живет у своей двоюродной сестры Марии Александровны Змунчилла, рождественские праздники проводит в семье Анны Эразмовны и Виктора Модестовича Вакар, летом она с мате¬рью—на даче близ Севастополя. Ни Киев, ни укра¬инский язык ей не нравятся, она вспоминает Цар¬ское Село, свою детскую любовь к Владимиру Викторовичу Голенищеву-Кутузову, студенту араб-ско-персидско-турецко-татарского разряда факуль¬тета восточных языков Санкт-Петербургского уни¬верситета. В 1905 г., когда в него влюбилась царскосельская гимназистка, он учился на третьем курсе и, очевидно, просто не заметил этой влюблен¬ности. Во всяком случае, когда в 1907 г. Анна в письме попросила своего родственника, мужа сес¬тры Инны, С. В. фон Штейна достать для нее и прислать ей фотокарточку Голенищева-Кутузова, то он показался ей на этой фотокарточке таким, каким она знала его в Царском Селе: «На ней он совсем такой, каким я знала его, любила и так безумно боялась: элегантный и такой равнодушно-холодный».
Осенью 1906 г., после полуторагодового пере¬рыва, возобновляются отношения Анны с Николаем
Гумилевым,—она первая пишет ему в Париж—«это письмо не заключало в себе решительно ничего осо¬бенного», а он в очередной раз предложил ей руку и сердце. В феврале 1907 г. она ответила согласием, но в этом согласии было что угодно — экзальтирован¬ность, истерика провинциальной барышни, желание произвести впечатление на окружающих, но только не любовь. Вот выдержки из писем к Сергею фон Штейну, конфиденту Анны в эти месяцы:
2 февраля 1907 г.: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой …) Я убила душу свою …) Пришлите мне, несмотря ни на что, карточку Вл(адимира) Викторовича)».
Февраль 1907 г.: «Мой Коля собирается, кажет¬ся, приехать ко мне —я так безумно счастлива (…) Всякий раз, как приходит письмо из Парижа, его прячут от меня и передают с великими предосто¬рожностями. Затем бывает нервный припадок, хо-лодные компрессы и общее недоумение. (…) Как Вы думаете, что скажет папа, когда узнает о моем решении? Если он будет против моего брака, я убегу и тайно обвенчаюсь с Nicolas. Уважать отца я не могу, никогда его не любила, с какой же стати буду его слушаться. Я стала зла, капризна, невыносима. (…) Я себя ненавижу, презираю, я не могу выно¬сить этой лжи, опутавшей меня».
11 февраля 1907 г.: «…жду каждую минуту при¬езда Nicolas. (•■•) Смогу ли я снова начать жить? Конечно, нет! Но Гумилев —моя Судьба, и я покор¬но отдаюсь ей. (…) Я клянусь всем для меня святым, что этот человек будет счастлив со мной».
13 марта 1907 г.: «Все ушло из души вместе с единственным освещавшим ее светлым и нежным
чувством. (…) Когда кончатся экзамены 1олени-щева)-К(утузова?»
Экзамены Голенищева-Кутузова «кончились» в апреле 1907 г., когда он получил свидетельство об окончании Петербургского университета. Анна Горенко 28 мая того же года получила атгестат об окончании Киевской Фундуклеевской гимназии. Сохранился подлинник аттестата—в Петербургском государственном историческом архиве (Ф. 52. On. 1. Д. 21. Л. 37), впервые опубликованный пер¬вым биографом Анны Ахматовой Амандой Хейт:
Окончившая курс Киево-Фундуклеевской женской гимна¬зии Ведомства учреждений Императрицы Марии, девица Анна Андреевна Горенко, дочь статского советника, родилась 1889 г. 11-го июня, вероисповедания православного.
