до новины дотянуть.
— Это вас Харитоша подковал, — посочувствовала молодуха с ласковыми, насмешливыми глазами. — Нам его тоже навязывали, да мы ни в какую. Нет, говорим, такой хомут из района не выписывают.
— А как Софрон Игнатьевич, все за семерых ломит? — спросил улыбаясь старик.
— Это вот да! — искренне обрадовался старик. — Маханул на старости! — И, словно извиняясь за свою неуместную восторженность, пояснил: — Дружок мой. Бывало, в лесу на пару робили. Вот уж работничек! Сказывай привет от Демьяна, беспременно сказывай. Да скажи, что Демьян Заварзин на старости в партию надумал и тебе, мол, велит не отставать.
— Так вы по тому же самому делу? — Анфисе вдруг стало легко.
— По тому самому.
— И ты, красавица?
— Смешно! — высокомерно тряхнула рыжей челкой девушка, которой, видно, уже не раз приходилось отвечать на подобные вопросы. — Как работать — про молодость не спрашивают, а тут года… В партию не за возраст принимают! — назидательно закончила она и приняла еще более серьезный вид.
«Надо бы и Насте нашей поступать», — мелькнуло в голове Анфисы.
— Ей что, она ученая, — не без зависти сказала женщина в бумазейной кофте. — Сколько зим в школу-то ходила?
— Семь.
— Вот видишь, а я и зимы не ходила. Только и знаю, что парторг рассказывал…
— А у вас и парторг есть? — спросила Анфиса.
— А я до войны и на собранье-то не бывала, — простодушно призналась молодуха и поглядела на все своими ласковыми глазами. — Муж, бывало: «Пойдем да пойдем, Катерина. Вдвоем хоть сидеть веселее». — Она вся так и просияла, когда заговорила о муже.
У Анфисы что-то вроде зависти шевельнулось в груди.
— А я ему говорю: незачем, — продолжала Катерина. — Ты штаны просиживаешь, да я начну сарафаны тереть — какое житье будет?.. А тут вот повадилась… А и с чего и началось-то? Украл у нас бригадир мешок жита. Ну пришла я на собрание, отвела душеньку. Честила на чем свет стоит. Да с тех пор — как болезнь пристала, ни одного собранья не пропускаю. А тут как-то слышу, бабы говорят: «Катерина у нас актив»… А я-то, дура, и не заметила, как активом стала.
— У меня со старухой тоже прения вышла, — заулыбался Демьян, поглаживая черную как смоль бороду. — Бедовая у меня старуха! Чего, говорит, людей-то смешишь, старый черт? Портфельщиком захотел? Аль на старости лет хвосты у кобыл крутить разучился? Конюхом я с тридцатого… — пояснил Демьян и как-то виновато улыбнулся, словно извиняясь за неприличное поведение своей жены. — Не в том, говорю, гвоздь, ученый-неученый. Я, говорю, историю-то партии, знаешь, всю пешком прошагал. А сейчас, говорю, другую тропу топтать совесть не дозволяет. Видала, говорю, что в лесу в бурю делается? Какой лес редкий страшно взглянуть: лом один остается. А в котором дерево к дереву прижато, тому никакая буря не страшна. А что, спрошу вас, — обратился Демьян к своим товарищам, и взгляд его стал серьезен, — все красавцы в том лесу? Да нет! Иное дерево под свет попало, вымахало — куда там. А иное дерево всю жизнь в сырости, в тени, так — сук на суку, и вся цена-то ему, что на дрова. А ведь дело свое делает. Без него всему лесу беда. Вот как я понимаю!
— Все это правильно, — неожиданно заговорила старая женщина в черном. — У меня три сына на войне погибли. И все три — коммунисты. А чьим молоком вскормлены? Я хоть и не замена им, а все-таки и мои старые руки помехой не будут.
Стало тихо. Все чувствовали себя так, словно наговорили лишнего. С улицы в раскрытое настежь окно донесся захлебывающийся от радости мальчишеский голос: «Ванька! Сегодня военное кино. Пойдешь?»
Из дверей кабинета Новожилова вышла секретарша:
— Товарищ Пименова, пожалуйте. Старая женщина в черном встала и прямой, твердой походкой направилась к кабинету секретаря.
— Кто это? — шепотом спросила Анфиса у Демьяна.
— Учительница здешняя.
Вышла она минут через десять. Всем хотелось узнать, о чем там спрашивают. Но никто не решился обратиться к ней, А она все той же прямой, твердой походкой, высоко неся седую голову, прошла к выходу.
Потом вызывали остальных. Рыжая с челкой девушка не вышла, а выбежала из кабинета. Круглое, и без того румяное, лицо ее полыхало. Она прислонилась спиной к дверям кабинета, прижала руки к груди, но, встретившись глазами с Анфисой, нахмурилась, выпрямилась и важной, будто сразу повзрослевшей походкой двинулась к двери.
Анфиса еще долго слышала, как бойко выстукивали ее каблучки по лестнице, а затем по деревянной мостовой.
Ее принимали последней. В светлом, просторном кабинете секретаря, за длинным столом, покрытым красным сукном, сидело человек пять мужчин.
Новожилов, широко улыбаясь всем своим полным, нездоровым лицом, встал из-за стола и пошел ей навстречу:
— Вот еще одна именинница! Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Минина.
Он крепко пожал ей руку своей большой мягкой рукой, усадил в кожаное кресло и, садясь за стол, сказал:
— Редкая вы у нас гостья. Иной председатель не одни сапоги в райком стопчет, а вы нет, не жалуете.
— Да и вы у нас не частый гость, — в тон, шутливо ответила Анфиса.
