молитвы?

Луговской задыхался, когда повторял эти страшные строки: «Как я боялся, как бежал…» — вот что я должен написать! Но когда Луговской ушел, Анна Андреевна ска¬зала, что такие стихи пишут только очень сильные люди*.

‘Бабаев Э. Назначенный круг. С. 267 — 277.

Особая тема в биографии Анны Ахматовой — ее общение с А.Н. Толстым. Анна Ахматова не любила Толстого. Она рассердилась на К.И. Чуковского, ког¬да тот в 1941 г. вспомнил о «молодом талантливом Але¬ше Толстом» времени их юности. Но — она бывала у него в гостях на домашних литературных вечерах, на чествовании актеров МХАТ (10 июня 1927 г.), на при¬емах в честь зарубежных гостей. В Ташкенте, когда их общение было особенно частым, именно А.Н. Толстой помог издать книгу стихотворений Ахматовой 1943 г., прохождение которой через многочисленные инстанции затянулось почти на год. При этом Ахматова была в доме Толстых независима и могла, например, заявить пришедшей с ней к Толстым Ф.Г. Раневской: «Фаина, мы не можем оставаться в этом доме, потому что здесь ругают Горького!» — и увести ее от роскошно накры¬того стола. Она винила Толстого в гибели Осипа Ман¬дельштама — «После того, как он дал пощечину Алек¬сею Толстому, все было кончено…», — но, хорошо со¬знавая эгоцентризм, неверность, стремление служить системе и угождать властям, она высочайшим образом ценила его талант, яркую индивидуальность и — мо¬жет быть, прежде всего — доброе отношение А.Н. Тол¬стого к ней самой. Вот как она рассказывала о своих взаимоотношениях с А.Н. Толстым в конце 1945 г. Исайе Берлину: «Алексей Толстой меня любил. Когда мы были в Ташкенте, он ходил в лиловых рубашках а 1а russe и любил говорить о том, как нам будет вместе хо¬рошо, когда мы вернемся из эвакуации. Он был удиви¬тельно талантливый и интересный писатель, очарова¬тельный негодяй, человек бурного темперамента. Его уже нет. Он был способен на все, на все, он был чудо¬вищным антисемитом; он был отчаянным авантюрис¬том, ненадежным другом. Он любил лишь молодость, власть и жизненную силу. Он не окончил своего «Пет¬ра Первого», потому что говорил, что он мог писать только о молодом Петре. «Что мне делать с ними все¬ми старыми?» Он был похож на Долохова и называл меня Аннушкой, — меня это коробило, — но он мне нравился, хотя он и был причиной гибели лучшего поэ¬та нашей эпохи, которого я любила и который любил *

меня» .

В Ташкенте Ахматова ходила на выступления Тол¬стого, нанесла ему «визит сочувствия», когда ему не дали Сталинскую премию (апрель 1942 г.). Вместе с тем любивший стихи Ахматовой А.Н. Толстой в своих офи¬циальных статьях и докладах имени ее в числе выдаю¬щихся советских поэтов не упоминал. Многократно слу¬шавший ташкентский вариант «Поэмы без героя», по¬эму «Путем всея земли» и военные стихи Ахматовой, Толстой был убежден, что Ахматова «воскрешает сим¬волизм», хотя при этом и «двигает вперед русскую поэ¬зию своими поэмами» (см. об этом: 1,407 и др.). Вот как выглядела в понимании Толстого «обойма» лучших советских писателей военных лет:

Литература наших дней — подлинное народное и нужное всему народу высокое гуманитарное искусство. Оно круто идет на подъем. Это поэма Твардовского «Василий Теркин», стихи Симонова, Исаков¬ского, Сельвинского, Суркова, Эренбурга, сатиры Маршака, ленинг¬радские рассказы Николая Тихонова, рассказы Соболева, Паустовско¬го, очерки Бориса Горбатова, повести и очерки Василия Гроссмана, по¬койного Полякова, военные рассказы непрофессиональных писателей,

«Берлин И. Из воспоминаний «Встречи с русскими писателя¬ми» / Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 443—444.

