обязанностью перед сей страной и ее жителями является выражение нашего отношения к сему делу, каковое смеем покорно представить вашей милости и достопочтенному парламенту. Желаем мы истинного мира и дружбы и ненарушимого соседства с Англией… однако полагаем мы, что союз, каковой ныне хотят заключить, ляжет тяжким бременем податей на сию страну, ведь всякие выгоды свободной торговли покуда существуют лишь на бумаге, да и будут определяться англичанами в парламенте Британии, а последние, если пожелают, смогут изрядно воспрепятствовать нашей торговле, если та покажется им помехой.
Еще союз этот может оказаться разрушительным для наших мануфактур, губительным для нашей веры и церкви, а также для наших прав, законов, свобод и для всего, что мы столь ценим. Почему должны мы подчиняться и повиноваться тем, чьи интересы и чьи принципы, каковых они истово придерживаются, могут привести к тому, что мы и остальные королевские города сей страны лишимся в значительной степени нашего основополагающего права быть представленными в законодательной власти, хотя наше государство одно из старейших в мире, и получится тогда, что наши прославленные патриоты понапрасну проливали в его защиту свою кровь? Наш парламент есть то, что нам дорого, и если его устранить, окажемся мы и вся страна под ярмом, какового не сможем вытерпеть, а роковые последствия этого жутко даже воображать…
В эти дни… Парламентский переулок и внешний двор парламента запружены людьми всякий день, когда собирается парламент, и людей множество, все выкрикивают что-то против унии и бросают весьма вольные упреки тем, кто ратует за ее принятие: комиссара (маркиза Куинсберри. —Ред.),когда он шел к зданию, проклинали и бранили в лицо, а герцога Гамильтона (лидер Национальной партии. —Ред.)всегда сопровождают бесчисленные добровольные помощники и вообще молодые люди, когда он идет от парламента к аббатству или обратно, и все желают ему бороться за страну и не отступать. А накануне 23 октября три или четыре сотни таких сопровождающих, едва герцог от них ушел, двинулись все вместе к дому сэра Патрика Джонстона (их «ненаглядного» провоста, одного из комиссаров, жарко призывавшего к принятию унии и сидевшего в парламенте рядом с депутатами от Эдинбурга), кидали камни в окна, разломали ворота и ворвались в дом, но его самого не нашли, так как он успел бежать, иначе был бы разорван в клочья. Оттуда толпа, каковая значительно возросла в численности, пошла по городским улицам, угрожая расправой всем, кто поддерживал унию, и так продолжалось четыре или пять часов; только ближе к трем часам утра отряд стражи был отправлен к воротам Нетерброу-Порт, чтобы отогнать людей и оборонять здание парламента. Нельзя описать в словах, сколь велик был испуг придворных, когда они увидели, что происходит. До сей поры они не верили, или делали вид, что не верят, в недовольство народа унией, но теперь-то убедились и устрашились за собственные жизни, ибо стало ясно, что дело с унией застряло костью в шотландской глотке. Против унии были и молодые, горячие и несдержанные, и старцы, умудренные сединами, и даже солдаты, когда выдвигались к воротам Нетерброу, говорили, как передавали, друг другу: «Почему должны мы разгонять тех, кому дорога наша страна?» и «Пусть у нас есть приказ, мы и сами знаем, что делать». Когда толпу рассеяли, стража разместилась в Парламентском переулке, у Уэйхауса и ворот Нетерброу-Порт, армия же, как пехота, так и конница, пошла маршем к Эдинбургу, и так продолжалось во время всей парламентской сессии: комиссар (будто его вели на виселицу) каждое утро проходил от здания парламента до Креста (где ожидал его экипаж) между двумя шеренгами мушкетеров и отправлялся оттуда в аббатство, а Конная гвардия окружала карету, а под вечер к ней присоединялась и пехота…
Правительство нисколько этому не радовалось, и потому на следующий день после бесчинств толпы состоялась встреча Тайного совета, на которой было решено стражу не отводить и выпустить прокламацию, запрещающую собрания; отныне все должны были очистить улицы, едва прогремит барабан, а стражникам приказали стрелять в тех, кто не подчинится, и пообещали, что не будут преследовать за убийство… Придворные, снедаемые страхом за свою жизнь, забыли о достоинстве, благородстве и здравом смысле, зато охотно одобряли всевозможные запреты и угрозы… Тем не менее его милость исправно осыпали оскорблениями и проклятиями, стоило ему появиться на улице, а если заседание парламента затягивалось до вечера, и его, и охрану дружно забрасывали камнями… Так что ему частенько приходилось нестись галопом, чтобы не пострадать.
Побег якобита из Тауэра, 23 февраля 1716 года
Уинифред Найтедейл
Якобитское восстание 1715 года, вспыхнувшее вслед за восшествием на престол Георга I, возглавил граф Мар, и восставшие пользовались столь широкой поддержкой в Шотландии, что, казалось, непременно должны победить. Увы, этого не случилось, и даже прежде, чем Старший Претендент успел высадиться в Шотландии, восставшие потерпели разгромное поражение в битве при Шерифмуре 13 ноября: королевские солдаты справились с превосходившим их численностью, но лишенным толкового полководца войском Мара. Одним из побежденных и попавшим в плен был Уильям Максвелл, пятый граф Найтедейл, которого заключили в лондонский Тауэр и собирались казнить 24 февраля 1716 года. В письме к своей сестре супруга графа рассказывает, как придумала хитроумный план спасения, когда узнала, что среди всех узников лишь ее муж лишен права на амнистию.
