художественной лите¬ратуре. Все более отчетливо происходит процесс усиления идеологической дифференциации в писа¬тельской среде. Все более резко противостоят друг другу пролетарская литература и новобуржуазные писатели. Но результаты этой классовой борьбы с плюсом подводим именно мы. Наши силы растут быстрее, чем силы врага»**. А в подтексте статьи — явное размежевание не только с новобуржуазными, но и со «старобуржуазными» писателями, которые являются врагами. К врагам относят и Ахматову, хотя она здесь прямо и не названа.
Анне Ахматовой был возвращен двухтомник, ко¬торый готовило и так и не выпустило кооперативное издательство «Петроград». Неудачей закончилась
* В тисках идеологии. Антология литературно-политических документов. 1917-1927. С. 280.
** На литературном посту. 1927. № 13. С. 2 — 4.
попытка передать рукопись в «Издательство писа¬телей в Ленинграде», только что (в 1927 г.) об¬разованное наиболее прогрессивными писателями на кооперативных началах. Его основателями были К. А. Федин, М. Л. Слонимский, М. Э. Козаков, М. А. Сергеев и С. А. Семенов. Они действительно собирались издать стихотворения Ахматовой. Это несостоявшееся издание имел в виду Р. Иванов-Разумник, который вспоминал в Нью-Йорке в 1952 г., что в начале 1930-х годов «Издательство писателей в Ленинграде» получило разрешение цензуры вы¬пустить двухтомное собрание стихов Анны Ахмато¬вой. Однако редактором его и автором предисловия и комментариев должен был стать Демьян Бедный. Ахматова, как пишет Иванов-Разумник, «категори-чески отказалась от такой чести и предпочла ос¬таваться неопубликованной»*. Эту версию переска¬зывает в своей книге об Анне Ахматовой и Аманда Хейт**. Насколько серьезно планировалось отдать издание в руки Демьяна Бедного — сказать трудно. Сама идея была достаточно нелепа: хотя Демьян Бедный и занимал высокие руководящие посты в писательских организациях (с 1933 г. он был членом Оргкомитета готовящегося съезда советских писателей, был избран в Правление Союза писа¬телей на I съезде в 1934 г. и в Президиум Правле¬ния и пр.) и считался человеком высокой культуры, антирелигиозная тематика его многочисленных сти-хотворных фельетонов и басен и принципиальная политическая ангажированность как бы ставили его в положение антипода Ахматовой. Однако Ахмато¬ва не отказывалась даже от такой возможности
* Писательские судьбы. Нью-Йорк, 1952. С. 28 —29.
‘* X е й т А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. С. 97.
издания. Известно, что она встречалась с Демьяном Бедным и обсуждала с ним возможности издания двухтомника, в котором предполагались огромные цензурные изъятия (18 стихотворений в первом то¬ме, 40 — во втором…). Но она не опровергла версию Иванова-Разумника, его книгу она включила в свою библиографию (РТ 114). И, возможно, сама Ах¬матова рассказала о ней Аманде Хейт.
12 мая 1935 г. К. И. Чуковский записал в днев¬нике рассказ Ахматовой о том, как она «продала в «Советскую литературу» избранные свои стихи». У нее потребовали, чтобы:
1. Не было мистицизма.
2. Не было пессимизма.
3. Не было политики.
Остался один блуд, — говорит она»*.
В таких жестоких условиях она пытается под¬готовить новую книгу. Ей хочется составить свою шестую книгу из новых стихов — но стихов, написан¬ных после 1923 г., очень мало. А из прошлых сбор¬ников при таких жестких трех условиях отобрать можно действительно только любовную лирику, да и та чаще всего содержит элементы мистицизма и религии, она печальна, то есть пессимистична, а гражданские стихи — «политика» — заведомо не¬проходимы. Вопрос с печатанием откладывается. Л. К. Чуковская описывает рукопись, которую вер¬нули Ахматовой из издательства в 1930-е годы: «Два перечеркнутых штампа: один —1928, дру¬гой—1931 (кажется). Стихи переписаны на машин¬ке. Чьи-то пометки красным и черным карандашом. Подчеркнуто: «закрыв лицо, я умоляла Бога». Под¬черкнуто слово «поминальный». Перечеркнуты сти¬
* Чуковский К. И. Дневник. 1930-1969. С. 128.
