земле не надо:
Ни громов Гомера, ни Дантова дива,
Скоро я выйду на берег счастливый,
И Троя не пала, и жив Эабани.
И все потонуло в душистом тумане.
Я б задремала под ивой зеленой,
Да нет мне покоя от этого звона.
Что он? — то с гор возвращается стадо,
Только в лицо не дохнула прохлада.
Или идет священник с Дарами,
А звезды на небе и ночь над горами,
— «Нет, это твой последний вечер!»
1940
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, —
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
Не прислал ли лебедя за мною,
Или лодку, или черный плот?
Он в шестнадцатом году весною
Обещал, что скоро сам придет.
Мне его еще смеются очи
И теперь, шестнадцатой весной.
Что мне делать? Ангел полуночи
До зари беседует со мной.
1936
Москва (Нащокинский у Ардовых)
Если плещется лунная жуть,
Город весь в ядовитом растворе,
Без малейшей надежды заснуть
И не траурниц брачный полет
Над грядой царскосельских нарциссов
В тот какой-то шестнадцатый год, —
Надмогильных твоих кипарисов.
1928
ПОСЛЕДНЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
У меня одна дорога:
От окна и до порога.
Лагерная песня
I
День шел за днем — и то и се
Как будто бы происходило
Обыкновенно, но чрез все
Уж одиночество сквозило.
Припахивало табаком,
Мышами, сундуком открытым
И обступало ядовитым
Туманцем…
1944. Лето
Ленинград
II
Лучше б я по самые плечи
Вбила в землю проклятое тело,
Если б знала, чему навстречу,
Обгоняя солнце — летела.
1944, июль
Ленинград
д.д.ш.
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Забудут? — Вот чём удивили!
Меня забывали сто раз.
Сто раз я лежала в могиле,
А Муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
21 февраля 1957. Ленинград
Опять подошли «незабвенные даты».
И нет среди них ни одной не проклятой.
Но самой проклятой восходит заря,
Я знаю, колотится сердце не зря —
От звонкой минуты пред бурей морскою
Оно наливается мутной тоскою.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела, словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
1958
Последние четыре строки вписаны Ахматовой от руки.
На прошлом я черный поставила крест,
Чего же ты хочешь, товарищ Зюйд-Вест?
Что ломятся в комнату липы и клены,
Гудит и бесчинствует табор зеленый,
И к брюху мостов подкатила вода,
И всё как тогда, и всё как тогда…
А в Мраморном крайнее пусто окно*,
Там пью я с тобой ледяное вино.
И там попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец — дурной человек.
1944. Лето
Фонтанный Дом
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов еще светлее,
И всё похоже на аллею
У царскосельского пруда.
/958. Комарове
ЛЕТНИЙ САД
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград.
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
1959. Лето
ПОРТРЕТ АВТОРА В МОЛОДОСТИ
Он не траурный, он не мрачный,
Полуброшенной новобрачной
А под ним тот профиль горбатый.
И парижской челки атлас.
И зеленый, продолговатый,
ПОДВАЛ ПАМЯТИ
О, погреб памяти.
Хлебников
Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она меня всегда морочит,
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
Уже по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда, к врагу.
И я прошу как милости… Но там
Не стращай меня грозной судьбой
И великою северной скукой.
Нынче праздник наш первый с тобой,
И зовут этот праздник — разлукой.
Ничего, что не встретим зарю,
Что луна не блуждала над нами,
Я сегодня тебя одарю
Небывалыми в мире дарами:
Отраженьем моим на воде
В час, как речке вечерней не спится,
Взглядом тем, что падучей звезде
Не помог в небеса возвратиться.
Эхом голоса, что изнемог,
А тогда был и свежий и летний, —
За*. 870
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам,
От старости скончался тот проказник…
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два зеленых изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
18 января 1940
Чтоб ты слышать без трепета мог
Воронья подмосковного сплетни,
Чтобы сырость октябрьского дня
Стала слаще, чем майская нега…
Вспоминай же, мой ангел, меня,
Вспоминай хоть до первого снега.
Москва
Ярославское шоссе
…И мне показалось, что это огни
Со мною летят до рассвета,
И я не дозналась — какого они,
Глаза эти странные, цвета.
И все трепетало и пело вокруг,
И я не узнала — ты враг или друг,
Москва. 1959
МАРТОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Прошлогодних сокровищ моих
Мне надолго, к несчастию, хватит,
Знаешь сам, половины из них
Злая память никак не истратит:
Набок сбившийся куполок,
Грай вороний, и вопль паровоза,
И как будто отбывшая срок
Ковылявшая в поле береза,
И огромных библейских дубов
Полуночная тайная сходка,
И из чьих-то приплывшая снов
Там предзимье уже побродило,
Дали все в непроглядную муть
Ненароком оно превратило.
