мужествен¬ный мужчина, — казалось, что он опирается на нее, а не наоборот. Когда они с Ахматовой читали стихи на Жуковской у Елены Сергеевны Булгаковой, которая много помогала им обоим, — это был эстетический праздник» ***.
Владимир Александрович Луговской (1901— 1957), попавший в Ташкент раньше Ахматовой, появил¬ся в ее доме с первых дней после ее приезда. Он пере¬живал в ту пору тяжелый психологический кризис — сомнения в своей храбрости и силе духа после участия в одном из боев в роли корреспондента. Осмысляя свою жизнь и судьбу, в Ташкенте Луговской начал работу над первыми поэмами будущей книги «Середина века», в 1950-е годы кардинально переделанной им, превра-
* Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 406 «Павловский А.И. Анна Ахматова. Очерк творчества. Л.,1966. С. 123—130.
«* Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 371—372.
щенной в политический трактат о Ленине и силе ком¬мунистических идей и вышедшей уже после его смерти (1958). Но в 1943 г. исповедальные «белые стихи» Луговского потрясли слушателей, и Анна Ахматова высоко ценила их, а его самого считала образцом ис¬тинного поэта, всегда сомневающегося в себе — и пи¬шущего об этом.
Из воспоминаний Э.Г. Бабаева: «Иногда он при¬ходил к Анне Андреевне и читал ей отрывки из своих новых стихов. Анна Андреевна тогда отодвигала свой стул в тень и молча слушала его.
Ты разве жив?
Я жив, живу в Дербенте.
Однажды я слышал, как он читал свою поэму «Белькомб», одно из самых таинственных произведе¬ний его книги «Середина века».
Там много неясностей, недомолвок, биографичес¬ких и исторических. Что привело поэта в этот курорт¬ный городок в Савойских Альпах и почему такая горе¬стная интонация? И главное, откуда этот страх, нарас¬тающий, как лавина, готовая поглотить мир:
И, грохоча туманным колесом, Пошла лавина смертными кругами…
Видно, там, в Белькомбе, поэтом владело великое смятение. И началось это еще до войны: «Ты думаешь, что я ищу покоя?.. / /Я очень осторожен, и за мною / / Огромный опыт бедственного счастья…» *
‘Бабаев Э. Назначенный круг / Вопросы литературы. 1995. Вып. ГУ. С. 275.
Иногда, вспоминает Э. Бабаев, Луговской «сидел на ступеньках, опустив крылья своего плаща, какой-то несчастный, чем-то потрясенный, как демон, в глубокой задумчивости. •.. .. .он как будто искал снисхожде¬ния у Анны Ахматовой. Целовал ее руки, читал ей свои исповедальные стихи. Но она отмалчивалась. И только однажды, увидев, как Луговской вскапывал землю вес¬ной после заморозков, когда зацветали деревья, сказала:
— Если хотите знать, что такое поэт, посмотрите на Луговского!» *
Приведем одно из стихотворений В. Луговского, появившееся 14 ноября 1943 г. на страницах ташкентс¬кой газеты «Правда Востока», — оно может служить как бы «поэтическим фоном», на котором ярко высту¬пает своеобразие «военных» и «ташкентских тем» ли¬рики Ахматовой:
Шуршали голубые тополя,
Луна летела на осеннем небе,
Таком огромном и таком бездонном,
Что каждое движение ее
По золотому кругу мирозданья
Живым казалось, трепетным и легким.
Кружась во сне, на землю падал лист.
И далеко по улицам Ташкента
Я слышал голос — важные известья,
Сигнал Москвы и мерный шум эфира.
Стояли толпы возле рупоров.
И «Широка страна моя родная»
Играла затемненная Москва.
Остановился я в толпе случайной.
Нет больше мочи. Дальше не пойду. …
* Б а б а е в Э. Назначенный круг / Вопросы литературы. 1995. Вып. IV. С. 276.
Люди напряженно ждут известий:
Но медлит, медлит диктор.
… И нестерпимо в мире больше ждать.
Одно известно всем — идет Победа.
