превратится в кучу зловонного мусора. Например, новелла Неве-домской о «Сельском цирке» или ее наглое улюлюканье по поводу его неумения ездить верхом. Во-первых, это не имеет ни малейшего отношения к теме диссертации, т.е. к Ахматовой, во-вторых, так, вероятно, было в 1912 г. (последнее слепневское лето Гумилева), и по¬этому вовсе не обязательно быть жокеем, а кроме того, надо думать, что этому искусству Гумилев все же несколько подучился через два года в маршевом эскад¬роне лейб-гвардии уланского полка, в деревне Наволоки около Новгорода (куда я к нему ездила), потому что вто¬рой Георгий он получил за нечто, совершенное в строю, и дни и ночи проводил в седле. Даже дома во сне страш¬ным голосом кричал: «По коням». Можно себе предста¬вить, что ему снилось.
Мой совет: убрать какую-то побочную ублюдоч¬ную биографию Гумилева, заменить ее моей (по воз¬можности). М.б., даже стоит дождаться опуса Хейт — Девенсон, который должен дать гигантский мате¬риал, который с легкостью уничтожит работу С. Драйвера, бред Маковского, вранье Г. Иванова и ме¬щанские сплетни старушек. Им и в голову не приходит, что никакой seclusion after the «tragic events»* не было. Печатались стихи всюду и книги. Стала членом Правле¬ния Дома искусств и Дома литераторов. На¬оборот, я именно тогда и возникла (выступления, жур¬налы, альманахи), потому что рассталась с Владими-ром Казимировичем Шилейко. Это он, одер¬жимый своей сатанинской ревностью, не пускал меня никуда. Я оставила его навсегда весной 1921 и летом на¬писала большой цикл стихов («Путник милый» — «Зап¬лаканная осень» 15 сентября), из которых воз¬ник сборник «Аппо Domini».
Не скажу, чтобы было особенно приятно видеть себя и Колю глазами мелкого жулика Г. Иванова, абсолютно впавшего в детство, [но почему-то] злобствующего, уми¬рающего от зависти С. Маковского и убогих, и мещанс¬ких сплетниц, вроде Веры Неведомской (с которой Гумилев был мельком в связи), и А.А. Гумиле-вой-Фрейганг, с которой Коля слова не сказал. (Когда Митя шел на войну, Анна Андреевна потребова¬ла у него завещания в ее пользу (?!). Коля сказал: «Я не хочу, чтобы мамины деньги (братья были не деленные) Аня употребила на устройство публичного дома».
Кроме всего прочего, все эти персонажи были со¬вершенно чужды нашей жизни, ничего в ней не понима-
Уединенне после «трагических событий» (англ.).
ли, хотят заработать на этом деле какие-то деньги или имя.
Критика источников в современном литературове¬дении — насущная задача (знаю по пушкиноведению).
Одна зависть — самая слепотствующая из страстей, какие се деяния, страшно подумать!
Надо сказать, что С. Драйвер попал во все подстав¬ленные западни — не пропустил ни одной. Нигде не усом¬нился — поверил всем.
К библиографии тоже стоит отнестись иначе. На-пример, Шагинян — только дневник (1923), а что она писала раньше!
А я, наконец, не согласна! Я не хочу, чтобы мне под¬совывали какую-то чужую и мне отвратительную жизнь и старались уверить меня, что я ее прожила, а она про¬сто — плод воображения 5—6-ти каких-то подозритель¬ных личностей (в основном выживших из ума).
А еще, милый Сэм, нельзя говорить, что меня взра¬стили какие-то «петербургские салоны», между тем, как я попала в эти салоны со стихами, которые создали мою известность. (Стихи зимы 1910—1911 г.)
Цитаты.
Меня не печатали 25 лет. (С 25 до 40 и с 46 по 56). Это отнюдь не значит, что я не писала 25 лет. Во второй антракт я писала «Поэму без Героя», в первый — «Рек¬вием» (1935—1940), «Русский Трианон» (уцелели от¬рывки) и ряд не самих моих дурных стихотворений. Вы говорите, что кончается 22 годом. Добро вам, но «Лото-ва жена» и «Муза» — 1924, «Последний тост» — 1934 и т.д., и «Если плещется», 1 декабря 1928 г.
