,— обычно их оставляют на совести создателя, . у 189—193 Есть и такие меж нас... Это мнение возникло сразу после того, как Ганнибал не занял Рима, хотя был «у ворот», и сохранено Ливием. Вполне вероятно, что Ганнибал и вправду испугался недоброго знамения — долгой грозы. Субурра — сна- чала предместье, а потом район Рима между Целийским и Эсквилинским холмами. 196 „святой «Сципиадых... — Сам Петрарка обычно называл свою поэму «Афри- кой», но другими она порой называлась по имени героя — «Сциниада» (ср. частое у Нетрарки «Сципиад» в значении «отпрыск семьи Сципионов»). 204-215 Или, быть может... — Так как первое объяснение (стр. 197—203) явно неу- довлетворительно, автор предлагает другое, более подходящее к щекотливому нра- ву Нетрарки. Все приведенные здесь и далее доводы логичны, а потому лишний раз заставляют думать, что Петрарка выделял «Африку» из прочих своих произведеный, считая ее предназначенной не для своего века. 229—232 если древний Гомер... Завистником и ненавистником Гомера тради- цнонно считался грамматик и ритор ПТ в. до н. э. Зоил, работавший в знаменитой Александрийской библиотеке и за язвительность и склонность к мелочным придир- кам получивший прозвище «риторический пес». Имя его стало потом нарицатель- ным, «Зоилом» Вергилия был прежде всего его современник Нумиторий по прозви- 11. Послание возразительное к Колуцию Пиерию 361 щу «бич Вергилия», попрекавший Вергилия заимствованием строк и оборотов из Гомера; Петрарке он был знаком по «Сатурналиям» Макробия (ТУ, 3, 16). Так как себя поэт уподобляя Вергилию (которого иногда даже называл «братом»), то крити- ков своих — Нумиторию и его еще менее знаменитым последователям; впрочем, «зу- бы» и «лай» (стр. 231—232) скорее указывают прямо на «пса» Зоила. 244—247 не единой ли ты обязан «Африке»...- Некоторая натяжка: Петрарка на- чал поэму, будучи уже весьма известным литератором, а громкой своей прижизнен- ной славой бым обязан все-таки скорее опублякованным произведениям, чем утаи- ваемой «Африке». Однако как раз венком он был, по общему (и им же поддержи- ваемому) мнению, обязан отчасти «Африке» — точнее, первым четырем ее песням, которые (или отрывки из которых} он читал Роберту в Незполе. 253 „.развязаны в прозу... - Гексаметр Петрарка называет «Гомеровою уздою», о ритмической прозе, характерной для средневековой латыни, говорил, что это «Исок- атова упряжь» (так как зачинателем ее считался афинский оратор ТУ в. до н. э. Пеократу, Стихотворец имеет в виду новую для Петрарки и его современников «Ци- церонову» прозу, по-видимому, воспроизводящую едва ли не разговорный слог и от того кажущуюся «развязанной» и легкой (это касается прежде всего писем Цицеро- на, которым Петрарка старательно подражал), хотя именно такая проза, как показы- вает вся история литературы, труднее всего дается сочинителю. 255 о дишь «Африка»... Ср. примеч. 244—247. Существенно к то, что престиж эпи- ческой поэмы был (как и в древности) выше престижа иных жанров, так что поэт, написавший ее, ею и был преимущественно знаменит (как Вергилий — «Энеидой»}. 265 „родина наша! — Флоренция. Ш. ПОСЛАНИЕ ВОЗРАЗИТЕЛЬНОЕ К КОЛУЦИЮ ПИЕРИЮ 1-9 Голос, ведомый всем... — Здесь чувствуется влияние сразу двух важных тем «Африки»: темы «Цивцеронова рая» и темы величия поэта, У Петрарки (как иу Ци- церона) поэтов на небесах нет. 11-й .Пиерий меня, как прежде, призывает... — Колуций явно не раз побуждал Петрарку к изданию «Африки». 14 „замысел битвы при Каннах..- Эта битва в «Африке» не описывается, но текст так испорчен, что вместо «Канн» в этом полустишии могла быть названа дру- гая битва (например, при Заме), почему-либо замененная переписчиком на самую знаменитую из битв. 19-32 певцы изврещают... — Логическое противоречие: после пренебрежительно- го отзыва о певцах утверждается, что не только Вергилий, статусом равный проро- кам, но также и другие (не сопоставимые с ним) поэты находятся в небесном раю. 36—37 которого тело... — См.: «Африка», 1, 12—13. 