не решалась лечь.
Смотреть, как гаснут полосы В закатном мраке хвой, Пьянея звуком голоса, Похожего на твой…
Муза —тоже не традиционная, это—муза-се¬стра, отнимающая «Божий подарок» — женское счастье, но дающая взамен чудо поэзии:
Я говорю сейчас словами теми, Что только раз рождаются в душе…
Поэтому так органично звучат в книге парадок¬сальные заявления типа: «Слава тебе, безысходная боль!» Среди психологических поэтических этюдов и самопогружений выделяются чеканной точностью несколько зарисовок внешнего мира, «объективной действительности»: Царского Села, комнаты дво¬рянского дома, усадьбы с ее садом, домом, ригой, огородом, мельницей на пригорке и прудом, об¬мелевшим и затянутым ржавой тиной. Автор осозна¬ет эту свою зоркость —«Замечаю все как новое». Выделяются два портрета —«Смуглый отрок бродил по аллеям…» —ставшее классическим восьмистишье о Пушкине-лицеисте, и семистишье, тоже сегодня хорошо известное, посвященное Гумилеву:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
Анна Ахматова напечатала это стихотворение только один раз —в первом издании «Вечера». Впо¬следствии она не раз включала в разные свои сбор¬ники, начиная со второго, названного «Четки», сти¬хи из книги «Вечер». Но это стихотворение в другие сборники не входило никогда. Может быть, это объясняется его биографической открытостью, что при все более и более усложняющихся личных
взаимоотношениях в семье Гумилевых представля¬лось неуместным.
В книге «Вечер» —несколько небольших цик¬лов: «В Царском Селе» —из трех стихотворений, «Обман» —из четырех, «Алиса» —из двух. Несколь¬ко посвящений: родственнице и подруге М. А. Зму-нчилла, приятельнице В. К. Ивановой-Шварсалон. И единственное (если не считать автора предисло¬вия М. А. Кузмина) указание на учителя — «Под¬ражание И. Ф. Анненскому». Можно предполо¬жить, что и название книги «Вечер» было избрано Ахматовой после внимательного чтения Анненско-го, — в книге «Кипарисовый ларец» Анненского вто¬рое стихотворение называется «Тоска мимолетнос¬ти» и рассказывает именно о вечере:
Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,
Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,
И где разорвано и слито столько туч…
Он как-то ближе розовых закатов*.
Первоначально Ахматова хотела назвать свою первую книгу «Лебеда» и открыть ее стихотворени¬ем «Я на солнечном восходе…». Но, по словам самой Ахматовой, — «друзья отсоветовали…».
Чтобы понять, как близко к поэтическим от¬крытиям Анненского шел поиск своего лица и стиля Анной Ахматовой, вспомним слова о нем Гумилева и его рецензии на «Кипарисовый ларец»: «В его стихах пленяет гармоническое равновесие между образом и формой —равновесие, которое освобож¬дает оба эти элемента, позволяя им стремиться дружно, как двум братьям, к точному воплощению переживания»**. «Точное воплощение пережива¬
* Аннснский И. Стихотворения и поэмы. М., 1990. Б-ка поэта. Большая сер. С. 86.
** Гумилев Н. Соч.: В 3 т. Т. 3. С. 58.
ния», — своего переживания, свойственного человеку начала XX в.— поэтическое открытие ранней Ах¬матовой.
Критика встретила дебют молодого поэта со¬чувственно. О стихах Ахматовой, напечатанных в журналах (до появления книги), и о книге «Вечер» несколько раз писал мэтр символизма Валерий Брю¬сов—всегда положительно, даже тогда, когда его начала раздражать агрессивная активность основа¬телей нового течения — акмеизма, долженствующего отменить символизм. Брюсов писал об Ахматовой в статьях «Будущее русской поэзии» (Русская мысль. 1911. № 8. С. 18), «Сегодняшний день рус-ской поэзии» (там же. 1912. № 7. С. 22, 28), «Новые течения в русской поэзии. Акмеизм» (там же. 1913. № 4. С. 140-142). В последней: «Стихи г-жи Ахматовой весьма дороги нам своей особенной остротой. (.••) Мы уверены или по крайней мере надеемся, что и Н. Гумилев, и С. Городецкий, и А. Ахматова останутся и в будущем хорошими поэтами».
