VII сборник моих стихов «Бег времени» с ругательной статьей Книпович.
ОТВЕТ РАННИТУ
Когда я увидела в Вашем письме просьбу о еще че-44 тырех ответах, мне захотелось воскликнуть, перефрази¬руя чеховскую старушку: «Давно я, грешница, анкет не заполняла».
Дело в том, что при мысли об этой деятельности — я леденею, и мне кажется, как недавно сказала одна ост¬роумная женщина: «Теперь я думаю, что никогда никого не любила и меня никто не любил».
Поэтому [постараюсь] в порядке эпистолярной causerie* [сообщить Вам кое-что из того, что Вас инте¬ресует] я выберу для Вас из моей новой автобиографии несколько фрагментов.
Затем в молодости, как это ни странно, музыку мне заменяла архитектура. В 20-ых годах я занималась
* Беседы (фр.).
архитектурой старого Петербурга. Последнее силь¬ное архитектурное впечатление — Таллин (орденская го¬тика) на Новый в 1954 г. Когда-то Киевская София. Новгород в 1914 г. Псков. Сергисвская Лавра, Московский Кремль, Коломенское.
Живопись: иконы, начиная с Византийской, Владимирской-Новгородской. Из художников Александр Иванов, Федотов, Врубель.
Египет в Лувре с Модильяни.
Испанцы Эль Греко.
[Как вы знаете] М.б., Вы знаете, что я последняя херсонидка, т.е. росла у стен древнего Херсонеса (т.е. с 7-ми до 13 лет проводила там каждое лето), и мои пер¬вые впечатления от изобразительных искусств тесно свя¬заны с херсонесскими раскопками и херсонесским музеем, а так как все это находится на самом морском берегу, античность для меня неотделима от моря. Все это в какой-то мере отразилось в моей ранней поэме «У са¬мого моря». Там меня называли «дикая девчонка» и счи¬тали чем-то средним между русалкой и щукой за необы¬чайное умение нырять и плавать.
А в Царском была другая античность и другая вода. Там кипели, бушевали или о чем-то повествовали сотни парковых водопадов, звук которых сопровождал всю жизнь Пушкина («сии живые воды», 1836), а статуи и храмы дружбы свидетельствовали о иной «гиперборейс¬кой» античности.
Итак, когда-то архитектура (Фонтанный Дом) и вода (море в Херсонесе и водопады в Царском), а теперь земля и музыка.
15 января 1963 Москва
ДЛЯ А. КРОССА
1. Дать рецензию Ходасевича на «Четки». 45 2. Предисловие М. Кузмина к «Вечеру». Мандель¬штама 1926 и 1922. Матезиус.
3. Показать контрафакцию 1919 г.
4. «Письма о русской поэзии»
«Четки» — 15 марта 1914. Корректуру держал Ло¬зинский. Гумилев, когда мы обсуждали тираж, задумчи¬во сказал: «А может быть, ее придется продавать в каж¬дой мелочной лавке». Тираж 1-го издания 1100 эк-земпляров. Разошлось меньше, чем в год. Главная ста¬тья — Н.В. Недоброво. Две — ругательные. С. Боброва и Тальникова. Остальные — похвальные. Мельком о «Белой стае». Обратить внимание на то, что Мако не заметил «Четки» (стр. ). («Муж хлестал меня узорча¬тым» и прочий бред.)
«Все мы бражники…» — стихи скучающей каприз¬ной девочки, а не описание разврата, как принято думать теперь. О «Собаке». Стихи, посвященные мне, пе-риода «Четок». (Образ Ахматовой.)
Сказать об Эшлиман Франсуазе. М.б., дать фото (лето 1914 г. Слепнево).
В поэме «У самого моря» — эпизод с мальчиком («Сероглаз был высокий мальчик») — это история люб¬ви Николая Степановича ко мне.
Гумилев очень любил эту поэму и просил меня по¬святить ее ему.
Отношение к моим стихам будущих формалистов.
Полное уничтожение меня, начиная с Буренина до Жданова (Бобров, Тальников, Брюсов…).
