доказывает, что для хайлендера всякая перемена пейзажа уже есть эмиграция, что пересечение Клайда для него равносильно пересечению океана, что Глазго и Пэйсли для него столь же чуждые земли, как и побережье Лабрадора или Сент-Джона. Чтобы быть счастливым, горцу нужна своя земля, а чтобы получить эту землю, ему нужно эмигрировать… Я бы очень хотел, чтобы его милость и те, кто с ним заодно, задали себе простой вопрос: учитывая особенности климата в Хайленде, не проще ли горцу перебраться в «Глазго и Пэйсли», чем в поселения американских индейцев? И даже если допустить, что обычаи и повадки в Ланарке или Ренфрю могут поначалу удивить уроженца Аргайла или Инвернесса, неужели эти обычаи и повадки шотландцу усвоить затруднительнее, нежели традиции тех, кто обитает на берегах Миссисипи и Ориноко?..
Поэмы Оссиана, 1806 год
Сэр Вальтер Скотт
Литературная Европа с восторгом встретила публикацию переводов древних эпических поэм, которые молодой шотландский учитель и поэт Джеймс Макферсон, по его собственному утверждению, отыскал в хайлендской глубинке; эти поэмы якобы сочинил гэльский бард Оссиан. Романтические и весьма эмоциональные, эти поэмы обрели широкую популярность и были переведены на многие языки. Первым усомнился в их подлинности Сэмюел Джонсон, а уже после смерти Макферсона, в 1805 году было опубликовано заключение, что эти поэмы сочинил сам Макферсон, опираясь на обрывки гэльских сказаний. При этом заключение воздавало должное литературному мастерству Макферсона. Сэр Вальтер Скотт изложил свои взгляды на дискуссию в письме писательнице Анне Сьюард.
…Что же касается упомянутого грандиозного спора, я не был бы шотландцем, если бы в своих исследованиях не обратил внимания ни эти сочинения, и действительно некоторое время у меня на столе лежали двадцать или тридцать оригинальных текстов Оссиановых поэм. Я, разумеется, допускал, что они пострадали в переводе, а также что на состоянии сказаний, собранных ныне, не могли не сказаться те перемены, которым подвергся Хайленд после того, как там побывал Макферсон, однако по зрелом размышлении все же пришел к выводу, что значительная часть английского Оссиана представляет собой сочинения самого Макферсона и что его предисловия и изыскания есть не что иное, как обоснование подделки…
Хайлендерское общество недавно приступило к изучению, точнее, к собиранию материалов для установления подлинности Оссиановых поэм. Исследования показали, что оригиналов этих поэм, в обиходном значении слова «оригинал», попросту не существует. Древнейшие сказание, каковое удалось разыскать, — это, судя по всему, предание о Дартуле, однако оно и сюжетом, и стилем принципиально отличается от поэмы Макферсона, при этом являясь прекрасным образчиком кельтской поэзии, каковой необходимо сохранить для потомства; и как может быть иначе, если мы отлично знаем, что еще пятьдесят лет назад в Хайленде проживали поэты, в роду которых поэтическое творчество передавалось по наследству? Возможно предположить, что среди сотен тех, кто наследовал друг другу на протяжении поколений, да еще в стране, пейзажи и обычаи которой питают воображение и бесконечно разнообразят творчество, обязательно были те, кто достиг совершенства в своем искусстве. Разыскивая ранние образцы кельтской музы и сохраняя их от забвения вместе со всеми теми любопытными сведениями, которые они содержат, наши антиквары, по моему скромному суждению, сделают намного больше для своей страны, чем если бы они продолжали свою погоню за фантастической химерой…
Строительство маяка Белл-Рок, сентябрь 1807 года
Роберт Стивенсон
Семейство Стивенсонов, из которого впоследствии вышел писатель Роберт Луис, стало пионерами строительства современных маяков, благодаря чему сделалось одним из самых влиятельных в стране. Среди ранних сооружений Стивенсонов — маяк Белл-Рок, великолепный образец промышленной архитектуры. Скала Белл-Рок, в одиннадцати милях к юго-востоку от Арброта, представляла собой, по словам Роберта Стивенсона, «полузатопленный утес… расположенный таким образом, что он издавна внушал страх морякам у восточного побережья Шотландии». Из-за отдаленности скалы работы возможно было вести только во время отлива, по несколько часов в день. Строителям пришлось столкнуться с немалыми трудностями и опасностями, а страшнее всего было, когда море унесло от причала катер«Смитон»,увлекший за собой и лодку (всего в распоряжении строителей было три лодки).
В этих суровых обстоятельствах он разрывался между надеждой и отчаянием… Люди остались на полузатопленной скале посреди моря, а приближавшийся прилив грозил полностью затопить этот одинокий камень. Тем утром на скале находились тридцать два человека, располагавшие всего двумя лодками, вместимость которых даже в ясную и спокойную погоду не превышала двадцати четырех человек; а чтобы лодки могли выдержать сильный ветер и бурное море, в них нельзя было сажать более восьми человек в каждую, так что не менее половины из нас оставались без мест. Учитывая все это, автор этих строк отважился отправить одну лодку ловить «Смитон» и по возможности привести помощь; строители немедленно зароптали, так как каждому хотелось оказаться на борту в числе восьми избранных и плыть к суше, а «Смитон» с экипажем предоставить его собственной участи. Разумеется, вспыхнул спор, и если вспомнить, что люди отчаянно опасались за свои жизни, трудно сказать, чем бы он мог завершиться. Автору этих строк позднее сообщили, что компания мастеровых была готова отобрать у нас одну из лодок силой.
