слова: «Хвалю моих собратьев по обету, что и в год, когда предстоит мне уйти от вас, ваши закрома полны».
Услыхав сии слова, Диармайт-прислужник опечалился зело и молвил: «Отец, ныне ты погружаешь нас в скорбь безмерную, напоминая столь часто о своем уходе».
И отвечал ему святой так: «Есть у меня слова тайные, каковые, если поклянешься никому до моей смерти не пересказывать их, открою я тебе, и слова эти — о моем уходе». И когда прислужник, преклонив колени, поклялся, как желал того святой, сей досточтимый муж продолжил: «В святых книгах день сей зовется Шаббат, что значит покой; и поистине сей день есть Шаббат для меня, ибо это последний мой день в сей юдоли, и сулит он отдых после трудов моих тяжких; и посреди ночи грядущей, ниспосланной Господом, уйду я, как сказано в Писании, по дороге предков. Ибо Господь мой Иисус Христос зовет меня, и посреди ночи, по Его зову, уйду я к Нему. Так открыл мне Сам Господь…»
Как отзвучали сии горькие слова, заплакал тогда прислужник. И святой утешал его, сколько было сил.
После сего вышел святой из амбара и двинулся обратно в монастырь, но остановился на пути, в том месте, где и поныне высится крест, поставленный в камне у обочины. И отдыхал святой в том месте, утомленный возрастом своим, о коем упоминалось уже, и узрел лошадь белую, послужное животное, приученное доставлять сосуды с молоком из коровника в монастырь; подойдя к святому, лошадь эта, странно сказать, опустила голову на колени ему (верю я, что надоумил ее Господь, Чьей волей всякая живность сотворена и мудростью наделена); и, словно ведая, что хозяин вскоре покинет ее и она больше с ним не свидится, заплакала сия лошадь, и, будто человеческие, закапали слезы на колени святому, и пена на губах животного выступила. И прислужник хотел было отвести в сторонку скорбящего одра, однако святой воспретил ему и молвил: «Позволь же сей скотине терзающейся излить свою скорбь. Пусть и человек ты, душой обладающий, не узнаешь ты о моей смерти более того, что сам я тебе недавно открыл; а сей твари неразумной — ‘Творец поведал, что хозяин вскоре ее покинет». И со словами этими благословил он лошадь, и та печально пошла прочь.
Тогда и святой побрел далее и взобрался на возвышение над монастырем. Встал он на вершине, вскинул обе руки и благословил монастырь, заповедав: «Место сие, пускай мало оно и неприметно, не только владыки шотландские с их людьми, но и правители чужеземных диких народов с людьми, им подвластными, почитать будут безмерно, а особо почитаемым станет оно для святых, даже иной веры».
С этими словами спустился он с холма и вернулся в монастырь и сел в своей келье за псалтырь; и когда дочитал до тридцать третьего псалма, что гласит: «Я взыскал Господа, и Он услышал меня, и от всех опасностей моих избавил меня», молвил тогда святой муж: «Здесь, в конце листа, закончу я чтение; далее пусть Байтин читает…»
Так сказав, отложил он псалтырь и пошел в часовню к вечерней службе, а когда каковая надлежащим образом совершилась, вернулся снова в келью и остаток ночи провел в постели, а ложем ему служила голая скала, подушкой же — камень, коий до сих пор стоит в изголовье его могилы. Так, отдыхая, передал он через прислужника, единственного, к себе допущенного, последние наказы братии: «Вот мои слова, к вам обращенные, чада мои, и должно промеж вас милосердию быть непритворному; и коли исполните это, как некогда святые отцы, Господь, податель радости, поможет вам, и я, с Его позволения, заступлюсь за вас. И не только что потребно в сей жизни, в изобилии Он подаст, но и блаженство вечное вам уготовано будет, к горним высотам стремящимся…»
Таковы были последние слова досточтимого мужа, ежели передать их кратко, слова странника, завершившего свой томительный путь в сем мире и вознесшегося в небесные выси.