Во время пребывания в сем заведении, при отличном пове¬дении, оказала успехи:
По Закону Божию—отличные,
по русскому языку и словесности — очень хорошие,
по французскому языку—весьма хорошие,
по немецкому языку —очень хорошие,
по математике—весьма хорошие,
по истории — очень хорошие,
по географии—отличные,
по естествознанию с гигиеной—весьма хорошие, по физике и космографии — очень хорошие, по педагогике—весьма хорошие, по рисованию и чистописанию—хорошие, по рукоделию —не обучалась, по хоровому пению— по музыке— по танцам— На основании сего аттестата, в силу гл. V § 46 Высочайше утвержденного устава училищ для приходящих девиц Ведом¬ства учреждений Императрицы Марии, она, Анна Горенко, получает, не подвергаясь особому испытанию, свидетельство
на звание домашней учительницы тех предметов, в которых оказала хорошие успехи»*
В этом аттестате многое любопытно. Например, то, что Ахматова не учила украинский язык,— позже ее собеседницу Л. К. Чуковскую поразит равнодушие Ахматовой к поэзии Тараса Шевченко, которого она никогда не читала по-украински. Знаменательна отличная оценка по географии,— знания остались на всю жизнь. Маргарита Алигер вспоминала одну из своих бесед с Анной Ахматовой 1953 г.: она рассказывала Ахматовой о только что совершенной ею поездке по Латинской Америке, о чилийских индейцах племени мапуче:
«— Удивительно интересно! Я этого не зна¬ла,—сказала она, внимательно выслушав меня, и стало ясно, что теперь она уже крепко и навсегда это знает. И тотчас продолжила мой рассказ цен¬нейшими сведениями об ацтеках и инках.
Она знала все на свете. Иногда совсем неожи¬данные вещи.
— Память у меня стала совсем худая, — как-то пожаловалась я. —Никак не могу вспомнить, как называется чилийская река, та, самая главная… Мы проезжали ее, когда ехали в Консепсьон… По ней еще во время колонизации проходила граница…
— Био-Био, — небрежно бросила через плечо Анна Андреевна, словно речь шла о Мойке или о Карповке**.
И, разумеется, весьма любопытен прочерк про¬тив названий тех предметов, которым Анна Горенко
* X е й т А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. С. 356 — 357. ** Алигер М. И. Тропинка во ржи. О поэзии и о поэтах. М., 1980. С. 361.
«не обучалась» —рукоделие, хоровое пение, музыка, танцы. Никто и никогда не видел Анну Ахматову танцующей. Единичны воспоминания о том, что она напела какую-то мелодию, —во всех случаях это мелодия народной песни. «Я не умею шить» —это категорическое заявление слышали от нее многие. «В меня вселился дух другой женщины, и я подшила себе юбку…»
А вот не «отличная» оценка по русскому языку и словесности, может быть, связана с тем, что вкусы независимой гимназистки слишком расходились со вкусами ее преподавателей. Ее интересовали со¬временные поэты, прежде всего Брюсов, Блок, стар¬шие символисты, печатавшиеся в журнале «Весы». Анна Ахматова вспоминала о себе в Царскосельской гимназии: «Я очень хорошо помню, как я принесла в гимназию «Стихи о Прекрасной Даме» и первая ученица сказала мне: «И ты, Горенко, можешь всю эту ерунду прочесть до конца!» (1, 183). Анна Горенко читала Блока с увлечением. Из Киева она спрашивала С. В. фон Штейна: «Не издает ли
A. Блок новые стихотворения—моя кузина его боль¬шая поклонница. Нет ли у Вас чего-нибудь нового Н. С. Гумилева? Я совсем не знаю, что он теперь пишет, а спрашивать не хочу». В одном из следую¬щих писем: «…Сегодня Наня (кузина М. А. Змун-чилла. — Н. К.) купила Н-й сборник стихов Бло¬ка. Очень многие вещи поразительно напоминают
B. Брюсова. Напр(имер), стихотворение) «Незна¬комка», стр. 21, но оно великолепно, это сплетение пошлой обыденности с дивным ярким видением. Под моим влиянием кузина выписывает «Весы», в этом году они очень интересны, судя по объявлению».