хотворения: «Чем хуже этот век предшествующих», «Все расхищено, предано, продано», «Ты —отступ¬ник: за остров зеленый» (…) Все пометки носят явно цензурный характер».
Друзья отдали эту рукопись в переплет,— в 1939 г. Анна Ахматова стала вписывать новые стихотворения на пустых страницах.
«Успела увидеть мне неизвестное стихотворе¬ние, кончающееся строкой: «Бессмертного любов¬ника Тамары»…» (1, 39 — 40). Это значит, что Ах¬матова не отказалась от желания издать книгу, как писал Иванов-Разумник, из-за вступительной статьи Демьяна Бедного, —это легенда. Она пыталась ее составить. Но —стихи Ахматовой в 1927 — 1931 гг. и позднее были уже «не проходными»…
На основе этой работы начала 1930-х годов через несколько лет будет подготовлена и выйдет первая после перерыва в семнадцать лет книга Ан¬ны Ахматовой «Из шести книг». В 1927 г. Ахмато¬вой не оказалось среди приглашенных для участия в выставке, посвященной десятилетию Советской власти, которая готовилась в Союзе писателей—Ле¬нинград, Фонтанка, 50 (II, 312 — 313). В 1929 г. она подала заявление о выходе из Союза писателей — в знак протеста против травли ее друзей —писа¬телей Е. Замятина и Б. Пильняка.
В рабочих тетрадях, хранящихся в РГАЛИ, Ахматова неоднократно возвращалась к теме своего вынужденного «молчания» с середины 1920-х го¬дов по конец 1930-х. Вот одно из «объяснений» (Ф. 13. On. I. Е.х. 98. Л. 8 об.): «После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей лит(ературной) деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера. (Я встретила на Невском М. Шаг(инян). Она сказала: «Вот вы какая важная особа. О вас было постановление) ЦК: не арестовывать, но и не печатать»). В 1929 г. после «Мы» и «Кр(асного) дерева» (речь идет о подвергшихся критике произведениях Замяти¬на и Пильняка. — //. К.) и я вышла из Союза (…) В мае 1934 г., когда рассылались анкеты для вступ¬ления в новый Союз, я анкеты не заполнила. Я член Союза с 1940 г., что видно из моего билета. Между 1925—1939-м меня перестали печатать совершенно (см. критику, начиная с Лелевича 1922—33). Тогда я впервые присутствовала при своей гражданской смерти. Мне было 35 лет».
В этом отрывке автобиографической прозы все достоверно, кроме сведений (со слов Мариэтты Ша-гинян) о постановлении ЦК. На самом деле, поста¬новления именно ЦК ВКП(б) об Ахматовой никог¬да не было. Хотя, разумеется, о каком-то «поста-новлении»—не арестовывать, но и не печатать — Шагинян слышала и Ахматовой рассказывала. По¬скольку беседа протекала на Невском, то есть в Ле¬нинграде, скорее всего это было какое-то решение ленинградских партийно-административных орга-нов. Но Анне Ахматовой в 1950-е годы после поста¬новления 1946 г. и последующей травли было важно напомнить о подобном же периоде прошлых лет. Ее травили партия, государство, — кто принял поста¬новление—ЦК, Политбюро, Агитпроп, Наркомп-рос, Обком или Совет народных депутатов, — ей было в конечном счете все равно…
Остановимся кратко на эпизоде выхода Ахма¬товой из Союза писателей в 1929 г., когда чрез¬вычайно острой критике подверглось творчество Б. Пильняка и Е. Замятина. Романы Замятина «Мы» и Пильняка «Красное дерево» были осуж¬дены как за неверное изображение революции и послереволюционного государства, так и за опуб¬ликование их за границей. Пильняк был председа¬телем Всесоюзного Союза писателей, а Замятин — председателем Ленинградского отделения Союза. РАПП и ВОАПП стремились подчинить себе эти непролетарские писательские организации, снять «антисоветских» руководителей и провести в писа¬тельских союзах основательную «чистку». Рапповцы требовали пересмотра резолюции партии от 18 ию¬ля 1925 г., утверждали лозунг о «новом обострении классовой борьбы», настаивали