определеннос¬тью можно было сказать, что это профессор в старом, как бы петербургском смысле этого слова). Он подошел к Ахматовой, поцеловал ей руку и сказал: «Аня, нам надо поговорить». Они стали, разговаривая, ходить по перрону. Мы поняли, что уйти нам нельзя. Ходили они не очень долго, минут пять или во¬семь. Потом остановились, Гаршин опять поцеловал Ахмато¬вой руку, повернулся и ушел. Мы почувствовали, что он ухо¬дит, окончательно вычеркивая себя из жизни Ахматовой.

Ахматова подошла к нам. Она сказала совершенно спо¬койно, ровным голосом: «Все изменилось. Я еду к Рыбако¬вым». … Я побежал искать случайную машину. Вскоре нашел левака (тогда, впрочем, этого слова, кажется, еще не было). Я привел его на перрон, чтобы он помог нести вещи. Когда мы подошли к Ахматовой и Тамаре (Т.И. Сильман, жене Адмони. — Н.К.), они оживленно о чем-то говорили и продол¬жили разговор, идя к машине. Разговор был об английской по¬эзии, если я верно помню, о поэтах ирландского Возрождения. Шофер уложил вещи, мы уселись, поехали. По дороге говорили о тех улицах, по которым проезжали, отмечали изменения в об¬лике Ленинграда. Ахматова пристально смотрела на город, была, как всегда, необычайно точна и метка в своих словах.

Все время, когда мы ехали, меня мучила мысль: знают ли Рыбаковы, что к ним едет Ахматова. Потому что сами мы были в Ленинграде тогда бездомны, должны были искать при¬станище у друзей, — не знали бы, где приютить Ахматову» («Воспоминания». С. 342—343). Твоя страдальческая тень… — Цитата из главы 6 «Евгения Онегина» А.С. Пуш¬кина (строфа XXXVII), где эти слова обращены к убитому на дуэли Ленскому: «Его страдальческая тень, / / Быть мо¬жет, унесла с собою // Святую тайну…»).

122 Памяти Александра Блока. Впервые — «Сти¬хотворения», 1958. С. 60, под загл. «Памяти Александра Блока». В кн. «Стихотворения», 1961. С. 230—231 — без загл., включено под № 3 в цикл «Три стихотворения», посвя¬щенный Блоку, но посвящение Блоку не указано (1. «Пора забыть верблюжий этот гам…», 2 «И в памяти черной поша¬рив, найдешь…»); то же — в рукописи кн. «Нечет». В кн. «Бег времени». С. 426—427 — цикл имеет дату — 1944—1960. Дата — 7 июня 1946 — в рукописи кн. «Не¬чет» (РНБ). Печ. по кн. «Стихотворения», 1958. Дата — по рукописи кн. «Нечет».

Он прав — опять фонарь, аптека… — Цитата из стихотворения Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Когда он Пушкинскому Дому… — «Пушкинскому Дому»-

последнее стихотворение Блока (1921). И принял смертную истому… — Вместе с ближайшими друзьями поэта Ахмато¬ва была в квартире Блока в день его смерти, присутствовала на отпевании в церкви и на похоронах на Смоленском кладбище. В 1946 г. исполнилось 25 лет со дня смерти Блока. 7 августа 1946 г. Ахматова читала стихотворение на торжественном ве¬чере в Большом Драматическом театре им. Горького (БДТ), посвященном этой годовщине.

123 Наяву. Впервые — «Стихотворения», 1958. С. 57, под № 1 в цикле из трех стихотворений, без загл., с датой — 1946 (2. «Черную и прочную разлуку…», 3. «И сердце то уже не отзовется…» ). Графически разделено натри части: строки 1—2, 3—6, 7—8; «Стихотворения», 1961. С. 266—267 — под № 1, загл. «Наяву», в цикле из восьми стихотворений «Шиповникцветет». Эпиграф ко всему циклу:

Несказанные речи Я больше не твержу, Но в память той невстречи Шиповник посажу.

