годов (1923) Мандельштам дважды очень резко нападал на мои стихи в печати… —

По воспоминаниям Л.Я. Гинзбург, Ахматова, говоря о Мандельштаме, как-то благосклонно заметила: «В 20-х годах Осип был очень радикально настроен. Он тогда на¬писал про меня: «столпничество на паркете»» (Ги н з -бург Л. О старом и новом. Л., 1982. С. 306). У Ман¬дельштама: «Воистину русские символисты были столпни¬ками стиля: на всех вместе не больше пятисот слов. Они стояли на колодах. Ахматова же стоит на паркетине — это уже паркетное столпничество» (Русское искусство. 1923. Кн. 2. С. 68-70).

4 7 Но и о своем славословии моих стихов он тоже не говорил, и я прочла его только теперь (рецензия на «Альманах Муз» (1916) и «Письмо о Русской Поэзии» (1922, Харьков). — В статье «О современной поэзии» (К выходу «Альманаха муз») Мандельштам писал: «Со¬четание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух, привыкший с понятием песни связывать некоторую душев¬ную элементарность, если не бедность. Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожил¬ки кленового листа:

А в Библии красный кленовый лист Заложен на Песни Песней…

Однако стихи «Альманаха» мало характерны для но¬вой Ахматовой. В ней еще много острот и эпиграмм, меж¬ду тем для Ахматовой настала иная пора. В последних сти¬хах Ахматовой произошел перелом к гератической важно¬сти, религиозной простоте и торжественности: я бы ска¬зал, после женщины настал черед жены. Помните: «сми¬ренная, одетая убого, но видом величавая жена». Голос от¬речения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России» (цит. по: Ман¬дельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 253).

В «Письме о русской поэзии» — статья впервые опуб¬ликована не в Харькове в 1922, как сообщает Ахматова, а в газете «Советский юг» (Ростов-на-Дону. 1922. 21 янва¬ря), — размышляя о судьбах современной поэзии, обра¬тившись к именам Бальмонта, Брюсова, Вяч. Иванова, Андрея Белого, пытаясь осмыслить истоки поэзии Блока, Клюева, Кузмина, Мандельштам определяет «родослов¬ную Ахматовой», которая «…принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство рус¬ского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахмато¬вой, не будь Толстого с «Анной Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова. Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобраз¬ную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу. Вся эта форма, вышедшая из асимметричного параллелиз¬ма народной песни и высокого лирического прозаизма Ан-ненского, приспособлена для переноса психологической пыльцы с одного цветка на другой. Итак, ни одного поэта без роду и племени, все пришли издалека и идут далеко» (цит по кн.: Слово и культура. М., 1987. С. 175).

47 В Воронеже при Мандельштаме был Сергей Борисович Рудаков, который, к сожалению, оказался совсем не таким хорошим, как мы думали. — Рудаков Сергей Борисович (1909—1943) — литературовед, млад¬ший сын генерала царской армии, служившего у Брусило¬ва и, по-видимому, одновременно с Брусиловым перешед¬шего в Красную Армию (был расстрелян вместе с сыном Игорем в 1921 или 1922 г., по ошибке, какой-то приехав¬шей на проверку комиссией). Сергей Рудаков был выслан из Ленинграда вместе с другими «дворянами» и одновре¬менно с Мандельштамом оказался в Воронежской ссылке. Всесторонне образованный и амбициозный юноша сбли¬зился с Мандельштамами, редактировал мандельштамов-ские тексты* собирал материалы для литературной биогра¬фии Мандельштама. В 1936 г. навестившая Мандельшта¬ма Ахматова познакомилась с Рудаковым, он произвел на нее самое благоприятное впечатление, и Ахматова довери¬ла ему и жившей в Ленинграде его жене Лине Самойловне Финкельштейн значительную часть архива Н.С. Гумиле¬ва. Получив на фронте контузию, Рудаков вернулся в Ле¬нинград, работал в военкомате и вскоре был осужден за «должностное преступление» — подписал отсрочку знако¬мому, который патологически боялся фронта. СБ. Руда¬ков был осужден на десять лет, по личной просьбе отправ¬лен на фронт в штрафной роте и погиб в первом же бою. Вдова стала распродавать рукописи Гумилева и Мандель¬штама, что явилось ударом для Ахматовой и Н.Я. Ман¬дельштам и бросило тень на уже к тому времени погибшего Рудакова. В воспоминаниях Н.Я. Мандельштам многие страницы, посвященные Рудакову, рисуют его человеком малопорядочным, едва ли не плагиатором, предполагавшим воспользоваться рукописями О.Э. Мандельштама, выдав их впоследствии за свои (М андельштам Н., 2).

