с почти портретом.) К этому времени Она становится для поэта —Лилит, т.е. злым и колдов-ским началом в женщине. Он начинает прозревать в ней какую-то страшную силу. Надписывает «Цветы зла»: «Лебедю из лебедей — путь его к озеру». Надо вспом¬нить, чем он питался. Если «Charogne»* — любовное сти¬хотворение, почему эти гиены, блудницы и т.д. не могут быть тоже любовной лирикой:

Лиру положили в лучшей зале, А поэту выкололи очи.

Черная ревность душит, сводит с ума. Измена чу¬дится всюду («Она Мэзи, ей все можно» — говорил из «Свет погас»).

III. «Жемчуга» [«Чужое небо»] Надписал: «Кесарю — Кесарево»**, привез, когда

приехал венчаться, тогда же (1910) подарил «Балладу»:

* «Падаль» (фр.).

** На полях вдоль текста на л. 4 помета Ахматовой, вписанная позднее: «На «Жемчугах» написал мне: «Кесарю — Кесарево. Анне Горенко»».

Тебе, подруга, эту песнь отдам, Я веровал всегда твоим стопам, Когда вела ты, нежа и карая. («Чужое небо».)

(См. цикл «Беатриче».)

IV. И последний цикл стихов в «Чужом небе»+ — повесть о том, что случилось с ним и его любо¬вью, как он с ней борется, какая она все же страшная, но в этих стихах уже и освобождение. Тут же цикл стихов из Машиного альбома. Потом — только «Ямбы».

На дальнейшее творчество Николая Степано-вича я не претендую. Он писал и М. Левберг (П-ой Цех без меня) и [его] своей «большой любви» Тане Ада¬мович (познакомился 6 января 1914 г.), и буду¬щей жене А.Н. Энгельгардт (см. их переписку), и Ар¬бениной, и Одоевцевой. Целый сборник посвящен па¬рижской даме («К синей звезде»).

Прекращаю перечисление, потому что не хочу пре¬вратиться в Лепорелло, поющего свое знаменитое арио¬зо «Каталог побед».

Январъ 1963

Даже трудно себе представить, кому могло прийти в 20 голову так зло подшутить над стариком. Очевидно, у него были очень опасные враги. Но совершенно несомненно, что кого-то в Париже чрезвычайно устраивала легенда о

+ Я имею в виду «Набегала тень…», «Укротитель зверей», «Ты совсем, ты совсем…». Сюда же: «Из города Киева», «Она», два ак¬ростиха, где двойственность, и парижское «Нет тебя» (1911), где и луна, и «Тебе предался я давно». И как ни странно — Товарищ от Бога. («Маргарита» — просто запись моего сна).

моей ревности. Лариса Рейснер сказала мне, Что когда Николай Степанович предложил ей на ней же¬ниться, она только заикнулась, что не хочет меня огор¬чить, он сказал: «К сожалению, я ничем не могу огор¬чить мою жену». За точность этих слов я ручаюсь.

Кому же было нужно выдумывать сказки о ревности и т.д. Сергей Константинович клюнул на эту удоч¬ку — жены так часто ревнуют. Идет ли это от Веры, или Лизы, или Одоевцевой, не все ли равно. Маковский пове¬рил басне, которой в 10-ых годах не существовало, и вместо того, чтобы писать об участии Гумилева в «Апол¬лоне», о зарождении акмеизма, о позиции «Башни», он, старый человек, срамится, передавая с чьих-то слов, зло¬вонные и насквозь лживые семейные истории. Никакая Вера Неведомская не может быть истолковательни-цей отношений Гумилева и Ахматовой. Это была «летняя» отдаленная знакомая, с которой Гумилев катался вер¬хом два лета (1911—12 г.). В 1913 он был в Африке, 14 — поехал к Тане Адамович в Вильну, потом война. За себя ручаюсь, что я не сказала с ней десяти слов,

тз

3 августа

Рыбакова. Наб. Кутузова, 12 кв. 5.

Открываю эту тетрадь критикой чудовищной писа-1 нины С.К. Маковского, которую я получила сегодня из Парижа.