Даты после восьмого стихотворения ко всему циклу — 1946—1956. В составе цикла: 2. Во сне, 3. Сон («Был ве¬щим этот сон или не вещим…»), 4. « По той дороге, где Дон¬ской…», 5. Без названия («Таинственной невстречи…»), 6. Лирическое отступление («Я его приняла случайно…) с эпи¬графом «Раз в крещенский вечерок…», 7. Воспоминание («Ты выдумал меня…»), 8. Эпилог («Пусть кто-то еще отдыхает на юге…» ) с эпиграфом из И. Анненского «Ты опять со мной, подруга осень!»); «Бег времени». С. 383, под № 2 в цикле «Шиповник цветет. Из сожженной тетради» (из 13 стихот¬ворений + вступление). Дата —1946. Полная дата —13 июня 1946 — в рукописи кн. «Нечет» (РНБ), где стихотворение без загл. записано вслед за циклом «Cinque». Печ. по кн. «Сти¬хотворения», 1961. Дата — по рукописи кн. «Нечет».

Обращено к И. Берлину, с которым Ахматова познако¬милась в ноябре 1945 г. Вместе с тем включение этого стихот¬ворения в цикл из трех стихотворений (в книге 1958 г.), после-днее из которых посвящено памяти Н.Н. Лунина, позволяет увидеть в тексте и «пунинскую тему», — в частности, строка «И сигары синий дымок» может относиться как к Берлину, так и к Лунину.

Надпись на портрете. Впервые — «Стихотво¬рения», 1961. С. 251, из двух строф, посвящение Т. В-ой, дата — 1946; «Бег времени». С. 373, без разделения на строфы, дата — 1946. Полная дата в автографе, воспроиз¬веденном в кн.: ВечесловаТ. О том, что дорого. Л., 1984. Печ. по кн. «Бег времени». Дата — по автографу Т.М. Вечесловой. Восьмистишие Ахматовой было записано на двух фотокарточках Т.М. Вечесловой — на официальном фотопортрете 1942 г. — открытке, выпущенной тиражом 3000 экз.; с подписью под изображением: «Т.М. Вечесло-ва, засл. арт. РСФСР, орденоносец. Гос. ордена Ленина акад. театр оперы и балета им. Кирова» — и на фотокарточке обна¬женной балерины (текст располагался на груди). В последние годы жизни Т.М. Вечеслова охотно дарила копию последней фотокарточки с автографом Ахматовой своим друзьям. В авто¬графе вариант строки 5: «От такой и погибали люди».

Вечеслова Татьяна Михайловна (1910—1990) — бале¬рина, солистка Ленинградского государственного академичес¬кого театра оперы и балета имени СМ. Кирова (ныне — Мариинский театр), была знакома с Ахматовой, по-видимому, с 1944 г. В личном собрании Вечесловой имелся сборник сти¬хотворений Ахматовой 1940 г. «Из шести книг» со вписанны¬ми рукой Ахматовой под каждым стихотворением датами и ме¬стом написания; Ахматова подарила ей сигнальный экземпляр издания «Стихотворения», 1946 г., тираж которого был унич¬тожен после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинг¬рад». В воспоминаниях Вечесловой «Об Анне Ахматовой» со¬держатся сведения о посещении Ахматовой балетного спектак¬ля «Дон Кихот», в котором Вечеслова танцевала партию Китри. «Таня! Вы жар-птица! — сказала Анна Андреевна. Я видела, что она была взволнована. Как много своего, ахма-товского, вложила она в это слово! … Анна Андреевна си¬дела помолодевшая, повеселевшая и говорила о том, как пре¬красен наш голубой театр, какое счастье, наверное, танцевать в нем. Часто в тот вечер она повторяла: «Вы жар-птица» ( «Вос¬поминания». С. 462—463). «Жар-птица» И.Ф. Стравинс¬кого — дягилевский балет в постановке М.М. Фокина, кото¬рый Ахматова видела в Париже в Театре Елисейских полей («20 июня 1910 года была поставлена «Жар-птица», — писа¬ла Ахматова в очерке «Амадео Модильяни»).

Знакомство с Вечесловой повлияло на образ героини «По¬эмы без героя», которая в первой редакции сохраняла черты О.А. Глебовой-Судейкиной, но в более поздних переделках поэмы в балетное либретто обрела черты «полу-Ольги, полу-Т. Вечесловой», по собственному признанию Ахматовой в од¬ном из отрывков «Прозы о поэме».

