«Повесть моей жизни»» (Звезда. 1945. J№ 3. С. 107—115) и др., к которым Ахматова отно¬силась резко отрицательно. Запись в августе 1963 г.: «О Голлербахе, Рождественском, Оцупе. (У Царского Села нет историографа» («Записные книжки». С. 528). Позже Ахматова намеревалась противопоставить воспо¬минаниям Голлербаха и Рождественского точные, биогра-фически и научно выверенные воспоминания о Царском Селе Н.Н. Лунина (см.: «Царское Село: Большая цитата из Н.Н. Пунина». «Записные книжки». С. 556).

О том, что «Вчерашнее солнце иа чер/гых носил¬ках несут» — Пушкин, ни я, ни даже Надя не знали… — Цитата из стихотворения Мандельштама «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…» (1920).

…это выяснилось только теперь из черновиков (50-е годы). — Речь идет об обнаруженных в 1950-х гг. рукописных отрывках статьи О. Мандельштама «Пушкин и Скрябин», написанной по поводу смерти композитора: «Пушкин и Скрябин — два превращения одного солнца. Дважды смерть художника собирала русский народ и за-жигала над ним солнце. …Они явили пример соборной, русской кончины, умерли полной смертью, как живут пол¬ной жизнью, их личность, умирая, расширилась до симво¬ла целого народа, и солнце-сердце умирающего останови¬лось навеки в зените страдания и славы.

Я хочу говорить о смерти Скрябина, как о высшем акте его творчества. Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассмат¬ривать как последнее заключительное звено. С этой вполне христианской точки зрения смерть Скрябина удивительна. Она не только замечательна как сказочный посмертный рост художника в глазах массы, но и служит как бы источником этого творчества, его телеологической причиной. Если со¬рвать покров смерти с этой творческой жизни, она будет сво¬бодно вытекать из своей причины — смерти, располагаясь вокруг нее, как вокруг своего солнца, и поглощая его свет.

Пушкина хоронили ночью. Хоронили тайно. Мрамор¬ный Исаакий — великолепный саркофаг — так и не дож¬дался солнечного тела поэта. Ночью положили солнце в гроб, и в январскую стужу проскрипели полозья саней, уво¬зивших для отпевания прах поэта.

Я вспоминаю картину пушкинских похорон, чтобы вызвать в вашей памяти образ ночного солнца, образ пос¬ледней греческой трагедии, созданной Еврипидом — виде-ние несчастной Федры» (М андельштам О. Пуш¬кин и Скрябин» (Фрагменты). — Цит. по: Мандель¬штам, 2. С. 313-314).

По-видимому, умышленная неточность: Исаакиевский собор, сооружение которого было завершено лишь в 1858 г., не имеет отношения к отпеванию Пушкина. Отпевание предполагалось в Исаакиевской церкви при Адмиралтей¬стве, но по воле Николая I было перенесено в церковь Ко¬нюшенного ведомства. Возможно, здесь, как и в строфе: «Поедем в Царское Село!//Свободны, ветрены и пьяны, //Там улыбаются уланы…» та же «умышленная неточ¬ность», фиксирующая внимание читателя на определенном образе.

Сияло солнце Александра. — Из стихотворения Мандельштама «Кассандре» (1917).

3 7 Была я у Мандельштамов н летом в Китайской Деревне, где они жили с Лифшицами. — Китайская деревня — часть архитектурного ансамбля Царского Села. Прав.: Ливший, Бенедикт Константинович (1886/87— 1939) — поэт, мемуарист. Ливший, Екатерина Константи¬новна (1902—1987) — балерина, жена Б.К. Лившица.

…подчеркнутое невнимание к строке — «Тамулы¬баются уланы». — Из стихотворения Мандельштама «Царское Село», посвященного Георгию Иванову:

Поедем в Царское Село! Свободны, ветрены и пьяны, Там улыбаются уланы, Вскочив на крепкое седло… Поедем в Царское Село!

По поводу этой строфы комментаторы замечают: «Полагаем, что здесь мы имеем дело с тем же сознатель¬ным «сгущением пространства и времени», какое застави¬ло его, великолепно знавшего Петербург, переместить фи-ванских сфинксов с набережной перед Академией Худо¬жеств на набережную перед университетом» (в «Египетс¬кой марке»)… Отрыв от реального места делает реаль¬ную вещь еще более реальной (ошибка — особенно под¬черкнуто — сознательная — заставляет другого не пропус-тить мимо сознания эту вещь) — и, вместе с тем, в какой-то мере ирреальной» (М андельштам, 1. С. 413).

