Ташкенте, много и охотно принимала дома гостей, желавших услышать ее стихи.
«Калугин О. Дело КГБ на Анну Ахматову / В кн.: Госбе¬зопасность и литература на опыте России и Германии (СССР и ГДР). Материалы конференции. М., 1994. С. 75. «Там же. С. 76
Они приходили в июне — июле 1944 г. на Кутузовс¬кую набережную, в дом Рыбаковых, а после августа 1944-го — в коммунальную квартиру 44 Фонтанного дома, где при содействии О.Ф. Берггольц была вос¬становлена ее прописка (при эвакуации за жителями Ленинграда «бронировалась» их жилплощадь, однако комнаты все равно заселялись людьми из разбомблен¬ных домов). В двух комнатах, принадлежащих Ахма¬товой (одна предназначалась для освобожденного из лагеря и ушедшего добровольцем на фронт сына), был сделан ее друзьями необходимый минимальный ремонт. Об этом ремонте забавную подробность запомнил Г.П. Макогоненко: стекол не было, выручил друг О.Ф. Берггольц, заместитель директора Государствен¬ной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина Всеволод Марин: «Стекол у меня нет. Но для Ахмато¬вой надо воспользоваться резервами. Есть у нас в за¬пасниках множество дубликатов портретов писателей — на всякий случай. Все они разных размеров и, есте¬ственно, все застекленные. Сейчас мы их расстеклим. В случае чего ты подтвердишь, куда пошли вынутые стекла с портретов великих писателей. Думаю, нас простят…» *
Для конца 1944—1945 гг. характерны немногочис¬ленные, но высокие оценки военной лирики Ахмато¬вой — А. Сурков. Предчувствие победы (Литератур¬ная газета. 1944. 7 ноября); А. Сурков. Советская по¬эзия в дни Отечественной войны (М., 1944. С. 13); С. Спасский. Письма о поэзии (Звезда. 1945. № 1. С. 119—122); Е. Долматовский. Наши песни будут жить многие годы (Из выступления на X пленуме Правления Союза писателей СССР) (Литературная газета. 1945. 26 мая) и др.
Затем официальных восторгов становится меньше, но число публикаций Ахматовой растет. Первые номе¬ра журналов «Звезда» и «Ленинград» за 1946 г. выш¬ли с большими подборками ахматовских стихов: в «Звезде» № 1 их было семь: «Я не любви твоей про-шу…», «В парке» (Девяностые годы), «Хозяйка», «Вроде монолога» («Так вот он — тот осенний пей¬заж…»), «Как в трапезной, скамейки, стол, окно…», «Памяти Иннокентия Анненского», «Мой городок иг¬рушечный сожгли»; в журнале «Ленинград» № 1/2 — семь стихотворений и три отрывка из поэмы «Русский Трианон»: 1. «Как я люблю пологий склон зимы…», 2. «…И рушилась твердыня Эрзерума…», 3. «При¬кинувшись солдаткой, выло горе…» (Название этой публикации — «Отрывок из поэмы «Русский Триа¬нон». «Воспоминания о войне 1914—1917 гг.), стихо¬творения — «У кладбища направо пылил пустырь…», «Надпись на книге» («Почти отзалетейскойтени…»), «Август 1940 г. («Когда погребают эпоху…»), «Воз¬вращение» («Все души милых на высоких звездах…»), «Три осени» («Отрывок» от строки «…И я наблю¬дала почти без ошибок…»), «Вечерняя комната» («Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни…»), «Памяти друга» («Ив День Победы, нежный и ту¬манный…»). Обе подборки назывались «Стихи раз¬ных лет».
В номере 3/4 журнала «Ленинград» были опубли¬кованы «Пять стихотворений из цикла «Любовь» — «Cinque», стихи, навеянные встречей и долгими «несанк-
ционированными» беседами с английским дипломатом, литературоведом и философом И. Берлином.
В конце июня 1946 г. утвердили новую редколле¬гию журнала «Звезда», в которую вошел и М.М. Зо¬щенко.