38—41 ‚.с Парнасских отрогов... -. См.: Там же, 14—16. “...0 «Сципиаде»... — См. П, 196 и примеч. 45 „.Пимплейские Музы... — Этот ученый эпитет относительно редко применяют к Музам даже античные поэты: он происходит от названия легендарного города Нимп- лея то ли во Фракии то ли з Беотии близ Геликона — на родине муз, обычно отож- дествляемой с одной из этих стран. 47 „.казались мне грубы..- «Грубость» Писания сравнительно с прекрасной, но как бы лживой античной словесностью была болезневной проблемой уже для св. Иеронима, о чем он часто и горько рассуждает в письмах. Известно, что среди гу- манистов сходными проблемами мучился Боккаччо, который собрался даже как-то ностричься в монахи — отговорил его именно Петрарка, умевший достаточно безбо- лезненно совмещать самую искреннюю набожность со столь же искренней страстью. к языческой древности (психотерапевтические способы такого совмещения были указаны еще отцами Церкви, например, Василием Великим). Судя но «Африке» и не только по «Африке», идея Рима была ценна для Петрарки именно своей цельно- стью — от Ромула до Треченто. Темпейская роща — лесистая долина в Фессалии между Олимпом и Оссой, пос- вященная Аполлону. Брента — река в Северной Италии, внадающая в Венецианский залив; у римлян она называлась Медозк (иногда Медоак Больший), однако слава к ней пришла лишь вместе со славой Венеции, поэтому автор, возможно, даже и не 362 Примечания знает ее латинского названия или почитает таковым итальннское, так как звучание его вполне удовлетворяет латинской фонетике. 58 .„Евганейских холмов... випоград...- См, 1, 105 и примеч. 39 „.дебединая песня.- По-русски это словосочетание означает предсмертвую песню, так как лебеди, по народному поверью, поют лишь перед смертью, однако в данном случае (хотя и подразумевается как бы последний труд поэта) гораздо ак- туальнее то, что лебедь — птица Аполлона, и певец отождествлен с лебедем в зна- менитой оде Горация (П, 20); поэтому здесь «лебединую песню» следует понимать скорее как «божественный напев». Минций — приток Пада, вытекающий из Бенакского озера (см. И, 179 и при- меч.). На берегу Минция стояла Мантуя, родной город Вергилия, воспевшего Энея, как флорентиец Петрарка — Сциниона: так сравнение рек предваряет сравнение ге- 83 Эакид- Ахилл, внук Эака. Хотя таким же Эакидом был Аякс Великий (его отец Теламон, как и отец Ахилла Нелей, был сыном Эака), но Ахилл — главный ге- рой «Илиады» (как Улисс — «Одиссеи»), так что речь идет именно о нем. Ахилл вооб- ще гораздо чаще Аякса именуется Эакидом, а к тому, что герои это — двоюродные братья, внимание читателей и слупгателей обычно ие привлекаетел (вероятно, но- тому, что слишком многие эпические герои в родстве друг с другом). 85 .Родопский изгнанник. — Орфей, обитавший во Фракии в Родопских горах. Изгнанником он назван за свою неудачную понытку спасти Евридику от смерти, после чего родина сделалась для него страной изгнания, 19 ..на небесном... языке... — Т. е. насыщенном усложненной поэтической лексикой {при том, что происхождение поэзии — небесное). 16-17 Аонийского тока крепок дыханием... - Типичный пример «небесного язы- ка»: имеется в виду вдохновляющий поэтов источник Гилпокрены на Геликоне (см. примеч. Г, 133). 89—82 „рад придумывать реки..— См, И, 165-182: действительно, Колуций пере- числяет 16 рек, иные из которых совершенно безвестны. 8$ Скользни глазами по воску! --Т. е. «почитай, что написано на самом деле». Римляне часто писали на вощеных табличках — и не только краткие послания, но даже метрические свидетельства (папирус и пергамент были дороги). Обычай этот держался на протяжепии всего Средневековья — и хотя «Африка» была написана, конечно, не на воске, во подобные выражения демонстрировали не только гумани- стическую просвещенность, а также и «чвживание в образ древного римлянина» и потому были распространены. 