уехавшими за гра¬ницу Замятиными; продала В. Д. Бонч-Бруевичу в Гослитмузей свой архив —ничего более ценного для продажи у нее не было) — начинался как будто новый период обеспеченности и возможности полу¬чить какие-то материальные блага через Литфонд. Ахматова мечтает взять в Литфонде дачу, чтобы поехать туда летом 1940 г. с маленькими детьми соседки Смирновой. Мечтает получить комнату и отдать ее тем же Смирновым, чтобы остаться вместе с Луниными в Фонтанном Доме, но теперь уже не в одной, а в двух комнатах, —и тогда Леве будет куда вернуться из лагеря: «Ведь вернется же он когда-нибудь…» (I, 66).

Пройдет еще немного времени, и выяснится, что в персональной пенсии Ахматовой отказали,— Комиссия по назначению персональных пенсий при Совете Народных комиссаров СССР 10 февраля 1941 г. отклонила ходатайство об этом, представ¬ленное Президиумом Союза советских писателей СССР 14 апреля 1940 г.

Не дадут и комнату, несмотря на чрезвычайно активные хлопоты Союза писателей, многочислен¬ные письма, в том числе А. А. Фадеева и А. Я. Вы¬шинского. В книге Л. К. Чуковской (1, 326) приво¬дится отрывок из письма А. Фадеева, чрезвычайно любопытный по той осторожности, с которой он характеризует Ахматову:

«В Ленинграде в исключительно тяжелых мате¬риальных и жилищных условиях живет известная поэтесса Ахматова. Вряд ли нужно говорить Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой Ахматовой, которая, при всем несоответствии ее поэ¬тического дарования нашему времени, тем не менее была и остается крупнейшим поэтом предреволюци¬онного времени, и какое неблагоприятное впечатле¬ние производит это не только на старую поэтичес¬кую интеллигенцию, но и на молодежь, немало учившуюся у Ахматовой.

Ахматова до сих пор не имеет ни одного метра собственной жилплощади. Она живет в комнате бывшего своего мужа, с которым она давно разо¬шлась. Не надо доказывать, как это для нее унизи¬тельно».

Из двух книг, над которыми с конца 1939 г. ведется работа, выйдет одна —«Из шести книг». Вместе с Ахматовой ее подготовили ее ближайшие друзья —М. Л. Лозинский и Ю. Н. Тынянов. В ок¬тябре 1939 г. ей помогали отбирать стихи для книги Л. Я. Гинзбург и Л. К. Чуковская. В конце нояб¬ря 1939 г. Ахматова в Москве читает новые стихи Б. Л. Пастернаку. «Теперь и умереть не страшно…» — говорил ей Б. Л. (1, 58). В двух издательствах идет работа над книгами, Ахматова знакомится с внут-ренними рецензиями, где после общих похвал пред¬лагаются изъятия многочисленных стихотворений. В мае 1940 г. она правит верстку книги «Издатель¬ства писателей» и испытывает горькое чувство от того, что многое самое значительное в сборник не попало: «Я сейчас прочитала верстку и ясно увиде¬ла: какая бездарная, какая мелкая, какая ничтожная книга», — сказала она Чуковской (1, 97).

На самом деле чудом было уже то, что эта книга была. Ее сумели построить таким образом, что многие прекрасные ахматовские стихи, новые, еще нигде не напечатанные или напечатанные со¬всем недавно в журналах, открывали ее, —то есть сборник «Из шести книг» начинался с новой, шес¬той книги Ахматовой, которая здесь называлась «Ива» и имела дату—1940. Эпиграфом к ней Ах¬матова поставила строки Пастернака: «И было тем¬но. И это был пруд//И волны…» Стихи были от-редактированы таким образом, что из многих новых стихов почти совсем исчезли упоминания Бога, пессимизм и мистика. Воспоминания о прошлом звучали как «пушкинская тема», что подкреплялось обилием пушкинских эпиграфов. Темы арестов, ссылок, страданий из-за потерянных близких не существовало вовсе. Редактура была проведена очень аккуратно,— так, из стихотворения «Воро¬неж» были убраны только посвящение Мандельш¬таму и последняя строфа: «А в комнате опального поэта//Дежурят страх и Муза в свой черед.//И ночь идет,//Которая не ведает рассвета». Осталось кра¬сивое «зимнее» стихотворение о ликовании в гостях у города на «могучей победительной земле», с ис¬торическим экскурсом во времена Петра и Куликов¬ской битвы.

