принадлежит по учению метафизики бытию сущего. Избавление от мести — это переход от отвращения против времени к воле, которая представляет сущее в вечном возвращении того же самого… «Само это избавление не есть простая перемена в образе мыслей. Человек должен «переболеть» негативностью, разрушительностью своей воли. Заратустра сам, обратившись к «бездонной мысли своей», семь дней и ночей лежал поверженный, пока его звери смотрели за ним. Болезнь Заратустры — это отвращение к слабости и малости человека, который вечно возвращается: «… оно душило меня и заползло мне в глотку… Слишком мал самый большой! — Это было отвращение мое к человеку! А вечное возвращение даже самого маленького человека! — Это было неприязнью моей ко всякому существованию! (Ч. III. Выздоравливающий, 2). Смысл «выздоровления» Заратустры в том, чтобы понять В.В. не как наказание «существованием», но как «вечное утверждение и созидание». В этой связи поразительна интерпретация В.В. у Делеза; она поражает принципом «прочтения наоброт»: «Посему важно избежать смешения Вечного Возвращения и возвращения Того Же Самого… Ибо Тяжесть не предшествует многообразию (разве что как категория нигилизма). Возвращается не То Же Самое, поскольку возвращение является изначальной формой Тожести, которая только зовется разнообразием, многообразием, становлением. То же самое не возвращается, единственно возвращение тождественно становлению». Действительно, В.В. того же самого нельзя понять эмпирически или натуралистически. Что, собственно, возвращается в В.В., так это само возвращение как возможность становления. Делез особо выделяет понятие «силы» у Ницше: только «сила» созидает, творит, может стать «другой», превзойти себя; «слабая воля» лишь пассивна и реактивна. В этой связи Делез подвергает резкой критике метафизическое понимание сущности как самотождественности: воля это такая сущность, к сути которой принадлежит как раз превосхождение себя, а потому — становление себя другим. Самотождественность выступает в таком случае, как «вечное возвращение себя-Другого». То, что возвращается в таком становлении, Делез называет, не без влияния Ницше, — «тело без органов», «машина желания», или еще «план имманентности». Не деконструировать различия, обрушивая все в хаос; но и не пред-полагать Единое как сверх-естест-венную, над-временную ценность. Как раз В.В. и полагает различение, полагает различенное в себе бытие как децен-трированную «Едино-множественность», что Делез пытается схватить в понятии «ризома». Выздоравливающий Заратустра понимает, что «вечное возвращение равно избирательному Бытию… Самокатящееся колесо В.В. есть повторение; именно повтор производит отбор, именно повторение приносит спасение. Изумительный секрет освободительного и избирательного повторения». Поразительная таинственность и глубина мысли Ницше о В.В. состоит как раз в понимании того, что для простейшего различия, которое необходимо для становления сверхчеловека, требуется именно повторение как В.В. В одноразовом акте невозможно ничего различить. Вечно возвращается колесо Бытия, и только так возможно становление жизни: повторяется не скука однообразия, но через вечное повторение возвращается, как то же самое, возможность различения, т.е. радость многообразия. Причем в В.В. едино-множественности различия проводит не разум как «машина суждения», но различает сама жизнь: кто-то растет, становится сильнее в само-властвовании, кто-то же «сходит с круга», чувствуя угасание жизни. Звери Заратустры являются знаком, знамением для него; они знают, что Заратустра должен еще стать учителем В.В., т.е. самим собой. Уже в предисловии к «Так говорил Заратустра» (аф. 10) Ницше дает указующий символ для взгляда, который стремится постичь В.В. как свою судьбу: «… Тогда он вопросительно взглянул на небо. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздух, а с ним — змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его. «Это мои звери!» — сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем. Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под солнцем… «Но, что такое гордость воли, как не безумный полет в бесконечность Неба, в пустоту Ничто. И что такое безвольная мудрость, как не змея, заползающая во все закоулки души и тянущая в темноту Земли, в земную Тьму. Это не «хитрость мирового разума», это мудрость земного, преходящего, временного охватывает бесконечность вечности и замыкает ее на себя как «кольцо вечности»: вечно кружится «колесо бытия» в В.В. того же самого — вечном сплетении кругов орла и колец змеи, в единстве «любви-вражды» воли и разума. В посмертно опубликованном наследии Ницше мы находим не менее загадочный образ В.В.: это два круга, внешний и внутренний, имеющие единый центр — некое средоточие, на что указывает В.