В издании «Стихотворений», подготовленных Н.И. Харджиевым (Л., 1973), дана другая редакция стро¬фы, возможно, как отклик на замечание Ахматовой:

Поедем в Царское Село! Там улыбаются мещанки,

Когда гусары после пьянки Садятся в крепкое седло… Поедем в Царское Село!

37 Лукницкий Павел Николаевич (1902—1973) — писатель, путешественник, альпинист, друг Ахматовой. С декабря 1924 по 1929 г. Ахматова с помощью Лукниц-кого восстанавливала «Дни и труды» Н.С. Гумилева.

На вершок бы мне синего моря,//На иголь¬ное только ушко… — строки из стихотворения «День стоял о пяти головах…» (июнь 1935, Воронеж), один из образ¬цов стихов, которые Ахматова называла «гражданскими стихами Мандельштама»:

День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток Я, смшмаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах. Сон был старше, чем слух, слух был старше, чем сон, — слитен, чуток, А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах…

День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,

Ехала конная, пешая шла черноверхая масса:

Расширеньем аорты могущества в белых ночах, — нет, в ножах —

Глаз превращался в хвойное мясо.

На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко, Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо. Сухомятная русская сказка, деревянная ложка — ау! Где вы, трое славных ребят иэ железных ворот ГПУ?

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов, Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов — Молодые любители белозубых стишков, На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

Поезд шел на Урал. В открытые рты нам Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой… За бревенчатым тыном, на ленте простынной Утонуть и вскочить на коня своего!

По поводу этого стихотворения критик русского за¬рубежья Ю. Терапиано писал: «Страшные стихи… «День стоял о пяти головах…», изображающие в сложных, крип-тограмматических строках шествие арестантов по этапу: «Ехала конная, пешая шла черноверхая масса…». Что это — поэтическая символика или реальность?» (Грани. Франк¬фурт н/М„ 1951. Кн. 50. С. 121).

По свидетельству Э.Г. Герштейн, Мандельштам не¬сколько раз смотрел фильм Васильевых «Чапаев» (1934). Стихотворение как бы накладывалось на фильм, где впер¬вые белая армия была представлена не бандой трусов и не¬годяев, но достойных и уверенных в себе противников. Особое впечатление производила атака белых офицеров, идущих строевым шагом на отряды чапаевцев. Россия в его восприятии была безмерным историческим простран¬ством, общей родиной. «Я русский поэт — Мандель¬штам», — повторял он.

Из записей 31 мая 1935 г. ОБ. Рудакова (Ночь): «Основное — вещь о Пушкине и Чапаеве. Она говорит о русском фольклоре, о сказке, о стране и впервые о новом «племени», о ГПУ, о молодежи, у которой будущее, о плен¬ном времени, вечности, и материально, на оснозе реально¬го бреда при поездке на Урал, образы безумного простран¬ства, расширяющегося, углубленного и понятного через «синее море пушкинских сказок…»» (цит. по: Ге р -ш т е й н. С. 118-119).

38 Хазин Евгений Яковлевич (1893—1974) — брат Н.Я. Мандельштам, литератор.

Тынянов Юрий Николаевич (1894—1943) — лите¬ратуровед, прозаик, переводчик, один из теоретиков фор¬мальной школы (ОПОЯЗ), автор беллетризованных ис-торических романов «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара», популярного и экранизированного рассказа «Подпоручик Киже». Работал над романом о Пушкине, оставшимся не¬завершенным.

Эйхенбаум Борис Михайлович (1886—1959) — ис¬торик русской литературы, текстолог, входил в ОПОЯЗ. Разрабатывал проблемы поэтики. В своих исследованиях обращался к центральным фигурам литературного процес¬са — Пушкину, Лермонтову, Толстому. Автор книги «Анна Ахматова. Опыт анализа» (1923) и ряда статей, посвящен¬ных ее творчеству.

Гуковский Григорий Александрович (1902—1950) — исследователь русской литературы XIX—XX вв., профес¬сор. В 1949 г. репрессирован.

