и в костюме. У него было очень необычное лицо: не то Би-Ба-Бо, не то Пьеро, не то монгол, а глаза и волосы светлые. Умные, присталь¬ные глаза слегка косят. При этом подчеркнуто-церемон¬ные манеры. А глаза и рот слегка усмехаются; чувствуется, что ему хочется созорничать и подшутить над его добрыми тетушками, над этим чаепитием с вареньем, с разговорами о погоде, об уборке хлебов и т.п.

У Ахматовой строгое лицо послушницы из старовер¬ческого скита. Все черты слишком острые, чтобы назвать лицо красивым. Серые глаза без улыбки. Ей могло быть тогда 21—22 года. За столом она молчала, и сразу почув¬ствовалось, что в семье мужа она чужая. В этой патриар¬хальной семье и сам Николай Степанович, и его жена были, как белые вороны. Мать огорчилась тем, что сын не хотел служить ни в гвардии, ни по дипломатической части, а стал поэтом, пропадает в Африке и жену привел какую-то чуд¬ную: тоже пишет стихи, все молчит, ходит то в темном сит¬цевом платье вроде сарафана, то в экстравагантных париж¬ских туалетах (тогда носили узкие юбки с разрезом).

.. .Ахматова — в противоположность Гумилеву — все¬гда была замкнутой и всюду чужой. В Слепневе, в семье мужа, ей было душно, скучно и неприветливо. Но и в По-добине, среди нас, она присутствовала только внешне. Оживлялась она только тогда, когда речь заходила о сти¬хах. Гумилев, который вообще был неспособен к зависти, ставил стихи Ахматовой в музыкальном отношении выше своих» (Николай Гумилев в воспоминаниях. С. 157).

Самой страшной я становлюсь в « Чужом небе» (1912), когда я в сущности рядом… — Речь идет о сти¬хотворениях Гумилева, написанных в период совместной семейной жизни — с весны 1910 г. до разрыва, когда они, по словам Ахматовой, «дали друг другу свободу» (1913 г.), но продолжали считаться супружеской парой. Развод был оформлен летом 1918 г.

89. ..влюбленная в Мефистофеля Маргарита… —

См. стихотворение Н. Гумилева «Влюбленная в дьявола» (1908).

…женщина вамп в углу. — См. стихотворение «У камина», впервые — «Северные стихи. Альманах». М., 1911. Вошло в книгу «Чужое небо». Приводится в воспо-минаниях B.C. Срезневской как автобиографическое:

Наплывала тень… Догорал камин, Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль, Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался в глубь неизвестных стран, Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда Странные вдали чьи-то города.

И не раз из них в тишине ночной В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас, Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка, Именем моим названа река,

И в стране озер пять больших племен Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна, И больна душа,, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх, Погребенный здесь в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны Эту цепь порвать ныне не вольны..,»

И тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его.

89 Фаннн с адским зверем у ног. — См. стихотво¬рение «Укротитель зверей». Впервые — «Черное и белое». 1912. № 2, март. Вошло в книгу «Чужое небо».

УКРОТИТЕЛЬ ЗВЕРЕЙ

…как мой китайский зонтик красен, Натерты мелом башмачки.

Анна Ахматова

Снова заучено-смелой походкой Я приближаюсь к заветным дверям, Звери меня дожидаются там, Пестрые звери за крепкой решеткой.

Будут рычать и пугаться бича, Будут сегодня еще вероломней Или покорней… не все ли равно мне, Если я молод и кровь горяча?

Только… я вижу все чаще и чаще (Вижу и знаю, что это лишь бред) Странного зверя, которого нет, Он — золотой, шестикрылый, молчащий.

Долго и зорко следит он за мной И за движеньями всеми моими. Он никогда не играет с другими И никогда не придет за едой.

Если мне смерть суждена на арене, Смерть укротителя, знаю теперь, Этот, незримый для публики, зверь Первым мои перекусит колени.

Фанни, завял вами данный цветок, Вы ж, как всегда, веселы на канате, Зверь мой, он дремлет у вашей кровати, Смотрит в глаза вам, как преданный дог.

