масса народа нигде уже не понимала латинского языка, вся церковная служба по-прежнему отправлялась на этом языке. Таким образом, в Европе, как и в Древнем Египте, появились два языка: язык священников и язык народа. Но представлялось необходимым, чтобы священники хотя немного понимали тот священный и ученый язык, на котором они должны были отправлять церковную службу; поэтому изучение латинского языка с самого начала составляло существенную часть университетского обучения.
Не так обстояло дело с языком греческим или европейским. Непогрешимые декреты церкви провозгласили латинский перевод Библии, обычно называемый латинской Вульгатой, продиктованным божественным вдохновением и потому равным по авторитету с греческим и европейским оригиналами. Поскольку в силу этого знание обоих языков не было абсолютно необходимо для церковника, изучение их долгое время не составляло обязательной части обычного курса университетского образования. Как меня уверяют, в Испании есть такие университеты, где изучение греческого языка никогда не входило в этот курс. Первые реформаторы нашли греческий текст Нового Завета и даже еврейский текст Древнего Завета более благоприятным для их взглядов, чем перевод Вульгаты, который, как это естественно можно было предположить, был постепенно приспособлен для подтверждения доктрин католической церкви. Они поэтому занялись разоблачением многочисленных ошибок этого перевода, который римско-католи ческое духовенство ввиду этого было поставлено в необходимость защищать или комментировать. Но это не могло быть надлежащим образом выполнено без некоторого знакомства с оригинальными языками, изучение которых было поэтому введено постепенно в большей части университетов, как в принявших учение реформации, так и в отвергавших его. Греческий язык входил во все области того классического образования, которое, хотя оно сперва культивировалось главным образом католиками и итальянцами, вошло в моду как раз около того времени, когда стали распространяться идеи реформации. Поэтому в большинстве университетов этот язык изучался до философии и сейчас же после того, как студент приобретал некоторые познания в латинском языке. Поскольку еврейский язык не стоит ни в какой связи с классическим образованием и, за исключением Священного Писания, на нем не написано ни одной книги, заслуживающей какого-либо внимания, постольку изучение его обычно начинается только после курса философии, когда студент уже приступил к изучению теологии. Первоначально зачатки греческого и латинского языков преподавались в университетах, а в некоторых из них это практикуется и по сию пору. В других предполагается, что студент приобрел уже предварительно хотя бы самые первые познания в одном или в обоих этих языках, изучение которых продолжает составлять повсюду весьма существенную часть университетского образования.
Древняя греческая философия подразделялась на три больших отдела: физика, или натуральная философия, этика, или моральная философия, и логика. Такое общее подразделение представляется вполне соответствующим самой природе вещей.
Великие явления природы, движение небесных тел, затмения, кометы, гром, молния и другие необычные метеорологические явления; рождение, жизнь, рост и разложение растений и животных — все это такие предметы, которые, поскольку они неизбежно вызывают удивление, естественно, возбуждают любопытство и желание человечества дознаться их причин. Сперва суеверие пыталось удовлетворить это любопытство, объясняя все удивительные явления непосредственной деятельностью богов. Затем философия пыталась объяснить их более простыми причинами или такими, которые лучше известны человечеству, чем действия богов. Так как эти великие явления представляют собой первые объекты человеческого любопытства, то и наука, старавшаяся объяснить их, естественно, должна была явиться первой отраслью философии, которая разрабатывалась. И, действительно, первые философы, о которых история сохранила какие-либо сведения, были натурфилософами.
Во все эпохи и во всех странах мира люди должны были обращать внимание на характеры, стремления и действия друг друга: им приходилось устанавливать и одобрять с общего согласия многочисленные важные правила и обычаи человеческого поведения. Как только распространилось умение писать, мудрые люди или люди, воображавшие себя таковыми, естественно, пытались увеличить количество таких установленных и почитаемых правил и высказать свое собственное понимание того, что является надлежащим или ненадлежащим поведением, прибегая иногда к более искусственной форме иносказаний, подобно басням Эзопа, а иногда к более простой форме изречений, каковы притчи Соломона, стихи Феогниса или Фокилида и некоторые произведения Гезиода. Они могли, таким образом, продолжать долгое время свое творчество, умножая число таких правил благоразумия и нравственности, даже не пытаясь привести их в более или менее отчетливую и упорядоченную систему, не говоря уже об объединении их одним или несколькими общими принципами, из которых они все вытекали бы, как следствия вытекают из своих естественных причин. Прелесть систематического расположения различных наблюдений, объединенных немногими общими принципами, впервые заметна в грубых попытках этой древней эпохи создать натуральную философию. Нечто в том же роде пытались впоследствии создать и в области морали. Правила поведения в повседневной жизни были сгруппированы в известном методическом порядке и объединены немногими общими принципами, как раньше пытались сгруппировать и объединить явления природы. Наука, ставящая себе задачей исследование и объяснение этих объединяющих принципов, и есть то, что, собственно, называют моральной философией.