Непонятно из чего склубившееся злобное шипение эмигрантов и как его Victoria Regia — opus Маковского.
Обижал меня сегодня запад, И восток родной был тут как тут, Но весь вечер надо мною плакал Милый север, давший мне приют.
И сама железная Суоми
Мне сказала: «Ничего — живи».
30 июня 1963. Комарова
МНИМАЯ БИОГРАФИЯ
Царское было зимой. Крым (дача Тура) — летом, 4б но убедить в этом никого не возможно, потому что все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фами¬лия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я роди¬лась в Одессе и окончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и главным образом, потому, что Н.С. Гумилев написал «Из города Киева,//Из логова Змиева// Я взял не жену, а колдунью…» (1910).
А в Киеве я жила меньше, чем в Ташкенте (1941— 1944, во время эвакуации). Одну зиму, когда кончала Фундуклеевскую гимназию, и две зимы, когда была на Высших женских курсах. Но невнимание людей друг к другу не имеет предела. И читатель этой книги должен привыкнуть, что все было не так, не тогда и не там, как ему чудится. Страшно выговорить, но люди видят толь¬ко то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. Говорят «в основном» сами с собой и почти все¬гда отвечают себе самим, не слушая собеседника. На этом
Говорить о детстве и легко и трудно. Благодаря его 47 статичности его легко описывать, но в это описание слиш¬ком часто проникает слащавость, которая совершенно чужда такому важному и глубокому периоду жизни, как детство. Кроме того, одним хочется казаться слишком не¬счастными в детстве, другим — слишком счастливыми. И то и другое обычно вздор. Детям не с чем сравнивать, и они просто не знают, счастливы они или несчастны.
Как только появляется сознание, человек попадает в совершенно готовый и неподвижный мир, и самое есте¬ственное не верить, что этот мир некогда был иным. Эта первоначальная картина навсегда остается в душе чело¬века, и существуют люди, которые только в нее и верят, кое-как скрывая эту странность. Другие же, наоборот, совсем не верят в подлинность этой картины и тоже до¬вольно нелепо повторяют: «Разве это был я?»
В молодости и в зрелых годах очень редко вспоми¬нает свое детство. Он активный участник жизни, и ему не до того. И кажется, всегда так будет. Но где-то около пятидесяти лет все начало жизни возвращается к нему. Этим объясняются некоторые мои стихи 1940 года «Ива», «Пятнадцатилетние руки…», которые, как из¬вестно, вызвали неудовольствие Сталина и упреки в том, что я тянусь к прошлому.
свойстве человеческой природы держится 90% чудовищ¬ных слухов, ложных репутаций, свято сбереженных спле¬тен. (Мы до сих пор храним змеиное шипение Полетики о Пушкине!!!) Несогласных со мной я только попрошу вспомнить то, что им приходилось слышать о самих себе.
ДИКАЯ ДЕВОЧКА
Языческое детство. В окрестностях этой дачи («От¬рада», Стрелецкая бухта, Херсонес. Непосредственно отсюда античность — эллинизм) я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы и т.д., бросалась с лодки в открытом море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходи¬ла кожа, и всем этим шокировала провинциальных сева¬стопольских барышень. Однако в Царском Селе она де¬лала все, что полагалось в то время благовоспитанной барышне. Умела, сложив по форме руки, сделать реве¬ранс, учтиво и коротко ответить по-французски на воп¬рос старой дамы, говела на Страстной в гимназической церкви. Изредка отец брал ее с собой в оперу (в гимна¬зическом платье) в Мариинский театр (ложа). Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III и на картинных выс¬тавках. Весной и осенью в Павловске на музыке — Вок¬зал… Музеи и картинные выставки… Зимой часто на катке в парке.
