Его письмо П.Н. (Пунину. – А. М.) я передала, бабушке послала…
Целую крепко.
Твоя Аня
Анна Ахматова – Анне Ивановне Гумилевой.
Из Ленинграда в Бежецк. 1926 год.
* * *
…В одно из моих ранних, тогда еще робких посещений квартиры на Фонтанке мы сидели вечером за столом с Анной Андреевной. Она разливала чай. Вошел довольно высокий черноволосый мужчина с бородкой, в руке у него была раскрытая книга. Нас познакомили. Пунин сел по другую сторону стола, наискось от меня, и тотчас погрузился в прерванное чтение. Читал, не поднимая лица от книги и не обращая ни малейшего внимания ни на присутствие Анны Андреевны, ни на ее гостя. В этой изолированности за домашним чайным столом была доля демонстративности, он словно хотел показать, – что ее жизнь – вовсе не его жизнь, что ее гость не имеет к нему никакого отношения. Мы с Анной Андреевной проговорили еще с добрый час, а Николай Николаевич так и не изменил своей позы, потом вышел, не простившись…
Я не имею никаких оснований судить о жизни Анны Андреевны с Пуниным. Но у меня осталось впечатление, собиравшееся больше из мелочей, оттенков и чужих слов, что брак с Пуниным был ее третьим «матримониальным несчастием».[27]
Сергей Шервинский.
Из очерка «Анна Ахматова в ракурсе быта»
* * *
Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,
Но так случилось, что почти всю жизнь
Я прожила под знаменитой кровлей
Фонтанного дворца… Я нищей
В него вошла и нищей выхожу…[28]
1952
* * *
А за правой стенкой, откуда
Я ушла, не дождавшись чуда,
В сентябре, в ненастную ночь,
Человек[29] не спит и бормочет,
Что теперь больше счастья хочет
Из чернового варианта «Поэмы без героя»
* * *
…Увидеть Вас когда-нибудь я не рассчитывал, это было действительно предсмертное с Вами свидание и прощание. И мне показалось тогда, что нет другого человека, жизнь которого была бы так цельна и потому совершенна, как Ваша; от первых детских стихов (перчатка с левой руки) до пророческого бормотания и вместе с тем гула поэмы. Я тогда думал, что эта жизнь ценна не волей – и это мне казалось особенно ценным – а той органичностью, т. е. неизбежностью, которая от Вас как будто совсем не зависит… многое из того, что я не оправдывал в Вас, встало передо мной не только оправданным, но и, пожалуй, наиболее прекрасным… В Вашей жизни есть крепость, как будто она высечена в камне и одним приемом очень опытной руки.
Николай Пунин – Анне Ахматовой.
Из Самарканда в Ташкент. 1942
* * *
Вечер тот казни достоин,
С ним я не справлюсь никак.
Будь совершенно спокоен —
Тот, что молиться мешает,
Муке не хочет помочь,
Тот, что твой сон нарушает,
Тихая, каждую ночь.
Ты ль не корил маловерных
И обличал, и учил!
Ты ли от всякия скверны
Избавить тебя не молил!
«Сам я не знаю, что сталось,
К гибели, что ли, иду?
Ведь как ребенок металась
Передо мною в бреду.
Выпил я светлые капли
С глаз ее – слезы стыда».
Верно, от них и ослабли
Руки твои навсегда.
1922
* * *
Дьявол не выдал. Мне все удалось.
Вот и могущества явные знаки.
Вынь из груди мое сердце и брось
Самой голодной собаке.
Больше уже ни на что не гожусь,
Ни одного я не вымолвлю слова.
Нет настоящего – прошлым горжусь
И задохнулась от срама такого.
Сентябрь 1922
* * *
Для Л.Н. Замятиной
Здравствуй, Питер! Плохо, старый,
И не радует апрель!
Поработали пожары,
Почудили коммунары,
Под дырявой крышей стынем,
А в подвале шепот вод:
«Склеп покинем, всех подымем,
Видно, нашим волнам синим
Править городом черед».
24 сентября 1922
* * *
Как мог ты, сильный и свободный,
Забыть у ласковых колен,
Что грех карают первородный
Уничтожение и тлен.
