себе, в защиту себя и своего дома), отсы¬лая к знаменитой лекции Цицерона, обличающего Кло-дия. М.Л. Гаспаров замечает по этому поводу: «…Кло-дий тем и был скандально известен, что перешел из пат¬рициев в плебеи и во время изгнания Цицерона сжег его дом в Риме — без этого слова pro domo mea и pro domo sua не понятны»*.
Известно, что даже в самых достоверных и честных мемуарах при сопоставлении двух и более воспоминаний различных лиц об одних и тех же событиях неизменно очевиден любимый Уильямом Фолкнером образ «Три¬надцать способов увидеть черного дрозда», заимствован¬ный им у американского же поэта Уоллеса Стивенса. В одной из бесед в Виргинском университете Фолкнер говорил, как в мире творчества в освещении событий одна версия вытесняет другую. Каждый видит и осмысляет событие по-своему: «Мне кажется невозможно смотреть на правду: она ослепляет. Смотрит один и видит одну ее фазу. Смотрит другой — и видит другую… Так что дей-ствительно получилось «тринадцать способов взглянуть на черного дрозда», а у читателя, после того как он узнал все эти тринадцать точек зрения, пусть будет четырнад¬цатый, и как мне хотелось бы думать, верный взгляд»*.
Критика Ахматовой «псевдомемуариев», ее много¬численные письма зарубежным исследователям, пред¬ставляют собой бесценный источник информации, а стра¬ницы, посвященные Н.С. Гумилеву, дают не просто вы¬строенную, но выстраданную концепцию творчества, как она говорила «самого непрочитанного поэта XX века».
Мемуары в большинстве своем не фотокопия дей¬ствительности, особенно писательские мемуары, в кото¬рых запечатлен целостный мир творческой индивидуаль¬ности автора. Причем ахматовские штудии мемуарной литературы показывают всю сложность положения ме¬муариста, особенно если живы современники, не только помнящие, но и воспринимающие события и факты по-своему, имеющие свою нередко непоколебимую точку зрения на то, что было и чего не было**. Еще более ката¬строфично, если мемуаристу уже некому ответить.
* Фолкнер У. Статьи, речи, интервью, письма. М., 1985. С. 354-355.
** См.: О д о е в ц е в а И. Ожившие голоса//Вопросы ли¬тературы. 1988. № 12. С. 111—117. См. также: Одоевцева И. Открытое письмо Н.Я. Мандельштам//С а а к я н ц А. Спасибо Вам! М: Эллнс Лак, 1998. С. 388-402.
Не так давно в издательстве «ИНАПРЕСС» вы¬шел объемистый том мемуаров Эммы Григорьевны Гер-штейн. В течение десятилетий она была близким другом сына Ахматовой и Гумилева — Льва Николаевича, писа¬ла ему письма, отправляла посылки, когда он был в ГУ¬ЛАГе, принимала участие в его судьбе, была доверен¬ным лицом Ахматовой в хлопотах о его реабилитации.
29 октября 1928 г. Эмма Герштейн познакомилась в подмосковном санатории «Узкое» с Осипом Эмильевичем и Надеждой Яковлевной Мандельштам. Всю последую¬щую жизнь она была связана с семьей опального поэта, что не преминуло отразиться на ее жизни и «послужном списке». Являясь талантливым исследователем, она не имела постоянной работы и жила в ожидании худшего.
Эмма Григорьевна Герштейн остается свидетелем и участницей наиболее трагического десятилетия в жизни Мандельштамов, вовлекших в водоворот событий близ¬ких им людей, что, в свою очередь, отразилось на их судь¬бах. В мемуарах она подвергла аналитическому разбору «Листки из дневника» Ахматовой, пытаясь «разъять гар¬монию алгеброй». Герштейн пишет: «…в 1957 году Ах¬матова, с ее точной ассоциативной памятью, была совер¬шенно сбита с толку постоянным взятым на себя обяза¬тельством идеализировать образ Мандельштама, вопре¬ки ее же сентенции «…поэтам вообще не пристали гре-» it
хи , он ки в чем не повинен, ни в этом, ни в другом и ни в третьем…». Тут, то есть в «Поэме без героя», речь идет об амнистии грешнику, а в «Листках» отрицается самым факт греха. Безусловно, Анна Андреевна была не сво¬бодна в своих «Листках», находясь под сильным воздей¬ствием направляющей руки Надежды Яковлевны»*.
