в шубе, Мейерхольд (Григорьева), А. Павлова – Лебедь, Тамара Карсавина, Саломея нрзб, Ахматова Альтмана, Лурье Митурича, Кузмин, Мандельштам Митурича, Гумилев Гончаровой, Блок Сомова, молодой Стравинский, Велимир I, Маяковский на мосту, видно, как Городецкий, Есенин, Клюев, Клычков пляшут «русскую», там «башня» Вяч. Иванова (есть, Фауст, казнь), будущая bienheureuse Marie[74] – Лиза Караваева читает «Скифские черепки».
Все смутно, отдаленно – еще не случилось, но в музыке уже все живет. А может быть, все это есть в «Другой» и оно ломится в «Эту».
Судьба в виде шарманщика предсказывает всем будущее: оно возникает в большом зеленом мутном зеркале. (Марина встречает 1913 год у Чацкиной – Нездешний вечер.) Фауста уводит Мефистофель, Дон Жуан проваливается вместе с Командором, Блока уводят какие-то 12 чел. Мейерхольда – двое.
(2) (Продолжение)
Вот они и прорвались из балета или из «Другой» в «Триптих». Я уверена, что из текста я их выну, но в каком-то примечании к примечанию они уцелеют. А еще вернее, что они уцелеют в «Прозе к Поэме», если только я найду подобающий прием, чтобы их хоть в каком-нибудь виде оставить. Плохо, конечно, что в таком виде число этих персонажей ничем не ограничено. Каждый может почудиться прохожему в оснеженном волшебном новогоднем окне!
7 декабря 61
(3) Продолжение
Тут можно дать так давно рвущуюся – царскосельскую античность и открытую мною доязыческую Русь (в музыке, живописи – Рерих, в поэзии – Хлебников, «Ярь» и т. д.). Шаляпин может видеть свои похороны (слава).
Многие – свои мансарды, другие… О. – Психея – жизнь с бабочкиными нелетными крылышками в горячем желтом сиянии и с факелом свободных песнопений ведет всех через времена, автор в Фонтанном Доме не спит трехсотую ночь.
(4) Читатели и зрители могут по желанию включить в это избранное общество всех, кого захотят. Напр., Распутина, которому Судьба (в виде шарманщика) показывает его убийство, Вырубову, дипломатов того времени[75] себя самих, если они достаточно стары. Последний к шарманщику подходит двойник драгуна. Гаснет свет, и он видит на экране сцену, дважды описанную в моей поэме. (Лестница.)
………………………………………………………………………………..
А внизу за окнами новогодняя ночь. Кому-то несут цветы от Фрейндлиха и торты от Berin и кто-то примеряет жемчуга и благоухает Rose Jaqueminot.
Под окнами Коломбины мечется драгун. (В ворота рядом с ее подъездом входят и выходят маски.)
* * *
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень.
Баратынский
60 Спальня Героини. Горят восковыесвечи. Над кроватью три ее портрета в ролях. Она – Козлоногая (справа), она – Путаница (средний), или Donna Анна (или Коломбина). Портрет в тени один. [Один] Средний из портретов оживает и выходит из рамы. За таким мансардным окном на крыше арапчата играют в снежки. [Автор] Фигура в длинной кружевной шали (спиной к зрителю) [говорит] читает по длинному свитку:
Распахнулась атласная шубка,
Не сердись на меня, голубка.
8 сентября
1962
Новогодняя чертовня
61 Ужас в том, что на этом маскараде были «все». Отказа никто не прислал. И не написавший еще ни одного любовного стихотворения, но уже знаменитый Осип Мандельштам («Пепел на левом плече»), и приехавшая из Москвы на свой «Нездешний вечер» и все на свете перепутавшая Марина Цветаева, и будущий историк и гениальный истолкователь десятых годов Бердяев. Тень Врубеля – от него все демоны XX в., первый он сам. Таинственный деревенский Клюев и [конечно, фактически не бывший там] заставивший звучать по-своему весь XX век великий Стравинский, и демонический Доктор Дапертутто, и погруженный уже пять лет в безнадежную скуку Блок (трагический тенор эпохи), и пришедший как в «Собаку» – Велимир I, и бессмертная тень – Саломея, которая может хоть сейчас подтвердить, что все это [было так] – правда (хотя сон снился мне, а не ей), и Фауст – Вячеслав Иванов[76] и прибежавший своей танцующей походкой и с рукописью своего «Петербурга» под мышкой – Андрей Белый, и сказочная Тамара Карсавина, и я не поручусь, что там, в углу, не поблескивают очки Розанова и не клубится борода Распутина, [и гремел голос Шаляпина и пролетала лебедь – Павлова] в глубине залы, сцены, ада (не знаю чего) временами гремит не то горное эхо, не то голос Шаляпина. Там же иногда пролетает не то царскосельский лебедь, не то Анна Павлова. А уж добриковский Маяковский, наверно, курит у камина. Себя я не вижу, но я, наверно, где-то спряталась, если я не эта Нефертити[77] работы Модильяни. Вот такой он множество раз изображал меня в египетском головном уборе в 1911 г. Листы пожрало пламя, а сон вернул мне сейчас один из них. (Но в глубине «мертвых» зеркал, которые оживают и начинают светиться каким-то [демонским] подозрительно мутным блеском, и в их глубине одноногий старик-шарманщик (так наряжена Судьба) показывает всем собравшими их будущее – их конец). Последний танец Нижинского, уход Мейерхольда. (Но все это из «Другой», от которой (пора признаться) я прячусь, как умею, и бываю сериозно повреждена, когда она меня настигает.
Но почему она не настигает других? Нет только того, кто непременно должен был быть и не только быть, но и стоять на площадке и встречать гостей… А еще
Кого еще с нами нет.