89 …просто отравительница,.. — Отсылка к сти¬хотворению Гумилева «Отравленный» (впервые — «Новая жизнь». 1912. I, без заглавия. Вошло в книгу «Чужое небо»). Обратившийся к рассмотрению этого ряда стихот¬ворений, Р. Тименчик отмечает в них «два сквозных моти¬ва… существо, несущее смерть герою — «Отравленный», «Укротитель зверей»… — и «лунная дева» (Тимен¬чик Р. К вопросу об источниках для жизнеописаний Гу¬милева и Ахматовой//Ахматовский сборник I. Париж, 1989. С. 253—254). Комментаторы стихотворения деся¬титомного собрания сочинений Гумилева возводят образ лирической героини к одному из злых духов «в низшей мифологии народов Европы, который, по легенде, садился ночью на грудь спящего и вызывал удушье (отсюда фр. cauche mar, англ. nightmare)» (Гумилев Н. Поли, собр. соч.: В 10 т. Т. 2. М, 1988. С. 268).

Приводим текст стихотворения как одного из ключе¬вых для понимания двух ипостасей облика лирической ге¬роини-отравительницы и «лунной девы», сливающихся в один символ космического ужаса:

«Ты совсем, ты совсем снеговая, Как ты странно и страшно бледна!

Почему ты дрожишь, подавая Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой… Что я знаю, то знаю давно, Но я выпью, и выпью с улыбкой, Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушат И кошмары придут на постель, Те кошмары, что медленно душат, Я смертельно почувствую хмель…

И приду к ней, скажу: «Дорогая, Видел я удивительный сон, Ах, мне снилась равнина без края И совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким, Будь счастливой с кем хочешь, хоть с ним, Я уеду, далеким, далеким, Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая, Видны белые отсветы дня… И мне сладко — не плачь, дорогая, — Знать, что ты отравила меня».

89. ..киевская колдунья с Лысой горы (а выйдет луна — затомится). — См. стихотворение «Из логова зми» ева…»

Ты победительница жизни//И я товарищ вольный твой. — Эти гумилевские строки Ахматова называла бро¬дячими, относя их к 1910-м гг.

6УЯ ведаю, что обо мне, далеком,//Звенит Ах¬матовой сиренный стих. — Из стихотворения Гумилева «Священные плывут и тают ночи…», много раз упомина¬емое Ахматовой в ее записях. По ее же свидетельству, было написано на фронте, в конце 1914 г., читалось им в «Бро¬дячей собаке» 27 января 1915 г.:

…Когда промчится вихрь, заплещут воды, Зальются птицы в чаяньи зари, То слышится в гармонии природы Мне музыка Ирины Энери.

Весь день томясь от непонятной жажды И облаков следя крылатый рой, Я думаю: «Карсавина однажды, Как облако, плясала предо мной».

А ночью в небе древнем и высоком Я вижу записи судеб моих И ведаю, что обо мне, далеком, Звучит Ахматовой сиренный стих.

Так не умею думать я о смерти, И все мне грезятся, как бы во сне, Те женщины, которые бессмертье Моей души доказывают мне.

В примечании, сопроводившем образ «сиренный стих», Ахматова отсылает к Вийону, «Балладе о дамах былых времен», которого Гумилев перевел в 1913 г. В его переводе: «О женщинах былых времен».

…никто так глубоко не понял и так тонко и верно не изобразил Вяч. Иванова, как Бердяев… — Философ русского религиозного возрождения Н.А. Бердяев в тече¬ние трех лет бессменно председательствовал на «средах»

Вяч. Иванова. В своем «Опыте философской автобиогра¬фии» назвал «Вячеслава Иванова одним из самых замеча¬тельных людей той, богатой талантами, эпохи». Одновре¬менно им высказаны суждения, близкие Ахматовой: «В. Иванов был виртуозом в овладении душами людей. Его пронизывающий змеиный взгляд на многих, особенно на жен¬щин, действовал неотразимо. Но в конце концов люди от него уходили. Его отношение к людям было деспотичное, иногда даже вампирическое, но внимательное, широкое, благожела¬тельное» (Бердяев Н. Самопознание (Опыт философ¬ской автобиографии). Париж, 1949. С. 165).

