музей, куда, многие воскресенья подряд, нас с моей сестрой Фло водили для приобщения к культуре (и скольжения по отполированному до блеска полу).
Некто в городском совете Глазго купил картину Сальвадора Дали «Христос святого Иоанна Креста», тем самым вызвав немалый переполох. Я всегда ощущал признательность к этому человеку, поскольку провел много счастливых часов, разглядывая картину. Это привило мне любовь к Сальвадору Дали и, что более важно, к сюрреализму в искусстве и в жизни в целом, что немало помогло мне в будущем.
В качестве особого поощрения меня каждые пару лет водили в Народный дворец, настоящий фольклорный музей Глазго. Это самый живой музей, который я видел, он посвящен истории Глазго и местному образу жизни, причем вовсе не отрицает юмор этого места. Музей изрядно пострадал по милости прессы и не слишком просвещенных членов городского совета, поскольку очутился в тени своего более богатого кузена, Коллекции Беррела, удобно расположенной в особняке Поллока.
Лично я предпочитаю видеть Коллекцию Беррела в ящиках, в заброшенных складах, в пустующих школах и покинутых церквях. Мой отец имел обыкновение торжественно указывать на такие школы. «Это здание хранит сокровища», — изрекал он, а я мрачно разглядывал закопченный и грязный домишко.
Культура моего Глазго — жизнь, работа, песни и смех. Это — культура города, известного своим упрямством и рожденного в бедности. Если подобное упрямство вам претит, я советую избегать Глазго.
Это — культура, за которую сражались (и победили) прославленные мужчины и женщины, ныне навечно граждане Глазго.
Это Джайлс Хавергел из Городского театра, Джон Каннингэм и Сэнди Гуди, Аласдейр Грей и Карл Макдугал, Лиз Локхэд, Элспет Кинг, сэр Александр Гибсон и Билл Маккью.
Моя единственная надежда, когда почетная мантия наконец-то возложена на достойные ее плечи, состоит в том, что громкие и пронзительные вопли шотландской прессы рано или поздно окажутся заглушенными голосами более рассудительных членов общества. Время истошных заклинаний и наивных просьб о признании давно миновало. Если вам повезло родиться здесь или вы оказались достаточно умны, чтобы перебраться сюда, тогда можете наслаждаться заслуженным признанием.
Трагедия Локерби, 22 декабря 1988 года
Барклай Макбейн
Когда рейс компании «ПанАм» из Лондона в Нью-Йорк взорвался в небе над маленьким городком Локерби в Пограничье, Шотландия сполна ощутила угрозу международного терроризма. Погибли 259 человек, пассажиры и члены экипажа, сорок домов в Локерби были разрушены, жертвами теракта стали и одиннадцать горожан. Приводимый ниже отчет был составлен на следующий день после того, как самолет рухнул на город.
День напролет жители Локерби идут по Мэйн-стрит к ратуше, где на доске объявлений вывешен список, содержащий имена более 200 человек, друзей, соседей, родственников, знакомых или просто соотечественников.
Не важно, кто кому и кем приходился. Те, кто читал список, и те, чьи имена в нем значились, равно оказались жертвами международного терроризма.
Локерби — милый сельский городок, примыкающий на западе к шоссе А-74, основной транспортной артерии между Шотландией и югом острова. Вчера этот приятный городок содрогнулся от ужаса и стал местом гибели тех, за кого кто-то решил, что они должны погибнуть именно здесь.
Перечисленным в списке повезло. Их эвакуировали из домов, многие из которых вчера при свете солнца выглядели безжизненными остовами, но уже сегодня вновь возвращаются к жизни. Ратуша превратилась во временный морг. Здесь складывают тела погибших пассажиров, членов экипажа и местных жителей. По оценке управления полиции Дамфриса и Гэллоуэя, свыше 150 тел найдено в пределах 10-мильного радиуса.