И до выхода книги «Вечер», и после ее выхода Ахматова относилась к Брюсову как к мэтру, посы¬лала ему стихи. Н. С. Гумилев спрашивал у своего «учителя» мнение о них: «Как Вам показались стихи Анны Ахматовой (моей жены)? Если не поленитесь, напишите, хотя бы кратко, но откровенно. И поло¬жительное, и отрицательное Ваше мнение заставит ее задуматься, а это всегда полезно»*.
Сам Гумилев о книге «Вечер» не написал, — его развернутая рецензия на стихи Ахматовой появи¬лась уже после выхода ее второй книги «Четки». И там он ее хвалит не безоговорочно; о «Вечере»
* Литературное наследство. 1994. Т. 98. Кн. 2. С. 501.
сказано так, что автор мог бы и обидеться: «По сравнению с «Вечером», изданным два года тому назад, «Четки» представляют большой шаг вперед. Стих стал тверже, содержание каждой строки — плотнее, выбор слов — целомудренно ску¬пым, и, что лучше всего, пропала разбросанность мысли, столь характерная для «Вечера» и составля¬ющая скорее психологический курьез, чем особен¬ность поэзии»*.
Критики определяли литературную генеалогию Ахматовой, но при этом о ней говорили как о само¬стоятельном мастере.
Василий Васильевич Гиппиус, поэт, литерату¬ровед, переводчик, участник «Цеха поэтов», заме¬тил: «Нетрудно найти литературную генеалогию Ахматовой. Конечно, должны вспомниться (из рус¬ских поэтов): И. Анненский и Кузмин, Сологуб и Блок. Но не острая горечь Анненского, не мелан¬холия Кузмина, не мистическое томление Сологуба, не взрывы восторга и отчаяния Блока слышны в этой книге. Это скорее сдавленная боль, сжатые губы и глаза, готовые заплакать. Рядом с этой лиричес¬кой обнаженностью—-причудливые загадки (вроде прекрасного сближения обручального кольца с оси¬ным жалом) и изысканные образы. В нарядных и иронических рассказах, тонко стилизованных и чуть жеманных стихах голос А. Ахматовой креп¬нет. Но нам жаль и другого, не крепкого голоса» (Новая жизнь. 1912. № 3. С. 270).
Валериан Адольфович Чудовский, поэт и лите¬ратурный критик, близкий знакомый А. А. Блока и Гумилевых, участник «Цеха поэтов» и посетитель дома Гумилевых в Царском Селе, писал в статье
* Гумилев Н. Соч.: В 3 г. Т. 3 С. 141.
«По поводу стихов Анны Ахматовой»: «Анна Ах¬матова умеет по большой дороге современной худо¬жественной культуры идти с такой самобытной не¬зависимостью личной жизни, как будто бы эта большая дорога была причудливой тропинкой ее заповедного леса» (Аполлон. 1912. № 4).
В. Чудовский был одним из тех критиков, от¬зывами которых о своих первых книгах наиболее дорожила Ахматова. В ее рабочей тетради (РГАЛИ. Е.х. 115) есть запись 1965 г. о статьях, которые она хотела назвать своему первому биографу Аманде Хейт: «10-ые годы. Трое: 1) Чудовский. 12 г. Ап(оллон). 2) Кузмин. Предисловие). 3) Ходасе¬вич. Необычайные отзывы: один угадал трагизм, другой — роковые кануны, третий…»
Чудовский не просто угадал и попытался рас¬шифровать тайну ахматовского трагизма, — еще до появления термина «акмеизм» и его теории, создан¬ной Гумилевым, Городецким и Мандельштамом — в том числе и на основе поэтических открытий Ахматовой, —он попытался определить своеобразие творческого метода нового поэта.