89 Вообще удивительно, как поэзия чужда этому необыкновенному человеку. — Ахматова имеет в виду признание Бердяева о времени своих председательств на «башне»: «Иногда поэты читали свои стихи. Тогда моя роль была пассивной. Я не любил чтения стихов поэтами» (там ж е. С. 167).

Мистический анархизм — теория, провозглашен¬ная Г.И. Чулковым вместе с Вяч. Ивановым в 1906 г. Кни¬ге Чулкова «О мистическом анархизме» была предпослана вступительная статья Вяч. Иванова «Идея неприятия мира и мистический анархизм». Главный постулат этой теории — «последовательное и углубленное утверждение» индивиду¬ализма, который должен привести нас к истиной обществен¬ности, освобожденной от власти» (цит. по: Ч у л к о в Г.И. Годы странствий. М.: Эллис Лак. С. 22, 688).

90 Зиновьева’Аннибал Лидия Дмитриевна (1866—1907) — прозаик, драматург, критик, жена Вяч. Иванова.

Вера — В.И. Шварсалон (см. о ней т. 1. С. 720).

90 Верховский Юрий Никандрович (1878— 1956) — поэт, переводчик, историк литературы. В 1908 г. издал сборник «Разные стихотворения», был связан мно-голетними отношениями с Вяч. Ивановым, бывал на «баш¬не». В пору кризиса символизма увлекся сформировавшим¬ся в недрах этого течения «неоклассицизмом».

Бородаевский Валериан Валерианович (1874— 1923) — поэт. Его книга «Стихотворения, элегии, оды, идиллии» вышла в 1909 г. в издательстве Вяч. Иванова «Оры», с предисловием издателя. После распада симво¬лизма примкнул к неоклассическому течению.

Княжнин Владимир Николаевич (наст. фам. Ивой-лов; 1883-1942) — поэт.

3

Впервые — «Записные книжки». С. 207. Печ. по ав¬тографу РГАЛИ (РТ 105).

90 И властно требует мечта, чтоб этой не было улыбки. — Ахматова цитирует неточно. У Гумилева: «И страстно требует мечта,//Чтоб этой не было улыбки?». Из цикла «Осенняя песня», 3 (Гумилев Н. Собр. соч. Т. 1. Вашингтон. 1962. С. 21).

«Сон Адама». — Впервые — Аполлон. 1910. № 5. Позже — в «Чужом небе».

4

Впервые, без указания адресата — журн. «Новый мир». 1990. С. 219—220, публикация К.Н. Суворовой и В. Черных. Печ. по автографу РГАЛИ (РТ 106).

91 Малия Мартин (наст, имя Мартын Мартыно¬вич; р. 1924) — американский литературовед, занимался поэзией Серебряного века, один из адресатов Ахматовой. Летом 1962 г. посетил ее в Комарове. Для него написано несколько «памяток» с резко полемическими оценками по¬явившихся в русской эмиграции мемуаров (ныне часть из них собрана в кн.: Николай Гумилев в воспоминаниях).

91 Она — двоится. Но всегда чужая.— См. сти¬хотворение Гумилева «Сон Адама» (из книги «Жемчуга»):

… И кроткая Ева, игрушка богов, Когда-то ребенок, когда-то зарница, Теперь для него молодая тигрица, В зловещем мерцаньи ее жемчугов, Предвестница бури, и крови, и страсти, И радостей злобных, и хмурых несчастий.

Так золото манит и радует взгляд, Но в золоте темные силы таятся, Они управляют рукой святотатца И в братские кубки вливают свой яд. Не в силах насытить, смеются и мучат И стонам и крикам неистовым учат.

Он борется с нею. Коварный, как змей,

Ее он опутал сетям соблазна.

Вот Ева — блудница, лепечет бессвязно,

Вот Ева —