Вчера утром я отправился к Мэйн-Фарм, чтобы взглянуть через дамбу на руины самолета. Он лежит на боку, как гигантская игрушка, которую выбросил избалованный ребенок. На покореженном фюзеляже словно отпечаталась кровавая рука безжалостного фанатика. Я прошел к ферме, чтобы побеседовать с фермером Джимом Уилсоном. Миновав старое кладбище, я увидел овец, пасущихся в поле по левую руку от меня. И тут мое внимание привлекло нечто, что я поначалу принял за неподвижную, вероятно, мертвую овцу с глубокой раной в боку. Это оказался человек средних лет. Он был обнажен, рядом из змели торчал штырь с клочьями одежды. Справа от себя я увидел маленький кулек — детское тело, завернутое в саван. По всему холму торчали из земли штыри и виднелись такие же саваны. Жуткое зрелище.
Джим Уилсон разговаривал с почтальоном, стоя на крыльце. Если убрать обгоревший фюзеляж, саваны и штыри, сцену можно было бы назвать идиллической. Мистер Уилсон сказал, что на его земле нашли то ли 50, то ли 60 тел. Многих отыскал он сам. «И не сказать, кому сколько лет. С такой высоты падать, еще бы! Некоторые ударялись о землю с такой силой, что их вполне можно было хоронить в тех ямах, какие они выбили при ударе. Никогда не видел ничего подобного, и не хочу увидеть этакое снова».
Мистер Уилсон прибавил, что большинство погибших были без одежды, разве что в носках. Ему сказали, что одежду с людей сорвало при декомпрессии салона. Одно тело — поистине кошмар! — при падении убило овцу.
Когда самолет рухнул наземь и пропахал чудовищный ров с запада на восток, мистер Уилсон решил было, что началась гроза. Грохот он принял за раскат грома. Когда в доме отключилось электричество, он подумал, что виновата молния. Выйдя наружу, чтобы позвать своего зятя, Кевина Андерсона, который живет по соседству, он понял, что грозы нет и в помине. На проводах линии электропередач висело человеческое тело. Местный врач лишь оглядел участок и вернулся в Локерби, чтобы присматривать за ранеными. Лучано Довези, один из соседей мистера Уилсона, попытался найти пульс у лежавшей неподалеку стюардессы, но пульса уже не было.
На пути в город я пересек поле для гольфа, где нашли еще 60 тел. Новые штыри, новые саваны, новые разрушения. На Карлайл-роуд стекольщики, кровельщики и столяры готовились ремонтировать поврежденные дома. Под их лестницами валялись обломки самолета.
Супруга прежнего председателя совета Локерби сказала мне: «Все ходят, словно не веря глазам. Мир переменился». Мистер Роберт Риддетт, нынешний глава совета, сказал: «Все, с кем я говорил, так или иначе пострадали. Я видел крушение своими глазами и долго был в шоке. Люди бродят как во сне. Просто ужасно. Мы пока до конца не выяснили, сколько всего погибших. А город полностью разрушен».
Мистер Том Корри из Галашилса до 2:30 утра искал свою тетю, 82-летнюю мисс Джин Мюррей. От ее дома на Шервуд-Кресент осталась одна стена. Весь Шервуд-Кресент превратился в усеянную обломками пустошь. Жена мистера Корри Морин сказала, что они не знают, чему верить: одни говорят, что пожилая дама пропала без вести и, скорее всего, погибла, но другие утверждают, что ее эвакуировали.
Овсянка, 1990 год
Джордж Маккей Браун
В течение многих столетий овсянка оставалась одним из основных продуктов питания в Шотландии, однако, как свидетельствует оркнейский поэт Джордж Маккей Браун, даже коренному шотландцу непросто к ней привыкнуть.
Овсянка холодным зимним утром — я полагаю, что северяне питали себя овсянкой той или иной разновидности на протяжении столетий. И, конечно, до появления кукурузных хлопьев овсянка была важной частью нашей диеты. Нам в детстве она категорически не нравилась, наряду с фаршем, похлебкой, супом и вареной рыбой; мы терпели, но отнюдь не наслаждались. Единственная пища, доставлявшая удовольствие, — яичница с ветчиной, сосиски, пирожки, в особенности сладкие, шоколад и конфеты.
