темами суда, при¬говора, лагеря, возможно, связано с судебным процессом над поэтом И.А. Бродским, одним из близких младших друзей Ахматовой (см. запись 27 ноября 1964 г.: «Годов¬щина начала дела Иосифа»). Поскольку «Седьмая элегия» в творчестве Ахматовой занимает особое место — по со¬держанию, по своему значению — финала в композиции цикла «Северных элегий» и по длительности работы над нею и ее трудности для автора, — произведение так и оста¬лось незавершенным, — приводим полностью его раннюю редакцию июня 1958 г.:

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМОЙ (Из «Седьмой Элегии»)

А я молчу — я тридцать лет молчу. Молчание арктическими льдами Стоит вокруг бессчетными ночами, Оно идет гасить мою свечу. Так мертвые молчат, но то понятно И менее ужасно……………….

Мое молчанье слышится повсюду, Оно судебный наполняет зал, И самый гул молвы перекричать Оно могло бы, — и, подобно чуду, Оно на все кладет свою печать. Оно во всем участвует, о Боже! Кто мог придумать мне такую роль? Стать на кого-нибудь чуть-чуть похожей,

О Господи! — мне хоть на миг позволь.

И разве я не выпила цикуту,

Так почему же я не умерла

Как следует — в ту самую минуту?

Пусть мне дадут теперь любую маску,

Пускай меня отпустят…

Та прежняя, что приросла к лицу,

Нет, не тому, кто ищет эти книги, Кто их [украл, кто даже переплел. ]

[переплести богато мог] Кто носит их, как тайные вериги, Кто наизусть запомнил каждый слог [Десятилетья слушает меня, когда молчу]

Нет, не к тому летит мое мечтанье,

И не тому отдам я благодать,

А лишь тому, кто смел мое молчанье

На стяге очевидном — написать,

И кто с ним жил, и кто в него поверил,

Кто беэдиу ту кромешную измерил

Мое молчанье в музыке и в песне И в чьей-то омерзительной любви,

В разлуках, [в встречах] в книгах… В том, что неизвестней Всего на свете………………………

Я и сама его подчас пугаюсь, Когда оно всей тяжестью своей Теснит меня, дыша и надвигаясь, Защиты нет, иет ничего — скорей.

Кто знает, как оно окаменело. Как выжгло сердце [иссушило ум] Подумаешь! Кому какое дело,

Оно мою почти сожрало душу, Оно мою уродует судьбу,

Но я его когда-нибудь нарушу,

Чтоб смерть позвать к позорному столбу.

3 июня 1958

Ленинград. Красная Конница

211 Лирические отступления Седьмой элегии.

Впервые — БО 2. С. 90—92, с датой — 1958. Печ. по автографу РГАЛИ (РТ 97, л. 17—20 об.) с уточнением ряда неточностей и порядка строк.

По содержанию близко к Седьмой элегии (см. пре¬дыдущий коммент.), к драме «Пролог», содержащей опи¬сание судебного процесса, и к ряду «зашифрованных» строк «Поэмы без героя» (см. т. 3). Непосредственно после тек¬ста «Лирических отступлений» на л. 20 об. следует черно¬вая запись варианта строфы из «Поэмы без героя»:

Озверелая и немая, После всех вступает «Седьмая», И ее обугленный рот — Словно рот трагической маски, Но он самой сухой замазкой Как сухою землей набит.

Тут же строфа переделана:

Рядом с ним и моя «Седьмая», Озверелая и немая, Рот ее сведен и открыт,

[До всех, кто был на гибель обречен] Всем так уютно и привычно в нем. Его со мной делить согласны все вы, Но все-таки оно всегда мое

Словно рот трагической маски, Но он черной закрашен краской И могильной землею набит. [От такой, верно, мало толка]

В РТ 97 (РГАЛИ) на л. 16 об. — 17 записано «Предис¬ловие»: «Вскоре после окончания войны я написала два длинные стихотворения белым стихом и окрестила их «Ле-нинградскими элегиями». Затем я присоединила к ним еще два стихотворения («Россия Достоевского» 1940— 1942 г. и «В том доме» 1921), дав им новые заглавия — «Предыстория» и «Первая Ленинградская». Ос¬тальные — их было задумано семь — жили во мне в раз¬ной степени готовности, особенно одно («Седьмая, или Последняя Ленинградская элегия») было додумано до конца, и, как всегда, что-то записано, что-то потеряно, что-то забыто, что-то вспомнено, когда вдруг оказалось, что…» — Последняя фраза от слова «когда..» вписана поз¬же и не закончена, далее следует текст: «Лирические от-ступления Седьмой Элегии».