подписанные майорами и полковниками, «Радуга» Ванды Василевс¬кой и многое другое *.

И в то же время были темы, в которых именно в эти военные годы творческие пути Ахматовой и А. Толстого соприкасались, хотя они и принадлежа¬ли к разным историко-литературным мирам. Это преж¬де всего — тема патриотизма, тема Родины. А. Тол¬стой писал в статье «Как создавалась трилогия «Хож¬дение по мукам»: «Мы пришли к ощущению родины через глубокие страдания, через борьбу. Никогда на про¬тяжении, может быть, целого века не было такого глу¬бокого и острого ощущения родины, как сейчас» **.

И соприкосновение Ахматовой с официальной со¬ветской литературой в теме патриотизма, и диаметраль¬ное расхождение с нею можно проследить в одном сю¬жете, который, по-видимому, одновременно вошел в творческое сознание двух писателей, но был вопло¬щен ими абсолютно по-разному. Речь идет о сюжете возвращения с фронта израненного, не похожего на себя прежнего, героя и встрече его со своей слепой матерью. Толстой написал на эту тему рассказ «Русский харак¬тер» (окончен 1 мая 1944 г.). Ахматова начала в Таш¬кенте, не закончила, снова вернулась к этой теме в 1960-е годы и снова не закончила пьесу «о летчи¬ках» — «Слепая мать». В рассказе А. Толстого лейте¬нант Егор Дремов едва не погиб при взрыве танка во время сражения под Курском. У него сильно обгорело лицо, в течение восьми месяцев ему восстановили нос,

‘Литература и искусство. 1942. 5 декабря. Статья «О литерату¬ре и войне».

«Красная звезда. 1943. № 67. 21 марта.

губы, веки, уши. Перед возвращением на фронт он по¬лучил отпуск и поехал к отцу с матерью. Родители, в том числе его старая слепая мать, не узнали его, он расска¬зывал им об их сыне как о своем товарище.

— Ты скажи — страшно на войне? — перебивала она, глядя ему в глаза темными, его не видящими глазами. …

Чем дольше лейтенант Дремов сидел неузнаваемый и рассказы¬вал о себе и не о себе, тем невозможней было ему открыться, — встать, сказать: да признайте же вы меня, урода, мать, отец!.. Ему было и хорошо за родительским столом и обидно. …

Ночью Дремов не мог заснуть: «Неужто так и не признала, — думал, — неужто не признала? Мама, мама…»

Финал рассказа Толстого — письмо матери, на¬чинающееся словами: «Здравствуй, сынок мой ненаг¬лядный…», где она говорит о голосе своего материн¬ского сердца, которое подсказало ей: «Он это, он был у нас!» *

В пьесе Ахматовой домой, к своей жене и ослеп¬шей матери, под видом героя-летчика возвращается по¬хожий на него человек — его бывший друг, убивший его и присвоивший его документы, славу, героическую биографию. Жена, виновная перед мужем (в разных вариантах набросков — то ли в том, что имела любов¬ника, раненого, которого выходила, то ли в убийстве ребенка), делает вид, что узнала мужа. Но слепая мать категорически не признает чужого:

Мать (вздрагивая). Чей это голос?

Варя. Мама — это Игорь вернулся. (К Неизвестному.) Она ослепла.

Мать (брезгливо). Мало ли Игорей (т. 3. С. 297).

«Толстой А.Н. Собр. соч.: В 15 т. М., 1946—1953. Т. 14. С 42-48.

По глубокому убеждению Ахматовой, мать, даже слепая мать, не может не узнать сына и не может при¬нять за сына — чужого. Это самое сильное полемичес¬ки заостренное место ахматовских набросков несосто¬явшейся пьесы. В произведении Ахматовой тема геро¬изма снижена, слава достается не самому герою, а подменившему его двойнику, «штабному» подполков¬нику. «Вокруг все гремит его славой: город переимено¬ван в его честь. Выходят книги о нем, ему посвящена симфония. Но он каждую минуту ждет, что его разоб¬лачат. Симулирует потерю памяти от контузии» (т. 3. С. 295).