Что касается печального жребия «Смитона», о том некоторое время было известно лишь автору этих строк и лоцману, который отошел на дальний край скалы и внимательно следил за движениями судна. Покуда мастеровые трудились, кто на корточках, кто на коленях, вырубая в скале отверстия и устанавливая перемычки, покуда стучали молотки и продолжал работать кузнец, положение выглядело не столь жутким. Когда же вода начала подниматься и достигла тех, кто трудился внизу, то огонь в кузнице оказался погашен раньше обычного, дым прекратил застилать глаза, и нашим взглядам открылись окрестности — пространство ярившейся воды и далекая суша. Проработав около трех часов, люди привычно двинулись к лодкам за куртками и теплыми штанами и с изумлением увидели вместо трех лодок всего две, поскольку третью увлек за собой «Смитон».
Никто не проронил ни слова, однако все наверняка принялись подсчитывать про себя, сколько людей на скале, и озабоченно переглядываться. Лоцман, сознавая, что пропажу катера с лодкой можно поставить ему в вину, держался поодаль. В этот миг автор этих сток стоял на возвышении и наблюдал за движением «Смитона», немало удивленный тем, что экипаж не удосужился обрубить концы и освободить лодку, тащившуюся на буксире и замедлявшую ход, а также и тем, что никто не пытался вернуть управление судном и поспешить нам на выручку. Рабочие пристально глядели на меня, время от времени косились на катер, по-прежнему болтавшийся в море. Все это происходило в полнейшей тишине, в сочетании с которой тоска, читавшаяся в глазах людей, делала зрелище незабываемым.
Автор этих строк обдумывал всевозможные варианты — исходя из того, что люди будут ему подчиняться; быть может, размышлял он, стоит рассадить всех в оставшиеся лодки и отчалить, а «Смитон» сумеет их подобрать? И он уже собрался известить рабочих о своем плане и предложить, чтобы, с учетом грозящей опасности, все они сняли верхнюю одежду, когда верхушка скалы окажется под водой. Морякам же следует выкинуть из лодок все лишнее, и тогда все, кто поместится, сядут в лодки, а прочие поплывут рядом, держась за планшир, и лодки пойдут на веслах в направлении «Смитона», поскольку маяк от катера находился на подветренной стороне.
Но когда он попытался заговорить, то не смог вымолвить ни слова — во рту пересохло, и язык отказывался слушаться. Тогда он повернулся, зачерпнул морской воды из лужицы у ног и смочил губы, что принесло облегчение. И каков же был его восторг, когда, выпрямляясь, он услышал чей-то крик: «Лодка, лодка!» и увидел невдалеке большую лодку, державшую курс на скалу. Все, кто был на утесе, оживились и возбужденно загомонили. Нашим спасителем оказался Джеймс Спинк, лоцман из Арброта; выяснилось, что он некоторое время наблюдал за «Смитоном» и предполагал, по погодным условиям, что все строители на борту катера, пока не подвел свое судно поближе и не разглядел людей на скале; впрочем, полагая, что его вмешательство не требуется, он бросил якорь и принялся рыбачить, ожидая, как обычно, что мы дадим ему сигнал вести нас в гавань — его лодка была слишком крупной, чтобы приближаться к скале без риска напороться на камни…
Когда обстоятельства счастливо переменились, шестнадцать мастеровых в два приема перевезли на лодку… за ними последовали вторые шестнадцать человек. Потом мы взяли на буксир свои лодки, и всякий был безмерно рад покинуть Белл-Рок тем утром, пусть нас ожидал долгий и опасный переход к гавани, ведь ветер к тому времени изрядно усилился, а море вспенилось и катило валы…
Шахтеры, 1808 год
Роберт Бонд
Болд, инженер и торговый агент графа Мара, написал научный трактат о горном деле, в приложении к которому простым слогом изложил свое впечатление об условиях работы в шахтах. Несмотря на леденящее кровь описание, лишь постановление правительства от 1840 года запретило использование в шахтах женского и детского труда.
…Мы посчитали возможным вынести на общественное рассмотрение условия труда той группы населения, каковая непосредственно связана с добычей угля и каковая трудится поистине в рабских условиях, подобные которым едва ли наличествовали в самые темные эпохи варварства. Эту группу составляют женщины, выносящие уголь в шахтах Шотландии… Они не только относят уголь из забоя на поверхность, но и затаскивают его на самый верх угольных куч, как было заведено исстари, и просто удивительно, что подобный обычай сохранился до наших дней, вопреки всем усовершенствованиям.
В Англии о таком не слыхивали, да и в окрестностях Глазго этот обычай уже изжит… Однако достоверно известно, что, хотя сей труд тяжек и утомителен, находятся молодые женщины, не испытывающие к нему отвращения, веселые и легкомысленные, будто светские дамы, и если бы им представилась возможность выбирать род занятий, они все равно выбрали бы именно эту работу; посему винить хозяев и мужей не следует. Однако сам обычай, безусловно, является тягостным и дурным пережитком.
Поскольку же подобным трудом промышляют не только молодые женщины, но и матери семейств, сей обычай подлежит запрещению, пусть сами они воспринимают работу, нисколько не жалуясь…
В тех шахтах, где используют не лошадей, а людей, шахтер уходит на работу около одиннадцати вечера (сопровождаемый сыновьями, если они достигли соответствующего возраста), когда остальное человечество отходит ко сну. Сначала нужно подготовить уголь к перевозке, вырубив его из пласта. Спустя приблизительно три часа, жена шахтера (в компании дочерей, если те уже довольно выросли) спускается в забой; младенцев несут на руках, завернув в одеяла, и оставляют на попечение старухи, каковая за небольшую плату присматривает за тремя-четырьмя детьми и, в отсутствие матерей, кормит их элем или виски, разбавленным