7 января 1946 г. Ахматова выступала в Доме уче¬ных им. Горького на Неве, 17 марта — в Доме кино. Оба раза вступительные доклады о ее творчестве делал Б.М. Эйхенбаум. Он говорил о творчестве Ахматовой в историческом контексте великих имен Блока и Мая-ковского, о ее пути как о третьей линии наряду с сим¬волизмом и футуризмом. От символизма, по мнению Эйхенбаума, лирика Ахматовой отличалась «резкой конкретностью, вещественностью, точностью». Ей были свойственны «лаконизм, сжатость, энергия языка, ску¬пость слов». От футуризма ее творчество отличалось — «узостью тем, домашностью, тихостью («Слаб голос мой» и «Голос мой незвонок»), шепотностью, тяготе-нием к классичности, к равновесию, сосредоточеннос¬тью на теме любви». Но — интимная жизнь героини Ахматовой рисовалась в многочисленных связях с при¬родой, городом, жизнью других людей, историей. Двой¬ное восприятие мира — как бы с оглядкой на какую-то другую, простую жизнь — превращало героиню ахма-товской лирики в женщину из народа, «русскую бабу» *.
Б.М.Эйхенбаум показывал стилистическое свое¬образие ахматовской поэзии, для которой характерны «переходы от интимной, домашней интонации к тор¬жественной, ораторской», особо выделял тему «памя¬ти, истории» — «А я росла в узорной тишине…», и в совершенно неожиданном контексте цитировал от¬рывок из «Реквиема»: в поэзии Ахматовой личная жизнь ощущается как жизнь национальная, историчес¬кая, а миссия избранничества — как бремя, наложен¬ное судьбой: «Вот откуда и сила памяти, и страшная борьба с нею (потому что «Надо снова научиться жить»), и чувство истории, и силы для нового пути, трагическое (не личное) мужество, в жертву которому отдается личная жизнь: «Упрямая, жду, что случится» *.
Сложно-парадоксальный ход мысли исследовате¬ля сплетал в единый комплекс темы ахматовского «Рек¬виема» — «Надо, чтоб душа окаменела, // Надо сно¬ва научиться жить…» («Приговор», 22 июня 1939), стихотворения «Мужество» (1942) и трагического сти-хотворения «Пока не свалюсь под забором…» (30 ав¬густа 1921), обращенного то ли к умершему Н.В. Не-доброво, то ли к казненному Н.С. Гумилеву:
Упрямая, жду, что случится, Как в песне случится со мной, — Уверенно в дверь постучится И, прежний, веселый, дневной,
Войдет он и скажет: «Довольно, Ты видишь, я тоже простил». Не будет ни страшно, ни больно… Ни роз, ни архангельских сил…
Б.М. Эйхенбаум говорил о двух этапах творчества Ахматовой, давал разъяснение сути второго этапа (осо¬бенно четко это сформулировано в конспекте речи пе¬ред выступлением Ахматовой 17 марта в Доме кино): «Поэзия Ахматовой — одно из тех больших явлений, которое связано с историей целого поколения, прошед¬шего весь путь от первой русской революции до второй мировой войны (40 лет). Я сам из этого же поколе¬ния — и поэзия Ахматовой — факт моей душевной, умственной и литературной биографии. Мне и легко, и очень трудно говорить — не все скажу ясно.
Самое важное то, что Ахматова, пережив эпоху молчания и уединения (1925—1935), нашла силы для нового пути, для нового творчества. Дело тут не только в личных силах, в личном таланте: тут нужно говорить об исторических силах и стимулах. Сохранить силу жизни можно личным усилием — сохранить творчес¬кую силу невозможно. Мне кажется, что важнее всего понять именно это, потому что мы сегодня слышим новый голос Ахматовой».
По мнению Эйхенбаума, в новых стихах Ахмато¬вой «голос стал торжественнее, история вошла в поэ¬зию» *.
В марте 1948 г. Ахматову пригласили выступить в Доме ученых в Лесном. На этот раз она попросила сделать вступительное слово к ее выступлению Г.П. Ма-когоненко. Ахматова говорила ему: «Не очень я люб¬лю подобные представления. Это как на гражданской панихиде — говорят о заслугах усопшего. Присутство¬вать на собственной панихиде — кощунство. Но люди хотят узнать обо мне, а прочесть негде. Нельзя не ува¬жить их просьбы» **.
«Я стремился взглянуть на творчество Ахматовой с нового, послевоенного рубежа, — вспоминал Мако¬
* День поэзии. С. 170—171. ‘* Об Анне Ахматовой. С. 269.
гоненко. — Многое тогда проверялось историей. … Двадцатилетняя женщина, вступая в самостоятельную жизнь, была далека от нарастающей общественной борьбы, от людей, которые ее вели. Отсюда ее поэти¬ческая позиция. Но грянула первая мировая война, ко¬торая потрясла Россию, и юная Ахматова не могла не почувствовать народной беды, не откликнуться на горе крестьянок-солдаток: «Над ребятами стонут солдатки, вдовий плач по деревне звенит» *.
