персонажей, прототипы которых перепутаны вместе с их атрибутами и предикатами. «Святочная шутка» Беляева называлась «Путаница, или 1840 год», она была поставлена в 1909 году, а действие в ней происходило в 1840-м (в 1841-м пользовался успехом переделанный с французского водевиль П. С. Федорова «Путаница»). В «Поэме» соотношение перевернуто: «Из года сорокового, / Как с башни, на все гляжу» – на святочных ряженых 1913 года, когда происходит действие поэмы, которая и сама вся путаница, но трагическая, а не комическая, как та, что описана в заключительном куплете у Беляева: «Я перепутала в конце, да и в начале, / Но так кончать случилось мне впервой. / Простите Путанице, как ей все прощали, / Когда у нас был год сороковой». Игра с чужим заглавием и подзаголовком здесь у Ахматовой та же, что и в соотношении названия «Поэмы без героя» как своеобразной «ярмарки тщеславия» с подзаголовком у Теккерея: «Роман без героя».

Описанное, разумеется, всего лишь характерная для акмеистов шутка. Но метод снятия противопоставлений способом, возможным только в поэзии, акмеисты последовательно применяют к важнейшим традиционным раздвоениям мировой и русской мысли».

Омри Ронен. «Акмеизм»

Третье и последнее

(Le jour des rois)[76]{3}

Раз в Крещенский вечерок…

Жуковский

Полно мне леденеть от страха,

Лучше кликну Чакону Баха,

А за ней войдет человек…

Он не станет мне милым мужем,

Но мы с ним такое заслужим,

Что смутится Двадцатый Век.

Я его приняла случайно

За того, кто дарован тайной,

С кем горчайшее суждено,

Он ко мне во дворец Фонтанный

Опоздает ночью туманной

Новогоднее пить вино.

И запомнит Крещенский вечер,

Клен в окне, венчальные свечи

И поэмы смертный полет…

Но не первую ветвь сирени,

Не кольцо, не сладость молений —

Он погибель мне принесет.

5 января 1956

«Время действия в этом «Посвящении» – 5 января 1946, когда, в канун Крещенья, Ахматова гадает на того, кто когда-то ей играл «Чакону» Баха (А. Лурье в 1915 году), но вместо него приходит сэр Исайя Берлин, приходит, чтобы «заслужить» Постановление и проститься на 10 лет (дата написания «Посвящения» – 5 января 1956 года)».

Михаил Кралин

Вступление

ИЗ ГОДА СОРОКОВОГО,

КАК С БАШНИ, НА ВСЕ ГЛЯЖУ.

КАК БУДТО ПРОЩАЮСЬ СНОВА

С ТЕМ, С ЧЕМ ДАВНО ПРОСТИЛАСЬ,

КАК БУДТО ПЕРЕКРЕСТИЛАСЬ

И ПОД ТЕМНЫЕ СВОДЫ СХОЖУ.

25 августа 1941

Осажденный Ленинград

Часть первая

Девятьсот тринадцатый год

Петербургская повесть

Di rider finirai

Pria dell’aurora.

Don Giovanni[77]

Глава первая

Новогодний праздник длится пышно,

Влажны стебли новогодних роз.

1914

С Татьяной нам не ворожить…

Пушкин

Новогодний вечер. Фонтанный Дом. К автору, вместо того, кого ждали, приходят тени из тринадцатого года под видом ряженых. Белый зеркальный зал. Лирическое отступление – «Гость из Будущего». Маскарад. Поэт. Призрак.

Я зажгла заветные свечи,

Чтобы этот светился вечер,

И с тобою, ко мне не пришедшим,

Сорок первый встречаю год.

Но…

Господняя сила с нами!

В хрустале утонуло пламя,

«И вино, как отрава, жжет»[78].

Это всплески жесткой беседы,

Когда все воскресают бреды,

А часы все еще не бьют…

Нету меры моей тревоге,

Я сама, как тень на пороге,

Стерегу последний уют.

