«Но видишь ли, я ведь при¬шла сама», — писала Ахматова о своем новом браке. С Шилейко она готова была переехать в Москву («Переулочек, переул…//Горло петелькой затя¬нул…»). Жила в его служебных неуютных и холод¬ных квартирах—в левом флигеле «Фонтанного До¬ма», в Мраморном дворце. Последними продукта¬ми кормила его собаку — огромного сенбернара по кличке «Тап». 19 января 1920 г. К. И. Чуковский записал свои впечатления о посещении дома Ах¬матовой и Шилейко, —с некоторым изумлением и недоверием: «Она и Шилейко в одной большой комнате,— за ширмами кровать. В комнате сырова¬то, холодновато, книги на полу. У Ахматовой крик¬ливый, резкий голос, как будто она говорит со мною по телефону. Глаза иногда кажутся слепыми. К Ши-лейке ласково — иногда подходит и ото лба отметает волосы. Он зовет ее Аничка. Она его Володя. С гор¬достью рассказывала, как он переводит стихами — a livre ouvert (с листа {фр.). — Н. А».)—целую бал¬ладу—диктует ей прямо набело! «А потом впадает в лунатизм»*.
С улыбкой рассказывала о том, что Шилейко запрещает ей выступать с чтением стихов, участ¬вовать в литературных собраниях и «тусовках» (как мы сказали бы сейчас). С юмором вспоминала, как убегала из-под его надзора с друзьями — Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной и Артуром Сергеевичем Лурье, — будучи самой худой женщи¬ной в Петрограде, подлезала под воротами… Иногда
* Чуковский К. И. Дневник. 1901-1929. С. 138-139.
рассказывала о «первом» голоде, который пережи¬ла, будучи в браке с Шилейко, — всего в жизни Анны Ахматовой было, по ее словам, три голода… Первый голод пришелся на август 1920 г. —Шилей¬ко тогда ничего не получал во «Всемирной литера¬туре», его жалованья хватало на полдня. «Не было абсолютно ничего». Спасло чудо: явление Надежды Павлович с мешком риса от Ларисы Рейснер, при¬ехавшей из Баку.
«В Шереметевском доме, где жила АА, все в это время были больны дизентерией. И АА весь мешок раздала всем живущим — соседям. Себе, ка¬жется, раза два всего сварила кашу. Наступило прежнее голодание. Тут приехала Нат. Рыкова и увезла АА на три дня к себе в Пиарское) С(ело). АА вернулась в Шерем(етевский) дом. Снова го¬лод. Тут (завед. Рус(ским) музеем?)… подарил АА несколько корешков, картофелинок молодых—все¬го, в общем, на один суп. В Шер(еметевском) доме варить суп было не на чем и нечем —не было ни дров, ни печки, ни машинки, и АА пошла с каст¬рюлькой в училище правоведения, где жил знако¬мый, у которого можно было сварить суп. Сварила суп, завязала кастрюльку салфеткой и вернулась с ней в Шер(еметевский) д(ом).
Вернулась —застала у себя Л(арису) Р(ейс-нер) —пышную, откормленную, в шелковых чулках, в пышной шляпе… (…) Л(ариса) Р(ейснер) была поражена увиденным —и этой кастрюлькой супа, и видом АА, и видом квартиры, и Шилейкой, у ко¬торого был ишиас и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в поло¬вине двенадцатого, пришла снова с корзинкой вся¬ких продуктов… А Шилейко она предложила устро¬ить в больницу, и действительно —за ним приехал автомобиль, санитары, и его поместили в больницу.
А АА после этого поступила на службу, и опас¬ность умереть с голоду (в буквальном смысле) чуть-чуть отодвинулась» (I, 132—133).
В 1922 г. этот брак распался (формально развод был оформлен лишь в июне 1926 г.)—у Шилейко появилась любимая женщина в Москве, куда он часто ездил по делам службы. В жизни Анны Ах¬матовой, после краткой вспышки прежнего интере¬са к Артуру Сергеевичу Лурье, для которого она в декабре 1921 г. написала либретто «Снежная маска» по Блоку —«Может быть, Дягилев поставит в Париже»*, —появился новый предмет увлечения: прежний дальний знакомый по Царскому Селу и кругу «Аполлона», искусствовед Николай Нико¬лаевич Пунин.
