присутствовавшая там Наталья Роскина: «Я, конечно, была в числе тех, кто неистово аплодиро¬вал ей, требуя продолжать чтение. Я даже послала ей записочку, она легко нашла меня глазами и, улыбнув¬шись, отрицательно покачала головой. Ахматова была в черном платье, на плечах — белая с кистями шаль. Держалась она на эстраде великолепно, однако замет¬
«Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. Т. 3, М.,1990. С. 32.
на была скованность и какая-то тревога. Наконец, ей пришлось встать: «Наизусть я своих стихов не знаю, а с собой у меня больше нет». Залу было ясно, что это вынужденные слова. Овации продолжали греметь; про¬ницательная, отнюдь не наивная политически Ахмато¬ва сразу же почувствовала, что они не сулят ей добра. Этот вечер вскоре оказался для нее роковым» *.
4 апреля 1946 г. ленинградские поэты выступали перед студентами Московского университета, 6 апреля встречались с театральной общественностью Москвы в Доме актера. Второе выступление в тот же день со¬стоялось в Офицерском клубе ВМФ. Следующая встреча прошла 7 апреля в Центральном доме летчи¬ков. Всего у Ахматовой в Москве было восемь выступ¬лений; кроме названных выше — ее персональный ве¬чер в Московском клубе писателей (см. «Литератур¬ная газета», 13 апреля 1946 г.) и знаменитый вечер ленинградских поэтов в Политехническом музее, кото¬рый, по мнению многих присутствовавших на нем, по¬служил одним из поводов репрессий августа 1946 г. Н.Я. Мандельштам во «Второй книге» писала об этом со слов М.М. Зощенко: «Зощенко рассказывал, будто постановление появилось в результате доклада Ждано¬ва самому хозяину. Упор делался на вечер в Политех¬ническом, где весь зал встал, когда на эстраду вышла Ахматова. Хозяин будто бы спросил: «Кто организо¬вал вставание?» По-моему, это «цитатно», как говари¬вал Пастернак, то есть фраза из лексикона человека, которому ее приписывают. Разве хозяин мог предста¬вить себе, что кто-то завоевал популярность без помо¬
«Росхина Н. Четыре главы. YMCA-Press. 1980. С. 10.
щи аппарата, специализировавшегося на «продвижении в массы» очередных идолов? …
Ахматова рассказывала, как она похолодела от страшного предчувствия, когда началась овация… Зал утих, она долго искала очки, напялила их на нос и ста¬ла читать по бумажке глухо и небрежно, не глядя на аудиторию, чтобы не вызвать нового взрыва. Она не хотела заигрывать с толпой, которая забыла, в каком мире мы живем» *.
Сама Надежда Яковлевна на этом вечере не при¬сутствовала, но там был ее брат. «По его словам, Ах¬матова выглядела совершенно спокойной, на овацию не обратила внимания и, торопливо прочтя стихи, ушла, не оглядываясь». Вскоре по возвращении из Москвы в Ленинград Ахматова обнаружила, что для входа в ее квартиру во флигеле Фонтанного дома — дома Сев-морпути — надо предъявлять пропуск с фотографией, на котором определена ее «принадлежность» к Фон¬танному Дому: «Жилец». Разовые пропуска в проход¬ной главного здания теперь выписывали всем приходя¬щим гостям, а хозяева, в том числе Ахматова, должны были «отмечать» эти пропуска, указывая время ухода посетителя. В потолке ее комнаты появились просвер¬ленные отверстия, в которых она с помощью спицы пы¬талась нащупать подслушивающие устройства. У во¬рот дома постоянно дежурили специальные агенты, ко¬торые сопровождали Ахматову и ее спутников в их прогулках по городу. «В период перед постановлением (курсив мой — Н.К.) Ахматова научилась не разгова¬ривать в своей комнате» **.
‘Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 307—308. «Там ж е. С. 305.
