г. «сравнительное литературове¬дение» необычайно увлекает Ахматову. Она сопо¬ставляет Бодлера и Анненского, переводы Аннен-ского и Гумилева. В конспективной записи Лукницкого это выглядит так:

«Тихие песни». Анненский. Блок. Двойник и дом Шухардиной. «Заблуд(ившийся) трамвай».

Мериме и Анненский, «так любит мать и лишь больных детей». Рабле—поющие бутылки. Прочла все переводы Анненского. Прочла всего Готье, Ле-конта де Лилля, Виньи и др. «Fleurs du mal» («Цве¬ты зла» (фр.). — Н.К.). Парижские картинки —нет ничего. Викерман, Старая медаль, Блок, Гумилев, перефразировка. Это тоже общее место?! Друг, Надсон. Разговор с душой — довольно обычно, но у Бодлера —это особенно остро» (I, 248).

Из этой записи видно, как нестандартно идет литературоведческая мысль Ахматовой, какой ши¬рокий пласт материала захватывает. Почти столь же подробно, как Бодлера, она изучает Ронсара и отыскивает его влияние в стихах Гумилева «К си-ней звезде». Среди творческих периодов Гумилева выделяет «французского Гумилева», затем период обращения к теме России —«это стихи «Костра»: «Змей», «Мужик», «Андрей Рублев». «Это стихи — от жизни, пребывание на войне дало Николаю Сте¬пановичу понимание России-Руси. Зачатки такого «русского Гумилева» были раньше —например, во¬енные стихи «Колчана», в которых сквозит одна сторона только —православие, но в которых еще нет этих тем.

Правда, «Андрей Рублев» написан под впечат¬лением статьи об Андрее Рублеве в «Аполлоне» — впечатление книжное, но это нисколько не мешает отнести его к «русскому Гумилеву». К этому же циклу относятся и такие стихи, напр., как «Письмо» или «Ответ сестры милосердия» — сами по себе очень слабые, очень злободневные и вызвавшие тог¬да еще, в 15 году, упреки АА, Лозинского и других» (I, 271). Ахматова продолжает отыскивать тему Ру¬си в более поздних стихах Гумилева, находит «от-блески» этой темы в «Синей Звезде», «тени от тени этого» —в «Шатре», различает Русь истинно право¬славную, народную —и Русь «фарфоровую», какую мы видим в балете, Русь «Конька-горбунка».

Все эти замечания Ахматовой —и тонкие, и вер¬ные, и в то же время — глубоко субъективные, пропу¬щенные «через себя», сопоставленные с собствен¬ным поиском.

Статья о Гумилеве, или статьи о Гумилеве и Ан-ненском, Гумилеве и французских поэтах—написа¬ны не были. Хотя в одном из разговоров Ахматова сказала Лукницкому, что «вся ее работа по Бодлеру уже приведена в систему сейчас, сделан план статьи с точным распределением—куда какой материал относится, со всеми обозначениями и т. д. «А будете писать статью?» АА заговорила о трудностях, о том, что наиболее ее интересующего выразить ей не удастся (о том, как Н. С. в те же переживания, что и у Бодлера, вводит свою фабулу), о том, что у нее нет опыта, а такая статья требует большого опыта и т. д.» (I, 281).

Еще через месяц она «дает себе другое зада¬ние»: написать серию статей — первую — об Аннен-ском, вторую —о Бодлере и третью —обо всех ос¬тальных поэтах, влиявших на Гумилева,— «и что если бы ей это удалось, она была бы вполне удовле-творена» (I, 303).

Это «задание» также не было выполнено, хотя подробнейший план статьи о Гумилеве и Анненском она составила.

В январе 1926 г. Анна Ахматова показала на¬метки своих будущих статей об Анненском и Гуми¬леве В. К. Шилейко, самому строгому в те поры ее судье. «Когда вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!» —смеясь сказал ей убежденный ее доводами Шилейко. Слова его оказались проро¬ческими.

В середине 1920-х годов Ахматова всерьез за¬нялась изучением творчества Пушкина. Сначала это было внимательное «медленное чтение». Она стремилась проследить развитие Пушкина-поэта от «Руслана и Людмилы» к «Полтаве», задавала себе вопрос: «Нет ли в описании Полтавского боя влияния карамзинского описания этого боя?» (II, 33).