Члены бюро весело переглянулись:
— Ого! Сразу с критики! Знай наших!
— Еще неизвестно, кто кому прием устроит. Видал, Федулов?
Федулов, занятый просмотром бумаг, приподнял лысеющую, гладко зализанную голову, кольнул Анфису подслеповатыми глазами из-под пенсне, пожевал бескровными губами и снова с озабоченным видом уткнулся в бумаги.
Доброжелательность членов бюро ободрила Анфису.
— Так вот, товарищи, — заговорил Новожилов, — принимаем в кандидаты партии Минину Анфису Петровну. Документы в порядке. Биографию заслушаем?
Начальник милиции, тучный мужчина с остриженной ежиком седой головой, со скрипом расправляя перекрещенные желтыми ремнями плечи, добродушно сказал:
— Надо познакомиться.
«Вот оно, началось», — внутренне содрогнулась Анфиса и невольно опустила голову.
— Одну минуточку, товарищи… — Федулов встал, снял пенсне, осторожно подул на стекляшки. — У меня тут факты… Не успел вас предупредить. Судом пахнет…
— Что такое? — жестко спросил Новожилов.
Анфиса, бледная как полотно, с трудом подняла голову, растерянно посмотрела на Новожилова, на членов бюро: что он говорит, не ослышалась ли она?
Федулов не спеша протер носовым платком стекляшки и так же не спеша водрузил их на своем костлявом носу:
— Дело знакомое. Разбазаривание колхозных земель.
— Земель? Какие земли? — глухо пробормотала Анфиса.
— У товарищ Мининой, — снисходительно усмехнулся Федулов, — видно, память коротка. Позвольте напомнить? — услужливо обратился он к Новожилову.
— Говори.
Подслеповатые глазки Федулова отвердели:
— Товарищи, я располагаю проверенными данными. Товарищ Минина без ведома района — да что там района, хоть бы с правлением согласовала, — отвалила Фролову ни много ни мало тридцать пять гектаров. На-ка, дорогой соседушка, покушай. Недурной подарочек, а? За что мы критиковали Лихачева, Минина? Помнишь? За это самое, за самоуправство, за партизанщину! А ты прямехонько по его следочкам… Не годится!
Федулов откашлялся, обвел присутствующих своим строгим, взыскующим взглядом.
— Мы должны, товарищи, решительно осудить эту порочную практику разбазаривания колхозных земель. На печальном примере товарищ Мининой мы должны показать…
— Постой, постой, Федулов, — поморщился Новожилов. — Ты вот всегда взвиваешься… Было это, Минина?
— Члены бюро могут не сомневаться. Я звонил Фролову — подтвердил.
— Дай ты ей сказать! — с раздражением выкрикнул председатель райпотребсоюза. — Здесь не суд, а бюро райкома.
— Вот именно, — поддержал его начальник милиции.
— Было это, Минина? — снова спросил Новожилов.
Анфиса, оглушенная этим неожиданным страшным обвинением, сидела, не смея поднять глаз, растерянно кусая побелевшие губы. Как она тогда радовалась, бог ты мой. Думала — выкрутилась. А тут, выходит, она же еще и виновата. Ну что она такого сделала? С дальними сенокосами чистое мучение и до войны было. Разбросаны по всем речонкам и ручейкам. Из-за какого-нибудь десятка возов приходится тащиться за тридцать верст от дома. Косили до самого снега, и все равно где-нибудь да оставалось. Ну а теперь, во время войны, — хоть караул кричи. Народу нет, как тут успеть? И вот подал ей Степан Андреянович мысль: а что бы поменяться пожнями с «Красным партизаном»? Им отдать наш участок в Росохах, а они нам — свои сена на Верхней Синельге. Анфиса ухватилась за эту мысль: обоим выгодно. У «Красного партизана» основные сенокосы по Росохам, у «Нового пути» — по Синельге. К тому же и участки-то почти одинаковы. Фролов, тот обрадовался, да еще сказал: «Давно бы так, дуракам, надо, а то меряем без толку дороги». А может, и нельзя было это делать? Не по закону? — подумала вдруг Анфиса.
И когда Новожилов третий раз повторил свои вопрос, она односложно ответила:
— Было… — Потом, помедлив, добавила: — Только это не для себя… И Лукашин знает.
— При чем тут Лукашин, товарищ Минина? — болезненно скривился Федулов. Чего же от фронтовика, да еще инвалида, требовать? Помогает, и на том спасибо.
— Ну хорошо, — твердо сказал Новожилов — С этим мы разберемся. У тебя все, Федулов?
— Нет, не все. За товарищ Мининой и другие художества водятся.
Начальник милиции недовольно крякнул.
— Тихо, товарищи, — поднял руку Новожилов. — Говори, Федулов.
— Товарищи, наша славная Коммунистическая партия и лично товарищ Сталин постоянно учат нас крепить советский тыл. В условиях военного времени этот вопрос, товарищи…
— Что ты лекцию читаешь? К делу! — оборвал начальник милиции.
— Хорошо, товарищи. Можно и к делу. Так вот у Мининой в колхозе с тылом, как говорится, не все благополучно. Для вас не секрет, товарищи, этой весной кормовая база, как говорится, оказалась не на высоте. Председателям колхоза работенки хватало. Ну а как, вы думаете, товарищ Минина данный вопрос решила? Очень даже просто! Собрала доярок, позапрягла лошадей да во главе этого доблестного отряда и давай прочесывать дворы колхозников… Я, товарищи, сам не был, но мне рассказывали, на глазок этак прикинет товарищ Минина, и все солому, сено — под метлу… Форменный военный коммунизм!
Начальник милиции громко рассмеялся:
— Здорово, черт побери! Это мне