Э.Г. Герштейн в своих «Мемуарах» назвала ап¬рельские выступления и встречи Ахматовой в Москве «пиршествами тщеславия» *. Думается, что она не пра-ва.Тревоги было значительно больше, и значительно лучше поняла состояние души Ахматовой тех дней Н.Я. Мандельштам: «Она притворилась не игумень¬ей, а рядовой монахиней, строго выполняющей устав монастыря. А на самом деле она была игуменьей, кру¬той и самовластной, в чересчур строгом монастыре, где каются во всех грехах, а иногда, вспомнив прошлое, пре¬даются необузданному веселью» **. В июле 1946 г. Надежда Яковлевна гостила у Ахматовой в Ленингра¬де. Они вместе разглядывали следовавших за ними «топтунов», не пытаясь избавиться от слежки, — по теории Ахматовой, «надо было делать вид, будто не замечаешь спутника, иначе высокое учреждение оби¬дится и уничтожит нас — мы не смели проникать в его тайны, то есть в явный и грубый надзор…» ***.
Тем не менее в двух издательствах готовились книги Ахматовой: «Стихотворения. 1909—1945» (М.;Л.: Гослитиздат, 1946), свыше 300 страниц, и «Избран¬ные стихи» (М.: «Правда», 1946. Б-ка «Огонек», 48 страниц). Первую из них готовил В.Н. Орлов. 11 марта 1946 г. сборник был подписан к печати.
В.Н. Орлов составлял его вместе с автором, стихи были расположены по хронологии, разделы названы по заглавиям сборников, хотя им не соответствовали. От¬крывал книгу раздел «Вечер» с эпиграфом из Андре Терье по-французски:
* Г е р ш т е й н Э.Г. Мемуары. СПб., 1998. С. 501. «Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 308. «»Там же. С. 303.
La fleur des vignes pousse Et j’ai vingt ans ce soir.
Angre Theuriet
Этот эпиграф — «Распускается цветок виногра¬да, // А мне сегодня вечером двадцать лет» — уже был поставлен в этом разделе в сборнике «Из шести книг», но состав раздела там был другой. На этот раз в него вошли стихотворения 1909—1911 гг., открывал¬ся он стихами, в книгу «Вечер» не входившими: «По¬душке уже горяча…», «Тот же голос, тот же взгляд…», «Читая Гамлета» и т.д. Раздел «Четки» включал стихи 1912—1913 гг., «Белая стая» — 1914—1916 гг., «По¬дорожник» — 1917—1919 гг., «Аппо Domini» — 1921—1922 гг. Все они имели эпиграфы, все компози¬ционно не соответствовали пяти ранним ахматовским книгам. Дальше шли разделы: «Ива» — стихи 1924— 1940 гг., эпиграф:
И было темно. И это был пруд И волны.
Этот же эпиграф был в сборнике «Из шести книг», только там раздел «Ива» открывал книгу. Последний раздел «Нечет» (1941—1945), с эпиграфом из Шота Руставели: «Что отдал — то твое». В этом разделе были стихи о войне, «Ленинградский цикл», «Новоселье», стихи о Ташкенте, «Вступление в Ташкентскую поэму» и отрывки из «Поэмы без героя».
В конце весны 1946 г. Ахматова выбирала для кни¬ги обложку (она бы хотела «серый холст»), давала ин¬тервью, в которых говорила об этой книге. В газете «Ве-
черний Ленинград» 8 марта 1946 г. появилась фото¬графия: «Ахматова читает стихи своей внучке» — в рубрике «Знатные женщины нашего города» *.
Книга была издана. К июлю 1946 г. Ахматова име¬ла сигнальный экземпляр, к августу в помещении из¬дательства лежали стопки отпечатанного тиража. Пос¬ле постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звез¬да» и «Ленинград» тираж был уничтожен.
В издательство «Советский писатель» была сдана еще одна ахматовская книга — «Нечет». 13 июля 1946 г. критик А.К. Тарасенков написал «внутреннюю рецензию» на нее: «Анна Ахматова. Седьмой сборник стихотворений. 1940—1946». Рецензия была не про¬сто положительной, — она была восторженной: «Я высказываюсь за немедленное издание этой книги Ахматовой. Первоклассный русский лирик, Ахматова стала СОВЕТСКИМ ПОЭТОМ. Это для всех нас большая радость». А.К. Тарасенков пишет о том, что Ахматова молчала двадцать лет перед войной, потому что ей не просто было принять в свое сердце новых людей, новый мир. Но теперь это свершилось. В новой книге «все овеяно образами величавого военного вре¬мени», начиная от стихотворения «Лондонцам». «Пе¬вец любви становится певцом мужества». Как бы ми¬моходом критик отмечает, что все военные стихи Ах¬матовой «прошли через периодическую прессу в годы войны», то есть, проще говоря, были уже опубликова¬ны в «Правде», «Известиях», журналах «Знамя», «Звезда» и «Ленинград». Именно эти издания, как осо¬бо авторитетные, перечисляет Тарасенков. «Это исклю-
*П у н и н а И.Н. Сорок шестой год / Воспоминания об Анне Ахматовой. С. 466.
