потом второй.
–Тебе надо выходить за Ефтю Дурынина.
–Чего?– Огнейка залилась.– Ради чего это такие сегодня смехи?
–Это не смехи. Это надо. У меня, может, кровью сердце обливается, а говорю – надо. Не хотите же вы, чтобы я сегодня повесился у вас на глазах?
–Иван… Ваня. Да что это такое?
–Что такое? Я человек, на горло которого Щепоткины повязали веревку с камнем, и только пихнуть немножко, и все кончено.
Иван рассказывает суть дела. С чего началось. С брата Саввы. И как он хотел честным путем – открытым путем – продолжить его борьбу. И как Щепоткины его подкараулили…
–Ну бог с ним и с борьбой. Проживем.
–Я должник. Меня арестуют. Я всем должен. И только Дурынины могут спасти. Все отказались от меня. Все предали.
–Дак что же ты хочешь, чтобы я спасла тебя своей жизнью?
–Почему своей жизнью?
–Да для меня идти за Миколку – лучше уж вовсе не жить…
–Ты хочешь сказать, не любишь его? А мать спроси, по любви выходила? А вообще раньше спрашивали про любовь? Тут же ты честь брата спасаешь.
Огнейка молчит. Иван взрывается:
–Дрянь! Ты брата спасти не хочешь? Брату помочь не хочешь? А ты клятву нашу общую, когда еще Савва с нами был, помнишь? Помнишь, построить порохинский дом, с задворков выбиться? Так я все делал для этого… Все… А ты что молчишь? Может, не я, кто-то другой смывал да сдирал с нас проклятые твои икоты…
–Не знаю, не знаю, как и неволить в таком деле… А только,– Федосья заплакала,– ежели речь о жизни…
Иван посмотрел на Огнею. Та по-прежнему уклонялась. Заговорил Гуня.
–Брат, ты лучше… Пускай лучше тебя терзают и распинают, а сестру не давай в грязь.
–Ну, раз высказался семейный святоша, можно сказать, что вопрос исчерпан.
Иван встал, хлопнул по карману, который глухо, но, однако, отчетливо металлическим звуком пистолета отозвался. И тут Огнейка не выдержала:
–Нет, нет, только, только не это, только не твоя смерть. Нет, уж со мной делайте что хотите, только чтобы все были живы.
Будущее земство в Архангельской губернии, за которое ведут борьбу земцы, должно напоминать Пермское, успехи которого превзошли все ожидания. У архангелогородцев возникает мысль изучить его опыт. С этой целью составляется целая комиссия, в которую вводится и Иван Порохин. Но поездка Ивану не удается: хозяева увольняют его со службы, отдают в солдаты.
Щепоткины обвиняют Ивана в том, что он залез в хозяйский карман – заготовлял лес по своему почину и для себя в тех дачах, которые были куплены Щепоткиным.
На это Иван заявляет: он не вор.
–Все бревна, за которые вы уплатили, вы получили. Значит, я чист перед вами. А то, что я вошел в сношения с лесником, малость казну ободрал – так в этом нет никакой вины. Разве вы сами не делаете это каждый день? Разве не к этому сводится вся ваша жизнь – надуть да обобрать? И разве я не участвовал во всех ваших махинациях? Я потряс немного шишек с ели, которая принадлежит царю. Весь Север принадлежит царю, а почему не нам, кто живет на Севере? Они, царская семья, не бывали здесь.
–Ты – бунтовщик!
–А чего ждать от брата того Каина?
–Не попрекайте братом. Я не отказываюсь от него. Он против царя-батюшки, да и я не за царя… А вы? Вам ведь царя-то надо только для охраны ваших капиталов. А так разве вы не точите тоже нож на царя?
–В тюрьму его! Сгноить.
В тюрьму не решаются. Отдают в солдаты. Для людей – под видом патриотического горения: надо помогать отечеству.
