отечеству, по-видимому, вовсе не вытекает из любви ко всему человечеству. Первая совершенно независима от второй и нередко даже побуждает нас к поступкам, несогласным с любовью к человечеству. Франция имеет, может быть, в три раза больше жителей, чем Великобритания. Казалось бы, благосостояние Франции в мировом сообществе должно бы было быть в три раза больше благосостояния Великобритании. Однако же англичанин, который из-за таких оценок отдал бы предпочтение первой перед второй, считался бы плохим гражданином. Мы любим наше отечество не только как часть великой семьи человеческого рода, но и ради него самого, независимо от каких бы то ни было соображений. Та высочайшая мудрость, которая ради наибольшего общего блага установила порядок человеческих привязанностей, как и порядок прочих явлений природы, рассудила, по-видимому, что сохранение всего человеческого рода будет более обеспечено, если основное внимание каждого человека будет устремлено на отдельное общество, соответствующее, так сказать, его способностям и разумению.
Национальные предрассудки и национальная ненависть редко распространяются за пределы соседних народов. По невежеству или глупости мы можем считать французов за природных наших врагов, а они могут таким же образом смотреть на нас. Но мы нисколько не завидуем процветанию Китая или Японии, хотя наше расположение к людям, населяющим эти отдаленные страны, редко может сопровождаться какими-либо действиями.
Самая широкая и полезная забота об общественном благе есть та, которую проявляет государственный человек, подготавливающий и заключающий союзы с соседними или отдаленными народами как для сохранения между ними так называемого равновесия власти, так и для поддержания между ними мира и доброго согласия. Государственные люди, замышляющие и заключающие подобные договоры, редко имеют в виду что-либо иное, кроме интересов собственной страны. Впрочем, иногда они руководствуются и более широкими воззрениями. Кардинал де Рец, так мало веривший в человеческие добродетели, сообщает, что граф Д’Аво, уполномоченный Франции при заключении договора в Мюнстере, готов был пожертвовать своей жизнью для обеспечения европейского мира с помощью этого договора67. Король Вильгельм, по-видимому, тоже ревностно заботился о независимости большей части европейских государств, хотя чувство это, по правде говоря, могло быть вызвано в нем исключительно ненавистью к Франции, которая более всякого другого государства угрожала в то время всеобщей независимости и свободе. Тем же духом отличалось первое английское министерство в период царствования королевы Анны68.
Каждое независимое государство разделяется на различные сословия или классы, отличающиеся особыми правами, льготами и преимуществами. Любой человек, естественно, привязан к сословию или к сообществу, в котором он родился, более, чем к какому-либо другому. Его собственные интересы и тщеславие, равно как интересы и тщеславие его друзей, с которыми он рядом живет, обыкновенно тесно связаны с существованием этого сословия или сообщества. Он, естественно, печется о расширении его привилегий и горячо защищает их от покушений прочих сословий. Взаимные отношения, установленные между различными сословиями в стране и относительно права их, преимущества и привилегии составляют то, что называют конституцией данного государства.
Прочность этой конституции зависит от искусства, с каким каждое сословие или каждое сообщество защищает свои права, льготы и преимущества от посягательств других. Конституция изменяется в большей или меньшей степени в зависимости от большего или меньшего удаления от первоначального уровня составляющих ее частей.
Сословия и сообщества зависят от государства и ожидают от него покровительства и защиты; все они подчинены ему и установлены только ради поддержания его благосостояния. Истина эта признается самыми пристрастными людьми различных сословий. Тем не менее трудно убедить каждого из них в том, например, что интересы и благосостояние целого государства требуют уменьшения прав, льгот и преимуществ его собственного сословия. Правда, это слепое пристрастие, хотя оно часто бывает неразумным, отнюдь не всегда оказывается бесполезным: оно сдерживает дух нововведений, стремясь удержать равновесие, сложившееся между различными сословиями государства; оказывая сопротивление переменам, сделавшимся модными и популярными в данное время, оказывает при этом действительную поддержку и содействует прочности общей системы управления.
Любовь к отечеству основана по-видимому, на двух различных принципах: во-первых, на известном уважении и благоговении к той форме правления, которая господствует в нем в настоящее время, и, во-вторых, на искреннем желании такого благоденствия и такой безопасности своим согражданам, какие только возможны. Не может считаться гражданином человек, не желающий уважать законов и повиноваться властям. Без сомнения, не может считаться хорошим гражданином и человек, не старающийся всеми зависящими от него способами содействовать счастью и благоденствию всего общества.
В мирное и спокойное время оба эти принципа в целом совпадают и внушают одинаковый образ действий. Поддержание существующего правительства, очевидно, представляется лучшим средством для сохранения за каждым гражданином безопасности, независимости и благосостояния, если мы видим, что правительство действительно обеспечивает их. Но в эпохи общественного недовольства, порождающего беспорядок и борьбу партий, оба эти основания ведут по противоположным путям, и самый благоразумный человек может посчитать необходимыми определенные изменения в государственном устройстве, которое в настоящем виде не в силах поддерживать общественное спокойствие. В таком случае даже высшей степени политической мудрости оказывается недостаточно для указания истинному патриоту, когда он должен защищать власть и формы старой системы правления и когда он должен уступить духу нововведения – более смелому, но нередко и более опасному.