чительно сильные стихи, напряженные, волевые, гнев¬ные по отношению к врагу и одновременно озаренные высокими идеями гуманизма, человечности, когда речь идет о наших людях».
Вторую часть книги составляет «лирика в ее обыч¬ном смысле слова. Это редкостные по своему изяще¬ству и внутренней силе стихи». В них есть «какая-то мудрая усмешка старости над молодой человеческой душой с ее вечной неутоленностью и неспособностью уставать».
Третью группу стихов составляют «пейзажи Сред¬ней Азии, выполненные с ахматовским мастерством». Наконец, четвертая группа — стихи о прошлом, свя¬занные с концом XIX — началом XX века, в которых много тонкого философского раздумья. В этих стихах поэт «как бы сжигает корабли воспоминаний», «ее строчки о светских дамах начала века звучат иро¬нично, в иных случаях переходя в сарказм».
А.К. Тарасенков предложил издательству исклю¬чить лишь два стихотворения, имеющих «какой-то ре¬лигиозный подтекст» — «Третий Зачатьевский» и «Распятие». «Все остальное в новой книге Ахмато¬вой не вызывает никаких идеологических и уж конечно никаких художественных сомнений» (РГАЛИ, ф. 1234, «Советский писатель», оп. 11, е.х. 99).
До рокового постановления ЦК ВКП(б) «О жур¬налах «Звезда» и «Ленинград» оставался ровно месяц. После этого постановления газетные и журнальные страницы заполнят статьи о тех же самых стихах под заголовками «Безыдейная поэзия А. Ахматовой», «Поэзия вредная и чуждая народу», «Пустая, чуждая поэзия»… Таким образом, уточняем: не две, а три книги
Ахматовой были уничтожены этим постановлением: две изданы и их тиражи пошли под нож, рукопись третьей в 1953 г. была возвращена Ахматовой «за истечением срока хранения».
Последний горький и торжественный праздник в жизни Анны Ахматовой перед «анафемой» — учас¬тие в церемонии открытия гранитного памятника на месте перезахоронения Александра Блока на Литера¬торских мостках Волкова кладбища 7 августа 1946 г. и выступление вечером того же дня в Большом Драма¬тическом театре им. Горького, создание которого было связано с именем Блока.
«На кладбище с утра началось возложение вен¬ков. В полдень состоялось открытие памятника. С ре¬чами выступили В.Н. Орлов, В.Я. Софронов (артист Большого Драматического театра имени М. Горького; Блок был одним из основателей этого театра), Д.Е. Максимов, Л.А. Плоткин. Анна Андреевна все время стояла у самой могилы, не сводя глаз с бронзово¬го барельефа поэта.
К этому дню она написала стихотворение «Памя¬ти Александра Блока» (впоследствии оно печаталось без заглавия):
Он прав — опять фонарь, аптека …
Это стихотворение Ахматова прочла в тот же день на юбилейном вечере в Большом Драматичес¬ком театре» *
Д.Е. Максимов написал об этом вечере: «Я был свидетелем ее триумфа на вечере памяти Блока в Боль-
*Эвентов И.О. От Фонтанки до Сицилии / Об Анне Ахматовой. С. 369.
шом Драматическом театре (август 1946 г.), когда при ее появлении на сцене все присутствующие в зале стоя приветствовали ее полными жара и восторга, несмол-кающими аплодисментами. Нечто подобное, говорят, произошло тогда и в Москве. Это была встреча с полу¬забытым и вновь обретенным поэтом» *.
«Ленинградская правда» 8 августа 1946 года крат¬ко сообщала, что на вечере памяти Блока читали стихи Анна Ахматова и Михаил Дудин. Ни партийных ру¬ководителей Ленинграда, ни членов секретариата ле¬нинградской писательской организации, ни редакторов
