на огромном португальском стадионе.
Аэропорт производит впечатление Дюнкерка, но — со счастливым исходом. Все неудобства массовой эвакуации кажутся вполне сносными, если твоя команда одержала величайшую победу в истории британского футбола и завершила сезон коллекцией трофеев, какой не собирал еще ни один клуб в мире. Болельщики славили даже Элленио Эрреру и его побитый «Интер», когда итальянцы покидали Лиссабон накануне вечером. Клич: «Интер!» разносился по залу отлетов, но никто не рисковал ошибиться в национальной принадлежности кричавших.
В таком настроении они, пожалуй, наградили бы аплодисментами и тренера «Рейнджере» Скотта Саймона.
При этом всего минуту спустя те же самые люди уже распевали: «Валите прочь, немытые итальяшки!» Разумеется, и самый упоенный победой болельщик отдавал себе отчет в том, какой ценой она была достигнута. Местная газета «Мундо де-портиво» выразила общие чувства такими словами: «Это было неизбежно. Рано или поздно „Интер“ Эрреры, типичный представитель катеначчо и негативного футбола должен был заплатить за свое нежелание играть в футбол». Португальцы восхищались великолепным стилем, в котором «Селтик» доминировал на поле весь матч.
Некоторые из нас смели осуждать Эрреру еще два года назад, когда «Интер» выиграл Кубок чемпионов на своем стадионе «Сан-Сиро», на протяжении матча отчаянно отстаивая шаткое преимущество в один гол против «Бенфики» и находясь в численном меньшинстве. Однако Эррера продолжал получать около 30 000 фунтов в год за подавление творчества, фантазии, дерзости и спонтанности, которые и составляют суть футбола. И к нему до сих пор многие относятся с благоговением — они уверены, что статистика его команд оправдывает стерильность тренерского метода. Впрочем, сегодня уже почти все убедились, насколько опасны подобные воззрения. Двенадцатый финал Кубка европейских чемпионов показал, насколько ущербна эта философия в сравнении с «динамическим позитивным мышлением» Джока Стейна. Перед матчем Стейн сказал мне: «„Интер“ будет играть от обороны. Они так привыкли и по-другому не умеют. Но мы уверены, что играть надо по-нашему, а мы всегда атакуем. Не важно, выиграем мы или проиграем, мы хотим, чтобы людям игра запомнилась. Просто участвовать в подобном событии — уже большая честь, и мы считаем, что это накладывает на нас определенные обязательства. Да, мы профессионалы, но я не кривлю душой, когда говорю, что мы хотим не просто выиграть кубок. Мы хотим победить, играя в настоящий футбол, порадовать всех, кто придет на стадион, чтобы нас запомнили как играющую команду».
Последствия этой тактики и практическое воплощение гения Стейна весь мир наблюдал в четверг. Конечно, в команде собраны отличные игроки, а сама команда не имеет откровенно слабых мест и отменно сбалансирована. Однако даже превознося потрясающую скорость и искусное владение футбольным мастерством, посредством которых был повержен «Интер» — непоколебимое спокойствие Кларка, убийственную точность перехватов в защите, творческую энергию Олда в центре поля, бесконечную и изумительную изобретательность Джонстона, осмысленные прорывы не ведавшего усталости Чалмерса, — даже при всем этом нельзя не признать, что главную роль в победе сыграла самоотверженность футболистов «Селтика». И ничто не символизирует ее более наглядно, чем невероятная игра Геммела. Он почти падал от изнеможения, прежде чем под рев стадиона сравнять счет на 63-й минуте, однако нашел в себе мужество продолжить матч, и его забеги по левому краю оказались едва ли не решающим фактором в деморализации «Интера».