В Царскосельских парках тоже античность, но со¬всем иная (статуи). Читала много и постоянно. Большое (по-моему) влияние (на нее) оказал тогдашний власти¬тель дум Кнут Гамсун («Загадки и тайна»); Пан, Вик¬тория — меньше. Другой властитель Ибсен… Училась в младших классах плохо, потом хорошо. Гимназией все¬гда тяготилась. В классе дружила только с Тамарой Ко-стылевой, с которой не пришлось больше встретиться в жизни…
Анина комната: окно на Безымянной переулок… 49 который зимой был занесен глубоким снегом, а летом пышно зарастал сорняками — репейниками, роскошной крапивой и великанами-лопухами… Кровать, столик для приготовления уроков, этажерка для книг. Свеча в мед¬ном подсвечнике (электричества еще не было). В углу — икона. Никакой попытки скрасить суровость обстанов¬ки — безделушками, открытками.
Крестили в соборе на Большом Фонтане. 50 Крестный отец — народоволец Романенко — убий¬ца генерала Стрельникова.
Крестная мать — Мария Федоровна Вальцер — ее визит к Достоевскому.
В Царском Селе я жила в общем с двух до шестнад¬цати лет. Из них одну зиму (когда родилась сестра Ия) семья провела в Киеве (Институтская ул.+ ) и другую в Севастополе (Соборная, дом Семенова). Основным местом в Царском Селе был дом купчихи Ев-
+ Там история с медведем в Шато де Флер, в загородку которо¬го мы попали с сестрой Рикой, сбежав с горы. Ужас окружающих. Мы дали слово бонне скрыть событие от мамы, но маленькая Рнка, вернув¬шись, закричала: «Мама, Мишка — будка, морда — окошко»; а навер¬ху в Царском Саду я нашла булавку в виде лиры. Бонна сказала мне: «Это значит, ты будешь поэтом», но самое главное случилось не в Ки¬еве, а в Гунгербурге, когда мы жили на даче Краббу — я нашла царь-гриб.
Нянька «калуцкая» — Татьяна Ритивкина говорила обо мне: «Это перец будет!», «Наши дела, как сажа бела» и «Отворотясь, не насмот¬ришься».
докии Ивановны Шухардиной (Широкая, вто¬рой дом от вокзала, угол Безымянного переулка). Но пер¬вый год века, 1900, семья жила (зиму) в доме Дауделя (угол Средней и Леонтьевской. Там корь и даже, м.б., оспа).
1964
0 октября)
О прозе вообще+.
I
Ее приходы и уходы. (В 100+2). Невозможность 51 беллетристики (роман, повесть, рассказ и в особеннос-
+ Мостик.
Проза всегда казалась мне тайной и’соблазном. Я с самого нача¬ла все знала про стихи — я никогда решительно ничего не знала о про¬зе. Я или боялась ее — или ненавидела. В прнближеиии к ней чуди¬лось кощунство или обозначало редкие для меня минуты душевной гар¬монии.
В первый раз я написала несколько страничек прозой в 1944 г., вернувшись из Ташкента. Страшный призрак, притворивший ся Моим Городом, так поразил меня, что я не удержалась и описала эту мою встречу с ним:
Столицей распятой Иду я домой.
Тогда же возникли «Три сирени» и «В гостях у смерти». (Это как я ездила читать стихи раненым на фронте в Териоки.)
Все убедительно и неожиданно хвалили меня, но я, конечно, не верила ни одному их слову. Позвала Зощенку. Он велел убрать грибо-едовскую цитату («Рассудку вопреки…») и еще одно слово и сказал, Что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста Левы (6 ноября 1949 г.), вместе со всем архивом — все сожгла.
ти стихотворение в прозе). Нечто среднее между записными книжками, дневниками… т.е. то, что так изящно делали мои милые современники. («Шум вре-мени», «Охранная грамота».)
Вопрос: Сколько времени нужно, чтобы какой-то самый будничный отрезок времени превращался в «Тысячу вторую ночь Шахеразады»?
Ответ: Довольно долго, но если в нем есть изю¬минка, вроде [Пушкина] Достоевского или Модильяни (из людей) и войны и революции (из событий), время значительно сокращается.
Предположим, что у книги будет два начала:
(23 марта Ш4 )
I. Год Эйфелевой башни, Крейцеровой сонаты…
II. Мое детство так же