Трагическая судьба братьев завершается во второй книге, которая посвящена Гражданской войне на Пинеге. Савва – в стане красных, Иван – белогвардеец.
Савва возвращается в Гражданскую войну комиссаром отряда. Может быть, карателем. Исступленный большевик. Меч и кара революции…
Иван не расстреливает пленных. Отпускает. Отсюда его популярность. И больше того, красноармейцы сдаются.
Наконец в плен попадает сам Савва. Савву приговаривают к расстрелу. Иван сам ведет его расстреливать.
Безжизненное мертвое поле, занесенное снегом. Два живых человека на всю Россию – так кажется…
Иван отпускает брата и дает ему пистолет. Савва не берет пистолет:
–Не хочу, чтобы повторился в нашей семье библейский грех братоубийства.
–Ты меня убьешь, если у тебя будет оружие?
–Убью.
–А может, правильно и сделаешь. Мне больше незачем жить на этом свете.
Савва говорит, что Иван – его злейший враг. Развалил фронт.
–А не хватит ли, брат, крови? Ради чего мы вытоптали цвет нации, цвет народа?
Сергей Порохин (Гунечка)
Гунечка – младший сын в семье Порохиных. Он тоже из икотников, но ему с детства открыты всюду двери и ворота. Как-то не поднимается рука задерживать этого светловолосого светлоглазого мальчика.
Худющий. Реденькие волосенки. Сама доброта. Монастырь, церковное любил. Молитвенник семьи. Пост соблюдал. Готовил себя в монахи. Любил божественное. Не вылезал от батюшки Аникия.
–Этот парень Богов,– говорили…– Не от мира сего.
Говорили даже, что может в Копанях новый святой появиться (после Артемия Праведного). Мир, лад вносил.
Однажды Гуня укрощает толпу разъяренных копанчан, дерущихся конец с концом. Встал посреди дороги. Маленький, худенький. Растопчут. Не затоптали. Как лошадь не наступит на человека, так и люди.
После ожесточения Огнейки из-за тяжелой жизни с Ефтей Гуня навещал ее.
Единственный светлый лучик в этой грязной жизни – Гуня.
Придет, встанет у порога как свечечка и смотрит на тебя своими светлыми, безгрешными глазами.
Приход Гуни согревал душу, но и вызывал тяжкие приступы раскаяния, ненависти к себе. И однажды Огнея сказала:
–Не приходи больше.
Гунечка посмотрел на нее и тихо сказал:
–Ладно. Не приду.
И не пришел.
А чем кончил Гунечка?
Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить! Бог – любовь. Справедливость. Братство.
Не было человека, которому бы так были близки идеалы революции: свобода, равенство, братство.
Гунечка записался добровольцем. 18 лет. Убит в первом же бою.
Привезли в Копани. Маленький, смерзшийся, с недоуменно, вопрошающе поднятыми бровями. Что это такое? Как могло это случиться? Почему убили? Меня, такого верующего.
Смерть Гунечки потрясла Копани. Сколько умирало, как ни привыкли, а тут ужаснулись.
Огнейка
Одно время Абрамов думал сделать ее центральной фигурой книги.
В центр – Огнейку. Я ее хорошо знаю, и она дает возможность показать самые разные стороны деревенского бытия…
Ему хотелось показать, «как развивается и взрослеет девочка». Он сравнивал Огнейку с Наташей Ростовой. Но у Наташи «действительность в ее опыте довольно ограниченная. Здесь же, в восприятии Огнейки,– поистине весь мир».
Сравнивал писатель ее и с Лизой Пряслиной: «Лизка – совесть. Огнейка – поэзия жизни. Живая жизнь…»
Очень живая, бесхитростная. Большие серые, вечно смеющиеся глаза. Большой, постоянно улыбающийся рот. Огнейка пугала мать. Не по-деревенски резкая, веселая. Золотое, простодушное сердце. Но что будет дальше?…
И это – живая жизнь – влечет к ней. И домашних, и чужих, в том числе парней.