Начало этого странного романа растянулось на много лет (1922—1927). Анна Ахматова, уже рас¬ставшись с Шилейко, долго еще жила в его квартире в Мраморном дворце (улица Миллионная, дом 5), кормила его собаку, заботилась об одежде для Ши-лейко,—в 1920-е годы это было очень не просто, слова «Все расхищено, предано, продано» из поэ¬тического образа давно уже стали реальностью. В январе 1924 г. К. И. Чуковский записал в днев¬нике: «Десять дней назад Ахматова, встретив меня во «Всемирной», сказала, что хочет со мной «посек¬ретничать». Мы уселись на особом диванчике, и она, конфузясь, сообщила мне, что профессору ) Шилейке нужны брюки: «Его брюки порвались, он простудился, лежит». Я побежал к Кини (Кини— американский филолог, организатор помощи россий¬ской интеллигенции, представитель американской благотворительной организации АРА**.—Н.К.),
* Чуковский К. И. Дневник. 1901-1929. С. 184. ** АРА —American Relief Association (Американское благотвори¬тельное общество).
порылся в том хламе, который прислан американ¬скими студентами для русских студентов, и выбрал порядочную пару брюк, пальто—с меховым ворот¬ником, шарф и пиджак —и отнес все это к Анне Андреевне. Она была искренне рада»*.
В дневнике П. Н. Лукницкого есть запись о ма¬териальном положении самой Ахматовой в 1924 г.— с апреля по октябрь она напечатала только два стихотворения в журнале «Русский современник»,— «Больше нигде ничего не зарабатывала. Жила на иждивении Вольдемара Казимировича Шилей¬ко» (I, 20).
В 1920—1921 годах для заработка пыталась служить —в библиотеке Агрономического институ¬та, от которого получила на время и «казенную квартиру» на улице Сергиевской, дом 7. Небольшие деньги в валюте поступали за берлинские издания, например 10 фунтов стерлингов в октябре 1923 г., или «три червонца» от американской благотвори¬тельной организации АРА. 60 рублей ежемесячно приходили из КУБУЧ (Комиссия по улучшению быта ученых), из них 25 рублей она ежемесячно отправляла сыну в Бежецк. До 1926 г.— столько же—матери, сообщив ей, что это ее пенсия; и Инна Эразмовна часто выговаривала ей за задержку. Пе-риодически не хватало денег на билет в трамвае. Не было теплого пальто —«она надевает какую-то фу¬файку «под низ», а сверху легонькую кофточку»**. Однажды по дороге на заседание в Союз писателей К. И. Чуковский купил и предложил Ахматовой яблоко. «Она сказала: «На улице я есть не буду, все же у меня — «гайдуки», а вы дайте, я съем на заседа¬
* Чуковский К. И. Дневник. 1901-1929. С. 269. ** Там же. С. 255.
нии»*. Чувство юмора выручало всегда, а «гайду¬ки»—из раздела «Голос памяти» в книге «Аппо Domini МСМХХ1» —
И раззолоченный гайдук Стоит недвижно за санями…
К. И. Чуковский сделал к тексту своего днев¬ника следующее примечание: «Гайдук» упоминает¬ся в ее стихах о царе. Теперь критики, не зная, о ком стихи, стали писать, что Ахматова сама ездит с гайдуками»**. Возможно, чтобы уберечься от по¬добных критиков, Анна Ахматова заменила третью строчку последней строфы —«И странно ты гля¬дишь вокруг» на более «ясную» «И странно царь глядит вокруг…», и стихотворение получило новое название «Призрак» (вместо прежнего «Встреча») — чтобы те же критики не заподозрили поэта в реаль¬ной встрече с реальным царем, в том, что она вспоминает эту реальную встречу, с грустью вспо¬минает…
В 1923 г. Анна Ахматова пытается заняться литературоведческой работой. Вместе с Чуковским она «редактирует» Некрасова, —они отбирают тек¬сты для «народного издания» — «избранного», при¬чем мнения у них полностью совпадают, но коммен-тарии Ахматовой Чуковского не устроили. 14 мая 1923 г. он записывает: «Я показал ей мои поправ¬ки в ее примечаниях к Некрасову. Примечания, по-моему, никуда не годятся. Оказывается, что Ан¬на Ахматова, как и Гумилев, не умеет писать про¬зой. Гумилев не умел даже переводить прозой, и ко¬гда нужно было написать предисловие к книжке
» Чуковский К. И. 1901-1929. С. 255. ** Там же.