Он умудряется сделать почти столько же ошибок, сколько пишет слов: развязность его не имеет предела. Это то, что Ш. называет маразмист-затейиик. Перед ним мер-кнут и Страховский, и Георгий Иванов. В Париже ему кое-что рассказали — Митя Караваев, Дима Бушей, м.б., Вера Иеведомская. Сам он в Слепневе никогда не был.

Никакую красавицу в царскосельском доме я не по¬селяла (имеется в виду Таня Адамович, которая была про¬сто дурнушка), и это мог выдумать только человек, ко-торый насмерть забыл дореволюционный быт и, в ча¬стности, дом Анны Ивановны, в котором такая вещь была просто невозможной. Своими письмами я прекрати¬ла Г. Иванова и Страховского, но тотчас же возникли Маковский и Вера Неведомская, и А.А. Гумилева (Ми¬тина жена). Хорош и отец Дмитрий (Кузьмин-Карава¬ев), который, несмотря на свой монашеский сан, не нашел ничего лучшего, как рассказывать о своем, так страшно погибшем друге, непристойные истории. Лучше бы отслужил по нем une messe funebre*.

Вера пользуется тем, что в Слепневе нас, естественно, почти никто не видел, и пишет почему-то злостный вздор. М.б., она знала, что мы смеемся над ее очевидной ревнос¬тью (к мужу Володе), и решила отплатить той же монетой.

Относительно Татьяны Викторовны Адамович, ко¬торую так роскошно подает Маковский, могу только на¬помнить мою строчку:

«Мужа к милой привожу» (1914). (Из стихотво¬рения^ «Мне не надо счастья малого».) Это была моя единственная реакция на этот «роман» Гумилева.

Начался он в 1914 г., а в 1916 — уже во всем блеске была Лариса Рейснер, что следует из их сохранившейся переписки и из ее «исповеди» 1920, с которой она при-шла ко мне в Фонтанный Дом.

Но в сущности ко мне это никакого отношения не имеет, потому что скоро после рождения Левы, мы

* Заупокойную службу (фр.).

молча дали друг другу полную свободу и перестали инте¬ресоваться интимной стороной жизни друг друга. Тем не менее в 1915 г. Гумилев писал с войны:

Я ведаю, что обо мне, далеком, Звучит Ахматовой сиренный* стих,

а в 1916, когда я сказала что-то неодобрительное о на¬ших отношения, он возразил: «Нет, ты научила меня ве¬рить в Бога и любить Россию».

Н. ГУМИЛЕВ САМЫЙ НЕПРОЧИТАННЫЙ ПОЭТ XX ВЕКА

Стихи, отзывы, письма. Из «Пути конквистадо-22 ров» — «Русалка». 1904 г. (автограф с посвященьем) и первый портрет. (Цитата++.) «Баллада». Кольцо с ру-бином. Женский труп.

…au voix de sirene.

Кто объяснит нам, почему

У той жены всегда печальной

Глаза являют полутьму,

Хотя и кроют отблеск дальний.

Зачем высокое чело Дрожит морщинами сомненья, И меж бровями залегло Веков тяжелое томленье?

И улыбаются уста Зачем загадочно и зыбко? И властно требует мечта, Чтоб этой не было улыбки?

Зачем в ней столько тихих чар? Зачем в очах огонь пожара? Она для нас больной кошмар Иль правда горестней кошмара

«И увидел там деву больную, как сон».

(И он отдал кольцо этой деве Луны

За неверный оттенок разбросанных кос.)

Глаза серые два раза. (У Веры Арене были ярко-голубые глаза). Ей он написал, что стихи ей, во время нашей длительной ссоры, а мне прислал его гораздо рань¬ше, записанным на Обри Бердслее. (В Севастополь.).

Другое стихотворение («Царица иль, может быть, просто капризный ребенок»), которое в том же пись¬ме к Вере он якобы обращал к О.В. Голенищевой-Куту-зовой, тоже имеет другую адресатку. (Мы сидели у моря, дача Шмидта, летом 1907 г., и волны выбросили на бе¬рег дельфина. Николай Степанович уговаривал меня уехать с ним в Париж — я не хотела. От этого воз¬никло это стихотворение и еще один мой портрет в ряду других.) В 1910 г. привез «Балладу» — мне.