Пока коровы жевали сено, мы вяло поглощали овсянку, потому что «она полезная»… Мы часто задавались вопросом, я уверен, почему то, что полезно, такое гадкое на вкус.
Так или иначе, мы выросли из овсянки, во многом благодаря повальному увлечению 1930-х годов кукурузными хлопьями, которое охватило наше поколение подобно пожару в прерии. С одной стороны, в кукурузных хлопьях не было комков. С другой, после них не приходилось отмывать запачканные липкой жижей тарелки. В итоге в последующие десятилетия овсянка оставалась пищей, о которой у нас имелось лишь теоретическое представление. «Здоровая еда, пища вождей скоттов», — даже матери Бернса приходилось убеждать сына в полезности овсянки.
Прошлым летом мне пришлось провести некоторое время в больнице в Абердине. Овсянка неизменно присутствовала в утреннем меню. Должен сказать, я настолько обрадовался порции овсянки в первое утро, что потом заказывал ее едва ли не каждый день. Я даже сказал медсестре: «А овсянка и вправду вкусная…» И когда меня наконец выписали, я всерьез задумался о том, чтобы и дома завести обыкновение есть овсянку по утрам. Три факта удержали меня от этого: необходимость вымачивать крупу, необходимость вылавливать комки и необходимость мыть тарелку.
На день рождения друг подарил мне маленький горшочек с антипригарным покрытием и две деревянные ложки. Я купил пакет овсянки, и узнал, что вымачивание не требуется. Пять минут ожидания, и на столе тарелка восхитительной горячей каши с холодным молоком. Теперь я ем ее почти каждое утро.
«Как саранча могла пожрать богатый урожай!» Теперь я понимаю, что имел в виду Бернс. И многие древние кельтские барды, возносившие хвалу овсяной каше.
Победа Шотландии в Большом Шлеме, 17 марта 1990 года
Иэн Андерсон
В том, как шотландцы восприняли победу их сборной по регби над англичанами со счетом 13: 7, отчетливо слышны отголоски застарелой вражды.
Вожди уходят и князья… [14]
Так писал великий певец империи Редьярд Киплинг. В прежние, блаженные дни прежде всего закаляли характер и прививали ту решительность, каковая необходима для строительства новых площадок в других странах, на игровых площадках Итона, а сегодня эта привилегия доступна и обыкновенным молодым людям из Бата и Бристоля, Глостера и Ноттингема, Лестера и Лондона.
Конечно, они прославили Англию на французской и иной почве. Но на «Мюррейфилд» вчера днем им преподали урок.
Пусть урок быстро выучили, пусть империя готовится нанести ответный удар. Крохотная белая роза Шотландии — которая пахнет столь сладко и бередит сердце — еще некоторое время будет греться в лучах славы, поскольку ее сыновья пожали геройскую жатву и одержали победу в состязании, достойном по накалу, отваге сторон, их доблести и мужеству навсегда войти в анналы спортивной истории.
Предварительный этап продемонстрировал, сколь велико психологическое напряжение. Англия облачилась в форму имперской расцветки в тот мартовский день, смягченный по-весеннему теплым ветром и ярким солнцем, а Шотландия вышла из туннеля степенно и уверенно, отчасти даже зловеще, под певучие аккорды «Цветка Шотландии». Искра была в наличии, оставалось лишь зажечь факел.
Англии выпало начинать, они играли по ветру, и свирепость шотландского нападения застала их врасплох; гости откатились к своей базе под давлением, которого, к несчастью для них, не испытывали на протяжении трех предыдущих игр.
За первые восемь минут Крейг Чалмерс трижды добился успеха, и Шотландия повела в шесть очков. Более того, английская самоуверенность была серьезно подорвана безукоризненно выбранной и отработанной шотландцами
