здоровье, и она уже была настолько больна, что в Крым поехать не смогла» (II, 51). Из пред¬смертных разговоров отца Анна Андреевна запом¬нила его настойчивое желание узнать о судьбе младшего сына, гардемарина Виктора, отправлен¬ного на маневры с Балтийского моря на Тихий океан, и полубредовые, но тем не менее исполнен¬ные любви, обращения к ней: «Сознание его было затемнено (он часто заговаривался, говорил АА та¬кие, например, фразы: «Николай Степанович — воин, а ты—поэзия») (II, 335 — 336). Возможно, эти слова отца нашли отражение в стихотворении «Тот август, как желтое пламя…», написанном Ахматовой в период между августом и декабрем 1915 г.:
И в город печали и гнева Из тихой Корельской земли Мы двое—воин и дева — Студеным утром вошли.
Андрей Антонович Горенко был похоронен на Волковом кладбище. Деревянный крест над его могилой в десятилетнюю годовщину его смерти в 1925 г. Е. И. Страннолюбская заменила железным, специально ею заказанным. Анна Андреевна го-ворила об этой женщине без раздражения, упо¬миная лишь, что она прожила с ее отцом то ли 20, то ли 25 лет…
Дополнительные краски в портрет отца вносят воспоминания о нем брата Анны Андреевны Викто¬ра, по-своему запомнившего историю народоволь¬ческих «связей» и отставки отца в 1881 г.: «Когда мой отец Андрей Антонович женился на нашей маме, он был лейтенантом флота и преподавателем морского корпуса. Вскоре после свадьбы его вызва¬ли в жандармское управление и спросили: «Знаете ли Вы лейтенанта Никитенко?» Он ответил: «Знаю». «Были ли Вы с ним в дружеских отношени¬ях?» Он сказал: «Я был с ним в дружеских отноше¬ниях». По требованию командира отдельного кор¬пуса жандармов Морской Министр уволил в отставку моего отца. Лейтенант Никитенко, мин¬ный офицер, был повешен во внутреннем дворе Петропавловской крепости после того, как сознал¬ся, что сделал динамитную бомбу для террористи¬ческого акта. После увольнения в отставку мой отец поступил в Государственный Контроль и быстро был сделан одним из главных членов Контроля. К сожалению, он кроме хороших качеств имел и пло¬хие качества. Умел тратить деньги, как никто другой, вечно ухаживал за чужими женами, и они его очень любили. К нам приезжал Леонид Галахов, и мы отлично знали, что он незаконный сын моего отца. В его жизни играла большую роль Е. И. Стран-нолюбская, которая была дипломэйт Оксфордского университета. Это она решила, что я должен посту¬пить в Морской корпус»*.
Виктор Горенко стал кадетом Морского кор¬пуса в 1913 г., в 1915 г. совершил учебное плавание на Тихий океан, в 1916 г. был произведен в кора¬бельные гардемарины. 30 июля 1916 г. произошел последний «царский» выпуск офицеров Морского корпуса, среди которых был и мичман Горенко. Его направили в Черноморский флотский экипаж в Се¬вастополь, где он был назначен на эскадренный миноносец «Зоркий», который нес охранную служ¬бу на западных морских границах России. Этот миноносец «Зоркий» Анна Ахматова вспоминала не раз в более поздние годы. В 1926-м: «Виктор в 1916 г. ушел в море на «Зорком». Смотрели. Считали, который миноносец» (II, 224)—запись П. Н. Лукницкого 19 ноября 1926 г. Разъяснение этой записи: «Когда в 1916 г. Виктор Горенко ушел в море на миноносце «Зоркий», АА стояла со сво¬ими на берегу, считала, который миноносец—«Зор¬кий» (II, 228). Миноносец возникает в стихотворе¬нии Ахматовой 1918 г., посвященном судьбе Вик¬тора—«Для того ль тебя носила…»:
* Кралин М. М. Младший брат//3веяда. 1989. № 6. С. 150.
Вырос стройный и высокий, Песни пел, мадеру пил, К Анатолии далекой Миноносец свой водил.