Под воздействием случившегося, воспринятого Ах¬матовой со слов Надежды Яковлевны, она написала фраг¬мент под названием «Рудаков», по-видимому, предпола¬гая включить его в новеллу о Мандельштаме. Впервые текст опубликован М.М. Кралиным: «Перелом руки очень дол¬го давал себя чувствовать: когда я приехала в Воронеж, у Осипа Эмильевича рука была на перевязи, он не мог сам надеть пальто, не мог и писать. Свои стихи он диктовал жене, и поэтому огромное количество его стихов написано не его почерком. Рядом с ним или, вернее, около него по¬явился новый человек — Сергей Борисович Рудаков, мо¬лодой ленинградский литературовед и поклонник стихов Мандельштама. Всего один месяц Осип Э. диктовал ему свои стихи (цикл «Чернозем»). Под конец этот юноша на¬чал раздражать Осипа Эмильевича. Получив освобожде¬ние в июле 1938 г. (он был выслан в Воронеж), Рудаков вернулся в Ленинград, где продолжал заниматься Пушки¬ным. Я была в Пушдоме на его докладе о «Медном всад¬нике». В конце войны он (Рудаков) был убит на фронте.

И вот вчера мне пришлось увидеть письмо СБ. Ру¬дакова воронежского периода к его жене Л.С, в котором он утверждает, что 160 стихов (строк) Мандельштама на-писаны им, Рудаковым (или, вернее, сотворены из какой-то мертвой массы, что они втроем (он — Рудаков, Вагинов и Мандельштам — составляют всю русскую поэзию) (Па¬стернак, Цветаева и Ходасевич не в счет), что (о ужас!) потомки будут восхищаться им, Рудаковым, что он объяс¬нил Мандельштаму, как писать стихи и т.п. Все это, ко-нечно, больше всего похоже на бред мании величия, но, если эти письма попадут в руки недоброжелателей, я могу себе представить, какие узоры будут расшиты на этой канве. Вся «работа» (?!) Рудакова в настоящее время находится неизвестно где. Собственные стихотворные попытки Рудакова манерны, вычурны, действительно похожи на стихи Вагинова и других представителей тогдашней «левой» поэзии, но они ни на что большее претендовать не могут. ,

Ясно одно: и до, и после Рудакова Мандельштам пи¬сал гениальные стихи, так называемый второй период на¬чался с конца 20-х годов (напр. «Армения»…) и претен-зии Рудакова могут вызвать только усмешку.

В этом страшно одно. Какие бездны у каждого под ногой, какой такой змеиный шелест зависти и злобы неиз¬бежно сопровождает людей, одаренных талантом. Приду-мать, что у нищего, сосланного, бездомного Мандельшта¬ма можно что-то украсть, — какая светлая, благородная мысль, как осторожно и даже грациозно она осуществле¬на, с какой-то заботой о потомках и о собственной, очевид¬но, посмертной славе.

Подумать только, что эти письма (к жене) писались рядом с еще живым, полным мыслей и ритмов гениальным поэтом… в то время как Надя делила всю еду на три рав-ные части. Хочется закрыть лицо и бежать, но куда…» (БО 2. С. 362, 363).

Впервые приведенный М. Кралиным фрагмент имеет дату, поставленную Ахматовой, — 3 февраля 1960. Крас¬ная Конница, т.е. время работы над новеллой.

Однако ранее 8 ноября 1945 г. Ахматова написала стихотворение «Памяти друга», посвященное Рудакову:

И в День Победы, нежный и туманный, Когда заря, как зарево, красна, Вдовою у могилы безымянной Хлопочет запоздалая весна. Она с колен подняться не спешит, Дохнет на почку и траву погладит, И бабочку с плеча на землю ссадит, И первый одуванчик распушит.