Гинзбург Лидия Яковлевна (1902—1990) — исследо¬ватель русской поэзии, автор воспоминаний об Ахматовой.

Бух штаб Борис Яковлевич (1904—1985) — литера¬туровед, исследователь русской литературы. Автор работ о Н.А. Некрасове, Н.А. Добролюбове, А.А. Фете, Ф.И. Тютчеве, публикаций и комментариев к изданиям русских классиков.

39 Следует в этой связи не забывать и Цезаря Вольпс… — Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941) — критик, редактор, литературовед, редактор журнала «Звез¬да». «Он напечатал запрещенный цензурой конец «Путе¬шествия в Армению». Это — так называемое «По древнеармянским мотивам» — про царя Шапуха, которого держит в крепости Аньюш победивший его ассириец» («Записные книжки». С. 593).

Н.Я. Мандельштам вспоминает: «…Вольпе сняли с работы, но его не посадили — ему повезло. Погиб он во время войны — никто не знает как — пробираясь из осаж-денного Ленинграда через Ладогу» (Мандель¬штам Н., 2. С. 460-461).

39 Бабель Исаак Эммануилович (1894-1941).

Зощенко Михаил Михайлович (1895—1958).

Леонов Леонид Максимович (1899—1994). — См. запись Ахматовой: «Признавал Зощенку и Бабеля. Боль¬ше всех ненавидел — Леонова» («Записные книжки».

С. 286).

Кто-то сказал, что Н. 4-?i.. — возможно, Николай Корнеевич Чуковский (1904—1965), детский писатель, сын К.И. Чуковского. Однако суждение Мандельштама имеет более широкий историко-литературный контекст. Статья «Конец романа» (1922) и беседы с Пастернаком, обратившимся к большой прозе и мечтавшим о произведе¬нии в форме романа, объясняют резко негативное отноше¬ние Мандельштама к современным писателям-романистам: «…его раздражало необоснованное употребление самого слова «роман» как обозначения жанра… по отношению к своей собственной работе он признавал только два поня¬тия — проза и стихи…» (Пастернак Е.В., Пас¬т е р н а к Е.Б. Координаты лирического пространства. С. 50).

39 Знакомство с Белым было коктебельского про¬исхождения. — В апреле 1933 г. Мандельштамы уехали в Старый Крым, где жили у вдовы писателя Грина — Нины Николаевны Грин. Из Старого Крыма они направились в Коктебельский Дом творчества писателей, там общались с Андреем Белым. Причину смерти Белого Мандельштамы видели в предисловии Л.Б. Каменева к мемуарной книге «Между двух революций», где литературная деятельность Белого была названа «трагифарсом», разыгравшимся на задворках истории». «Андрей Белый скупал свою книгу и вырывал из нее предисловие. Он ходил по книжным мага¬зинам до тех пор, пока его не настиг инсульт, отчего он и умер. Мандельштамы были на похоронах. Надя отметила, что только одна учительница отважно привела туда своих учеников проститься с гениальным писателем» (Ге р -ш т е й н. С. 50). См. стихотворение Мандельштама на смерть Андрея Белого: «Голубые глаза и горячая лобная кость…» Ахматова вспоминает, что о смерти Белого Ман¬дельштам сообщил ей в Ленинград: «Сейчас я стоял в по¬четном карауле у гроба Андрея Белого» (цит. по ВЛ. 1989. № 2. С. 201).

Пастернак… любил только грузин и их «красавиц жен». — К этому времени относятся частые поездки Б.Л. Пастернака с женой Зинаидой Николаевной Пастер¬нак (Нейгауз) в Грузию и приемы грузинских друзей в Москве с богатыми застольями. Пастернак в эти годы ув¬лекается грузинской поэзией, переводит Н. Бараташвили, А. Церетели, Г. Леонидзе, Т. Табидзе, С. Чиковани, П. Яшвили. Пастернак писал, что грузинские поэты стали частью его личного, духовного мира: «Годы моего первого знакомства с грузинской лирикой составляют особую, свет¬лую и незабываемую страницу в моей жизни. Воспомина¬ния о толках п побуждениях, вызвавших эти переводы, а также подробности обстановки, в которой они производи¬лись, слились с целый мир, далекий и драгоценный…» (1 декабря 1946. Т. 4. С. 412).

39 Осенью 1933 года Мандельштам наконец по¬лучил (воспетую