Зачем ты дал ей на забаву
Всю тайну чудотворных дней, —
Она твою развеет славу
Рукою хищною своей.
Стыдись, и творческой печали
Не у земной жены моли.
Таких в монастыри ссылали
И на кострах высоких жгли.
1922
* * *
Скучно мне всю жизнь спасать
От себя людей,
На чужих друзей!
1923
ХУДОЖНИКУ
Мне все твоя мерещится работа,
Твои благословенные труды:
Лип, навсегда осенних, позолота
И синь сегодня созданной воды.
Подумай, и тончайшая дремота
Уже ведет меня в твои сады,
Где, каждого пугаясь поворота,
В беспамятстве ищу твои следы.
Войду ли я под свод преображенный,
Твоей рукою в небо превращенный,
Чтоб остудился мой постылый жар?..
Там стану я блаженною навеки
И, раскаленные смежая веки,
Там снова обрету я слезный дар.
1924
* * *
В первый раз я увидел Ахматову в 1923-м или в 1924 году на вечере поэтов, устроенном Союзом писателей. Это было на Фонтанке, недалеко от Невского, в тогдашней резиденции Союза. Ахматова стояла в фойе и оживленно разговаривала с двумя или тремя неизвестными мне дамами. Она была в белом свитере, который туго охватывал ее фигуру, выглядела молодой, стройной, легкой. Разговор также казался легким и непринужденным, с улыбками. От Ахматовой веяло свободой, простотой, грацией.
На эстраду она взошла такой же и вместе с тем другой, в новом облике. Она прочла всего два коротких и острых стихотворения. Было похоже на то, что она не хочет дружить с аудиторией и замыкается в себя. Прочитав стихи, не сделав даже краткой паузы, не ожидая аплодисментов и не взглянув на сидящих в зале, она резко и круто повернулась – и мы перестали ее видеть. И в этом жесте было уже не только изящество, но сила, смелость и вызов.
Человеческий образ Ахматовой с того вечера крепко запомнился и соединился с давно уже сложившимся образом ее поэзии.
Д. Е. Максимов «Об Анне Ахматовой, какой помню»
* * *
С юности, еще в ту пору, когда пришлось ютиться по чужим углам, Анна Андреевна привыкла и читать и писать по ночам, поэтому и вставала позже всех, чем вызывала неудовольствие домочадцев. Сначала свекрови и Гумилева, а затем Пунина и его законной жены. Корней Иванович Чуковский с ее слов занес в свой Дневник такой эпизод:
«…Когда Анна Андреевна была женой Гумилева, они оба увлекались Некрасовым, которого с детства любили. Ко всем случаям своей жизни они применяли некрасовские стихи. Это стало у них любимой литературной игрой. Однажды, когда Гумилев сидел поутру у стола и спозаранку прилежно работал, Анна Андреевна все еще лежала в постели. Он укоризненно сказал ей словами Некрасова:
Белый день занялся над столицей.
Сладко спит молодая жена,
Только труженик муж бледнолицый
Не ложится, ему не до сна…
Анна Андреевна ответила ему… цитатой:
…на красной подушке
Первой степени Анна лежит[31]».
* * *
И ты мне все простишь:
И даже то, что я не молодая,
И даже то, что с именем моим,
Как с благостным огнем тлетворный дым,
Слилась навеки клевета глухая.
<<25 февраля>> 1925
1925
И неоплаканною тенью
Когда зацветшею сиренью
Играют звездные лучи.
1926.
Шереметевский сад
В 1925 году в Москве состоялось очередное идеологическое совещание. Вопрос стоял о положении в литературе. На этом совещании творчество Ахматовой подверглось резкому осуждению как несозвучное героической эпохе.
* * *
Уже готовый двухтомник издательства Гессена («Петроград») был уничтожен, брань из эпизодической стала планомерной и продуманной… достигая местами 12 баллов, т. е. смертоносного шторма. Переводы (кроме писем Рубенса, 30-й год) мне не давали. Однако моя первая пушкинистская работа («Последняя сказка Пушкина») была напечатана в «Звезде». Запрещение относилось только к стихам. Такова правда без прикрас.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
ПУШКИН
Кто знает, что такое слава!
