До третьих петухов. Василий Макарович Шукшин Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Ещё когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на неё со своих полок – ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись. – Да нет, – говорила библиотекарша, – я думаю, это пшено. Он же козёл… Пойдём лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козёл. Мы потопчемся, так? Потом пойдём к Владику… Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» – посидим… Тюлень тоже придёт, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю… – Ничего не понимаю, – тихо сказал некто в цилиндре – не то Онегин, не то Чацкий – своему соседу, тяжёлому помещику, похоже, Обломову. Обломов улыбнулся: – В зоопарк собираются. – Почему все козлы-то? – Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А? Господин в цилиндре поморщился: – Вульгаритэ. – Вам всё француженок подавай, – с неодобрением сказал Обломов. – А мне глянется. С ножками – это они неплохо придумали. А? – Очень уж… того… – встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. – Очень уж коротко. Зачем так? Обломов тихо засмеялся: – А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри. – Да мне что, в сущности? – смутился чеховский персонаж. – Пожалуйста. Почему только с ног начали? – Что? – не понял Обломов. – Возрождаться-то. – А откуда же возрождаются? – спросил довольный Обломов. – С ног, братец, и начинают. – Вы не меняетесь, – со скрытым презрением заметил Пришибленный. Обломов опять тихо засмеялся. – Том! Том! Слушай сюда! – кричала в трубку библиотекарша. – Слушай сюда! Он же козёл! У кого машина? У него? Нет, серьёзно? – Библиотекарша надолго умолкла – слушала. – А каких наук? – спросила она тихо. – Да? Тогда я сама козёл… Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок. Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями… – В темпе, в темпе! – покрикивал некто канцелярского облика, лысый. – Продолжим. Кто ещё хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И – короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто? – Позвольте? – это спрашивала Бедная Лиза. – Давай, Лиза, – сказал Лысый. – Я сама тоже из крестьян, – начала Бедная Лиза, – вы все знаете, какая я бедная… – Знаем, знаем! – зашумели все. – Давай короче! – Мне стыдно, – горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды? – Выгнать! – крикнули с места. – Тихо! – строго сказал Лысый конторский. – Что ты предлагаешь, Лиза? – Пускай достанет справку, что он умный, – сказала Лиза. Тут все одобрительно зашумели. – Правильно! – Пускай достанет! Или пускай убирается!.. – Какие вы, однако, прыткие, – сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке – не мог встать. – Разорались. Где он её достанет? Легко сказать… – У Мудреца, – Лысый, который вёл собрание, сердито стукнул ладонью по столу. – Илья, я тебе слова не давал! – А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская. – Ну, начинается! – недовольно сказал Обломов. – Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не… – Цыть! – громыхнул Илья. – Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану! Тут какой-то, явно лишний, заметил: – Междоусобица. – А? – не понял Конторский. – Междоусобица, – сказал Лишний. – Пропадём. – Кто пропадёт? – Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. – Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок… – Требую удовлетворения! – вскочил Лишний. – Да сядь! – сказал Конторский. – Какое удовлетворение? – Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил. – Сядь, – сказал и Обломов. – Чего с Иваном-то делать? Все задумались. Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо. – Думайте, думайте, – сказал он. – Умники нашлись… Доктора. – Не груби, Иван, – сказал Конторский. – О нём же думают, понимаешь, и он же ещё сидит грубит. Как ты насчёт справки? Может, сходишь возьмёшь? – Где? – У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь… – А я не склоняюсь! – бухнул опять Илья. – Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали – справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка? – А ничего! – воскликнула Бедная Лиза. – Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдёт у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. – И она ещё раз сказала звонко и убедительно: – Надо что-то делать! Все задумались. А Илья нахмурился. – Какая-то «сидячая агитация», – проворчал он. – Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация? – Да такая самая! – вскинулся на него Обломов. – Сидячая, тебе сказали. «Ка-ка-ая». Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то? – И всё же я требую удовлетворения! – вспомнил свою обиду Лишний. – Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль. – Сядь! – крикнул Конторский на Лишнего. – Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами. Тут все взволновались, зашумели одобрительно. – Я бы вообще запретил эти дуэли! – крикнул бледный Ленский. – Трус, – сказал ему Онегин. – Кто трус? – Ты трус. – А ты – лодырь. Шулер. Развратник. Циник. – А пошли на Волгу! – крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. – Сарынь на кичку! – Сядь! – обозлился Конторский. – А то я те покажу «сарынь». Задвину за шкаф вон – поорёшь там. Ещё раз спрашиваю: что будем делать? – Иди ко мне, Атаман, – позвал Илья казака. – Чего-то скажу. – Предупреждаю, – сказал Конторский, – если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки. – Сказать ничего нельзя! – горько возмутился Илья. – Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь – всё не так. – Только не делайте, пожалуйста, вид, – с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, – что только вы одни из народа. Мы тоже – народ. – Счас они будут рубахи на груди рвать, – молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. – Рукава будут жевать… – Да зачем же мне рукава жевать? – искренне спросил казачий атаман. – Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну. – Всё – междоусобица, – грустно сказал Лишний. – Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок ещё и пропадём. – Айда на Волгу! – кликнул опять Атаман. – Хоть погуляем. – Сиди, – сердито сказал Обломов. – Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять. – А-а-а, – вдруг зловеще тихо протянул Атаман, – вот кохо я искал-то всю жнзню. Вот кохо мне надоть-то… – И потащил из ножен саблю. – Вот кому я счас кровя-то пущу… Все повскакали с мест… Акакий Акакиевич птицей взлетел на свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил: – О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали! Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь: – Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный! – А вот похлядим, – говорил Казак, – похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секёть. Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и Конторский отскочил. – Бей, казаче! – гаркнул Илья. – Цеди кровь поганую! И бог знает, что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул: – Закрыто на учёт! И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю, Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан. – Азия, – тихо и горько сказал Конторский. – Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то в голову не пришло – закрыть на учёт. – Илья, у тя вина нету? – спросил Казак Муромца. – Откуда? – откликнулся тот. – Я же не пью. – Тяжко на душе, – молвил Казак. – Маяться буду… – А нечего тут… размахался, понимаешь, – сказал Конторский. – Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать… – Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, – сказала Лиза звонко и убеждённо. – Если он к третьим петухам не принесёт справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас. – Куда же ему? – спросил Илья грустно. – Пускай идёт в букинистический! – жёстко отрезала Лиза. – О-о, не крутенько ли? – усомнился кто-то. – Не крутенько, – тоже жёстко сказал Конторский. – Нисколько. Только так. Иван… – Аиньки! – откликнулся Иван. И встал. – Иди. Иван посмотрел на Илью. Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе – всё, видно, искал вино. – Иди, Ванька, – тихо сказал Илья. – Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… учёные. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь. – Хошь мою саблю? – предложил Казак Ивану. – Зачем она мне? – откликнулся тот. – Иван, – заговорил Илья, – иди смело – я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: «Ванька, смотри!» – Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? – спросил Казак. – Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь. Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошёл к двери. – Не поминайте лихом, если где пропаду, – сказал с порога. – Господь с тобой, – молвил Обломов. – Может, не пропадёшь. – Придёшь со справкой, Иван, – взволнованно сказала Лиза, – я за тебя замуж выйду. – На кой ты мне чёрт нужна, – грубо сказал Иван. – Я лучше царевну какую-нибудь стрёну… – Не надо, Иван, – махнул рукой Илья, – не связывайся. Все они… не лучше этой вот. – Показал на Лизу. – На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он её, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там… – Без справки нельзя, дядя Илья, – решительно сказала Лиза. – А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню! – Иди, иди, Иван, – сказал Конторский. – Время позднее – тебе успеть надо. – Прощайте – сказал Иван. И вышел. * * * И пошёл он куда глаза глядят. Темно было… Шёл он, шёл – пришёл к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенёк, закручинился. – Бедная моя головушка, – сказал, – пропадёшь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто. Но никто ему не помог. Посидел-посидел Иван, пошёл дальше. Шёл, шёл, видит – огонёк светится. Подходит ближе – стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие. – Есть тут кто-нибудь? – крикнул Иван. Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана, спрашивает: – Кто ты такой? И куда идёшь? – Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, – ответил Иван. – А где его найти, не знаю. – Зачем тебе справка-то? – Тоже не знаю… Послали. – А-а… – молвила Баба-Яга. – Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги. Есть небось хочешь? – Да не отказался бы… – Заходи. Зашёл Иван в избушку. Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати… – Кто с тобой ещё живёт? – спросил Иван. – Дочь. Иван, – заговорила Яга, – а ты как дурак-то – совсем, что ли, дурак? – Как это? – не понял Иван. – Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмёт – крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз как заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди: дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А? – Не пойму, ты куда клонишь-то? – Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: «Ох, и талантливый парень!» У тебя же на лбу написано: «талант». Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты – дурак? – Ничего я не поверил! – сердито сказал Иван – Как это я про себя поверю, что я – дурак? – А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался? – Ну, как?.. С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем? – Понимаешь, хочу коттеджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмёшься? – Мне же справку надо добывать… – Да зачем она тебе? – воскликнула Баба-Яга. – Построишь коттеджик… его увидют – ко мне гости всякие приезжают – увидют – сразу: кто делал? Кто делал – Иван делал… Чуешь? Слава пойдёт по всему лесу. – А как же справка? – опять спросил Иван. – Меня же назад без справки-то не пустют. – Ну и что? – Как же? Куда же я? – Истопником будешь при коттеджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали – куда? – пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать – Иванушка… – Карга старая, – сказал Иван. – Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька? – А-а, – зловеще протянула Баба-Яга, – теперь я поняла, с кем имею дело: симулянт, проходимец… тип. Мы таких – знаешь, что делаем? – зажариваем. Ну-ка, кто там?! – И Яга трижды хлопнула в ладоши. – Стража! Взять этого дурака, связать – мы его будем немножко жарить. Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку. – Последний раз спрашиваю, – ещё попыталась Баба-Яга, – будешь коттеджик строить? – Будь ты проклята! – сказал гордо связанный Иван. – Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут. – В печь его! – заорала Яга. И затопала ногами. – Мерзавец! Хам! – От хамки слышу! – тоже заорал Иван. – Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растёт!.. Дармоедка! – В огонь! – вовсе зашлась Яга. – В ого-онь!.. Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь. Ох, брил я тебя на завалинке! – Запел Иван. – Подарила ты мене чулки-валенки!.. Оп – тирдарпупия! – Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело! Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони. – Дочка едет! – обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно. – У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать. Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши. – Змей Горыныч едет, Змей Горыныч едет! – закричали они. – Эх, погуляем-то! Эх, и попьём же! Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами. – Фу-фу-фу, – сказала она. – Русским духом пахнет. Кто тут? – Ужин, – сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: – Ха-ха-ха!.. – Чего ты? – рассердилась дочка. – Ржёт, как эта… Я спрашиваю: кто тут? – Ивана жарим. – Да ну? – приятно изумилась дочка. – Ах, какой сюрприз! – Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво – не хочет строить коттеджик, паразит. Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг – не то плач, не то хохот. – Ой, не могу-у!.. – стонал Иван – Не от огня помру – от смеха!.. – Чего это? – зло спросила дочка Бабы-Яги. И Яга тоже подошла к печке. – Чего он? – Хохочет?.. – Чего ты, эй? – Ой, помру от смеха! – орал Иван. – Ой, не выживу я!.. – Вот идиот-то – сказала дочка. – Чего ты? – Да усы-то!.. Усы-то… Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь… – Как все… А чего? – не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась. – Да усы-то! – Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую. – Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь… – А чего мужу? Куда ты гнёшь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? – вовсе встревожилась дочка. – Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: «Чёрт те что: солдат не солдат и баба не баба». И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то ещё возьмёт да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей. Баба-Яга и дочка призадумались. – Ну-ка, вылазь, – велела дочь. Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся. – Хорошо погрелся… – А чего ты нам советуешь? – спросила Баба-Яга. – С усами-то. – Чего, чего… Свести надо усы, если хочете семейную жизнь наладить. – Да как свести-то, как? – Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете. – Не кинем, Ванюшка, – заговорила ласково дочь Бабы-Яги. – Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться. Тут наш Иван пошёл тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники. – Это не просто – заговорил он – это надо состав делать… – Ну и делай! – Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться… – Давай так, – заволновалась Баба-Яга, – слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца. Иван призадумался. – Быстрей! – заторопилась усатая дочь. – А то Горыныч войдёт. Тут и Иван заволновался: – Слушайте, он же войдёт и… – Ну? – Войдёт и с ходу сожрёт меня. – Он может, – сказала дочь. – Чего бы такое придумать? – Я скажу, что ты мой племянник, – нашлась Баба-Яга. – Понял? – Давайте, – понял Иван. – Теперь так: мой состав-то не сразу действует… – Как это? – насторожилась дочь. – Мы его счас наведём и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской… – А обманет? – заподозрила дочь. – Мам? – Пусть только попробует – сказала Баба-Яга, – пусть только надует: навернётся с поднебесья – мокрое место останется. – Ну, ёлки зелёные-то?.. – опять заволновался Иван: похоже, он и хотел надуть. – Ну что за народ! В чём дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, – нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет? – При чём тут «уважаете»? Ты говори толком… – Нет, не могу, – продолжал Иван тараторить. – Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ? Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: «Мама, а что это у тебя?» А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: «Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!» Легко будет ребёнку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него – с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальётся слезами и пойдёт домой… к усатой мамке… – Хватит! – закричала дочь Бабы-Яги. – Наводи свой состав. Что тебе надо? – Пригоршню куриного помёта, пригоршню тёплого навоза и пригоршню мягкой глины – мы накладываем на лицо такую маску… – На всё лицо? Как же я дышать-то буду? – Ну что за народ! – опять горько затараторил Иван. – Ну ничего невозможно… – Ладно! – рявкнула дочь. – Спросить ничего нельзя. – Нельзя! – тоже рявкнул Иван. – Когда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помёт. Маска будет с дыркой – будешь дышать. Всё. – Слышали? – сказала Яга стражникам. – Одна нога здесь, другая в сарае! Арш! Стражники побежали за навозом, глиной и помётом. А в это самое время в окно просунулись три головы Змея Горыныча… Уставились на Ивана. Все в избушке замерли. Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил: – Кто это? – Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, – сказала Яга. – Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем. – Здравствуй, дядя Горыныч! – поздоровался Иван. – Ну, как дела? Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал. – Да ну что, ёлки зелёные? Что? Ну – племянник, ты же слышал! Пришёл к тёте Ёжке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай, будем гостей жрать! А семью собираемся заводить – всех детишечек пожрём, да? Папа называется! Головы Горыныча посоветовались между собой. – По-моему, он хамит, – сказала одна. Вторая подумала и сказала: – Дурак, а нервный. А третья выразилась и вовсе кратко: – Лангет, – сказала она. – Я счас такой лангет покажу!.. – взорвался от страха Иван. – Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тётя, где моя волшебная сабля? – Иван вскочил с лавки и забегал по избушке – изображал. что ищет волшебную саблю. – Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! – Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него – жутко было смотреть на эти три спокойные головы. – Такое счас устрою!.. – Он просто расхамился, – опять сказала первая голова. – Нервничает, – заметила вторая. – Боится. А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него. – Шпана, – сказал Иван. – Я тебя сам съем. Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца. – Ванька, смотри! – сказал Илья. – Да что «Ванька», что «Ванька»! – воскликнул Иван. – Чего ванькать-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! – Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько. – Жри – сказал он, отвлекаясь от дудочки. – Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! – И Ванька опять засвистел в свою дудочку. – Горыныч, – сказала дочь, – плюнь, не обращай внимания. Не обижайся. – Но он же хамит, – возразила первая голова. – Как он разговаривает?! – Он с отчаяния. Он не ведает, что творит. – Я всё ведаю – встрял Иван, перестав дудеть. – Всё я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш… для будущего батальона… – Ванюшка, – заговорила Баба-Яга кротко, – не хами, племяш. Зачем ты так? – Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет – тогда вращай. А счас нечего. – Нет, ну он же вовсю хамит! – чуть не плача сказала первая голова. – Ну как же? – Заплачь, заплачь, – жёстко сказал Иван. – А мы посмеёмся. В усы. – Хватит тянуть, – сказала вторая голова. – Да, хватит тянуть, – поддакнул Иван. – Чего тянуть-то? Хватит тянуть. – О-о! – изумилась третья голова. – Ничего себе! – Ага! – опять дурашливо поддакнул Иван. – Во, даёть Ванькя! Споём? – И Ванька запел: Эх, брил я тебя На завалинке, Подарила ты мене Чулки-валенки… – Горыныч, хором: Оп – тирдарпупия! – Допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо. – А романсы умеешь? – спросил Горыныч. – Какие романсы? – Старинные. – Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хошь. Завалю романсами. Например: Хаз-булат удало-ой, Бедна сакля твоя-а, Золотою казной Я осыплю тебя-а!.. – А? Романс!.. – Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошёл к нему и похлопал одну голову по щеке. – Мх, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой. – Не ёрничай, – сказал Горыныч. – А то откушу руку. Ванька отдёрнул руку. – Ну, ну, ну, – молвил он мирно, – кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь. – Будешь, – сказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. – Я тебе возьму и голову откушу. Две другие головы громко засмеялись. И Иван тоже мелко и невесело посмеялся. – Тогда-то уж я и вовсе не спою – нечем. Чем же я петь-то буду? – Филе, – сказала голова, которая давеча говорила «лангет». Это была самая глупая голова. – А тебе бы всё жрать! – обозлился на неё Иван. – Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то. – Ванюшка, не фордыбачь, – сказала Баба-Яга. – Пой. – Пой, – сказала и дочь. – Разговорился. Есть слух – пой. – Пой, – велела первая голова. – И вы тоже пойте. – Кто? – не поняла Баба-Яга. – Мы? – Вы. Пойте. – Может быть, я лучше одна? – вякнула дочь; её не устраивало, что она будет подпевать Ивану. – С мужиком петь… ты меня извини, но… – Три, четыре, – спокойно сказал Горыныч. – Начали. Дам коня, дам седло, – Запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили: Дам винтовку свою-у, А за это за всё Ты отдай мне жену-у. Ты уж стар, ты уж се-ед, Ей с тобой не житьё, С молодых юных ле-ет Ты погубишь её-о-о. Невыразительные круглые глазки Горыныча увлажнились: как всякий деспот, он был слезлив. – Дальше, – тихо сказал он. Под чинарой густой, – Пел дальше Иван, – Мы сидели вдвоё-ом, Месяц плыл золотой, Всё молчало круго-ом. И Иван с чувством повторил ещё раз, один: Эх, месяц плыл золотой, Всё молчало круго-ом… – Как ты живёшь, Иван? – спросил растроганный Горыныч. – В каком смысле? – не понял тот. – Изба хорошая? – А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми. – Хочешь отдельную избу? – Нет. Зачем она мне? – Дальше. Она мне отдала-ась… – Повёл дальше Иван, – До последнего дня… – Это не надо, – сказал Горыныч. – Пропусти. – Как же? – не понял Иван. – Пропусти. – Горыныч, так нельзя, – заулыбался Иван, – из песни слова не выкинешь. Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина. – Но ведь без этого же нет песни! – занервничал Иван. – Ну? Песни-то нету! – Есть песня, – сказал Горыныч. – Да как же есть? Как же есть-то?! – Есть песня. Даже лучше – лаконичнее. – Ну ты смотри, что они делают! – Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. – Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Всё. – Ванюшка, – сказала Баба-Яга, – не супротивничай. – Пошла ты!.. – вконец обозлился Иван. – Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить… – Господи, сколько надо терпения, – вздохнула первая голова Горыныча. – Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования… – Насчёт «немножко жарить» – это он хорошо сказал, – молвила вторая голова. – А? – На какие усы ты всё время намекаешь? – спросила Ивана третья голова. – Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы? – А па-арень улыбается в пшеничные усы, – шутливо спела первая голова. – Как там дальше про Хаз-булата? – Она мне отдалась, – отчётливо сказал Иван. Опять сделалось тихо. – Это грубо, Иван, – сказала первая голова. – Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живёшь… как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца её знал… Она невеста твоя? – Кто? Лизка? Ещё чего! – Как же? Она тебя ждёт. – Пусть ждёт – не дождётся. – Мда-а… Фрукт, – сказала третья голова. А голова, которая всё время к жратве клонила, возразила: – Нет, не фрукт, – сказала она серьёзно. – Какой же фрукт? Уж во всяком случае – лангет. Возможно даже – шашлык. – Как там дальше-то? – вспомнила первая голова. – С Хаз-булатом-то. – Он его убил, – покорно сказал Иван. – Кого? – Хаз-булата. – Кто убил? – М-м… – Иван мучительно сморщился. – Молодой любовник убил Хаз-булата. Заканчивается песня так: «Голова старика покатилась на луг». – Это тоже не надо. Это жестокость, – сказала голова. – А как надо? Голова подумала. – Они помирились. Он ему отдал коня, седло – и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то? – На самой верхней… Рядом с Ильёй и донским Атаманом. – О-о! – удивились все в один голос. – Понятно, – сказала самая умная голова Горыныча, первая. – От этих дураков только и наберёшься… А зачем ты к Мудрецу идёшь? – За справкой. – За какой справкой? – Что я умный. Три головы Горыныча дружно громко засмеялись. Баба-Яга и дочь тоже подхихикнули. – А плясать умеешь? – спросила умная голова. – Умею, – ответил Иван – Но не буду. – Он, по-моему, и коттеджики умеет рубить, – встряла Баба-Яга. – Я подняла эту тему… – Ти-хо! – рявкнули все три головы Горыныча. – Мы никому больше слова не давали! – Батюшки мои – шёпотом сказала Баба-Яга. – Сказать ничего нельзя! – Нельзя! – тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу – Базар какой-то! – Спляши, Ваня, – тихо и ласково сказала самая умная голова. – Не буду плясать, – упёрся Иван. Голова подумала: – Ты идёшь за справкой… – сказала она. – Так? – Ну? За справкой. – В справке будет написано: «Дана Ивану… в том, что он – умный». Верно? И печать. – Ну? – А ты не дойдёшь. – Умная голова спокойно смотрела на Ивана. – Справки не будет. – Как это не дойду? Если я пошёл, я дойду. – Не. – Голова всё смотрела на Ивана. – Не дойдёшь. Ты даже отсюда не выйдешь. Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил: – «Сени»! – Три, четыре, – сказала голова. – Пошли. Баба-Яга и дочь запели: Ох, вы сени, мои сени, Сени новые мои… Они пели и прихлопывали в ладоши. Сени новые-преновые Решётчатые… Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом. – А почему соколом не смотришь? – спросила голова. – Я смотрю, – ответил Иван. – Ты в пол смотришь. – Сокол же может задуматься? – О чём? – Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, – взмолился Иван. – Ну сколько уж? Хватит… – А-а, – сказала умная голова. – Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. «Шмакодявки». «Свистуны». Чего ты начал строить из себя? Иван молчал. – Становись лицом к двери, – велел Горыныч. Иван стал лицом к двери. – По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука. – Со звуком – это ты лишка хватил, Горыныч, – возразил Иван. – Я не сумею так. – Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре! Иван вылетел из избушки. Три головы Горыныча, дочь н Баба-Яга засмеялись. – Иди сюда, – позвал Горыныч невесту, – я тебя ласкать буду. * * * А Иван шёл опять тёмным лесом… И дороги опять – никакой не было, а была малая звериная тропка. Шёл, шёл Иван, сел на поваленную лесину и закручинился. – В душу как вроде удобрения свалили, – грустно сказал он. – Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка… Сзади подошёл Медведь и тоже присел на лесину. – Чего такой печальный, мужичок? – спросил Медведь. – Да как же!.. – сказал Иван. – И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо – ложись и помирай. – Где это ты так? – А в гостях… Чёрт занёс. У Бабы-Яги. – Нашёл к кому в гости ходить. Чего ты к ней попёрся? – Да зашёл по пути… – А куда идёшь-то? – К Мудрецу. – Во-он куда! – удивился Медведь. – Далёко. – Не знаешь ли, как к нему идти? – Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду – не знаю. – Прогнали, что ль? – Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдёшь. Эт-то вот – недалеко – монастырь; ну, жили себе… И я возле питался – там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь – их внутрь-то не пускают – с утра до ночи музыку заводят, пьют, безобразничают… – А чего хотят-то? – Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражника-то, бабёнок всяких ряженых подпускают, вино навяливают – сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу – завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился… – Медведь достал пачку сигарет и закурил. – Нет житья никакого… Подумал-подумал – нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж… – Это скверно. – Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот – иду. – Не знают ли они про Мудреца? – спросил Иван. – Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они всё знают. Только не связывайся ты с имя, пропадёшь. Пропадёшь, парень. – Да ну… чего, поди? – Пропадёшь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они. – Я сам злой счас… Хуже чёрта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал. – Кто? – Змей Горыныч. – Бил, что ли? – Да и не бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал… Тьфу! Лучше бы уж избил. – Унизил? – Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А? – Брось, – сказал Медведь. – не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушёл, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут. Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал. – Прощай. – Прощай, – откликнулся Иван. И тоже поднялся. – Аккуратней с чертями-то, – ещё раз посоветовал Медведь. – Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идёшь. Всё на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подмётки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них – захомутали. – Ничего, – сказал Иван. – Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время – до третьих петухов только. – Ну, поспешай, коли так. Прощай. – Прощай. И они разошлись. Из темноты ещё Медведь крикнул: – Вон, слышь, музыка? – Где? – Да послушай!.. «Очи чёрные» играют… – Слышу! – Вот иди на музыку – они. Вишь, наяривают! О, господи! – вздохнул Медведь – Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях. * * * А были – ворота и высокий забор. На воротах написано: «Чертям вход воспрещён». В воротах стоял большой стражник с пикой и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам – пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечётку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты… Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски – выпивали. А четверо – три музыканта с гитарами и девица – стояли прямо перед стражником; девица красиво пела «Очи чёрные». Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах… Однако стражник спокойно смотрел на неё – почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы. – Хлеб да соль! – сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали. Его оглядели с ног до головы… И отвернулись. – Что же с собой не приглашаете? – жёстко спросил Иван. Его опять оглядели. – А что ты за князь такой? – спросил один, тучный, с большими рогами. – Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать! Черти изумились… Смотрели на Ивана. – Я кому сказал?! – Иван дал ногой по бутылкам. – Стать!! Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону. Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках. – В чём дело, дружок? – заговорил он, беря Ивана под руку. – Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо? – Надо справку, – зло сказал Иван. К ним ещё подошли черти… Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван. – Продолжайте, – крикнул Изящный музыкантам и девице. – Ваня, какую справку надо? О чём? – Что я – умный. Черти переглянулись… Быстро и непонятно переговорили между собой. – Шизо, – сказал один. – Или авантюрист. – Не похоже – возразил другой. – Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо? – Одну. – А какую справку, Ваня? Они разные бывают… Бывает – характеристика, аттестат… Есть о наличии, есть об отсутствии, есть «в том, что», есть «так как», есть «ввиду того, что», а есть «вместе с тем, что» – разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести? – Что я умный. – Не понимаю… Диплом, что ли? – Справку. – Но их сотни, справок! Есть «в связи с тем, что», есть «несмотря на то, что», есть… – Понесу ведь по кочкам, – сказал Иван с угрозой. – Тошно будет. Или спою «Отче наш». – Спокойно, Ваня, спокойно, – занервничал Изящный чёрт. – Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять – какую? Мы тебе сделаем… – Мне липовая справка не нужна, – твёрдо сказал Иван. – мне нужна такая, какие выдаёт Мудрец. Тут черти загалдели все разом. – Ему нужна только такая, какие выдаёт Мудрец. – О-о!.. – Липовая его не устраивает… Ах, какая неподкупная душа! Какой Анжелико! – Какой митрополит! Он нам споёт «Отче наш». А «Сухой бы я корочкой питалась» ты нам споёшь? – Ша, черти! Ша… Я хочу знать: как это он понесёт нас по кочкам? Он же берёт нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесёт нас? Подошли ещё черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками. – Он опрокинул коньяк! – Это хамство! Что значит, что он понесёт нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж? – Кубок «Большого орла» ему! – Тумаков ему! Тумаков! Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили. – Ша, черти! Ша! – крикнул Иван. И поднял руку. – Ша, черти! Есть предложение!.. – Ша, братцы, – сказал Изящный чёрт. – Есть предложение. Выслушаем предложение. Иван, Изящный чёрт и ещё несколько чертей отошли в сторонку и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил им, посматривая в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же. Перед стражником по-прежнему «несли вахту» певица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку «Разве ты мужчина!». Она пела и пританцовывала. – Я не очень уверен, – сказал Изящный чёрт. – Но… А? – Это надо проверить, – заговорили и другие. – Это не лишено смысла. – Да, это надо проверить. Это не лишено смысла. – Мы это проверим, – сказал Изящный чёрт своему помощнику. – Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего чёрта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть. – Но без обмана! – сказал Иван. – Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками… беру вашего чёрта… – Ша, Иван, – сказал Изящный чёрт. – Не надо лишних слов. Всё будет о'кей. Маэстро, что нужно? – спросил он своего помощника. – Анкетные данные стражника, – сказал тот. – Где родился, кто родители… И ещё одна консультация Ивана. – Картотека, – кратко сказал Изящный. Два чёрта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал. Прибежали с данными. Один доложил: – Из Сибири. Родители – крестьяне. Изящный чёрт, Иван и маэстро посовещались накоротке. – Да? – спросил Изящный. – Как штык, – ответил Иван. – Чтоб мне сдохнуть! – Маэстро? – Через… две с половиной минуты – ответил маэстро, поглядев на часы. – Приступайте – сказал Изящный. Маэстро и с ним шестеро чертей – три мужского пола и три женского – сели неподалёку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались… Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули: По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная, Тащился с сумой на плечах. Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином – в любви, в сострадании. Бродяга к Байкалу подходит, Рыбачью он лодку берёт, Унылую песню заводит, О родине что-то поёт. Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копьё к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем. Бродяга Байкал переехал, – Навстречу родимая мать. Ой, здравствуй, ой, здравствуй, родная, Здоров ли отец мой и брат? Стражник подошёл к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперёд. – М-мх… – сказал он. * * * А в пустые ворота пошли черти. А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни – звала на простор, на вольную волю. А черти шли и шли в пустые ворота. Стражнику поднесли огромную чару… Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал: – М-мх… Отец твой давно уж в могиле, Сырою землёю зарыт. А брат твой давно уж в Сибири – Давно кандалами гремит. Стражник дал кулаком по колену, поднял голову – лицо в слезах. А брат твой давно уж в Сибири – Давно кандалами гремит, – Пропел он страдальческим голосом. – Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай «Камаринскую»! Пропади всё пропадом, гори всё синим огнём! Дай вина! – Нельзя, мужичок, нельзя, – сказал лукавый маэстро. – Ты напьёшься и всё забудешь. – Кто?! – заорал стражник. И лаппул маэстро за грудки. – Кто тут меня учить будет?! Ты, козёл? Да я тебя… в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!.. – Что они так обожают кочки? – удивился Изящный чёрт. – Один собирался нести по кочкам, другой… Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? – спросил он стражника. – Цыть! – сказал стражник. – «Камаринскую»! – «Камаринскую», – велел Изящный музыкантам. – Вина! – рявкнул стражник. – Вина – покорно вторил Изящный. – Может, не надо? – заспорил притворяшка маэстро. – Ему же плохо будет. – Нет, надо! – повысил голос Изящный чёрт. – Ему будет хорошо! – Друг! – заревел стражник. – Дай я тебя поцелую! – Иду! – откликнулся Изящный чёрт. – Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесём по кочкам! Мы их всех тут!.. Иван удивлённо смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный чёрт. – Ты-то чего раздухарился, эй? – спросил он его. – Цыть! – рявкнул Изящный чёрт. – А