Отсюда, утверждал Макогоненко, уменье Ахма¬товой запечатлеть время, трагизм и неустроенность че¬ловеческой жизни в кризисные для России годы. Во¬енные стихи Ахматовой Макогоненко включил в свою статью «Ленинградская тема», заказанную ему жур¬налом «Знамя» (1945. № 1. С. 210—211)
Весной 1946 г. Ахматова выступала по ленинград¬скому радио с чтением своих стихов. На адрес радио¬комитета пришло много писем, в которых люди благо¬дарили поэта за стихи о войне и за ее талант, «исключа¬ющий излишний пафос» **.
1 апреля 1946 г. группа ленинградских поэтов вы¬ехала для выступлений в Москву. Включение в группу Ахматовой было знаком официального признания.
Первое выступление ленинградцев состоялось 2 ап¬реля 1946 г. в Клубе писателей. Зал был переполнен. «Литературная газета» писала 6 апреля в статье «Ле¬нинградские поэты в Москве»: «Бурными аплодисмен¬тами встретили собравшиеся своих гостей: Анну Ахма¬тову, А. Прокофьева, О. Берггольц, Н. Брауна,
* Об Анне Ахматовой. С. 269. «Там ж е. С. 270.
B. Рождественского, М. Дудина. От имени московских писателей ленинградцев приветствует П. Антокольский.
Первым выступает самый молодой из приехавших поэтов — М. Дудин. В. Рождественский прочел стихот¬ворения «Белая ночь», «Когда мы сойдемся за круглым столом», «Портрет»; Н. Браун — стихи из цикла «Пись¬ма с войны» и из книги «Мой светлый путь»; Ольга Бер¬ггольц — главу из поэмы «Твой путь» и стихи из нового цикла. Большой успех имели стихи А. Прокофьева из цикла «Сад» и превосходное стихотворение «Закат».
Тепло приветствовал зал Анну Ахматову, прочи¬тавшую пять лирических стихотворений. Дружные ап¬лодисменты вызвали заключительные слова ее стихот¬ворения о ленинградцах:
…Да что там имена! Захлопываю святцы, И на колени все! багровый хлынул свет. Рядами стройными выходят ленинградцы, Живые с мертвыми: для славы мертвых нет» *.
Именно так — не «Для Бога мертвых нет», а «Для славы мертвых нет» — прочитала Ахматова последнюю строку стихотворения «А вы, мои друзья последнего призыва…», уже напечатанного к тому времени в жур¬нале «Знамя».
Вернувшись в Ленинград, Ахматова рассказыва¬ла А.В. Любимовой, что, «когда вошла ленинградская группа поэтов в зал Дома писателей, все встали. Ахма¬това шла первая, а когда она стала читать, тоже все вста¬ли и так и слушали ее стоя. Когда рассказывала, на гла-зах были слезы» **.
*Лит. газета. 1946. 6 апреля (статья без подписи). «Любимова А.В. Записи о встречах. / Об Анне Ахматовой.
C. 245.
3 апреля 1946 г. ленинградские поэты выступали в Колонном зале Дома Союзов. Вечер открыл Нико¬лай Тихонов. В информации «Литературной газеты» от 6 апреля 1946 г. сообщалось: «В Колонном зале вмес¬те с поэтами-ленинградцами, горячо встреченными аудиторией, читали свои стихи московские поэты П. Антокольский, В. Инбер, С. Михалков, Б. Пас¬тернак, И. Сельвинский и А. Сурков».
И.Г. Эренбург в третьем томе воспоминаний «Люди, годы, жизнь» пересказал свою беседу с Ахма¬товой после этого вечера: «В начале апреля в Колон¬ном зале был большой вечер поэтов-ленинградцев. Сре¬ди других читала свои стихи Анна Ахматова. Ее встре¬тили восторженно. Два дня спустя Анна Андреевна была у меня и, когда я упомянул о вечере, покачала го¬ловой: «Я этого не люблю… А главное, у нас этого не любят».
Я стал ее успокаивать — теперь не тридцать седь¬мой… Хотя мне незадолго до того исполнилось пять¬десят пять лет, я все еще не мог отделаться от наивной логики» *.
О «взрыве любви и восхищения», которым ода¬рили Ахматову москвичи на вечере в Колонном зале, рассказывала