У нее и повадки не девичьи. Лазает по углам, простодушно подходит к людям. Доверчивый, бесхитростный взгляд…
Идет по улице, у людей какое-то горе, а ее распирает радость. И она это чувствовала, как горели у нее глаза, и она опускала голову, гасила их блеск, а потом и губу прикусила – никак не удавалось совладать с бушевавшей в ней жизнью, а надо было выказать сочувствие к людям, надо было, чтобы на лице была скорбь, горе, кладбищенская тоска… А кроме того, девушка: не подобало девушке быть такой радостной – нескромно…
Сохранилось много колоритных сцен, которые рисуют Огнейку в разных ситуациях.
Махонька с Огнейкой идут в монастырь.
Огнейку разбудила Махонька:
–Выбежи-ко, матушка, на двор: там громы гремят.
Огнейка выбежала: в монастыре звонят. За 20–25 верст слышно. Махонька пошла в монастырь к обедне: за ней увязалась Огнейка.
До наволока шли одни, в темноте. По узкой, плохо проторенной дороге: немного было богомольцев с верхнего конца. Зато когда вышли на монастырку, там дорога – улица. Ровная. Монахи блюли. И богомольцев – поток. Отовсюду, со всей Ельчи. Да из города наверняка были. Все шли пешком. К Богу пешком ходят, все: и богатые, и бедные. Все равны.
Но на реке их обогнали пошевни с колокольцами. Махонька заплевалась:
–Срамники… До чего дошло. К Богу уже на лошадях.
Монастырь (все сливался со снегом) начал выявляться, когда уже были на середке Ельчи. Колокола. Люд разношерстный.
Огнейка не знала, на что и глядеть. Все интересно. И люди. И водопровод. И баня.
–Пойдем, посмотрим водопровод. Еще не видела.
Махоньку не надо упрашивать: такой же ребенок любознательный.
–Водяной там. Але кто гонит?
–Воду-то? Глупая. По наклону.
–Монахи и в кельи требовали. Да, говорят, совсем обленятся. И так ничего не делают.
Старый Артемьевский храм, который был главной знаменитостью монастыря и в котором стояла серебряная рака с мощами Артемия Праведного, накрытая плащаницей, Огнейка не любила. И церковь святителя Николы тоже не волновала ее. А новый Казанский собор она любила. И особенно любила верх – летнюю церковь, совсем недавно расписанную.
Чудно льется свет через верхние окна. Стекла в окнах цветные. И люди необыкновенные. Те же люди, но совсем другие. И кадят кадильницы. И пылают свечи возле икон, и с высоты из купола смотрит свежеразрисованный отечески добрыми глазами Господь. Дивное ощущение. Приобщение к Эдему.
А с хор – пение. И среди поющих – ангельские голоса мальчиков, школьников, бас дьякона, козлиный голосок блаженного Аникия и, наконец, до слез волнующий голос молодого парня, Артемия.
А выход из собора – на двор монастырский. Просветленные, очищенные от повседневной суетности лица крестьян. Божьи люди, кажется, проходят по земле. Исполняются слова из Святого Писания: агнец обнимается с волком, лев… Во всяком случае, местный богатей не кичился, как всегда…
Огнейка и Олеша
Жалостливая и справедливая Огнейка с детства опекает Олешеньку горбатого, соседского мальчика-калеку, заброшенного родителями.
Она берет его на реку, на луг за травой, в лес. Раз ушли далеко в лес, заблудились, и Огнейка тащит Олешеньку на закукорках.
Проходит время, и Олешенька признается Огнейке в любви. Огнейка не знает, что сказать, ибо чувства ее к Олешеньке сестринские.
–Не выдумывай, Олешенька, ничего-то. Я тебе сестрицей буду.
–Нет, я хотел бы, чтобы ты меня поцеловала.
Огнейка рассмеялась.
–Но я же человек…