А после того, чуя, что близится час избавления от мук, замолчал святой.
Когда же прозвонил колокол в полночь, встал он поспешно и в часовню путь направил, и бежал почти, так что опередил всех прочих, а потому в одиночестве встал пред алтарем на колени, помолился, а после того простерся ниц. Диармайт-прислужник, в часовню в тот миг войдя, узрел, что вся она вдруг заполнилась ангельским светом; а когда он приблизился, свет исчез; видели же его и другие братья, хоть и издали. И Диармайт, войдя в часовню, молвил скорбно: «Где ты, отец?» И на ощупь, ибо братья не принесли еще фонари, нашел он святого, на полу простертого пред алтарем, и приподнял того, и голову его положил себе на колени. Тут уж прибежали прочие монахи, все с фонарями, и увидели дни, что их отец умирает, и горько возрыдали.
И, как узнали мы от того, кто был при сем, прежде чем душа его вознеслась, открыл он глаза и оглянулся вокруг с радостью великой и восторгом, ибо увидал, как спешат к нему ангелы.
Тогда Диармайт поднял правую длань святого и благословил ею собравшихся монахов, и сам же досточтимый муж в тот миг рукою повел, и тем он братию дважды благословил, ибо уже не мог ни слова произнести, как душа отлетела. И после сего святого благословения утратил он всякое дыхание жизни.
А когда покинул он телесную оболочку, лицо его все светилось и было радостным от видения ангельского, и казался он не упокоившимся, но живым, лишь крепко спящим.
Вторжение викингов, 870 год
Матвей Парижский
Викинги были чрезвычайно жестоки, но порой и они получали достойный отпор, как при осаде монастыря Колдингем, настоятельницей которого была игуменья Эбба.
Матвей Парижский — монах-бенедиктинец из обители Святого Альбана, один из лучших хронистов средневековой Англии, известный своими познаниями в чужеземных нравах.
В лето Господа нашего 870-е неисчислимая орда данов высадилась в Скотии, и во главе их были Ингвар и Хубба, мужи злокозненные и храбрости непревзойденной. И, желая истребить все земли английские, они убивали юнцов и стариков и потребовали, чтобы матери семейств, монахини и девы были преданы им на поругание.
И когда сии жестокие воители бесчинствовали по всей Англии, Эбба, святая игуменья обители Колдингем, убоялась, что и она, коей доверено было пастырское служение и забота о ближних, окажется во власти похотливых язычников и утратит свою непорочность, вместе с иными девами, каковых она опекала; и созвала она всех сестер в часовню и обратилась к ним с такими словами: «Прибыли в наши земли худшие из язычников, коим неведома жалость; разоряют они наши края, не щадя ни пола женского, ни возраста малого, жгут церкви и священников убивают, монахинь растлевают и все разрушают, на что только взгляды их падают. И потому умоляю вас внять моему совету; верю я, что милостью Божьей можем мы избежать ярости варваров и сохранить непорочность святую нашу».
И когда все сестры поклялись, что во исполнение своего обета будут они беспрекословно подчиняться решению матери своей, игуменья эта, удивительной храбростью наделенная, подала сестрам пример верности обету, каковой не одни лишь ее приближенные восприняли, но и монахини в последующие века; взяла она острый нож и отрезала себе нос и верхнюю губу, обнажив зубы, так что лик ее стал ужасен. Сестры все как одна восхитились сим памятным деянием и поступили, как их мать.
Когда случилось это, на следующее утро подступили к обители злодеи, чтобы предать поруганию дев непорочных, Господу себя посвятивших, а монастырь разграбить и сжечь дотла. Но едва узрели они игуменью и прочих сестер, столь жутко изуродованных и кровью обагренных от пят до волос, как поспешили уйти, ибо не в силах они были оставаться там хотя бы миг лишний. А вожаки их велели перед уходом запалить огни и сжечь монастырь вместе со всем, что было в нем, и вместе с монахинями.