81—86 Видишь, как сына во сне... — Имеются в виду первые две песни «Африки» (сон Сципяона). 87—89 „видишь, как вождю... - Имеются в виду Ш и ГПУ песни, когда Лелий сго- варизвается © Сифаком о визите Сципиона: ГУ песнь кончается именно «половиной стиха». Авелла (или Абелла) — город сравнительно недалеко от Рудий, родины Энния (города, населенцого древним племенем осков). Видимо, автор имеет в виду, что рас- сказ Лелия правдивее повествования Энния,— это не нопрек Эннию, а комплимент искусству Петрарки. 89-91 „кавим смертельным папитном... — Развязка У песни «Африки». 32—94 .хак вероломный Сифак... - Пленный Сифак изображепт в песни У, но здесь явно имеется в виду его отправка в Рим и ноход Сципиона в карфагенские земли (начало УТ песни). 3—5 „и как Магон.. гибель... натодит..— Об этом повествуется в ковце УТ песни. 296—103 „как Ганнибалову кллтву в ничто...- Здесь несколько бессвязно переска- зывается УП неснь (переговоры полководцев, решение о битве, ночь перед битвой на небесах, битва и победа римлян). 102 „как град вероломный... - Рассказ о карфагенских посольствах занимает се- редиву УПТ песни. Обсуждение подвигов Ганнибала и Сциинона в сравнении с Александром Великим и Пирром (начало) и заключение мира (конец) в пересказе опущено. 193—108 Па опаленных судах... — Здесь кратко пересказывается 1Х. песнь. Суда наз- ваны «опаленными» потому, что в конце УПГ песни Сципион (по условиям мира) [У. Колуция Салютати к Францисколу из Броссано послание 363 жжет карфагенский флот: копоть от пожара изображена осевшей на римских судах. 3 ..приятель Парфений... - Лицо неизвестное. 143 ..ибо великий труд... - См.: «Африка», УП. 292. 146 „Африке, взятой в узду... - Каламбур: Африкой называются сразу завоеван- ная (взятая в узду) страна и стихотворная (в «гомеровой узде» — см. примеч. И, 253) повесть об этом завоевании, т.е. поэма, которая должна быть вверена ученому редактору-правителю (возможно, на эту должность притязал сам Анастасий). ГУ. КОЛУЦИЯ САЛЮТАТИ К ФРАНЦИСКОЛУ ИЗ БРОССАНО НОСЛАНИЕ 1 «Трудный путь одолен благочестностью..» — Источник цитаты не установлен. ?..как Назон для «Энеиды» сочинить кратчайшее содержание для каждой кни- ги... - Краткие стихотворные или прозаические «предуведомления», номогающие чи- тателю ориентироваться в сюжете, были обычны уже в древности и для «Энеиды» сохранились во многих вариантах, хотя Овидия в числе «предуведомителей» Колу- ций называет ошибочно (скорее всего, повторяя чью-то ошибку). «Предуведомления» к «Африке» были в конце копцов сделаны, но не Колуцием, а Вергерием - в нашем издании они помещены. О правке Колуция см. преамбулу комментария к «Африке». 3 „..отослать один в Болонское училище...- Не только потому, что Болонский уни- верситет был старым и почтенным, но и потому, что сам Колуций учился именно там (характерно, что об а1та тайег канцлер вспомнил, а послать список в Рим даже в не думал — его «римский патриотизм» в отличие от «римского патриотизма» Пет- рарки был лишен всякой конкретности). 4 служебных моих обязанностей..- Колуций уже был канцлером, всячески способствуя превращению Флоренции в «столицу гуманизма». 5 Царь наилучший! — См.: «Африка», ПП, 271—272. 5 Ласково царь отвечал... -^ См.: Там же, 333—334. ТА далее пропущено... - Таким образом, Колуций первым среди последующих текстологов вменяет Петрарке в обязанность последовательный и без пропусков пе- ресказ Ливия, мотивируя это требование связностью повествования, так как от пропущенного «зависит все последующее» (см. ниже). 8 „.не менее двух книг... — Колуций не оговаривает, каких, хотя «книги» (песни) поэмы очень разнятся объемом. Видимо, имеютсл в виду песни, предшествующие «пропущенному» (пх средний объем — около 600 ст.). Впрочем, подсчет может строиться и на другом принципе, а именно сюжетном (как и у Петрарки): одна книга должиа быть о событиях в Италин, другая о событиях в Африке после вы- садки Сцилиона — тогда объем их неактуален. ?..