…а в тридцать пять обманами и лестью… — Речь идет о триумфе Ахматовой в 1924 г. на вечерах журн. «Русский современник» в Москве. Дочь вождя — Светлана Иосифовна Аллилуева (р. 1926). Отец — Иосиф Виссарионович Сталин (1878—1953). А после выступают стукачи. — О докладах в НКВД, исхо¬дящих от людей из ближайшего окружения Ахматовой, многократно говорили Л.Н. Гумилев, В.Г. Адмони, сама Ахматова. Существовала домашняя легенда о некой даме с пудреницей, в которую был вмонтирован магнито¬фон, — эту пудреницу дама раскрывала и «забывала» на столе во время интересных бесед. Отставной генерал КГБ О.Д. Калугин рассказывал: «Дело» было заведено

на Анну Ахматову в 1939 году с окраской: «Скрытый троцкизм и враждебные антисоветские настроения», где содержались материалы, собираемые органами Госбезо-пасности в течение многих предшествующих и последу¬ющих лет. «Дело» содержало немногим меньше 900 стра¬ниц и составляло 3 тома.

Как бывшая жена расстрелянного «контрреволюцио¬нера» поэта Гумилева, она попала в поле зрения чекистов еще в 20-х годах. … Под пристальным наблюдением находились ее близкие — муж Николай Пунин и сын Лев Гумилев. …

Заведенное «Дело» на Ахматову продолжалось в Ташкенте, куда она эвакуировалась в годы Второй ми¬ровой войны. В ленинградском «Деле» материалов это¬го периода не имеется — возможно, они еще находятся в Ташкенте. Однако «Дело» возобновляется в Ленинг¬раде в 1945 году (она вернулась в город в 1944-м). Но на этот раз — по совершенно абсурдному подозрению: Ахматова — английский шпион». Калугин О. Дело КГБ на Анну Ахматову // «Госбезопасность и литера¬тура на опыте России и Германии (СССР и ГДР)». М. 1994. С. 74—75.

214 «Ты кто-то из прежней жизни…» Впервые — «Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана». С. 376, в статье Р.Д. Тименчика «Страницы черновиков Анны Ахматовой». Черновой автограф — в собрании М.С. Лес¬мана. Не датирован. Относится, по-видимому, к тому же времени, что и отрывок «Он не друг и не враг и не де¬мон…». Последние две строки обоих отрывков (см. сле¬дующий коммент.) были использованы Ахматовой не¬сколько раз: в частности «Седьмая» — заключительная

«Северная элегия», над которой Ахматова начала рабо¬тать в июне 1958 г., имела одно время загл. «Последняя речь подсудимой». Печ. по автографу в собрании М.С. Лесмана (Фонтанный Дом).

215 «Он не друг и не враг и не демон…» Впер¬вые — «Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана». С.376, в статье Р.Д. Тименчика «Страницы черновиков Анны Ахматовой». Черновой автограф незаконченного сти¬хотворения — собрание М.С. Лесмана (Фонтанный Дом). Не датирован. Последние строки отрывка перекликаются с четверостишием, записанным Ахматовой в РТ 103, л. 45 об. (РГАЛИ):

[Мне] страшно [быть ею] хвалимой тобою

Все мои подсчитала грехи

И в последнюю речь подсудимой

Ты мои превратила стихи…

Запись также не датирована, рядом строка: «Ты — самый отнятый», на л. 46 трехстишие:

Удивляйтесь, что была печальной Между молотом и наковальней, Чем когда-то в юности была…

(После 1948 г.)

Тут же размышление: «Проволока в 19 в. соединяла людей (телеграф, телефон), а в 20-ом разделяет (лагеря)». На соседних страницах — записи 1963 г.