6–7 января 1962. Гавань
III
62 Петербург тринадцатого года. Лирическое отступление «Воспоминания в Царском Селе». Ветер, не то вспоминая, не то пророча бормочет:
Были святки кострами согреты и т. д.
К IV главке
В промежутки между этими звуками говорит сама тишина:
к I-ой:
Музыкальная шкатулка, не вынеся долгое молчание, начинает петь
или
В тиканье старых лондонских часов слышится: Я зажгла заветные свечи, // Чтобы этот светился вечер.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. INTERMEZZO
(Решка)
63 5-ое января 1941 г.
Место действия – Фонтанный Дом. В окне призрак оснеженного клена. В трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать отдаленные, очень глубокие и умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что в зеркалах, лучше не думать. [Полная великолепная тишина. ] Только что пронеслась адская арлекинада 13 года, [но тишина тишину сторожит. О том, что в зеркалах, лучше не думать] разбудив безмолвие великой молчальницы эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому [нарядному] праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, потерянные священные сувениры и т. п. (Впрочем, все, как всегда.)
* * *
64 Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы-эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры.
В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что в зеркалах, лучше не думать.
* * *
…жасминный куст.
65 5 января 1941 г. Фонтанный Дом. [Ночь. ] Окно комнаты выходит в сад, который старше Петербурга, как видно по срезам дубов. При шведах здесь была мыза. Петр подарил это место Шереметеву за победы. Когда Параша Жемчугова мучилась в родах, здесь строили какие-то свадебные [трибуны] галереи для предстоящих торжеств ее свадьбы. Параша, как известно, умерла в родах, и состоялись совсем другие торжества [другого рода]. Рядом с комнатами автора знаменитый «Белый зал» работы Кваренги, где когда-то за зеркалами прятался Павел I и подслушивал, что о нем говорят бальные гости Шереметевых. В этом зале пела Параша для государя, и он пожаловал ей за ее пение какие-то неслыханные жемчуга. Автор прожил в этом доме 35 лет и все про него знает. Он думает, 5 января 41 г., что самое главное еще впереди. Посмотрим:
Примечание: Демон, Калиосто и Третий – участники призрачного маскарада, который пронесся по Первой части «Триптиха» – в ночь под Новый год.
* * *
66 3 июля (утро). Опять вернулась поэма. Требует второй эпиграф к Первой главке:
Новогодний праздник длится пышно,
Влажны стебли новогодних роз…
Требует или восстановить Баратынского у Второй главки:
Ты сладострастней, ты телесней,
Живых – блистательная Тень!
Или взять строки 1921:
Пророчишь, горькая, и руки уронила.
Прилипла прядь волос к бескровному челу,
И улыбаешься…
Эпиграф Второй главки переставить на 4-ую:
Иль того ты видишь у своих колен,
Кто для белой смерти твой покинул плен.
Но этого ей мало, требует новой прозы. К Первой главке – что-нибудь в таком роде:
I
Фонтанный Дом. 31 декабря 1940. Старые лондонские часы, которые (пробив по рассеянности 13 раз) остановились ровно 27 лет тому назад, без постороннего вмешательства снова пошли, пробили без четверти полночь (с видом оратора перед началом речи) и снова затикали, чтобы достойно встретить Новый (по их мнению, вероятно, 14-й год). И в эти мгновения автору не то послышалось, не то привиделось все, что за этим следует.
Примечание. Однако по своему английскому происхождению и опять же по рассеянности часы во время [своего] боя [часов] [бормочут] позволили себе пробормотать: «Consecrated candles are burning, I with him who did not returning Meet the year…»[78]
Как будто кто-то к кому-то когда-то возвращался.
Я зажгла заветные свечи,
А нынешнюю прозу II перенести в «Примечание редактора». (Или наоборот.)
В прозе над Эпилогом надо сделать так: после слов «В Шереметевском Саду цветут липы и поет соловей» надо написать: «Одно окно третьего этажа, перед которым увечный клен,[79] выбито, и за ним зияет черная пустота».
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
ПРЕДИСЛОВИЕ [О] К ПРИМЕЧАНИЯМ АВТОРА
67 В отличие от примечаний редактора, которые будут до смешного правдивы, примечания автора не содержат ни одного слова [правды] истины, там будут шутки, умные и глупые, намеки, понятные и непонятные, ничего не доказывающие ссылки на великие имена (Пушкин) и вообще, все что бывает в жизни, главным же образом строфы, не вошедшие в окончательный текст, напр. блуждающая в списке 55 г. строфа:
А за правой стеной, откуда
Я ушла, не дождавшись чуда,
В сентябре в зеркальную ночь —
Старый друг не спит и бормочет,
Что теперь больше счастья хочет
(И Лермовское примечание: Едет царевич…) При этих строфах будет написано невесть что…
* * *
68 Сотрудник [nomina sunt odiosa][80] извлек из «розовой папки» четыре строчки (почерк не Ахматовой) явно не имеющие никакого отношения к «Поэме без героя», и безуспешно старался (см. его доклад. С. X) убедить читателей, что строки:
От меня, как от той графини,
Шел по лестнице винтовой,
Чтоб увидеть рассветный, синий
Смертный час над [страшной] зимней Невой —
должны находиться где-то в тексте, даже как-то связаны с архивной находкой.
* * *
69 X) СЕДЬМАЯ – Ленинградская симфония Шостаковича.
XI) Недавно в одном из архивов Ленинграда был обнаружен листок, на котором находятся шесть стихотворных строк – по-видимому – это строфа из «Решки». Приводим для полноты и эти довольно бессвязные строки:
Полно мне леднеть от страха,
Лучше кликну