Геммел наделен той же агрессивной гордостью, тем же презрением к самой мысли о поражении, которые свойственны Олду. Перед матчем Олд решительно оборвал рассуждения о возможных последствиях жары и твердо заявил, что «Селтик» разорвет итальянцев в любом состоянии. Когда его удалось извлечь из восторженной толпы болельщиков, и он побрел в раздевалку, то — обнаженный до пояса, с футболкой «Интера», обмотанной вокруг горла подобием шарфа — вдруг остановился и крикнул Ронни Симпсону, шагавшему впереди: «Эй, Ронни! Кто мы, сынок? Кто мы такие?» Потный, белозубый, он жадно облизнул пересохшие губы — и ответил сам себе, воинственно вскинув кулаки: «Мы — лучшие! Вот мы кто. Лучшие!» Симпсон кинулся к нему, и они добрую минуту простояли обнявшись.
В раздевалке остальные игроки распевали песни болельщиков и пили шампанское из огромного кубка («А ты когда-нибудь так раньше делал?»). Олд наклонился к тренеру Шону Фэллону и спросил с притворной серьезностью: «По-вашему, я был лучшим? Ну скажите, что это так».
«У них у всех дух Стейна, — заметил мой коллега из Глазго. — В каждом из них его частичка».
Разумеется, подготовка к финалу и сам матч проходили под неусыпным вниманием Стейна. Предостерегал ли он игроков от нахождения на солнце («Я не хочу, чтобы вы даже выглядывали в окна своих номеров; если у кого-то загорит хотя бы палец, он тут же отправится домой») или шутил с репортерами у плавательного бассейна в гостинице в Эшториле, Стейн не упускал из вида ни единой мелочи.
Несмотря на чудовищное напряжение, которое он наверняка испытывал, Стейн не терял своего чувства юмора, которое отлично поддерживало боевой дух команды. В частности, он не упускал случая позубоскалить над «кельтским вторжением» в португальское католичество. «У них с нашего приезда прибавилось народа. На утренние мессы впору продавать билеты. И скамей бы побольше поставить. Как они тут считают? По-моему, получается ничья; или здесь местные всегда выигрывают?»
Тяжело всегда выглядеть веселым и бодрым, и напряжение не могло не сказаться. Это произошло за минуту до конца матча, когда Стейн бросился в раздевалку, не в силах досмотреть игру до конца. Когда мы нашли его, он бормотал: «Какая игра! Какая игра!» Билл Шенкли, шотландский тренер «Ливерпуля» (и единственный тренер английской команды, посетивший матч), сказал ему, с видом человека, для которого футбол превыше религии: «Джок, ты себя обессмертил».
Пожилой португальский чиновник увлек Стейна в уголок и принялся восхвалять авантюризм «Селтика». «Атакующая игра — это основа футбола. Именно так и следует играть». Стейн похлопал его по плечу и сказал: «Валяйте, дружище, я готов слушать вас всю ночь». А потом, повернувшись к нам, прибавил: «Странно слышать такое о шотландской команде, верно?»
Националисты получают второе место в парламенте, 17 ноября 1968 года
Уинни Юинг
В ноябре 1967 года Уинни Юинг одержала победу на дополнительных выборах в округе Гамильтон и таким образом принесла Шотландской национальной партии второе кресло в Вестминстере. Это событие потрясло политический истеблишмент и ознаменовало новую эру в политике, сделав националистов силой, с которой предстоит считаться. Две недели спустя Юинг поехала в Вестминстер на ночном поезде из Глазго вместе с 300 сторонниками; в три часа утра на перроне в Ньюкасле они развлекали носильщиков импровизированной джигой на платформе.