См. envoi4-:

Тебе, подруга, эту песнь отдам, Я веровал всегда твоим стопам, Когда вела ты, нежа и карая, Ты знала все, ты знала, что и нам Блеснет сиянье розового рая.

А вот мелькнувшая надежда:

Девушка, игравшая судьбой, Сделается нежною женой, Милым сотоварищем в работе…4+

+ Заключительную строфу стихотворения, поэмы (посылку) (фр.). ++ Парижское стихотворение 1910 г. — «Нет тебя…» опи¬сывает то, что действительно было, но уже начинается двойственность — дневная — ночная (и как всегда — луна). Ср. «Семирамида» и «Из города Киева».

(1910 — летом, из IV главы «Открытия Америки».) Там же («Открытие Америки» Гумилев пи¬сал летом на Бульварной после Парижа):

Знаю, сердце девушек бесстрастно, Как они, не мучить никому.

В «Сне Адама» опять эта «проблема женщины» (Ева и Лилит — святая и блудница). И ужас: «Чужая, чужая!» Книга «Романтические цветы» 1908 г. целиком обращена ко мне. Когда Брюсов спросил, поче¬му там нет «Маскарада», Гумилев ответил: «Потому что посвящение противоречит общему посвящению книги». Об этот ужас, «больной кошмар», разбиваются, все надежды. (Укрощенье зверей:

И голодные тигры лизали Колдуну его пыльные ноги.)

Через несколько лет, в 1911 г.:

Зверь тот свернулся у вашей кровати, Смотрит в глаза вам, как преданный дог.

А это тот зверь, который «первым мои перекусит колени». Вторая надежда (экзотическое путеше-ствие кончается точно так же, причем и начало, сере¬дина, и конец в одном стихотворении):

И тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его+.

И наконец:

+ А в итоговых «Ямбах»:

Ты, для кого искал я на Леванте Нетленный пурпур королевских мантий.

«Я увидел блестящий кинжал

В этих милых руках обнаженным».

Прислал из Парижа в период самоубийства, а [в том же] 1911 г.:

И мне сладко, не плачь, дорогая, Знать, что ты отравила меня.

И все время как непрерывный аккомпанемент — черная жгучая ревность.

Лиру положили в лучшем зале, А поэту выкололи очи.

Н.Н. Пунин говорил: «Я боролся с ней, как Иаков с ангелом и всегда оставался хром».

ЧУЖОЕ НЕБО

Стихи из «Чужого неба», ко мне обращенные, 23 несмотря на всю их мрачность, уже путь к освобожде¬нию, которое, по мнению некоторых лиц, никогда не было полным, но предположим, что было. После «Ям¬бов» я ни на что не претендую. Но и в «Чужом небе» я не одна.

1963

Цикл стихов Маше — просто стихи из ее альбома, там же какая-то лесбийская дама (не то В. Яровая, не то Паллада), потом (уже в 14 г.) Таня Адамович, М. Лев-берг, Тумповская, Лариса Рейснер, А. Энгельгардт. На ком-то он собирался жениться (Рейснер), на ком-то же¬нился (Энгельгардт), по кому-то сходил с ума («Синяя звезда»), с кем-то ходил в меблированные комнаты

+ Но так как я привыкла доходить до корня вещей, — мне стало ясно, что старушкам в эмиграции очень захотелось, чтобы к ним ревно¬вала Ахматова своего мужа, что они были как минимум ra-raes Виже Лебрен, Аделины Патти, Лины Кавальери, га-те с!е Сталь и m-me Ре-камье. Это несомненно их священное право, но лучше пусть они теснятся вокруг книг Николая Степановича и выбирают, кому вершки, кому корешки, и оставят меня в покое. Обо всем, что я написала в этой тетра-ди, они не имели представления. Ни Гумилев, ни я не разглашали под¬робности наших отношений, эти дамы (и кавалеры) застали нас в совер¬шенно иной (эавершительной) стадии, они и не подозревали и до сих пор не подозревают о трагических годах 05—09, о том, сколько раз я разрушала наши отношения и отрекалась от него, сколько раз он, по сек¬рету от родных, заняв деньги у ростовщика, приезжал, чтобы видеть меня (в Киев в 1907 г., на дачу Шмидта летом 07 г. возле Херсо-неса, в Севастополь, в Люстдорф в 1909 под Одессой, опять