В сто первом зерка¬ле. М., 1990. С. 208). Этот приведенный Виленкиным от¬рывок «о Анне», «дикой девочке», где повествование ве¬дется не от авторского «я», о себе, но о третьем лице, и другие отрывки … первопубликаторы обычно помеща¬ют, и не без оснований, в ряду текстов Ахматовой, без ого¬ворок. Однако будет более корректным помещать их в раз-деле «Коллективное», поскольку изначально доля участия Срезневской в их создании бесспорна.

Следует с большим вниманием отнестись и к другим фрагментам, безоговорочно приписываемым Срезневской.

Их стилистический анализ свидетельствует о безусловной причастности к работе над ними Ахматовой.

Еще более интересны с точки зрения очевидности кол¬лективного труда — фрагменты 4—5. В этих отрывках повествование «воспоминателя», т.е. третьего лица, плав¬но переходит в прямую речь, как бы «уставшей» от совме¬стной работы Ахматовой.

О значительном участии в работе над воспоминания¬ми B.C. Срезневской самой Ахматовой свидетельствует и характерный ее манере переход от плавного, последователь¬ного повествования к форме фрагмента.

Текст целостного повествования B.C. Срезневской, рассказывающей о знакомстве и дружбе двух девочек и их дальнейшей судьбе, о встрече юной Ани Горенко с Ни-колаем Гумилевым («Дафнис и Хлоя») свидетельствует о редактуре, которой текст был подвергнут. О том, как ве¬лась работа, рассказывают Л.Д. Большинцова-Стенич, А.Г. Найман и др. Можно полагать, что и само заглавие принадлежит Ахматовой, как память о раннем стихотво¬рении Н. Гумилева:

Я печален от книги, томлюсь от луны, Может быть, мне совсем и не надо героя… Вот идут по аллее, так странно нежны, Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

(«Современность», 1911)

В копиях текста (собрание Д.Л. Файнберга), перепе-чатывавшихся А.Д. Болыиинцовой-Стенич под наблюдени¬ем Ахматовой (правка вносилась по ее указаниям), заглавие отсутствует. Появилось оно уже в публикации. Однако все известные нам тексты воспоминаний, опубликованные и не¬опубликованные, в разной мере инвариантны, что свидетель¬ствует о многослойной редактуре и, как всегда у Ахматовой, без обращения к правке, внесенной ранее в другие экземп¬ляры.

В настоящем разделе тома «Коллективное» печата¬ются отрывки из воспоминаний B.C. Срезневской, текст которых отредактирован или переписан Ахматовой, как бы ею авторизован.

1

Впервые — Гумилев Н. Неизданное и несобран¬ное. Paris: YMCA-Press. 1986. С. 157-168. Печ. по тек¬сту из собрания Д.А. Файнберга. Список с правкой А.Д. Большинцовой-Стенич по указаниям А. Ахматовой, правкой и пометами на полях, обозначающими степень ее участия в работе.

А. Найман в книге «Рассказы о Анне Ахматовой» (М., 1989. С. 89) приводит один из конкретных примеров ахматовской, известной ему редактуры, или «переписыва-ния»: «…характерный рот с резко вырезанной верхней гу¬бой — тонкая и гибкая, как ивовый прутик, — с очень бе¬лой кожей — она (особенно в воде Царскосельской купаль¬ни) прекрасно плавала и ныряла, выучившись этому на Черном море, где они не раз проводили лето (см. «У [Ах¬матова вставляет: самого] моря», поэма Ахматовой). Она казалась русалкой, случайно заплывшей в темные непод¬вижные воды Царскосельских прудов (Ахматова припи¬сывает: и до сих пор называет себя последней херсонид-кой). Немудрено, что Ник. Степ. Гумилев сразу и на дол¬гие годы влюбился — в эту, ставшую роковой, женщину своей музы. Ее образ, то жестокой безучастной и далекой царицы, — перед которой он расточает «рубины божества» [Ахматова исправляет: волшебства]. — то зеленой обольстительной и как будто бы близкой колдуньи и ведь¬мы, — в «Жемчугах», в «Колчане» [Ахматова зачерки¬вает «Колчан»] и еще много позже — уже как осознан¬ный и потерянный навсегда призрак влюбленной и ушед¬шей женщины — довлеет над сердцем поэта. Чтобы пока¬зать, что это не мои «домыслы и догадки» (как это неред¬ко бывает в биографиях больших поэтов), а живая и насто¬ящая правда, сошлюсь не только на свою многолетнюю дружбу с обоими, но на более убедительный и несомнен¬ный след этой любви в стихах Н.С. Гумилева [Далее Ах¬матова вписывает названия обращенных к ней его сти¬хов, начиная с «Пути Конквистадоров»]. А. Найман приводит текст, по-видимому, не первый раз редактируе¬мый Ахматовой, подчеркивая при этом ее уважение к ме-муаристке:

«Когда Срезневская умерла в 1964 году, А.А. сказала: «Валя была последняя, с кем я была на ты. Теперь никого не осталось». Она оставалась свидетельницей самых ранних лет, когда завязывались главные узлы ахматовской судьбы и под некоторым нажимом Ахматовой и с установкой, совместно с нею определенной, начала писать воспоминания. В приве¬денном отрывке Ахматова оставляет, как есть, «Довлеет» (вместо «тяготеет» — безграмотность, на которую она в дру¬гих случаях вскидывалась) и «женщину своей музы». Впи¬сывая «херсонидку» или названия гумилевских стихов, она не изменяет воспоминаний ни как самовыражения мемуари¬стки, ни как документа, а только ссужает, даже не из своей, а из общей для них обеих памяти тем, чего той недостает, — прилагает к справке оборвавшийся уголок» (Найман А. Рассказы о Ахматовой. С. 90).

Заметим, однако, разделяя положение, высказанное Найманом (за исключением приписывания B.C. Срезнев¬ской, как ни как закончившей полный курс Царскосельской гимназии и работавшей в Петроградской публичной библио¬теке, одновременно с М.Л. Лозинским «неграмотности»), также бесспорность того, что приведенная им правка Ахма¬товой не являлась ее первым обращением к тексту мемуаров подруги. Смерть Ахматовой оставила эту работу по редак¬тированию, дописыванию и переписыванию так же незавер¬шенной, как и автобиографическую прозу.

2

Впервые — Найман А. Рассказы о Ахматовой. С. 15. Сопровождено комментарием публикатора: «В вос¬поминаниях другой, еще более давней подруги, B.C. Срез¬невской, редактированных, если отчасти и не продиктован¬ных ей Ахматовой, описывается такой эпизод».

3

Впервые — «Десятые годы». С. 37.

Отрывок связан с И.Ф. Анненским и его стихотворе¬нием «Расе». Статуя мира (Кипарисовый ларец. Трилист¬ник в парке):

Меж золоченых бань и обелисков славы Есть дева белая, а вкруг густые травы.

Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан, И беломраморный ее не любит Пан.

Одни туманы к ней холодные ласкались, И раны черные от влажных губ остались.

Но дева красотой по-прежнему горда, И трав вокруг нее не косят никогда.

Не знаю почему — богини изваянье Над сердцем сладкое имеет обаянье…

Люблю обиду в ней, ее ужасный нос, И ноги сжатые, и грубый узел кос.

Особенно когда холодный дождик сеет, И нагота ее беспомощно белеет.

О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам За равнодушие к обидам и годам.

4

Впервые — «Десятые годы». С. 34. Написано от име¬ни B.C. Срезневской. Однако здесь больше, чем в других фрагментах, ощущается стиль автобиографических заметок Ахматовой, а также перекличка с «Русским Трианоном», на¬следницами которого предстают они обе.

5

Впервые — «Десятые годы». С. 34-35.

Отрывки 4 и 5 приводятся как свидетельство перехода от установки на повествователя, как мемуарист¬ки Срезневской, к рассказу о времени и о себе самой Ах¬матовой. Опубликовав уже упоминавшийся фрагмент «В Царском Селе делала все, что полагается в то время благовоспитанной барышне…», комментатор сообщает: «Одним из стимулов к писанию автобиографических заме¬ток была работа Ахматовой над редактированием воспо¬минаний ее подруги B.C. Срезневской. Поэтому ряд ме-муарных набросков написаны по инерции как бы от лица Срезневской, и Ахматова появляется в них в третьем лице» («Десятые годы». С. 14). Однако заметим, что редакти¬рование и переписывание воспоминаний Срезневской не было стимулом, но продолжением работы над автобиогра¬фической прозой, начало которой относится к ташкентско¬му периоду жизни Ахматовой (1942—1944), а активное обращение датируется концом 1950-х—началом 1960-х гг. Необходимость в воспоминаниях Срезневской возникла уже в ходе работы над автобиографической прозой и на-чавшейся полемики с эмигрантской мемуаристикой.