такой степени это не в наших нравах, что несмотря на всю нашу подражательность, ум и талант не подлежали и не подлежат у нас той сословной оценке, какая существовала и существует в некоторых местах на Западе. Вопроса о том, например, tafelfahig ли, то есть имеет ли «правоспособность» обедать за придворным столом сын сельского священника, государственный министр Сперанский, у нас никогда бы и возникнуть не могло, тогда как в Германии, например в Ганновере, только считающий 40 поколений генеалогической линии владеет способностью и правом быть принятым ко двору; у нас теперь никому и в голову не приходит, чтобы недоученный Рюрикович имел более прав на службе, чем ученый кандидат университета, хотя бы происходивший из бывшего крепостного сословия, и т. п.
Далее: если аристократию полагать, – как, между прочим, в Англии, – в праве и обязанности непосредственного по рождению участия в делах государственных, то отмена обязанности служить, которой так обрадовались дворяне, делала и это основание невозможным.
Оставалось только дать, без особенного основания, привилегии дворянскому сословию; они и были даны, но, конечно, не одним древним родам, уже заслоненным новыми, а древним родам и чинам, дававшим дворянское достоинство. Таким способом образовалось у нас пожалование потомственного дворянства – в смысле обратном и, как нам кажется, несколько неправильном относительно языка, то есть не в том смысле, что слово «потомственный дворянин» означает потомка дворян, а в том, что будущие потомки ново-пожалованного дворянина делаются дворянами. Доступ в дворянское сословие был по-прежнему открыт каждому, по лестнице рангов.
Итак, только привилегии давали дворянству тот сословный характер, который оно имело в древности как служилое и как родовое и который утратило с табелью о рангах и с указом о вольности дворянства.
Главнейшею и существеннейшею привилегиею было крепостное право, право владеть землями населенными, личностью и трудом крестьянским. Крестьяне продолжали по-прежнему, по стародавнему, тянуть тягло, платить подати государству и отбывать повинности помещикам, – но сами помещики были уже иные, не служилые люди и не все древнего служилого происхождения. Всякий обер-офицер делался столбовым дворянином, назывался благородным (то есть, если понимать буквально, ему жаловались благородные предки), а потому мог быть и помещиком.
Так, с разными неважными изменениями, продолжалось и до нашего времени.
19 февраля 1861 года уничтожило на веки веков крепостное право, а с ним и существеннейший признак дворянского достоинства, то есть привилегию. – В самом деле, чем de facto и de jure отличается теперь дворянин от прочих сословий? Населенными землями, по окончании выкупа, будут иметь право владеть и купцы, и крестьяне. Избавление от телесных наказаний будет, вероятно, когда-нибудь распространено и на прочие сословия. Избавлением от рекрутства пользуются и купцы, – да эта повинность, может статься, будет также переорганизована правительством. Избавление от платежа податей, вероятно, не избавит от платежа поземельного налога… Что же остается? Право службы? Оно, еще со времен Петра I, предоставлено всем. Древность происхождения? Но как определить ее? Если считать древним род – хотя бы только столетний, то значительную часть дворян пришлось бы исключить из дворянского сословия! Поземельное владение? Но это право принадлежит в русской земле всем. Богатство? Оно на стороне купцов, капиталистов-торговцев, но не дворянства…
Очевидно, что объем и определение земства в настоящее время расширились. Распущенная дружина обращается домой, в земство, и вносит в него новые элементы. В земстве, мы видим, или скоро увидим, два начала, две бытовые стихии: начало общины и начало личности, начало общинного поземельного владения и начало личного поземельного владения общинников-крестьян и личных землевладельцев, большинство которых едва ли не исключительно составляют теперешние дворяне. Других делений нам не предвидится. Взаимный союз этих двух стихий, чуждых замкнутости, исключающий взаимную односторонность; их искреннее сближение и дружное действие; сближение, не внешнее только, но и нравственное, в области исторических и духовных общенародных начал, могли бы служить, кажется нам, залогами богатого будущего развития…
Но это в будущем. А что предстоит делать теперь, с сохранением верности народным историческим началам, о том мы отложим беседу до следующего раза.
