в Подсолнечной (1914) перед войной.

2) Отчего Рогачевское шоссе. 50-ые годы.

3) В Академии художеств в зиму 17—18 гг. (Дельмас).

4) Я — конфидентка Валентины Андреев-ны Щеголевой («Валентина, звезда, мечтанье»), Оль¬ги и Нимфы («Перед судом»).

5) О Блоке как посетителе «Башни».

6) Письма Блока к Коган (итальянская антоло¬гия) (Кроче).

7) Гумилев (уже в солдатской форме о Блоке) (соловей).

8) Блок о Гумилеве (м.б., свой…). Их ссорили ок¬ружающие…

9) Перед смертью Блок сжег все «дамские» пись¬ма, а письма жены и Дельмас вернул (узнала еще в 1921 г.).

10) Александра Андреевна (мать Блока), тетка и Любовь Дмитриевна (все в глубоком трауре) были на панихиде по Н.С. Гумилеву в Казанском Со-боре.

11) Не верить Всеволоду Рождественскому.

12) Портсигар Блока. (Я отдала Н. Павлович).

13) Ариадна Владимировна Тыркова(Вергежская). Ее воспоминания вышли в … году в США в из-

Дательстве им. Чехова. Ей Блок сказал что-то …

14) В голодную зиму (19—20?) я встретила Блока в театральной столовой (на Миллионной). Он сказал: «Здесь все встречаются, как на том свете».

15) Блок на премьере театра марионеток на Анг-лийской набережной (1916). Был очень любезен, чи¬стил мне грушу и спросил: «С кем Вы теперь часто види¬тесь?» Я вспомнила: «С кем Вы едете?» (1914) — Под¬соли ечная.

16) Блок и студент-распорядитель на бесту¬жевском вечере, которого Блок уговаривал не провожать нас в машине, потому что он простудится.

17) В мае 21 г. в Большом драматическом те¬атре, когда Наппельбаум фотографировал Блока, он по¬дошел ко мне и спросил: «А где испанская шаль?» — Мо-жете себе представить, в каком рубище я тогда щеголяла.

К Листкам. Блок — знакомство. Стихи. Про 12 поэму. В Подсолнечной. В Театральной столо¬вой. Блок и Толстой. Как читал стихи. Последняя встреча, лето 1921 г. Большой драматический театр. Я — конфидентка В.А. Щеголевой. Клю¬ев — ловец человеков. («Правит горним невидимым градом»).

Сентябръ. 1964

Точные даты из записных книжек Блока. 13 1) Встреча в Подсолнечной+. 1914 г. — 9 июля (почтовый поезд).

+ Ср. с его черновиком мадригала «Красота страшна…» Кру¬гом шумят — вы демон, вы красивы» и в дневнике: «Она меня уже волнует» (1911 г.). Это на «башне».

2) Пожар моста 1916 —

3) Вечер в нынешнем Доме офицера, бывшем Армии и Флота —

4) [На царскосельскомвокзале, начало войны] (с Гумилевым).

5) Обед у Недоброво с Вяч. Ивановым. Крас-ной Конницы, 20 — 1914.

Блок не пошел.

6) «Четки» у Блока — 25 марта 1914.

7) Знакомство с Лурье. (Тенишевский зал) — 8 февраля 1914.

8) В театральной столовой (голод) на Мил-лионной. («Здесь все, как на том свете, встречают¬ся»).

9) На вечере в Академии художеств (1918?). Я видела, как он целовался с Дельмас.

10) На Царскосельском вокзале. Я была с Гу-милевым.

11) Скоро после Октября. Я была с Гумилевым (где?).

12) На премьере марионеток. Дом Браза. 1916. (Он спросил: «Кого вы часто видите?»). Это после длитель¬ного туберкулезного лежания. Я была в моем «после-днем» платье. Александр Александрович принес мне грушу, был необычайно любезен и, следуя своей при¬вычке думать вслух, спросил: «А с кем вы теперь часто видитесь?»

13) На башне у В. Иванова* (См. дневник, стр….).

+ Был со мной Борис Анреп.