Герштейн Э. Мемуары. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С. 418,
* Герштейн Э. Мемуары. С. 416.
Многие страницы книги посвящены истории арес¬тов О.Э. Мандельштама и причинам того, почему при жизни Сталина и позже, до оглашения письма о культе личности, никто из высоких чиновников и членов прави¬тельства, к которым обращалась Ахматова, не мог и не хотел взять на себя ответственность за пересмотр дела Льва Гумилева. Как пишет Э.Г. Герштейн, в деле «Левы» лежал список стихотворения-эпиграммы Мандельштама на Сталина «Мы живем, под собою не чуя страны…».
8 опубликованных материалах следствия по делу О.Э. Мандельштама перечислены лица, которым он чи¬тал эпиграмму, и их отношение к этому. Среди указан¬ных значатся и А.А. Ахматова, и Л.Н. Гумилев, и Э.Г. Герштейн.
Герштейн приводит фразу Ахматовой из «Листков из дневника»: «Мой сын говорит, что ему во время след¬ствия читали показания Осипа Эмильевича о нем и обо мне и что они были безупречны. Многие ли наши совре¬менники могут сказать это о себе?»* Далее следует ее комментарий: «Ничего кроме недоумения эти слова Анны Андреевны вызвать не могут. Разве она забыла, как Надя вернулась со свиданья на Лубянке с Осипом и объявила в отчаянии, обращаясь ко мне: «Эмма, Ося вас назвал. Тут же выяснилось, что Мандельштам назвал остальных
9 или 11 человек, которым он читал свою сатиру на Ста¬лина, за которую и был арестован. Среди них он назвал и саму Ахматову и ее сына Льва Гумилева. Теперь (девя¬ностые годы) мы уже располагаем документальным под¬тверждением этого события. Имею в виду публикации судебного дела Мандельштама в № 1 «Огонька» за
1991 год и в «Известиях» за 1992 год, № 121-125. Прав¬да, напечатаны только выдержки из следственного дела, но чем бы они ни были дополнены при исчерпывающей публикации, никто, — как полагает Э.Г. Герштейн, — не сможет назвать безупречными показания Мандельшта¬ма об Ахматовой и Льве Гумилеве: «.. .одобрил вещь нео¬пределенно-эмоциональным восклицанием, вроде «здо¬рово», но его оценка сливалась с оценкой его матери Анны Ахматовой, в присутствии которой эта вещь была ему зачитана». Как же отнеслась Анна Андреевна к этой са¬тире? По словам протокола, она указала «на монумен¬тально-лубочный и вырубленный характер этой вещи». Какие благородные показания Мандельштама могли предъявить Леве на следствии в 1949—1950 годах — непонятно. Во всяком случае Особым Совещанием и ге¬неральным прокурором СССР они были поняты одно¬значно: «Факты антисоветской деятельности Гумилева, изложенные в его показаниях, подтверждаются показа¬ниями Пунина, Борина, Махаева, Мандельштама и Шумовского»»*.
Э.Г. Герштейн, исследуя психологию поведения Мандельштама на Лубянке и свои дальнейшие разгово¬ры с ним, говорит об избранной им защите «искреннос¬ти перед ЧК», всем ходом размышлений утверждая, что поэта должно судить «по законам им самим над собою поставленным»**.
Вызывают интерес и ее комментарии к отношениям и разговорам Пастернака со Сталиным, после ареста Мандельштама: «Мы с Надей решили, что он вел себя
* Там ж е. С. 416-417.
** См. Письмо Пушкина А.А. Бестужеву. Январь 1825 г. // Пушкин АС. Т. 10. С. 121.
* Герштейн Э. Мемуары. С. 38—39.
па полную четверку. По-новому рассказана Э.Г. Герш¬тейн история о пощечине А.Н. Толстому, после того как он председательствовал на товарищеском суде по случаю ссоры с поэтом Амиром Саргиджаиом*. На основании изучения архива СБ. Рудакова, петербуржца, отбывав¬шего ссылку в Воронеже одновременно с Мандельшта¬мом и обвиненного в невозвращении доверенных ему ру¬кописей Гумилева и Мандельштама, Герштейн в поисках истины, пытается снять обвинения с погибшего в 1943 г. на фронте талантливого филолога.