И я слышу звонок протяжный,

И я чувствую холод влажный,

Каменею, стыну, горю…

И, как будто припомнив что-то,

Повернувшись вполоборота,

Тихим голосом говорю:

«Вы ошиблись: Венеция дожей —

Это рядом… Но маски в прихожей

И плащи, и жезлы, и венцы

Вам сегодня придется оставить.

Вас я вздумала нынче прославить,

Новогодние сорванцы!»

Этот Фаустом, тот Дон Жуаном,

Дапертутто{4}, Иоканааном{5},

«Фауст, Дон-Жуан, Дапертутто, Иоканаан, Гланом, Дориан – волшебно оживающие куклы, оставленные Ольгой Глебовой-Судейкиной своей подруге Ахматовой на хранение перед отъездом за границу в 1924 году. Эти куклы хранились в особых коробках и показывались друзьям только в торжественных случаях. Они не только изображали легендарных исторических лиц, но носили черты сходства с некоторыми «знаменитыми современниками», имевшими аналогичные прозвища. (Так, «Фауст» отождествлялся с Вяч. Ивановым, «Иоканаан» – с Шилейко, «Дапертутто» – с Мейерхольдом и т. п.) Образы Иоканаана и Саломеи в контексте петербургской литературной мифологии начала XX века подсказаны трагедией О. Уайльда «Саломея» (1893) и оперой Штрауса на ее текст».

Михаил Кралин. Из примечаний к «Поэме без героя»

Самый скромный – северным Гланом,

Иль убийцею Дорианом,

И все шепчут своим дианам

Твердо выученный урок.

А для них расступились стены,

Вспыхнул свет, завыли сирены,

И, как купол, вспух потолок.

Я не то что боюсь огласки…

Что мне Гамлетовы подвязки,

Что мне вихрь Саломеиной пляски,

Что мне поступь Железной Маски,

Я еще пожелезней тех…

И чья очередь испугаться,

Отшатнуться, отпрянуть, сдаться

И замаливать давний грех?

Ясно все:

Не ко мне, так к кому же?[79]

Не для них здесь готовился ужин,

И не им со мной по пути.

Хвост запрятал под фалды фрака…

Как он хром и изящен…

Однако

Я надеюсь, Владыку Мрака

Вы не смели сюда ввести?

Маска это, череп, лицо ли —

Выражение злобной боли,

Что лишь Гойя смел передать.

Общий баловень и насмешник,

Перед ним самый смрадный грешник —

Воплощенная благодать…

Веселиться – так веселиться,

Только как же могло случиться,

Что одна я из них жива?

Завтра утро меня разбудит,

И никто меня не осудит,

И в лицо мне смеяться будет

Заоконная синева.

Но мне страшно: войду сама я,

Кружевную шаль не снимая,

Улыбнусь всем и замолчу.

«Перед ним самый смрадный грешник —

Воплощенная благодать. <...>

Что уж говорить об отношении к Кузмину казенных литературоведов и средней руки эстетов (какая разница – топорные поделки соцреализма или экзотическое имя Черубины де Габриак заставляет их отмахнуться от подлинного искусства), если даже Ахматова, склонная, по ее собственному признанию, писать на чужих черновиках, полуприсвоившая в «Поэме без героя» новаторскую интонацию, строфику и чуть ли не содержание кузминского «Второго удара» («Кони бьются, храпят в испуге, / Синей лентой обвиты дуги, / Волки, снег, бубенцы, пальба!»), не нашла менее страшных слов для того, чтобы помянуть одного из крупнейших поэтов века, кстати сказать, написавшего предисловие к первой книге ее стихов. Даже вообразив себе любую крайнюю степень бытового ужаса во взаимоотношениях этих людей, невозможно, мне кажется, извинить художника, сводящего поэтическое в одну плоскость со «светским» и изображающего литературно-художественный мир 1913 года как театр марионеток и бал теней».

Алексей Пурин. «Двойная тень». 1990

С той, какою была когда-то

В ожерелье черных агатов

До долины Иосафата,{6}

Снова встретиться не хочу…

Не последние ль близки сроки?..

Я забыла ваши уроки,

Краснобаи и лжепророки! —