Ј0Tk-hJirx щ ^ШЛГ% fColf-hS^) UuMtU lOt^

Автограф А А. Ахматовой (РГАЛИ. PT 114, л. 139,140)

Н.С. ГУМИЛЕВ -САМЫЙ НЕПРОЧИТАННЫЙ ПОЭТ XX ВЕКА

…Чувство, с которым я прочитала цитату из 1 «Петербургских зим», относящуюся к моим выступ¬лениям («Домлитераторов») 1921 г., можно сравнить только с последней главой «Процесса» Кафки, когда ге¬роя просто ведут на убой у всех на глазах и все находят это в порядке вещей. В этой цитате нет ни слова прав¬ды — стихотворение

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все тоскою голодной [последней] изглодано…+

автор изображает образцом продажной лирики и приме¬ром того, как я исписалась. Слушатели якобы «по при¬вычке хлопали». По привычке никто не хлопает или хло-пают дверьми, уходя.

Люди до сих пор с волнением вспоминают эти вече¬ра и пишут мне о них.

А вот Георгий Иванов и Оцуп уже в то время были чрезвычайно заняты всяческой дискредитацией моих сти-

+ «Чудесное» и «вишневый сад» — образы душевного просвет¬и никакого отношения к политике не имеют.

хов+. Они знали некоторые подробности моей биогра¬фии и думали, что мое место пусто, и решили передать его И. Одоевцевой.

Я бы не стала вспоминать об этих делах «давно ми¬нувших дней», если бы этой страничке из меморий Г. Иванова так по-особенному не повезло в зарубежной прессе. Она стала для всего мира канвой для моей после¬революционной биографии. Ее перевел и напечатал в сво¬ей книге («Гумилев, Ахматова, Мандельштам») Стра¬ховский (1949), ее я узнаю в писаньях Харкинса, Di Sarra, Ripellino, а друзья говорят мне: «Охота Вам обращать внимание». Может быть, и не охота, но совет странный. Если я в течение пятидесятилетней литератур¬ной деятельности ни разу ни против чего не возражала, это все же что-то значит, и на мое возражение можно бы обратить внимание.

Почему на эту удочку клюнули иностранцы, совер¬шенно понятно. Было слишком соблазнительно объявить, что Революция убила молодое дарованье, тем более, что после 1924 г. мои стихи перестали появляться в печати (т.е. были запрещены), главным образом, за религию.

Но иностранцы дело десятое, а как мог русский пи¬сатель, который знал настоящее положение вещей, так

+ Что они начали еще до отъезда — см. рецензию Иванова о «По-дорожнике» («Дом искусства», № 2) и Оцупа (в сборнике Цеха поэтов, №…. стр… 1921), а также Адамовича She is finished*… (стр…) об Одоевцевой. В «Дракон» и альманахи Цеха поэтов я даже не была приглашена. Там появилась совершенно неприличная рецензия на «Подорожник» (Н. Оцуп), в «Доме Искусств» II писал в том же тоне Г. Иванов, Адамович об Одоевцевой.

* Она кончилась (англ.).

* Благополучие (фр.).

+ Их снимали и с выставок (Делла-Вос-Кардовская). ++ Например, Перцов, Малахов, Лелевич и т.д. +++ Вспомнить только, что он пишет там о Гумилеве и Ман-дельштаме! Теперь, оказывается, вся группа отреклась от Гумилева, т.е. Петр отрекается и предает Иуда.

быстро дойти до такого разложения, для меня — непос¬тижимо.

Георгий Иванов не мог не знать, что мои книги в нэп расходились очень быстро (15 тысяч у Алянского в «Алконосте»), что тогда появилась работа (книга) Б.М. Эйхенбаума о моей поэзии, огромная статья Ви-ноградова «Стилистика Ахматовой» в первом номере «Литературной мысли», главы в книгах Чул-кова («Наши спутники»), Айхенвальда и т.д. Чуков¬ский читал доклад — «Две России». О выступлениях я уже говорила. [Он, конечно, как и все тогда, знал, что] Ими занимались формалисты, о чем могут в свою оче¬редь свидетельствовать В. Виноградов и Жирмун¬ский. Все это prosperite* кончилось моей поездкой в Мос¬кву (апрель 1924), где я на вечере «Русского совре¬менника» прочла «Новогоднюю балладу» и после этого решением ЦК была изъята из обращения до 1939 г. В пе¬риод культа личности имя мое было под запретом, при обысках снимали со стен мои портреты (1927)+ , ругань шла, как вода по водопроводу»1″+. Пастернак еле угово¬рил редакцию «Нового мира» разрешить напечатать мою фамилию над посвященным мне его стихотворением и т.д. (1930?) — Мне кажется, я подберу… А мне ка¬жется, настало время до конца разоблачить эти смрад¬ные «мемуары» Г. Иванова+++, не писать о них с явным сочувствием, как это делает синьор Ло Гатто в только что вышедшей книге+.