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
И ногу ножкой называть?..
7 марта 1943
Ташкент
* * *
Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих пушкинских штудий были три работы – о «Золотом петушке», об «Адольфе» Бенжамена Констана и о «Каменном госте»…
Работы «Александрина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году», которыми я занимаюсь почти двадцать последних лет, по-видимому, войдут в книгу «Гибель Пушкина».
Анна Ахматова. «Коротко о себе»
* * *
Когда пила я этот жгучий зной…
«Онегина» воздушная громада,
14 апреля 1962
* * *
…Пушкина знала она всего наизусть – и так зорко изучала его и всю литературу о нем, что сделала несколько немаловажных открытий в области научного постижения его жизни и творчества. Пушкин был ей родственно близок – как суровый учитель и друг.
Историю России она изучала по первоисточникам, как профессиональный историк, и когда говорила, например, о протопопе Аввакуме, о стрелецких женках, о том или другом декабристе, о Нессельроде или Леонтии Дубельте, – казалось, что она знала их лично. Этим она живо напоминала мне Юрия Тынянова и академика Тарле.
Корней Чуковский.
Из «Воспоминаний об Анне Ахматовой»
* * *
…Характерная черта: о Пушкине, о Данте или о любом гении, большом таланте АА всегда говорит так, с такими интонациями, словечками, уменьшительными именами, как будто тот, о ком она говорит, – ее хороший знакомый, с ним она только что разговаривала, вот сейчас он вышел в другую комнату, через минуту войдет опять… Словно нет пространств и веков, словно они члены ее семьи. Какая-нибудь строчка, например, Данте – восхитит АА: «До чего умен… старик!» – или: «Молодец Пушняк!»
Павел Лукницкий.
Из книги
«Встречи с Анной Ахматовой»
С пушкинскими штудиями, которые накладывались на ее собственные воспоминания о Царском Селе, связан и замысел поэмы «Русский Трианон», над которой Ахматова начала работать в 1925 году.
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ ПОЭМА
«РУССКИЙ ТРИАНОН»
1
В тени елизаветинских боскетов
Гуляют пушкинских красавиц внучки,
Все в скромных канотье, в тугих корсетах,
И держат зонтик сморщенные ручки.
Мопс на цепочке, в сумочке драже,
И компаньонка с Жип или Бурже.
2
Как я люблю пологий склон зимы,
Ее огни, и мраки, и истому,
Сухого снега круглые холмы
И чувство, что вовек не будешь дома.
Черна вдали рождественская ель,
Кричит ворона, кончилась метель.
3
И рушилась твердыня Эрзерума,
Кровь заливала горло Дарданелл,
Но в этом парке не слыхали шума,
Хор за обедней так прекрасно пел;
Но в этом парке мрачно и угрюмо
Сияет месяц, снег алмазно бел.
4
Прикинувшись солдаткой, выло горе,
Как конь, вставал дредноут на дыбы,
И ледяные пенные столбы
Взбешенное выбрасывало море —
До звезд нетленных – из груди своей,
И не считали умерших людей.
. . . .
5
На Белой башне дремлет пулемет,
Вокруг дворца – гусарские разъезды,
Внимательные северные звезды
(Совсем не те, что будут через год),
Прищурившись, глядят в окно Лицея,
Где тень Его над томом Апулея.
6
О, знал ли он, любимец двух столетий,
Как страшно третьим будет встречен он.
Мне суждено запомнить этот сон,
Как помнят мать, осиротевши, дети…
7
Иланг-илангом весь пропах вокзал,
Не тот последний, что сгорит когда-то.
А самый первый, главный – Белый Зал
В нем танцевальный убран был богато,
Но в зале том никто не танцевал.
. . . .
8
И Гришка сам – распутник… Горе! горе!
Служил обедню в Федровском соборе.
9
C вокзала к паркам легкие кареты,
Как с похорон торжественных, спешат,
Там дамы! – в сарафанчиках одеты,
И с английским акцентом говорят.
Одна из них!.. Как разглашать секреты,
Мне этого, наверно, не простят,
Попала в вавилонские блудницы,
А тезка мне и лучший друг царицы.
10
Все занялись военной суетою,
И от пожаров сделалось светло,
И
