Мы намерены, на этот раз, коснуться в нашей беседе с читателями — финансового вопроса, или, вернее сказать, вопроса о нашем общем благосостоянии в экономическом отношении. Будучи вовсе не посвящены в тонкости и премудрости финансовых расчетов и соображений, мы, конечно, и не думаем предлагать какое-либо разрешение этой сложной и трудной задачи, — но мы желаем только указать на ту сторону дела, которая, как нам кажется, ускользала до сих пор от внимания наших (признаться сказать — довольно расплодившихся в последнее время) финансистов и экономистов. По крайней мере мы не находили ответа на наши недоумения у публицистов, специально занимающихся финансовым вопросом, и, заявляя эти недоумения печатно, будем надеяться, что они не останутся без разъяснения со стороны людей, более опытных.
Нам кажется, что в этом вопросе, как и в большей части других, есть значительная доля того оптического обмана, который скрадывает пространство, изменяет направление линии, заставляет принимать игру лучей и отражения за действительные явления. — Мы говорили не раз, но повторим и опять, что насильственное преобразование Петра Великого, расстроив цельность нашего общественного организма, произведя разрыв между высшими сословиями и народом, внесло раздвоение в нашу общественную жизнь: ее органическая сила — как выразились мы однажды — убежала внутрь, в глубокий подземный слой народа, а поверхность земли населилась призраками и живет призрачною жизнию. Эта странная жизнь с ее искусственными, насильственно вызванными и созданными потребностями, стремлениями, страданиями и борьбою, с ее лихорадочно-скорым развитием, порождающим эфемерные явления, мгновенно возникающие и исчезающие, — эта жизнь, эта ложь, заслоняющая от наших взоров жизнь народа и истину действительности, отразилась, кажется нам, не только в области нравственной, но и в области положительных экономических явлений. За примерами ходить недалеко: разве мы не пробовали сажать кукурузу на Севере и предлагать картофель в пищу тем, которые не знают, куда деваться от ржаного и пшеничного хлеба? Разве читающий наш Ремесленный Устав с его переделками, добавками, исправлениями и дополнениями, не вправе подумать, что у нас действительно существует и живет во всей силе жизненности ремесленное цеховое устройство, — тогда как в действительности ничего подобного нет и следа! Разве Потемкин, в котором широкая природа русского человека сказалась в самой широте проявлений лести и лжи, не воплотил эту ложь в поэтически громадных размерах, обставив пустыни, на протяжении тысячи верст, декорациями сел, городов, гражданственности, промышленности и кипучей деятельной жизни?
Эти декорации — колоссальные эмблемы нашего исторического общественного развития — объясняют многое в нашей жизни! — Императрица Екатерина почерком пера создает семьсот городов, к утехе и радости современных ей прогрессистов, — и через несколько лет значительная часть городов разжалована в заштатные!.. Кому не известна история о двух, созданных таким образом, потом позабытых городах Воронежской губернии, лет 10 тому назад отысканных в числе сел ведомства Министерства государственных имуществ? Эта история, подавшая повод к странному спору между двумя ведомствами, подробно рассказана во II томе «Сборника историко-статистических сведений о России», изданного Министерством внутренних дел. Пишущий эти строки хорошо помнит, как лет 12 тому назад, когда ему случилось быть, по службе, в городе Петровске Ярославской губернии, жители города приходили к нему с просьбою: ходатайствовать о лишении Петровского звания города и обращении его, по-старому, в простое село! Возведенный в это звание Екатериною, в 20 верстах от Ростова, этот городишка действительно не представлял никаких условий для развития городской жизни и только тяготился своими привилегиями, или — вернее сказать — повинностями и официальностью городского звания.
Мы недаром привели эти примеры: развитие городов находится в тесной связи с развитием гражданственности, промышленности и торговли. И промышленность, и торговля не остались у нас чуждыми общему ложному направлению. «Занявшись своим развитием», под влиянием примера западной жизни, нами плохо понимаемой, мы сначала пленились теорией запретительных тарифов и меркантильною системою; потом вообразили себе, что Россия — государство земледельческое, забывая, что ее чисто промышленные области обширнее любого государства в Германии, не исключая и Пруссии, — и, как люди, идущие с веком наравне, увлеклись учением о свободной торговле! Мы искусственно и почти насильственно создавали фабрики — не для обработки сырых материалов, истинных богатств России, — а для удовлетворения искусственных потребностей искусственной жизни высшего «образованного» общества. Оно, конечно, было и легче: для производства в России иностранных ситцев достаточно было приложить пассивную деятельность и деньги к готовым плодам чужого ума, тогда как свои материалы требовали самостоятельной работы мысли. Как в области идей, как и в области материальной, промышленной, мы больше выписывали и покупали от Запада, чем отпускали ему своего добра, о котором мы вовсе и не радели. Мы хлопотали о разведении шелку даже в центральной России, оставляя в пренебрежении наше громадное богатство — лен и пеньку! — Мы усовершенствовали тонкие сукна, предоставляя крестьянину ходить в самодельной сермяге и дерюге. Мы завели «биржи» там, где нет и помину о внешней торговле, и только украсили города красноречиво-пустынными, великолепными, ненужными зданиями. Мы гордимся нашим ремесленным заведением, например в Москве, не уступающим учреждениям европейским и снабженным моделями всяческих машин, даже и не приложимых к России, — и не имеем никакого хранилища, никакого собрания образцов народной ремесленной и рукодельной производительности! Наши промышленные выставки в Москве и Петербурге блистательны, но блещут они преимущественно предметами роскоши и страшно бедны предметами, служащими к удобству и улучшению народной жизни!.. Мы придаем особенное значение цифрам оборотов внешней торговли, — забывая, что они ничтожны в сравнении с оборотами торговли внутренней, которая, по необъятному пространству России, имеет для нас неизмеримо большую важность, чем, например, внутренняя торговля для Англии. Наше внимание поглощено возвышением и понижением нашего курса за границей, тогда как все эти возвышения и понижения весьма слабо отзываются в жизни России и лишены почти всякого влияния на ход внутренней торговли, на благосостояние народное.
