уж другой или третий? — «Сотый!»
— А голос совсем такой, как прежде.
Знаешь, я годы жила в надежде,
Что ты вернешься, и вот — не рада.
Ни громов Гомера, ни Дантова дива.
Скоро я выйду на берег счастливый:
И Троя не пала, и жив Эабани,
И все потонуло в душистом тумане.
Я б задремала под ивой зеленой,
Да нет мне покоя от этого звона.
Что он? — то с гор возвращается стадо?
Только в лицо не дохнула прохлада.
Или идет священник с дарами?
А звезды на небе, а ночь над горами…
— «Нет, это твой последний вечер!»
1940
Ленинград. Фонтанный Дом
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась.
1940
Ленинград
От других мне хвала — что зола,
1931
Не недели, не месяцы — годы
Расставались. И вот наконец
Холодок настоящей свободы
Больше нет ни измен, ни предательств,
И до света не слушаешь ты,
Как струится поток доказательств,
Несравненной моей правоты.
1940
И, как всегда бывает в дни разрыва,
К нам постучался призрак первых дней,
Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью, —
За ложь меня предавших губ,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.
1934
И ворвалась серебряная ива
Седым великолепием ветвей.
Нам, исступленным, горьким и надменным,
Не смеющим глаза поднять с земли,
Запела птица голосом блаженным
О том, как мы друг друга берегли.
1944
ЛЕНИНГРАД В МАРТЕ 1941
Cadran solaire на Меншиковом доме.
Подняв волну, проходит пароход.
О, есть ли что на свете мне знакомей,
Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!
Как щелочка чернеет переулок.
Садятся воробьи на провода.
У наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус — тоже не беда.
Стрелецкая луна. Замоскворечье… Ночь.
Как крестный ход, идут часы Страстной Недели…
Я вижу страшный сон. Неужто в самом деле
Никто, никто, никто не может мне помочь.
В Кремле не надо жить — Преображенец прав,
Там зверства древнего еще кишат микробы:
Бориса дикий страх и всех Иванов злобы,
И Самозванца спесь взамен народных прав.
Апрель 1940
Москва
Седьмой сборник
стихотворений
Анны Ахматовой
1936-1946
I
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется.
Тютчев
НАДПИСЬ НА КНИГЕ
М. Лозинскому
Почти что от летейской тени
В тот час, как рушатся миры,
Примите этот дар весенний
В ответ на лучшие дары —
Несокрушима и верна,
Души высокая свобода,
Что дружбою наречена,
Мне улыбнулась так же кротко,
И Сада Летнего решетка,
И оснеженный Ленинград
Возникли словно в книге этой
Из мглы магических зеркал…
И над задумчивою Летой
Тростник оживший зазвучал.
29 мая 1940
Тот город, мне любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
Все, что само давалось в руки,
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать —
Все унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал…
И вот уж о невозвратимом
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И дикой свежестью и силой
Всходил со мною на крыльцо.
1929
ПУШКИН
Кто знает, что такое слава?
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
И ногу ножкой называть.
7 марта 1943
Ташкент
В ПАРКЕ
(Девяностые годы)
В тени елизаветинских боскетов
Гуляют пушкинских красавиц внучки. —
Все в скромных канотье, в тугих корсетах,
И держат зонтик сморщенные ручки.
Мопс на цепочке, в сумочке драже,
И компаньонка с Жип или Бурже.
1940
ИВА
…и дряхлый пук дерев.
Пушкин
А я росла в узорной тишине,
В прохладной детской молодого века.
И не был мил мне голос человека,
А голос ветра был понятен мне.
Я лопухи любила и крапиву,
Но больше всех серебряную иву.
И благодарная, она жила
Со мной всю жизнь, плакучими ветвями
Бессонницу овеивала снами.
И странно! — я ее пережила.
Там пень торчит, чужими голосами
Другие ивы что-то говорят
Под нашими, под теми небесами,
И я молчу… Как будто умер брат.
1940. 18 янв.
ВОРОНЕЖ
о.м.
И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело.
Узорных санок так неверен бег.
А над Петром воронежским — вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвы веют склоны
Могучей, победительной земли.
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысячи гостей.
4 марта 1936
4. Не
239
Пятнадцатилетние руки
Тот договор подписали
Среди цветочных киосков
И граммофонного треска,
Под взглядом косым и пьяным
Газовых фонарей.
А на закат наложен
Что осыпался мелким,
Душистым, сухим дождем…
И облака сквозили
Кровавой Цусимской пеной,
И плавно ландо катили
Теперешних мертвецов.
Показался бы маскарадом,
Показался бы карнавалом,
Феерией grand-gala…
Та вырублена аллея,
Давно опочили в музее
Те шляпы и башмачки.
Ты неотступен, как совесть,
Зачем же зовешь к ответу? —
Свидетелей знаю твоих:
То Павловского вокзала
Накаленный музыкой купол
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
5 ноября 1936
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
И водопад белогривый
У Бабловского дворца.
то
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене, —
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
1940. 21 янв.
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
Словно праздник за моим окном
Я давно предчувствовала это —
22 июня 1939
КЛЕОПАТРА
I am air and fire…
Shakespeare
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень.