Различные авторы предлагают различные системы натуральной и моральной философии, но доводы, которые они приводили в обоснование этих систем, далеко не всегда будучи доказательными, часто представляли собой в лучшем случае малообоснованные предположения, а иногда просто софизмы, основывавшиеся исключительно на не- точности и двусмысленности обиходного языка. Во все эпохи спекулятивные системы принимались на основе соображений столь неосновательных, что они никогда не могли бы определять суждение здравомыслящих людей в делах, связанных с малейшим денежным интересом. Грубая софистика вообще вряд ли когда-либо имела влияние на мнение человечества, за исключением вопросов философии и умозрения, причем в этих областях она часто пользовалась наибольшим влиянием. Сторонники каждой системы натуральной и моральной философии, естественно, старались разоблачить слабость доводов, приводимых в обоснование систем, противоположных их собственной. Исследуя эти доводы, они необходимо приходили к выяснению различия между доводами, основанными на вероятности, и доводами доказательными, между доводами ложными и убедительными; из наблюдений, вызванных исследованием этого рода, необходимо развилась логика, или наука об общих принципах правильного и неправильного мышления. Хотя она возникла после физики и этики, она обыкновенно преподавалась — не во всех, правда, но в большей части древних школ философии — до обеих этих наук. Полагали, по-видимому, что студент должен хорошо усвоить различие между правильным и неправильным мышлением прежде, чем приступить к обсуждению вопросов столь большого значения.
Такое старинное подразделение философии на три отдела в большинстве университетов Европы сменилось подразделением ее на пять отделов.
В древней философии все учения, касавшиеся природы человеческого духа или божества, составляли часть системы физики. В чем бы ни состояла, по предположению их, сущность, они являлись частями великой системы вселенной и притом такими частями, которые проявляли в высшей степени важное действие. Все, что человеческий разум мог заключать или предполагать относительно них, составляло как бы две главы, притом, без сомнения, две очень важные главы той науки, которая хотела объяснить происхождение и изменения великой системы вселенной. Но в университетах Европы, где философия преподавалась лишь в качестве вспомогательной науки для теологии, было естественно останавливаться на этих двух главах дольше, чем на какой-либо другой главе науки. Постепенно они все более и более расширялись и подразделялись на многие второстепенные главы, пока, наконец, учение о духе, о котором так мало может быть известно, не заняло в системе философии столько же места, сколько и учение о телах, о которых так много может быть известно. Учения об этих двух предметах были признаны составляющими две самостоятельные науки. Так называемая метафизика, или учение о духе (пневматика), была противопоставлена физике и разрабатывалась не только как более возвышенная, но и как более полезная для целей специальной профессии наука. Область знания, открытая для опыта и наблюдения, об- ласть знания, в которой тщательное внимание способно приводить к столь многочисленным полезным открытиям, была оставлена почти в полном пренебрежении. Напротив, тщательно разрабатывалась та область, где, помимо весьма немногих простых и почти очевидных истин, самое тщательное исследование не может ничего открыть, кроме мрака и неизвестности, и поэтому способно породить только ненужные тонкости и софизмы.
Когда эти две науки были, таким образом, противопоставлены одна другой, сравнение между ними, естественно, привело к появлению третьей науки, так называемой онтологии, или науки, рассматривавшей качества и свойства, общие предметам двух других наук. Но если бессодержательные тонкости и софизмы составляли главную часть метафизики, или учения о духе, различных школ, то исключительно из них состояла вся эта паутина онтологии, которую точно так же называли иногда метафизикой.
Все то, что вело к счастью и совершенствованию человека, рассматриваемого не только как отдельная личность, но и членом семьи, государства или великого целого — человечества, составляло предмет исследования древней моральной философии. В этой философии обязанности человека признавались средствами для счастья и улучшения человеческой жизни. Когда же моральная философия и натурфилософия стали преподаваться как науки, подсобные для теологии, на обязанности человека стали смотреть главным образом как на средство для счастья в будущей жизни. В древней философии совершенная добродетель изображалась необходимо приносящей человеку, обладающему ею, совершенное счастье в этой жизни. В современной философии она часто изображалась как нечто по общему правилу или почти всегда несовместимое с какой бы то ни было степенью счастья в этой жизни; небесного блаженства, согласно ей, можно было достичь только путем покаяния и умерщвления плоти, смирения и суровой жизни монаха, а не свободным, великодушным и благородным поведением человека. Казуистика и аскетическая мораль составляли в большинстве случаев главное содержание школьной моральной философии. Наиболее важная из всех отраслей философии оказалась, таким образом, больше всего извращенной.
Ввиду изложенного обычный порядок философского обучения в большинстве европейских университетов был таков: в первую очередь преподавалась логика; на втором месте стояла онтология; третье место занимала пневматология, включая сюда учение о природе челове ческой души и божества; на четвертом месте следовала извращенная система моральной философии, которая признавалась непосредственно связанной с теориями пневматологии, с бессмертием человеческой души и наградами и наказаниями со стороны божественной справедливости, каких следовало ожидать в будущей жизни; краткая и поверхностная система физики обычно заключала курс обучения.
Все изменения, какие европейские университеты ввели, таким образом, в древний курс философии, имели в виду образование духовенства и превращение этого курса в более подходящее введение к изучению теологии. Но добавочное количество тонкостей и софистики, казуистики и аскетической морали, введенное в него этими изменениями, безусловно, не сделало его более пригодным ни для воспитания светских людей, ни для развития умственных способностей или улучшения характера.
Этот курс философии и теперь еще преподается в большей части университетов Европы, преподается с большим или меньшим усердием в зависимости от того, насколько устройство каждого отдельного университета делает это усердие более