Были заказаны билеты на ночную поездку 16 ноября 1967 года (возвращение на следующую ночь), чтобы увидеть, как уважаемого члена палаты от Гамильтона приводят к присяге в Вестминстере через две недели после дополнительных выборов. Среди моих спутников были скрипачи, волынщики, аккордеонисты, свистуны и, конечно, певцы. Единственными, кому достались спальные места, была семья Юинг, в полном составе — я сама, мой муж Стюарт и наши дети Фергус, Аннабел и Терри, в возрасте десяти, семи и трех лет соответственно. Думаю, дети неплохо выспались, но вот что касается остальных, нам было не до сна…
Проводы, как мне позже сказали, напоминали проводы депутатов от «Красного Клайдсайда» в палату общин после выборов 1922 года. Мой отец присутствовал при этом и описывал случившееся много раз. В то время Джимми Макстон взобрался на багажный вагон и заявил: «Не пройдет и полугода, как у нас вновь будет шотландский парламент». На деле это затянулось несколько дольше — фактически на семьдесят семь лет…
Нас переполняли эмоции: гордость, торжество, благодарность всем, кто помог добиться этого замечательного результата в Гамильтоне; вдобавок я ощущала, что вписываю свое имя в историю. И все же самой сильной эмоцией был страх. Выдержу ли я напряжение политической жизни в палате общин? Как скажется на моих детях неизбежное отстранение матери? Поддержат ли меня мои друзья и семья в затруднительном положении, которое непременно возникнет? Смогу ли я — в силах ли я — соответствовать надеждам всей Шотландии, которые обрели шанс на исполнение благодаря победе в Гамильтоне?..
Наконец поезд достиг вокзала Юстон, и нас встречала многочисленная толпа, а также несколько волынщиков. Меня подняли на плечи Энгус Макгилливрей и Хью Макдональд. Позднее снимок со мною на их плечах обошел весь мир.
Сначала мы отправились в гостиницу «Рембрандт», чтобы привести себя в порядок. Потом поехали в палату общин, чтобы встретиться с моими коллегами, Гвинфором Эвансом, членом парламента от Кармартена, и Алистером Маккензи, членом парламента от Росса и Кромарти. Мы встретились в роскошном кафе. С Гвинфором я познакомилась на кимврской конференции в июле 1967 года. Также мы с ним общались в Абердине в том же году, и он великодушно потратил три дня своего времени, чтобы провести встречи в Глазго, Абердине и Эдинбурге. Что касается конференции, она неожиданно имела печальные последствия. Я подарила Гвинфору ветку белого вереска со словами: «Прежде чем опадут цветы на этой ветви, я окажусь рядом с вами в Вестминстере и буду говорить от имени Шотландии, как вы говорите от имени Уэльса». Нашу встречу сфотографировали и опубликовали снимок в «Санди пост». В то же самое время, о чем я не знала, мой отец почувствовал себя плохо, и его отвезли в клинику Виктория, где ему поставили страшный диагноз — пневмония. К тому времени, когда я вернулась в Шотландию, он уже умер. Медсестра в больнице сказала мне, что показала ему мою с Гвинфором фотографии в «Санди пост», и это был едва ли не последний миг, когда он находился в сознании. Очень жаль, что он не дожил, чтобы увидеть меня в палате общин…
Прежде чем отправиться в палату для принятия присяги, я забрала Стюарта, Бетти Николсон (няню) и детей. Их проводили на галерею, где расположены лучшие места, а меня Гвинфор повлек к бару, и Алистер тоже к нам присоединился. В палате яблоку было негде упасть. Я чрезвычайно волновалась и сильно хотела, чтобы присяга поскорее завершилась. К сожалению — как для меня, так и для страны, — фунт внезапно обесценился, так что спикер не стал объявлять о присяге нового члена парламента; вместо этого он зачитал правительственное сообщение, за чем последовали долгие дебаты. Думаю, мы провели там не менее полутора часов, и я остро ощущала течение времени из-за боли в ногах от новых тесных туфель…
Наконец спикер вызвал меня. Я вышла вперед и принесла присягу. Потом пожала руку спикеру — это был Хорейс Кинг, — а за моей спиной послышался громкий шум, который я тогда приняла за дружественный ропот, хотя теперь в этом сомневаюсь. Хорейс Кинг