Замысел цикла поэм Луговского «Середина века» *, очевидно, восходит к ахматовской поэме «1913 года, или Поэма без героя», как она называлась в годы вой¬ны. Отдельные составляющие цикл поэмы, так же как у Ахматовой, приурочены к определенным датам, дей¬ствие происходит на фоне исторических событий, на¬бор которых тождественен упоминаемым в поэзии и ав¬тобиографической прозе Ахматовой. Так же сдвигают¬ся и переплетаются пласты времени и пространства. Поэма «Сказка о дедовой шубе» повествует о событи¬ях начала XX века: «Поверить трудно — умер Мен¬делеев» (он умер в 1907 г.); «А Блерио не может уле¬теть // На моноплане. Все ломает крылья» — собы¬тия происходят в конце 1900-х годов; «Вы видели Шаляпина в «Борисе»?» — Шаляпин пел партию Бориса Годунова с 1898 г.; «Столыпинская дума. Ху¬тора. // Петля Столыпина. Террор кромешный» — это о периоде после 1906 г., когда П.А. Столыпин стал министром внутренних дел, затем председателем Со¬вета министров, а в 1906 — 1911 гг. провел аграрную реформу, утверждающую право каждого крестьянина на свой собственный надел земли («хутора»).
В поэме «Как человек плыл с Одиссеем» рефре¬ном проходит дата — 1916. «Шестнадцатый кончал¬ся страшный год…» «Да ведь и год-то был совсем
‘Луговской В. Середина века. Книга поэм. М.: Сов. писатель, 1958. Далее страницы указаны в тексте.
последний, / / Шестнадцатый. Распутина прикончи¬ли вчера».
Время действия поэмы «Новый год» — новогод¬ний вечер с 1918-го на 1919 г. И так далее, вплоть до лет войны, послевоенных переоценок прошлого (XX съезда) и нового возвращения памяти к годам юности и революции. Восходит к ахматовской образ¬ности поэтический язык Луговского.
Луговской:
Речные девки в реках мочат косы И выжимают косы. … (С. 17)
И человек сидит у той дороги, Сам черный, черный, вроде даже стылый,
И злобно щерится, и всем пророчит Войну и мор, и голод, и пожар. (С. 18)
Германия упала на колени, Могилы наползают на могилы (С. 31)
Кладут каменья белые по взгорью (С. 18)
Корабль звенит, как тетива тугая,
И парус, накренясь, летит упрямо …
Ахматова:
А я сушила соленую косу… («У самого моря»)
Приходил одинокий прохожий И один на дворе говорил: «Сроки страшные близятся. Скоро Станет тесно от свежих могил. Ждите града, и труса, и мора, И забвенья небесных светил…»
(1914)
Как белый камень в глубине колодца (1916)
…На этом корабле есть для меня каюта И ветер в парусах — страшная минута Прощания с моей родной страной, (цикл «Смерть», 1942)
Корабль идет, отмеченный
судьбою,
Навстречу верной гибели своей. (С. 23)
… и обе дочки Вдруг оказались возле Херсонеса. Там быстро вылетел маяк высокий, И завизжали цепи. Севастополь Пошел навстречу ясными огнями. Ложится ветер. Катится луна.
Когда возвращалась, маяк
с востока
Уже сиял переменным светом И мне монах у ворот Херсонеса Говорил: «Что ты бродишь
ночью?» («У самого моря»)
Темы обысков и арестов у Луговского напомина¬ют ташкентский вариант пьесы Ахматовой «Энума элиш»:
И человек с наганом хлопнул дверцей, Усталый, почерневший, в черной коже. «Ее не тронули, — сказал расстрига, — Она хорошая. Она ребенок. Она тут ни при чем. Забрали мужа…» (С. 54)
Ахматовские «пармские фиалки» возникают в строке:
Вдыхая пармскую тоску фиалок… (С. 84)
А ахматовское размышление о славе — в строках Луговского:
Не то, чтоб слава — знаем эту славу! Не то чтоб почесть — знаем эту почесть! Но дух истории тревожит камни… (С.108)
«Кладбищенские кресты» из «Поэмы без героя» вспоминаются при чтении у Луговского:
О, карта мира, ветер, посвист флейт, Железные кресты и громы маршей, И безнадежность, может быть, расплата, Кровавое победное гнилье, Кресты железные, березовые, даже Бетонные кресты, кресты кривые… (С.126)
Образ девушки у Луговского : «И парижанка до мозга костей, / / Чуть бережливая, как ртуть живая…» (С. 111), кажется, восходит к «той молодящейся, увы, и деловитой парижанке», а ахматовская тема «черного кольца» ведет к сюжету одной из поэм Луговского:
Дарю тебе, любимый, два браслета, Стеклянные и тонкие. Смотри, Обычные браслеты таитянки, Кто их наденет, будет вечно твой. Дарю тебе стеклянные браслеты Прощанья, верный дар моей разлуки. Не мне тебя сдержать — отдай браслеты Той, кто тебя на счастье позовет. (С. 151)
Лестница, площадка, стол и прочие аксессуары места действия драмы «Энума элиш» вспоминаются при чтении у Луговского:
Вот будто бы большие марши лестниц… Площадки, двери золотого дуба… И никого. А впрочем на площадке, Которая во сне проплыла мимо, За круглым полированным столом Сидели двое, очень молодые,
Держа друг друга за руки. Бесстрастно Они во сне упали в пустоту. Я лишь заметил алый переплет Знакомой, нужной, непонятной книги, Которая лежала на столе. (С. 152)
В последних строках угадывается любимый Ах¬матовой дантовский сюжет Франчески и Паоло.