Всем, что я сегодня (18 мая 1965, Комарово) здесь пишу, я меньше всего хочу оправдаться. Я, может быть, скажу о себе нечто во много раз худшее, чем все они, но это будет по крайней мере — правда.
Нашу переписку (сотни писем и десятки te}egrammes) мы сожгли, когда женились, уже тогда понимая, что это не должно существовать.
На фото надпись из «FIeurs du Mal»*:
Mais brule par Tamour du beau Je n’aurai pas l’honneur sublime De donner mon nom a l’abTme Qui me servira de tombeau.
(«La plainte d’un Icare»**)
Надпись на этой книге:
«Лебедю из лебедей — путь к его озеру».
Посвящение мне, А.А. Горенко — «Русалки» 1903. Автограф, каким-то чудом уцелевший у меня, — могу прислать вам фото, так же как надпись на париж¬ских «Романтических цветах». Мой экземпляр на papier japon*** или что-то в этом роде, — единственный в мире.
Вот и все. Подумайте — нет ни обиженной талант¬ливой девочки, ни мужа-тирана, ни конфидента — Ма¬ковского.
* «Цветы зла» (фр.).
rt В мечту влюбленный, я сгораю,
Повергнут в бездну взмахом крылий.
Но имя славного могиле,
Как ты, Икар, не подарю!
«Жалоба Икара» (фр.). «Японская бумага (фр.).
О моей роли в зарождении акмеизма здесь говорить неуместно.
14-ое, дома
ДЛЯ АМАНДЫ
Примечание № 1
Взять цитату из письма Гумилева к Сологу-зо бу (с фронта).
Во-первых, там находим растроение себя, столь ха¬рактерное для Гумилева: поэт — воин — путешественник, причем он явно отдает предпочтение двум последним. Сравнить одно из [последних] поздних и замечатель¬нейших стихотворений Гумилева «Память» (цитаты), а также его парижский портрет-триптих. (Гончарова.) А еще в 13 г. «Пятистопные ямбы», где то же по¬строение.
Во-вторых, в этом письме Гумилев совершенно не¬двусмысленно говорит о своей горькой литературной судьбе. Добро Глебу Струве утверждать, что Гумилев прославился после «Жемчугов» (1910) и его (Глебины) товарищи по коммерческому училищу зачитывались «Капитанами». Сам поэт прекрасно знал, что такое ли-тературный успех и еще лучше знал, что успеха не имел. В 1918 г. он писал Лозинскому из Лондо-на, чтобы тот купил его книги (кажется, «Чужое небо», П., 1912) и послал ему, уверенный, что их можно достать в любой книжной лавке.
И не только от несчастной любви (как мы видели выше), но и от литературных неудач и огорчений Гуми¬лев лечился путешествиями.
К сожалению, даже такие явные вещи недоступны ддя наших исследователей, а все-таки, когда пишешь о стихах, следует заниматься и столь элементарным их под-текстом, а не только тупо повторять, что Гумилев ученик Брюсова и подражатель де Лиля и Эредиа. Дело в том, что и поэзия, и любовь были для Гумилева всегда трагедией. Оттого и «Волшебная скрипка» перерастает в «Гондлу». Оттого и бесчисленное количество любов¬ных стихов кончается гибелью (почти все «Романти-ческие цветы»), а война была для него почти эпосом, Гомером, и когда он шел в тюрьму, то взял с собой [Гоме¬ра] «Иллиаду». А путешествия были вообще превыше всего и лекарством от всех недугов («Эзбекие», цитата). И все же в них он как будто теряет веру (временно, ко¬нечно). Сколько раз он говорил мне о той «золотой две¬ри», которая должна открыться перед ним где-то в не¬драх его блужданий, а когда вернулся в 1913, признался, что «золотой двери» нет. (См. «Пятистопные ямбы».) Это было страшным ударом для него.
Примечание № 2
Он так любил «У самого моря», что просил меня посвятить ему эту поэму.
Примечание № 3
Могло бы называться — «На ком женился Гумилев» или «За кого вышла замуж Ахматова».