Письма к фон Штейну свидетельствуют как о го¬рячем интересе Анны к современной литературе, так и о том, что столичные новинки попадали к киев¬лянам с большим опозданием. 13 марта 1907 г. она пишет: «Мой дорогой Сергей Владимирович, я прочла Ваше письмо, и мне стало стыдно за свою одичалость. Только вчера я достала «Жизнь челове¬ка» (драму Леонида Андреева. — //. К.), остальных произведений, о которых Вы пишете, я совсем не знаю. Мне вдруг захотелось в Петербург, к жиз¬ни, к книгам. Но я вечная скиталица по чужим грубым и грязным городам, какими были Евпатория и Киев, будет Севастополь, я давно потеряла на¬дежду. Живу отлетающей жизнью так тихо, тихо. Сестра вышивает ковер, а я читаю ей вслух фран¬цузские романы или Ал. Блока. У нее к нему какая-то особенная нежность. Она прямо боготво-рит его и говорит, что у нее вторая половина его души. Напишите, какого у Вас в кружке мнения об Давиде Айзмане. Его сравнивают с Шекспиром, и это меня смущает. Неужели будем мы совре¬менниками гения?»
В этих письмах еще полное отсутствие ориента¬ции, неумение оценить и классифицировать, виден лишь горячий интерес. Сопоставление с Шекспи¬ром второстепенного писателя-«знаньевца» Давида Яковлевича Айзмана, борца против социальной не¬справедливости и защитника преследуемых само¬державием, говорит скорее о передовых граждан¬ских настроениях семейного окружения, чем о вкусе самой Анны, — в Киеве только что, в декабре 1906 г., был арестован ее двоюродный брат, Владимир Вик¬торович Вакар, — за революционную статью в газете «Киевское слово»*. К началу 1907 г. Айзман издал
* Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. Ч. 1. М., 1996. С. 25.
уже довольно много: трагедию «Терновый куст», книги «Рассказы» (том 1) и «Черные дни». Его произведения отличались напряженным развитием действия и острым сюжетом, советские энциклопе¬дии считают его находящимся под влиянием дека¬дентства.
Об учении Анны Горенко в Киевской гимназии сохранилось немного сведений. Наиболее интересные из них—воспоминания ее соученицы Веры Адольфов¬ны Веер, ставшей педагогом. Она рассказала об уроке психологии в седьмом выпускном классе гимназии, который вел знаменитый в будущем философ, специ¬алист по эстетике Густав Густавович Шпет:
«Сегодня урок посвящен ассоциативным пред¬ставлениям. Густав Густавович предлагает нам са¬мостоятельно привести ряд примеров из жизни или из литературы, когда одно представление вызывает в памяти другое. Дружным смехом сопровождается напоминание, как у миссис Никльби из романа Диккенса «Николас Никльби», пользовавшегося у нас тогда большим успехом, погожее майское утро связывается с поросенком, жаренным с луком. И вдруг раздается спокойный, не то ленивый, не то монотонный голос:
«Столетия-фонарики! О, сколько вас во тьме, На прочной нити времени, протянутой в уме!»
Торжественный размер, своеобразная манера чтения, необычные для нас образы заставляют на¬сторожиться. Мы все смотрим на Аню Горенко, которая даже не встала, а говорит как во сне. Легкая улыбка, игравшая на лице Густава Густаво¬вича, исчезла.
«Чьи это стихи?» — проверяет он ее. Раздается слегка презрительный ответ: «Валерия Брюсова».
О Брюсове слышали тогда очень немногие из нас, а знать его стихи так, как Аня Горенко, никто, конечно, не мог. «Пример г-жи Горенко очень инте¬ресен», — говорит Густав Густавович. И он продол¬жает чтение и комментирование стихотворения, на-чатого Горенкой. На ее сжатых губах скользит самодовольная улыбка…»* Последний эпитет не слу¬чаен — по многим воспоминаниям, гимназистка Горен¬ко могла быть с преподавателями и дерзкой, и над¬менной, и отвечать им вызывающе оскорбительно. Кое-кто, тот же Г. Г. Шпет, по-видимому, этого не забыл,—в своей книге 1922 г. «Эстетические фраг¬менты» он определил сущность поэзии Ахматовой как «эстетическую лживость»: «…никакое, ничтожное содержание в многообещающей форме есть эсте¬тическая лживость (Ахматова, например) — зна-менование потери восприятия и чувства мира…»**
В феврале 1907 г. в печати появилось первое стихотворение Анны Горенко —«На руке его много блестящих колец…» —оно опубликовано в журнале «Сириус», который издавал в Париже Н. С. Гуми¬лев с товарищами. Предварительно стихотворение было отредактировано