216 «Пусть кто-нибудь сюда придет…» Печ. впер¬вые по автографу собрания М.С. Лесмана, с разрешения Н.Г. Князевой. Дата в автографе — 2 июля, Комарове, без указания года. По-видимому, написано в 1958 г., ког¬да для поэзии Ахматовой были особенно характерны мо¬тивы одиночества и таинственного появления призрака прошлого.

217 При музыке. Впервые строки 1—4 — журн. «Простор». Алма-Ата. 1971. № 2. С. 101, публикация Л.А. Мандрыкиной и М.М. Кралина. Строка 1: «Опять приходит полонез Шопена». Дата — 1958. Комарово. Лето. Полный текст — «Литературная газета». 1971. 15 сентября, публикация Н.А. Жирмунской; БП. С. 299—300, без загл., по автографу РГАЛИ, без эпиг¬рафа и без кавычек, выделяющих прямую речь, в стро¬ках 16—18. Дата — 1958. Комарово. В разд. «Другие редакции и варианты» (БП. С. 421) — по двум автогра¬фам РНБ, строки:

15—17: Опять кричит — я здесь, всегда с тобой… Мне ни к чему ни радость, ни свобода, Я столько знаю, что молчит природа.

Отдельно записаны две строки:

Как звучен мрамор этих галерей И этих лестниц, в никуда ведущих,

В автографе РНБ, по которому опубликовано в БО 2. С. 64—65 — прямая речь в строках 16—18 выделена ка¬вычками. Печ. по автографу РГАЛИ (РТ 96, л. 2). Дата и эпиграф — по раннему автографу РНБ, загл. — «При музыке» — в другом автографе РНБ, где дата — (1958?). В черновом автографе РНБ строка точек следует не перед, а после строки 8, после 11-й — дата — Комарово, 20 июля 1958, далее окончание, по-видимому, дописанное позже начала текста:

И [кто-то] голос из тринадцатого года Опять кричит — я здесь, всегда с тобой. Мне ни к чему ни радость, ни свобода. Я столько знаю, — что молчит природа И сыростью пахнуло гробовой.

Кавычки отсутствуют, в этом варианте весь текст после слов «Опять кричит» является прямой речью героя. На этом же листе сбоку — по-видимому, вариант загл.: «Крик». Здесь же — черновик перевода стихотворения Ел. Багряны «Бе¬зумье».

Эпиграф — слова Н.Н Лунина; по одной из семей¬ных легенд, это были последние слова, сказанные им Ах¬матовой 26 августа 1949 г. при его аресте. И голос из три¬надцатого года… — 30 октября 1958 г., по приезде из Комарова в Москву, Ахматова читала это стихотворение Л.К. Чуковской, которая запомнила строку иначе: «И го¬лосом тринадцатого года…» Позже она считала это ошиб¬кой своей памяти. Факт чтения Л.К. Чуковской, скорее всего, свидетельствует о завершенности этого стихотворе¬ния; графическая форма «незаконченного отрывка» — стро¬ки точек после строк 8 и 11, — возможно, является литера¬турным приемом.

218 «Словно дальнему голосу внемлю…» Впер¬вые — «Бег времени». С. 413, с посвящением М.З. и да¬той — Комарово, 1958, в разд. «Нечет», вне циклов; в БО 1. С. 254 — под № IX в цикле «Венок мертвым» по рукописям кн. «Бег времени» (РГАЛИ и РНБ). Печ. по кн. «Бег времени». Уточнение даты — по времени смерти М.М. Зощенко.

В РНБ имеется черновой автограф этого стихотво¬рения под загл. «Памяти М.М.З.», дата — 1958, Ко-

марово. В одном из перечней стихов, входящих в цикл «Венок мертвым» (РТ 110, л. 5), — «М.М.З. Твоей памяти». В той же рабочей тетради, л. 53 — другой ва¬риант:

ИЗ КНИГИ «ВЕНОК МЕРТВЫМ» М.М. 3ощенко

Отрывок.

Словно дальнему голосу внемлю, А вокруг никого, ничего… В эту добрую теплую землю.

Далее — как в кн. «Бег времени».

Посвящено памяти Михаила Михайловича Зощенко (1895—1958), который скончался 22 июля 1958 г. в Сест-рорецке, в санатории, где он лечился, и похоронен на Сес-трорецком кладбище. Тяжелая болезнь Зощенко усугуби¬лась в результате травли, развернутой вокруг его имени после провокационной встречи