В стихах Луговского — ахматовский мяукающий кот с горящими глазами, героиня — в одной рубашке («Энума элиш»):
…еда лежала. Кот, слегка ощерясь. Глядел в окно. Зеленые глаза, Как блюдечки, катались возле носа. (С. 161)
Она была в одной рубашке. Тело Так золотилось, будто бог зажег В нем на прощанье золотую лампу. Была рубашка в тех тугих морщинках, Которые, как жилки желтых листьев, Обозначают осень и усталость. (С. 156)
Строка «Из бездны времени» (С. 156) Луговско¬го — параллель к «De prufundis» Ахматовой. Близки образ Луговского «Кто справится, скажи, со скоростя¬ми…» (С. 157) и тема «скорости» у Ахматовой. Близ¬ки темы времени, которого «больше не будет», и памя¬ти, и «летучей рыбы» — снаряда или самолета, и «ти¬хого Дона», и двоих, идущих по набережной:
…Вот и все, мой милый, Простимся, время кончилось. Гляди! (С. 160)
И если будет память, не забудь! Но память будет, будет, будет, будет! — Снаряд прошел безмолвно, словно рыба. (С. 162)
По набережной с низким парапетом Мы только двое шли. (С. 163)
И тихнй Дон скользил в твоих губах. (С. 165)
У Луговского: У Ахматовой:
Кружилась долго черная пластинка И мяучит песенка простая. И голосом мяукающим пела. (С. 176)
И, наконец, тема одной из поэм Луговского является развернутым ахматовским образом из сти¬хотворения, одно время существовавшего как само¬стоятельное произведение, а затем входившего в «Поэму без героя» и, наконец, отброшенного в «ва¬рианты».
В поэме Луговского «Первая свеча» описаны два эшелона; в одном —
Стремились люди на восток, как должно,
Чтобы работать, жить, изобретать,
И темнота летела вслед за ними
На мягких крыльях бархатно-совиных. …
(С.177)
В другом:
Навстречу выносились эшелоны С гармониками в огненных теплушках, Орудья под зелеными чехлами, Спокойные скуластые ребята
Соскальзывали кошками на рельсы, Бежали, наклонясь, за кипятком. И «За Москву!» — написано на стенках Теплушек этих, красных, как знамена.
Думается, что этот сюжет — две России, встречаю¬щиеся в пути с Востока на Запад и с Запада на Восток, был открыт для поэзии военной лирикой Анны Ахмато¬вой, в частности ее чеканным и кратким стихотворением-формулой «Не сраженная бледным страхом…» (1942).
Мы говорили в основном о воздействии стихов Ах¬матовой на поэзию Луговского. Но можно найти точки обратного воздействия — отголосок заветной темы Луговского, например, в элегии «Меня как реку, // Жестокая эпоха повернула. // Мне подменили жизнь…».
Отметим, наконец, что, как и Ахматова, глубины своих душевных метаний Луговской поверял по стихам Пушкина. Как уже говорилось, в ташкентские годы это были переживания, связанные с его кратким участием в военных действиях. Он мог прийти к Ахматовой в любой час дня и ночи с томиком Пушкина в руках, чтобы немедленно прочесть ей:
Ты помнишь час ужасной битвы? Когда я, трепетный квирит, Бежал, нечестно бросив щит, Творя обеты и