Ахматова включилась в увлекательную игру— отыскивание параллельных образов у Пушкина и Шенье, Баратынского и Шенье, Пушкина и Пар¬ни. Она анализирует степень влияния Шенье на Пушкина, утверждает его самостоятельность и пра¬во на заимствование: «Пушкин делает всегда лучше. Он гениально схватывает все недостатки Шенье и их отбрасывает, не пользуясь ими для своих сти¬хов. Стихи Шенье он вводит в исправленном виде в свои» (II, 134).

В мае 1926 г. Ахматова впервые поделилась своими наблюдениями о Пушкине и Шенье с пуш¬кинистом П. Е. Щеголевым —«П. Е. подтвердил правильность суждений АА» (II, 156).

В июне 1926 г. Ахматова «все свободное вре¬мя читает Батюшкова, сравнивает с Пушкиным» (II, 191). Затем так же внимательно читает Держа¬вина, Гнедича, Жуковского и отыскивает в их поэзии истоки отдельных пушкинских образов и тем. «Я не ищу, я нахожу», — сказал Пикассо в письме в этом году. Так вот, Пушкин не ищет. Он всегда только находит. И когда он подражает—он делает лучше того, кому подражает»,—записывает П. Н. Лукниц¬кий ахматовскую мысль (II, 207).

Ахматова делает несколько сообщений о своих разысканиях на заседаниях Пушкинской комиссии; многократно советуется с пушкинистами в Ленин¬граде и Москве. Чтобы определить степень близости Пушкина к Байрону, начинает изучать английский язык. Но с публикациями не спешит. Первые работы Ахматовой-пушкиниста вышли только в 1930-е го¬ды — статья о Пушкине и Вашингтоне Ирвине «Пос¬ледняя сказка Пушкина» (Звезда. 1933. № 1. С. 161 — 176) и «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина» (Временник Пушкинской ко¬миссии АН СССР. М.; Л., 1936. С. 91-114).

В 1935 — 1936 гг. имя Ахматовой было названо на титуле книги «Рукописи Пушкина» (фототипи¬ческие издания АН СССР. М.; Л.) — она участвова¬ла в редактировании книги, переводила француз¬ские тексты, частично готовила комментарии. Исследование творчества, а затем и биографии Пушкина на всю жизнь станет любимым делом Анны Ахматовой, делом глубоко личным, которому она будет отдаваться страстно и абсолютно профес¬сионально.

Между тем собственное поэтическое творчество Ахматовой все больше испытывало на себе гнет цензурных запретов.

Последние публикации стихотворений Ахмато¬вой в середине 1920-х годов—два стихотворения в журнале «Русский современник» 1924 г. (новые) и тридцать два стихотворения — «избранное» из ее ранних сборников—в антологии «Русская поэзия XX века» под ред. И. Ежова и Е. Шамурина (М., 1925). После этого стихи Ахматовой в российской печати не появлялись долгие годы, а упоминание ее имени строго дозировалось.

В декабре 1925 г. в корректуре «декламацион¬ного сборника» цензура вычеркнула всего одно сти¬хотворение—это было стихотворение Анны Ахмато¬вой «Страх, во тьме перебирая вещи,//Лунный луч наводит на топор…» —из «Аппо Domini МСМХХ1», посвященное памяти Н. С. Гумилева:

Лучше бы поблескивакье дул

В грудь мою направленных винтовок,

Лучше бы на площади зеленой На помост некрашеный прилечь И под клики радости и стоны Красной кровью до конца истечь…

Впрочем, стихотворение уже в журнале «За¬писки мечтателей» 1921 г. печаталось без четвертой строфы — «Лучше бы на площади зеленой…»