Внешние войны и междоусобные распри представляют собой две ситуации, являющиеся самыми подходящими случаями для обнаружения политических дарований. Герой, славно служащий своей стране во внешней войне, исполняет желания всего народа и потому становится предметом всеобщей признательности и восхищения. Во время междоусобной вражды предводители различных партий если и заслуживают восхищения одной части сограждан, то обыкновенно проклинаются другой частью. Характер их и заслуги всегда вызывают некоторое сомнение. Поэтому слава, полученная во внешней войне, чище и блистательнее славы, приобретенной в междоусобных смутах.
Тем не менее предводитель партии, одержавшей верх, если он имеет такое влияние на своих сторонников, что в силах принудить их к сдержанности (что, впрочем, редко удается), может оказать своей стране более важные услуги, чем самые блистательные победы и самые широкие завоевания. Так, он может утвердить и улучшить конституцию. Под личиной сомневающегося и нерешительного лидера партии он может скрывать самые великие и благородные свойства преобразователя и законодателя великого народа и своими мудрыми учреждениями обеспечить как всеобщее спокойствие, так и благоденствие своих сограждан на многие поколения.
Среди смут и партийных междоусобиц дух системы (spirit of system) нередко соединяется с действительным политическим дарованием, воодушевляемым любовью к человечеству и глубоким сочувствием к страданиям, которым подвержена часть наших сограждан. Этот дух системы имеет в виду ту же цель, что и самые благородные политические устремления. Он постоянно возбуждает и нередко воспламеняет их до безумного фанатизма. Предводители недовольной партии всегда готовы предложить какой-нибудь план преобразований, с помощью которых они надеются преодолеть существующие бедствия и предупредить их повторение. Поэтому они предлагают план нового государственного устройства и изменяют важнейшие части правительственной системы, обеспечивавшей на протяжении многих веков спокойствие, счастье и достоинство всем подданным великой страны. Большинство членов партии, стремящейся к преобразованиям, ослепляются воображаемой прелестью новой системы, не испытанной еще на практике, но представляемой предводителями партии в самом блестящем свете. Сами предводители, вначале помышлявшие только о своем собственном возвеличивании, мало-помалу обольщаются собственными софизмами и воодушевляются всеобщей реформой не менее последних своих сторонников и самых недалеких приверженцев. Но если бы они и были свободны от фанатического увлечения, они не всегда решатся обмануть ожидания своих приверженцев и нередко вынуждены бывают действовать вопреки своей совести и своим убеждениям, повинуясь общим настроениям. И так как нетерпимость партий отвергает всякую паллиативную меру, всякое посредничество, всякую благоразумную уступку, то, желая слишком многого, партия часто не получает ничего, а злоупотребления, которые можно было бы уничтожить или ослабить умеренностью, остаются без всякой надежды на искоренение.
Человек, общественные устремления которого основаны на гуманности и благотворительности, будет уважать установленную власть и даже привилегии отдельных граждан, особенно принадлежащих к главным сословиям. Хотя он и видит, что в некотором отношении существование их связано со злоупотреблениями, он готов бывает смягчить то, что может быть искоренено только насильственными средствами. Когда он не в силах доводами и убеждениями одержать победу над предрассудками, укоренившимися у народов, то не решается задушить их насилием и строго соблюдает правило, которое Цицерон совершенно основательно называл божественным законом Платона, а именно, что употреблять насилие против своей страны столь же предосудительно, как прибегать к насилию против отца и матери69. Он старается согласовать по возможности новые установления со старыми привычками и народными предрассудками и особенно стремится помочь в несчастьях, порождаемых отсутствием известных предупредительных законов, которым толпа подчиняется крайне неохотно. Если он и не в силах восстановить право, то не пренебрегает ослаблением занявшего его место злоупотребления, следуя в таком случае примеру Солона, который, не имея возможности установить наиболее лучшие законы, довольствовался введением наименее худших, на какие только могли согласиться афиняне70.
Человек, пристрастный к системам, напротив, может начертить весьма мудрый план, но он до такой степени увлечен идеальной красотой нового, созданного им государственного устройства, что не может согласиться ни на какое изменение в нем. Он желает осуществить его полностью, не делая уступок каким бы то ни было соображениям, каким бы то ни было важным интересам, стоящим у него на пути. Он полагает, что различными частями общественного организма можно располагать так же свободно, как фигурами на шахматной доске. При этом он забывает, что ходы фигур на шахматной доске зависят единственно от руки, переставляющей их, между тем как в великом движении человеческого общества каждая отдельная часть целого двигается по свойственным ей законам, отличным от движения, сообщаемого ей законодателем. Если оба движения совпадают и принимают одинаковое направление, то и развитие всего общественного механизма идет легко, согласно и счастливо. Но если они противоречат друг другу, то развитие оказывается беспорядочным и гибельным и весь общественный механизм приходит вскоре в совершенное расстройство.
Некоторые общие и даже системные идеи о совершенствовании законодательства и правительства необходимы для просвещения государственного человека. Но желание установить – и установить до малейших подробностей, несмотря ни на какие препятствия, все части целой государственной системы нередко оказывается безумной самонадеянностью. Это то же самое, что выдавать за непреложное решение свое мнение о том, что хорошо и что дурно; это значит считать себя за единственного благоразумного и просвещенного человека в государстве; это значит требовать, чтобы сограждане склонялись перед нашим мнением, и воображать, будто наше мнение вовсе не должно принимать в расчет их мнения. Именно поэтому самодержавные государи суть опаснейшие из всех политических мыслителей. Высокомерие, не допускающее возражений, составляет обыкновенно отличительную черту их характера: они нисколько не сомневаются в непогрешимом превосходстве собственного