на ужесточении по¬литики партии в отношении к «попутчикам» и пре¬вращении литературы в «оружие» для строительст-ва социализма. Дискуссия об этом проходила на страницах газеты «Вечерняя Москва»; заголовок ре¬дакционной статьи гласил: «Армия литературы— на аванпосту социалистической стройки. Советский писатель должен являться борцом за социализм». Слова «социализм» и «советский» вошли в Устав нового Союза писателей, образованного в 1934 г. Когда Ахматова в 1934 г. отказалась заполнить анкету для вступления в такой Союз, она тем самым демонстрировала свой отказ и от этих лозунгов. Соответственно она попадала уже не просто в кате¬горию «попутчиков», а в «незначительную» группу «попутчиков», которые «до сих пор не прониклись коммунистической идеологией» и которые «должны быть окончательно изолированы». Тех же писате¬лей, которые «готовы к компромиссу», следовало объединить в «некий особый блок». После исключе¬ния Пильняка 23 декабря 1929 г. Всесоюзный Союз писателей заявил, что ни один писатель не может аполитично стоять в стороне от созидательной рабо¬ты страны, каждый должен решить, за социализм
он или против. 18 сентября 1929 г. о том же писал в газете «Правда» рапповец И. М. Беспалов: попут¬чики не должны оставаться пассивными созерца¬телями, «ибо тот, кто отстает от требований време¬ни, объективно восстает против них».
Исключенные из Союза писателей, Пильняк и Замятин повели себя по-разному: Пильняк, в 1929 г. получивший с помощью Горького заграничный пас¬порт, уехал для лечения за границу, затем вернулся в Россию, покаялся, переделал повесть «Красное дерево», попытался приспособиться к новым требо¬ваниям и даже был избран на съезде 1934 г. в Прав¬ление Союза писателей. Тем не менее в 1937 г. был арестован и затем расстрелян. Евгений Замятин не каялся. Он написал пьесу «Огни святого Домини-ка»—о преследуемых еретиках. После исключения из Союза писателей и все ужесточающейся критики РАПП в июне 1931 г. обратился к Сталину с пись¬мом, в котором просил разрешить ему уехать из России. Такое разрешение он получил при содейст¬вии Горького, и последние пять лет жил в Париже. Не считая себя эмигрантом, жил с советским пас¬портом, общался с приезжавшими в Париж совет¬скими писателями —Эренбургом, Пастернаком, Фе-диным, А. Толстым.
А Ахматова, демонстративно вышедшая из Со¬юза писателей в 1929 г. и не вступившая в новый союз СОВЕТСКИХ писателей в 1934 г., — жила в сталинской России: «Я была тогда с моим наро-дом//Там, где мой народ, к несчастью, был».
Возможность эмиграции для себя Ахматова от¬вергла раз и навсегда. Конечно, ей приходило в го¬лову, что хорошо бы отправить в Париж сына, — там Лева мог бы получить хорошее образование, и ему не угрожала бы расправа за «вину» отца. К фев-ралю 1927 г. относится одно неотправленное письмо Ахматовой к сыну, которому тогда было четырнад¬цать лет; там есть такая довольно страшная фраза: «Я считаю тебя настолько взрослым, что мне кажет¬ся лишним повторять тебе, как важно для тебя хорошо учиться и пристойно вести себя. Ты должен это понять раз и навсегда, если не хочешь погиб¬нуть» (II, 232). Анна Ахматова вступает в спор с эмигрантскими литераторами, осуждающими всех оставшихся в России и «работающих на большеви-ков». Этот спор не попал на страницы печати, но его запомнили собеседники. Анна Ахматова пред¬лагала рассмотреть два варианта: 1. Все уехали. 2. Никто не уехал. «1. Все уехали. Нет Эрмитажа, Рембрандтовские полотна — вместо скатертей и по-ловиков, потому что объяснить некому. Зимний дво¬рец—груда пепла, и в ней живут беспризорные». Армия бы погибла, а иностранцы ждали бы полного развала страны, которую они, как когда-то Амери¬ку, заново откроют и разделят.