И так совершилась казнь нечестивая, а святая игуменья и девы непорочные, ее порукам вверенные, обрели мученичество.
Сражение между саксами и северянами, 937 год
Англосаксонская хроника
Битва при Брунабурге, состоявшаяся в Дамфрисшире, была спровоцирована скоттами, которыми правил Константин II и которые враждовали с королевством Нортумбрия. «Хроника» восторженно описывает разгром «северян», как называли осевших в Англии викингов.
В это лето
Этельстан державный,
кольцедробитель,
Эдмунд, в битве
добыли славу
и честь всевечную
мечами в сечи
под Брунанбуром:
рубили щитов ограду,
молота потомками
ломали копья
Эадвинда отпрыски…
Сколько скоттов
и морских скитальцев
обреченных пало —
поле темнело
от крови ратников
с утра, покуда,
восстав на востоке,
светило славное
скользило над землями,
светозарный светоч
бога небесного,
рубились благородные,
покуда не успокоились, —
скольких северных
мужей в сраженье
положили копейщики
на щиты, уставших,
и так же скоттов,
сечей пресыщенных;
косили уэссекцы,
конники исконные,
доколе не стемнело,
гоном гнали
врагов ненавистных,
беглых рубили,
сгубили многих
клинками камнеостренными…
вождей же юных
пятеро пало
на поле брани,
клинками упокоенных,
и таких же семеро
ярлов Анлафа,
и ярых мужей без счета,
моряков и скоттов.
Кинулся в бегство
знатный норманн —
нужда его понудила
на груди ладейной
без людей отчалить, —
конь морской по водам
конунга уносит
по взморью мутному,
мужа упасая;
так же и старый
пустился в бегство,
к северу кинулся
Константин державный,
седой воеводитель;
в деле мечебойном
не радость обрел он,
утратил родичей,
приспешники пали
на поле бранном,
сечей унесенные,
и сын потерян
в жестокой стычке —
сталь молодого
ратника изранила;
игрой копейной
не мог хитромыслый
муж похвастать,
седой воеводитель…
Гвоздьями скрепленные
ладьи уносили
дротоносцев норманнов
через воды глубокие…
плыли в Ирландию
корабли побежденных.
…На поле павших
лишь мрачноперый
черный ворон
клюет мертвечину
клювом остренным,
трупы терзает
угрюмокрылый орел
белохвостый,
войностервятник,
со зверем серым,
с волчиной из чащи.
Не случалось большей
сечи доселе
на этой суше,
большего в битве
смертоубийства
клинками сверкающими… [2]
Король Скотии оскорбляет короля Англии, ок. 971–975 года
Уильям Мальмсберийский
Уильям из Мальмсбери — монах-бенедиктинец из Уилтшира, заведовал монастырской библиотекой, вел хронику событий своего времени и не искал лучшей доли. Рассказ о самонадеянном короле скоттов, которого осадил король Англии, служит отличной иллюстрацией к политике и нравам тех времен.
Более того, как говорят, Эдгар был мал ростом и сложением скуден, но от природы наделен великой силой, так что он охотно бился со всеми, кого считал подверженным гордыне, и опасался лишь, что таковые люди вскоре станут избегать поединков с ним.
Сообщают, что однажды на пиру, где обычно людская глупость проявляет себя ярче, нежели в повседневных делах, Кеннет, король скоттов, шутливо обронил, мол, сколь удивительно, что столько областей подвластны такому коротышке. Остроту эту услыхал королевский шут и позднее бросил ее в лицо Эдгару на другом пиру.
Король тогда сдержал свой гнев и призвал Кеннета к себе, якобы чтобы потолковать о некоей великой тайне; а потом отвел короля скоттов в сторону и вручил ему один из тех мечей, которые были при нем. «А теперь, — молвил он, — когда мы остались наедине, ты можешь испытать мою силу. Ибо я намерен показать тебе, что значит повелевать другими. И не смей отказываться от боя! Ибо не пристало королю быть острым на язык на пиру, а схватки