Пушкин
Уже целовала Антония мертвые губы,
Уже на коленях пред Августом слезы лила.
И предали слуги. Грохочут победные трубы
Под римским орлом, и вечерняя стелется мгла.
И входит последний плененный ею красотою,
Высокий и статный, и шепчет в смятении он:
«Тебя — как рабыню, в триумфе пошлет пред
собою…»
Но шеи лебяжьей все так же спокоен наклон.
А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете — еще с мужиком пошутить
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.
1940. 7 февр.
К СМЕРТИ
Ты все равно придешь — зачем же не теперь?
Я жду тебя — мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом,
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, —
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
19 августа 1939
В СОРОКОВОМ ГОДУ
I
АВГУСТ 1940
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, дело не ждет.
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке,
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
5 авг. 1940
II
СОВРЕМЕННИЦА
Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,
Зачем всплываешь ты со дна погибших лет? —
И память хищная передо мной колышет
Прозрачный профиль твой за стеклами карет.
Как спорили тогда — ты ангел или птица,
Соломинкой тебя назвал поэт.
Равно на всех сквозь черные ресницы
Дарьяльских глаз струился нежный свет.
О тень! прости меня, но ясная погода,
Флобер, бессонница и поздняя сирень
Тебя, красавицу тринадцатого года,
И твой безоблачный и равнодушный день
Напомнили, а мне такого рода
Воспоминанья не к лицу. О тень!
9 авг. 1940
ш
ТО THE LONDONERS
И сделалась война на небе.
Апокал.
Двадцать четвертую драму Шекспира
Пишет время бесстрастной рукой.
Сами участники чумного пира,
Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира
Будем читать над свинцовой рекой;
Лучше сегодня голубку Джульетту
С пеньем и факелом в гроб провожать,
Лучше заглядывать в окна к Макбету,
Вместе с наемным убийцей дрожать, —
Только не эту,
не эту,
не эту,
Эту уже мы не в силах читать!
1940
IV
Уж я ль не знала бессонницы
Все пропасти и тропы,
Но эта как топот конницы
Под вой одичалой трубы.
Вхожу в дома опустелые,
Всё тихо. Лишь тени белые
В чужих зеркалах плывут.
И что там в тумане? — Дания,
Нормандия или тут
Сама я бывала ранее,
И это переиздание
Навек забытых минут.
1940
Годовщину последнюю празднуй —
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы — той, алмазной,
Повторяется снежная ночь.
Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму,
Свет луны как нарочно притушен,
И куда мы идем — не пойму.
В грозных айсбергах Марсово поле,
И Лебяжья лежит в хрусталях…
Чья с моею сравняется доля,
Если в сердце веселье и страх.
И трепещет, как дивная птица,
И внезапным согретый лучом
Снежный прах так тепло серебрится.
9-10 июля 1939
Уже безумие крылом
Души покрыло половину
И поит огненным вином,
И манит в черную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему,
Уже как бы к чужому бреду.
И не позволит ничего
Оно мне унести с собою, —
Как ни упрашивать его
И как ни докучать мольбою:
Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук —
Слова последних утешений.
1940. 4 мая
Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью моей.
Я говорю: «Твое несу я бремя
Тяжелое, ты знаешь, сколько лет».
Но для нее не существует время,
И для нее пространства в мире нет.
И снова черный масленичный вечер,
Зловещий парк, неспешный бег коня.
И полный счастья и веселья ветер,
С небесных круч слетевший на меня.
Но зоркий надо мною и двурогий
Стоит свидетель… о, туда, туда,
Туда по Подкапризовой дороге,
Где лебеди и мертвая вода.
3 ноября 1936
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась.
1940. 21 янв.
Из тюремных ворот,
Из заохтенских болот,
Путем нехоженым,
Лугом некошеным,
Под пасхальный звон,
Несуженый, —
Приди ко мне ужинать.
1936. 15 апр.
ИЗ ЦИКЛА
«СТАРАЯ МОСКВА»
ТРЕТИЙ ЗАЧАТЬЕВСКИЙ
Переулочек, переул…
Горло петелькой затянул.
Тянет свежесть с Москва-реки,
В окнах теплятся огоньки.
С колокольни идет звонарь.
Как по левой руке — пустырь,
А по правой руке — монастырь,
А напротив — высокий клен
Красным заревом обагрен. —
А напротив высокий клен
Мне бы тот найти образок,
Мне бы снова мой черный платок,
Мне бы невской воды глоток.
то
От тебя я сердце скрыла,
Словно бросила в Неву,
Прирученной и бескрылой
Я в дому твоем живу.
Только… ночью слышу скрипы.
Что там — в сумраках чужих?
Шереметевские липы,
Перекличка домовых.
Осторожно подступает,
Как журчание воды
Жарко к уху приникает
Черный шепоток беды
И бормочет, словно дело
Ты уюта захотела,
Знаешь, где он — твой уют.
30 октября 1936
ВРОДЕ МОНОЛОГА
Так вот он — тот осенний пейзаж,
Которого я так всю жизнь боялась:
И звуки города, как с того света
Услышанные, чуждые навеки.
Как будто все, с чем