Летчик и его убийца предстают в одной из сцен как бы зеркальным отражением друг друга.

Тень на стене (страшная) кривляется. Пьяный N принимает ее за К., который якобы следит за ним. Стреляет в тень. Боится себя в зеркале — ему начинает казаться, что в зеркале не он, а каким-то чудом спасшийся сам Игорь… Слепая старуха мать в кресле. (Не то напевает, не то бормочет):

Я не вижу сокола

Ни вдали, ни около… (т. 3. С. 302).

Эти стихи, вложенные в уста слепой матери, на¬писаны Ахматовой в день ареста Н.Н. Пунина в 1949 г. — так в «военную» тему обмана, подмены, присвоенной чужой славы вплетается тема «лагерная», тема арестов и казней: «Вася пытается что-то сказать об этом Варе. X. слышит и доносит на Васю. Васю, конечно, берут. Расстрел» (т. 3. С. 302).

И еще один мотив возникает в набросках пьесы о летчиках — любви не к живому, а к мертвому, наме¬ченный в ахматовских набросках пушкинской цитатой:

«Я не хочу делиться с мертвецом / / Любовницей, ему принадлежащей…» («Борис Годунов», сцена «Ночь. Сад. Фонтан». Слова Самозванца). Присвоивший себе чужую личность и славу, убийца вынужден говорить, что в бою погиб он сам, выслушивать, как его чернят и поносят, видеть, как о мертвеце тоскует любимая им девушка. У Пушкина в подобной ситуации Марина Мнишек поддеоживает Самозванца : «Димитрий ты и быть иным не можешь; / / Другого мне любить нельзя» .

Так трансформируется в художественном мире Ах¬матовой традиционный для советской литературы во¬енных лет сюжет: мать и сын, вернувшийся с фронта. Так видоизменяется тема награды за героизм и тема славы героя.

В доме Толстых обсуждалось одно из самых инте¬ресных начинаний эвакуированного в Ташкент издатель¬ства «Советский писатель» — издание сборника польских стихов в переводе на русский язык — стихов о страданиях и борьбе оккупированной фашистами Польши (1942). Именно об этом говорили собравши¬еся в доме А.Н. Толстого^ тот вечер, когда Анна Ах¬матова познакомилась с Иозефом Чапским. Присут¬ствовали, кроме Толстых и А.Н. Тихонова (Серебро-ва), переводчики, невестка A.M. Горького — Н.А. Пешкова (Тимоша), Анна Ахматова, которую, по-видимому, также хотели привлечь к работе над пе-реводами. Чапский писал: «Мы договорились, что Ти-

‘Пушкин А.С. Поли. Собр. соч. : В 10 т. Т. 5. М, 1957. С 281.

хонов возьмет на себя издание сборника польских по¬этов, что сборник этот будет разбит на три части: стихи из оккупированной Польши (они дошли до нас через Лондон), стихи польских поэтов из Лондона, а также стихи, написанные в формирующейся в Советском Со¬юзе польской армии. Так же, как и на вечере в Юнги-Юль, я читал лондонские стихи» *.

Юнги-Юль (точнее Янги-Юль) — поселок под Ташкентом, где располагался штаб генерала Андерса, который в это время на территории СССР, с личного разрешения Сталина, формировал из пленных польских офицеров будущую народно-освободительную армию Польши для борьбы с Германией. В процессе форми¬рования выяснилось, что 15 тысяч поляков бесследно исчезли в советских лагерях. По распоряжению Андер¬са, Чапский, сам прошедший лагеря под Старобельс-ком и под Вологдой, — пытался выяснить их судьбу, но это ему не удалось. В 1942 г. Чапский ведал «куль¬турной работой» штаба Андерса, одной из форм кото¬рой должно было стать издание сборника польских пат-риотических стихов. В 1943 г. сформированные части польской армии переправились в Иран и вступили в войну с Германией на итальянском фронте. После окончания войны Польское правительство лишило гражданства солдат и офицеров армии Андерса, Чап¬ский оказался в Париже.

Польские стихи в чтении Чапского, сопровождае¬мые