по ошибке переписчика. — Ошибок и пропусков у нереписчиков всегда хвата- ло, но потерять две песни, да еще при живом заказчике, представляется чем-то ие- вероятным. Ноэтому и сам Колуций ищет более правдоподобных объяснений. 10... после первого издания... — Это не публикеция, а первая рукописная редакция, за которой последовала другая (в одной тетрадке). Самой поэмы друзья не читали, но тетрадку видели. 11 Может быть, тут он и решил... - Здесь Колуций впервые допускает возмож- ность, что сюжет «Африки» не был пересказом Ливия, хотя причину этого видит не в художественном замысло поэта, а в его исторических воззрениях. 12 ...бросить в огопь...-: Эта столь страшившая всех возможность сожжения поэ- мы здесь просто подчеркивает трудность задачи, которую Колуций намерен решать текстологическими методами. 3 „.память.. будет держаться... на этой книге... - Начатое комплиментами поэме послание завершается ими же: посредством этого приема письмо оказывается как бы выражением благоговейного восхищения трудом усопшего, а менее приятные под- робности сообщаются в середине, как бы между делом: традиционный прием цице- роновской риторики. ..долю скорби... — Это скорбь не о «лакуне» между ТУ и У неснями, & о смеоти < поэта. 18 „твоего дражайшего родителя... - Уважительное именование тестя. 17 пятый день до февральских календ. — 28 января 1377 г. СОДЕРЖАНИЕ АФРИКА Предуведомление к позме* .. еее ео кино Предуведомление к песни первой . еее еее ПЕСНЬ ПЕРВАЯ Вступление, в коем поэт просит помощи у Муз и у Господа нашего {1—18), а затем вверяет себя покровительству Роберта Анжуйского (19-70), а затем рассуждает о началах вражды между Римом и Карфа- геном и о горькой судьбе Испании (71-114), а затем повествует о том, как после изгнания финикинян из помянутой страны Сцинион замыш- ляет поход во вражескую землю и, среди трудов своих погрузившись в дремоту (115-160), видит сон: нисходит к нему убиенный его родитель и уводит научения ради в небесное свое обиталище (160—190), и там рассказывает о собственной своей гибели от мечей финикийских и о та- ковой же гибели брата своего (190-330), и о такой же гибели досто- славных мужей, чьи души обретаются среди звезд и юным Сдипионом зримы (331—421); а после является юноше помянутый дядя его по отцу и ваставляет его в благочестности (422—500}, и показывает ему воз- пеиихся к небесам римских царей (501-536) и древних героев (537— Предуведомление к песни второй. еее НЕСНЬ ВТОРАЯ Продолжение сна Сциниона: вопрошает юноша родителя своего о гря- дущем (1-30), к тот предрекает ему победу, а Ганнибалу поражение и погибель (31-143), а после пророчествует о будущем величии державы Римской и о славных мужах, коим суждено явиться на свет (114—258), но притом сулит Риму упадок и разрушение (259—326), ибо все земное бренно и желание честей суетно, чаять же должно лишь бессмертия души (327—440), а после предрекает, что родится в краю тусков певец подвигов Сципионовых (441-454), однако же наставляет сына о брен- ной сей славе не помышлять, но уповать на единую доблесть (454—509) и во всем доверяться друзьям, а наипаче — Лелию (510—530), а когда спрашивает сын о собственной участи своей, то предрекает ему родитель многие от отечества обиды, хотя и предостерегает, что не пристало зло- биться на отечество сверх меры (531-549) — тут и конец сну Сципио- НОВ еее еее еее ев Предуведомление к песни третьей. ое. ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ Пробудясь от сна, Сципнон печалится, что мало беседовал с отцом (1— 21), а затем спешно зовет к себе Лелия и изъясняет ему намерепие свое Текст Прим. 6 251 21 21 261 35 + Всо «Предуведомления» и песнь УПТ переведены М. Л. Гаспаровым, песни УГ и УП - совместпо Е. Г. Рабинович и М. Л. Гаспаровым, песни 1-У, бинович. Х - Е. Г. Ра- Содержание 365 биться © врагом на вражьей земле, и для того велит ему отправиться к царю Сифаку, дабы заключить с ним союз (21-82); и так Лелий прибы- вает к Сифаку и созерцает предивное убранство дворца его (83-266), а носле передает царю просьбу Сципиона о союзе и вручает присланные от Сципиона дары (267—332), Сифак же речь его слушает приветливо н дары приемлет, однако желает видеть самого Сципиона (333—361), а ради Лелия устраивает пир (362—377), по окончании коего юный пе- вец поет о родине своей от оных времен до сих, а после царь пригла- шает также и Лелия поведать о началах римского народа и о деяниях римлян (378—458), на что Лелий рассказывает царю о бегстве Энея из Трои и о потомках его от Юла до Ромула, и о знатнейших римских се- мействах (458—546), и о подвиге Квинта Курция (547-595), и о сходных подвигах трех Дециев (596—622) и Регула (623—642), и о спеси Таркви- ния Гордого и семейства его (643—683), и о гибели целомудренной Лук- реции (684—735), каковая гибель явилась причиною изгнания царей и установления народовластия, зиждителем коего был доблестный Брут (736-802) еее ке Предуведомление к песни четвертой . еее НЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ Сифаку древних сих преданий не довольно, ибо желает он знать поболее о геройствах Сципионовых (41—31), и Лелий восхваляет доблесть и лепо- ту, и вежество друга своего и вождя (32-104), и передает молву о див- ном его рождении, коему порукой великое его благочестие (105—122), а после изъясняет, сколь любезен сей полководец воинству своему и сколь грозен Карфагену (123—165), и повествует о том, как в отроче- ских летах снас он от вражьих ‘мечей отца своего (166—179) и как после битвы при Каннах, когда среди общего уныния и ужаса задумали иные юноши из отечества своего бежать, одолел он их. трусость храбростью своею и так оборонил Рим (179-241), и как после гибели родителя своего и дяди отправился он отмщения ради в Испанию и сокрушил Но- вый Карфаген (242—329)), а после мудро рассудил спор между воинами своими (330-374) и явил милость побежденным, измлада умея подчи- нять страсти свои целомудрию (375—388) „еее. Предуведомление к песни пятой... еее на ПЕСНЬ ПЯТАЯ После поражения Сифака Массинисса, враг его, победителем вступает в столицу его Цирту, где предстает очам его Сифакова супруга Софо- нисба (1-19), и столь она нрекрасна, что воспламеняется юноша зели- кою к ней любовью (20-76), а она слезно молит не отдавать ее римля- нам на бесчестие, но лучше умертвить (76-106), царь же ее утешает и просит быть ему женою (107-123), и она соглашается, ежели обещает он ей спасение от римлян (423—153), он же в душевном смятения на- деется на кротость державного друга своего, так что обещание сие дает (154—244) и женится на чужой жене (245—272); но молва о преступном их супружестве достигает Сциняона, да притом и плененный Сифак об- наруживает обиду свою и винит супругу свою в войне, и так оконча- тельно убеждает римлянина, что нечестива свадьба Массиниссы (273— 379): и когда является тот в римский стан, требует Сципион выдать ему вероломную царицу (380-437), и всю ночь обуревает смута душу Мас- синиссы (438-692), но наконец во исполнение клятвы посылает он воз- любленной жене своей чату с ядом, которую она, прежде проклявши иона и заодно Массиниссу со всем родом его, бесстрашно испивает Текст Прим. 35 54 54 64 6А 271 289 296 366 Содержание Текст Прим. Предуведомление к несни шестой „еее еее ПЕСНЬ ШЕСТАЯ . Тень Софонисбы нисходит в преисподнюю и предстает пред адскими судьями, кои отсылают ее в сужденное ей узилище (1-34), где зрит она тени тех, кому причиною смерти стала любовь (35-73), а на земле меж тем все оплакивают кончину ее {74-88); а после сего Сципаон