он про¬вожал меня, — вызывали куда следует.
9 июня 1914 ехала из Киева (Дарницы) от мамы в Слепнево. На станции Подсолнечной на минуту встре¬тилась с Блоком. (См. Записные книжки Блока, стр. и мои воспоминания о Блоке и многом другом.)
Вместе с Н.В. Недоброво в 1916 смотрела, как уплывал горящий деревянный мост на Неве. (См. Записные книжки Блока.)
В 1918 (май) с Николаем Степановичем Гу¬милевым ездила в Бежецк к сыну. Развод был уже ре¬шен. Адрес А.И. Гумилевой: Гражданская, 70.
Август — развод (повестка) (начало).
В день убийства Столыпина в Киеве (1911) ехала на извозчике и больше получаса пропускала мимо снача¬ла царский поезд, затем киевское дворянство на пути в театр…
ДЛЯ ЛИДЫ
1- «Закат»
2- «Одна звезда» (284)
«Если плещется» 1 декабря 1928 (неверная Дата).
Не признаю своими
В1916 — в день именин царицы (23 апреля по ста-рОМу стилю) — ехала в Царское Село в одном ва¬гоне с Распутиным. Он сидел против меня, и я его хоро¬шо разглядела.
В апреле 1946 с другими ленинградскими по¬этами ездила в Москву (7 выступлений. Клуб писате¬лей, Колонный зал, Университет и т.д.). С нами высту¬пал Пастернак.
Была членом П-ого съезда писателей (1954) в Москве (с решающим голосом, есть фото). Жила в гос-тинице «Москва».
В этом (1965) тоже. Со мной была Аня.
На Рождество 1914 провожала Николая Сте-пановича на фронт до Вильны. Там ночевали в гости¬нице, и утром я увидела в окно, как молящиеся на коле¬нях двигались к церкви, где икона [Ченстоховской] Ос-тробрамской Божьей Матери.
Ну, довольно Ахматовой, дат, адресов, названий книг и всего на свете. Дождь льет, добрый старый финс¬кий дождь. Осень царствует и великолепствует, как мо¬лодая королева в своей любимой столице. Я сегодня но¬чью чуть не умерла. Начинался припадок — потушила его полным дыханьем, но все-таки он напомнил, как это все близко лежит. …
«Тот город» — 1929. «Requiem» — 1935-1940. 1936 — один из удачнейших годов+ . Безобразно напечатано стихотворение «Уга¬даешь…».
Где «Многим» («Я — голос ваш…»), сентябрь 1922. — «Флейта Марсия»
Нет 6 стихотворений;
2. «Один идет»
Что воины, что чума»
5. «Вместо посвящения» напечатано к циклу «Из сожженной тетради»
6. «И это будет для людей» (Рим).
7. «Важно с мальчиками простились…» Опечатка в эпиграфе к «Дидоне».
В стихах к Марине — Маринская башня. …
Струве не подозревает, что после вечера «Рус-ского современника» в Москве было первое пос-тановление в 1925 г.
Даже упоминание моего имени (без ругани) было запрещено. Оно выброшено из всех перечислений — оно просто не существует. Г-ну Струве кажется мало, что я тогда достойно все вынесла, он, якобы занимаясь моей поэзией и издавая толстенный том моих стихов, предпо¬читает вещать: «Ее звезда закатилась». И бормочет что-
+ Кончила сказку (Москва). Написала «Данте» (Разлив) и уже дома «Творчество», «От тебя я сердце…» В марте — «Мандель¬штам» (Воронеж). «Одни глядятся в ласковые взоры».
To о новом рождении в 1940 г. Но почему же тогда «Чет¬ки» и «Белая стая», которых переписывали от руки и искали у букинистов, не находили себе издателя. Просто оттого, что книги находились в index librorum prohibitorum. Двухтомник Гессена («Петроград», 1928) был запре¬щен _ корректура есть у Лукницкого. Ругань (о кото-рой г-н Струве умалчивает) началась систематическая примерно с Лелевича («На посту»). «Мы не можем со¬чувствовать женщине, которая не знала, когда ей уме¬реть», — писал Перцов, и это самая приличная фраза из его статьи («Жизнь искусства», 1925). Позднее (1946) про Сергиевского в Москве говорили: «Он себе из Ах¬матовой шубу сшил». Как про дачу Плоткина: «На ва¬ших костях стоит».
