улыбается:
–Ну мне пора. До свидания.
Подумав, он подает руку. Агния не берет. Она неподвижна.
–До свидания,– говорит еще раз Юра и уходит.
Агния слышит шаги – дверь, вторая. Видит, как он удаляется в монастырь.
Свекор напоминает о коровах. Удавиться? Утопиться? Ну, нет. Ах ты, очкарь проклятый. Чистенький! Барышню свою завел. А кабы твою барышню да на мое место? Посмотрела бы я на твою барышню.
Назавтра Агния идет в монастырь. Кривляется, заигрывает с мужиками – назло Юре. Он избегает ее, уходит в контору. Агнию увлекают красноармейцы. Она идет с ними. Но потом вдруг вспоминает, как Юра прошмыгнул мимо, будто не заметил. Это заело. Ах, не заметил. Постой. Агния заходит в канцелярию…
–Агния, зачем ты это?
И тут Агнию прорывает. Она его отчитывает:
–Вы революцию с братцем делали, за народ воевали, народные права отстаивали, а меня в то время пропивали. Меня в грязи волочили. Ногами топтали. Не любо, да? Чистенький! С барышнями спознался? В панталонах ходят. А брось, не рассказывай – те же суки. Ну, ну, закривился. Нелюбо? А мне любо было, как меня, глупую девчонку, под мужика бросили?
Кто-то из красноармейцев говорит:
–Брось ты эту стерву. Контрреволюционерка.
–Нет, ты постой, гад липучий. Не боюсь. Расстреляй. Хлопни. Думаешь, мне жизнь ваша нужна?
–В тебе кулацкая натура заговорила. Брата позоришь.
–Какого брата?
–Да что вы, ей-богу, с ней связываетесь. У них все потаскухи.
–Агния, выйдем.
–А мне и здесь хорошо.
Юра дал знак остальным: мол, выйдите. Те выходят.
–Извините меня, Агния.
Агния плюнула.
–Дурак посолоный. Ничему ты не научился за свою жизнь. Все такой же блаженный. Ладно, оставайся со своими барышнями.
И уходит.
Потом Юра уезжает, снова приезжает. Может быть, принимает участие в обороне Земцова. Там его ранят.
Агния в это время в монастыре, в госпитале. И вот они снова встречаются. Юра тяжело больной. Приходит в себя – видит Агнию. Смущенно улыбается. Остриженный. Очков нет, безоружен.
–Ну вот, барышня счастливая,– говорит Агния и уходит.
Юра подзывает няню:
–Какое число?
–Такое-то. Две недели лежал без сознания.
–А кто же (он хотел сказать, кто же из-под меня всю грязь выгребал)… Кто за мной все это время ухаживал?
–Огнея тебя, парень, выпестовала. Она никого не подпускала. Тут у тебя на полу и спала.
Агнию он не видел день. Или два. Потом пришла Агния. Строгая.
–Агния, подсядь ко мне.
Потом как-то спрашивает о муже. Агния рассказывает. Потом они постепенно – товарищи. Вспоминают прошлое. Счастливые дни. Потом Юра уезжает на фронт. Или в монастыре остается. И, может быть, Агния помогает ему бежать. Или возвращается он с фронта во время отступления. Идет к Агнии. Через реку. Куда? Кокнут.
–Агния, мы отступаем.
Бледность покрыла лицо Агнии.
–Прощай, Юрий Александрович.
–Я не хочу с тобой прощаться.– Он замигал глазами. Волновался.– Геля, я… В общем… Будь моей женой…
–Женой… Я?– мучительно улыбнулась.– А как же та барышня?
–У меня нет барышни.
–Нету?
–Да…
–Охо-хо… Нет. Насовсем? На всю жизнь?
–Да…
А потом прощаются с матерью.
–Ну, дорогой зятелко… Одна у меня (смерть брата сблизила их). Все… А на дороге дочери не стану.
Едут.
–Геля, это преступно сейчас. Но я очень счастлив.
–И ты меня любишь?
–Мне кажется, я тебя любил всю жизнь.
–А как же барышня?…
–Прощай, Пинега! Увидимся ли?
…Красные вышли на Выю. Шли трудно. Бои. Население не давало подвод… Но наконец-то прорвались.
И в тот день, когда падал на них снег (на Агнию и Юру), с того же неба падал снег на Анисимову. Ее в толпе гнали в Архангельск. Белые вступили. На плечи Анисимовой лег самый тяжелый груз.
20 февраля освободили Архангельск. Может быть, там сын Анисимовой старший… Идет на братскую могилу…
Махонька
Махонька и мир
Как увидела первый раз да удивилась красоте его, так с этим чувством удивления и жила до глубокой старости. Потому-то и всерьез иные не принимают, потому и Махонькой зовут (не за один рост).
Ладно, Бог с ним с пересудами. А она, выйдя на луг и оставшись одна, идет как ребенок. И видит то, чего нет кругом. Нет зайца, нет птиц – это в ненастный день,– она и своим воображением сделает их, родит. А то из сказки «вызовет».
От Махоньки пахло летними травами, солнцем, сказками, Русью, стариной.
Идет полем или лесом. Метель. Радуница чертей.
И вот Махонька вступает в борьбу с ними. Крестит. Словом своим их укрощает, отгоняет.
Для Махоньки все живое, для нее нет разницы между пнем и вороной. Поэтому она со всеми разговаривает, бранит их, поощряет, шутит, ласкает.
Нарочно? Вполне серьезно. А может, и играет? Что за жизнь без игры. Да и вообще разве жизнь – это не сплошная игра?Махонька-язычница
Никого не боится. Со всеми в дружбе. А домового, лешего задабривает. Заходит по дороге в нежилой дом, если ночевать придется, в первую очередь задабривает домового.