На Малаховом кургане Офицера расстреляли (…)
Виктора не расстреляли на Малаховом кур¬гане, так как в декабре 1917 г. он ушел из Се¬вастополя пешком в Бахчисарай и благодаря этому уцелел. В марте 1918 г. его след обнаруживается во Владивостоке, с октября 1918 г. он в морской роте Штаба командующего Сибирской флотилией. На Малаховом кургане же расстреляли десятки флотских офицеров—«в связи с контрреволюцион¬ным настроением командного состава, а также вы¬ступлением Каледина»*. До конца 1920-х годов Виктор жил в Александровске-на-Сахалине, затем в Шанхае, потом перебрался в Канаду, откуда в 1948 г. переехал в США. В Нью-Йорке он служил охранником —«я работал 10 лет на джобе на Уолл стрите» (джоб — англ. job — постоянное мес¬то службы. — //. К.). Там же он вышел на пенсию и умер 80 лет от роду.
До середины 1920-х годов его считали погиб¬шим. В 1926 г., узнав о том, что Виктор жив, к нему на Сахалин приехала мать, Инна Эразмовна, про¬жила в его семье три года, затем вернулась к род¬ным на Украину, тяжело болела и умерла в 1930 г.
С 1963 г. возобновились отношения брата с Ан¬ной Ахматовой. Он бережно сохранил и переслал в Россию пять ее писем 1963 — 1965 гг.
Предки Анны Ахматовой по материнской линии были не менее интересны для нее, чем по отцовской.
* Морской сборник. 1995. № 3. С. 90.
Она многократно говорила своим знакомым о том, что фрейлина Бунина, первая русская поэтесса, бы¬ла ее прабабкой*. Имелась в виду Анна Петровна Бунина (1774— 1829), тетка деда Анны Андреевны, Эразма Ивановича Стогова. Дед принадлежал к дворянскому роду, сделал успешную чиновничью карьеру, о которой подробно написал в «Записках», опубликованных в журнале «Русская старина». Ю. Г. Оксман запомнил слова Анны Ахматовой о биографии деда: «В числе ее предков был и Эразм Стогов, сибирский мореход, впоследствии ставший адъютантом шефа жандармов Бенкендорфа. Не уди¬вилась, узнав, что я читал записки Стогова в «Рус¬ской старине»**.
Семейное предание рассказывало о нем как об удачливом и прижимистом коммерсанте, начало карьеры которого также было связано с морем. Вот изложение семейной версии его судьбы в письме Виктора Горенко:
«Отец Инны Эразмовны — Эразм Иванович Стогов —по окончании Морского Корпуса был на¬значен на деревянный корабль, который пошел в кругосветное плавание под парусами. Суэцкого и Панамского {каналов) тогда не было, они шли вокруг Африки и Южной Америки. Через несколько лет, проходя по Светланской улице во Владивосто¬ке, он зашел в кафе и присел за столик, желая выпить чашку кофе, за столиком рядом сидели два еврея, и один говорил другому: «Я получил письмо от моего брата из Лондона —он пишет, в Лондоне пушнинники за шкуру камчатского соболя платят
* См. об атом, напр., в статье Ю. Г. Оксмана «Из дневника, которого я не веду» в кн.: «Воспоминания об Анне Ахматовой». М., 1991. С. 647.
** Там же.
50 золотых соверенов». Это произвело на него такое впечатление, что, когда он услышал, что морское командование хочет открыть в Петропавловске-на-Камчатке временный военный порт, он вызвался поехать туда и жил там около 20 лет. Отправлял пушнину на три адреса в Петербург почтовыми посылками. Выслуживши пенсию, он вернулся в Пе¬тербург. Из трех доверенных один оказался вором, и товар пропал, два других оказались честными коммерсантами, и он получил большие деньги. Вый¬дя в отставку, с крупными деньгами приехал на Украину и начал покупать землю. Женившись на дочери Мотовилова, бабушка которой была Ахма¬това, имел пять дочерей. Алла вышла замуж за Тимофиевича, Анна Эразмовна—за Вакара, Ия —за Змунчилла, Зоя—за Демьяновского и Инна —за Го¬ренко. Инна Эразмовна после смерти отца получи¬ла большие деньги и была студенткой Бестужевских курсов в Петербурге. Студенты попросили дать им 2200 рублей для подготовки покушения на царя. Она дала деньги, и ее считали членом ячейки «На¬родной воли». Когда я начал проявлять скупость, как Э(разм) И(ванович), она перестала меня лю¬бить, потому что ненавидела всех жадных на день¬ги. После строители социализма прекратили ее пен-сию. Она жила впроголодь»*.