Дымное исчадье полнолунья… — Лунная ночь — вре¬мя действия многих балетов, в которых танцевала Вечеслова: «Лебединое озеро», «Жизель» и пр. В ее книге «Я — бале-рина» есть поэтические описания красоты лунной ночи: «На Селигере были сказочные и таинственные места. Были там тихие заводи, где вода стояла неподвижно, вся скрытая под ковром огромных белых кувшинок. Вечерами они, волшебно белея, словно светились под луной (в памяти невольно возникал вто¬рой акт балета «Жизель»)» (Л.;М., 1966. С. 112). За та¬кой Чингиз послал посла… — Возможно, образ навеян ис¬полнением Вечесловой роли китаянки Тао Хоа в балете Р. Гли-эра «Красный мак» (с 1929 г., спектакль возобновлен в конце 1940-х годов). В исполнении Вечесловой особенно запомни¬лись зрителям и запечатлены фотокорреспондентами танец с веерами и танец «Птицы» — сон Тао Хоа, в котором она видит сказочных птиц с большими крыльями-рукавами (фото¬архив Театра им. СМ. Кирова, СПб.). Можно предполо¬жить, что впечатления от китайских танцев в исполнении Ве¬чесловой и от фотографий соответствующих балетных сцен со¬единились с недавними воспоминаниями Ахматовой из ташкентской жизни — времени ее общения с писателем В.Г. Яном, закончившим свой роман «Чингисхан» (1939, Го¬сударственная премия СССР 1942), где неоднократно упо¬минались китайские танцовщицы: «На вечерних пирах Чин¬гисхан слушал сказочников и певиц, певших персидские и ки¬тайские песни. Новые танцовщицы, только что прибывшие после двух лет пути из китайской столицы, разодетые в золо¬тистые шелковые одежды, бегали по темно-лиловым афганс¬ким коврам. Они показывали искусство танца, размахивая длин¬ными руками, подражая полету ширококрылых птиц, или, сви¬ваясь клубками, как змеи, разворачивались и кружились в хороводах» (Я н В.Г. Чингис-хан. Ч. 4, гл. 1). В романе Яна имеется и мотив посылки посла: «Он (китайский посол, мудрец Чан-Чун. — Н.К.) наотрез отказался ехать в карава¬не вместе с прекрасными дворцовыми певицами и танцовщица¬ми, которых одновременно посылали из Китая Чингисхану» (гл. 3). И такая на кровавом блюде… — Имеется в виду библейский сюжет о пляске падчерицы и племянницы Ирода, красавицы Саломеи, дочери его жены Иродиады. Саломея, по наущению матери, ненавидевшей Иоанна Крестителя, в на¬граду за пляску потребовала его голову, которая и была препод¬несена ей на блюде (см. Евангелие от Марка, 6. 17—28). Этот сюжет будет использован Ахматовой еще раз в 1962 г. в стихотворении «Последняя роза». Ахматовой была известна и повесть Постава Флобера «Иродиада» (1877), и «Саломея» О. Уайльда, и ее переделки для театра. В советские годы на сцене они были запрещены, Т. Вечеслова не исполняла партию Саломеи. Однако, как и в случае сравнения ее с «Жар-пти¬цей», Ахматова, по-видимому, вспоминает балетные образы своей юности — Т.П. Карсавину, например, исполнявшую «Танец семи покрывал» в «Бродячей собаке», и Иду Рубинштейн («Ида танцует «Танецсеми покрывал» — запись в РТ («За¬писные книжки». С. 437). Танец семи покрывал был частью балета-трагедии «Саломея» Ф. Шмитта по мотивам поэмы Д’Юмьера, хореография Б. Романова, художник С. Судей-кин. «Пляске семи покрывал» было посвящено стихотворение М.Л. Лозинского 1909 г., которое, безусловно, было известно Ахматовой:

САЛОМЕЕ

О, пляши для меня, Саломея, О, пляши для меня — я устал, — Все редеющим облаком вея Сумасшедших твоих покрывал!

(Лозинский М. «Горныйключ». Стихи. Изд. 2-е. Пг. 1922. С. 56).

125 «Со шпаной в канавке…» Впервые — Eng-Liedmeier, Verheul. P. 55, с неточностями. Поправка в статье М.Б. Мейлаха. — журн. «Russian Literature*. № 7—8.1974.

С. 211—213; Соч., 1986. С. 330, по автографу РНБ из трех строф. Строка 5: «Под густым туманом». В списке кн. «Не¬чет» включено в цикл «Трещотка прокаженного» под № 8 (см. БО 1. С. 228). Несколько раз записано в рабочие тетра¬ди РГАЛИ (РТ 110,111,114) — с иной строкой 5 и в