объяв- ляет войску решение свое идти на Карфаген (89—146} и утешает Масси- виссу дарами и почестями (147-174), а Лелия отсылает в Рим доста- вить пленников, в числе коих Сифак (174—219), навек прощающийся с отечеством и проклинающий Ганнибала (220-287); меж тем к высту- пивнему в поход Сципиону является карфагенское посольство просить мира (288—343), условия коего тот назначает, а покамест заключает с врагами перемирие {(343—372),- им же лизшь того и надобно, ибо зовут они Ганнибала воротиться и защитить отечество, а он без охоты пови- нуется (343—372), напоследок устроивши нечестивую резню в Кротоне {2452—483), и по пути на родину вспоминает былые битвы и горюет, что не взял Рима (597—624) и слушает рассказ старого моряка о вероломном убиении Ксантиппа и как воздалось карфагенянам за смерть его (524— 700); а между тем карфагенское посольство является просить мира в имский Сенат, но отослано без чести (701-751), и в это же время кар- фагенская чернь грабит римские суда и оскорбляет римских послов, ко- щунственно нарушая перемирие (752-816), но Сцилион не унижается до мести (747—838); и об эту же пору молодой Магон, также призван- ный в Карфаген, отплывает из Генуи (839— 884); но близ з Сардинии | па- стигнут смертью (885-918) ...... . ... . Предуведомление к песня седьмой боков ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ Ганнибал, не зная о смерти брата, чает встречи с ним ий замышляет но- вые подвиги (1—19}, но к африканскому берегу пристает при недобрых знамениях (20-30), меж тем как и римляне смущены пророчеством Фа- бия об африканском походе. хотя и ободрены мыслью о доблести Сци- пионовой (31-89); Ганнибал же посылает к римскому стану согляда- таев, кон взяты в плен, но встречены Сципионом с превеликим гостепри- имством, ибо водят их Сципионовы люди повсюду и все им показывают, а после отпускают — и таковая милость устрашагт Ганнибала, который просит переговоров, и Сцилион говорить с ним согласен (90-155), так что встречаются вожди на кургане в виду обоих воинств, ни Ганнибал склоняет Сципиона заключить мир, довольствуясь имеющимся (156- 367), но Сципион требует повинной мзды, а потому вожди расходятся, и быть битве (367—449), к коей и начинаются приготовления в обоих станах (450—499); ночью ке накануне великого сражения являются пред престолом Всевышнего обе столицы и просят за чад своих, одна за Ганнибала и другая за Сципиона (500—658), а Всевышний обещает вм вскорости родиться во плоти и воздвигнуть земной престол свой у завтрашних победителей (659-726), ноеле чего наконец занимается заря, и Сципион строит полки и бодрит воинов речью (775—830), а Ган- нибал тоже строит полки (831-863), и речь его к воинам не менее обо- дрительна, чем Сципионова (864-915), но еще до окончания слов его разгорается великая битва при Заме (916-1088), в коей Ганнибал тер- пит поражение (1089—1120), бежит и укрывается в Карфагене (1124-- 1130) еее ии Предуведомление к песни восьмой ‚уе ее НЕСНЬ ВОСЬМАЯ Победителям достается богатая добыча (1—33), и они возвращаются в 82 82 104 . 104 . 130 307 317 Содержание 367 свой стан, где Сципион беседует с друзьями о завершившейся битве, и Лелий с Массиниссою его восхваляют (33—78), сам же он пуще хва- лит’ Ганнибала, и превозносит его выше Александра и Пирра (79-144), однако в споре общим мнением побежден и признан из полководцев ве- личайшим (144—243); и Лелий отправляется в Рим возвестить победу (244—241), а между тем в Карфагене царит страх, и призывают согражда- не Ганнибала из убежища его для совета, а он велит им заключать мир любою ценою (248—288), сам же тайно покидает город и но морю бежит к Антиоху (289—358); а тут уже и Сцинион подступает к Карфа- гену (359—415), близ коего Вермина, сын Сифаков, нежданно нападает на римлян, но ими побит (416—446), карфагеняне же избирают тридцать старцев молить Сципиона о пощаде (447—458); а между тем в Риме ис- ход войны сще неведом (459-481), и консул Клавдий отправляется в Африку, чая разделить славу победы Сцинионовой, во флот его разме- тан бурею (482—546); а уже весть о победе достигает Рима (547-555), однако Лентул, преемник Клавдия, равно желает себе честей от чужих трудов, и по сему поводу рассуждает Ноэт, сколь пагубна для человеков зависть (556-641); к Сципиону же является помянутое посольство и просит пощадить город, а вождь соглашается лишь при условии, что не будет у карфагенян ни войска, ни флота (612—674), а те поневоле со- глашаются и шлют в Рим новое посольство к великому неудовольствию Лентула (675—692), каковое посольство возглавляет премудрый Гасдру- бал Гедус, который пред Сенатом обличает Ганнибала и взывает к ми- лосердию, да будет мир (693—834),- и так между Римом и Карфагеном заключается мир (835-845), после чего римляне показывают гостям свой Город и святыни его (846-955), а когда встречают финикияне плен- ных сограждан, то отнускают римляне без выкупа двести пленников ло выбору Гасдрубалову, так что тот благодарный и радостный покидает Италию (955-1004), а Сципион по заключении мира покидает Афри- ку, предостерегая карфагенян от новых войн (1005—1068), и напоследон жжет их флот (1068—1084) ...: . Предуведомление к песни девятой . ‚(ооо ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ Сципион с войском плывет домой и просит Энния развлечь его расска- зом (1-22), а тот восхваляет победоносного вождя и сокрушается несо- размерностью скудного своего дара и достославных деяний Сципионовых (23—64), а затем все же изъясияет, сколь согласна поэзия с правдою и каково сокровенное значение лавра (65-123), а затем по просьбе Сци- пионовой рассказывает, сколь дорог сердцу его Гомер (124-158) и ка- кое было ему сновндение неред битвой при Заме: явился к нему Гомер в обличье слепого старца и беседовал с ним о зрении ложном и сущем, и предрек римлянам победу (159-214), а после показал ему юношу, еще не родившегося на свет, коему суждено воснеть по достоинству подвиги Сципионовы, имя же юноше Франциск, а поэма его зовется «Африка» (215—289); и доволен Сцинион рассказом, согласным © проро- чеством родителя его (290-397); а после приплывают они в Италию и шествуют по стране среди общего ликования (308—321), и наконец справляет Сципион свой триумф и делит лавры с Эннием (322—402), а о дальнейшей судьбе героя своего Поэт говорить не хочет, ибо она пе- чальна (403—420), и потому прощается с поэмой своей, оплакав смерть доброго Роберта и отвратившись душою от жестокого и косного века своего, дабы завещать славу свою и «Африку» свою потомкам (421—477) ДОПОЛНЕНИЯ «АФРИКА». Пер. С. К. Апта . еее неона Песнь пятая. еее Текст Прим. 130 155 155 168 168 328 343 368 Содержание . Текст Прим. Песнь шестая (ст. 839-918) ..... еее . 184 Неснь девятая (ст. 1-240) ..... де. 186 ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБНАРОДОВАНИЮ поэмы «АФРИКА». Пер. М. Л. Гаспарова ... . 192 355 Т. Стихи Иоанна Боккация Цертальдского в защиту Африки Пет. рарки, да будет она издана в свет. . . 192 355 П. Стихи к Петрарке от Колуция Пиерия, побуждающие его к коданию «Африки» в свет . . . . 1 357 Ш. Нослание возразительное к Колуцию Пнерию из Стиньяно, канцле- ру Флорентинскому, о том, что ие должно было издавать в свет «Африку» при жизни Франциска Петраркя ... . 2 361 ТУ. Колуция Салютати к Францисколу из Броесано послание .’ .. ‚205 363 ПРИЛОЖЕНИЯ Е. Г. Рабинович. ОБ «АФРИКЕ» ПЕТРАРКИ .... . 241 ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ФРАНЧЕС. КО ПЕТРАРКИ. Составил М. Л. Гаспаров „ен. . 2 ПРИМЕЧАНИЯ ...... д. 250 Франческо Петрарка. Африка. оставила Е г. Рабинович се + 250 Дополнения. .(.,......, а ... . . 853 Произнедения, относящиеся к < обниролованки поэмы «Африка, оста. вила Е. Г, Рабинович . . . ... 5 Африка, Франческо Петрарка