В июле 1924 г. ленинградское кооперативное издательство «Петроград» в лице издателя Иосифа Владимировича Гессена заключило с Ахматовой до¬говор на издание двухтомного собрания ее стихо¬творений. Осенью 1924 г. она получила большую часть гонорара — 1200 рублей, держала первую кор¬ректуру. В марте 1925 г. Ахматова ждет скорого выхода книги, обсуждает с друзьями, какой должен быть тираж: «…моих книг вышло 75 ООО экз.» —за¬писывает Лукницкий ее слова (I, 69). А 1 апреля 1925 г. издатели Гессен и Лившиц с женами нанес¬ли Ахматовой визит; двухтомное издание обещали выпустить в свет «недели через 3» (I, 85), пред¬лагали ей ехать на лечение в Крым, куда собира¬лись ежемесячно высылать ей оставшиеся деньги за издание —в общей сложности еще 800 рублей. Это намерение не осуществилось. Прошло более полу¬тора лет, но двухтомник все еще не вышел. В мае 1926 г. один из издателей, Лившиц, был арестован по уголовному обвинению в подделке векселей, второй, Гессен, продолжал работу, но потерял об¬ложку, подготовленную художницей Е. Я. Данько. В ноябре 1926 г. Гессен предложил заказать новую обложку графику Е. Д. Белухе. Ахматова настаи¬вает на том, чтобы оформление делал художник Митрохин (II, 225). В 20-х числах ноября Ахматова с помощью П. Н. Лукницкого вновь читает кор¬ректуру двухтомника. «Мысли о том, что не ра¬зойдется издание» (II, 224). «Гессен (300 в Гублит) 1000 купил» (там же). Стихи расположены по хронологии. Правя корректуру, Ахматова пытается уточнять отдельные даты, исправляет заглавия. За¬пись Лукницкого: «Два стихотворения вычеркнуты цензурой. Это — «Жертвы поддельным богам» (Пушкин). Жалеет очень, потому что при жизни ее ни одного переиздания стихов после этого не будет» (II, 227). Она считает, что второй том лучше первого, соглашается с Лукницким: «гораздо лучше, когда стихи расположены в хронологичес-ком порядке» (там же). 26 ноября 1926 г. кор¬ректура была сдана. Обсуждались технические во¬просы печатания тиража.

В конце 1927 г. стало окончательно ясно, что двухтомное издание стихотворений Анны Ахмато¬вой в СССР не выйдет. В Лондоне начинает гото¬вить книгу переводов стихотворений Анны Ахмато-

вой Натали Даддингтон — для этого издания Анна Ахматова в январе 1926 г. впервые написала свою автобиографию (с помощью Н. Н. Пунина). Книга вышла в следующем году: «Forty-Seven Love Poems by Anna Akhmatova» (Лондон, 1927). Ахматова бы¬ла рада этой книге. Но на родине из всех стихов, написанных ею во второй половине 1920-х—в 1930-е годы (вплоть до 1940 г.), был напечатан только однажды отрывок из стихотворения Борису Пастер¬наку «Он, сам себя сравнивший с конским гла¬зом…»—в газете «Ленинградская правда» от 29 сен¬тября 1936 г. И еще — книга ее прозаических переводов: «Петр Павел Рубенс. Письма» (М.; Л.: Academia, 1933) и первые стихотворные переводы с армянского — Егише Чаренца «Газелла моей мате¬ри» (Литературный Ленинград. 1936. 19 сентября, под заглавием «Моей матери») и Даниэль Варужан «Каждый год на горах…» (Звезда. 1936. № 7. С. 3—4). В 1926 г. К. И. Чуковский включил ответ Ахматовой на его анкету о Некрасове в книгу «Некра-сов. Статьи и материалы» («Современные писатели о Некрасове (анкета)»—Л., изд-во «Кубуч», 1926).

Полностью прекратились переиздания ее ран¬них поэтических книг. Остался в прошлом триум¬фальный успех выступлений.

В марте 1926 г. Ахматова была в Москве—вме¬сте с Н. Н. Луниным.

Здесь произошла наиболее важная для нее встреча —с Борисом Пастернаком. Он приходил к ней несколько раз, подолгу сидел у нее. «Очень много говорили о поэзии, о том, как трудно — невоз¬можно—писать стихи теперь» (II, 62).

Тон критических отзывов и литературоведчес¬ких суждений о творчестве Анны Ахматовой с сере¬дины 1920-х годов начинает резко меняться. «Высо¬кое литературоведение» по-прежнему называет имя Ахматовой с гордостью, причисляя ее поэзию к классическим вершинам русской культуры. Уже написаны об Ахматовой статьи и книги В. В. Вино¬градова «О символике Ахматовой» (Литературная мысль. Кн. 1. Пг., 1922) и «О поэзии Ахматовой» (Труды Фонетического Института практического изучения языков. Л., 1925); книги В. М. Жирмун¬ского «Вопросы теории литературы» (Academia, 1928) и Б. М. Эйхенбаума «Анна Ахматова. Опыт анализа» (Пг., 1923).

Пройдет немного лет, и эти блестящие совет¬ские литературоведы