то я тебя так понесу по кочкам, что ты… – Что, что? – угрожающе переспросил Иван. И поднялся. – Кого ты понесёшь по кочкам? Ну-ка, повтори. – Ты на кого это тут хвост поднимаешь? – тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана. – На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю! – Опять лангет, – сказал Иван, останавливаясь. – Вот дела-то! – «Камаринскую»! – раскапризничался Изящный чёрт. – Иван нам спляшет. «Камаринскую»! Ваня, давай! – Пошёл к дьяволу! – обозлился Иван. – Сам давай… с другом вон. – Тогда я не посылаю с тобой чёрта, – сказал Изящный чёрт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана. – Понял? Попадёшь ты к Мудрецу!.. Ты к нему ни-ког-да не попадёшь. – Ах ты, харя ты некрещёная! – задохнулся от возмущения Иван. – Да как же это? Да нечто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял – научил вас, как за ворота пройти. – Последний раз спрашиваю: будешь плясать? – О, проклятие!.. – застонал Иван. – Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие? – «Камаринскую»! – велел Изящный чёрт. – «Пошехонские страдания». Черти-музыканты заиграли «Камаринскую». И Иван пошёл, опустив руки, пошёл себе кругом, пошёл пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал. – Эх, справочка!.. – воскликнул он зло и горько. – Дорого же ты мне достаёшься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!.. * * * И вот – канцелярия. О, канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не чёрт. Чёрт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приёмную Мудреца. – Минуточку, – сказал чёрт, когда вошли в приёмную. – Посиди тут… Я скоро – И куда-то убежал. Иван огляделся. В приёмной сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только эта другого цвета, и зовут Милка. А ту – Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам. – Ой, ну это же пшено! – говорила она в одну трубку и улыбалась. – Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя жёлтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чём тут ломать голову? О чём? И тут же – в другую, строго: – Его нету. Не зна… А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю. – Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно… Она одна была? Она кадрилась к тебе? – Слушайте, я же ска… А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю. Иван вспомнил: их библиотекарша, когда хочет спросить по телефону у своей подруги, у себя ли её начальник, спрашивает: «Твой бугор в яме?» И он тоже спросил Милку: – А бугор когда будет в яме? – Он вдруг что-то разозлился на эту Милку. Милка мельком глянула на него. – Что вы хотите? – спросила она. – Я спрашиваю: когда бу… – По какому вопросу? – Нужна справка, что… – Понедельник, среда, девять тире одиннадцать. – Мне… – Иван хотел сказать, что ему нужна справка до третьих петухов. Милка опять отстукала: – Понедельник, среда, с девяти до одиннадцати. Тупой? – Это пшено, – сказал Иван. И встал и вольно прошёлся по приёмной. – Я бы даже сказал, компот. Как говорит наша Галка: «собачья радость на двух», «смесь козла с „грюндиком“». Я спрашиваю глобально: ты невеста? И сам отвечаю: невеста. Один к одному, – Иван всё больше накалялся. – Но у тебя же – посмотри на себя – у тебя же нет румянца во всю щёку. Какая же ты невеста? Ты вот спроси меня – я вечный жених – спроси: появилась у меня охота жениться на тебе? Ну-ка, спроси. – Появилась охота? – Нет, – твёрдо сказал Иван. Милка засмеялась и захлопала в ладоши. – Ой, а ещё? – попросила она. – Ещё что-нибудь. Ну, пожалуйста. Иван не понял, что «ещё»? – Ещё покажите что-нибудь. – А-а, – догадался Иван, – ты решила, что я шут гороховый. Что я – так себе, Ванёк в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как… Во мне суть есть, а в вас и этого нету. Одни танцы-шманцы на уме. А ты даже говорить толком со мной не желаешь. Я вот как осержусь, как возьму дубину!.. Милка опять громко засмеялась. – Ой, как интересно! А ещё, а? – Худо будет! – закричал Иван. – Ой, худо будет!.. Лучше вы меня не гневите, не гневите лучше!.. Тут в приёмную влетел чёрт и увидел, что Иван орёт на девицу. – Тю, тю, тю, – испуганно затараторил чёрт и стал теснить Ивана в угол. – Чего это тут такое? Кто это нам разрешил выступать?.. А-я-я-я-яй! Отойти никуда нельзя. Предисловий начитался – пояснил он девице «выступление» Ивана. – Сиди тихо, счас нас примут. Счас он придёт… Я там договорился: нас примут в первую очередь. Только чёрт сказал так, в приёмную вихрем ворвался некто маленький, беленький – сам Мудрец, как понял Иван. – Чушь, чушь, чушь, – быстро сказал он на ходу. – Василиса никогда на Дону не была. Чёрт почтительно склонил голову. – Проходите, – сказал Мудрец, ни к кому отдельно не обращаясь. И исчез в кабинете. – Пошли, – подтолкнул чёрт Ивана. – Не вздумай только вылететь со своими предисловиями… Поддакивай, и всё. * * * Мудрец бегал по кабинету. Он, что называется, рвал и метал. – Откуда?! Откуда они это взяли?! – вопрошал он кого-то и поднимал руки кверху. – Откуда?! – Чего ты расстроился, батя? – спросил Иван участливо. Мудрец остановился перед посетителями, Иваном и чёртом. – Ну? – спросил он сурово и непонятно. – Облапошили Ивана? – Почему вы так сразу ставите вопрос? – увёртливо заговорил чёрт. – Мы, собственно, давно хотели… – Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель? – Разрушение примитива, – твёрдо сказал чёрт. Мудрец погрозил ему пальцем. – Озоруете! А теоретически не готовы. – Нет, ну серьёзно… – заулыбался чёрт на стариковскую нестрашную угрозу. – Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят! – Что им, в полупендриках ваших ходить? – Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадёжно отстали? Вы скажете – мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совершают… – Тут, очевидно, следует говорить не о моде, – заговорил старик важно и взволнованно, – а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали… – Конечно! – воскликнул чёрт, глядя на Мудреца влюблёнными глазами. – Конечно, о возможном положительном влиянии. – Всякое явление, – продолжал старик, – заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Всё дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается: моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию – всё явление подпрыгивает и продвигается вперёд, если раздражитель попал на тормозную – всё явление, что называется, съёживается и отползает в глубь себя. – Мудрец посмотрел на чёрта и на Ивана. – Обычно этого не понимают… – Почему, это же так понятно, – сказал чёрт. – Я всё время твержу, – продолжал Мудрец, – что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит «да», другая говорит «нет». – Я видел явление о трёх головах… – вякнул было Иван, но на него не обратили внимания. – Ударим одну голову, услышим «да»; ударим другую, услышим «нет». – Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в чёрта. – Какую ударили вы? – Мы ударили, которая сказала «да», – не колеблясь, ответил чёрт. Старик опустил руку. – Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да» – крепче. Следует ожидать, что всё явление подпрыгнет и продвинется вперёд. Идите. И – с теорией, с теорией мне!.. – Старик опять погрозил пальцем чёрту. – Манкируете? Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу! Чёрт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез. Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом. – Батя, – взмолился он, – ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь… – Ну?.. Встань-ка, встань – я не люблю этого. Встань, – велел Мудрец. Иван встал. – Ну? И как же ты их научил? – с улыбкой спросил старик. – Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним – он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели… – Какую же они запели? – «По диким степям Забайкалья». Старик засмеялся. – Ах, шельмы! – воскликнул он. – И хорошо запели? – Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило. – А ты петь умеешь? – быстро спросил Мудрец. – Ну, как умею?.. Так… – А плясать? – А зачем? – насторожился Иван. – Ну-ка… – заволновался старичок, – вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю – боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей. Тут вошла секретарша Милка. С бумагой. – Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, – доложила она. – Ага! – воскликнул старичок и пробежался по кабинету. – Что? Толчки? – Толчки. Температура в кратере… Гул. – Пойдём от аналогии с беременной женщиной, – подстегнул свои мысли старичок. – Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость её – это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… – Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку: – А что такое гул? Милка не знала. – Что такое гул? – Старичок нацелился в Ивана. – Гул?.. – Иван засмеялся – Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец – это одно, а сделает гул Бедная Лиза – это… – Вульгартеория, – прервал старичок Ивана. – Гул – это сотрясение воздуха. – А знаешь, как от Ильи сотрясается! – воскликнул Иван. – Стёкла дребезжат! – Распушу! – рявкнул старичок. Иван смолк. – Гул – это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять… – Ухо-то не может воспринять, а… – не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор. – Ну что, тебя распушить? – Не надо, – попросил Иван. – Больше не буду. – Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. – Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите. Секретарша Милка так и записала. И ушла. – Устаю, Ваня, дружок, – продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. – Так устаю, что иногда кажется: всё, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… – Старичок тонко, блудливо засмеялся. – Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… чёрт-те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней. Опять вошла секретарша Милка: – Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа. – Разбился? – Разбился. Старичок подумал… – Запишите, – велел он. – Кот Тимофей не утерпел. – Всё? – спросила секретарша. – Всё. Какая по счёту резолюция на сегодня? – Семьсот сорок восьмая. – Перекур. Секретарша Милка кивнула головой. И вышла. – К царевне, дружок! – воскликнул освобождённый Мудрец. – Сейчас мы её рассмешим! Мы её распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А? – Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне ещё идти сколько. – Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да? – Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то. Старичок значительно подумал. – Чертей-то? Да – сказал он непонятно – Всё не так просто, дружок, всё, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали! * * * Несмеяна тихо зверела от скуки. Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла. – Повешусь! – заявила она. Были тут ещё какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно. – Повешу-усь! – закричала Несмеяна. – Не могу больше! Молодые люди выключили транзисторы. – Ну, пусть, – сказал один. – А что? – Принеси верёвку, – попросила его. Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел. – А потом – стремянку? – сказал он. – А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам. – Не надо, – сказали. – Пусть вешается – может, интересно будет. Одна девица встала и принесла верёвку. А парень принёс стремянку и поставил её под крюк, на котором висела люстра. – Люстру сними пока, – посоветовали. – Сам снимай! – огрызнулся парень. Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось. – Верёвку-то надо намылить. – Да, верёвку намыливают… Где мыло? Пошли искать мыло. – Есть мыло? – Хозяйственное… Ничего? – Какая разница! Держи верёвку. Не оборвётся? – Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна. – Сколько весишь? – Восемьдесят. – Выдержит. Намыливай. Намылили верёвку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки. – Давай, Алка. Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла… – Скажи последнее слово, – попросил кто-то. – Ой, только не надо! – запротестовали все остальные. – Не надо, Алка, не говори. – Этого только не хватает! – Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой. – Ни петь, ни говорить я не собираюсь, – сказала Алка. – Умница! Давай. Алка надела на шею петлю… Постояла. – Стремянку потом ногой толкни. Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла: – Тоже скучно-о!.. – не то пропела она, не то заплакала. – Не смешно-о! С ней согласились. – Действительно… – Ничего нового: было-перебыло. – К тому же патология. – Натурализм. И тут-то вошли Мудрец с Иваном. – Вот, изволь, – бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, – дуреют от скуки. Ну-с, молодые, разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? Несмеянушка? – Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, – зло сказала Несмеяна со стремянки. – А я и придумал! – воскликнул старичок весело. – Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы… слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка? – Что ты придумал? – спросила Несмеяна. – Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок. – К народу, к народу, голубушка. Что мы споём, Ваня? – Да мне как-то неловко: они нагишом все… – сказал Иван. – Пусть хоть оденутся, что ли. Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторгe от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости. – Ваня, это… Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку! Принесли балалайку. Иван взял её. Потренькал, потинькал – подстроил… Вышел за дверь… И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой: Эх, милка моя, Шевелилка моя, Сама ходит шевелит… – О-о!.. – застонали молодые и Несмеяна – Не надо! Ну, пожалуйста… – Не надо, Ваня. – Так, – сказал старичок. – На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли! – Пошёл к чёртовой матери! – рассердился Иван. – Что я тебе, Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно. – А справка? – зловеще спросил старичок. – А? Справка-то… Её ведь надо заработать. – Ну вот, сразу – в кусты. Как же так, батя? – А как же! Мы же договорились. – Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то… Ну стыдно же, ну… – Не мучай человека, – сказала Несмеяна старичку. – Давай справку, – стал нервничать Иван. – И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти. Но старичок решил всё же развеселить молодёжь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт – решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей «царевне», так невтерпёж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов. – Справку? – спросил он с дурашливым недоумением. – Какую справку? – Здрассте? – воскликнул Иван. – Я же говорил… – Я забыл, повтори. – Что я умный. – А! – «вспомнил» старичок, всё стараясь вовлечь в нехорошую игру молодёжь тоже. – Тебе нужна справка, что ты умный. Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А? – У тебя же есть печать… – Да печать-то есть… Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты – дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь – дам тебе справку, не ответишь – не обессудь. – Давай – с неохотой сказал Иван. – Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак. – Предисловия пишут… Знаешь, кто предисловия пишет? – Это что, первый вопрос? – Нет, нет. Это ещё не вопрос. Это так… Вопрос вот какой; что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою «царевну» и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. – Ну? Что же сказал Адам? – Не смешно – сказала Несмеяна. – Тупо. Плоско. – Самодеятельность какая-то – сказали и другие. – Идиотизм. Что он сказал? «Сам сотворил, сам и живи с ней»? Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил. – Очень близко!.. Очень! – Мог бы и поостроумнее сказать. – Минуточку… Минуточку… – суетился старичок. – Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам? – А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь спросил Иван. – Потом… – Нет, сначала ответь: что сказал… – Нет, пусть он спросит – закапризничала Несмеяна. – Спроси, Ваня. – Да что он может спросить? Почём куль овса на базаре? – Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня! – Ну-у, это уже ребячество, – огорчился старичок. – Хорошо, спроси, Ваня. – Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем. – То есть? – опешил тот. – Нет, нет, не «то есть», а почему? – заинтересовалась Несмеяна. – И почему ты это скрывал? – Это уже любопытно, – заинтересовались и другие. – Лишнее ребро? Это же из ряда вон!.. – Так вот вся мудрость-то откуда! – Ой, как интересно-о! – Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Молодые люди стали окружать старичка. – Ну, ну, ну, – испугался старичок, – зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли? Старичка окружали всё теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дёргал за штаны – Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток. – И скрывать действительно такое преимущество… Зачем же? – Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь! – Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. – Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они… Иван, скажи, что ты пошутил! – По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает, – вовсю шуровал один здоровенный парень. – У него тут ещё майка… Нет, тёплое бельё! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку… С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем тёплом белье. – Это безобразие! – кричал он. – Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения. цель и средства – всё искажено! Когда налицо отклонение от нормы! Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу. – А это… разве не отклонение? – Руки прочь! – завопил старичок. – Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки… В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и тёлки стояли весьма плотно. – Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра? – Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же… Ха-ха-ха!.. Это же… Ха-ха-ха!.. – Дайте ему сказать. – Это примитив! Это юмор каменного века! Всё глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Ха-ха-ха!.. О-о-о!.. – И тут старичок пукнул, так это – по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съёжился. А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! – взахлёб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял её. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашёл брюки старика, порылся в кармане… И нашёл. Печать. И взял её. – Вы пока тут занимайтесь – сказал он – а мне пора отправляться. – Зачем же ты всю-то… печать-то? – жалко спросил Мудрец – Давай, я тебе справку выдам. – Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд, – Иван пошёл к двери. – Прощайте. – Это вероломство, Иван, – сказал Мудрец. – Насилие. – Ничего подобного, – Иван тоже стал в позу. – Насилие – это когда по зубам бьют. – Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой. – Наложу ведь – запляшете! – Слабо, батя! – крикнули из компании молодых. – Клади! – Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна. – Наложи! Колыхни атмосферу! – Решение! – торжественно объявил Мудрец. – Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным. * * * И грянула вдруг дивная, стремительная музыка… И хор. Хор, похоже, поёт и движется – приплясывают. Песенка чертей Аллилуйя – вот, Три-четыре – вот. Шуры-муры. Шуры-муры. Аллилуйя-а! Аллилуйя-а! Мы возьмём с собой в поход На покладистый народ – Политуру. Политуру. Аллилуйя-а! Аллилуйя-а! Наше – вам С кистенём; Под забором, Под плетнём – Покультурим. Покультурим. Аллилуйя-а! Аллилуйя-а! Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся. Когда наш Иван пришёл к монастырю, была глубокая ночь. Над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-чёрт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шёл развесёлый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг. Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошёл ближе, он увидел: монахи стоят и подёргивают плечами в такт чёртовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина; хоть и грустно они покачивали, а всё же в такт. Да и сам Иван – постоял маленько и не заметил, как стал тоже подёргиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил. Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора… И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошёл с пьяных глаз на своё былое место. – Ну-ка, брысь! – сказал он чёрту. – Ты как здесь? Чёрт-стражник снисходительно улыбался. – Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди! – Эт-то што такое?! – изумился монах. – По какому такому праву? Как ты здесь оказался? – Иди проспись, потом я тебе объясню твоё право. Пшёл! Монах полез было на чёрта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой. – Пшёл, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров. – Ax ты, харя! – заругался монах – Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции! – И выражаться не положено, – строго заметил чёрт. – А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда! – Агафангел! – позвали монаха. – Отойди… А то наживёшь беды. Отойди от греха. Агафангел, покачиваясь, пошёл восвояси. Пошёл и загудел: По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная… Чёрт-стражник захихикал ему в спину. – Агафангел… – сказал он, смеясь. – И назовут же! Уж скорей – «Агавинус». Или просто – «Вермут». – Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам. – Выгнали? – Выгнали, – вздохнул один седобородый. – Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили. – Беда, беда, – тихо молвил другой. – Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали. – Надо терпеть, – откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. – Укрепиться и терпеть. – Да что же терпеть-то?! – воскликнул Иван. – Что терпеть-то?! Надо же что-то делать! – Молодой ты, – урезонили его. – Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь – вишь, сила какая! – Это нам за грехи наши. – За грехи, за грехи… Надо терпеть. – Будем терпеть. Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько: – Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех. – Ну, ну, ну, – стали его успокаивать. – Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты? – Эх-х!.. – сокрушался Иван. И даже заплакал. – Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!.. – Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок. Тут вышел из ворот Изящный чёрт и обратился ко всем. – Мужички, – сказал он, – есть халтура! Кто хочет заработать? – Ну? А чего такое? – зашевелились монахи. – Чего надо-то? – У вас там портреты висят… в несколько рядов… – Иконы. – А? – Святые наши, какие портреты? – Их надо переписать: они устарели. Монахи опешили. – И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах. – Нас. Теперь уж все смолкли. И долго молчали. – Гром небесный, – сказал старик монах. – Вот она, кара-то. – Ну? – торопил Изящный чёрт. – Есть мастера? Заплатим прилично… Всё равно ведь без дела сидите. – Бей их! – закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочило… И кинулись на чёрта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти н выставили вперёд пики. Монахи остановились. – Какие вы всё же… грубые, – сказал им Изящный чёрт из-за частокола. – Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмёмся – И он ушёл. И только он ушёл, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечётку. Иван взялся за голову и пошёл прочь. * * * Шёл он по лесу, а его всё преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шёл Иван и плакал – так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел в прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошёл Медведь и тоже присел. – Ну, сходил? – спросил он. – Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил… – Что? Не дали справку? Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить. Медведь прислушался к далёкой музыке… И всё понял без слов. – Эти… – сказал он. – Всё пляшут? – Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то! – Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли? – Прошли. – Ну, всё, – сказал Медведь обречённо, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут. Они помолчали. – Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе к городу… Какие условия в цирке? – Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего. – Как насчёт питания, интересно… Сколькиразовое? – Шут его знает. Хочешь в цирк? – Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдёшь. Куда больше? – Да, – вздохнул Иван. – Дела. – Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то? – А что же… смотреть, что ли, будут! – Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. – Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Ещё откажут вот… цирке-то. Собрался… Забракуют. Лёгкие как тряпка стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать. – Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван. – Зачем? – не понял Медведь. – Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает… – Да какой интерес-то? – Это уж я не знаю. Медведь задумался. Долго молчал. – Ну и ну, – сказал. – У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван. – Где!.. – горько, с отчаянием воскликнул Михайло Иваныч. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он ещё помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь! – Зачем же монастырь-то? – Они же там! – Нет, Михайло Иваныч… не надо. Да ты и не попадёшь туда. Михайло Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать. – Ты не пьёшь? – спросил. – Нет. – Зря, – зло сказал Михайло Иваныч. – Легче становится. Хошь, научу? – Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая. – Кто? – Водка-то. Михайло Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу. – Эх, дитё ты, дитё!.. Чистое дитё, ей-богу. А то научу? – Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай. – Прощай, – сказал Медведь. И они разошлись в разные стороны. * * * И пришёл Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут: – Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то? Оглянулся Иван – никого. – Да здесь я, – опять голос, – в сортире! Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. И голос-то – оттуда, из сортира. – Кто там? – спросил Иван. – Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь? – Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя? – Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу всё. Иван нашёл ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться. – Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою… – Это Горыныч тебя туда законопатил? – Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад. – За что он тебя? – спросил Иван. – Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. – Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. – Слушай – сказала она – хочешь стать моим любовником? А? Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то всё при ней, и даже больше – и грудь, и всё такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Тёмная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак. – Я что-то не понял… – замялся Иван. – Как-то это до меня… не совсем… не того… – Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца. – Смотри, Ванька! – Начинается! – поморщился Иван. – Заванькал. – Что начинается? – не поняла невеста, она не могла слышать голос Ильи: не положено. – Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы. – Да нет, – сказал Иван, – зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое… – Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову. – А Баба-Яга-то? – Она в гости улетела. А Горыныч на войне. – Пошли, – решился Иван. – У меня полчаса есть ещё. Побалуемся. Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилёг пока на кровать. – Устал, – сказал он. – Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся… – Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку? – Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то – к свету. – Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то – посытней. – Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонёк под таганком, поставила сковородку. – Пусть пока разогревается… Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь? – И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться. – О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял! – Кто не умеет? – взвился Иван соколом. – Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь? – Держу? Ну?.. – Отпускай-ай, – заорал Иван. – Погоди, сковородка перекалилась, наверно, – сказала дочь Бабы-Яги. – Ты смотри, какой ты! А ребёночка сделаешь мне? – Чего же не сделать? – вовсю раздухарился Иван. – Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребёночком-то? С имя ведь возни да возни… знаешь сколько! – Я уже пеленать умею, – похвасталась дочь Бабы-Яги. – Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю… и покажу. Иван засмеялся: – Ну, ну… – Счас увидишь. – Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. – Ложись. – Зачем я-то? – Я тебя спеленаю. Ложись. Иван лёг… И дочь Бабы-Яги стала пеленать его в простыни. – Холёсенький мой, – приговаривала она, – маленький мой… Сынуленька мой. Ну-ка, улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?.. – У-а-а, у-а-а, – поплакал Иван. – Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!.. Дочь Бабы-Яги засмеялась: – А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну, вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… всё дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке. Иван улыбнулся «мамочке». – Во-от… – Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть. Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спелёнатого Ивана… И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути. – Утютюсеньки, – ласково сказал Горыныч. – Маленький… Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка, улыбнись. Ну-ка? – Мне не смешно, – сказал Иван. – А-а, мы, наверно, того?.. Да, маленький? – По-моему, да, – признался Иван. – Мамочка! – позвал Горыныч – Иди, сыночек обкакался. Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с яишенкой… Остолбенела. Молчала. – Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришёл, а вы грустные. – Горыныч улыбался всеми тремя головами. – Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! – Горыныч перестал улыбаться. – С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! – загремел он хором. – Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз! – Горыныч, – почти безнадёжно сказал Иван, – а ведь у меня при себе печать… Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь… того… штука! Так что ты не ори тут. Не ори! – Иван – от страха, что ли – стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. – Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он… Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то – глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лбa, будешь тогда… Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк… Только ещё сказал тихо: – Не балуйся с огнём. Шуточки у дурака. Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени. – Возлюбленный мой, – заговорила она, – только пойми меня правильною я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусненькое… тёпленькое, в простынках. – Вот твари-то! – изумился Иван. – Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во, парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас! И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки. – Доигрался, сукин сын?! – закричал он на Ивана. – Допрыгался?! Спеленали! Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы… – Эт-то что ещё такое? – зашипел он. – Пошли на полянку, – сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку. – Там будет способней биться – Он опять посмотрел на Ивана… Укоризненно сморщился. – Прямо подарок в кулёчке. Как же ты так? – Оплошал, Атаман… – Ивану совестно было глядеть на донца. – Маху дал… Выручи, ради Христа. – Не горюй, – молвил казак, – Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то… Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли, цапнемся. Ну и уродина! – Какой у меня завтрак сегодня! – воскликнул Горыныч. – Из трёх блюд. Пошли. И они пошли биться. Скоро послышались с полянки тяжёлые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала. Иван и дочь Бабы-Яги ждали. – А чего это он про три блюда сказал? – спросила дочь Бабы-Яги. – Он что, не поверил мне? Иван молчал. Слушал звуки битвы. – Не поверил – решила дочь Бабы-Яги. – Тогда он и меня сожрёт: я как десерт пойду. Иван молчал. Женщина тоже некоторое время молчала. – А казак-то!.. – льстиво воскликнула она. – Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет? Иван молчал. – Я за казака, – продолжала женщина. – А ты за кого? – О-о, – застонал Иван. – Помру. От разрыва сердца. – Что, плохо? – участливо спросила женщина. – Давай я распеленаю тебя – И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась – Нет, подождём пока… Чёрт их знает, как там у них? Подождём. – Убей меня! – взмолился Иван. – Приткни ножом… Не вынесу я этой муки. – Подождём, подождём, – трезво молвила женщина. – Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться. В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы-Яги замерли в ожидании… Вошёл, пошатываясь, Атаман. – Здоровый бугай, – сказал он. – Насилу одолел, А где эта… А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину? – Тю, тю, тю, – замахала руками дочь Бабы-Яги. – О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то! – А то я не знаю вас! – Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: – Что же тут было? – Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения… И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый – так и обжигает. – И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала – Прямо огонёк! Атаман удивлённо посмотрел на Ивана. – Иван… – Слушай её больше! – воскликнул Иван горько. – И правда бы, убить тебя, да греха на душу брать неохота – и так уж там… невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась! – Но какой он ни боевитый, – продолжала женщина, словно не слыша Ивана, – а всё же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала. – А что, тебе так глянутся боевитые? – игриво спросил Атаман. И поправил ус. – Брось! – сказал Иван – Пропадём. Не слушай её, змею. – Да ну, зачем пропадать… Мы её в плен возьмём. – Пойдём, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут. – Ты иди, – велел Атаман, – а я тебя догоню. Мы тут маленько… – Нет, – твёрдо сказал Иван. – С места без тебя не тронусь. Что нам Илья скажет? – Мх-х, – огорчился казак. – Ну, ладно. Ладно… Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнёмся мы с тобой когда-нибудь… усы на усы! – Атаман громко засмеялся – Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье – он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал? – Да вот… вишь, мы какие боевитые… Не послухал. Иван с Атаманом ушли. А дочка Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала. – Ну, и кто же я теперь? – спросила ока сама себя. И сама же себе ответила: – Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать. * * * В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно. – Слава богу, живы-здоровы. – Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!.. – Ванюша! – позвала Бедная Лиза. – А, Ванюша! – Погоди, девка, не егози, – остановил её Илья, – дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку? – Целую печать добыл – вот она. – И Иван отдал печать. Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак… Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья: он тоже долго вертел в огромных пальцах печать… Потом спросил всех: – Ну, так… А чего с ней делать? Этого никто не знал. – И зачем было посылать человека в такую даль? – ещё спросил Илья. И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом: – Как это ты говоришь, дядя Илья… – Как я говорю? – жёстко перебил её Муромец. – Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот – печать… Что дальше? Этого и Бедная Лиза не знала. – Садись, Ванька, на место и сиди, – велел Илья. – А то скоро петухи грянут. – Нам бы не сидеть, Илья! – вдруг чего-то вскипел Иван. – Не рассиживаться бы нам!.. – А чего же? – удивился Илья. – Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? – Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана. – Эка… какой пришёл. – Какой? – всё не унимался Иван. – Такой и пришёл – кругом виноватый. Посиди тут!.. – Вот и посиди и подумай, – спокойно молвил Илья. – А пошли на Волгу! – вскинулся и другой путешественник, Атаман. Он сгрёб с головы шапку и хлопнул её об пол. – Чего сидеть?! Сарынь!.. Но не успел он крикнуть свою «сарынь», раздался трубный глас петуха: то ударили третьи. Все вскочили на свои полки и замерли. – Шапка-то! – вскрикнул Атаман. – Шапку оставил на полу. – Тихо! – приказал Илья – Не трогаться! Потом подберём… Счас нельзя. В это время скрежетнул ключ в дверном замке… Вошла тётя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться. – Шапка какая-то… – увидела она. И подняла шапку. – Что за шапка?! Чудная какая-то – Она посмотрела на полки с книгами – Чья же это? Персонажи сидели тихо, не двигались… И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка. Тётя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться. Тут и сказке нашей конец. Будет, может быть, другая ночь… Может быть, тут что-то ещё произойдёт… Но это будет уже другая сказка. А этой – конец.