–Полюби, дедушко, не изобидь.
Уходя из своего дома, оставляет еду домовому. Возвращаясь, допрашивает мышь, кота – как жили.Огнейка и Махонька
Огнейка удивляется: где хранит все сказки и былины Махонька? Осматривает ее. И голова не больша.–Дед рассказывал – сами липли. Я и не запоминала.
Самая характерная черта – любознательность. Одно и то же быстро приедалось. Поэтому в попрошайничестве, в хождении по людям, в скитаниях по деревням находила даже усладу.
Раз заболела – две недели на своей печи лежала – извелась от тоски. Только и спасалась, когда старины пела.
Была дочь, но к дочери не чаще, чем к другим, заглядывала. Не лежало сердце. Да и муж был пьяница. Свою замужнюю жизнь вспоминала как тяжкий и нелепый сон. А когда умер муж – возрадовалась.
Нет, нет, не тяготилась она своей долей. Весело, любо было ей ходить по домам, просить кусочки. А будь она богатой, да ведь она и людей бы не видала. Все одно и то же – с тоски умрешь.
Махонька не кляла свою бедность, нищету. Нищета ей давала доступ к разным людям, к самым главным кладам на земле.
Когда муж умер, обрадовалась. А когда дочь замуж выдала – просто крылья выросли.Махонька. К дневнику Юры
Человек, который жил и сейчас и в прошлом. Единственный в своем роде человек.
Маленькая, с вехоть сама, старушонка несла в себе историю со времен Киевской Руси. И как несла! Темрюковна, Илья Муромец, Китай-город – все это было для нее живым. И все это она узнала впоследствии, приехав в Москву, в Белокаменную. Соединение в одном человеке прошлого (в живых лицах) и настоящего делало ее, конечно, особенной, во всем оригинальной.
За нормального человека ее не принимали. Над ней посмеивались. Не принимали всерьез, но и побаивались.
Она не дорожила тем, над чем тряслись другие. Золото, деньги. Нет, все это имело цену для нее. Не пренебрегала этим. Но в то же время мотала направо и налево. Привезла из Москвы много кое-чего – промотала за день.
–Эх, умному бы человеку эти деньги,– говорили люди.
Махонька (недаром ее звали Махонькой), она была и во взрослом измерении и в детском. С детьми чуть ли не в куклы играла. Всерьез. Да, с детьми всерьез. Обижалась, спорила и т.д. Но и дети ее полностью не принимали. Взрослый человек все-таки проглядывал в ней, брал свое. Вот так и болталась между двумя берегами, ни к одному не прибившись – ни к взрослому, ни к детскому. И между двумя берегами жизни. С одной стороны, жила преданиями старины, с другой стороны, здорово судила (хотя и со смешинкой) о современности, о нынешней жизни.
По образу жизни. Бескорыстна. Всю жизнь побирается. Святая. Праведница. А в то же время и нет: попов ни во что не ставит. С бесами знается. Доживший до наших дней скоморох… В общем – ни то, ни се. Ни взрослый, ни ребенок – ни по телу, ни по уму, ни праведница, ни слуга сатаны, ни умная, ни глупая, ни бездельница, но и ни работница. (Самое-то любимое занятие – песня да сказка, да скоморошина, да хаханьки.) И церковь не отталкивала. Как пчела мед собирала.
Лишь в житиях святых святым удается постигнуть язык тварей и зверей, трав.
Чистому надо быть как младшие братья, ребенком быть, чтобы постигнуть язык трав и бессловесной твари.
В искусстве кто это постиг? Коненков (мир нежити, леших, кикимор), Врубель (Пан), Нестеров.
А в слове?Махонька в Ельче
У Щепоткиных заболела любимая дочка. Вызывали врача – не помогло. Из Архангельска выписывали.
Ваня или кто-то подает совет: позовите Махоньку, Махонька словом своим вылечит.Махонька приходит. Со Щепоткиными натянутые отношения – не почитали. И может быть, не сразу идет. Не такой человек – свистнули и как собачонка побежала. Сама с рукавицу, а гордости воз.
Была прирожденная артистка. Начнет с чинности, со строгости (напустит на себя строгость), а потом смешинка в рот попала, и заведется. Всех рассмешит. Начинает нехотя. Махонька, расскажи, Махонька, расскажи. Слово надо тянуть щипцами. А потом и заведется. А раз завелась – чуру не знает.
Дети обожали ее. Все у нее необычно, все… Вещи… Самовар – да и он живой, с душой. Лохань сердится. Рукомойник. Печь тоже с норовом. Ничто не сидит на месте, все двигается. У всех свой норов.
Образ мышления, восприятие мира, людей – от скоморохов (см. сказки Писахова).
В Махоньке всегда жила истовая хозяйка, которая хотела быть как все, и скоморох, поэт.
Возвратится домой из странствий – до слез обрадуется всему. С чугунком (самовара не было), с лоханкой, с печью здоровается и разговаривает со слезой, и дня два-три никуда из дому. А потом вдруг заскучает, потянет на люди. И вот уж забыла про дом Махонька. Праздники вещам устроит, помоет их, начистит – и вдрало.
В Махоньке, говорили, всегда уживалась правоверная крестьянка и странница, бродяга (цыганка). Бродягой она по своему духу была, не могла долго засиживаться на одном месте, как бы это было ни выгодно, как ни упрашивали.
Ангел и бес… Ангел по доброте, по справедливости, по сердцу и бес по языку, по слову, часто срамному и даже злому. Ангел по сердцу. Бессребреница, все отдает людям. Но на языке бесы…–Душа да сердце у тебя Богом деланы, а язык-то сатаной. Бог отвернулся, сатана-то и всунул в тебя язык.
Махонька самая богатая натура. Она и язычница