И все это оттого, что наша отрешенная от народа, вращающаяся на поверхности, в области теней и призраков, мнимо-действительная, хотя и деятельная жизнь — заслоняет для нас истинную жизнь земли, вымышляет нам небывалые потребности, или потребности только этой одной, нашей искусственной среды; заставляет беспечно относиться к существенному злу, видеть, наоборот, грозные опасности там, где их вовсе и не имеется, — наконец, считать Россию богатою, когда она беднеет, и бедною, когда она именно начинает богатеть!
Часто приходится читать и слышать, что Россия близка теперь к финансовому кризису, и даже чуть-чуть не к банкротству; что она не может предпринять никакой крупной финансовой операции. Почему все это? Потому, отвечают нам, что денег в обращении нет, капиталов не имеется, звонкая монета исчезла, золото пропало, курс наш за границей низок, кредит слаб; потому что огромный выпуск, во время войны, бумажных денег уронил их ценность и что новых бумажных денег выпускать нельзя: одним словом, положение печальное! Если таково положении России теперь, то, значит, прежде было иначе, прежде была она в более цветущем состоянии, богаче и денежнее? Точно ли это так? Посмотрим, что было прежде?
Действительно, денег в обращении было больше, — но где и между кем? Положение было цветущее, но чье? Разве деньги, капиталы, богатство были, в это прежнее время, равномерно распределены? Нисколько. Деньги обращались сильнее и живее — но в среде высших слоев общественных. Что представляет нам это прежде! Во-первых, дворян, беспечно и без труда получавших доходы с крестьян и еще с меньшим трудом добывавших капиталы из сокровищницы Опекунских советов. Деньги у них водились, это правда, но, как известно, издерживались на расходы, большею частию непроизводительные. Они покупали несравненно больше, чем теперь, но чего именно? Предметов роскоши, таких предметов, круг потребления которых в России ограничивался только высшими классами общества, самым тесным меньшинством народонаселения. Во-вторых, видим мы капиталистов: их также было немного. Эти капиталы образовались также не вследствие правильного развития всеобщего благосостояния, а большею частию — вследствие откупов, монополий и других искусственных и насильственных мер. В-третьих, видим мы торговлю процветающую, но какую именно? Ту ли, которая имеет дело с предметами народного потребления? Нет, не эту, а ту, которая создана была потребностями жизни верхних классов общества. Заграничная же торговля сырыми материалами России зависела от случайностей и не могла развиться вследствие дурной обработки этих наших настоящих сокровищ!
Напротив того, положение простого народа представляется нам, в это прежнее время, не только не цветущим, но крайне стесненным, бедным, безденежным. Поставим вопрос прямо: народное благосостояние было ли тогда выше настоящего или нет? На этот вопрос едва ли кто станет отвечать не отрицательно. А в этом-то вся и важность!
Картина прежнего времени представляется нам в таком виде: народ был разорен крепостным правом, частыми рекрутскими наборами, недостатком работ и безденежьем: денег в обращении у простого народа было чрезвычайно мало. Деньги же все обращались и копились в капиталы: на поверхности, в высшем слое. Торговля, всегда устремляющаяся к главному источнику денег, имела в виду — преимущественное удовлетворение нужд и потребностей денежного класса общества, — чему, с своей стороны, способствовали и законодательные меры. Жизнь сосредоточивалась в каком-нибудь миллионе людей, тогда как целые десятки миллионов народонаселения были отстранены от участия в жизни, и ни они сами, ни естественные богатства русской земли не удостаивались должного внимания. По жизни одного миллиона людей судилось и рядилось о богатстве и благосостоянии всей России! Банки существовали, но приносили пользу не народу и не мелким торговцам, а дворянам и капиталистам; предметы народных нужд, народного потребления оставались почти без улучшения; наши сырые материалы — почти без обработки! Промышленных предприятий почти и не затевалось, — капиталы лежали без употребления, или употреблялись непроизводительно.
Может быть, эта картина и не совсем верна в частностях и подробностях, но в общих чертах мы считаем ее довольно верною.
Как вода, стоящая на поверхности земли, просачивает наконец землю и уходит вглубь, — так и деньги в России, исчезнув из обращения в нашей среде, ушли в народ. Да, это не подлежит сомнению. Подъем народного благосостояния очевиден, но он станет еще заметнее и, главное — производительнее, как скоро разрешится вопрос крестьянский и водворится в простом народе твердая вера в свою гражданскую полноправность. О том, что у крестьян завелись деньги, свидетельствуют многие факты и многие получаемые нами достоверные корреспонденции из разных концов России. В 7-м № «Дня» было помещено письмо г. Оптухина из Орловской губернии, который передает разговор свой с купцом-прасолом, постоянно обращающимся с крестьянством, и уверение прасола, что желтенькие (рублевые) бумажки опять скоро появятся, что они теперь все у крестьян. Выпишем также замечательное место