Мемуары Герштейн в большинстве случаев докумен¬тированы: вызывает уважение сочетание документа с филологическим и интуитивным прозрением. И тем не менее… Ни Анна Андреевна Ахматова, ни Лев Нико¬лаевич Гумилев, ни Мандельштамы ответить или возра¬зить ей уже не могут. Почему Ахматова именно так из¬ложила события в «Листках из дневника», хотя еще был жив Лев Николаевич, который мог бы их опровергнуть, однако не сделал этого. «Листки из дневника» не просто мемуары, их жанр определен самой Ахматовой — новел¬лы. Она так видела, знала и понимала Мандельштама, таким мы воспринимаем замечательного русского поэта, заложника и пленника эпохи. Над феноменом его лично¬сти еще долго будут размышлять, изучая эпоху и ее по¬этов.
Книга Э.Г. Герштейн, как и откомментированное ныне издание воспоминаний Н.Я. Мандельштам, с которыми жестко и, пожалуй, жестоко полемизирует Герштейн, пред¬ставляет собой серьезный вклад в восприятие и познание большого пласта историко-культурной биографии века.
Столь же интересны, важны и еще более полемичны мемуары, или антимемуарии, самой Ахматовой в ее борь¬бе с воспоминаниями давних друзей и «врагов», как она Многих из них воспринимала в поздние годы жизни, вни¬мательно читая все доходившее до нее о себе и Гумилеве.
Противостояние Ахматовой тем, кого она считала своими оппонентами, было яростным, бескомпромиссным и не всегда справедливым. В «воспоминателях» она за-ранее видела противников. Этим объясняются столь рез¬кие суждения в адрес Глеба Струве и Бориса Филиппо¬ва, издавших за рубежом первые собрания сочинений Николая Гумилева, Осипа Мандельштама, Николая Клюева и ее самой. Несмотря на ошибки и искажения, имевшие место в этих изданиях, они были актом доброй воли и самоотверженного труда издателей. Ахматова не могла этого не понимать и тем не менее отмечала каждую ошибку, каждую неточность с отнюдь не христианским смирением. И для этого у нее были свои основания.
В последние годы жизни Ахматова очень заботи¬лась о своей «Биографии» и не раз говорила: «Я не хочу, чтобы мне подменили мою биографию». Книгу под по-лемическим названием «Как у меня не было романа с Блоком…» она решилась написать, когда поняла, что слухи о романе, «которого всем хотелось», способны «пе-рекосить ее биографию». Уважение к биографии как до¬стоверному жизнеописанию проявилось еще в одном из ее ранних стихотворений, вопрос об адресате которого так и не решен: «В биографии славной твоей разве мож¬но оставить пробелы?». Теперь этот вопрос или утверж¬дение были обращены к Н.С. Гумилеву и к ней самой.
Намерение подготовить жизнеописание Н.С. Гуми¬лева возникло еще до массового выхода воспоминаний,
13 Собрание сочнкешт, т S
или «мемуариев». Работу по составлению «Трудов и дней Гумилева» Ахматова вела с 1924 г., с того момента, как, по ее словам, Гумилев трижды в течение одной недели являлся ей во сне и просил об этом. Несколько лет под диктовку Ахматовой и по записям бесед с нею трудился над книгой молодой поэт и литератор Павел Николаевич Лукницкий. Были опрошены многие из знавших Гуми¬лева, охотно откликнувшиеся, приносившие автографы, письма, воспоминания. Сбор материалов по воссозданию облика казненного поэта, осмысление его жизненного и творческого пути были восприняты Ахматовой как за¬вет, о котором она всегда помнила.
В 1960-е годы, в разгар полемики с «псевдомемуа¬ристами», Ахматова обращалась к Лукпицкому за справ¬ками и материалами по «Трудам и дням» Н.С. Гумилева, предполагая ввести главу о нем в книгу «Листки из днев¬ника».
Сама склонная к прозрениям и пророчествам, она не раз говорила о Гумилеве как о «поэте-визионере», предсказавшем свою смерть. Напоминала при этом, что не следует иметь в виду стихотворение «Рабочий»,