Мать, Инна Эразмовна Горенко (1856—1930), урожденная Стогова, была человеком незаурядным. Анна Ахматова писала о ней в стихах и в автобио¬графической прозе, часто рассказывала близким знакомым. Черты, которые она обычно подчеркивала в своей матери, —ее бесконечная доброта, умное и свободное воспитание детей и народовольческие
* Звезда. 1989. № 6. С. 150-151.
симпатии. Последнее качество особо отмечалось Ахматовой, она гордилась тем, что ее мать и тетки были близки с народовольцами, хотя степень этой близости, очевидно, преувеличивалась. В «Запис¬ках» Л. К. Чуковской запечатлена беседа А. А. Ах¬матовой и В. С. Срезневской об их жизни в Царском Селе, где подробно говорится об Инне Эразмовне. В отличие от Анны Ивановны Гумилевой, которая была «хозяйкой», Инна Эразмовна «совсем ничего не умела»:
«Да уж, твоя мама совсем ничего не умела в жизни. Представьте, Лидия Корнеевна, из старой дворянской семьи, а уехала на курсы. Как она собиралась жить, — непонятно».
— Не только на курсы, — поправила Анна Анд¬реевна,—она стала членом народовольческого кружка. Уж куда революционнее.
«Представьте, Лидия Корнеевна, маленькая женщина, розовая, с исключительным цветом лица, светловолосая, с исключительными руками».
— Чудные белые ручки! —вставила Анна Анд¬реевна.
«Необыкновенный французский язык, — продол¬жала Срезневская, —вечно падающее пенсне, и ниче¬го, ну ровно ничего не умела…» (1, 208—209).
Эта беседа состоялась 13 октября 1940 г. А не¬задолго до этого, 3 сентября 1940 г., Анна Ахматова начала работу над эпическим произведением, напо¬минающим по замыслу поэмы Блока «Возмездие» и Пастернака «Девятьсот пятый год» —позже это произведение получило название «Предыстория» и заняло место первой из семи «Северных элегий». Здесь — ахматовское видение и описание России 1880-х годов, одной из исторических примет кото¬рой была ее мать:
И женщина с прозрачными глазами (Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них), С редчайшим именем и белой ручкой, И добротой, которую в наследство Я от нее как будто получила, — Ненужный дар моей жестокой жизни…
Образ этой юной женщины возникает в ис¬торическом контексте: «Россия Достоевского», «И визави меня живут — Некрасов и Салтыков», «А в Старой Руссе…», «А в Оптиной…», «Страну знобит, а омский каторжанин//Все понял и на всем поставил крест». «Омский каторжанин»—Достоев¬ский—пишет в последние годы своей жизни (он умер 28 января 1881 г.) нечто чрезвычайно сме¬лое,—«и многие страницы//Семеновским припахи¬вают плацем». На Семеновском плацу объявляли смертные приговоры: петрашевцам, народоволь¬цам. Там казнили. «Так вот когда мы вздумали родиться…»
Таково было включение своего поколения и са¬мой себя, поэта Анны Ахматовой, в контекст ис¬торического развития России.
Любопытно отметить, что в поэме «Девятьсот пятый год» Б. Пастернак описывал те же историчес¬кие вехи той же исторической эпохи: «Это — народо-вольцы,//Перовская,//Первое марта…», «Тут бывал Достоевский…», «И Степану Халтурину//Спать не дает динамит», «Наши матери//или//Приятельницы матерей»*. А еще раньше, в блоковском «Возмез¬дии»—тоже народовольцы, Софья Львовна Перов-ская, бежавшая из ссылки осенью 1878 г., Достоев¬ский и его «Дневник писателя», журнал «Народная воля», «Аресты, обыски, доносы//И покушенья —
* Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т. 1. С. 283, 284.
без числа…», и Россия—корабль, над которым вста¬ет кровавая заря, «Грозя Артуром и Цусимой,//Гро¬зя Девятым