Вероятно, он поступает так, потому что нет ничего другого. Но, по моему мнению, лучше ничто, чем заве¬домая клевета.

Dixi*.

13 августа 1961. Комарово

Примечания 1) Вот какой упрек можно сделать даже самому при¬стойному из них — Штаммлеру++. Он отводит мне одно десятилетие (1912—1922), и я оказываюсь современни¬цей Блока и Гумилева, т.е. на поколение старше Ман¬дельштама (f1938) и М. Цветаевой (f 1941). Он не до¬гадывается, что и Постановления 46 г. не могло быть, если бы мои стихи не были связаны с текущей поэзией, если бы меня не так приняла Москва в апреле 1946 г. С какими-то неопределенными призраками прошлого никто у нас так не борется.

Продолжение

В фельетоне «Поэты» Георгий Иванов стилизует меня под «Незнакомку Блока» в большой шляпе с перь¬ями (1922). Это уже верх безвкусицы. Какие перья в 22 г. Я носила тогда шелковую шапочку (см. фотогра¬фии). Никаких файфоклоков па «Тучке» не бывало.

+ Авторское примечание отсутствует. * Я сказал {лат.), т.е. все необходимое сказано. ++ Он указывает как литературу о нас книгу Страховского, очевидно, еще не разоблаченную. • ‘

О Н. ГУМИЛЕВЕ

В стихах Николая Степановича везде, где луна («И я отдал кольцо этой деве Луны…») — это я. (Все пошло с «Русалки», «Из города…», «Неттебя…» 1910, «Семирамида». Жемчуга — тоже мой атрибут.) Затем — Анна Комиена. (Тема ревности.) «Рощи пальм (08) и через 10 лет «Эзбекие»). Последнее воспо¬минание (в «Памяти»): «Был влюблен, жег руки…»

Машу Кузьмину-Караваеву, которая его не любила, он ни в чем не попрекает, а только благослов¬ляет и живую и мертвую. До самого конца.

Самой страшной я становлюсь в «Чужом небе» (1912), когда я в сущности рядом (влюбленная в Мефи¬стофеля Маргарита, женщина-вамп в углу, Фанни с ад¬ским зверем у ног, просто отравительница, киевская кол¬дунья с Лысой Горы) (а выйдет луна — затомится). Там борьба со мной! Не на живот, а насмерть! (И упрек: Но как…) А потом:

Ты победительница жизни, И я товарищ вольный твой.

и:

Я ведаю, что обо мне, далеком, Звенит Ахматовой сиренный стих.

М.б. , никто так глубоко не понял и так тонко и вер¬но не изобразил Вяч. Иванова, как Бердяев, но гово¬рит о нем с точки зренья современника и не поэта. (Во¬обще удивительно, как поэзия чужда этому необыкно¬венному человеку.) Конечно, Вяч. и шармёр, и позёр, но ^Ще больше хищный, расчетливый Ловец человеков. ьердяев видел его в период сред, мистического анар¬хизма, соборности и Зиновьевой-Аннибал, я в пери¬од однолюбства (!?), понедельников и вдовства, кото-рое кончилось беременностью Веры. В 1-ый период была на башне и проакадемия, при мне только «верные» (Скалдин, Верховский, Бородаевский, Княжнин…), и Вяч. витийствовал в «Академии стиха».

Ни прельстителем, ни соблазнителем Вяч. Ива-нов для нас (тогдашней молодежи) не был. А «миро¬носицы», разумеется, млели. См. цеховую эпиграмму:

Вячеслав, чеслав Иванов…

Сейчас, прочитав Бердяева, считаю, что у нас были все основания так относиться к башне.

Очень многое, о чем пишет Бердяев, «двоится», «троится» в моей поэме, там угадано что-то, м.б., даже главное.

Ведаю, что обо мне, далеком, Звучит Ахматовой сиренный стих+.

А вот другое. Мой первый портрет — в «Пути 3 Конквистадоров» — «и властно требует мечта, чтоб этой не было улыбки». Кроме того, что очень рано («Путь Кон¬квистадоров») в Царском Селе я стала для Гуми-лева в стихах (почти Лилит, т.е. злое начало в женщи¬не). Затем (например, см.