По-видимому, интуиция Ахматовой подсказала ей не¬обходимость публикации стихотворения памяти ОБ. Ру¬дакова. Что же касается фрагмента, полного негодования и укора, он так и остался среди черновых набросков, не войдя ни в один из списков новеллы. Изданные Э.Г. Герштейн дневники и письма СБ. Рудакова раскрывают глубину ду¬ховной драмы талантливейшего человека, не допущенного из-за дворянского происхождения в высшее учебное заве¬дение и превратившегося по воле обстоятельств в «малень¬кого Сальери», беззаветно преданного филологии и лишен-ного возможности ею заниматься. Расшифрованные и опуб¬ликованные заметки Рудакова, его по-юношески заносчи¬вые суждения и желание славы, как убедительно доказыва¬ет Э.Г. Герштейн, едва ли заслуживают беспощадного суда Н.Я. Мандельштам, отзвук которого слышится и в гневном укоре ахматовского фрагмента. После выхода фундаменталь¬ных мемуаров Э.Г. Герштейн многие факты получили иное освещение, во многом объясняющие, если не оправдываю¬щие мальчишескую заносчивость Рудакова в письмах к обо¬жаемой жене, которая после его гибели распродала часть бес¬ценных автографов в голодном послевоенном Ленинграде.

47 Шацкий (Чацкий) Леонид Иванович (наст, фам. Страховский; 1898—1963) — поэт, литературовед, племянник СИ. Ростовцевой — жены известного истори¬ка М.И. Ростовцева.

48 Козмин Борис Павлович (1883—1958) — исто¬рик и литературовед. Справочник «Писатели современной эпохи; Биобиблиографический словарь русских писателей XX века» вышел в 1928 г. Большая часть тиража была уничтожена из-за статьи о Троцком.

«Музыка на вокзале» — так называла Ахматова сти¬хотворение Мандельштама «Концерт на вокзале» (1921).

48 Шенье Андре Мари (1762-1794) — французс¬кий поэт, публицист, дипломат. Казнен якобинской диктаг турой. Наследие было собрано и опубликовано лишь в 1819 г.

Сафо (Сапфо) — древнегреческая поэтесса; жила в первой половине VI в. до н.э. на острове Лесбос. Воспева¬ла любовь, страсть, нежность, женскую привязанность и дружбу.

Липкий Семен Израилевич (р. 1911) — поэт, пере¬водчик, автор книги «Квадрига» (М.: Аграф, 1997).

Тарковский Арсений Александрович (1907 — 1989) — поэт, переводчик, автор книг «Перед снегом» (1962), и «Земле — земное» (1966).

50 Миндлин Эмилий Львович (1900—1981) — поэт, мемуарист, автор воспоминаний «Необыкновенные собе? седники». Книга вышла в 1968 г., возможно, Ахматовой они были известны в журнальных публикациях.

5 / Еще не умер ты, еще ты не один… — начальная строка стихотворения, написанного в Воронеже; датиро¬вано 15—16 января 1937 г. Строкой из этого стихотворе¬ния: «Покуда с нищенкой-подругой», обращенной к Н.Я. Мандельштам, Ахматова предполагала назвать но¬веллу. Заглавие «Нищенка-подруга» встречается в планах ее неосуществленных замыслов.

Асеев Николай Николаевич (1889—1963) — поэт, входил в группу «Леф», друг В.В. Маяковского.

«Снегурочка» — опера Н.А. Римского-Корсакова (1881).

СеАьвинскийМлья (Карл) Львович (1899—1968) — поэт, драматург, прозаик, один из организаторов ЛЦК

(Литературного центра конструктивистов), его лидер и те¬оретик.

…у «деда» нет теплой одежды. — Дед — отец О. Мандельштама Мандельштам Эмиль Вениаминович (1856—1938). Юношей обучался в берлинской талмуди¬ческой школе. Купцом 1-й гильдии поселился с семьей в Петербурге, одно время семья жила в Павловске, имено¬вался «мастером перчатного дела и сортировщиком кож». (См. автобиографическую прозу О. Мандельштама «Шум времени», высоко ценимую Ахматовой.)

Мой сын говорит, что ему во время следствия чи¬тали показания Осипа Мандельштама… — Подробно об этом см. в кн.: Герштейн. С. 416-418.

Лена (Осмеркина) — Гальперина Елена Константи¬новна, в те годы жена художника