Затем, как может не прийти в голову г-ну Струве, что в то время я писала нечто, что не только печатать было нельзя, но даже читать так называемым «друзьям». (Таков был «Реквием».) Вот несколько та¬ких стихотворений:
0. Не мудрено, что похоронным звоном («Лите-ратурная газета»).
1. Александрийские стихи (О, лучше б ястре¬бом). 20-е годы+.
2. Зачем вы отравили воду. 1935.
3. Эпиграммы (20-ые годы).
4. Пива светлого наварено (1922).
5. Не столицею европейской (30-ые годы).
6. Привольем пахнет дикий мед++ (30-е годы).
+ Стихи никогда не были записаны, оттого невозможно точно и» Датировать.
++ И Мандельштам и Пастернак считали это одним из луч¬ших моих стихотворений.
8. Русский Трианон (сгорел).
9. И ты мне все простишь (20-ые годы).
10. Морозова (30-ые годы). 11—13. Черепки (30-ые годы).
14. Подражание армянскому.
15. Стеклянный звонок.
16. И неоплаканною тенью (20-ые г.).
17. На стеклах нарастает лед (30-ые).
18. Что войны, что чума (Металлург Новокузнец¬ка^.
19. Заклинание (Из тюремных ворот) (30-ые годы).
20. В том доме было очень страшно (20-ые годы) (полузабыла).
Итого 20 при беглом больничном. (21. Стансы.
22. Подвал памяти).
23. Заклинание (30-ые годы).
24. Застольная.
Когда Осинский и Коллонтай попытались пикнуть, их немедленно усмирили. Простые смертные не смели рот открыть. (Книга Виноградова шла как научная, «Об¬раз Ахматовой» — как рукопись.) Очень мило зву¬чат критические статьи того времени. Например: «Критика и контрреволюция». Можно еще заглянуть в тогдашнюю «Литературную энциклопедию» (!?) (авто¬ры Маслин и Рыбасов). Всем этим с высоты своего ка-лифорнийского великолепия г-н Струве пренебрега¬ет. Он говорит о тяжко больной (находили даже туб-еркулез брюшины) женщине, которая чуть не каждый день читала о себе оскорбительные и уничтожаю-щие отзывы и, если бы не поддержка верного чита¬теля, вероятно, так или иначе погибла. Это были годы голода и самой черной нищеты. То странное «пособие», которое я получала, я делила между мамой и Левой и жила на несколько рублей в месяц. Это тогда знали все. Знают и теперь.
Почему-то под стихотворением «Если плещет¬ся» Струве ставит 1940. Оно написано 1 декабря 1928. «Я — голос ваш» («Многим»). Было напечата-но в журнальчике «Флейта Марсия» — и отсутствует. «Видел я тот венец», «И мы забыли навсегда» были в некоторых экземплярах «Аппо Domini» (Берлин), их тоже нет. Все это узловые вещи. «И мы забыли навсегда» — самое настоящее предсказание…
Этот 1-ый том производит впечатление последней корректуры, над которой еще надо сериозно поработать: перепутаны даты («Если плещется»), [пропала] раз-валилась целая поэма («Путем…»), нет цикла («Ново¬селье»), возникли пропзвольные инициалы («Нам встречи нет»), все в чудовищных опечатках, никуда не годится расположение стихов.
А все дело в том, что когда человек по природе сво¬ей лентяй, нечего ему заниматься изданием якобы акаде¬мических изданий.