Чудовский называет метод Анны Ахматовой «импрессионизм субъективно-синтетический», воз¬водит его истоки к технике «японского искусства» с его лаконичностью и вниманием к детали. «Мечта питает поэзию Анны Ахматовой, —утверждает кри¬тик. (…) Что может быть более грустного, чем грустная мечта? Ведь именно мечта—вернейший путь к радости, единственный, который не должен бы обманывать (…) Я хотел выдержками пояснить печальную сущность стихов Анны Ахматовой. И я еще раз перелистал всю книжку, подыскивая примеры. Но нет, не нужно. Нельзя давать по кап¬лям тонкий и душистый яд, разлитый повсюду…
Мечта ее, впрочем, не всегда печальна. Она имеет оба устремления, вверх и вниз, но как трагически неравны они! Каким хрупким, неуловимым, при¬зрачным счастьем хочет она уравновесить свою пе¬чаль, тоже призрачную, тоже невесомую, но такую большую, большую… «Кто сегодня мне приснится в легкой сетке гамака?» —вот вопрос ее оптимисти¬ческих настроений». В. Чудовский не сомневается, что Анна Ахматова —поэт-модернист. Но он ощу¬щает и ее отход от законов символизма, вспоминает о романтизме с его поглощенностью горем и о на¬турализме, для которого горе —предмет анализа. По его мнению, модернизм Ахматовой ближе к натурализму, изменена только «модальность»: «Скорбь осталась сложным состоянием духа с повы-шенной восприимчивостью, и только взаимоотноше¬ние основного чувства с воспринимаемым —после натуралистического стало символическим». Анна Ахматова изображает состояние души как бы после сильных потрясений, когда сознание раздваивается: горе продолжает ровно звучать, но параллельно вспоминается много случайных подробностей обста¬новки, мелочей, через которые некоторое время спустя горе оказывается запомнившимся. «И много времени спустя утрата вспоминается именно в сопро¬вождении какого-нибудь пустяка, и есть особенная мука в невозможности освободиться от окружающе¬го. Вот это состояние души, вообще исключительное, является обычным для Анны Ахматовой. И потому стихи ее так остро жалят’…»
Статья Валериана Чудовского была одной из самых глубоких для своего времени; чуткость крити¬ка проявилась и в том, что из «пленительно-наивно¬го эгоцентризма этого чуткого сердца», которым порождена любовная лирика Ахматовой, он выделяет единственное «невероятное исключение» — «восемь строчек о лицеисте Пушкине» (Аполлон. 1912. № 4. С. 45-47).
Владислав Ходасевич написал не о первой, а о второй книге Ахматовой «Четки» —об Ахмато¬вой как о подлинном поэте, в стихах которого есть нечто одному ему присущее и «собственное»: «От¬метив их очаровательную интимность, их изыскан¬ную певучесть, хрупкую тонкость их как будто не¬брежной формы, мы все-таки ничего не скажем о том, что состапляет их обаяние. Стихи Ахматовой очень просты, немногоречивы, в них поэтесса со¬знательно умалчивает о многом —едва ли не это составляет их главную прелесть. Их содержание всегда шире и глубже слов, в которые оно замкнуто, но происходит это никак не от бессилия покорить слово себе, а, напротив, от умения вкладывать в сло¬ва и в их сочетания нечто большее, чем то, что выражает их внешний смысл. Оттого каждое сти¬хотворение Ахматовой, несмотря на кажущуюся не¬договоренность, многозначительно и интересно» (Новь. 1914. 5 апреля. № 69).
Г. И. Чулков обращал внимание на то, что «Ахматову нельзя не заметить: так странно звучит ее сдержанный и тихий голос, и так загадочно скупы ее слова (…) Мир, в котором живет душа поэта, прост и реален, но за этой видимой простотою, за этой ясностью образов и мыслей таится незримый мир, полный тревоги и тайны» (Жатва. 1912. № 3).
С. М. Городецкий неоднократно писал о ран¬них стихах Ахматовой и о книге «Вечер» —в рецен¬зиях, в статьях, в манифесте акмеизма «Некоторые течения в современной русской поэзии» —на стра¬ницах журналов «Аполлон» и «Гиперборей». Из рецензии на «Вечер»: «Преломление в теперешней жизни вечной женской души остро и властно дает себя чувствовать в лирике Анны Ахматовой» (Ги¬перборей. 1912. № 2).
Можно привести еще десятки отзывов на пер¬вую книгу Анны Ахматовой или упоминаний о ней. Она была им рада и, видимо, не ожидала такого единодушия критики. В одном из набросков ав¬тобиографической прозы Ахматова писала: «Когда после Италии я была с Н. С. в Москве (1912) и он, как всегда, повел меня по книжным лавкам, я приоткрывала последние номера журналов и на¬ходила весьма сочувственные отзывы о «Вечере». Я немедленно закрывала книгу и