По мнению одних (Di Sarra) — модная петербург-ская поэтесса, хозяйка великолепного салона на Фон¬танке, вышла замуж в 1910 за путешественника, поэта и искусного организатора литературных групп. (См. Мо¬чульский «Андрей Белый».) По мнению других (Глеб Струве), уже знаменитый после «Жемчугов» Н. Гуми¬лев женился в Киеве на дочери отставного инжене-ра-механика флота А. Горенко. Еще: Гумилев, глава акмеистов, открывает Ахматову (немец-кая цитата). (И такое приходится читать чуть не каж¬дый день+.) Некоторые прибавляют: которую он встре¬чал [уже] еще в Царском Селе.
Разумеется, из этих двух страниц, которые я напи¬сала сегодня, можно сделать не очень тонкую книжку, но это я предоставлю другим, например, авторам дис-сертаций о Гумилеве, которые до сих пор пробавля¬ются разговорами об ученичестве у Брюсова и подража-нии Леконт де Лилю и Эредиа.
И где это они видели, чтобы поэт с таким плачев¬ным прошлым стал автором «Памяти», «Шестого чув¬ства» и «Заблудившегося трамвая», тончайшим цените¬лем стихов («Письма о русской поэзии») и неизменным best seller’oM, т.е. его книги стоят дороже всех остальных книг, их труднее всего достать. И дело вовсе не в том, что он запрещен — мало ли кто запрещен. По моему глу¬бокому убеждению, Гумилев — поэт, еще не прочи¬танный и по какому-то странному недоразумению оставшийся автором «Капитанов» (1909 г.), которых он сам, к слову сказать, — ненавидел.
+ …del salotto letterario ch’essa teneva sulla Fontanka a Pietro-burgo… a veva sposato nel 1910 N.G. que eccelleva come viaggiatore fantastico come poeta ed abite organisatore di gruppi letterari*.
* .. .литературного салона (кружка), находившегося на Фонтан¬ке в Петербурге… Женились в 1910. Николай Гумилев был знаменит как срантастический путешественник, как поэт и как основа¬тель литературной группы (направления) (urn.).
Разочарование в войне Гумилев тоже перенес, и очень горькое:
До чего безобразные трупы На лугах венценосной весны.
(«Гоидла», 1916?)
Но потом (1921) он любил вспоминать себя сол¬датом:
« И святой Георгий тронул дважды Пулею не тронутую грудь.»
(«Память»)
И в «Пятистопных ямбах и в «Памяти» послед¬нюю полную гармонию несет только религия. (Цитаты).
2 июня 1965 Лондон
1. Кем нельзя пользоваться как источником (С. Ма¬ковский, Страховский, Г. Иванов, Гумилева-Фрейганг, Вера Неведомская, Оцуп, Всеволод Рожденст-венский) и все соученицы.
2. Итак, найти и выбрать узкую тему.
3. Разрушить легенду о 18 годах молчания4» (Re-quiem) 1935—1940, что в 10-ых годах большая нз-вестность, чем теперь, и о том, что В. Иванов от¬крыл и т.д. Показать книги переводов.
4. [Все] Вздор о Гумилеве не заменяет мою биогра¬фию.
+ «Муза», «Лотова жена» — 1924, «Когда я …» — 1928 (1 де-Кабря).
ПСЕВДОМЕМУАРИИ
Современное литературоведение невозможно без 32 критики источников. Пора научиться отличать маразма¬тический (Мако) и злопыхательский (Неведомская) бред от добросовестной работы памяти. По обстоятель¬ствам XX в. огромное количество людей остались со¬вершенно без архивов и прекрасно научились без них обходиться. Еще Руссо говорил: «Я лгу только там, где не помню».
В 1924 три раза подряд видела во сне X. — 6 лет зз собирала «Труды и дни» и другой матсриал: письма, черновики, воспоминания. В общем сделала для его па-мяти все, что можно. Поразительно, что больше никто им не занимался. Так называемые ученики вели себя позорно. Роль Георгия Иванова. За границей они все от него отреклись.
1965
«БЕГЛЫХ ЗАМЕТОК»
ТРАГЕДИЯ ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО
В связи с тем, что я писала статью «Последняя тра¬гедия Анненского», мне было необходимо поговорить об Иннокеитии Федоровиче с двумя людьми: с Па-стернаком и с Мандельштамом.
С Пастернаком я говорила осенью 1935 г., в ту ночь, когда я случайно попала к ним, в полном беспамят¬стве бродя по Москве. Борис Леонидович со свойствен¬ным ему красноречием ухватился за