Болгарин Георгиев работал несколько лет и прислал мне мою болгарскую библиографию на четырех листах (даже книжечка [была], разыскал). В Чехии вышло два однотомничка «Белая стая» (один до войны), с интерес¬ным послесловием Матезиуса, (еще раньше роскош-ное издание, перевод Баблера), затем недавняя книга с заглавием…»1′ (всего — 4). Синьор Эйнауди с Божьей помощью у себя в Турине печатает «Поэму без героя», «Requiem» и еще что-то (перевод Карло Риччо). Неплохо было бы этому видному калифорнийцу также посмотреть, что делается в Германии («Requiem», «Das Echo tbnt», двухтомник 1965 г. и отзывы вроде Понтера в книге женских русских стихов). (См. стр. …). Ландольфи — ученик Ло Гатто — еще в 30-ых го-дах — диплом.
Сейчас я записывала в больнице без возможности малейшей справки, что приходило в голову, но могу уве¬рить калифорнийца, что это только капля в море.
Между прочим, существует хорошая статья о «По¬эме без героя» пера Жана Бло в журнале «Preuves». Это уже не Болгария.
Профессор говорит о предисловии Ло Гатто, но почему не сказать о столь же пространном предисловии Бруно Карневали в пармской Ахматовой, о предисловии Скукалека в словацкой книге («Козырная дама русской поэзии») et ainsi de suite++. Существует, например, очень значительная статья Зветермича в «Paese Sera». Книга в Англии в 20-ых годах (Daddington).
Если бы Струве дождался выхода «Бега»+++, он понял бы, что существует маленькая поэма 1940 г. «Пу¬тем всея земли», что «Шаг времени» — случайное, так называемое редакторское заглавие и к «Пре¬дыстории» никакого отношения не имеет, стихотворе-
+ Всего в Чехии — 4, пятую готовит Марчанова. В Италии тоже — 4, пятая печатается. У Эйнауди. ++ \ ТОМу подобное (фр.). +++ а не печатал бы куски из разных журналов. Существование цикла «Новоселье» тоже неизвестно просвещенному редактору.
ние «Зов» могло бы быть не изуродовано до бессмыс¬лицы, по крайней мере [пять], [семь], [10], 11 стихот-ворений не были бы забыты («Последний тост», 1934, «Один идет…», 1940, «А человек, который для меня..-». «И это будет для людей», 1964, последнее стихотворение «Полночныхстихов», 1965 [«Что вой¬ны»], «Вместо посвящения» в «Шиповник цветет», «Важно с девочками простились», «Ты пьян и все рав¬но…» (из «Новоселья»), стихотворение «Я не была здесь лет семьсот…» имеет 1-ую строфу, кроме 2-ой и 3-ей. Все это довольно существенно. В самом «Беге» только две пустячные опечатки. (В стихотворении Срезневской — лишнее С и «шапках» вместо «шля¬пах» в «Под Коломной», и редактор из зловредства не¬верно датировал «Смерть поэта» (Б. Пастернаку). У Струве пропущено и последнее стихотворение из цик¬ла «Новоселье»: «Как будто страшной песенки» («Встре¬ча»). Кроме того, пропущена моя ташкентская «Смерть»: «А я уже стою на подступах…» и «Я была на краю чего-то», а главное и самое непростительное, нету «Всем обе¬щаньям вопреки» («Бег времени», стр. 440).
Итак, при двух неизвестно чьих стихотворениях («Закат» и «Одна звезда…») не хватает 11-ти проверен¬ных и одобренных автором стихотворений, всунуты стихи из старых журналов, отвергнутые автором для книг, из Цикла «Новоселье» выпало заглавие и два стихотворе-ния (второе и четвертое), «Полночные стихи» испорче¬ны тем, что произошло с «Зовом». (Выпала строка.)
Не надо было печатать и кусок «Поэмы без Героя», Раз она вся идет во П-ом томе. Что сделано с «Путем всея земли» — «неприятно и речь затевать», как говорил Некрасов. Еще неприятнее писать о Предисловии. С этого я начинаю мою критику и не буду повторяться.
КОРОТКО О СЕБЕ
Я родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой 57 (Большой Фонтан). Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет.
Мои первые воспоминания — царскосельские: зеле¬ное, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошад¬ки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впослед¬ствии в «Царскосельскую оду».
Каждое лето я проводила под Севастополем, на бе¬регу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсо-нес, около которого мы жили.
Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски.
Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушки¬на и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфи-рородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама.
Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сна¬чала плохо,