Стихотворение «Мне ни к чему одические ра¬ти…» заканчивалось строкой о звучании стиха — «На радость вам и на мученье мне». Слово «му¬ченье» было вынуто, осталась только радость: «На радость вам и мне». В книге нет поэм. Два отрывка—«И упало каменное слово» из «Реквиема» и «Окопы, окопы…» из «Путем всея земли» печата¬ются как самостоятельные стихотворения. В послед¬ний момент в верстке было вынуто стихотворение «Последний тост» —«Я пью за разоренный дом…».

В мае 1940 г. книгу на несколько дней задер¬жал Обллит—цензура, но 22 мая разрешил выпус¬тить ее на книжные прилавки.

10 июля 1940 г. в «Литературной газете» поя¬вилась рецензия В. Перцова, того самого критика, который в 1925 г. писал о ее поэзии, как о «стенань¬ях женщины, запоздавшей родиться или не сумев¬шей вовремя умереть». Теперь критик хвалит лите-ратурное мастерство поэта, но оговаривается:

«Героиня Ахматовой и мы—люди слишком разные. Это не может не сказаться».

В августе 1940 г. Фадеев и Пастернак выдви¬нули книгу Ахматовой на Сталинскую премию. В магазинах за книгой Ахматовой выстраивались очереди, люди стояли в них по шесть часов, и им выдавали номерки…

А в сентябре 1940 г. управляющий делами ЦК ВКП(б) Д. В. Крупин подал члену Политбю¬ро ЦК А. А. Жданову записку, в которой пере¬числял все недопустимые качества, присущие Ах¬матовой: «Никакого отклика на советскую дейст¬вительность, — это раз, и главное—проповедь рели¬гии» (1, 220).

Крупин составил подробный список упомина¬ний о Боге, ангелах, литургии, иконах, храмах, о «белом рае» и пр. Жданов потребовал сооб¬щить ему список лиц, виновных в выпуске книги. Г. Ф. Александров и Д. А. Поликарпов представили такой список в ЦК. На членов партии были наложе¬ны партийные взыскания. Специальное постановле¬ние ЦК осудило сборник Ахматовой и приказало изъять книгу*.

Разумеется, о присуждении Сталинской пре¬мии уже не могло быть и речи, но изъять книгу оказалось невозможным: она была распродана. В журнале «Литературный современник» об Ах¬матовой еще писал критик И. Гринберг с глубоким уважением: «Камерность» Ахматовой не так-то уж проста (…) в стихах, казалось бы, совсем «камер¬ных», присутствует чувство времени, присутствует

* См. в кн.: Литературный фронт. История политической цен¬зуры 1932-1946. М., 1994.

память о широком мире. Вот эта память о мире, это чувство эпохи и придает такую мощь лири¬ческим стихам больших поэтов, делает эти сти¬хи напряженными, способными увлечь, покорить читателя»*.

В «Литературной газете» Гринбергу возразил критик С. Нагорный: «…стихи Ахматовой глубоко чужды самому духу советского общества»**. Подоб¬ная же оценка прозвучала в явно заказной «сверху» редакционной статье «Ленинградской правды» от 27 сентября 1940 г.: стихи, вошедшие в сборник Ахматовой «Из шести книг» —упадочнические и бледные, они включены в книгу по вине беспечных редакторов* * *.

Вторая книга стихотворений Ахматовой, кото¬рую готовил Гослит, в таких условиях выйти не могла. Анна Ахматова в беседах с друзьями и в ав¬тобиографических набросках многократно вспоми¬нала об истории выхода «Из шести книг» и находи¬ла многие объяснения ее неприятия официальным партийным и чиновничьим руководством. По одной из ее версий, виновато было выдвижение на Сталин¬скую премию —премию должны были присудить совсем не такой книге. По другой версии, причиной была замена стихов, уже утвержденных в Москве, на новые, в том числе такие «грустные», как «Ива», включение многих —около тридцати — старых сти-хотворений. Она искала логику, но логики не было,

* Литературный современник. 1940. № 8—9. С. 213. ** Нагорный С. «Следующий номер»//Литературная газета. 1940. 29 сентября.