Всемирной) Литературы, говорил: я лучше на¬пишу его в стихах. То же и с Ахматовой. Почти каждое ее примечание — сбивчиво и полуграмотно. Напр.: Добролюбов Николай Александрович (1836 — 1861) современник Некрасова и имел с ним более или менее общие взгляды.
— Клейнмихель главное лицо по постройке…
— Байрон имел сильное влияние как на П(у)шк(ина), так и на Лермонтова).
Я уже не говорю о смысловых ошибках. Элегия— «форма лирич(еского) стихотворения)» и т. д. В одном месте книги, где у меня сказано: «пьесы ставились», она переделала: «одно время игрались».
Я не скрыл от нее своего мнения о ее работе и сказал, что, должно быть, это писала не она (…)»*.
Первый опыт был неудачным, но очень скоро Ахматова займется литературоведением с увлечени¬ем и блестящими результатами, — это произойдет после прихода к ней в декабре 1924 г. молодого писателя Павла Николаевича Лукницкого, собира¬ющего материалы для биографии Н. С. Гумилева. Она увлеклась этой работой: по собственным сло¬вам, отдала ей шесть лет жизни, позволила молодо-му собирателю копировать рукописи, диктовала да¬ты биографии Гумилева, рассказывала о его произведениях, книгах, интересах. А сама все боль¬ше увлекалась сопоставительным анализом поэзии Гумилева и французских поэтов, которых он так любил в юности, отыскивала истоки образов Гуми¬лева в произведениях Анненского и Бодлера, Гоме¬ра и Ницше.
Постепенно Ахматова стала ставить перед Лук-ницким и перед собой не только собирательские,
* Чуковский. К. И. Дневник. 1901-1929. С. 246.
но и творческие задачи по исследованию поэзии Гумилева. Например: «Каракаллу» восьмого года сравнить с «Каракаллой» восемнадцатого года. (…) Посмотреть, что он сделал, он камня на камне не оставил. Это так варварски. У Коли было такое хорошее варварство к себе» (I, 83). Ее увлекала возможность проследить в творчестве Гумилева био¬графическое начало—определить стихи, посвященные ей, другим адресатам. Примерно с апреля- 1925 г. Ахматова начала «намечать линии творчества» Гу¬милева, изучать развитие в его поэзии отдельных тем, — например, темы смерти. В мае 1925 г. Лук¬ницкий впервые записал рекомендацию Ахмато¬вой—изучить влияние Ницше на Гумилева. 14 июля 1925 г. —запись, очевидно, после разговора с Ах¬матовой: «Я смотрел на все пьяными глазами месяца (в письме к Гор(одецкому) —не из Ницше ли? По¬том, откуда гроты… Посмотрели в рецензии Брюсова на «Путь конквистадоров», не говорит ли Брюсов о влиянии Ницше. «Но в таинственном гроте Венеры// Я живу уже тысячу лет»—это (Тан)гейзер жил,— не из Ницше ли? Чаша Грааль—тоже» (I, 197—198). Ахматова сравнивала стихи Гумилева и Бодлера, размышляла о том, как менялось отношение Гумиле¬ва к поэзии Бодлера на протяжении его недолгого творческого пути: раннее увлечение бодлеровской экзотикой сменялось в поздние годы интересом к более глубоким темам, переводы стихов Бодлера оказывали влияние на собственное поэтическое творчество Гумилева—она находила это влияние в стихотворениях «Память», «Канцона», «Заблудив¬шийся трамвай». П. Н. Лукницкий записывает в дневнике после одной из их бесед о Бодлере и Гумилеве: «Я говорю АА, что ей не следует ограничиваться такими изысканиями — только для себя. Что она должна, во всяком случае, напи¬сать хоть конспект статьи, если не самую статью. «Не ограничивайтесь одним сравнением схожих мест у Бодлера и у Николая Степановича» (I, 242).
К ноябрю 1925