А. Подорога в работе «Мир без сознания». Внешний круг символизирует «вечность» и движется бесконечно медленно; внутренний круг — это «малое время» индивидуальной жизни, движущиеся бесконечно быстро. Схематизм не дает нам постичь всей напряженной динамики этого потока становления, но «если обратиться к поиску границ, отделяющих эти сферы, то окажется, что их не существует в самом опыте, они сливаются в игре сил: насколько движение внешнего круга является центростремительным, «восходящим», настолько движение внутреннего — центробежным, «нисходящим»; насколько вечность стремится стать «мгновением», натолько мгновение — «вечностью», слишком быстрое здесь уравнивается со слишком медленным. «Но тем самым Ницше задает совершенно новую «графику времени». Если представить индивидуальную волю как точку — вектор на внутреннем круге, который экс-центрически движется внутри внешнего круга — вечности, то усилие этой «воли к власти» в своем стремлении замкнуться на себя будет описывать кривую, напоминающую синусоиду, или волну в «жизненном потоке», а вернее — лепестки «закрытого цветка», направленные внутрь и пересекающиеся (Ср. символ «Розы мира» у Андреева). Становление жизни в потоке времени всегда выступает как подъем и спад. Властвование воли, возвращающейся к себе самой как равной, выступает как некий рывок, бросок вперед — так воля превосходит себя, становится сверх-волей; но отталкиваясь от своего прошлого в этом прыжке, она еще и тянет за собой, словно хвост кометы, все свое прошлое; и только так возвращается к себе как той же самой, замыкается как самовластная, как самость; т.е. имеющая возможность следующего усилия, готовая к будущему. Во всем многообразии отдельных воль, сталкивающихся сил замыкается кольцо В.В. того же самого. Таким образом, новая графика времени у Ницше выступает как предпосылка того поворота в постижении времени, который произошел в 20 в. и выразился: у Гуссерля в понятиях «ретенция» и «протекция», правда, в отношении времени как конституирующего горизонта потока сознания; у Хай-деггера в понятиях «заброшенность» (Geworfenheit) и «набросок, проект» (Entwurf) в рамках его герменевтики фактичности, что позволило выразить суть временности в парадоксальной формуле Хайдеггера — «время временится из будущего». В «Ессе Homo» по поводу своей основной книги Ницше писал (аф. 8): «Заратустра определил однажды со всей строгостью свою задачу — это также и моя задача — так что нельзя ошибиться в смысле: он есть утверждающий вплоть до оправдания, вплоть до искупления всего прошедшего». И далее Ницше особо подчеркивает слова Заратустры из отрывка «Об избавлении» (ч. II): «Я хожу среди людей, как среди обломков будущего, — того будущего, что вижу я. И в том мое творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино все, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью. Спасти тех, кто миновали, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» — лишь это я назвал бы избавлением!» (Ср. «Философия общего дела» Федорова). Но далее Заратустра спрашивает: «Распряжена ли уже воля от своего собственного безумия?.. Забыла ли она дух мщения и всякий скрежет зубовный? И кто научил ее примирению со временем и высшему, чем всякое примирение? Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к власти, — но как это может случиться с ней? Кто научит ее хотеть обратно?» «Хотеть обратно» — это значит вновь и вновь решительно бросаться вперед к будущему, навстречу В.В. того же самого: не мстить минувшему, но нести на себе «было» как свою собственную историю, как исток, который ждет нас впереди. Чтобы быть собой, нужно в каждый момент еще стать собой, чтобы выстоять в потоке времени, который несется на нас из будущего: он есть поэтому поток становления как В.В. А для этого нужна еще сила, власть, воля. Давно бы пора избавиться от смешения силы и насилия. Лишь сильная воля может утверждать и, тем самым, быть созидающей. Насилие же есть признак слабости, по крайней мере — нисхождения силы: потому насилием никогда ничто не созидается. Способ бытия силы — это растрата, отдача, жертва, но лишь та, которая утверждает и через созидаемое возвращается к самой себе как равной. Высшим, чем всякое примирение, выступает созидание. В «созидаю» слышится прежде всего: «Да!» — но держится оно на: «Даю!» Выше, чем всякое примирение, суть едино-множественность «любви-вражды». Выше, чем всякое примирение, есть единство Дара и Жертвы в В.В. того же самого, в вечном кружении «колеса бытия» в круге вечности. Но что может принести в Дар вечность, как не самое себя, которая становится в вечном потоке времени как «То же самое». Да и что может принести в Жертву индивидуальная «воля к жизни», как не самою себя, которая становится собой в вечном потоке жизни как равная себе. «Большой круг вечности» посылает в каждый момент некий импульс «малому кругу воли»; и это есть Дар бытия как «возможность быть». Этот Дар для нас всегда есть вызов, который требует ответа. Единственным достойным ответом на вызов вечности выступает усилие быть в каждый момент, воля к жизни, которая отвечает «Да!» вопреки преходящему времени. Достойный ответ — это Жертва как само-пожертвование! Через вечное повторение в каждый момент проводится различение, происходит отбор тех, кто еще может принять вызов бытия как возможность быть, жертвовать, и тем самым — созидать. Напряженная динамика» большого» и «малых» кругов в их едино-множествен-ности задает ритм становления, выступая как некая «пнев-ма» Вселенной. Не «ходульный дискурс» ratio структурирует мир «скальпелем» различий и «швами» отждествлений, но именно «дыхание вечности» задает ритм времени, такт жизни, иерархию мира; единственно этому ритму должны быть послушны «уши-цыпочки» танцора мысли. Именно в этом ритме вечности — времени, в этой гармонии небесных сфер, в этой музыке вселенной… Вечно строится тот же дом бытия… В каждый миг начинается бытие… Центр всюду. Кривая — путь вечности». Итак, В.В. того же самого есть высшая форма утверждения. Что утверждается здесь — полнота жизни, избыток бытия. Об этом говорит выздоровевший Заратустра в разговоре со своей душой, испытав великую тоску, но и великую радость. Полнота жизни, которая подтверждает себя через В. В. в каждый момент и в каждом своем проявлении, и которая не требует от нас ничего в свое подтверждение, кроме того, чтобы