Янезамедлительно покинула палату лордов и поспешила в Тауэр, где поведала стражникам, притворяясь радостной и веселой, что принесла узникам добрые вести. Мол, я хочу развеять их страхи, ведь палата приняла обращение в их пользу. Еще я дала стражникам денег, чтобы они выпили за лордов и за его королевское величество; впрочем, сумма была невелика, поскольку я подумала, что если буду слишком уж щедрой, они могут что-то заподозрить, а вот малая толика денег поможет завоевать их расположение — до казни оставалось всего два дня.
На следующее утро я не смогла поехать в Тауэр, потому что мне пришлось улаживать множество дел, однако вечером, когда все было решено и готово, я послала за миссис Миллз, с которой мы делили кров, и поведала ей подробности своего плана по спасению моего мужа, лишенного королевского прощения; это была последняя ночь перед казнью. Я сказала, что у меня все готово и что я рассчитываю на ее помощь, иначе мой муж так и останется в заключении. И велела спешно собираться, ибо у нас совсем нет времени. Также я послала за миссис Морган, которую обычно звали Хилтон; с нею меня познакомила моя милая горничная Эванс, за что я ей весьма признательна. Ей я тоже изложила свой замысел; она была очень высокой и тонкой в кости, и я попросила ее надеть под плащ еще один, предназначенный для миссис Миллз, которая должна заменить моего мужа. В ту пору миссис Миллз была в положении и потому вполне походила на моего супруга не только ростом, но и комплекцией. Пока мы ехали в экипаже, я не переставала говорить, чтобы у них не возникло соблазна предаться размышлениям. Изумление, с каким они выслушали мой план, побудило их согласиться, а о последствиях они не задумались, чему я была несказанно рада. По прибытии в Тауэр я повела с собой миссис Морган, поскольку правилами дозволялось проводить лишь одного человека. Она пронесла одежду, каковую мы собирались оставить миссис Миллз. Когда она избавилась от своей ноши, я проводила ее обратно к лестнице и по пути громко сказала, что прошу прислать мою служанку, дабы та помогла мне переодеться, и что, если та не спешит, я могу опоздать к вечернему рассмотрению прошений о помиловании. Миссис Морган благополучно вышла, а я спустилась по лестнице навстречу миссис Миллз, каковая из предосторожности прижимала к лицу носовой платок, что вполне естественно для женщины, прибывшей проститься с другом накануне его казни. Я особо попросила ее войти именно так, чтобы мой муж сумел выйти схожим образом. Ее брови были светлыми, а брови моего супруга — темные и очень густые; но я приготовила краску, чтобы это скрыть. Еще я привезла с собой парик того же цвета, что и волосы миссис Миллз, а мужу намазала лицо белилами и накрасила румянами, чтобы скрыть щетину, сбривать которую не было времени. Все эти средства я припрятала в Тауэре заблаговременно.
Бедные стражники, которые были мне признательны за вчерашнее вознаграждение, позволили нам пройти и бдили не столь тщательно, как обычно; более того, они были убеждены, поскольку я вчера так им сказала, что узники получат помилование. Я велела миссис Миллз снять чепец и надеть другой, который я для нее принесла, и вывела ее из камеры моего мужа, а проходя через соседнее помещение, где присутствовали несколько человек, я со всей заботливостью проговорила: «Моя дорогая миссис Кэтрин, поспешите прислать мне мою горничную, она явно не подозревает, который час, и очевидно забыла, что сегодня слушания о помиловании; если я пропущу заседание, моего мужа ничто не спасет, ведь завтра будет слишком поздно. Поторопите ее, насколько возможно, я не найду себе места, пока она не придет».
Все в помещении, а это были в основном жены и дочери стражников, наперебой выражали мне сострадание, а часовой предупредительно распахнул перед нами дверь. Проводив миссис Миллз, я вернулась к мужу и принялась его одевать. Я позаботилась, чтобы миссис Миллз уходила в слезах, чтобы мой супруг мог сойти за расстроенную и рыдающую женщину, тем более что платье у них было одинаковым. Когда он почти закончил переодеваться, я увидела, что снаружи темнеет, и испугалась того, что нас может выдать свет свечей, а потому сказала, что пора идти; мы вышли из камеры, он держал меня за руку, а я говорила с ним ласково и утешительно и кляла Эванс, чья небрежность якобы лишала меня последней возможности спасти супруга.
И я сказала: «Моя дорогая миссис Бетти, ради Бога, приведите ее, пожалуйста; вы знаете, где я живу, и если вам дороги наши отношения, сделайте это для меня; не могу передать, как мне тяжело». Стражник отомкнул замок, и мы спустились по лестнице, причем я продолжала умолять «миссис Бетти» о поддержке. Когда мы вышли из дверей, я пустила мужа вперед, опасаясь, что часовой углядит его вовсе не женскую походку, и все твердила о том, как «она» может меня выручить.
У подножия лестницы нас встретила милая Эванс, в чьи руки я его и отдала. Я заранее предупредила миссис Миллз, чтобы та ждала поблизости, на случай, если все пройдет гладко. Мой супруг считал, что успех почти невозможен, и его изумление, когда он увидел нас, было таково, что