*** «Активизировать работу писателей»//Ленинградская правда. 1940. 27 сентября.

как ее не было в массовых репрессиях. Была причи¬на—абсолютное несоответствие всего поэтического строя творчества Ахматовой — бравурному и опти¬мистическому строю социалистического реализма с его утверждением положительного героя и вос-питательной роли искусства. А то, что поэзия Ах¬матовой воспитывала благородство души и высоту чувства,— в 1940 г. не принималось в расчет.

Тревога за находящегося в сибирском лагере сына, огорчение от возобновившейся литературной травли, аресты и болезни близких, ухудшение здо¬ровья, потеря надежды на получение собственного жилья, неопределенность отношений с В. Г. Гарши-ным, врачом-патологоанатомом, далеким от литера¬туры и к тому же несущим в собственной душе тяжелую гаршинскую наследственность—склон¬ность к неврастении, депрессии и мучительным бо¬рениям совести, — таковы были основы мироощуще¬ния Ахматовой.

Между тем начиналась новая эпоха в судьбах мира и России — Вторая мировая война. СССР на¬пал на Финляндию, фашистская Германия захвати¬ла Париж, немцы обстреливали и бомбили Англию. Ахматова пишет об этом —«Когда погребают эпо-ху…», «Лондонцам», «С Новым Годом! С новым горем!..». Ее голос приобретает все большую тор¬жественность, изображение современности включено в ряд библейски-апокалиптических и шекспировских сюжетов. «Распятие» —о горе матери, на глазах ко¬торой терзают и убивают сына. «И сделалась война на небе» — эпиграф из Апокалипсиса к стихотворе¬нию «Двадцать четвертую драму Шекспира…» («Лондонцам»). Она пишет поэмы —«Путем всея земли», в которой пласты исторического времени как бы перемешались и сдвинуты, и героиня свобод¬но проходит сквозь них в своем длинном пути через события истории к «великой зиме» «белой схимы», то есть к смерти. С ноября 1940 г. в ее жизнь входит «Поэма без героя» — отдельными кусками, которые поначалу кажутся ей то ли «маленькими поэмами», то ли «северными элегиями». Во всех отношени¬ях—и в личной судьбе, и в творчестве — 1940 г. был для Ахматовой судьбоносным: «Из года сороково-го,//Как с башни, на все гляжу».

КОММЕНТАРИИ

В первый и второй тома собрания сочинений Анны Ахматовой вошли все известные в настоящее время стихо¬творения поэта, впервые расположенные по хронологи-ческому принципу*: от немногих ранних сохранившихся стихотворений гимназических лет —до предсмертных, 1966 г. Такое расположение позволяет проследить твор¬ческий путь Анны Ахматовой, эволюцию ее поэтического стиля от ранних подражательных опытов, ученичества у В. Брюсова, М. Кузмина, И. Анненского —до становле¬ния и расцвета творческой индивидуальности поэта, современницы А. Блока, Н. Гумилева, О. Мандельш¬тама, М. Цветаевой, Б. Пастернака, В. Маяковского.

Хронологическая последовательность расположе¬ния стихотворений дает возможность рассмотреть сущ¬ность акмеизма как литературного течения, сформиро-вавшегося на основе символизма и в борьбе с ним и сыгравшего важную роль в развитии русской лирики XX столетия, показать, как творчество Анны Ахматовой, являя собой торжество русского классического стиха, торжество реализма в лирике, представляет собой в то же время высшее достижение в развитии поэзии Серебря¬ного века, уходящей корнями в творческие принципы символизма.

* Стихотворные циклы сохранены только в тех случаях, когда стихи были написаны практически одновременно.

Хронологическая последовательность позволяет вы¬явить законы развития творческой системы Анны Ах¬матовой, продемонстрировать, как варьируется и фор-мируется тот или иной образ или система образов в стихотворениях, относящихся к одному хронологиче¬скому периоду или разъединенных во времени.

Издатели и друзья, общавшиеся с Ахматовой в 1960-е годы, когда она готовила свою последнюю итого¬вую книгу «Бег времени», запомнили ее нежелание печа¬тать стихи по хронологии (известно ее суждение, что «хронология может убить кого угодно, даже Пушкина»). Однако в этот период