И казалось, что после конца
Кто же бродит опять у крыльца
И по имени нас окликает?
Кто приник к ледяному стеклу
И рукою, как веткою, машет?..
А в ответ в паутинном углу
Зайчик солнечный в зеркале пляшет.
то ?
ИЗ КНИГИ «ВЕНОК МЕРТВЫМ»
Памяти Иннокентия Анненского
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал — всю эту одурь выпил,
И славы ждал… Он славы не дождался, —
Он был предвестьем, предзнаменованьем
Всего, что с нами после совершилось,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
И задохнулся…
1945
De profundis! Мое поколенье
Мало меду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленьи,
Только память о мертвых поет.
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть.
Две войны, мое поколенье,
23 марта 1944
Ташкент
О. Мандельштаму
над ними склонюсь, как над чашей,
них заветных заметок не счесть —
НАС ЧЕТВЕРО
(Комаровскиг наброски)
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены?
О. м.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.
Б. П.
О, Муза Плача…
м. ц.
…и отступилась я здесь от всего,
От земного всякого блага,
Духом, хранителем «места сего»
Стала лесная коряга.
Все мы немного у жизни в гостях,
Чудится мне на воздушных путях
Двух голосов перекличка. —
Двух? А еще у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
Темная, свежая ветвь бузины…
Это — письмо от Марины.
1961, ноябрь
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там, —
Там, где кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам,
Там, где наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой.
Там, где плещет Нева о ступени, —
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гу-гу…
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
1957
м. ц.
Белорученъка моя, чернокнижника
Невидимка, двойник, пересмешник…
Что ты прячешься в черных кустах? —
То забьешься в дырявый скворешник,
То блеснешь на погибших крестах…
То кричишь из Маринкиной башни:
Борису Пастернаку
И снова осень валит Тамерланом,
В арбатских переулках — тишина.
За полустанком или за туманом
Дорога непроезжая черна.
Так вот она, последняя! И ярость
Стихает — все равно что мир оглох…
Могучая Евангельская старость
И тот горчайший Гефсиманский вздох.
Полюбуйтесь, родимые пашни,
Что за это случилось со мной!
Поглотила любимых пучина,
И разграблен родительский дом…»
Мы сегодня с тобою, Марина,
По столице полночной идем,
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет…
А вокруг погребальные звоны
Да московские хриплые стоны
Вьюги, наш заметающей след.
1940. 16 марта
Фонтанный Дом
ПАМЯТИ БОРИСА ПАСТЕРНАКА
Как птица, мне ответит эхо.
Б. П.
I
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ,
Он превратится в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное… Земли.
I960
В больнице
Москва
II
Словно дочка слепого Эдипа,
Муза к смерти провидца вела,
А одна сумасшедшая липа
В этом траурном мае цвела —
Прямо против окна, где когда-то
Он поведал мне, что перед ним
Вьется путь золотой и крылатый,
Где он Вышнею волей- храним.
1960
Москва
Памяти Бориса Пильняка
Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи, —
И по тропинке я к тебе иду,
И ты смеешься беззаботным смехом,
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом.
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
Н.П.
И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.
Все кончено… И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.
М.З.
Словно дальнему голосу внемлю,
А вокруг ничего, никого.
В эту черную добрую землю
Вы положите тело его.
Ни гранит, ни плакучая ива
Прах легчайший не осенят,
Только ветры морские с залива,
1958. Комарова
ПАМЯТИ АНТЫ
Пусть это даже из другого цикла…
Мне видится улыбка ясных глаз,
И «умерла» так жалостно приникло
К прозванью милому,
как будто первый раз
я слышала его.
/960
Памяти М. Булгакова
Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.
И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.
О, кто подумать мог, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней не бывших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Всех пережившей, все забывшей,
Придется поминать того, кто, полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.
Март 1940
Фонтанный Дом
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ 30-х годов*
I
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними — «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат.
Мы не знаем. Мы повсюду те же.
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались, как к обедне ранней.
По столице одичалой шли.
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней…
Приговор. И сразу слезы хлынут.
Ото всех уже отделена.
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
* Далее в некоторых вариантах планов и рукописей книги «Бег вре-
мени» 1962-1963 гг. следуют либо цикл «Requiem (1935—1941)», либо
раздел «Из
